- Какую формулу?
      - Для освобождения от заклятий.
      Он начал быстро креститься, бормоча: "Ласгарот, Афонидос, Пабатин, Врат, Кодион, Ламакрон, Фонд, Арпагон, Аламор, Бурсагасис, Вениар Сарабани".
      - Серьезно?
      - Вполне. Мой гений состоит из отсутствия терпенья и чудесной памяти.
      - Мишель, ты знаешь всех в Париже. Кто настоящий специалист во всех этих вещах? Должен быть кто-то один. Я не имею в виду всех этих шарлатанов.
      - Я сказал тебе: Великий Экзорцист в епархии епископа. Он настоящий джокер. И у него в рукаве полно таких историй, от которых могло бы скиснуть церковное вино.
      - Нет, я имею в виду оккультиста, настоящего оккультиста.
      - Думаешь, это у них написано на визитной карточке? Сходи к Поуэлу или Бержье.
      - Это популяризаторы. А мне нужен тот, кто действительно знает, о чем говорит. Практик.
      - Сходи к Нострадамусу, - сказал он, вставая, - или к Калиостро. Сходи к дьяволу. Сходи к Берни.
      - Мишель, пожалуйста"
      - Он все равно не примет тебя.
      - Кто?
      - Аллио. Живет в Париже, бульвар Бомарше. Я дам тебе телефон, если хочешь, но он не встречается с журналистами.
      - Он принимает клиентов?
      - Нет.
      - Он действительно знает свое дело?
      - Он единственный, кто его знает. Канава повернулся ко мне.
      - Помнишь дело Бельсерона? Того типа, который убил троих детей и заявил, что вступил в сговор с дьяволом? Аллио давал показания как эксперт. Он спас ему жизнь.
      - Именно он мне и нужен, - сказал я.
      Эксперт. Мне нравилось, как это звучит. "Эксперт", - повторил я про себя. Если повезет, я спасу жизнь Ким.
      Он согласился принять меня в пятницу вечером. История с книгой не прошла. (Люди говорят об этом много чепухи. И очень много чепухи публикуется. Моя книга будет попыткой изучить вопрос совершенно объективно. Но я не могу написать ее, не встретившись с вами.) Душещипательная история тоже не прошла (Невинный человек может быть осужден...) Ни один из моих трюков не сработал. Но в конце концов то, чего не смогла сделать ложь, сделала правда, когда я позвонил в третий раз.
      - Опять вы? Еще не отказались от своей затеи?
      - Но это может быть вопрос жизни и смерти.
      - Тогда вам лучше прийти.
      - Когда?
      - Ну.., сейчас, конечно.
      У Аллио были широкие пальцы, которыми он то и дело совершал круговые движения, словно поглаживал воображаемые хрустальные сферы, подвешенные на невидимых нитях. У него была наголо обритая голова и лицо того типа, который обычно называют интересным: изборожденное морщинами, но добродушное. Он покачал свой маятник над фотографией Ким, над картой в том месте, где я красным кружком обвел Тузун. Потом перешел к фотографиям Терезы, сделанным Феррером. Маятник отклонился в противоположном направлении.
      - Меня бы очень удивило, если бы та девушка оказалась ведьмой, - заявил Аллио. Одну из фотографий он осмотрел более тщательно:
      - Она красива.
      - Да, - сказал я, - очень.
      - Вы говорите, она всегда носит на себе что-то зеленое?
      - Всегда.
      - И все вещи у нее в доме расположены косо?
      - Меня всегда удивляло, как они не падают.
      - Вы читали какие-нибудь книги, прежде чем прийти ко мне?
      - Я читал вашу и еще несколько.
      - И вы не обнаружили те признаки, которые упоминаются в этих книгах?
      - Да, думаю, что так.
      - Вы - жертва собственного воображения.
      - Но...
      - Подождите... Вы на 95 процентов жертва своего воображения. И на 5 процентов вы правы.
      - А маятник, - вспомнил я, - почему он отклонился в противоположную сторону? Аллио пожал плечами.
      - Тот маленький конверт с фотографией и прядью волос, возможно, и не был у вас похищен, не так ли?
      - Возможно.
      - Может быть, вы просто потеряли его в амбаре? Или он выпал, когда вы открывали бумажник.
      - Вполне возможно.
      Он положил фотографию и долго смотрел на меня, не говоря ни слова.
      - Вы любите ее?
      - Какое это имеет значение? - спросил я, после того как оправился от изумления.
      - Большое.
      Аллио встал и прошелся по комнате. Я наблюдал за ним. И хотя он не произнес ни слова, я знал, что он имеет в виду: вся эта история лишь плод моих иллюзий.
      - Но моя жена действительно больна.
      - Болезни бывают от многих причин. Как зовут эту девушку?
      - Тереза.
      - Тереза... - повторил он. - На таком расстоянии магическое воздействие маловероятно. Видите ли, города рассеивают вредоносные излучения, потому что сами полны ими, и в результате радиус действия оказывается мал. Если только... - и он продолжал, словно сам не верил в свои слова, - если не произошел контакт между вашей женой и Терезой... Я имею в виду помимо вас.
      - Нет, это исключено.
      - Не могла ли Тереза завладеть каким-нибудь предметом, принадлежавшим вашей жене? Я задумался.
      - Нет. Если только она не похитила волосы.
      - Хорошо. А могла какая-нибудь вещь Терезы прикоснуться к вашей жене?
      - Что вы имеете в виду?
      - Допустим - я не знаку, - допустим, она написала вам.
      - Она никогда мне не писала.
      - Но, может, вашей жене? Она могла просто послать ей.., пустой конверт. Внезапно он повысил голос:
      - Запечатанный конверт!
      - Зачем?
      - Воск - лучший проводник человеческих флюидов. И если устроить так, чтобы жертва коснулась воска, на котором запечатлен образ...
      - Какой образ?
      - Изображение... Что случилось?
      Я вскочил, не в силах оставаться на месте.
      - Можно еще раз прийти к вам?
      - Приходите, когда хотите, - ему пришлось опять повысить голос, потому что я был уже на лестнице.
      Я вернулся в центр Парижа. "Пробка на бульваре Дидро и улице Риволи, избегайте больших бульваров", - объявил звонкий девичий голос по радио в машине. Я был слишком взволнован, чтобы придумать какой-то иной путь и надолго застрял в массе автомобилей, которые, подобно моим мыслям, продвигались вперед судорожными рывками с длительными остановками.
      Когда наконец я добрался до офиса Ким - ее стол был одним из четырех в комнате - там сидело четверо посетителей. Двое молодых мужчин держали на коленях раскрытые папки и, перелистывая страницы, возбужденно разговаривали по-английски.
      Я сделал ей знак выйти - и немедленно. Моя мимика не терпела никаких возражений. Когда Ким вышла, я шагал туда-сюда перед дверью лифта.
      - Что случилось, Серж? Что с тобой? У меня самый разгар приема.
      Я положил руки ей на плечи:
      - Мне нужна твоя помощь. Пожалуйста, постарайся вспомнить.
      - Что вспомнить?
      - Примерно полтора месяца назад. Вскоре после того, как я вернулся из Тузуна. Постарайся вспомнить одно утро.. Постой, я знаю, это было, когда ты осталась в постели на следующий день после уикенда у Сторков.
      - Ну и что?
      - Я как обычно пошел и собрал почту.
      Мои слова сопровождались энергичными жестами. Я наклонился, словно собирая письма с пола, как это происходило каждое утро в течение последних четырех лет. Когда звонила консьержка - примерно в четверть десятого, - я обычно был в ванной. Потом с полотенцем на шее я шел собирать письма, просунутые под дверь, и, возвращаясь, быстро просматривал их. Большинство писем было для меня, а остальные я передавал Ким, которая еще лежала в постели.
      - Ну? - повторила она.
      - Там был один конверт. Большой коричневый конверт для тебя, раза в два больше обычного.
      Она смотрела на меня открыв рот, пытаясь понять к чему я клоню.
      - Да, - сказала она.
      - Ты припоминаешь что-нибудь?
      - Нет, но продолжай.
      - На обороте конверта было пять печатей из красного воска. Одна в середине и по одной в каждом углу. Это меня особенно волнует.
      - Почему?
      - Ким, пожалуйста, постарайся вспомнить. Ведь это довольно необычно получать конверты с печатями.
      - Не знаю. Что тут такого важного, дорогой?
      - Сейчас не время об этом, - я почувствовал раздражение. - Мы никогда не получали таких конвертов.
      - Нет, получали. Помнишь, как прошлой зимой Франсуа Патрис устроил свою средневековую вечеринку? Приглашения были в виде пергаментных свитков с восковой печатью и лентой.
      - Я говорю не о прошлой зиме. Я...
      - Я получаю тонны документов. Все пресс-атташе в Париже посылают мне свои материалы, надеясь, что я помещу их в газете.
      - Что с тобой, Серж? Серж, послушай, у меня важная встреча. Это представители Брюстера, крупного лондонского дизайнера, и мне совершенно необходимо получить информацию для следующего номера. Он выходит во вторник.
      Я поймал ее за локоть.
      - Одну секунду. Ты разломила руками, не так ли?
      - Ну ладно, - похоже, она смирилась с мои допросом. - Я сломала печати, что из этого?
      - И ты не помнишь, что было внутри?
      - Мы пошли по второму кругу, - сказала она. - Да, я помню.
      - Что?
      - Приглашение на приватный просмотр.
      - Какой приватный просмотр?
      - Не знаю. Я просто предположила. Это мне начинает надоедать.
      - Что, если там не было ничего?
      - Дорогой, ты, наверное, не в себе, ты просто действительно сошел с ума!
      - Ты не поинтересовалась, откуда оно?
      - Почему ты задаешь такие вопросы, Серж? Послушай... - искра иронии зажглась в ее глазах. - Будь у меня любовник, он не стал бы писать любовные письма, запечатанные воском. Почему ты спрашиваешь об этом?
      - О черт!... Ладно, не обращай внимания. - И я нажал кнопку лифта. Возвращайся к своим англичанам. Извини меня. Я...
      Мне хотелось сочинить хоть какое-то объяснение.
      - Я должен был получить из провинции один важный документ для статьи. Мне показалось, что я по ошибке дал его тебе, и... Ладно, извини, забудь об этом.
      - Мы сегодня идем в кино, дорогой?
      - Нет, - сказал я, - мы обедаем дома.
      - Ты заедешь за мной?
      - Не улыбайся, - попросил я, заходя в лифт, - ради Бога не улыбайся.
      Она наклонилась, когда лифт начал опускаться.
      - Прими валидол, дорогой. Я просто... < Вернувшись к остановке, я долго не мог найти билет. Пришлось выгрузить все содержимое карманов на скамью. Наконец он нашелся, и через 20 минут я прибыл в офис. Мой ум был расслаблен, как после долгой беспробудной пьянки.
      Невозмутимый Феррер возился со своими диапозитивами.
      - Иди сюда, Серж, - позвал он и вручил мне увеличительное стекло. - Вот, посмотри.
      Насколько я мог видеть, это были фотографии облаков.
      - Большая гроза 15 октября. Я ездил в Брест по поводу той истории о пропавшем адвокате. Но больше всего меня интересовал Сен-Мишель. Смотри...
      Гора Сен-Мишель выступала из тумана и волн облаков, из пустоты и моего кошмара, словно застывшая в небе каменная молитва. (Может, ей могла бы помочь вера в Бога?) - Но Берни этим не интересуется, - продолжал Феррер. - Хочу послать в "Имаж де Франс". Как ты думаешь, стоит?
      - Я тоже не интересуюсь.
      - Что случилось, Серж?
      - Чем ты сейчас интересуется Берни? - спросил я. Вопрос казался мне чрезвычайно важным. Я обратился к Фернанду, составителю макета:
      - У тебя случайно нет вечерней газеты?
      - Только что принесли последний номер, - сказал он, протянув мне "Франс Суар".
      Я начал читать колонку за колонкой и на третьей странице нашел то, что хотел, - это была настоящая удача. Сложив газету, я бросился к стеклянной кабинке, в которой обитала Сюзанна, секретарша Берни.
      - Шеф один?
      - Можешь зайти.
      Берни правил рукопись. Это занятие всегда выводило его из себя. "Все приходится делать самому".
      - Ты видел это'? - спросил я, бросая перед ним заметку. Она называлась "Героин опять убивает". История о подростке, покончившем с собой на пляже у Перпиньяка. Довольно заурядная история, но я знал - и делал ставку именно на это, - что тема "Юность и наркотики" была у нас самой ходовой последние три недели.
      - Парню было всего восемнадцать, - продолжал я.
      - Я знаю.
      - У него, наверное, были отец, мать, девушка. Как он дошел до такого состояния?
      - А мне что прикажешь делать с этим?
      - Ты удивляешь меня, Андрэ. У тебя есть дети?
      - Да, - сказал он, даже не поднимая головы, - сын, 15 лет.
      - Несмышленый, легкомысленный и такой беззащитный. Все вечера с мечтательным видом что-то наигрывает на гитаре.
      - Что ты пытаешься подсунуть мне? - спросил Берни, наконец взглянув на меня. - Мой сын играет на гитаре, но в остальном он шалопай, как и все остальные.
      - Может, у него есть дневники?
      - Что?
      - Почему эти мальчишки убивают себя? Должна быть причина. Тут дело не в водородной бомбе и не в "потребительском обществе". Андре, этот парень из Перпиньяка интересует меня больше, чем все события в английской королевской семье (статья, которую правил Берни, называлась "Маргарет и К"). Он для меня важнее тех, что разгуливают по Луне.
      - Переходи к делу, - перебил Берни с явным раздражением. - Чего ты хочешь?
      - Я хочу написать очерк об этом юнце, опросить всех, кто его знал, его учителей, родителей, друзей. Мне хотелось бы знать, что он читал, о чем мечтал, я хочу сделать то, чего до сих пор не делал никто, - понять. Хочу найти истину. Полный портрет. И я хочу показать читателям: это может случиться и с вашим сыном.
      Кажется в глазах Берни появилась заинтересованность.
      - И сколько времени тебе понадобиться?
      - Дней десять, может, две недели. Он вытаращил глаза. Не давая ему опомниться, я пустил в ход тяжелую артиллерию.
      - Уверен, ребята из "Кулис дю Монд" уже в'Перпиньяке. Но они проторчат там сутки и получат лишь то, что мы читали сотни раз. Черт возьми, Андре, давай посыплем немного соли на рану. Давай возьмем под защиту этих юнцов., В конце концов, это наш долг. Мы - единственная газета, которая может тут что-то сделать.
      Я знал, что мой завершающий выпад достигнет цели.
      - Две недели? О чем ты говоришь? Ты мне нужен здесь. Я собирался послать тебя в...
      - Думаешь, я делаю это для забавы? Или ради выгоды?
      - Тогда зачем?
      - Андре... - я сделал очень серьезное лицо, - Однажды человек вроде меня говорит себе: "Неужели ты собираешься провести всю оставшуюся жизнь занимаясь чепухой?"
      - Я говорю себе так с девяти утра и до девяти вечера, - возразил он. - И не теряю от этого сон. Постарайся уложиться в пять - шесть дней.
      - Постараюсь, но обещать не могу, - Я снял телефонную трубку и подал ему. - Позвони в расчетный отдел, пусть мне дадут аванс.
      - Когда ты хочешь поехать?
      - Вчера.
      Вечером, когда я собирал вещи, Ким спросила:
      - Твоя поездка имеет отношение к тем бумагам, про которые ты говорил утром?
      - Некоторая связь есть, - уклончиво ответил я.
      Глава 9
      Маленький городок пробуждался от мирного сна к едва ли менее покойному дню. Так было со времен средневековья, и, наверное, так будет всегда. Проехав всю ночь, я остановился возле фонтана, присел на край каменного бассейна и, как бы совершая очистительный ритуал, ополоснул холодной водой лицо и шею.
      Я наблюдал за скрипучей телегой, поднимавшейся на холм Св. Михаила. Два огромных быка под ярмом смирно покачивали головами и помахивали хвостами, отгоняя мух. Впереди, немного сгорбившись и глядя в землю, шел человек в берете и с длинной палкой на плече. Я понаблюдал за женщиной во дворе, одетой во все черное, которая наливала из ведра в маслобойку теплое пенистое молоко и иногда покачивала бедрами, как делали женщины в течение сотен лет. Я думал о том, что ничего не изменилось и не изменится в запахах, которые доносились со всех сторон: кукурузы, сохнущей в амбарах, конюшен, где то и дело вздрагивали и били копытом лошади.
      Но теперь я чувствовал, что за этим древним покоем скрывается нечто иное. Оно как будто скользило вдоль стен вместе с первыми лучами солнца, лежало незримой тенью на полях в полуденной тишине. Да, где-то был Враг, и потому лица людей приобретали новые морщины, тяжелый труд запряженных быков становился мучительнее и коровы в хлевах мычали трагичнее. Резкий запах конюшен вдруг показался мне тошнотворным.
      Но я сказал себе, что этот день пройдет, как и предыдущие. Опять наступит вечер, и старики будут судачить у ворот, пытаясь немного оживить свои дряхлые тела. Когда похолодает, они встанут, пойдут в дома и задвинут тяжелые засовы. Придет другая ночь, как это было с начала времен и будет до конца. Лишь Черный Всадник на бешеном скакуне то тут, то там нарушит ее покой. Старый хронометр собора будет перебирать четки ночных часов. Стоит ему остановить это благословенное занятие, и они застынут и обрушатся с высоких башен на город, покрыв его тяжелой бронзовой мантией.
      В этот момент я смотрел на высившийся впереди собор, как утомленный странник с лихорадочным, но светящимся надеждой взором. Великолепная постройка - словно огромный летучий корабль, надежно пришвартованная к земле своими легкими контрфорсами. Древний экзорцизм, запечатленный в камне. Меня непреодолимо влекло к нему.
      Я завел машину и поехал вверх по холму, обгоняя телегу. Каждый мой жест обладал той дьявольской точностью, которая порождается смесью усталости и бодрости после бессонной ночи, проведенной в дороге. Я поставил машину в сквере и пройдя через большие двери собора, жалкий и одинокий, вступил под сумрачные своды с мольбой о спасении.
      Когда мои глаза привыкли к темноте, я смог различить перед высоким алтарем человека, одетого в черное с серебром и совершавшего странные движения. За его спиной стояли четыре старухи, также в черном, и бормотали невнятные ответы на его взывания. Слабо звякнул колокол. Словно скрежет зубовный, зазвучала фисгармония. Старухи нестройными голосами затянули "Dies Jrae...".
      - Господи, - сказал я, - Твоя сила выше его. Ты - Всемогущий!
      Но Господь пожал плечами.
      - Мы здесь занимаемся только мертвыми, - сказал Он, - теми, кто больше не любит и не любим, теми, кто излечился от недуга жизни. Возвращайся к своей игре теней, оставь нас заниматься серьезными делами.
      Solvet saeclum in favilla... Погрузив руку в святую воду, в которой отражался купол собора, я перекрестился.
      - Теперь Ты можешь оставить меня, - подумал я.
      - Будь хитрее, - сказал спокойный голос в моей голове. - Будь хитрее, чем тот, и все будет хорошо.
      И я вышел.
      Но куда мне теперь идти? Я думал, медленно шагая по дороге к Пролому. Почему я сказал Берни, что мне нужно десять дней? Десять дней - для чего? Чтобы перерыть все шкафы в поисках милого изображения, пронзенного булавками? Не будь дураком. Другая мысль зашевелилась в моем мозгу. "Прошло больше месяца... 47 дней, ты знаешь точно.., с тех пор как ты оставил ее". Как мне удалось продержаться так долго? Перейдя дорогу в конце Пролома, я ускорил шаги. Вскоре передо мной в свете осеннего утра вырос увитый плющом желтый дом. Ставни были закрыты.
      Пронзительно заскрипели ворота. Может, даже громче, чем прежде, как будто их никто не открывал лет сто. Ни одна из дверей не была заперта, но я сразу понял, что Терезы нет дома. Я позвал ее по имени три раза. Скорее как ребенок, ищущий взрослого, чем как коварный грабитель. Внутри царила затхлая атмосфера давно не проветривавшегося помещения. И ни одной живой души. Я прошел в ванную и слегка смочил голову, поскольку мысли начинали путаться от усталости и недосыпания. Полотенца не оказалось.
      Во всех комнатах двери были открыты, а ставни на окнах закрыты. Я зашел в спальню - нашу спальню. Кровать была накрыта кружевным покрывалом. Тогда моим умом начала овладевать идея, с которой я боролся с тех пор, как прибыл сюда. Раз тут никого нет, - сказал я себе, - воспользуйся случаем и обыщи весь дом от подвала до чердака.
      Так я и сделал. Платяные шкафы и серванты в спальне оказались почти пустыми. Там было лишь немного старой одежды. Мне стало стыдно. На одном из шкафов я нашел роликовые коньки, старую коллекцию марок, несколько разбитых керосиновых ламп, маленькую шкатулку для шитья и несколько ваз, тоже разбитых. Но должен же быть какой-то след! Я оставил спальню, не дав себе труда вернуть все на место, и по наклонному коридору дошел до той комнаты, в которую никто не заходил в течение четырех лет, хотя Тереза показывала мне ее с порога. На письменном столе лежали очки в металлической оправе, тетради, исписанные неразборчивым почерком, подставка для перьев, промокательная бумага - обычные предметы, которые можно найти на любом письменном столе. В одном углу возвышались друг на друге четыре раскрытые книги. Боже! Колдовские книги, наконец-то! Сотни других книг стояли на полках вдоль стен, покрытые слоем пыли в палец толщиной. Я осквернил святилище, распахнув дверцы небольшого шкафчика, - ни иголок, ни фигур, ни следов воска. Я потратил целый час на то, чтобы посмотреть пачку старых бумаг, но никаких фотографий Ким в ней не оказалось. Мне очень хотелось найти пропавшую фотографию, но ужасно боялся, что найду ее.
      Еще в трех комнатах мои нервозные движения нарушили вековой сумрачный покой. Дольше всего я задержался на кухне. С ее каменным полом, огромным столом, узкими французскими окнами, выходившими на глухой, как в монастыре, двор. Кухня была самым приятным местом в доме. Я тщательно осмотрел каждый нож и каждую вилку, винный погреб, кладовую (пустую) и еще раз, одну за другой, бумаги на столе: счета за газ и электричество, счета, написанные на обороте старых конвертов. Потом я вспомнил про чердак. Однажды мы были там с Терезой. "Здесь я играла в ковбоев и индейцев, когда была маленькой. Я представляла себе, будто индейцы напали на дом и, кроме меня, не осталось защитников. Я всегда была одна..." Пока она говорила, солнечный луч из маленького окошка медленно двигался по стене. Может быть, то, что я искал, спрятано в каком-нибудь старом разбитом сундуке под грудой пожелтевших кружев? Но когда я поставил ногу на нижнюю ступеньку, у меня возникла другая идея. Оранжерея. Как я раньше не подумал? Оранжерея была единственным местом, куда она ни разу меня не водила.
      Я вышел из дома и пошел по дорожке, окаймленной шалфеем. Когда я распахнул дверь оранжереи, в ноздри мне ударил резкий тошнотворный запах. Осторожно закрыв за собой ржавую дверь, я очутился в самом сердце тропической ночи именно ночи, потому что окна были окрашены в зеленый цвет и дневной свет мог просочиться лишь там, где краска облупилась.
      Я пошел налево по длинной дорожке, по обеим сторонам которой располагались полки с горшками. Хризантемы, георгины и еще какие-то неизвестные мне цветы кивали в сумраке, и можно было ощутить их теплое дыхание. Иногда одна из безликих голов задевала мое лицо, и я вздрагивал, словно от прикосновения призрака. Уже собираясь повернуть обратно, я заметил ветхую скамейку.
      В этом месте краска на одном из окон была соскоблена, и немного света падало на кучу инструментов: клещи, щипцы, куски проволоки, длинные заржавленные ножницы и свечу, косо укрепленную на старой консервной банке, Толстая красная свеча, сгоревшая более чем на три четверти. Моя дрожавшая рука потянулась к ней, словно к чему-то смертельно опасному. Но я не успел прикоснуться. Сзади скрипнула дверь - кто-то вошел в оранжерею. Я быстро, но бесшумно отскочил в сторону, укрывшись за какими-то хвойными растениями. Их иголки нещадно кололи меня, пока я пробирался вдоль стены.
      При свете, который теперь проникал через открытую дверь, я увидел высокую фигуру старого садовника, лишенное выражения лицо с отвратительным красноватым пятном. Тень в царстве теней. Он передвигался, волоча ноги и тяжело дыша. Иногда он останавливался, потом шел дальше. Наконец, выбрав два горшка с цветами, он осторожно взял их на руки, словно мать, прижимающая к груди спящих близнецов, вернулся к двери и вышел наружу. Я последовал за ним.
      Сначала он шел медленно скользящей походкой по едва различимой тропинке в сторону леса. Облетевшая листва желтым ковром покрывала опушку. Справа и слева простирались холмистые поля, в небе светило прохладное солнце. Я продвигался короткими перебежками, пригибаясь, когда Фу менял направление. Мне казалось, что он идет к лесу, но он свернул на другую тропинку, которая поднималась по склону холма.
      Появилась кирпичная стена, новая, аккуратно сложенная. За ней виднелись верхушки кипарисов. Фу прошел вдоль стены и скрылся за воротами. Только дойдя до этих ворот, я понял, что мы пришли на кладбище.
      Я следовал за ним, минуя часовни и ряды надгробий. "Семья Ломера". "Здесь лежит...", "Прохожий, помолись за него..." фу прошел по центральной аллее, потом свернул направо. Я был метрах в 20 от него, когда он остановился перед могилой, которая казалась свежее остальных. Я видел, как он склонился над ней, осторожно поставил свои горшки и стал выдергивать из земли погибшие цветы. Потом собрал опавшие листья и вместе с мертвыми цветами выбросил их в мусорное ведро. В конце концов перед надгробием осталось лишь три горшка. Потом он застыл, опустив глаза в землю и молитвенно сложив ладони. И тогда я почувствовал, что мое сердце бешено колотится, его удары передавались дереву, к которому я прислонился.
      Как она тогда сказала? Нет, это я спросил: "Кто умрет, когда я уеду?" И она ответила: "Я". Внезапно мои нервы превратились в клубок взбесившихся гадюк. Едва сознавая, что делаю, я побежал и схватил садовника за плечо:
      - Что случилось, Фу?
      Когда он увидел меня, его глаза так округлились, что стали похожими на две лупы, и голова откинулась назад, словно уберегаясь от моего безумия. Но я настаивал:
      - Скажи мне правду! Внезапно в его глазах вспыхнула ненависть, и он ударил меня, сначала в ухо, затем по шее - он целил в нос, но я наклонил голову. Потом он попытался убежать, но я поймал его за куртку, которая тут же порвалась. Когда он обернулся, чтобы высвободиться, я повалил его с ног и начал бить ногами. Вдруг я почувствовал, что моя правая нога оказалась словно в капкане. Острая боль пронзила все тело, и я упал. Некоторое время в голове стоял довольно странный шум. Потом я уже ничего не чувствовал. Старик послал меня в нокаут.
      Я смутно сознавал, - было ли это сознание или мое астральное тело гналось за садовником? - что он бежит по каменистой дорожке. Моя голова была прислонена к надгробию, и мне достаточно было слегка скосить глаза, чтобы прочесть вырезанную на нем надпись: "Семья Дув". Я осторожно положил руку на камень, ощущая физическую потребность погладить его и согреть своим живым теплом. Потом я открыл глаза - разве я уже не открыл их? Повсюду: вокруг и внутри меня - царил ужас. Подняться на ноги было так трудно, словно пришлось собирать себя по частям. Но как ни странно, оказалось, что ноги меня еще держат. Я побрел к кладбищенским воротам.
      - Беги, - повторял я, - ты должен бежать. В тишине мой голос звучал очень странно. Я надеялся встретить кого-нибудь у ворот - сторожа, крестьянку, кого угодно. Мне просто хотелось задать вопрос и получить на него ответ. Но Господь, дабы испытать меня, сделал утро совершенно безлюдным. Лишь далеко в поле кто-то работал на тракторе. И справа высился собор, презиравший преходящие людские страдания. Потом я вспомнил, что в сквере стоит моя машина, и тогда наконец побежал.
      Выехав на тополевую аллею, я увидел такое же скопление народа перед домом Бонафу, как и в первый день. Они наблюдали за мной с нескрываемым любопытством, потому что я совершенно не был похож на обычного посетителя. "Острый приступ", - вероятно, решили они. Я прошел прямо к дому и постучал в дверь. Никто не отозвался. Я опять принялся стучать. Сзади что-то сказали на местном диалекте, но я не понял. Наконец дверь открылась, и на пороге появился Бонафу, он был в ярости. Потом он узнал меня.
      - Ах, это вы, - сказал он, - заходите. Целитель был, как обычно, в рубашке без пиджака. В маленькой пыльной прихожей он как будто заколебался. Там в ожидании приема сидели четыре человека, в том числе женщина в черной соломенной шляпке, украшенной искусственными фруктами; трое мужчин держались поодаль. Бонафу огляделся, словно ища, куда бы меня усадить, и не имея силы или смелости заговорить первым. И вдруг где-то на втором этаже раздался неистовый вопль, и его раскаты казалось сотрясли весь дом до основания.
      - Серж!
      Сразу послышался топот бегущих ног. Она прижалась ко мне радостно и страстно. И я опять держал ее в своих объятиях. Это продолжалось около часа. Где-то в глубине моей души из боли, отчаяния, пустоты рождалась новая жизнь. Тепло вновь разлилось по моим жилам.
      Глава 10
      - Все вверх дном, - повторяла она, - Что случилось? Она ходила из комнаты в комнату, всплескивая руками, словно маленькая школьница, потерявшая свой пенал.
      - Во что ты тут играл?
      Я медлил с ответом и в конце концов решил пока не говорить правду. Мне показалось, что дом стал необитаемым. Я хотел найти какие-то признаки жизни. Тереза не обратила внимания на мое абсурдное объяснение. Решив, что вечер холодный и нам нужен огонь, она запихала в камин несколько старых досок, добавила немного скомканной бумаги и придавила все это тяжелым бревном. Казалось маловероятным, что подобное сооружение загорится. Однако через минуту пламя взметнулось вверх, как джин, и дерево весело затрещало. Тереза села, очень довольная собой.
      - Я переселилась к дяде. На время. Я иногда так делаю... Что там произошло на кладбище?
      Я подробно рассказал ей, как преследовал садовника, как подумал, что он ведет меня к ее могиле, и как фу набросился на меня со всей страстью маньяка. Она засмеялась своим ленивым смехом. О, этот смех! Я готов был триста раз умереть ради этого томного, ласкающего смеха.
      - Не обижайся на него, - сказала Тереза. - Он старый солдат.
      Это не повод. Я тоже был солдатом. Даже проиграл войну - и это достаточно хорошая рекомендация. Потом я спросил:
      - Почему он набросился на меня?
      Из ее рассказа я понял, что когда-то давно - как давно, мне не удалось установить, поскольку у Терезы было довольно слабое чувство времени, - фу был безумно влюблен в ее мать. После аварии - впервые она упомянула аварию свет навеки померк в его глазах, и он стал каждый день носить свежие цветы на ее могилу.
      - Вот почему он выращивает эти ужасные цветы. И старается, чтобы никто не узнал.