- Я разберу себя на части, - сказал я, - прочищу как следует весь механизм, смажу маслом и соберу опять.
      Я долго говорил о загрязнении окружающей среды, о больном обществе, о необходимости спасения души, я говорил о Евангелии, о Коране, о романе, который мне так хотелось написать, и о цели жизни. Под конец я хотел поговорить о Терезе, но он перебил меня:
      - Короче, полинезийский мираж.
      - Что?
      - На вашем острове, наверное, есть атолл? И на закате приходят туземцы и бренчат на своих мандолинах, а небо зеленеет?
      Меня не столько задевал сарказм Декампа, сколько его ужасный аппетит. Каждый кусок говядины увеличивал силу, которая разрушала мою новую игрушку.
      - У тебя нет выбора, - заключил он, - ты вернешься. Но сначала ты должен туда поехать.
      - Ну-ну, продолжай, - сказал я. Нечто подобное мне и хотелось услышать.
      - Именно так я говорил себе, когда хотел все бросить и уехать в Индию. Но я не сделал этого и до сих пор жалею.
      - Продолжай...
      - Некогда... - отмахнулся он, изучая меню. - Закажу-ка я этот пудинг под называнием "Летающий остров". И Кофе.
      Предстояло сделать очень многое. Удивительно, как трудно выбирать якоря. Незначительные детали перемешиваются с действительно серьезными вещами, и неизвестно, как все это распутать.
      Например, стоишь перед своим гардеробом и спрашиваешь себя: Какой взять костюм? Можно провести три дня, созерцая горы рубашек, свитеров и носков, и не прийти ни к какому решению. Или посещаешь адвоката, который, как говорят друзья, чудесный специалист по разводам. А когда выходишь из его конторы, хочется просто утопиться.
      Есть те, кого можно обмануть (...надо немного отдохнуть, побыть два-три месяца одному.., ну конечно, Ким согласна, мама...), и те, кому надо сказать правду. Как говорит Гурджиев, есть материальный вопрос (...я оставил в банке достаточно денег, на следующий квартал хватит, а потом.., ну, посмотрим.., да, дорогая, страховка оплачена..) - и есть боль.
      С Ким мы говорили и спорили каждую ночь. Иногда со слезами, иногда с гордым безразличием. Часто мы сердились и говорили друг другу больше, чем следовало. Потом опять была любовь и слезы. Сожаление и эта ужасная ностальгия. Колебания и упреки. Что сказала она однажды вечером, три года назад, что сделал я в то утро. Или что мы забыли сделать и сказать. И опять язвительные слова - или смех, презрение, безразличие, нежность, сожаление, отчаяние. Этот механизм не знал сбоев. Пускаешь стрелу, и мишень летит ей навстречу.
      - Почему бы тебе не съездить на два-три месяца?
      - На испытание?
      - Ну...
      - Испытательный срок, ты имеешь ввиду?
      - Зачем все разрушать? Послушай, Серж, я сегодня думала. Так иногда говорят: оставлю все и уйду. Но ты не можешь оставить самого себя.
      - О, избавь меня...
      - Я хочу сказать, тут просто книжная романтика...
      - Ким, пожалуйста! Не мучай меня.
      - Бедняжка. Извини, пожалуйста, что причиняю тебе боль...
      - Избавь меня от твоего сарказма, ради Бога.
      - Я просто думала, что ты меня еще немного любишь и.., и что ты...
      Рыдания не давали ей закончить, и около трех часов ночи она принимала снотворное. Я не принимал, потому что не хотел спать. Мне казалось, что это означало бы уходить от нее дважды. Я долго наблюдал, как она лежит, завернутая в тонкую пелену сна. Она спит не так, как другие, думал я. Может, только она и умеет спать правильно (и я вспомнил.., в то лето бессонница, которая всегда преследовала меня, стала просто угрожающей. Декамп испробовал все препараты, оканчивающиеся на "ал" и "иум". Ничто не помогало. Потом однажды вечером в Антибе во время отпуска рядом со мной в постели появилась Ким. Я ощущал волны, которые исходили из ее тела и проникали в мое, принося с собой блаженное ощущение покоя и расслабленности. По утрам я вставал юный, как Адам при сотворении мира. Иногда в середине ночи я открывал один глаз, и где-то в моем мозгу маленькая клеточка шептала:
      "Прижмись к ней". Спокойно, клетка, не говори ничего, а то я проснусь. И сон снова наплывал на меня). - Рассвет пробивался сквозь шторы. Должно быть, я задремал под утро, потому что меня вернул из небытия звонок консьержки. Прежде чем встать и собрать почту, я долго лежал в кровати, смутно сознавая, что хотя у меня под одеялом есть ноги, руки и все остальное, я совершенно утратил способность управлять ими, не говоря уж о мыслях, которые расползлись по полу, как тараканы.
      Но внезапно одна из них укусила меня и пробудила к деятельности. Сегодня утром должно прийти письмо от Терезы. Они приходили не каждый день и были очень странными. Например:
      "Мне всегда хотелось построить забор вокруг дома и парка. Лучше всего стену, но это слишком дорого. Недавно я видела в "Лями де Жарден" объявление: продается готовый забор - его нужно только поставить. Я все измерила своими шагами. Получилось 735 ярдов. Не мог бы ты посмотреть, как он выглядит, и привезти сюда на поезде? Он не займет много места - там только столбы и какая-то очень прочная решетка, которая легко сворачивается".
      Последняя фраза была написана настоящими каракулями, потом почерк опять стал очень аккуратным, как будто слова обрели второе дыхание.
      "Знаешь, что я говорю себе? Этот забор будет нашим обручальным кольцом, он окружит дом, парк и наше счастье."
      Вечером того дня, когда я ходил смотреть забор, меня ожидал сюрприз.
      - Я не буду сегодня к обеду, - объявила Ким.
      - Почему?
      - Что значит "почему"? Меня не будет дома, только и всего.
      - С кем ты будешь?
      - Какое это имеет значение? С одним человеком из нашего офиса.
      - С Ланзером?
      - Да, с Ланзером. Как ты догадался, дорогой? Боже, как она была хороша, когда совершала свой пчелиный танец перед зеркалом: шаг вперед, шаг назад, шаг в сторону, осматривая себя и добавляя последние штрихи к этой восхитительной картине - и все для Ланзера!
      - Он, конечно, долго ждал тебя.
      - Лучше поздно, чем никогда, не так ли? Она взяла сумочку и убедилась, что все нужные вещи на месте.
      - Что ты будешь делать, дорогой? В холодильнике есть ветчина и немного пива. Мне надо лететь, я опаздываю.
      Я впервые познал поцелуй неверной жены. Как будто черная муха села на подбородок. Потом Ким скользнула в лифт, словно в раскрытую постель.
      Вернулась она в три часа ночи, слегка пьяная, сверкающая и ледяная одновременно.
      - Ты спишь?
      - Я не могу спать.
      Ей потребовалось не меньше часа, чтобы раздеться и приготовиться ко сну. Все это время она напевала.
      - Ты изменила мне? - спросил я, когда она наконец легла в постель.
      - Я пыталась, дорогой, но мне не удалось...
      - Что это значит?
      - О, никаких анатомических подробностей. На самом деле мне это удалось. Спокойной ночи.
      - Ты не могла подождать?
      Уже засыпая, она издала невнятный звук, как будто спрашивая:
      - Подождать чего?
      Остаток ночи я провел, пытаясь убедить себя в том, что это не имеет для меня никакого значения. Все к лучшему, мой мальчик. Живи день за днем, как во время войны. Думай о чем-нибудь другом. Например о Терезе. Этот забор действительно хорош. 735 футов, нет - ярдов. Три фута на ярд. Это будет трижды пять - пятнадцать, и один в уме.
      Трижды три - девять, и один - десять, трижды семь - двадцать один, и один - двадцать два - 2250 футов. А сколько ее шагов?
      Наутро я вновь привел мир в движение. Немного воздуха, немного воды. Немного физических упражнений. Немного виски. Кусок мяса - и вперед, с веселой песней. Улыбочку. Спасибо. Еще раз... Потом был ленч с Канавой.
      - Это действительно крупное дело, Серж. Я хочу, чтобы ты знал.
      - Весьма признателен.
      - И мне бы хотелось включить тебя в игру... Секунду. Меня не интересуют твои личные проблемы. Послушай:
      Лакруа пустил в ход свои связи. И еще Дюсюрж. Понимаешь чем это пахнет?
      Для наглядности он стал чертить вилкой скатерти. Девять пересекающихся треугольников, пять указывают вниз, четыре вверх. Внутри - четыре концентрических круга, в свою очередь содержащие квадрат с четырьмя замкнутыми устьями. Идеограмма. Мандала. Лабиринт, из которого Канава наконец нашел выход: путем разделения, выщепления, резкого изменения общественного мнения, молчаливых соглашений, умно построенных бесед и макиавеллиевых комбинаций через два месяца появится на свет новая газета. И ему предложили стать редактором.
      - А ты будешь редактором новостей. Нет, я не дам тебе говорить. Серж, послушай, это очень большие деньги. Видел бы ты, какие они подписали контракты на рекламу. - Он стал перечислять по пальцам. - Такой шанс бывает раз в жизни.
      - Ты говорил об этом с Ким?
      - Нет-нет, пока все полная тайна. Я боюсь говорить даже с самим собой.
      - А может, вы вместе решили подцепить меня на такую удочку? - Ты идиот или только прикидываешься?
      - И то и другое, - признался я.
      В качестве подтверждения своих слов я достал их бумажника свое удостоверение журналиста, порвал его на четыре части и протянул обрывки Канаве. Это не произвело на него должного впечатления. Некоторое время он размышлял. Потом внезапно на меня обрушилась целая тирада:
      - Почему ты считаешь себя лучше всех? Между прочим, есть и другие люди. С чего ты взял, что они глупее тебя?..
      После этого оставалось только одно - напиться. Что мы и сделали.
      Поздним вечером, когда я добрался до дома, у меня, должно быть, спьяну, возникла странная идея - заняться любовью с Ким.
      Это было долгое и мучительное поражение. Только никаких сравнений, говорил я себе и шарил во тьме в поисках волшебной страны. Вот как будто проблеск света.., я устремился к нему и снова рухнул в пустоту... Потом попробовал еще... Думай - о той - стране - которая - не принадлежит - никому которая - принадлежит - только нам - двоим - где ты - никогда - не был прежде - и куда ты - никогда - не сможешь - вернуться - без Нее - думай - о той - божественной - прогулке - думай - лучше не думай...
      Я считал, - хотя каждая вторая клетка моего измученного тела знала, сколь недостойно такое мнение, - что любовь с Ким - это всего лишь блестящий спектакль. Игра потных тел, игра поз и движений, взглядов, запахов, слов. У каждого из нас был свой острый клинок. Лезвие сверкало, звенело, наносило укол в нужном месте и тут же пряталось. Из нашего поединка, напоминавшего борьбу двух львят на солнечной лужайке, мы выходили изнуренные, иногда пораненные, но здоровые и счастливые - никто не может отрицать этого. И смеющиеся.
      Но не сегодня. Ким не знала о моей неудаче - или, скорее, сделала вид, будто не знает. Она была серьезна и спокойна. И сегодня мы не смеялись. Две фигуры, распростертые на простыне. Вдруг она сказала:
      - Серж.., что если бы у нас был ребенок... Я ждал этого... На самом деле Ким однажды была беременной - через четыре месяца после нашего знакомства. Она спросила: "Что будем делать, Серж?" И я ответил: "Как хочешь, дорогая?" - "О, у нас еще много времени..." И мы больше не упоминали об этом. Я обнял ее.
      - Дорогая, от этого ничего не изменилось бы. Мне кажется, мы... Мне кажется, нами движут<силы, которые нам не подвластны... Все, что происходит, где-то запрограммировано, а может, и нет, просто происходит - и все...
      - Но если бы у нас был кто-то еще, если... Это не спасло бы нас. Я встал, чтобы зажечь сигарету, надеясь подрезать крылья ее безумию. Но не тут-то было.
      Ким взяла зажигалку с ночного столика.
      - Иди сюда... Послушай, Серж, давай подумаем вместе... Мы так часто говорили, что состаримся вместе. Ты помнишь? Мы всегда говорили:
      - что бы не случилось.... Помнишь? Мы говорили, что у нас будет большой дом на юго-западе, двое или трое детей, старая кухарка...
      - Зачем ты об этом?
      - Но я не понимаю, что с нами случилось, просто не понимаю.
      - С тобой тоже могло такое случиться.
      - Не знаю, может быть... Но... Наверное, нет, дорогой. Правда, я думаю нет.
      - Что ты хочешь сказать? Что я один виноват? Я это знаю.
      - Ты можешь вообразить, что будет со мной?
      - Мир полон Ланзеров...
      - Ублюдок!
      - Не надо, Ким.
      - Ублюдок, ты первый начинаешь, а потом говоришь: не надо.
      - Ким, довольно.
      На следующий день мы договорились пойти к адвокату. Я чувствовал себя не очень уверенно. Но Ким держалась превосходно, безукоризненно исполняя тщательно продуманную роль обманутой, но гордой супруги. Нам нечего было делить - никаких денег. Ответчиком считался я, и это она подавала на развод.
      - Получается то же самое.
      - Что? То, что вся вина лежит на мне?
      - То, что я должна просить развода.
      - Ну не мне же его просить.
      - А что если я не стану?
      - Ведь мы обо всем договорились!
      - Итак! - сказал мэтр Селье, принимаясь за дело. Это был молодой человек с твердым как сталь взглядом, с золоченой оправой очков, короткой стрижкой и тонкими губами, постоянно кривившимися в явном пренебрежении. - Ваш супруг написал эти три письма. В них он выражает свое желание прекратить вашу совместную жизнь. Вам нужно лишь облечь это желание в форму ходатайства - и мы получим быстрое решение без лишних осложнений и взаимных обвинений; развод двух честных, благонамеренных людей, двух личностей, которые - м-м - уважают друг друга и которые - э-э...
      В этот момент Ким взглянула на меня. В ее взгляде, полном неизмеримой боли, промелькнул оттенок иронии. Внезапно я увидел нас троих, ее, себя и этого адвоката, словно в объективе телекамеры, установленной на потолке. Звуки еще можно было как-то переносить, но зрелище оказалось слишком гнусным.
      - Хватит, - я взял Ким за руку. - Пойдем отсюда... Мэтр Селье застыл с открытым ртом, вопросительные знаки так и сыпались из его близоруких глаз. Мы были на улице, прежде чем он успел что-либо произнести.
      Мы шли по авеню Виктора Гюго. Я еще держал ее за руку, почти тащил за собой.
      - Что с тобой? Куда мы идем?
      Мы почти бежали, пересекая дорогу.
      - Серж, остановись. Мне больно. Я отпустил ее руку, когда мы оказались возле церкви Сент-Оноре-д'Эйло.
      - Встретимся дома, - сказал я и вошел в церковь. Конечно не для того, чтобы излить душу Богу. Я сел и стал просто ждать, когда это пройдет. Но что должно пройти? Обстановка в церкви была лишена какой-либо мистики. Люди разгуливали при приделам и довольно громко разговаривали. Не было даже полумрака, который мог бы принести мне немного покоя. В поперечном нефе появилась большая группа детей. Они толкались и кричали. Кстати, кто говорил, что помолится за меня? Ах да, старина Бонафу. Я попытался сосредоточится на Терезе. Статуя тезки немного напоминала ее. Мимо прошел пожилой каноник, волоча ноги. Каноник, дай мне отпущение грехов. Только вряд ли отпущение грехов может остановить мысли.
      Когда я вышел из церкви, уже смеркалось. Я побрел по набережной Сены. И тут со мной случился приступ. Сияли церковные свечи, взмывали в небо яркие ракеты, катились огромные огненные колеса, летучие мыши испуганно метались под сводами подземелья. Мой двойник трижды прыгал в воду за какими-то огнями, когда мы проходили по Понт-де-Гренель. Прах еси и во прах отыдеши.
      Я вернулся около полуночи, совершенно разбитый. Ким в халате бродила из комнаты в комнату с чашкой чая в руке.
      - Пожалуй я перееду отсюда, - заявила она.
      - Зачем?
      - Хочу снять комнату. Это будет для меня дешевле. И где-нибудь поближе к работе. Хотя, наверное, я куплю машину, какой-нибудь подержанный "фиат-500". Ты помнишь те деньги, которые мы вложили в государственные облигации? Я ими воспользуюсь. В конце концов, от тебя мне ничего не нужно. Знаешь, у меня будет комната в индийском стиле: драпировки на стенах, толстые ковры и большой диван.
      Ну-ну, давай, позли меня, раз не удалось разжалобить. Я прямо-таки видел, как этот придурок Давид Ланзер восседает на индийских подушках и его рука под музыку Рави Шанкара небрежно скользит за корсаж Ким.
      Я опустился в кресло:
      - Давай сегодня не ссориться.
      На следующее утро я полчаса занимался физическими упражнениями. Стойка на руках, стойка на голове, ножницы, велосипед и так далее. Потом бодрящий холодный душ. За завтраком я завел разговор о Канаве и его новой ежедневной газете. Мы проговорили полчаса, прежде чем поняли, что опоздали. Она опоздала. Мне весь день нечего было делать. Мы уговорились встретиться за ленчем.
      Но она не пришла.
      - Ой, прости пожалуйста, - сказала она, когда я позвонил ей на работу в три часа. - Я совсем забыла, у меня назначена встреча. Мы расставались на всю жизнь, а у нее было встреча. Я бросил трубку вне себя от ярости.
      Вечер я провел в кино.
      Чего ты еще ждешь? Надо просто взять и уехать. Собери чемоданы. Сядь в машину. Здесь тебе больше нечего делать.
      В семь часов я встретил ее с работы, как обычно.
      - Это очень мило с твоей стороны, - заметила она. Тот же столик в "Санжене", за которым мы сидели каждый вечер в течение двух лет. И те же напитки. Виски для меня и джин с тоником для Ким.
      - Ну? - Спросила она внезапно.
      - Ну... Я не ухожу.
      - Ты не.., что?
      - Я... Я думаю, нам лучше забыть про это.
      - Ты смеешься надо мной?
      - Я говорю совершенно серьезно.
      - Боюсь, что так. - Она одним махом осушила свой стакан.
      Из глаз ее сыпались искры жгучего фосфора, каждая из которых прожигала дыру в моем черепе. - Объяснись.
      - Тут нечего объяснять.
      Что я мог ей объяснить? Что она - единственная на свете?
      - Ты так считаешь?
      - Тебе хочется объяснений типа: я понимаю, что был глуп?
      - Нет, - она, наконец, рассмеялась. - Конечно, нет. Придумай что-нибудь другое.
      - Дорогая, будь милосердной.
      - А ты милосерден?
      - Неужели мы не можем поговорить и пяти минут, не разрывая друг друга на части?
      - А ты, значит, не рвешь людей на части?
      - Послушай.., остановись.., мы вылечимся... Мы вернемся назад и начнем все сначала.
      - Кого ты жалеешь? Меня или себя?
      - Обоих.
      - Налей мне еще джина.
      Алкоголь пробудил в ней все злое и язвительное. Ее взгляд стал острым как бритва.
      - Послушай, мужчина моей жизни. Ты причинил мне достаточно боли. Теперь посмотри на меня хорошенько: я посторонняя.
      Она встала и положила сигареты в сумочку.
      - И для начала, будь добр, ночуй в отеле. Она снова смягчилась:
      - Пожалуйста, Серж, - быстро вышла.
      Глава 13
      Эту ночь и последующие я спал у Феррера в его студии. Мне приходилось вставать рано, чтобы привести в порядок комнату, прежде чем придет его ассистент или модель. (Феррер иногда занимался художественной фотографией.) Мы вместе завтракали и обсуждали тактику. Я надеялся на Марка. Во-первых, потому что Ким его любила, а во-вторых, потому, что он знал Терезу, и, таким образом, мог оценить всю ситуацию.
      - Ты написал ей? - спрашивал он каждый вечер.
      Я пытался.
      Но никогда не переписывал свои черновики. Я не знал, что сказать Терезе. На третий день Марк подал идею: нужно написать Бонафу. Конечно, это было бы великолепное письмо. Жених, приятный молодой человек из Парижа, через третье лицо уведомляет о разрыве помолвки - прелестная галиматья. Но я пытался объяснить Марку, что мое прошлое значило здесь больше, чем мое будущее. Тут речь шла, скорее, о письме человека, который завершил свой испытательный срок в монастыре и после должного размышления сообщает настоятелю, что не имеет призвания к монашеской жизни. Слишком силен зов мира... И еще я спрашивал тоном моралиста: имеем ли мы право строить свое счастье на несчастье других? Ким была путеводной нитью во всех моих рассуждениях. Я думал, что Марк поймет. И Тереза тоже. Написав адрес на конверте, я спросил себя: "Как ты мог так легко смириться с мыслью о том, что никогда не увидишь ее?" И я не мог ответить.
      - Серджио, ты слишком много думаешь.
      - Я даже не несчастен.
      - Не волнуйся, это придет!
      - Я даже не знаю точно, когда я передумал.
      - Скоро узнаешь.
      - Что ты имеешь в виду?
      - Ты встал на правильный путь, - сказал он. - Чего тебе еще нужно?
      - По-твоему, я был болен?
      - Да, ты был болен, но теперь выздоравливаешь. И достаточно быстро.
      Так же думала и Ким. Она не хотела, чтобы я возвращался сразу.
      Ей нужен был нормальный, совершенно здоровый муж. "Будем надеяться, это послужит какой-нибудь цели", - сказала она. В отличие от Терезы, она хотела, чтобы все вещи служили цели. Кроме того, она, похоже, пыталась пробудить во мне ревность. Это была неглупая идея. По вечерам, когда я снова видел Марка, у меня преобладала одна мысль: он видел ее, говорил с ней.
      ...Любой человек мог прикасаться к моей Ким, вдыхать ее аромат - любой, кроме меня. Я оставался в карантине, готовый обрить голову, посыпать ее пеплом и на коленях ползти обратно домой. Но это был бессмысленно.
      - Ты должен понять, Серджио, у нее еще не прошел шок. Она боится, как бы ты не передумал, - сказал Марк, наливая мне виски, но я отказался: это был мой Рамадан, великий пост, период воздержания и покаяния.
      Я позвонил Канаве и сообщил, что принимаю его предложение.
      - Хорошо, - сказал он, - положись на меня. Буду держать тебя в курсе.
      Но я почувствовал, что в его голосе нет прежнего энтузиазма.
      Прошло еще два дня. Порой я ощущал огромную и как будто живую пустоту. Обычно это случалось вечером, возвращалась тихая тоска по Терезе, и пульс начинал биться быстрее.
      Но за ночь машина исправилась, и утром я опять был хорошим солдатом, готовым к исполнению своего долга. Я видел вещи достаточно ясно. Тлетворная обитель сумрака, дыма и серного пламени медленно отодвигалась от меня, и с каждым днем ее пары понемногу рассеивались. Наконец Ким позвонила мне:
      - Не поужинать ли нам сегодня вместе?
      Это был пароль, закодированное сообщение, которое означало, что моя мука подошла к концу. Возможно.
      - Послушай, - сказала она, - об этом мы больше не говорим, идет?
      Она накрыла примирительный ужин со свечами. Кушанья были самыми изысканными: цыпленок с грибами, суфле, бутылка моего любимого вина. Но все же это немного напоминало ужин на сцене, где актеры делают вид, будто наслаждаются картонным цыпленком. Впервые паузы в нашем разговоре казались напряженными и мучительными. Они вырастали между нами и не давали нам приблизиться друг к другу. Тогда мы стали строить планы. Мы снимем дом за городом. Или купим, если новая работа окажется доходной. А что будем делать в Рождество? Отпуск на Канарских островах! Когда мы встали из-за стола, она сказала:
      - Ты знаешь, я действительно решила родить ребенка. Но я хочу, чтобы ты тоже этого захотел. Только закажи, кого ты хочешь.
      С этими словами она протянула мне руки. В колеблющемся свете свечей очертания ее тела сладостно округлились. У меня на глазах появились слезы. Я обнял ее.
      - Моя любимая, моя единственная...
      - Не надо больше говорить, - мягко попросила она.
      - Пожалуйста, прости меня.
      - Я тоже не всегда была права.
      - Ты всегда была чудесной.
      Некоторое время мы молчали. Потом она взглянула на меня, и легкая тень скользнула по ее лицу.
      - Скажи, мы правда покончили с этим?
      - Да, - твердо сказал я.
      - Потому что второго раза я не перенесу.
      - Мы самая неразлучная пара на свете.
      - Я так всегда и думала.
      - Ты была права.
      - Я люблю тебя, Серж.
      - Я тоже люблю тебя.
      - Мне нужно убрать со стола.
      - Ты можешь сделать это позже.
      Я поддерживал ее гибкое тело, медленно склонявшееся на подушку. На следующее утро в 8.30 зазвонил телефон. Я узнал голос Каваны.
      - С чего ты вздумал будить людей на рассвете? Ты что, еще не ложился?
      - Я лег и сразу встал. Слушай, Серж, есть серьезные затруднения.
      Он говорил долго и без перерыва. Лакруа передумал, у Дюгюржа удар или наоборот. В дело было вовлечено правительство, оппозиция оказала сопротивление. Короче говоря...
      - Короче говоря, все кончено?
      - Не совсем, но, похоже, идет к тому.
      - Забудь об этом.
      - Мне очень жаль.
      - О, не беспокойся. Это не имеет значения.
      - Хорошо, что я не бросил Берни, - сказал он. - Можешь себе представить, в каком бы я оказался положении!
      Когда я повесил трубку, мне больше было жаль его, чем себя.
      - Кто это? - спросила Ким спросонок, когда я вернулся в постель.
      - Хорошие новости - остаюсь в газете.
      Я растянул свой отпуск еще на три дня и во вторник появился в издательстве. Возвращение блудного сына. В офисе было новое лицо; высокий, худощавый человек с бородой. Мне он совсем не понравился. Пожав всем руки, я хотел увидеться с Берни, но он передал мне через секретаршу, что занят по горло и, вероятно, поговорит со мной позже, часов в 12. Тогда я решил пока поговорить с Фернаном о плане следующего номера. Все были очень любезны, но как будто немного встревожены.
      Наконец Берни принял меня.
      - Ну как, лучше себя чувствуешь?
      - Да, все в порядке. Кризис прошел.
      - Рад слышать.
      Он сидел в кресле, сложив руки на животе.
      - Какие же у тебя планы?
      - Возвращаюсь в стойло.
      В этот момент зазвонил телефон. Обычно, когда кто-то был в кабинете, Берни сводил телефонный разговор к минимуму. Но на этот раз он разговаривал минут десять, строчка за строчкой обсуждая статью о некой стареющей звезде мюзик-холла, всегда готовой поймать свою утраченную юность в постели.
      - Ну посмотри, ради Бога, - кричал он. - Это совсем не то, чего я хочу!
      Положив трубку, Берни как будто был удивлен, что я еще сижу перед ним.
      - О чем это мы говорили?.. Значит, ты хочешь вернуться? - он задумчиво посмотрел в окно.
      - В принципе это возможно, - заключил он. - Но в настоящий момент...
      Я почувствовал, как подо мной задрожал стул. Я сел прямо и схватился за стол Берни, чтобы не упасть.
      - Ты хочешь сказать, что уволил меня?
      - Уволил? Ты сам ушел, если мне не изменяет память.
      - Но ты не принимал мою отставку всерьез, ты предлагал мне месячный отпуск, помнишь? Теперь я поправился и вернулся.
      - Минутку, Сагар. Ты думаешь, газета сама собой, и ты можешь приходить и уходить, когда захочешь? Я несу определенную ответственность. Есть босс, который держит все бразды правления, и есть совет директоров, которые только и ждут, когда я совершу промах. И еще одно. Ты, кажется, совсем забыл: этот клочок бумаги во что бы то ни стало должен выходить каждый вторник. Думаешь, легко делать газету с этими примадоннами? Они только и могут, что выдавать верхнее "си", когда ничего лучшего нет. Или взять твою историю с юным наркоманом из Перпиньяка. Ты исчезаешь на десять дней, а потом у тебя хватает духу заявить, что это был всего лишь предлог для получения отпуска. А если каждый начнет так себя вести? Хороши мы будем. Мало того, - голос Берни поднялся до визга, - ты бросил меня без предупреждения. А теперь, ощутив нехватку месячного чека, возвращаешься и ожидаешь, что все будет по-прежнему. Мне очень жаль, старина. Но, во-первых, я уже взял кое-кого на твое место, а во-вторых...
      Он не стал продолжать, что "во-вторых", а мне не особенно хотелось знать.
      - Значит, это тот тип с бородой? - спросил я.
      - Какой тип?
      - Мой преемник - тот тип с бородой?
      - Допустим.
      - А что "во-вторых?"
      Он сопел, как старая собака, свернувшаяся у огня. В тишине можно было слышать нестройный гул машин с улицы. Берни тщательно выбивал трубку, которая никогда не покидала стола и которую, насколько я помнил, он никогда не курил.
      - Послушай, Сагар, ты мне всегда нравился, ты многое сделал здесь, но... Как тебе сказать? Я не думаю, что ты идеально подходишь для такой работы. Нет, не думаю.
      - Что ты имеешь в виду?
      - Видишь ли, журналистика - это больше, чем работа. Это призвание, это священнодейство.
      - О Андре, избавь меня от этого.
      - Это не девушка, которую можно бросить, а потом снова приласкать, это жена.
      - Я восхищен твоим тактом... - Как и все, он знал причину моей временной депрессии. - Какого дьявола ты тогда просил меня остаться?
      - Я думал, ты перешагнешь через это.
      - Я же перешагнул, черт подери!
      - Не кричи. Ты уйдешь при первой возможности, потому что ты не настоящий профессионал.
      - Спасибо, - сказал я, вставая. Затем он сделал нечто, совершенно для него необычное: он встал и проводил меня до двери.
      - Как только появится свободное место, дам тебе знать. Обещаю: можешь на меня положиться.
      - Все будет хорошо, - сказала Ким вечером за обедом. У нее было радостное весеннее настроение. Она опять стала моей Ким из Антиба, глаза ее сияли, как прежде. Я не мог припомнить, когда в последний раз видел ее такой. Она рассказывала мне свои новости: о войне между макси и мини, о реакции американской публики и политике мистера Фэргайлда, о том, что ей сказал по телефону лондонский корреспондент, и о ее идее, которая понравилась Лурье. Она говорила о костюме, который заказала у Унгаро - там все невероятно дорого, но, я уверена, тебе понравится, - и о Сильвии, своей ассистентке, которая собиралась выйти замуж и попалась на взятке за квартиру. Под конец Ким перешла к главному.
      - Мы устроимся. Моего заработка нам хватит, чтобы питаться и платить за квартиру.
      - Более-менее. Но есть еще подоходный налог, твоя одежда, страховка, телефон, машина, техники, рестораны, отпуска - все излишества, которые стоят уйму денег. И скоро наступит Рождество, а я еще буду без работы.
      - Почему бы тебе не написать что-нибудь самому?
      - Я давно отказался от этой затеи.
      - Может попробовать кино? У тебя богатое воображение.
      - У тебя тоже.
      - Ну, не волнуйся! И не делай такое лицо. Давай-ка сходим куда-нибудь выпить. Тебя нужно немного расшевелить.
      Она пошла к шкафу выбирать платье. Внезапно ее лицо исказилось от боли.
      - Ой! - вскрикнула она.
      - Что случилось?