Храм здоровья - Мужчина и женщина

      Я все-таки, наверное, не очень долго еще продержусь, это невозможно жить с такой любовью - заталкивать ее назад, в себя - рукой, двумя. Ноу меня, кажется, кончаются силы. Ничего я не могу делать, ничем не могу заниматься. Только тобой. Даже не надо глаза закрывать - чуть сосредоточиться, совсем небольшое усилие - чуть резкость поправить - и такой ты настоящий, такой ты - не с фотографии - взаправдашний - рядом! Господи, да материализуйся же у меня в доме!
      Нет, я не права: у меня нет чего-то конкретного, где я хотела бы с тобой быть. Какая разница: ведь если ты со мной, "где" может быть чем угодно: и горы, и пещеры, и пустыня, и тайга, и никого, и многолюдье (рядом с тобой я других разве замечу!). Нет, одно, пожалуй, условие: чтоб не было очень-то красивых женщин рядом.
      Я тебя, естественно, как-то не могу представить - ничего не делающим (так же не могу представить, что мне - самой! - можно добровольно от тебя отойти, отказаться). Поэтому вот так бы хотела: чтоб и дело делалось, и мне можно было с тобой рядом быть.
      Собственно, и это - утешительный фактор: живем на одном с тобой континенте. Было бы хуже, если бы я - здесь, а ты где-нибудь в Австралии. Жутко повезло! Да же?
      Кажется, я уже забыла, что представляла собой до тебя, столько во мне определено тобою - без прямых твоих "указаний". Все во мне и все вне меня: и снег, и ветер, и солнце, и общественный транспорт, и любая мелочь, воспринимаются через тебя.
      Тут - разрушение возможно, пожалуй, лишь на химическом уровне: растворить меня самое, разрушить мое соединение атомов.
      А я ведь живу-то с настроем на долгую, длинную дистанцию, и впереди-то видится еще не менее пяти десятков лет.
      Егор, ты не объяснишь мне, почему у людей по графику биоритмов иногда бывает разум в минусе, а эмоции - в плюсе, а у меня - только так, без всякой смены? Чего мой-то организм никаких графиков не соблюдает?! Я всегда люблю тебя, и чувствую это - обостренно, и никакого притупления! А что касается разума - всего-то секундная вспышка и все в одном направлении - ослепительно сжигающе: я люблю тебя.
      Я не знаю, что болезнь, что норма, попробуй тут разберись. Если я любящая тебя, - больная, - то так не бывает, в любом больном организме есть хоть крохотный островочек - здоровый. У меня нет. Тогда я не заболевший, а сама болезнь, какая-то персонификация болезни. Как у этого, у Шефнера - в "Лачуге должника": бегали там такие... зверики, жуткие типы. Ну, а если мое состояние - здоровое состояние?..
      Знаешь, вот приснилось такое: мороз, холодища - и посреди степи какое-то пристанище. И это не доходит, и - настежь окна, дверь - а вдруг долетит ? Метель, мороз, а я - топлю, она, печь, горит, и все - настежь, в степь, во поле чистое. Ну, опять же. Сизиф этот - камушек на горку закатывал. Боже мой, сколько времени минуло, а Сизифы - не переводятся, все тащим эти камни, вкатываем!.. Во мне сосуществуют "три любви" к тебе: хочу помочь тебе, изнываю без тебя, тревожусь за тебя! А рядом - вечное, постоянное: как это ни смешно, ответственность, и - ни на секунду не усомнившаяся - готовность загородить собой, защитить, поддержать - это материнское. И еще: таким своим, разным, таким близким, наверное, может ощущать, воспринимать человека только жена. А чувствовать его богоданной защитой - только дочь. Вот такая я у тебя и есть одна в трех лицах. Яженщина. Твоя женщина.
      Вот что всегда всего обидней-то: любовь моя остается только в словах, этакая "бумажная" любовь. Все мимо тебя, все из печки - в степь. Столько и силы, и нежности, и много чего доброго и - нужного тебе! - так и пропадает "невостребованным", нереализованным, неиспользованным. Ну знаешь ты, что я есть, так что это в сравнении с тем, что я могла бы тебе дать! Ни согреть, ни помочь - ни рукой, ни плечом. Мне совсем не так уж и нужно твое внимание, я - привыкла, я могу - без твоего ко мне чего-то там доброго, теплого. Но то, что я не могу ничего тебе-то, столько-то много, дать - вот что больнее-то всего. До чего же дурацкое у меня положение! Я люблю тебя. И не расстаюсь с тобой ни на минуту. Утром, днем, ночью, на работе, на улице - ты рядом, до тебя - почти можно дотронуться. Вижу твое лицо, твои руки - так вижу! Прикасаюсь к тебе. Ты со мной, всегда со мной. Говорю с тобой, улыбаюсь тебе, люблю тебя. Все остальное - временное, необязательное, потому что главное в этой жизни - это ты.
      Вовсе я не оголтелая. Я добрая, я мирная, я веселая, я очень хорошая, я такая, какую тебе только и надо. Я твоя, я для тебя, я дышу тобой, я только - о тебе. Ну что тут - плохого-то?! Я не оголтелая баба, я - в тебя влюбленная, я - любящая тебя, я тобой пропитана, пронизана, я каждую секунду с тобой, я не бываю без тебя, Егорушка. Не могу тебе сказать: "Живи спокойно, я уйду". Я не могу, я не уйду, Егор. Это - не от эгоизма, не от жестокости. Единственно возможная форма моего существования - любить тебя.
      Но срабатывает естественное чувство: потребность защитить тебя от всех возможных бед, покушений - в том числе, следовательно, и от меня же самой. С ума сойти! Потому что при всей моей подчиненности этому - "я люблю", определяющем всю мою сегодняшнюю жизнь, основное здесь не в этом - я люблю ТЕБЯ. Вот ситуация! Что-нибудь понимаешь? По-моему, мужчины не то чтобы не способны понять женской психологии, а - делают вид, что не понимают, поскольку так - удобнее.
      Дурацкая ситуация! Без тебя я не могу. Это не прихоть, не каприз, не вбитая в голову навязчивая идея. Я ничего не хочу, все - в тебе, и все интересы, и весь смысл - какая операция могла бы тебя из меня удалить?! Полностью обновить кровь? Но ты - если б ты был только в крови! А кости? С ними что делать?.. Но, с другой стороны, и прийти к тебе тоже не могу. Умереть любя? Но почему-то не умирается. Не понимаю: почему в XIX веке умирали от любви, а я живу? Почему была от тоски но любимому человеку чахотка, а у меня ее - нет ?
      Какое простое и точное русское выражение: умер от разрыва сердца. Сердце разорвалось. Наверное, мне это не грозит, потому что такое может случиться с крепким, здоровым сердцем. А у меня оно изболевшееся и потому привыкшее.
      Способен ли ты понять, представить, как губы, лицо, грудь изнывают от невыносимого желания - уткнуться носом в твою шею, в грудь, прижаться к тебе! Чувствуешь это до задыхания, физически, и невозможно от этого избавиться. Ну хоть на две минуты возьми меня, хоть на минуточку! Чтоб суметь вдохнуть, чтоб дальше-то - выдержать!
      Такая бездна, куда я и сама не заглядываю: страшно. Своими руками ее начала рыть, сознательно. Да если бы пожалела!
      На деревню дедушке. Ванька Жуков. Собственно, я и не переставала тебе писать. Зимой, весной. Последний раз поздравила с днем рождения и просто без поздравления - писала все время.
      Сегодня такое счастливое утро: я тысячу лет не видела тебя во сне. А сегодня, наконец-то, появился! Будто был день рождения, твой. И было много молодежи, может, студенты. И к тебе нельзя было подойти. Потом, наконец-то, все ушли. Захожу - лежишь, руки за голову. Села на пол, смотрю. Улыбнулся, и я стала обцеловывать твое лицо. И проснулась. И побежала на работу счастливая. Так немного-то и надо: чтобы улыбнулся. Мне улыбнулся.
      Три года назад я и не знала, что есть - ты. Господи, я себя ту, дотебяшнюю, вижу вроде зародыша, как его в форме уха в учебниках рисуют. Или - помнишь - в учебнике анатомии был волосатый человек.
      Я не могу без тебя жить! Мне и в дожди без тебя - сушь, Мне и в жару без тебя - стыть, Мне без тебя и Москва - глушь. Я ничего не хочу знать Слабость друзей, силу врагов, Я ничего не хочу ждать, Кроме твоих драгоценных шагов.
      (Это - цитата.)
      А вообще-то, конечно, хочется тебя знать всего, чего там у тебя внутри (ну, как игрушку разбирает мальчишка). Я - про твой внутренний мир, вне общения. Со мной ты - это не загадка, тут - все жуть до чего просто и ясно. С этой женщиной (которая в твоей квартире живет) - по-моему, я тоже все понимаю. Я легко могу тебя представить с другими женщинами. Но вот что ты такое вне общения, сам с собою, один?
      Забываю выключить газ, свет, оставляю в двери ключ. Но что связано с тобой, как я это помню! Мы ехали в электричке, а я ногой касаюсь твоей ноги - у меня и сейчас это "электрическое" ощущение, такая память - у кожи! Я люблю тебя. Говорю это сейчас жа-алобно - прежа-а-алобно...
      Тело мое тоскует по всяким шпагам, клинкам, пулям и даже по обыкновенному перочинному ножичку. У меня такая невозможная потребность закрыть собой - тебя! И, когда ослабею, опущусь у твоих ног (вполне эстетично), ты возденешь вверх руки (как ты о Джуне нам рассказывал) и воскликнешь: - Господи! Зачем ты ее у меня отнял! Кого я потерял! - Вот тогда-то поймешь! Да будет поздно. Я тебя очень люблю. Правда.
      Ты же не знаешь - у меня было пять лет молчальных, из больницы в больницу, - такая глава в моей жизни! Из операции в операцию. Ну, напишу когда-нибудь (не расскажу же?).
      Каждую ночь - через час, как усну, просыпаюсь и лежу часа три-четыре, почти до звонка будильника. Не болит ни сердце, ни душа (это у меня - правое сердце, где-то повыше желудка находится). Но - лежишь, бодрствуешь. Хотя и пугает это ночное отсутствие такого привычного и необходимого ритуала, какое-то угрожающее спокойствие. Смешно прибегать к таблеткам, если я знаю, что оно такое. Это от понимания, Егор, и целый месяц . должна жить без тебя.
      Блаженствую в лесу. Конечно, это счастье у меня oт тебя неотделимо. Хоть ты меня и не подталкивал, но встала-то на лыжи - из-за тебя. И побежала на них - из-за тебя. Ужасно хочется пройтись на лыжах - с тобой. Хотя у меня и не бог знает какие "птицы". А левый носок изоляционной лентой забинтован.
      Сегодня была в лесу и совсем заблудилась. Только на несколько минут солнышко мелькнуло, а потом - и темно, и снег повалил. И было тревожно. Но день запомнился-то с этим лучиком. Конечно, живу трудно, одиноко, замкнуто, обделенно. Только ведь такую вдруг испытаешь благодарность судьбе, жизни за тебя, так это почувствуешь! А это называется - счастье. Ага? Иногда сон. Потом боишься пошевелиться - не спугнуть это в себе, не расплескать. Или - при постоянном-то с тобой пребывании - ударом какой-то ирреальной силы пронзит это чувство: Господи, как я тебя люблю!
      Знаешь, мне не надо было встречать тебя для того, чтобы возжечь в себе любовь: объект для приложения таких сил был у меня - аж с семнадцати моих лет. Такая сложилась ситуация, такое у нас сочетание индивидуальных качеств, что все эти годы не могли в нем что-то подточить, во мне обесцветить. Я ж не случайно пошла к нему, когда мне стало так плохо: я же знала, что это самое сильное из всех существующих средств - для меня. Только оказалось бесполезно, потому что я люблю тебя. И хотя я тогда не знала тебя таким, каким знаю сейчас, я любила тебя год назад ничуть не меньше, и чувствовала свою принадлежность - тебе - так лее остро, как и сейчас. Я люблю ТЕБЯ. Люблю с той минуты, когда ты увидел меня и уверенно сказал: "Мы созданы для совместной работы", и положил свою ладонь мне на голову и там сгорел какой-то предохранитель. Если б ты меня вздумал тогда увести оттуда куда угодно - я бы пошла, как сомнамбула. И вечером, на ступеньках гостиницы, снизу вверх - на тебя: удивленно, восхищенно и влюбленно. И на следующий день в автобусе из аэропорта - твоя рука, твоя нога - рядом, я их чувствую, а еще чувствую, что рядом - уже ТЫ, и растворяюсь в тебе - вот так - на глазах у самой себя. И угадывание, узнавание, открытие тебя, и соединение тебя - оттуда и отовсюду - в одно, и мои спотыкания об "иное" в тебе - если и не чужое мне, то - странное, незнакомое. И принятие тебя такого через понимание, откуда это в тебе и почему этого нет у меня. Ведь я тебя - для себя - не подчищала, я принимала тебя с тем, что - настораживало, что "не вызывало восторгов", но - и это был ты.
      Мой возраст меня не касается. Я твой - болезненно воспринимаю. Не сегодняшний (по мне хоть сто лет, я же тебя люблю). Если бы тебе было в два раза меньше, я бы сидела совсем тихонечко, ждала каких-то десять, пятнадцать, тридцать лет. Чего не ждать-то? А теперь-то как быть?.. Живи, пожалуйста, очень долго!
      Солям Алейкум, досточтимый Егор ибн Алеша! Намерена сообщить Вам самую свежую и удивительную новость. Дело в том, что я Вас жуть до чего люблю. А посему Вы являетесь моим горьким горем, по совместительству, так же - моим солнышком и счастьем. Не очень ли Вам это обременительно? Сдюжите ли? Все же надо набраться терпения лет еще эдак на пятьдесят- восемьдесят.
      Ну, потом, когда-нибудь! - станешь старенький, больной, вдруг (вот хорошо- то будет!) сам и ходить не сможешь - тогда буду приезжать я, катать тебя в какой-нибудь колясочке, на улице. Завезу тебя куда-нибудь в укромный уголок и примусь обцеловывать моего любимого, а тебе - куда тебе деться-то? Сам- то без меня ходить не сможешь, не убежишь! Дожить бы вот только до техто пор!.. И почти совсем мне не стыдно выпрашивать у тебя этой милости: живет во мне всегдашнее желание быть по-собачьи у твоей ноги.
      И жалкая моя участь: говорить о своей любви словами, да еще - в письмах, вместо того, чтобы ты это видел, чувствовал, жил среди этого. Знаешь, все не могу забыть: больница стоит, вся в кустарнике, шла по дорожке, вдруг голову подняла, опешила - на каждой ветке, на всех кустах по снегирю. Алые грудки - я почему-то не могу на них смотреть, больно у самой в груди от этой алости, и так их много... Почему меня туда привело? Что знак сей означал?
      Вот посадить бы тебя, Егорушка, на такую диету: утром, днем и вечером не кормить тебя, а - показывать всякие там натюрморты-картиночки с помидорами и яичницей. Интересно, через сколько бы дней ты осознал: *Ну, какой же я! Прости ты меня. Бога ради!" Я же люблю тебя. Ну да, конечно, привыкла: улыбнешься тебе, мысленно протянешь руку, дотронешься до щеки, шеи твоей. Возьмешь твою руку, прижмешься к ней лицом. Кажется, и уже можно дальше жить.
      Когда я просто тоскую, я иду на кухню, а когда я очень уж тоскую - я как-то, не собираясь, оказываюсь в парикмахерской и стригусь. Наверное, это атавизм - остаточное явление от обычая с горя рвать на себе волосы. Мало того, что мне их коротко постригли, так ведь еще и кусочками, неровно. Ну никак не сплю ночами. Сейчас ложусь рано - в первом часу, а в два, три просыпаюсь и лежу до утра. Может, самое время - начать принимать какиенибудь наркотики ? Я - не от бессонницы: тут - одна помеха, одна болезнь тоска о тебе, тяга к тебе, зависимость от тебя, ну, и далее, по всем падежам: ты, тобою, о тебе, без тебя, с тобой. С чего лучше начинать, что вообще сейчас употребляют отчаявшиеся: гашиш? марихуану? Как бы там ни было, все-таки можно жить, только уходя в физические нагрузки. Спасибо тебе, что я стала ходить на лыжах и плавать в бассейне (хотя ты об этом и не знаешь).
      - Ну, что мы с тобой делать-то будем, а? - Это я ему в комнате. Пойдем-ка на кухню, вот тут устраивайся. И так - целый день. Ходим тудасюда. Общаемся. Целовать я его не целую, а рукой -глажу. И к себе прижимаю. Я, Егор, про наш с тобой атлас. Наши две фамилии вместе на одной странице. Немного - дурачусь. А больше - всерьез. Я люблю тебя. Не знаешь ли ты, где можно заразиться какой-нибудь проказой или чем- нибудь похожим, неизлечимым? Я б к тебе приехала, а потом нас куда-нибудь бы отправили изолировали бы от общества! И ты бы спокойно работал, а я бы тебя любила. Сначала бы я просто попыталась надышаться тобой, чтоб можно было - даже отойти - без страха, а потом бы помогала тебе. Лучше- то помощника - быть не может. Только я не очень в это верю: что может наступить такое состояние, когда - без боли - можно от тебя отойти, оттолкнуть себя от тебя - без особых усилий. Я люблю тебя. Я люблю тебя, Егор! Я люблю. Мне и больно за тебя, и ужасно обидно, что все хорошее во мне - мимо тебя, не для тебя, и любовь моя - бесполезная для тебя.
      А если?! Буду покупать лотерейные билеты и играть в спортлото. Выиграю машину и накоплю шибко много денег. Поеду куда-нибудь на Кавказ. Найду смелых горцев. Отдам им машину и деньги. Буду жить в одинокой хижине и все смотреть на дорогу. И однажды! Они!! Прискачут!!! И через седло у них будет лежать что-то в черной бурке!!!! Это они выкрадут тебя. И я скажу: "Будешь жить здесь целый месяц. Не можешь в безделье - ищи полезные ископаемые". А они затрясут своими кинжалами: "Зарэжим!" И ты испугаешься и месяц будешь жить со мной. Не бойся, не умрем: они будут приносить нам мясо, хлеб и вино.
      Я люблю тебя, Егор! Я люблю тебя.
      А может, и не это. Может, и другое. Так будет даже лучше. Есть надежда побыть какое-то время вместе. Ведь захотят же когда-то медики в профилактории, если они еще есть, обследовать тебя, ну а по мне-то они давно плачут. И можно было бы в свободное от обследований и лечений время сидеть рядышком. Или ходить. Все равно я буду прижиматься к твоему плечу, держаться за твою руку. И особенно неприятные уколы во всякие неприятные места - я бы брала на себя: и твои, и свои. А ты бы благодарно меня целовал. За каждый принятый мною укол.
      Между прочим, у меня одна знакомая лечилась, лечилась, а потом, рассказывали девчонки, стала такой любвеобильной! Это, как девчонки объяснили, произошло от лечения. Может, и на тебя бы вдруг подействовало лечение, и тебе бы захотелось меня поцеловать не только за укол.
      Ты правильно поступил, что жена у тебя работает. Так ей спокойнее, а главное для меня - тебе. У каждого человека должно быть дело. Я сужу по себе: если бы ты рядом со мной был круглые сутки, я не была бы понастоящему счастливой, чувствуя свою ущербность - без работы. И это - не оттого, что недостаточно тебя люблю. Сколько б ни уходило сил и времени на домашние заботы, как бы ни были душа и руки поглощены любовью и семьей - все равно этого недостаточно. И всякая "общественная работа" - это тоже не то. И подруги - не заменят коллектива. Если человек не реализует всех своих сил, энергии, вот тебя и почва для болезней. Я рада, что у тебя дома нормально. Ведь я люблю ТЕБЯ.
      Вчера совершенно искренне писала тебе про то, что мне спокойнее, если все у тебя дома будет хорошо. Только сейчас - почему-то обиделась на свое бодрое и развеселое настроение. Знаю, что дура. И все равно! Ходишь в новых хорошо отпаренных брюках, пьешь на вечеринках коньяк, сражаешь налево-направо Дома отдыха, и нет тебе дела до меня. Ковыляю по квартире глупая, злая и заклинаю: "Отойди от меня, Сатана! Господи, дай мне ума и силы справиться с этим!" Ужасно хочется сделать что-нибудь дурацкое. Отправить тебе любовную телеграмму. Письмо с признанием - домой! Я не злой человек, но тут я ничего не могу с собой поделать!..
      Ты не бойся, Егор, это я немного дурака валяю, может, так мне чуть легче. Это - на поверхности, внутри-то у меня - правда! - нет этой скверны.
      Как хорошо, как просто решался этот вопрос в хороших восточных странах: и одна - у себя дома, и другая - тоже, и все довольны, даже переписываются! А здесь? У одной - жуткий эгоизм: "Не прикасайся, мое!" У другой абсолютное непонимание: "Ну и что? Я же - осторожно, ничего я ему не сделаю!"
      Вот ведь что нелепо: вкусы-то - одинаковые, цели-то, поди, одни: мне чтоб тебе что-то доброе, хорошее сделать, ей - если отбросить все ее претензии - наверное, ведь тоже. Один пуп земли для нас и - обиды! Ничего хорошего не получится, если придут две матери к судье с просьбой поделить одного ребенка. Поскольку классику-то знаю - отступлюсь, тянуть не буду: ну больно же тебе будет! Лучше бы - старались - каждая по-своему, делали б свое доброе дело: одна петушка на палочке, другая - пряник, одна по головке погладит, другая - поцелует. Ну, правда же? Лучше же?
      Подумала, Егор, и Восток - не выход. Нет, я не смогла бы быть твоей какой- то там по счету женой. Раньше думала: ужилась бы. Нет. Страшно сказать, но я бы с ними со всеми что-нибудь плохое сделала бы.
      А знаешь, правильно, что мы с тобой никуда не поплыли, как предлагал профсоюз. Я бы не перенесла такого: ты - рядом и сейчас, и вечером, и ночью, и завтра, и еще завтра, и еще потом. У меня такого - не выдержало бы сердце. Или - нервы, и тогда я куда-нибудь бы нырнула, прыгнула - от этого невозможного счастья, я бы просто задохнулась им. И ты бы на похоронах не сердился на меня, а когда тебя стали бы упрекать, разводил руками: "Да нет же ее, а на нет и суда нет!"
      А сейчас я есть. И у меня кончается последние молекулы кислорода, баллоны - пустые.
      А вчера снова видела тебя во сне. Шли по какой-то лестнице, и ты стал меня целовать. Приснится же такое? А я-то при чем ? Вообще-то, я очень давно уже по ночам почти не сплю. Это не от каких-то физических недомоганий, а вполне естественное состояние.
      У нее есть ты. У меня тоже есть ты, и, может, у меня "тебя больше". Но у нее ты - реальный. И хотя ты приходишь ко мне во сне ночью - до тебя не дотронуться, тебя - не ощутить - ни рукой, ни лицом, ни губами, ни глазами. Господи, какая она счастливая! А я снова мечтаю. Нет, не о Востоке, о другом. Говорят, был у нас проект после войны - ввиду большой убыли мужчин официально ввести двоеженство. Для героев войны, ну, для руководства, само собой, и для отличившихся в труде - как поощрение. Там в проекте что хорошо-то было? Не вместе, а две семьи, два разных дома. Ведь куда хорошото, удобнее, ага же? Никто никого не раздражает. Женщины ведут себя прилично - поскольку дух соперничества к этому подстегивает. И тишь, и мир, и - одно хорошее, и ничего плохого, (а то уйдешь в другой дом!). Боже мой, и живут же люди! Как говорил Расул Гамзатов о двуязычии: нельзя сесть на двух коней сразу, но, запряженные в одну повозку, они везут быстрее. Нельзя надеть две папахи и закурить две трубки сразу, но когда мне протянута рука друга и я ее пожимаю, я чувствую, как сильнее становится моя рука... Ну пусть бы так во всем, а? Если у нас это официально введут для отличившихся в творческом труде, ты не отказывайся, ладно? Да не скажу я тебе ни слова ни разу плохого про нее, не думай!
      Если бы мне сказали: ты иди к нему, только после этого - тебе нельзя будет жить, - я бы полетела, тут же. Мне бы - только надышаться тобой. Это же невыносимо: видеть тебя и жить - без тебя. Ты не ругайся на меня, пожалуйста, что я выпрашиваю эту милостыньку у тебя - я же тебя люблю!
      Егор! Я не могу больше. Я хочу тебя видеть. Да не на работе, это одно мучение, а у себя дома! И не говори, что это - безнравственно: мне увидеть тебя. Боже мой, ведь она видит тебя - каждый день! И в любую секунду может прикоснуться к тебе, почувствовать - вот он ты, рядом, с нею. И видеть, и слышать, и жить этим. И каждую ночь ощущать тебя рядом! И так - изо дня в день!
      Ежели чего, так Вы скажите, и я буду - про нейтральное. Вот о погоде всегда прилично, ага? Ах, Егорушка, такая она сейчас... моя, наша погода? Пасмурно, серо, но - не гнетуще, наоборот - счастливо, потому что зелено, потому что воздух настоен на тополиных почках, и каждый день - что-то новенькое. Березки давно зеленые, а тополя - так их, таких, люблю! Уже цветет черемуха (рано!). Белые - завтра-послезавтра - распустятся яблони - и я так это в себя вбираю, и так это... ну скажу - чудесно, а? И, знаешь, если бы среди этих яблонь, черемух, тополей и т.д. вдруг на секундочку! появился ты, и до тебя можно было бы дотронуться, можно было бы говорить это самое: "Остановись, мгновение!" И ты не представляешь, как я тебя люблю. Потому что ты не знаешь, что так можно любить. Потому что тебе никто не встречался, кто может так любить и - не бывает так, потому что надо было образоваться именно мне и именно тебе, чтобы я могла так любить - тебя.
      ВЕЩАЕТ АВТОР
      В ПОИСКАХ ГАРМОНИИ
      (Книга в книге)
      Часть вторая
      Эпиграфы к главе
      Русские жены
      Жены русские нынче в цене, Посходила с ума заграница - В мало-мальски приличной стране Стало модой на русских жениться. Что причиной тому? Красота? Да, тут спорить, пожалуй, не стоит. Но и прочих не менее ста Есть у нашей невесты достоинств. Мистер Хорт, не делец, не банкир, Ресторанный швейцар в Вашингтоне, Приезжал к нам бороться за мир И попутно женился на Тоне. И, поверьте, буквально в момент Тоня весь Вашингтон поразила: На питание тратила цент, А стирала сама - и без мыла! Чай без сахара Тоня пила, И, с утра обойдя магазины, Все продукты домой волокла На себе, безо всякой машины. Ни мехов дорогих, ни обнов, Ни колье не просила у Хорта - Из его же протертых штанов Дочке юбку пошила и шорты. При такой работящей жене, При такой экономной и скромной Оказался швейцар на коне - Ресторан он имеет огромный. Он по праву вошел в каталог Богатейших семей в Вашингтоне И спокойно плюет в потолок, Кстати, тоже побеленный Тоней.
      Владимир Константинов, Борис Рацер
      Молодой муж в книжном магазине: - У вас есть книга под названием "Мужчина - повелитель женщины"? Продавщица: - Отдел фантастики, сэр, на противоположной стороне.
      - Иван, скажи, можно вдвоем на триста тысяч прожить? - Без пива - так можно. - И я считаю. А моя гонит: иди, говорит, работай!..
      С родовым безличным половым началом, а не с любовью, не Эросом, не Афродитой Небесной связаны были все формы семьи и формы собственности, и все социальные формы соединения людей. Вопрос о поле потому и имеет такое безмерное значение, что вокруг него, вокруг семейственного пола образовалась и развилась собствен-, ность. Эта нестерпимая власть собственности имеет свой корень в родовом поле. Во имя рода, оформленного в семью, во имя продолжения и укрепления рода накоплялась собственность и развивались ее инстинкты.
      Из книги Н. Бердяева "Метафизика пола и любви"
      Что представляла и представляет собой мощная нравственная аура славянских народностей, прежде всего, русского народа, каким образом она сохраняется, как и почему размывается и какое отношение все эти тонкие материи имеют к трудным судьбам Егора, Анастасии и Алевтины?
      Напомню, что я отметил в качестве опорной черты русского мировоззрения его мощный общинный дух, порожденный абсолютной необходимостью сплочения русских людей и их коллективных действий во имя выживания на громадной равнинной территории, предоставлявшей лакомую приманку для завоевателей, набегавших со всех сторон света. В этих обстоятельствах для того, чтобы сохранить мир, надлежало действовать всем миром. Разные значения этого слова раньше различались начертанием гласного звука, но произносились-то одинаково! И при всем при том в этом широком русле издревле протекали и сильные яркие звонкие струи индивидуальной любви, - чувства, я сказал бы, не менее праздничного и сильного, чем выраженные в бессмертных творениях поэтов, прозаиков и драматургов Востока и Запада. Важно то, что сохранились незыблемые свидетельства подобных чувств в разных социальных слоях древнерусского общества и разных городах. На берестяном свитке XIII века, найденном в Новгороде в шестидесятые годы нашего столетия, читаем сильное в своей лапидарности бесхитростное признание: "От Никиты к Ульянице. Пойди за меня. Я тебя хочу, а ты меня. А на то свидетель Игнат".
      И в том же XIII веке, на этот раз в Муроме, в 1228 году скончалась княгиня Феврония, в монашестве Евфросинья, и ее супруг князь Муромский Петр Георгиевич, в монашестве Давид. День их памяти - восьмое июля. Их жизнь описана в "Повести о Петре и Февронии", которая, - к сожалению, известна несравнимо меньше, чем другая, которой нет "печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте". Не меркнет в веках любовь юноши и девушки, ушедших из жизни, но забравших любовь с собою. Их любовь прекрасна, но не раз мне доводилось слышать резонные замечания того рода, что вряд ли она была бы столь ослепительна и сохранилась в той же красе, коль скоро Ромео и Джульетта сочетались бы законным браком. Петр и Феврония же не только сохранили свое огромное чувство до конца дней своих, но перед его мощью отступили в недоумении силы и земные, и небесные. Вот в какую алмазную легенду, где быль неотделима от восхищенной поэзии, вылилась их безмерная любовь: когда подошло время их представления, умоляли они Бога, чтобы им умереть в одно и то же время. И завещали они положить их обоих в одном гробу. И велели они сделать в одном камне два гроба, имеющих между собою одну перегородку. Сами же они одновременно облеклись в монашеские одежды...
      После их смерти хотели люди положить блаженного князя Петра внутри города у соборной церкви Пречистой Богородицы, Февронию же вне города в женском монастыре у церкви Воздвиженья Честного Креста, говоря, что в монашеском образе нельзя положить святых в одном гробе. И сделали им отдельные гробы, и положили в них тела: святого Петра, названного Давидом, положили в отдельный гроб и поставили его в церкви Святой Богородицы в городе до утра, тело же святой Февронии, названной Евфросиньей, положили в отдельный гроб и поставили вне города в церкви Воздвиженья Честного и Животворящего Креста. Общий же гроб, который они повелели сами себе вытесать водном камне, стоял пустой в том же храме соборной пречистой церкви, что внутри города. Утром, проснувшись, люди:, нашли отдельные гробы, в которые их положили, пустыми. Святые же их тела нашли внутри города в соборной церкви Пречистой Богородицы в едином гробу, который они сами себе велели сделать. Неразумные люди, как при жизни их мятущиеся, так и после честного их представления, опять переложили их тела в отдельные гробы и снова разнесли. И вновь наутро оказались святые в едином гробу. И после этого уже не смели прикасаться к их святым телам и положили их в едином гробу, в котором они сами велели, у соборной церкви Рождества Пресвятой Богородицы внутри города (Мурома)...
      Вот такая любовь - выше которой и быть не может, в пределе своем сокровенный идеал каждого и каждой, хоть бы и были они в своей внешней жизни изверившимися во всем и вся циниками.
      Следовательно, русло общинной морали было достаточно широким и глубоким, чтобы вмещать в себя и чувства простолюдинов Никиты и Ульяницы, и чувства князя и княгини Петра и Февронии. И вместе с тем направление этого потока определялось мощными побудительными силами иного, чем индивидуальная любовь, качества. И главной силой была жизненная необходимость в браке произвести наследников-мужчин (ибо сельская земля принадлежала не отдельным собственникам, а общине, которая выделяла подушные наделы семье пропорционально числу в ней женатых мужчин). Еще в начале XIX века русская деревенская семья насчитывала двадцать пять- тридцать человек, проживающих под общим кровом! К концу XIX века, правда, все заметнее происходил процесс выделения сыновей в самостоятельные хозяйства, и двор насчитывал уже шесть-восемь человек.