VII

Мои воспоминания о последовавшем периоде не совсем отчетливы. Я кидался от одного занятия к другому, приходя в себя лишь ночью в постели, одинокий, как зверь, зализывающий свои раны. К счастью, новая работа, которую мне поручил Берни, позволяла отвлечься. Девицы Сен-Жермена, все очаровательные создания не старше 21 года, безумные девицы, утопавшие в волнах поп-музыки; и Вержю, как безумный снимающий их своим «Роллеем». Девицам нравилось поверять мне свои секреты, рассказывать о своей жизни, вплоть до тех далеких дней, когда они еще жили дома. («Мои родители… О Боже, не говорите мне о родителях, вы правда хотите, чтобы я рассказала о своих родителях?») К трем часам одна из них оставалась со мной, словно маленький сувенир ночи. Мы заканчивали беседу в постели в одной из комнат на задворках Сен-Жермена, Шарантона или Монтружа. В каждой я тщетно пытался найти лекарство от своего недуга. В этих едва созревших устах, отдававших винно-табачным перегаром, я искал надежду на избавление. Их всегда звали Лилиан, Даниель или Нора. Одна из них, раздеваясь, все время переступала с ноги на ногу, как будто ей ужасно хотелось пописать. У другой были кроткие невинные глаза; но как только она оказалась голой, они загорелись бешеной страстью. Мы объезжали все новые закоулки на машине Вержю, молодого человека, любившего колесить по пустынным улицам. Новый клуб. Еще одна исповедь. Какая-то бывшая княгиня, отличавшаяся изысканностью манер. Но когда мы стали танцевать, ее груди вдруг обхватили меня, словно вторая пара рук, и ее губы страстно прижались к моим. По какой-то неведомой причине (подобной причинам некоторых редких болезней) я играл в эту игру совершенно искренне. Мое сердце было всюду сразу, воспламеняясь во время оргазма. Потом, лежа на простыне, я пытался найти магнитный полюс своей жизни, и вновь ко мне возвращалась Тереза Я вспоминал ее жесты, ее особую манеру изгибать спину и ее слова: «О, Серж, я никогда больше не смогу заснуть, если не почувствую на лице твое дыхание». А где была при этом Ким? Под утро я лежал рядом с ней, в лучшем случае пьяный, не буйный, не печальный, не веселый, только задумчивый. Но эта безмятежность была хрупкой. Кошмары, таившиеся во тьме, только и ждали, когда я потеряю бдительность. Во сне я шагал по тротуарам, которые кишели ужасными осклизлыми чудовищами. Они корчились в предсмертных судорогах — безголовые, одноглазые или со ртом на животе. Я должен был пробираться между ними и ни в коем случае не касаться, чтобы не превратиться в одного из них. Потом я внезапно пробуждался. ’Ты без конца ворочаешься. Мне это надоело», — жаловалась Ким.

Новый сон — но сон ли это был? Удобно устроившись на потолке, я взглянул вниз, на самого себя, спящего. «Ты превосходно выглядишь! — заметил я. — Просто превосходно… — Кто это сказал?.. — Ты, ты, идиот. Тут больше никого нет… — А кто это сказал? Я же слышал голос… — Идиот, это крыша твоего гроба отражает звуки твоего голоса.»

Во время одной из таких астральных прогулок я встретил самого Бога.

— Как поживаешь, Сагар?

— Неплохо, сир, а вы как?

— Ты выглядишь неважно, друг мой, в чем дело?

— Я спрашивал себя, Господи, что происходит после смерти.

— Какой смерти?

— Моей, к примеру.

— Ты сам прекрасно знаешь. Ведь ты уже мертв.

Бог рассмеялся, а я опять проснулся.

Если бы можно было с помощью какого-нибудь трюка вернуть нормальный сон. «В конце первого акта все персонажи застывают, словно заколдованные. Камера медленно следует за Накилем, который бродит среди застывших танцующих пар в поисках Гретель…»

В конце второй недели Ким решила, что я устал. Она тоже устала. Моральный дух команды покоился на прочном фундаменте. «Нам нужно съездить куда-нибудь для восстановления сил», — сказала Ким — без проблем. Каждый ее прозрачный нерв знал свое место. Она просто взяла меня за руку и отвезла в Рамбуйе к Сторкам, каким-то своим друзьям, у которых был коттедж на опушке леса. Присущие Ким легкие и приятные манеры должны были помочь мне. («Мне кажется, ты никогда не был таким. В какой буре ты потерял свои паруса?») В воскресенье вечером я совершил большую прогулку по лесу. Вернувшись, я застал Ким спящей и долго смотрел на нее. Да, она утратила свой блеск. «Сравнивать значит разрушать», — говорил я себе. И разрушал.

Ким открыла глаза и улыбнулась.

— Какое приятное солнце, — сказала она, зевнула, потянулась и, поднявшись с шезлонга, взяла меня за руку.

— Давай поговорим, теперь самое время, — предложила она. — Пойдем со мной, Серж-с-широкими-плечами.

Когда-то это должно было случиться. Мы пересекли двор и зашли в пустой амбар — идеальное место для откровенной беседы.

— Что произошло? Расскажи мне все. Это та девушка? С тех пор, как ты оттуда вернулся, ты ведешь себя словно робот. И зачем тебе эти маленькие шлюшки, с которыми ты даже не получаешь удовольствия? Что это за жизнь?

Я знал очень хорошо, что ей известно про Терезу. Что касается девиц, то она была выше этого.

— Давай хорошенько все обсудим, как два взрослых человека, — продолжала она.

Ким. Клуб в Антибе, возле крепостных стен. Она в одном конце зала, я в другом с группой приятелей. Она показалась мне весьма привлекательной, эта девушка с длинными черными волосами и сияющими глазами. Она отвернулась, снова взглянула на меня, и опять отвернулась.

Между нами завязался забавный немой диалог. «Конечно, я мог бы встать, моя милая, подойти к тебе, пригласить на танец, но мы достойны кое-чего получше, не правда ли?» — «Да», — ответили ее глаза. «Как же мы это разыграем, о девушка с дивными волосами и сияющими глазами?» — «Я буду играть в твою игру, глупышка», — ответили ее глаза. «Тогда, может, сыграем в обычную беззаботность? Этому трюку научил меня приятель-актер». Подняв правой рукой воображаемый стакан, я сделал вид, будто осушаю его. Жест должен был означать: «Не хочешь ли выпить?» — «Нет», — ответила она, тряхнув головой, и взметнувшиеся волосы дважды упали на ее лицо. Хорошо. Марсель Марсо начинает вторую часть своей пантомимы. Я намазал несуществующим маслом воображаемый сандвич, сделал вид, будто положил на него горячую сосиску, — и помазал сверху горчицей. «Не заморить ли нам червячка?» — «Нет», — сказали ее глаза, голова и волосы еще решительнее, чем в первый раз. Оставалась третья часть силлогизма — заключение. Две мои ладони, сложенные лодочкой, представляли подушку, к которой я нежно прижался щекой. «А поспать вместе?» — «Да», — сразу кивнула она с удивительным энтузиазмом, и глаза ее засияли еще веселее. Но в ту ночь мы не спали вместе. Мы до рассвета гуляли вдоль крепостных стен, растворившись в Вечности. Помнишь ли ты эту ночь, о моя любимая, и все остальные ночи? О Ким, что с нами случилось?

— Что с нами случилось, Серж? Ты все думаешь о ней? Может, попросить ее приехать сюда? Или домой? Я не хочу, чтобы ты был несчастлив, Серж.

Серж не мог придумать, что еще сказать после своего бессвязного признания. Он довольствовался тем, что вытаскивал из стога соломинки одну за другой и разламывал их на мелкие кусочки.

— Знаешь, я… видела сон.

И она тоже! Но в ее сновидении не было птиц, ни живых, ни мертвых. Ким хотела попасть на шестой этаж отеля, но лифт почему-то не работал. Пришлось идти пешком, и когда она поднялась и собиралась войти в комнату, дверь оказалась запертой. Ким постучала, и женский голос сказал, что ей нельзя входить, и она должна остаться в коридоре и спать на матраце. А я с этим согласился.

— Ты хочешь бросить меня, Серж? Ты действительно любишь ее? Дай мне твой платок. — Она взяла платок за угол и выловила из глаза залетевшую мошку. — Эта мошкара так и лезет в глаза! Ну? Ты не ответил. Ты собираешься бросить меня?

— Никогда, — сказал я, — никогда, никогда, никогда, никогда. — Как будто все эти «никогда» могли защитить нас от неумолимой судьбы.

— Хорошо, значит… Ты кончаешь с этим?

— Нет.

— Хорошо, что тогда? Что мы будем делать? Такая жизнь не может продолжаться. — В ее голосе уже появилась дрожь, предвещавшая заключительный акт драмы. — Ты понимаешь, о чем я говорю?

Я очень хорошо понимал. Мы не занимались любовью с тех пор, как я вернулся из Тузуна.

— Дело не в том, что мне не хватает этого, — продолжала она. — Конечное, мне не хватает. Но все гораздо серьезней и глубже. — Она ударила себя в грудь маленьким кулачком. — Я знала, что такое может когда-нибудь случиться. Рано или поздно это должно произойти с любой парой, но… — Это «но» надолго повисло в воздухе. Когда Ким опять заговорила, у нее изменился голос. Она как будто задыхалась. — Ты должен что-то сказать. Я знаю, что я жалкая дура и всегда хватаюсь за последнюю соломинку…

Она сдерживала слезы примерно четверть часа, но теперь они полились неудержимым потоком. Я обнял ее, прижав к себе ее шею, голову, плечи. Я бы отдал все, что угодно, лишь бы этот кошмар кончился, но что я мог отдать? — моя жизнь была в чужих руках.

— Серж, мы должны что-то сделать.

— Мы должны подождать, — сказал я. Мои руки и ноги словно налились свинцом. — Прости меня.

— Не говори глупостей. Я люблю тебя.

— Какая картина! — Я попытался улыбнуться, — Мы как парочка ос в банке с медом.

Она тоже взяла себя в руки.

— Как ты думаешь, может, будет лучше, если я изменю тебе?

— Я не в восторге от этой идеи.

— Значит, ты еще беспокоишься обо мне?

— Как ты не понимаешь, я никогда не беспокоился о тебе больше, чем сейчас.

И я сказал себе, что мы должны прямо сейчас совершить великое очищение. Ким была вовсе не из тех женщин, которых можно повалить на сено. Но желания больного, в конце концов, всегда удовлетворяются. Я очень скоро понял, что совершил ошибку, выбрав это место с запахом сена и близостью сырой земли. Или, может, я сделал это специально? Клин вышибают клином.

Все получилось лучше, чем я надеялся. Мы с неохотой оторвались друг от друга, и наши уста еще были соединены, когда мы приводили в порядок свою одежду. Мне захотелось зажечь свечку и отнести к алтарю Св. Терезы. Другой Терезы.

Берни очень понравилась история о девицах Сен-Жермена. Осень обещала быть чудесной. Возникали грандиозные проекты. Берни собирался поручить мне действительно большое дело — махинации с огромными суммами в провинциальном футбольном клубе. Просто потрясающая тема — второй такой не будет. «Ты не можешь вообразить, какие сделки совершаются за чистым и здоровым фасадом спорта! Тут пахнет миллионами!» В тот вечер, когда я пошел встречать Ким в Сан-Жене, ее там не оказалось. Пришла девушка из ее офиса и сказала, что Ким около четырех часов почувствовала себя плохо и ушла домой.

Я застал ее в постели.

— Ничего особенного. Наверное, подхватила грипп, вот и все.

— Температура есть?

— Небольшая. Поясница побаливает. Наверное, я простудилась. — Она улыбнулась, бедняжка. — Может, я уже не в том возрасте, когда, можно позволить повалить себя на сено.

— Позвать Декампа?

— Нет, подожди до завтра. Посмотрим, как я буду себя чувствовать.

В два часа ночи она еще не спала, беспокойно ворочаясь с боку на бок, потом неожиданно вскрикнула.

— Что случилось?

— Как будто кинжал воткнули. Посмотри.

Она подняла ночную рубашку и показала мне свой правый бок, по которому стекала струйка пота.

— Все еще болит?

— Нет, теперь нет. — Я знал, что она говорит неправду.

— Ты должна заснуть, дорогая. Спокойной ночи!

На следующее утро произошла эта глупая история с Жераром Сторком, человеком, у которого мы провели уикэнд. В десять я собирался отправиться в издательство и, одевая брюки, не смог найти свой бумажник. В нем были водительские права, страховое свидетельство и так далее. Ким стало лучше. Я принес ей чашку чая, и мы стали думать, где я мог потерять бумажник. Я всегда носил его в боковом кармане и в последний раз вынимал в воскресенье утром.

— Ты потерял его в сене! — вдруг воскликнула Ким.

Она еще смеялась, когда я звонил в Монфор-Ламори. К счастью, Сторк, высокий, добродушно-жизнерадостный бизнесмен, каждое утро игравший в теннис, был еще дома.

— Ты не мог бы сходить посмотреть?

— В амбаре?.. — Он долго не мог остановить смех. — Продолжай, это забавно! С Ким?.. Я еще удивлялся, куда это вы оба запропастились. А мы-то дали вам лучшую кровать!

«Очень забавно!..» Он вернулся через добрых пять минут.

— Я нашел его, Серж. Он раскрылся, и несколько листков выпали, но я их все собрал.

— Спасибо. Не мог бы ты прихватить его?..

— Знаешь, ты подал мне мысль, я должен поговорить с Николь. Мы делали это практически везде, но в амбаре — ни разу.

— Я зайду в ваш офис и заберу его сегодня вечером.

Потом я позвонил Декампу. Но он уже уехал в больницу. Я позвонил ему снова в час дня из офиса.

— Мне было бы гораздо спокойнее, если бы ты зашел и осмотрел ее.

— Сегодня?.. Посмотрим, дорогой мой, сегодня… Я только что из отпуска Приехал три дня назад и… Какая у нее температура?

— Тридцать восемь и два.

— Ладно, если хочешь, я заеду после обеда.

Он появился в десять вечера, загоревший, жизнерадостный, и принес с собой ветер в семь баллов. Едва переступив порог, он начал рассказывать о своем круизе.

— Мы попали в шторм в открытом море! (Я чуть было не поехал с ним, но Ким не любила парусников, а мне не хотелось оставлять ее одну на две недели.) Ну, что случилось с нашей девочкой?

Ким улыбнулась, когда он вошел в спальню. Роже мог исцелить больного одним рукопожатием. Измеряя давление, он говорил так громко, что я едва услышал телефонный звонок, которого давно ожидал. Я ушел в кабинет и закрыл за собой дверь.

— Садовник перебрал все сено граблями, — сказал Сторк, — но ничего не нашел.

— Ты уверен?

— Я был вместе с ним — даже не успел пообедать. Завтра мы попробуем еще, при дневном свете. Что это за конверт, опиши точнее.

— Маленький прозрачный. Знаешь, как у филателистов.

— Что в нем было?

— Фотография и прядь волос.

— О, как романтично! Это фотография Ким? Прости, не мое дело. Слушай, ты, наверное, потерял его в другом месте. Со мной один раз тоже такое случилось — где-то потерял обручальное кольцо! Только вообрази. Я его снял, когда пытался подцепить девочку. И знаешь, где оно оказалось?

— На пальце у девочки? — Меня меньше всего интересовала его история.

— Это не смешно, поверь мне. Если такое когда-нибудь случится с тобой… Алло? Ты здесь?.. Я положил его в карман, и оно провалилось за подкладку. Можешь вообразить, что я чувствовал, возвращаясь домой с обеда без обручального кольца!

— На твоем месте я бы забинтовал чем-нибудь палец.

— Именно так я и сделал. Поверь, это никудышная затея. Николь настаивала, чтобы я показал ей рану. Оказывается, она когда-то обучалась на курсах медсестер.

— И что дальше?

— В ту ночь у нас чуть не дошло до развода. В общем…

Я положил трубку на стол и не спеша закурил. Слова Сторка были почти неслышны. Между тем другие слова плыли в моем мозгу. Струйки холодного пота потекли по бокам. «Но это совершенно идиотская идея, — сказал я себе. — Если она еще раз появится — оторву тебе голову, честное слово».

Потом я опять взял трубку.

Когда я вернулся в спальню, Декамп энергично прощупывал спину Ким. Тут — болит, а тут — не болит.

— Перинефральная флегмона, — объявил он, наконец выпрямившись.

— Это серьезно?

— Ничего страшного. Покормим ее антибиотиками, и все будет в порядке. — Он начал писать рецепт.

— Отчего это бывает? — спросила Ким.

— Бог его знает… Какой-то микроб поселяется в организме… Завтра утром пришлю кого-нибудь из лаборатории.

— Когда я смогу вернуться на работу?

— Дней через десять. Ешь побольше йогурта и принимай сульфамиды.

— Роже, у нас зимняя коллекция, сейчас самый разгар, я не могу сидеть тут и вязать десять дней.

Она взглянула на меня.

— Кто это звонил?

— Сторк. Хотел узнать, как ты себя чувствуешь.

Через три дня Декамп позвонил мне утром в офис.

— Слушай, тут кое-какие неясности.

— Что ты имеешь в виду?

— В анализах. Так, небольшая деталь. Но нам лучше все повторить и сделать еще внутривенную урографию.

— Что-что?

— Рентгеновский снимок. Потом я покажу его Годану.

— Но что именно не так?

— Не знаю. Не волнуйся, старина. Возможно, ничего там и нет.

— Но она не ела с понедельника.

— Не волнуйся, говорю тебе. Привези ее в больницу завтра к девяти утра.

Рентген — довольно мучительная процедура. Вас помещают в своего рода пресс и при помощи мехом сплющивают ваше тело до толщины папиросной бумаги. Но Ким держалась превосходно, только ее большие глаза стали еще больше. Она отказывалась быть побежденной.

— Серж, они и дальше собираются меня уродовать? — спросила она, когда мы вернулись в машину. — У меня больше нигде не болит. В чем дело?

Через два дня, когда Годан осматривал ее, я ожидал в коридоре больницы, зажигая каждую минуту по сигарете. Наконец, Ким вышла, и главный специалист пригласил меня в кабинет.

Это был нетерпеливый и довольно бесцеремонный человек с белыми усами и светлыми глазами, которые делали его похожим на Альберта Швейцера.

— Вы доставили своей супруге кое-какие неприятности, не так ли? Во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление… — Он впервые взглянул в мою сторону. — Ну, ладно, уверяю вас, у нее нет ничего страшного. Мы осмотрели ее самым тщательным образом. — Он показал на рентгеновский снимок, лежавший на столе. — Все нормально. Но я беседовал с ней довольно долго. Ваша личная жизнь меня не касается. Но я должен предостеречь вас: ваша супруга отнюдь не столь крепка, как кажется. Примите мой совет: обращайтесь с ней осторожней, если хотите, чтобы она оставалась здоровой. Вот и все. Прощайте.

Он открыл дверь, показывая, что аудиенция окончена. В коридоре мне улыбалась счастливая Ким.

VIII

И вдруг лето кончилось. Все оказалось поглощено лихорадкой осени. Еще и еще зрелищ, еще и еще денег, еще и еще любви. На Елисейских полях, где в сумерках внезапно зажигались уличные фонари, глаза искали глаза, пустые глаза, в которых горела золотая пыль и отражались изгибы обнаженных женских тел. Канава купил новую машину. Феррер устроил новую выставку портретов под названием «Рельефы». Он изобрел какой-то новый способ печати. Берни, выходя из кабинета босса, выглядел еще ужаснее, чем обычно. Оказалось, наш любимый редактор может потерять работу, если тираж не достигнет полмиллиона — и быстро… внезапно все в газете затрепетали. Волна паники охватила издательский офис, газетные листы летали по воздуху.

Сторк устраивал оргии в Монфоре. Мы ездили туда однажды (Ким сказала, что это может пойти нам на пользу), но продержались недолго — сказалось отсутствие тренировки. В конце каждого дня я все более остро ощущал, что иду по зыбкой тропинке, не внимая природе и противясь жизни, равнодушный к тому, что производило на окружающий сильное впечатление (этот чудесный английский фильм!), слепой к вечным красотам города (однажды вечером я проезжал в такси мимо Лувра и с полным безразличием взирал на сияющие булыжники мостовой), глухой к музыке, которая приводила в экстаз всю молодежь. Но я продолжал существовать. И приказывал сердцу биться, легким дышать, руке писать… «Стремление к убийству стало неотъемлемой частью жизни этой чрезмерно страстной пары. Достаточно было малейшего инцидента, улыбки или, быть может, слез, чтобы раздался выстрел. И никто не мог сказать заранее, кто окажется жертвой, а кто убийцей…»

Я написал очерк о тяжелой жизни жен шахтеров на северо-востоке Франции во время забастовки. (Газета приняла новое направление: «Поверь, старина, они сожрали достаточно грязи, которую мы им подавали из года в год. Ты знаешь, Серж, люди выросли. Они хотят чего-то нового».) Но пока что ради сохранения прежних позиций был проведен почти тотальный опрос на тему «Новый взгляд на супружескую измену». Поскольку ни одна из опрошенных женщин не призналась в неверности мужу, мне пришлось сочинить все самому.

Внезапно появилась большая новость: Бардо меняла любовника Началась всеобщая паника. Здание сотрясалось от крыши до основания. Команды фотографов рассылались в Кальви, Капри, Капуа. Однажды, двенадцатого октября, я сделал ошеломляющее открытие: у меня нет друзей.

Не с кем было поделиться той вампирической мыслью, которая высасывала мою кровь. Правда, Ким чувствовала себя хорошо или более-менее хорошо. В некоторые вечера она выглядела превосходно, а иногда с трудом вставала утром с постели и казалась необычно вялой. Но больше всего меня тревожило ее ненасытное желание жить, быть в движении, танцевать, ходить в гости, гулять, есть, заниматься любовью, работать. Как будто ее время истекало. Тик, тик, тик, тик. Словно какой-то демон постоянно нашептывал ей: «Поспеши, моя милая, тебе осталось немного».

— Серж, давай сходим куда-нибудь сегодня.

— Но, дорогая, мы и так ходили куда-нибудь всю неделю.

— Да, я знаю. Но я не устала.

И мы выходили из дома. Это было всегда одно и то же: самовлюбленные женщины с жидкими прическами, страдающие одышкой мужчины, которые отводили вас в угол, чтобы поговорить о новых левых демократах. «Серж, есть новый клуб, мы там еще не были. Давай сходим». В клубе пахло потом и звучала та самая пластинка, которая преследовала меня везде, куда бы я ни отправлялся, дома у приятелей, в ресторанах, в машине — какой-то кретин-англичанин, завывавший утробным голосом.

— Дорогая, тебе надо измерить температуру, — говорил я довольно прозаическим тоном, когда мы возвращались.

Может, это был просто плод воображения, но она казалась мне слишком теплой в постели. И она потеряла по меньшей мере восемь фунтов. Но Ким раз и навсегда решила наплевать на термометры, пилюли и докторов. Это была ее «Христианская наука».

— Во всяком случае, я чувствую себя хорошо.

Однажды в субботу она провела весь день лежа в постели и глядя в потолок, даже не пытаясь читать один из тех бесчисленных дешевых романов, которые прежде глотала один за другим.

— Да, — согласилась она около пяти часов. — я чувствую себя нехорошо.

— У тебя что-нибудь болит?

— Какой-то шум в голове.

Не знаю, что заставило меня пойти в кабинет и перерыть кучу старых бумаг в поисках календаря. Но моя догадка подтвердилась: в ту ночь было полнолуние, в ту самую ночь, и я ни с кем не мог поговорить об этом.

Конечно, не с Декампом. Декамп просто лопнет со смеху. И не с моей дорогой тещей. («Я очень беспокоюсь, Серж. Ким стала такой худой, она слишком много работает и питается плохо. Ты ей достаточно даешь мяса? Когда она была маленькой, я иногда заставляла ее есть. Вот, я привезла вам пачку новаросинтостенола, это новое американское средство, которое… Серж, я прошу тебя, заставь ее принимать по две капсулы в день в подслащенной воде. Ты же прекрасно знаешь, что она не станет, если ты ей не скажешь…») И не с X… и не с Y… и не с Z… Ни с кем. Как выразилась одна моя приятельница: одиночество — не такая вещь, которую можно принять или отвергнуть.

Однажды, проснувшись, я сделал второе открытие: вспомнил о своей профессии. Неплохая идея. Я поступлю со всей историей как репортер. Соберу документы, свидетельства очевидцев. Это будет объективный репортаж.

Для начала я отправился за справками в газетный архив и попросил материалы об оккультизме. Получив пачку прессы толщиной в шесть дюймов, я погрузился в ее изучение.

Она начиналась с колдовских обрядов плодородия, совершавшихся в Нижней Оверни. «Земля была мертва. Ее убили современные химические удобрения… Жители деревни подтвердили, что им никогда не доводилось убирать столь богатый урожай…» Я перевернул несколько страниц. Грандиозный исторический обзор. «В средние века по всей Франции пылали костры. В то время как человек достиг поверхности Луны, в некоторых местах люди еще поклоняются дьяволу…» Дальше. «Взбесившиеся коровы танцуют загадочный танец во время дойки…» Коровами я не заинтересовался и продолжал листать дальше. А, вот наконец-то! «…Он вонзил булавку в сердце теленка». Теплее. Я отложил эту вырезку, чтобы сделать с нее фотокопию, а заодно и ту, где рассказывалось, как туристы нашли сову с перерезанным горлом, завернутую в окровавленную ночную рубашку. Идем дальше. «…Неведомая сила сорвала ее с постели… ужас приковал ее ноги к полу… электрические лампочки взрывались, когда она проходила мимо… часы останавливались…» Мне потребовалось часа два, чтобы перерыть эту гору хлама, состряпанного второсортными репортерами. И вдруг я прочел: «Магия — это природный дар, передающийся по наследству от отца к сыну». От отца к сыну. От отца к дочери. Яблоко от яблони недалеко падает. Ищи дальше, будь внимателен… А, вот как будто что-то научное: «Когда рука приближается к конденсатору, состоящему из двух серебряных пластин, разделенных тонким слоем слюды, излучение этой руки — любой человеческой руки — путем ионизации превращает слюду в проводник. На зеркале гальванометра проецируется яркая точка, которая движется в зависимости от электропроводности слюды. Таким образом можно измерять энергию, излучаемую данным субъектом». Ланглэ, доктор медицины и психиатр, профессор Академии прикладных наук. Пролистав Ланглэ, я опять погрузился в варварство. «В полнолуние, — ну, ну, слыхали, — он очертил круг и перерезал глотки трем петухам… Сосед умер на рассвете». Наконец, ободряющее солнце статистики воссияло над этим адским шабашем. Статистику можно найти где угодно, и всегда она врет, но в то же время придает вещам некую видимость правдоподобия. Во Франции пятьдесят тысяч лозоискателей, сорок тысяч религиозных целителей. Подсчитано, что двести пятьдесят тысяч человек….. А, вот: «Миллион французов и француженок занимаются черной и белой магией». Мне просто повезло, я имел один шанс из пятидесяти. «Серж, ты сошел с ума, — сказал я себе. — Ты сам превосходный объект для заклинаний. Не надо вареных жаб, заклятых свечей, гадючьей крови, чистотела или взываний к Вельзевулу: только один взгляд, острый как алмаз, пронзает твое ледяное сердце, и оно тает, и все в нем оживает вновь».

— Что ищешь? — спросил Канава. Он только что появился в архиве, двигаясь, словно космонавт в состоянии невесомости или марионетка, у которой оборваны несколько нитей. В зубах у него торчала итальянская сигара.

— Я — жертва колдовства.

— А я — жертва недосыпания, — заявил он. — Почему другие спят нормально? Можешь мне дать вразумительный ответ? Почему я должен всем этим заниматься в нашей газете? Он получил у девушки большой квадратный ящик с этикеткой «Дворы Европы» и сел рядом со мной. — Еще вопрос, Серж. Почему эта сучка испанская принцесса пошла и сделала аборт? В семь утра Берни позвонил мне и вел себя так, будто его подключили к высоковольтной линии. По моим данным, прошлой ночью в Мадриде эта глупая шлюха была доставлена в клинику. Выскоблили, и все дела. Это мне один приятель сообщил. Заголовок пойдет такой: «Принцесса и судьба испанского трона». Как тебе? Или лучше: Альфонсо XII, гемофилия и так далее. Будет ли продолжена линия Монтоя и Кортес и Фабьенезе и моя задница? Тебе наплевать? Мне тоже. К черту, — сказал он, закрывая папку. — Я и так знаю об этих делах достаточно. Профессиональная честность — вот от чего я умру!

Он опять зажег свою сигару, которая то и дело гасла, и взглянул на меня:

— А ты что тут разыскиваешь?

— Убийство при помощи магии.

— Посмотри раздел про хиппи из Лос-Анжелеса.

— Никакой связи.

— Послушай большого брата. Это было ритуальное преступление. Не единственное. И не последнее. Сходи к Великому Экзорцисту в епархии Парижского епископа.

Теперь я внимательно слушал — он подал мне идею.

— Что еще?

— На улице Сен-Жак есть специальные книжные лавки. Там можно найти переиздания старых книг по колдовству. Красный Дракон, Альберт Малый, Альбер Великий и прочая братия.

— Ты веришь во всю эту чепуху?

— Я не верю ни во что. Я даю информацию.

— Как ты думаешь, если сделать фигуру из воска и волос, можно ли с ее помощью воздействовать на человека, которому принадлежат волосы?

— Это и есть твоя история?

— Возможно.

— Я работал с подобным делом. Два типа поссорились и стали перебрасываться заклинаниями — как в теннисе.

— Кто же выиграл?

— Газета. Мы продали в ту неделю восемьсот тысяч.

— И что с ними потом стало?

— Ничего. Один всегда носил при себе амулет — утащил с кладбища гвоздь от гроба. А второй знал формулу.!

— Какую формулу?

— Для освобождения от заклятий. — Он начал быстро креститься, бормоча: — Ласгарот, Афонидос, Пабатин, Врат, Кодион, Ламакрон, Фонд, Арпагон, Аламор, Бурсагасис, Вениар Сарабани.

— Серьезно?

— Вполне. Мой гений состоит из отсутствия терпения и чудесной памяти.

— Мишель, ты знаешь всех в Париже. Кто настоящий специалист во всех этих вещах? Должен быть кто-то один. Я не имею в виду всех этих шарлатанов.

— Я сказал тебе: Великий Экзорцист в епархии епископа. Он настоящий джокер. И у него в рукаве полно таких историй, от которых могло бы скиснуть церковное вино.

— Нет, я имею в виду оккультиста, настоящего оккультиста.