--------------
      Спервоначалу жилось весело. Ни фараонов, ни фигарей.
      И на улицах, как в праздник, в Екатерингофе, бывало: толпами так и шалаются, подсолнухи грызут.
      В чайнушках битком.
      А потом пост наступил.
      Жрать нечего. За саватейкою, за хлебом, то-есть - в очередь.
      Смешно даже!
      А главное - воровать нельзя. На месте убивали.
      А чем же Ваньке жить, если не воровать?
      Советовался с Ломтевым.
      У того тоже дела плохи. Жил на скудные заработки Верки-Векши, шмары плашкетов уже не содержал - сам на содержании.
      Ломтев советовал:
      - Завязывать, конечно, нашему брату не приходится. Надо работать по старой лавочке, только с рассудком.
      А как с рассудком? Попадешься, все равно убьют. Вот тебе и рассудок.
      Умный Ломтев ничего не мог придумать.
      Время такое! По-ломтевски жить не годится.
      Бродил целыми днями Ванька полуголодный. В чайнушках просиживал до ночи, за стаканом цикория, ел подозрительные лепешки.
      А тут еще ни к чему совсем девчонка припомнилась, Люська такая.
      Давно еще скрутился с нею, до второй судимости было дело. А потом сел, полтора года отбрякал и девчонку потерял.
      Справлялся, искал - как в воду.
      И оттого-ли, что скучно складывалась жизнь, оттого-ли, что загнан был Ванька, лишенный возможности без опасности для жизни воровать - почву терял под ногами - от всего ли этого вдруг почувствовал ясно, что нужно ему во что бы то ни стало Люську разыскать.
      С бабою, известно, легче жить, Костя Ломтев и тот на бабий доход перешел.
      Но главное не это. Главное, сама Люська понадобилась.
      Стали вспоминаться прежние встречи, на Митрофаньевском кладбище прогулки. Пасхальную заутреню крутились как-то. Всю ночь. И весело же было. Дурачился Ванька точно не делаш, а плашкет. И Люська веселая, на щеках ямки - ладная девчонка!
      Мучился Ванька, терзался.
      И сама по себе уверенность какая-то явилась: не найдет Люську - все пропадет.
      Раз в жизни любви захотелось, как воздуха.
      С утра, ежедневно, блуждал по улицам, чаще всего заходил к Митрофанию.
      Думалось почему-то, что там, где гулял с Люською когда-то, встретит ее опять.
      Но Люська не встречалась. Вместо нее встретил около кладбища Славушку.
      Славушка его сразу узнал:
      - Глазастый, чорт! Чего тут путаешься? По покойникам приударяешь, что-ли?
      Громадный, черноусый. Московка на нос, старинные, на заказ лакировки - нет теперь таких людей.
      Не встречаются.
      Под мухою. Веселый. Силач. Здороваясь, так сжал Ванькину руку пальцы онемели.
      - Работаешь? Паршиво стало. Бьют, стервецы! Кулясова знаешь? Убили. И Кобылу-Петьку. Того уж давно. Теперь, брат, надо иначе. Прямо - за глотку: "Ваших нет". Честное слово. Я дело иду смотреть, - понизил голос Славушка. Верное дело. Хочешь в компанию?
      - В центре? - спросил Ванька.
      - Не совсем. На Фонтанке. Баба с дочкою, вдова. Верное дело.
      Ванька слушал.
      Повеселел.
      Дело есть! Что же еще и надо?
      Осведомился деловито. В прежнюю роль делаша входил.
      - Марка большая?
      - Чтобы не соврать - косых на сорок! Честное слово! Я, знаешь, трепаться не люблю. Шпалер есть?
      - Нет.
      - Чего же ты? Теперь у любого каждого плашкета - шпалер. Ну, да я достану. Значит, завтра? Счастливо, брат, встретились. С чужим хуже итти. С своими ребятами куды лучше.
      --------------
      На другой день - опять, на кладбище.
      Славушка, действительно, достал наган и для Ваньки.
      Похвастался по старой привычке:
      - Я, брат, что хошь достану. Людей таких имею.
      Торопливо шел впереди, плотно ступая толстыми ногами в светлых сапогах, высоко приподняв широкие плечи.
      Ванька глядел сзади на товарища и казалось ему, что ничего не изменилось, что идут они на дело, как и раньше, до войны еще ходили, без опаски быть убитыми.
      И дело, конечно, удастся: будет он, Ванька, пить вечером водку, с девчонкою какой закрутит. А может и Люська встретится.
      "Приодеться сначала, - оглядывал протиравшийся на локтях пиджак. Приодеться, да. Пальто стального цвета и лакировки бы заказать".
      Хорошо в новых сапогах!
      Уверенно легко ходится. И костюм когда новый - приятно.
      Стало весело. Засвистал.
      Свернули уже на Фонтанку.
      В это время из-за угла выбежал человек, оборванный, в валенках, несмотря на весеннюю слякоть.
      В руках он держал шапку и кричал тонким голосом:
      - Хле-е-ба, граждане, хле-е-ба!
      Ванька засмеялся. Очень уж смешной лохматый рваный старик в валенках с загнутыми носками.
      Славушка посмотрел вслед нищему:
      - Шел бы на дело, чудик!
      Засмеялся.
      Недалеко от дома, куда нужно было итти, Славушка вынул из кармана письмо:
      - Ты грамотный? Прочитай фамилию. Имя я помню: Аксинья Сергеевна. А фамилию все забываю.
      Но Ванька тоже был неграмотный. Когда-то немного читал по-печатному, да забыл.
      - Чорт с ней! Без фамилии. Аксинья Сергеевна и хватит, - сказал Ванька. Хазу же ейную знаешь?
      - Верно! На кой фамилия? - Похряли! - решил Славушка, подняв зачем-то воротник пиджака и глубже, на самые глаза, надвинул фуражку.
      Недалеко от дома, где жила будущая жертва, начинался рынок-толкучка.
      Ванька, догоняя Славушку в воротах дома, сказал тихо:
      - Людки тут много. Чорт знает!
      А Славушка спокойно ответил:
      - Чего нам людка? Пустяки. Тихо сделаем - не первый раз.
      --------------
      Долго стучали в черную, обитую клеенкою, дверь.
      Наконец, за дверью женский голос:
      - Кто там?
      - Аксинья Сергевна - здеся живут? - крикнул Славушка веселым голосом.
      - А что надо?
      - Письмецо от Тюрина.
      Дверь отворилась. Высокая, худощавая женщина близоруко прищурилась.
      - От Александра Алексеевича? - спросила, взяв в руки конверт. Пройдите! - добавила она, пропуская Славушку и Ваньку.
      Славушка, толкнув локтем Ваньку, двинулся за женщиною:
      - Постой, - сказал странным низким голосом.
      Она обернулась. Ахнула тихо и уронила письмо.
      А Славушка опять зашептал незнакомым голосом:
      - Крикнешь, курва, - убью!
      Ванька сделал несколько неслышных шагов в комнату, оставив Славушку с женщиною в прихожей.
      Револьвер запутался в кармане брюк. С трудом вытащил.
      И когда вошел в комнату, услышал тихое пение:
      Ах, моя Ривочка,
      Моя ты милочка.
      "Дочка "Ривочку" поет", - подумал Ванька и направился на голос в соседнюю комнату.
      Пение прервалось. Звонкий девичий голос крикнул:
      - Кто там?
      Девушка в зеленом платье показалась на пороге.
      - Кто-о?
      И увидев Ваньку с револьвером, бросилась назад в комнату, пронзительно закричав:
      - А-ай! Кара-у-ул!
      Ванька вскрикнул, кинулся за нею. Испугался ее крика и того, что узнал в девушке Люську.
      - Люська! Не ори! - прокричал придавленным голосом и схватил ее за руку.
      Но она не понимала, не слышала ничего.
      Дернув зазвеневшую форточку - пронзительно закричала:
      - Спасите! Налетчики! Убивают!
      Ванька не помня, что делает, поднял руку с револьвером. Мелькнуло в голове: "Никогда не стрелял".
      Гулко и коротко ударил выстрел. Оглушило.
      Девушка, пошатнувшись, падала на него.
      Не поддержал ее, отскочил в сторону, не опуская револьвера. Голова ее глухо стукнулась о пол.
      Пристально вгляделся в лицо убитой и увидев, что это - не Люська, замер в удивлении и непонятной тревоге.
      А в комнате, которую только что пробежал Ванька, послышался заглушенный женский крик и два выстрела один за другим.
      А Ванька все стоял с револьвером в протянутой руке и тревога не проходила.
      Но вот послышался голос Славушки:
      - Ванька! Чорт! Хрять надо. Шухер!
      Ванька очнулся. Выбежал из комнаты, столкнулся со Славушкою.
      У того дрожали руки и даже усы:
      - Шухер! Хрять!
      Славушка побежал на цыпочках, задел ногою, нечаянно, лежащую на полу, свернувшуюся жалким клубком женщину.
      Ванька бросился за ним.
      Слышал, как хлопнула дверь.
      В темном коридоре не сразу нашел выход.
      Забыл расположение квартиры.
      Слышал откуда-то заглушенный шум.
      "Шухер!" - вспомнил Славушкин испуганный шопот.
      Тоскливо заныло под ложечкою и зачесалась голова.
      Тихо открыл дверь на лестницу и сразу гулко ударил в уши шум снизу. Даже слышались отдельные слова:
      - Идем! Чорт! Веди! Где был? В какой квартире? - кричал незнакомый злой голос.
      И в ответ ясно разобрал Славушкино бормотание.
      "Сгорел", - подумал о Славушке.
      Отступил назад в квартиру и захлопнул дверь.
      Прошел мимо одного трупа к другому.
      Не смотрел на убитую.
      Только зачем-то снял шапку и бросил на подоконник.
      Со двора несся неясный шум. Потом отчетливый голос:
      - В семнадцатом номере... Один еще там...
      Ванька поспешно отошел от окна.
      А в дверь, что с лестницы - стучали.
      В несколько рук, торопливо, беспрерывно.
      И крики, удаленные комнатами и закрытыми дверями, казались особенно грозными.
      - Отворяй, дьявол!
      - Эй, отвори, говорят! Э-эй!
      И вдруг, откуда-то, со двора или с лестницы - прерывистый умоляющий крик:
      - Православ-ные!.. У-у-у!.. А-а-а!.. Право-слав...
      Оборвался...
      И когда затих, оборвался, этот жутким стоном пронесшийся крик, - понял Ванька, - кричал Славушка.
      Вспомнились вчерашние Славушкины слова: "Убивают на месте".
      Опять ощутил боль под ложечкою. И задрожали колени.
      Вынул из кармана револьвер.
      Положил на пол за дверью.
      Робкая надежда была:
      "Без оружия, может, не убьют".
      --------------
      ГЛАВА ПЯТАЯ.
      А в дверь все стучали.
      Уже не кулаками - тяжелым чем-то.
      Трещала дверь.
      "Ворвутся - хуже", - тоскливо подумал Ванька.
      Вспомнил, что засыпаясь надо быть спокойным.
      Не грубым, не нахальным, но не надо бояться.
      По крайней мере не доказывать видом, что боишься.
      Ломтев еще учил: "Взял, мол, и веди. Не прошло и не надо".
      Подумав так - успокоился на мгновение.
      Подошел к двери, повернул круглую ручку французского замка.
      В распахнувшуюся дверь ворвались, оттеснив Ваньку, люди.
      Кричали, схватили.
      - Даюсь! Берите! - крикнул Ванька. Не бей, братцы, только!
      - Не бей? А-а-а! Не бей?
      - А вы людей убивать, сволочи?
      - Не бей?
      - Ага!
      - Не бей?
      Глушили голоса. Теребили, крепко впившиеся в плечи, в грудь, руки.
      А потом - тяжелый удар сзади, повыше уха.
      Зашумело в ушах. Крики словно отдалились.
      Вели, после, по лестнице с заложенными за спину руками.
      Толкали. Шли толпою, обступив тесным кольцом.
      Каждое мгновение натыкался то на чью-нибудь спину, то на плечо.
      Ругались...
      Ругань успокаивала. Скорее остынут!
      Когда вывели во двор, запруженный народом, увидел Ванька лежащего, головою в лужу, с одеждою, задранной на лицо, Славушку.
      Узнал его по могучей фигуре, по толстым ногам в лакированных сапогах.
      Страшно среди черной весенней грязи белел большой оголенный живот.
      И еще страшнее стало от вдруг поднявшегося рева:
      - А-а-а! Тащи-и!.. А-а-а!..
      Шлепали рядом ноги. Брызгала грязь. Раз даже, брызнувшей грязью залепило глаз.
      В воротах теснее было, там столпилось много.
      Опять - ругань. Опять ударил кто-то в висок.
      - Не бей! - сказал Ванька негромко и беззлобно.
      Из ворот повели прямо на набережную.
      И, сразу тихо стало.
      Только мальчишеский голос, звонкий, в толпе, прокричал:
      - Пе-етька, скорей сюды! Вора топить будут!
      От этого крика похолодело в груди.
      Уперся Ванька. Брызнули слезы:
      - Братцы! Товарищи!
      От слез не видел ничего.
      И вспомнил почему-то, как освобождали его, в революцию из тюрьмы.
      Оттого ли вспомнил, что вели под руки так же, как тогда, оттого ли, что крик такой же был несмолкаемый?
      Или оттого, что всего два раза в жизни людям, многим людям, понадобился он, Ванька Глазастый?
      Прижатый к холодным липким перилам, с силою необычайною оттолкнулся от них и закричал, плача:
      - Братцы!
      Но крепко схватили за ноги, отдирали ноги от земли.
      - Православные! - крикнул Ванька и почудилось - не он кричит, а Славушка.
      А потом перестали сжимать руки. Разжались. Воздух захватил грудь. Засвистел в ушах.
      Падая, больно ушибся о скользкое, затрещавшее и не понял сразу, что упал в реку.
      Только когда, проломив слабый весенний лед, погрузился в холодную воду, сжавшую, как тисками бока и грудь - тогда взвыл самому себе непонятным воем.
      Хватался за острые, обламывающиеся со стеклянным звоном, края льдин, бил ноющими от холода ногами по воде.
      А по обеим каменным стенам - берегам, толпились, облепив перила, люди.
      И лиц не разобрать. И не понять, где мужчины, где женщины.
      Черная лента - петля, а не люди.
      Черная лента - змея, охватившая Ваньку холодным беспощадным кольцом.
      --------------
      Рев возрастал.
      Гудело дикое, радостное:
      - Го-го-го!.. О-о-о!..
      - А-а-а! Го-го-го... о-о!..
      И нависало что-то на ноги, тянуло вниз, в режущий холод.
      С трудом, едва двигая цепенеющими ногами барахтался в полынье Ванька.
      И в короткое это мгновение вспомнил, как шутя топили его в Таракановке мальчишки. В детстве, давно. Не умел еще плавать. Визжал. Барахтался. А на берегу выли от восторга ребятишки.
      А когда вытащили, сидел когда на берегу, в пыльных лопухах, - радостно было, что спасли, что под ногами твердая, не страшная земля.
      И сейчас мучительно захотелось земли, твердости.
      Собрав последние силы, вынырнул, схватился за льдину, поплыл вместе с нею.
      А вверху, с берега, опять детский звонкий голос:
      - Э-эй! Вора то-пю-ют!
      Впереди, близко, деревянные сваи высокого пешеходного моста.
      Отпихнулся от льдины, налезавшей с легким шорохом, на грудь, поплыл к сваям.
      А с моста, на сваю, спускался человек.
      - Товарищ!.. Спаси-и! - крикнул Ванька.
      И непомерная радость захватила грудь.
      - Милый, спаси!
      Заплакал от радости.
      А человек, казалось, ждал, когда Ванька подплывет ближе.
      Вот - протянул руку.
      Крик замер на губах Ваньки. Только слезы еще текли...
      В руке у человека - наган.
      Треснуло что-то. Прожужжало у самого уха. Шлепнулось сзади, как камушек. Булькнула вода.
      Снова треснуло. Зажужжало. Шлепнуло. Булькнуло.
      И еще: треск, жужжание.