Москва

Когда Люба, секретарша Гуровина и по совместительству курьер, привезла материал из московского бюро Ти-эн-эн, Крахмальников уже набросал план освещения трагедии в Питере.

Работало сразу несколько бригад. Одна покатила в Питер, везя с собой спутниковую тарелку. Задача этой группы не крутиться под ногами у Никитина, а заняться самостоятельным расследованием. МЧС, МВД, ФСБ — вот их поле деятельности. В Москве бригады дежурили возле Госдумы, чтобы вылавливать видных депутатов и снимать их комментарии происходившего. Еще одна бригада шерстила архивы: надо было найти аналоги в истории России и зарубежья. А последняя моталась по московским специалистам-метростроевцам, выясняя возможные причины трагедии.

Конечно, в Питер надо бы послать еще людей, чтоб брали интервью у родственников. Но Гуровин и так со скрипом подписал одну командировку. Придется Никитину и москвичам покрутиться на два фронта.

С завтрашнего дня Крахмальников решил ввести сетку ежечасных экстренных выпусков.

Остальные каналы освещали трагедию очень сухо. Картинку почти не давали. А уж о подоплеках аварии и намека не было. Тут могло быть две причины — или плохо копают, или им сказали цыц. Скорее всего, второе. Слава богу, у “Даивера” никаких цыкалыциков не было.

— Так, ребята, брейн-сторм, — специально выговаривая английские слова с рязанским акцентом, сказал Крахмальников, после того как всем отделом просмотрели никитинский материал. — Есть свежие головы?

Мозговую атаку они устраивали не так часто. Только в экстраординарных случаях. А это был случай наивысшей категории.

— Мюзикл “Метро” надо взять, — выдала идею Долгова.

Это на первый взгляд абсурдное предложение понравилось всем.

— Отлично. Антон, займись.

— Я не понял, — виновато улыбнулся Антон Балашов. — При чем тут мюзикл?

— Снимешь самые лихие и веселые фрагменты. Может, там песенка какая-нибудь есть о метро.

— Зачем?

— Контраст, — шепнула Балашову Ирина.

— А-а…

— Дальше, — обвел взглядом своих сотрудников Леонид.

— Московских метростроевцев можно снять.

— Антон, сделаешь?

— Есть.

— А что с заставкой?

Для репортажей и материалов о питерской трагедии было решено сделать специальную заставку.

— Компьютерщики принесут с минуты на минуту, — ответила Долгова.

— Ирина, тебе надо готовить хороший комментарий. Ну ты это умеешь. Знаешь, минут на пять.

— Уже делаю. Завтра покажу.

— Еще предложения?

— Леонид Александрович, самое главное — их спасают? — напомнил Лобиков.

— Да, бригада пробивается. Оэртэшники обещали мне слить репортаж. Настригите из него самое важное.

— А я бы постоянный корпункт поставил у МЧС, — сказал Лобиков.

— И я бы поставил. Но нас туда не пускают. Костя и то через Шойгу договаривался.

— Эрнст?

— Да.

— А вы?

— А я не смог.

— Ну, блин, дела-а, — протянула Житкова. — Что-то там поганое-поганое.

— М-да… Мы еще нанюхаемся дерьма, — сказал Лобиков и поморщился.

— Не обязательно — зальют все парфюмерией, — возразила Житкова.

— Ребята, — Крахмальников закрыл папку, — я вас пугать не хочу…

— Уже испугали, — перебила Долгова.

— ..Но мы сейчас одной ногой наступили на мину. Если рванет — костей не соберем.

— Это вы нам говорите? — округлила глаза Житкова.

— Я должен был сказать.

— Не надо, Леонид Александрович, испугали бабу толстым х…м, — зло проговорила Долгова. — Это ваши там наверху заморочки, а наше дело маленькое — быть правдивыми.

— Вот за что я тебя люблю, так это за изящную словесность, — улыбнулся Крахмальников. — Ну тогда погнали, журналюги!

Сотрудники задвигали стульями, стали расходиться.

— Леонид Александрович, я так с этим мюзиклом и не понял, — подошел к Крахмальникову Антон Балашов.

— И вас, Антон, я люблю. За вечно свежую голову!

Питер

Вдоль одного вагона они еще с грехом пополам протиснулись, но следующий просто принял очертания тоннеля, и пути вперед не было. А вода все сильнее и сильнее устремлялась в новое для нее русло. Теперь струи с силой били в бетонное основание, и отлетающие от него брызги сверкали в луче фонарика, но, как показалось Денису, это сверкание становилось все менее ярким.

— Кажется, батарейки садятся, — сказал он.

— Не жги много, — посоветовал Слава. — А в фотике такие же?

— Вроде да.

— Ладно, придумаем что-нибудь… Знаешь, а нам придется нырять.

— Как это?

— Видишь, как вагон расперло? А штольня боковая — за ним. Как раз на переходе в следующий. Так что лезем под вагон. Рама-то черта выдержит, поэтому сточный желоб не накрыло. Вот только он уже полон воды, если его еще и песком не замыло. Так что полезай Денис первым.

— А ты как? Тебе же нельзя на ноги опираться!

— Ничего, приспособлюсь как-нибудь. Только бы не вырубиться мне. Похоже, и у меня батарейки садятся.

— Как же вы с открытой раной в воду полезете? — испугалась Наташа.

— А что, есть другие варианты? Не боись, девушка. Я ее уже пару раз, уж извините, продезинфицировал. Уринотерапия так сказать. А потом, говорят, от холодной воды сосуды сжимаются, — глядишь, и остановится моя кровушка. Кстати, у тебя еще есть кульки в сумке? Нужно упаковать аппарат и “пушку” — это все еще может пригодиться.

Желоб и вправду был залит водой, которая тугим ручьем текла как раз в ту сторону, куда предстояло ползти жертвам катастрофы, — в нижний излом тоннеля. Оттуда наискось вверх, как обещал Слава, отходила штольня, ведущая в старый тоннель и на волю, к воздуху и свету. Течение было настолько сильным, что даже по этому слабому уклону можно было перемещаться без особых стараний. Главное — стараться держать голову над водой, так чтоб не захлебнуться, и при этом не ударяться о различные металлические детали под брюхом вагона.

Денису было относительно легко. Он полз, упираясь в скользкое дно вытянутыми руками, и время от времени сжимал зубами фонарик, который держал во рту, чтобы осветить на мгновение дорогу впереди. Слава двигался спиной вперед, забрасывая руки на бортики желоба и подтягивая свое почти плывущее полутело. Маленькая Наташа, плача от холода, усилий и страха, умудрялась даже идти, согнувшись в три погибели, — ей казалось, что она так меньше вымокнет, да и руки — основная ценность любого музыканта — будут целее.

Денис вдруг услыхал ее короткий вскрик и остановился.

— У? — спросил он, не выпуская изо рта фонарик, и сразу все понял: “афганца” между ними не было.

Хованский отложил фонарь на полушпалу, возвышающуюся над потоком, и нырнул. Он скользнул руками по лицу с приоткрытым ртом, ухватил ворот камуфляжной куртки и рывком вытащил тело на поверхность. Слава не дышал, но пульс на его холодном мокром запястье прощупывался. Денис пытался, обхватив туловище, резкими движениями сжать грудную клетку, чтоб вытолкнуть воду из легких, но это ему не удавалось, потому что Слава при этом как бы сидел.

Тогда Хованский встал на четвереньки.

— Наташ, я сейчас поднырну, а ты положи его мне на спину лицом вниз. Справишься? Только быстрей, потому что мне тоже дышать нужно.

Девушка справилась. Денис рывком привстал, тело калеки, зажатое между спиной Хованского и днищем вагона, дернулось, и Слава, закашлявшись, исторг струю воды прямо на шею спасителя. Денис посадил его себе на колени и попытался привести в чувство, но тот только надсадно хрипел и мотал головой.

Хованский пожалел о водке, которую они уступили панкам, стараясь предотвратить конфликт, и вдруг вспомнил об аптечной склянке спирта, что вез на работу для отмачивания переплетной кожи. Он подтянул к себе сумку, нащупал склянку, вынул зубами пробку — рука удерживала Славино тело — и влил обжигающую жидкость в его открытый рот. “Афганец” глубоко сипло вздохнул и довольно внятно произнес:

— Бля! Спирт…

— Ну ты нас и напугал, ныряльщик, — сказал Денис. — Я уж думал, что мы с Наташей вдвоем остались.

— Рано хоронишь, я еще вам пригожусь, — ответил окончательно пришедший в себя Слава.

— Давай-ка цепляйся за мою шею.

— Согласен. Самому мне уже невмоготу что-то. Но уже через пару метров пути Слава громко застонал.

— Черт, не могу так! Культи как раз в твою поясницу тыкаются — боль адская!

— Так, — решил Денис. — Переворачивайся на спину, смотри не свались. Наташа, а ты возьми мой шарф и привяжи его под мышки ко мне. Только не стягивай сильно.

После нескольких попыток девушке удалось захлестнуть вокруг двух тел и завязать крепким узлом длинный “артистический” шарф Дениса, которым он так гордился и с которого сдувал пылинки там, наверху, и маленькая группа снова двинулась вперед.

Наконец они миновали вторую колесную тележку, для чего Денису пришлось поднырнуть с живой ношей на спине, и в свете фонаря засветился поток воды, падающий на сцепку. Под него им пришлось вылезать из-под поезда. За сцепкой желоб был заполнен темной массой из песка, глины и кусков бетона, уходящей за днище и стенки вагона, словно тело плотины, так что это было непреодолимым концом их пути.

— Посвети вправо, — попросил Слава совсем уже слабым голосом. — Что видишь?

— Углубление и что-то вроде ворот решетчатых.

— Вышли, значит. Теперь только бы открыть эти долбаные ворота — за ними подъем и выход.

Они выбрались на служебную дорожку и осмотрелись. Со стороны, куда они только что ползли, на тоннель наступала сплошная стена той же массы, что запечатала пространство под вагоном. Хованский сфотографировал вывал. При вспышке показалось, что стена эта дышит, напрягшись, словно огромный черный зверь перед прыжком. Потом Денис зажег фонарик, чтоб рассмотреть ее подробнее, и тут что-то ярко отразило луч и даже пустило зайчик света на стенку смятого вагона. Денис потянул это что-то, и в руке оказалось зеркало заднего вида с кронштейном из довольно толстого металлического прутка. Кронштейн был перекручен, словно проволока.

— Та-ак, стало быть, впереди полный амбец, — констатировал Слава, увидев это свидетельство катастрофы. — Поезд влетел в вывал и запрессовался в нем, как анкер в стенке. Никого там уже нет. Кого не убило сразу, тех этой пастой задушило. — Он указал рукой на “живую” стенку. — Ладно, царствие им небесное. Как двери-то откроем? Смотри, замчище какой.

— Дай я этой штукой попробую, — предложил Денис и попытался остатками кронштейна сломать замок, но ему не удалось.

— Нет, тут нужно по-другому, — сказал “афганец”, доставая пистолет. — Наталья, ты отойди подальше, а ты повернись, чтоб мне с руки было, — попросил он Дениса.

Освещая слабеющим на глазах фонариком дужку замка, Слава приставил к ней ствол пистолета и нажал на курок. Раздался грохот, и срикошетившая пуля звонко чмокнула стенку вагона. Замок остался невредимым.

— Черт, это только в кино менты с трех метров замки открывают, — разозлился Слава. — Попробую еще раз.

На этот раз он прицелился не в дужку, а сверху вниз в корпус замка, чтоб сдернуть его с толстой неподатливой железяки. Замок слетел только после третьего выстрела подряд. Звуки пальбы возвращались гулким эхом из черной пасти штольни за решеткой и сливались в один сплошной гром. Этого тоннель уже не выдержал: когда Денис, пропуская Наташу первой в спасительную темноту штольни, открыл решетчатую створку ворот, потревоженная стрельбой стена аморфной массы за его спиной вздохнула и прорвалась, как гигантский нарыв, смесью воды, песка и кусков искореженного бетона. Крюк арматуры, торчащий из одной из этих глыб, вцепился в куртку “афганца”, все еще крепко привязанного шарфом к спине Дениса, и поток увлек их обоих в просвет между вагонами, откуда они совсем недавно выбрались наверх.

Хованский судорожно ухватился за открытую им створку, чувствуя, как стали разжиматься слабеющие от холода и непомерного груза пальцы. Наташа бросилась было к ним, но Денис закричал;

— Уходи, уходи назад! Смоет.

Они висели в потоке омывающей их грязи и стонали. Денис — от неимоверного напряжения, а Слава — от боли в животе, пронзенном сквозь куртку стальным крюком, и собственного бессилия. Он нашарил в кармане нож-выкидушку.

— Прощай, браток. Найди наверху мать Славки-“афган…”, — раздалось позади Хованского, и он ощутил внезапное облегчение в пальцах.

Перерезанный шарф перестал давить на грудь и угрем соскользнул в поток густой жижи. Денис подтянулся и взобрался на решетку. Переступая по ее ячейкам и ежесекундно соскальзывая, он добрался до стены, спрыгнул на сухое пока еще дно штольни и, обессиленный, припал к Наташе, которая стояла с фонариком в руке и, немая от ужаса, наблюдала все происшедшее.

— Он меня… Асам… Он меня… Второй раз уже… Спас… А сам… — прерывисто дыша, пытался высказать Денис все, что думал о человеке, поведшем их к спасению и погибшем за них.

Они оба как подкошенные опустились на ледяное дно штольни, продуваемой выдавливаемым из тоннеля воздухом, и молча просидели несколько минут, а может часов, обнявшись и погасив фонарик — словно справляли поминки по своему спасителю.

Очнулся Денис оттого, что пальцев его безвольно опущенной руки коснулось что-то живое и мохнатое, и тут же вскрикнула Наташа:

— Ой, кто-то меня задел! Крыса! Сейчас укусит! Они вскочили, затопали ногами. Хованский зажег фонарик. По дну штольни действительно пробегали, поблескивая мокрыми спинками, крупные, размером с месячного котенка, грызуны. Их светлые хвосты волочились по полу, оставляя на нем темные дорожки.

Но Наташа напрасно боялась укуса — крысам было не до них. Они спасались точно так же, как люди, указывая им верное направление к спасению.

Денис коротко мигнул вспышкой вслед зверькам, чтобы осмотреть дорогу впереди. Штольня поднималась под небольшим углом. Посередине ее вогнутого пола была проложена узкая дорожка, сваренная из металлических прутков и напоминающая стремянку, упавшую на землю. По ней-то и предстояло подниматься наверх. И чем скорей, тем лучше, потому что их ног уже стали касаться всплески поднимающейся воды.

— Мы пойдем в темноте, — сказал Денис. — Нужно беречь батарейки. Дай мне конец твоей косынки и ступай за мной. Если я упаду или куда-нибудь провалюсь, ты успеешь остановиться.

— Нет, ты уж не падай больше, пожалуйста, — у меня сердце не выдержит.

— А ты тогда рванулась к нам, чтобы помочь? Думаешь, справилась бы?

— Нет. Я просто хотела прыгнуть сразу за вами. Чтоб не мучиться…

— Глупенькая. Всегда нужно биться до последнего, даже если ты осталась одна. Помнишь историю про двух мышей в банке со сметаной?

— Я буду помнить всю жизнь историю про двух людей в тоннеле с мышами, точнее, с крысами. Если мы выживем, конечно.

— Ну вот, говорят, надежда умирает последней. А по-моему, последним умирает чувство юмора. Значит, ты не безнадежна. И шагай уверенней — крысы бегут не по этой лесенке, а по гладкому полу. Так что тебе нечего бояться.

Подъем был не круче, чем у пандусов для инвалидов, которые стали появляться в некоторых питерских подземных переходах, но Наташа с Денисом быстро устали. Во-первых, потому, что идти пришлось в полной тьме, и они спотыкались буквально на каждом шагу о металлические прутки. Во-вторых, они вымотались от предыдущих испытаний, и единственное, о чем мечтал каждый из них, — это лечь и заснуть. В-третьих, оба были абсолютно мокрыми. Вода все еще стекала с их одежды, и обдуваемая потоками воздуха из тоннеля промокшая ткань постепенно превращалась в леденящие латы, сковывающие и без того дающиеся с трудом движения, обжигала холодом.

Денис понял, что долго им не продержаться. Словно в подтверждение его опасений, сзади раздался тяжелый вздох, и косынка в его руке свободно повисла.

Денис зажег фонарик. Наташа лежала на полу с открытыми глазами. Значит, она не потеряла сознание, а просто обессилела.

— Денис, — чуть слышно прошептала она, — давай сделаем так: я тут полежу немного, а ты пойдешь один, доберешься до людей, и вы придете за мной. А я только немного посплю. Ну совсем чуть-чуть.

— А крысы? — решил он напугать ее.

— Ты же сам сказал, что им не до нас.

— А если вода поднимется сюда?

— Тогда я встану и пойду за тобой.

— Нет, ты встанешь сейчас, и мы пойдем вместе. Порознь в таких ситуациях погибают, понимаешь? Пока мы вместе, каждый из нас идет ради другого. Врозь же человек отвечает лишь за себя и перестает бороться. Черт возьми, ведь не даром же Славка жизнь за нас отдал! Вставай, ну!

Последний аргумент заставил Наташу послушаться, и она снова побрела в темноте, но конец косынки в руке Дениса стал натягиваться все туже и туже. Вскоре он уже тащил девушку за руку, чтоб она не потеряла равновесия. Потом и это перестало помогать, и Наташа мягко упала на холодный бетон, даже не вскрикнув.

Еще одна бесценная вспышка фонарика осветила ее осунувшееся лицо с сомкнутыми веками и полуоткрытым ртом, из которого вылетали редкие, почти совсем прозрачные клубочки пара — заметно холодало. Все усилия Дениса привести ее в чувство не увенчались успехом. Тогда он в несколько приемов, как когда-то на студенческой халтуре — мешки с картошкой, взвалил тело девушки на плечо и тяжело зашагал вперед и вверх, изредка помигивая фонариком. Упасть с такой ношей, становящейся ему почему-то все дороже, он никак не мог.

Екатеринбург

— Хватит бухать, — рявкнул Тима, обводя товарищей тяжелым взглядом. — Не для того собрались.

У Вани Болгарина дрогнула рука, и он послушно поставил на стол стопку с недопитой водкой. Алик и Бык торопливо опустошили свои стаканы.

— Итак, что мы имеем на сегодня? — вопросил Тима. — Мы имеем один отсос. Неделю назад на меня вышел Гуровин. Плачет и просит денег.

— Хрен ему, — перебил его Миша Бык. — На хер нам этот канал?

— Не перебивай, когда старшие говорят, — не глядя на Быка, сказал Тима. — Канал мне по фигу. Мне нужны бабки.

Он замолчал. Над столом нависла долгая пауза. В зале народу было немного: мода на посконно русские рестораны среди состоятельных людей постепенно проходила. Здесь, правда, по-прежнему праздновали пышные свадьбы и юбилеи, но в будние дни посетителей становилось все меньше и меньше. Бизнесменам надоели расстегайчики с грибами и суточные щи, они теперь питались по науке — берегли здоровье, которого на их короткую жизнь и так хватало с лихвой.

Сегодня у ресторанной обслуги праздник. После длительного перерыва в “Коромысло” заявилась компания Тимура Пинчевского.

Заказ был широким: водка, икра, расстегаи с грибами, рисом и яйцом с гречневой кашей, фаршированная щука, потрошки, квашеные овощи, мясо по-купечески, пирог с вишней.

Славный белокурый мальчик запел: “Созрели вишни в саду у дяди Вани. У дяди Вани в саду созрели вишни…"

— А дядя Ваня тетю Груню моет в бане, а мы под вечер погулять как будто вышли… — подхватил Алик Учитель, еще в школьные годы получивший прозвище Тичер.

Тимур поморщился. Несмотря на то что половину своей жизни он провел в кабаках и еще треть — на нарах, он не любил ни блатного жаргона, ни уличного фольклора, ни дешевой ресторанной музыки. Честно говоря, это была заслуга Гарика — тот все-таки был человек со вкусом.

И Тичер, и Ваня Болгарин, и Миша-Бык — все они относились к Тиме с почтением и страхом. И только Гарик позволял себе не просто иметь собственное мнение по всем вопросам, но еще и перечить Тимуру. Впрочем, Гарика среди них уже не было.

Белокурого мальчика на эстраде сменили танцовщицы в суперминисарафанах а-ля рюс. Они синхронно и высоко задирали ноги, отплясывая нечто среднее между барыней и канканом. Их не правдоподобно большие кокошники пускали в зал солнечных зайчиков.

— Пора подбирать концы, вообще кончать со всеми этими делами, — продолжил Тима. Все согласно закивали.

— Политика — все это фигня. Свои люди в Думе — выдумка Гарика. Нам не нужны там свои люди. Мы должны выкачать сколько можно и лечь на дно. Мне ни к чему друзья губернаторы и президенты.

— Я тогда еще говорил Гарику, что отмыть бабки можно и без всякого телевидения… — с готовностью подхватил Алик Учитель.

— Я еще не закончил, — опять-таки не глядя на него, перебил Тима. — Мы закроем “Дайвер-ТВ”, это ежу понятно. Но не в этом дело. Я хочу получить с Казанцева свои акции.

Ваня Болгарин заерзал на стуле.

— Слушай, Тима, — робко сказал он. — Ну его к хренам собачьим. Опять мочилово?

— Нет человека — нет, проблемы, — отрезал Тима. — Казанцева надо наказать.

Официант принес дичь. Пока он менял блюда, все молчали. Но не только потому, что посторонним не стоило слушать их разговоры. Всем стало страшновато от слов Тимы. Все знали, что это значит.

Тима уже не чаял получить назад свои деньги — он искренне считал долю Гарика своей. Но если он спустит Казанцеву, то его авторитет станет равен минусовой величине. “Шестерки”, которые теперь мрачно сидели за столом, просто перестанут его уважать.

— Казанцева надо наказать, — упрямо повторил Тима после ухода официанта. — Но есть одна загвоздка.

— Какая? — спросил Миша Бык.

— Он исчез.

Питер

Все-таки Денису везло сегодня. Он же мог зажечь в очередной раз фонарик всего лишь на пару шагов позже — и тогда не заметил бы черного провала в правой стенке штольни. Денис направил туда неяркий лучик и осветил нишу шириной, глубиной и высотой метра два. У ее задней стенки стоял фанерный двустворчатый шкаф, а перед ним — небольшой стол и пара стульев на металлических трубчатых ножках. Очевидно, это помещение было подземной комнатой отдыха, где работающие в штольне люди могли присесть ненадолго перекусить и перекурить.