Глава 29

БОЦМАН

«Внимание, господа, одетые несколько своеобразно, вам навстречу движется страж порядка».

Профессор с Боцманом шли по центральному залу, когда до них донесся этот текст из динамика. Профессор метнулся за колонну и успел-таки за нее встать.

Боцман не успел. Им навстречу шел сам Хоменко. Роман, окинув совершенно равнодушным взглядом застывшего столбом бомжа, скрылся за дверью линейного отделения милиции. Ему сейчас было не до бомжей.

– Спасибо тебе, наш ангел-хранитель, – сказал, обращаясь к невидимой дикторше. Профессор. – Потрясающе, цепной пес рыночной экономики тебя не заметил! Нос к носу, – сказал он Боцману. – Этого не может быть.

– Может, я выгляжу?..

– Ага, с таким фуфелом? Нет, я чего-то не пойму, что-то тут не то…

Посмотри-ка… Кругом одни переодетые… Нет, давай отсюда ноги делать.

И они зашагали быстрее. Боцман в драном полперденчике и Профессор, от интеллигентности которого осталась правильная русская речь, очки со сломанной дужкой и берет.

Они дошлепали до трамвайного депо сравнительно быстро. Все потому, что не глазели по сторонам, сразу отшили все возможные «хвосты» и в дороге не очень вдавались в рассуждения, справедливо считая, что для этого еще будет время.

Трамвайное депо имени революционера, который к трамваям ни до, ни после смерти никакого отношения не имел, разве что катался безбилетником в дремучее время, – несколько зданий красного кирпича дореволюционной постройки – сдало в аренду американской благотворительной организации помещение бывшей столовой.

Все равно профсоюзная талонная система питания испустила дух, а кормиться за свой счет работникам стало не по карману. Те устроили свою столовую и кормили бесплатно бомжей всех мастей, малообеспеченных и тех же рабочих трамвайного депо. Погода стояла чудесная, и часть столиков была вынесена на улицу. Прямо под окна. Устроены навесы, а пищу получали прямо через окно. Бомжи, из тех, кто посовестливее, прибирали, мыли посуду и сами следили за порядком. В эту столовую некогда хаживал и сам Алексей Иванович Вавин, но с тех пор, как поселился в пакгаузе, перестал. Далековато. Да и совестно.

Итак, они дошлепали. Получили по миске супа. Половыми трудились два не знакомых ни Боцману, ни Профессору бомжа. Угадав во вновь прибывших своих коллег и увидев, как те деловито убрали с одного из столов посуду, взревновали.

Должно, показалось, что новенькие претендуют на их места. Потому довольно бесцеремонно принялись их гнать. Мотивировка была проста – идите жрать домой, нечего на халяву разговляться, здесь настоящим обездоленным не хватает.

Возможно, возникла бы драка, не выйди на улицу Лэрри. Увидев Боцмана, американец расплылся в улыбке. Все объяснилось, но еще некоторое время местные нет-нет да косились в их сторону.

– Ну что, как дела? Нашел брата? – спросил Лэрри.

– А ты уже сносно болтаешь, – ушел от прямого ответа Боцман.

– Полгода, Алексей. И не болтаю, а "ботаю по фене ".

– Учителя, – покосился на местных Профессор.

– О да, у меня прекрасная практика. Я думал написать книгу по русскому фольклору.

– Лучше не надо. Тем более что все уже написано до нас.

– Расскажи, как дела, как бизнес? Ты хотел сделать тачку…

– Сделал, – мрачно сказал Боцман.

– Что-то случайность?

– У него сегодня друга убили.

– О, я выразить мое сочувствование, – тщательно подбирая слова, тем не менее искренне сказал Лэрри.

– Мы по этому поводу взяли…

Профессор подмигнул и похлопал себя по карману.

– Я вас очень понимаю, но у нас этот категорий столовка не расположен…

– Что же делать, Лэрри? – угрюмо спросил Боцман.

– Ничего. Дринкай. Здесь все дринкай. И я дринкай. После вчера получил приказ домой. Не надо было дринкай.

– Сволочи, – определил американское начальство Лэрри Профессор.

Лэрри проворно достал записную книжку и записал слово.

– Это я для книги, – пояснил он. – Я это знаю – нехорошие люди.

– Вообще-то, по одному из источников, так называли людишек, которые работали на волоке. Между реками тащили суда. Это еще до постройки петровских шлюзов. Местные никогда не воровали друг у друга, а тут стали пропадать вещи. И люди придумали замки. Но все равно воровали. И тех воров с волока назвали сволочи.

– Нет. Наши не воруют. Наши не знают вашу страну. Наши…

– Бюрократы?

Лэрри кивнул. Боцман разлил по пластмассовым стаканам водку.

Американец потянулся чокнуться, но его вовремя остановили.

– Если не знал человека, но желаешь почтить его память, лучше помолчи минуту-другую, – присоветовал Профессор-лингвист.

Молчали, естественно, меньше.

– Я много думал, – прервал молчание Лэрри, – может быть, ты не так просто ищешь брата из-за плохой путаницы. Может быть, в приюте тебя обозвали wrong? – предположил Лэрри.

– Не правильно, – перевел профессор.

– Я устал, – сказал Боцман. – Пока работал, посылал запросы, а теперь кто я, чтобы запрашивать? Кто? И куда отвечать? Тогда детские дома были переполнены. В суворовские брали сыновей погибших и отличившихся отцов, а я – неизвестно чей. Со слов ребенка документ не составишь. К тому же картавил страшно. Пол-алфавита не выговаривал. Да еще заикался после бомбежки. Тебя бы, Лэрри, я бы называл, если бы знаком был, как-то Вэви, например, да и еще не так, а В-вэв-ви. Особенно "л" и "р" мне не давались. Ну никак. Представляете?

Хорошо добрые люди помогли на баржу устроиться, потом в техникум. Началось распределение. А кто меня, картавого да заикающегося, возьмет? Подался на Дальний. Там люди нужнее.

Боцман вспомнил те времена. Мотористом был. Нa палубе с таким дефектом речи делать нечего. С утра помылись. Чистые тельники напялили. И в город вышли.

Хотя какой город? Может, теперь что изменилось. Пива взяли. Заводик консервный, а при нем какой-никакой клуб. Танцы. Как водится, драка по окончании. Из-за девчонки, из-за кого же. Досталось тогда Боцману. Девчонка хорошая. С бабкой жила. Бабка раны промыла, а потом давай расспросы, кто, откуда, родители есть?

Боцман молчал сколько можно. Ну не хочешь, не говори, только, если мы такие для тебя плохие, что ж ты внучку мою полез защищать? И тогда попытался сказать.

Бабка все поняла и попросила в следующий рейс зайти. Помочь обещала. Зашли только через три месяца. Алексей боялся, что дом не найдет, ведь привели его поздно ночью и побитого, но оказалось, вспомнил.

До колдуна добирались на перекладных. Километров сто двадцать. Рядом – по дальневосточным масштабам. Резкий, неприятный старик. По-русски не говорит, а может, придуряется, не хочет. Хотя что ему Боцман, много он хорошего от русских принял? Но бабка просила. И ритуал состоялся.

Готовились к ритуалу целый световой день. Ему велено было париться в бане с каким-то настоем. Старик сам кидал в печь травы. От дыма щипало в глазах и першило в горле. Потом старик принес охапку зелени и бросил в огонь. По бане пополз сладковатый, ни на что не похожий запах. Уже потом Алексей узнает по памяти, что это была уссурийская конопля, или «маньчжурка».

Поили лимонником вперемешку с чем-то еще. Кастанеда наверняка разобрался бы, но куда мотористу до Кастанеды… Алексей выключился. Сколько пролежал, не знает, но солнце покатилось за горизонт.

Его вынесли на шкуре на поляну к костру. Кружилась голова, и хотелось пить, но пить простой воды не дали, а опять какую-то горькую муть. Все ушли, оставив его одного у костра. Он смотрел на огонь, и его со всех сторон обступили воспоминания…

Глава 30

ПАНЧУК

А мысли ее продолжали мчаться по событиям последних двух лет. После того как убили партнера, она бежала из Киева в Москву. Наверное, у нее не было другого выбора. Хотелось найти работу, накопить денег и затеряться в большом городе. Деньги, как ей нужны были деньги! И еще – она хотела найти Олега.

Конечно же он ни разу ей не позвонил после того, как уехал, и ничем не напомнил о себе. И все же она надеялась, что все у них еще будет хорошо. Уже через полчаса, как Оксана сошла с поезда Киев – Москва, она через справочную узнала телефон Олега и, затаив дыхание, трясущимися руками набрала его номер. А вдруг поднимет жена? Или еще кто-то другой? И что ей тогда делать – звать его или повесить трубку? Но трубку поднял Олег.

– Алло! – узнала она такой знакомый до боли голос.

– Олег, это я! – захлебнувшись от волнения, выдохнула Оксана.

– Кто это? – В его голосе появилась настороженность.

– Я – Оксана! – произнесла она помертвевшими губами.

На том конце провода надолго замолчали.

– Девушка, вы, наверное, ошиблись номером, – наконец сказал Олег.

– Ты не можешь сейчас говорить? Рядом жена? – взволнованно спросила Оксана.

– Еще раз говорю. Вы ошиблись. – И в трубке послышались короткие гудки.

Оксана повесила трубку автомата. Не заплакала, не стала рвать на себе волосы. А просто вычеркнула ЕГО из своей жизни. Но не из памяти… Еще очень долго потом Олег оставался для нее самой болезненной и незаживающей раной.

Первая неделя в Москве – до того, как ее забрали в милицию, – вспоминалась теперь как кошмарный сон. Ей – с детства изнеженной девочке, хотя и повидавшей в последние месяцы много страшных вещей, – пришлось опуститься до уровня вокзальных приживалок. Даже манера говорить у нее в первые же дни в Москве сразу резко изменилась – стала грубой, в речь вошли матерные слова. Неизвестно, до какой степени могла опустить Оксану вокзальная Москва, если бы не Хоменко.

Неотесанный простодушный мальчик, так искренно влюбившийся в нее! Если бы он не вошел тогда в кабинет к своему начальнику – в тот момент, когда Тимошевский уже «раскладывал» ее на столе, – возможно, ее участь была бы решена по-другому. И те три вагона люкс, на которые сегодня набрел Роман, стали бы постоянным местом ее пребывания. Это еще в лучшем случае. Если бы Оксана не разочаровала Тимошевского.

А потом Ларин, который так долго к ней присматривался. И может быть, никогда бы не подумал уложить ее в постель – девчонку, которая была моложе его на сорок лет. Если бы не один случай. Как-то в первый месяц работы у Оксаны в кассе оказалась серьезная недостача. Главный кассир поставила вопрос ребром – или немедленно покрываешь недостачу, или увольняешься. Покрывать недостачу было нечем, увольняться, казалось невозможным. Она закрылась тогда в своей кассе на замок. Впервые к ней пришла мысль, что это уже все – конец! Если сегодня она лишится работы и общежития, то больше уже не сможет бороться за жизнь. У нее просто не хватит сил. Она долго сидела в кассе, застывшая, как мумия. И не сразу поняла, что в задернутое занавеской окошко уже давно стучится Роман:

– Ксюша, ну открывай! Я же знаю, что ты там.

Она отдернула занавеску и показала Роману, чтобы он уходил.

– Ну не валяй дурака! – обрадовался появившейся в окне Оксане парень. – Мы же опоздаем.

– Куда опоздаем? – не сразу поняла она.

– Ну ты даешь, Оксанка! Сама же просила на «Дон Кихота». Так я взял билеты в Станиславского и Немировича, – Роман с силой припечатал два билета к стеклу кассы. – Седьмой ряд, партер. Классные места.

"Как здорово, – подумала тогда Оксана. – Мой любимый «Дон Кихот».

Да почему бы не посмотреть сейчас «Дон Кихота»? А уж потом пусть все будет, как будет. По крайней мере, свести счеты с жизнью она всегда успеет.

Они сидели с Романом в мягких удобных креслах театра, а на сцене танцевала уже немолодая, хотя и куражливая Китри. И Оксана, глотая слезы в темноте, думала о том, что на ее месте могла бы танцевать сейчас она. Если бы не Олег, если бы не три месяца упоительного счастья и блаженства, за которые пришлось заплатить такой дорогой ценой! Хотя скажи Оксане, хотела бы она изменить свою жизнь, чтобы в ней не было Олега и тех трех месяцев их любви (а значит, и последствий от нее), не могла бы она ответить на этот вопрос.

Хоменко сидел в театре совершенно счастливый от близости к Оксане. И невидящими, растерянными глазами смотрел на сцену. Роман водил Оксану на балеты не менее одного раза в неделю и честно высиживал с ней рядом все три акта, а то и четыре. Правда, время от времени он выходил в фойе покурить – прямо во время действия, но тем не менее всегда исправно возвращался и снова пялился на сцену, старательно пытаясь вникнуть в происходящее. Сейчас, ерзая на стуле, он наклонился к Оксане:

– Ксюша, когда первый акт заканчивается?

Она разочарованно посмотрела на него.

– Нет-нет, мне очень интересно. Просто я хотел в буфете очередь занять. А то народу сегодня – потом не протолкнешься.

– Минут десять еще, – шепотом ответила Оксана, тяжело вздохнув.

– Тебе что взять? Пирожное, бутерброд, попить? – заботился Хоменко.

– Да бери что хочешь. Дай хоть немного посмотреть!

– Все-все. Мешать не буду. Смотри, Ксюшенька. – И Хоменко летел в буфет, чтобы «подкрепить» ее в антракте без очереди.

Когда во втором отделении артистка затанцевала цыганский танец, который некогда Оксана репетировала с Олегом, то несостоявшаяся балерина заплакала.

Хоменко растерянно взглянул на нее:

– Ксюша, ну ты чего? Тебе не нравится? Нормально же танцует женщина. А то смотри, если не нравится, можно и домой пойти. Чего же зря себя насиловать.

– Отстань, Роман, – беззлобно огрызнулась Оксана.

Роман раздражал суетливой заботливостью и готовностью выполнять любое ее желание. Еще до заключительных аплодисментов он первым помчался в гардероб, чтобы не стоять в очереди за одеждой.

– Тебе самому хоть понравилось? – спросила она его, когда они уже вышли на улицу.

– Ага. А когда этот мужик в колготках ее подхватил, ой, Ксюша, я думал, он ее уронит.

– Да, – задумчиво произнесла она. – Глисад – жэте, препарасьон – арабеск.

И партнер берет ее в арабеске. Действительно, неудачная поддержка.

Они вошли в метро. И там неожиданно Оксана села на лавочку, а когда подошел их поезд, не сдвинулась с места.

– Ты чего, Ксюша? – растерялся Роман.

– Я не поеду больше в общежитие.

– Почему? – сел рядом с ней Хоменко.

– Потому что… потому что. – И она, разревевшись, все рассказала Роману – и про недостачу, и про увольнение.

– Подожди, – сделался серьезным Хоменко. – Плакать сразу не надо. Давай-ка сейчас поехали к Ларину. Все ему расскажешь. Он мужик понятливый, чего-нибудь придумает.

– Да какой Ларин? Ты посмотри, который час! Работа уже давно закончилась.

– Что ты! Сейчас идут квартальные отчеты – начальство до одиннадцати-двенадцати ночи сидит по кабинетам. Так что давай руки в ноги – и пошли.

Ларин действительно оказался на работе. Он внимательно выслушал Оксану, которая рассказала о своих проблемах четко, спокойно, без слез. И, сам заварив чаю (секретарша была отпущена уже два часа назад), предложил его Оксане.

Нашлась и коробка конфет, и даже пирожные – правда, не очень свежие.

– Нет-нет, я сладкое не ем, – отказалась Оксана.

– Что так? Такая ведь стройненькая. Фигуру беречь еще рано, – улыбнулся Ларин. – Впрочем, я сам сладкое не ем, а так – держу для посетителей.

– А я сладкое всегда любила, но с детства приучила себе отказывать в этом, – сказала Оксана.

– Это из-за балетного училища? – спросил Ларин.

Виктор Андреевич заметил, как при упоминании училища девушка вздрогнула.

– Откуда вы знаете про училище? – тихо спросила она.

– Интересовался, – коротко ответил он.

– Зачем?

– Ну затем, что начальник должен знать о прошлом своих подчиненных. Может быть, чтобы лучше их понимать, а значит, и руководить. – Ларин обжигал губы горячим чаем, с интересом разглядывая сидящую перед ним девушку. – Вот мне, например, чрезвычайно любопытно узнать побольше о твоей прошлой жизни. Может быть, расскажешь?

Оксана тут же отодвинула свою чашку в сторону и быстро встала.

– Не надо копаться в моей прошлой жизни, – несколько грубовато сказала она.

– Хорошо, не надо, значит, не надо.

– Я пойду. Спасибо вам за все!

– Да не за что! – Он встал из-за стола подать девушке плащ.

Надев его, она развернулась попрощаться, и в этот момент Ларин увидел в ее глазах слезы.

– Извините, – с чувством неловкости произнесла Оксана, – что-то целый день глаза на мокром месте. Ничего не могу с собой поделать.

– Оно и понятно. Тяжелый день сегодня для тебя. Но теперь все будет хорошо.

– Спасибо, – она снова всхлипнула.

– Ну-ну, не надо плакать. – Он осторожно вытер своим платком ее слезы.

Ларин неожиданно для себя почувствовал к этой девочке жалость. Он вдруг понял, что в свои девятнадцать лет она – еще полуребенок – пережила уже достаточно. Об этом говорили ее глубокие, совершенно взрослые глаза.

«Глаза зрелой женщины» – так он подумал в тот момент.

Он наклонился и поцеловал ее на прощание в лоб, как ребенка. Но этот отеческий поцелуй вдруг вызвал в Оксане такую бурю чувств, что, не понимая, что она делает, девушка быстро обхватила Ларина за шею и стала целовать его в губы – сильно, страстно, горячо. Он вначале растерялся. У него и мысли не было о возможности каких-либо любовных отношений с девочкой, с которой у него была сумасшедшая разница в возрасте. Но потом, почувствовав силу ее желания, потянулся к ней уже сам.

Не думала об этом, входя в его кабинет, и Оксана. Просто в первый момент, когда поцеловала Ларина, она сделала это из чувства благодарности. Наверное, в тот момент ей хотелось, чтобы кто-то ее пожалел, сильно, по-мужски обнял. Она так устала нести ставший слишком тяжелый для ее возраста груз проблем. А когда Ларин ответил на ее поцелуй сильными губами – поцелуем опытного, зрелого мужчины, она почувствовала легкую сладкую судорогу вдоль спины к пояснице. У нее давно уже не было мужчин, и зов молодой, неудовлетворенной плоти дал о себе знать.

– Ты не будешь потом жалеть? – попробовал он остановить ее, еще когда они не перешли на диван.

– Нет, – медленно покачала головой Оксана.

Когда все было кончено и они, расслабленные, лежали на диване, он снова обнял ее, как ребенка, и спросил:

– Зачем? Зачем ты это сделала? – Ему хотелось сейчас услышать все что угодно, но только не слова – «из чувства благодарности».

– Не знаю, – удовлетворенно улыбалась она в темноте.

– Тебе было хорошо? – Ларин искоса посмотрел на нее.

Он мучился сомнениями в правильности того, что сделал, и при этом было предчувствие, что эта девочка входит в его жизнь надолго. Она обняла его легкими руками, и он все понял. Нет, она не легла сейчас с ним для того, чтобы остаться на работе. Это если и присутствовало в ее помыслах, то было не главным.

– Отвернись, – сказала она, и Ларин с радостью уловил, что она перешла с ним на «ты».

– Не хочу, – сказал он мягко. – Хочу смотреть на тебя. Ты такая красивая.

Оксана мылась в душе, который вместе с небольшим туалетом был сделан тут же, возле комнаты отдыха Ларина. Иногда, особенно в жаркие летние дни, Виктор Андреевич принимал холодный душ посреди рабочего дня, ощущая потом необходимый ему прилив бодрости. Пока он принимал душ после Оксаны, она оделась.

– Подожди, никуда не уходи, – появился он в полотенце перед девушкой, которая собиралась с ним распрощаться. – Уже поздно. Я отвезу тебя.

– Хорошо, но я на минутку. Выйду и сейчас приду.

Мысль о том, что там, у входа в административный корпус, ее ждет Хоменко, неприятно саднила у нее в мозгу. А может быть, уже и не ждет. Ведь прошло часа три с того момента, как она вошла в кабинет к Ларину.

Нет, она не ошиблась. Хоменко ждал ее.

– Ну как? Все нормально? – сразу спросил Роман.

– Все хорошо. – Оксана просто светилась.

– Я же тебе говорил, что Ларин – классный мужик.

– Да, классный, – думая о чем-то своем, с улыбкой проговорила Оксана.

– Ну что, идем домой? – спросил Роман.

– Нет, – сразу сникла Оксана. – В общем, ты иди. Рома, уже поздно. А меня отвезут.

– Что значит – отвезут. Кто отвезет? Да я сам тебя отвезу. Давай одевайся, и поехали.

Она отвела глаза и тихо сказала:

– Не надо, Роман. Оставь меня сейчас. И вообще… – Она, не договорив, замолчала.

Роман, приподняв ее за подбородок, внимательно посмотрел ей в глаза. И вдруг все понял, каким-то шестым чувством почуял – и про Ларина, и про то, чем они занимались сейчас в его кабинете.

– Лучше бы тебя уволили, – сказал он таким глухим голосом, от которого кровь застыла внутри.

Он развернулся и пошел от Оксаны прочь.

«Может быть, так оно и лучше? И никаких объяснений!» – подумала девушка, но на душе было нехорошо.

Оксана с трудом оторвалась от воспоминаний и снова прислушалась к разговору в кабинете. Все так же собранно и сурово излагал полковник Чернов:

– Есть данные, что на вокзалы и в аэропорты засланы террористические группы. Возможно, они состоят из одного или нескольких человек. В Москве им светиться вовсе нет смысла, поэтому они прибудут сюда именно сегодня. Скорее всего, перед самым отбытием Кантемирова.

– Ничего себе, – сказал Ларин. – Откуда у них-то такая осведомленность?

Чернов нервно похрустел пальцами.

– Есть у нас еще предатели, – начал он неопределенно, а потом вдруг приблизился к Ларину и почти зашептал:

– Есть у нас большое подозрение, что самому Кантемирову это покушение будет на руку.

– Как это? – не понял Ларин.

– Очень просто. Кантемиров знает, что охраны вокруг него – куда там президенту! И во время покушения с него и волос не упадет. Зато шуму будет – Кантемиров сразу герой.

– Ясно, – криво усмехнулся Ларин.

– Поэтому мы принимаем все меры к тому, чтобы была усилена проверка любого приходящего в Москву транспорта, включая поезда, – снова перешел на официальный тон Чернов. – Особенно поезда проверяются как таможенными службами, линейной милицией, так и нашими ребятами.

– Да уж, поезда сейчас шерстят вовсю, – впервые за все время разговора подал голос помощник Чернова.

Часть операции, касающаяся прибывающих в Москву поездов, лежала как раз на нем. В поездах ехали переодетые в штатское агенты, следили за всеми подозрительными личностями и сдавали их при первой же возможности линейной милиции или пограничникам.

Неожиданно что-то с грохотом упало в комнате для отдыха. Чернов осекся на полуслове. Замерли и помощники.

– Там кто-то есть? – спросил Чернов.

– Да так, – обреченно вздохнул Виктор Андреевич.

Но Чернов уже входил в соседнюю комнату. Следом за своим шефом туда двинулись и помощники.

– Здравствуйте, – виновато улыбнулась им Оксана.

"Хорошо, что еще одеться успела, – с некоторым облегчением подумал Ларин.

– И в порядок себя привести".

– Кто это? – бесцеремонно тыкнул пальцем в Оксану Чернов.

– Это кассир наш. Это своя, – сбивчиво заговорил начальник вокзала.

– Да вы в своем уме? – взорвался полковник. – Какая «своя»? Вы понимаете, о чем идет речь?

– Товарищ полковник, все будет нормально. Не волнуйтесь. Все хорошо! – побледнев, оправдывался Ларин. – Здесь ничего не было слышно. У нас отличная изоляция.

– Что она здесь делала? Почему тут находится? – продолжал разоряться Чернов.

Ларин вспыхнул и замолчал.

– Почему не отвечаете, когда я вас спрашиваю? – Леонид Константинович забыл, что он не на допросе.

Помощники уже давно дергали шефа за рукав и многозначительно улыбались, а тот все никак не мог понять щекотливость ситуации.

– А, елки! – наконец дошло до него. – Вот же блин! Ну вы, Ларин, даете! – с завистью оценил он завидную прыть своего ровесника.

Виктор Андреевич криво улыбнулся.

– Иди, Оксана, работай! – сказал он девушке.

– Вот именно, работай, – повторил ей Чернов и, повернувшись к Ларину, многозначительно подмигнул ему – мол, ты орел!

– Прекратите ваши подмигивания, – просипел Ларин. – Это моя невеста.

«Тем, кто дождется сегодняшнего вечера, я обещаю небольшой сюрприз. А тем, кто не дождется, – счастливого, пути».

– А это кто? – иронично спросил Чернов, кивнув в пустоту, но явно имея в виду голос дикторши. – Ваша жена?

– Артистка. Она у нас последний день работает, – стал оправдываться Ларин.

– Детский сад, – развел руками фээсбэшник.

Глава 31

ФАЛОМЕЕВ

Он видел, как толстуха подошла принять заказ.

– Двойной кофе и рюмку коньяку, – заказала фифа (для толстухи такие были фифами) и посмотрела в окно.

Заказывая, она не смотрела на официантку.

– Кофе и коньяк могут подать и в баре.

Официантку всегда раздражал этот тип женщин. Она старалась сдерживаться, чтоб не турнули, при ее комплекции не так-то просто найти хлебное место, но получалось не всегда.

– Милая, с утра я и так стоптала каблуки «по самое не балуйся», так что будь любезна, принеси, что заказали, а потом мы вместе подумаем, не съесть ли нам чего-нибудь сладенького. Не против?

Клиентка попала в самую точку. Толстуха фыркнула и пошла выполнять заказ.

Фаломеев, как водолаз, дважды глубоко вздохнул, зачем-то застегнул, а потом снова расстегнул пиджак и решительно направился к даме.

Та в ожидании заказа отчужденно смотрела в окно на привокзальную площадь.

Откровенно говоря, там не было ничего интересного. Ну машины… люди… гаишник выдавливает из транзитника стольник… Но не смотреть же на рожи командированных или пьяницу обалдуя, с утра жравшего шампанское в центре зала.

Она скорее почувствовала, чем увидела, как к столику кто-то подходит.

Кто-то, но точно не официантка. Наверное, тот смазливый хлыщ, что вязался еще в баре. Сейчас она его отбреет.

Надо же, садится…

Дама повернула к нему свое прекрасное, одухотворенное лицо с грустными темными глазами цвета несорванной сливы, с таким же голубым налетом, которого еще не касались пальцы. Вот в них мелькнула тень удивления. Вот приоткрылись чуть припухшие губы, и дама заговорила. Без гнева и иронии. С ним. С Фаломеевым.

Черт возьми, мелькнуло у дамы с некоторой долей обиды, не он. Не тот из бара… Придурок с шампанским. Мешки под глазами. Рубашка не первой свежести.

Щетина. Все ясно. Лицо простое. Крутят его наверняка местные девки, и не может, бедолага из Уренгоя, до югов добраться. Пожалеть некому. А пожалеют – еще хуже – привяжется, как собачка.

Какие у нее ровные и белые зубы. Не зубки – зубы. Терпеть не мог Фаломеев мелких, часто-часто посаженных зубов. Чисто у грызуна какого. А руки? Ну вспомни, Фаломеев, боже ж ты мой, кто сказал – пара лебедей?

Все-все, до самой мелкой черточки в ее лице разглядел сибиряк. Такие или примерно такие мысли рождались в головах этой пары, сидящей у окна. Между тем разговор проистекал совсем не так и не о том, о чем они могли в это время думать.

Он. Вы только не гоните меня сразу. Я уйду и не буду вам мешать. Сам я из Нягани. Это далеко. Это вам ни к чему даже знать. Я вот о чем, я… Хотите я вам вас опишу? Вам ведь много раз говорили, что вы красивы… Нет-нет, все это правда. Но, видите ли, есть правда от тонкого и изощренного ума, а есть – от сердца. Я в Нягани всем расскажу о вас…

Она. Не стоит. Мне нужно побыть одной. Понимаете? Спасибо за красивые слова и, надеюсь, чувства. Но вы меня поняли? Сегодня не тот день. Прощайте.

Он. Два слова.

Она кивнула.

Он. Я вам только про глаза скажу. Хотите?

Она. Красивый разрез, необычно темно-голубые?..

Он. Нет. То есть да. И это тоже, разумеется… Они у вас усталые.

Она. Естественно. С шести утра на ногах. Две экскурсии.

Он. Нет, вы меня не поняли, НЕ ТАК – усталые.