Питер

У станции поднялся ажиотаж, вызванный появлением кортежа черных “Волг”. Раз “Волги”, — значит, приехал не Хозяин, позволявший себе шестую “ауди”, а его заместитель-патриот. Валера поспешил к полукругу журналистов, где Чак для него забронировал место. Но представителям прессы не повезло: Ломов лишь махнул рукой и прошел за работниками метрополитена внутрь. Журналистов вниз не пустили, и они продолжали терпеливо ждать под противным холодным питерским полудождем-полутуманом, согреваясь кто как мог.

Получасовое ожидание оказалось не напрасным. Василий Палыч изволили произнести несколько пустых слов о тяжелых временах, о росте числа техногенных катастроф, связанных с техническим прогрессом, о человеческом факторе и низкой дисциплине эксплуатационников, об утрачиваемых трудовых традициях славного питерского пролетариата. Обведя строгим взглядом объективы камер, вице-мэр посоветовал не спешить с выводами до результатов работы комиссии, уже созданной по распоряжению Хозяина.

— В подобных ситуациях принято начинать с соболезнования семьям, но вы заметили, что я не сделал этого, — сказал он под конец. — Рано, подчеркиваю, рано соболезновать! С пассажирами поезда, оказавшимися временно изолированными от внешнего мира, поддерживается связь, мы готовим площади для их приема после спасения, где будет обеспечено медицинское обслуживание и горячее питание. Не такие уж катастрофические последствия аварии для встречного поезда, оказавшегося в аналогичных условиях, позволяют нам надеяться на благополучный исход и для этого состава. Сейчас мобилизованы все силы на оказание помощи людям, попавшим в беду. А компетентные органы разберутся, кто и в чем виноват. И хочу на прощание пожурить наших местных журналистов: негоже, господа четвертая власть, узнавать о питерских событиях из Москвы. — Ломов несколько игриво погрозил пальцем.

И в этот момент к нему рванулась старуха с глазами боярыни Морозовой — мать Славки, калеки-метростроевца:

— Что ж ты брешешь нам, боров сытый! Какая там может быть связь, когда людей завалило? Ты же сам это метро чертово строил! Гнали как на пожар, а заполыхало только сейчас! Кто мне сына вернет?!

К ней тут же подбежали дюжие молодцы, один из них огромной ладонью зажал женщине рот, а двое других сомкнули перед ней свои могучие спины, так что ни одна из камер не смогла заснять, как ее тащат в сторону милицейского автобуса.

— Вот в чем проявляется напряженность ситуации, господа, — нашелся Ломов. — Я с пониманием отношусь к истерике этой несчастной женщины и даже с благодарностью. Она напомнила мне, что я не сказал об очень важной вещи. В стрессовой ситуации гражданам крайне необходима психологическая помощь. Мы организовали ее силами врачей районной поликлиники. Так что любой из вас без всякой предварительной записи может прийти и бесплатно получить консультацию или лечение у специалистов. И последнее. Честно признаюсь, что мне не советовали об этом говорить наши компетентные органы. Мне запретил, наконец, об этом упоминать наш уважаемый мэр, но я пойду на нарушение, чтоб исключить подобные безответственные выступления с обвинениями. Короче, есть мнение, товарищи, что в сегодняшнем ЧП прослеживается явный чеченский след.

— Господин вице-мэр, вы имеете в виду взрыв машины Бобошина или аварию в метро? — задал вопрос Никитин.

— Что касается пожара и взрыва в гараже господина Бобошина, то я не о нем. В этом должна еще разобраться милиция. Конечно же я имел в виду метро. Хотя и в первом случае не исключено участие криминальных структур из лиц кавказской национальности. Так что не вижу разницы.

— Разница есть, господин вице-мэр. За Бобошина на кавказцев обидятся лишь его братки, а за метро народ начнет их рвать.

— Не к лицу журналисту пользоваться подобным лексиконом, господин… — Ломов вгляделся в кубик на микрофоне, который держал Чак. — Господин “Дайвер”. Впрочем, я вижу по названию канала, что с русским языком вы не в лучших отношениях!

На полпути к машине Ломова перехватил угодливо улыбающийся Лева. Мужчины пожали друг другу руки и пару минут о чем-то беседовали, после чего вице-мэр уехал, распугивая толпу воем сирены и синей мигалкой.

— Ну что выяснил на правах старого знакомого? — ухватил Валерий за рукав пробегавшего мимо Ильина.

— Зря ты, старик, влез со своим вопросом. Василий Палыч — настоящий мужик. Про вас расспрашивал. Сказал, жалеет, что сорвался. Объяснил, что у него проблема с сыном — загулял парень, вместо того чтоб на юриста учиться.

— Зря, говоришь? Ну-ка нахмурься. А теперь повернись в профиль. Ну точно! Ты!

— Ты о чем, Валер?

— Фоторобот твоего лица кавказской национальности уже висит в милиции — мы заезжали туда, — не моргнув глазом загнул Никитин. — И брови те же, и глаза. А уж шнобель!..

— Вот видишь — шнобель! Какой же я кавказец?

— Так ментам все равно. Лишь бы черный да носатый был — схватят, вломят, потом уже разберутся. А на улице еще и пьяные блондины добавят. Вот почему я влез. Лева, — сказал на прощание Никитин.

— И чего ты высунулся? — проворчал Виктор, когда они сели в машину. — Теперь кислород нам перекроют.

— Ничего, ничего. Это я им немного дыхание сбил, как в боксе. Пусть чуть подергаются, — глядишь, и откроются слегка. Чую я, что эта авария неспроста. Старуха-то какая попалась! А насчет кислорода ты прав — нужно срочно лететь на Чапыгина. Там теперь не протолкнешься на перегонку в Москву, а нам кровь из носу нужно попасть в вечерний выпуск. На этот раз даже монтировать не будем — не до того.

— А на завтра что намечено? — поинтересовался Чак.

— Завтра с утра попробуем навестить Копылова. А сейчас — по коням!

Москва

Крахмальников приехал на студию через полчаса после эфира утренних новостей. В машине по дороге от логопеда, как мальчишка, повторял скороговорки и ужасно злился, если не удавалось.

Итак, сегодня два дела — Гуровин и жена. Ну о жене потом, а Гуровин — вот он, слышен из-за двери его кабинета железный голос Загребельной, — значит, кого-то вызвали на ковер. Сам Гуровин никогда и никого не отчитывал. В худшем случае он мог сорваться и накричать. Но чтоб методично, иезуитски выговаривать — никогда. Глаза начинал прятать, сбивался, махал рукой: дескать, идите, потом.

Эту грязную работу за него делала Галина Юрьевна Загребельная. Должность ее на студии была какой-то могучей тайной. Могучей потому, что никто даже не решался ее разгадать. Галина Юрьевна была, пожалуй, заместителем начальника по идеологической работе, замполитом, комиссаром — других функций она не исполняла.

Крахмальников толкнул ногой дверь и вошел в кабинет.

Огненные стрелы Загребельной были направлены на Ирину Долгову. Та стояла, гордо глядя в окно, Гуровин делал вид, что ищет что-то в столе, а Загребельная прохаживалась между ними, закругляя давно, очевидно, начатое предложение:

— ..Заслуженный с таким трудом нашим коллективом и теперь по вашей милости подвергшийся риску в один момент превратиться в ничто, в обидные словечки “утка”, “желтая пресса”, “журналюги”, “акулы пера и объектива”.

На входящего Крахмальникова обернулись все. И мизансцена тут же изменилась.

Долгова воззрилась прямо в лицо Гуровину, Загребельная села в уголок, а Яков Иванович махнул рукой:

— Ладно, Ирина, идите…

— Да нет уж, останьтесь, — сказал Крахмальников.

Долгова была его лучшим редактором. Он завтра же мог оставить на нее свой информационный отдел. Гуровин об этом прекрасно знал. Они давно договорились — есть на студии “священные коровы”, которых никто трогать не смеет. Если Ирина лажанется, с ней поговорит сам Крахмальников. А тут вон какая картинка — “Допрос партизана”. Ну что ж, тем лучше, это еще один повод выдать Гуровину все.

— Что случилось, Яша? Садись, Ирина, что это тебя, как девочку, поставили на ковер? — Крахмальников и сам опустился в кресло.

Долгова выразительно посмотрела на Загребельную и села рядом с Крахмальниковым.

— Лень, а я тебя так жду, — хлопнул пухлыми ладошками Гуровин. — Давай мы это потом обсудим. Сейчас есть дела поважнее.

— Давай, Яша, будем обсуждать по очереди. Ирина здесь. Вы, кажется, ее отчитывали? Я хочу знать, в чем провинился работник моего отдела, — нажал на слове “моего” Крахмальников.

— Ну ладно, — тяжело, вздохнул Гуровин и бросил взгляд на Галину Юрьевну. Загребельная приосанилась.

— Понимаете, Леонид Александрович, наш канал всегда славился тем, что давал только строго проверенную информацию. Мы еще не проиграли в суде ни одного дела по защите чести и достоинства. А в сегодняшних утренних новостях был подан сюжет о ленинградском пожаре. Почему-то его поставили первым, дали десять минут…

— Нет такого города, — поправил Крахмальников.

— Что? — не поняла Загребельная.

— Нет города Ленинграда.

— Ну да. Петербург. Так вот в этом сюжете…

— А что за пожар?

— “Бобохины палаты” сгорели, — пояснила Долгова.

— Сильно, — усмехнулся Крахмальников. — И что?

— И там еще глухо так, с непонятными намеками прозвучала информация о поезде метро.

— Что за поезд?

— Первый утренний поезд…

— Дескать, он пропал.

— Что? Поезд пропал? — завертел головой Крахмальников.

— Да в том-то и дело! — вскинул руки Гуровин. — Мне тут Никитин звонил, есть у него какие-то подозрения. Я ему сказал: пошустри, разузнай. А он прислал сюжет, где уже и прямым текстом.

— А Долгова этот сюжет выдала в эфир! — воскликнула Загребельная.

Крахмальников уже не слушал. Он посмотрел на часы, вскочил и забегал по кабинету, заглядывая под бумаги, книги, бесцеремонно отодвигая Загребельную.

— Ты что ищешь? — спросил Гуровин.

— Сенсор где? У тебя телевизор работает? Сейчас на РТР новости пойдут.

Гуровин вынул пульт из ящика стола и включил “Сони”.

Крахмальников в это время уже нажимал кнопки телефона.

«…Но сначала об основных событиях дня, — раздался голос дикторши РТР. — Чрезвычайное происшествие в Петербурге…»

— Алло, Валера? Это Крахмальников. “…Визит немецкого канцлера в Москву…"

— Да, Леонид Александрович.

— Что накопал?

— Много интересного. Я сейчас еду перегонять вам новый сюжет.

— Когда получим картинку?

— Двести человек там, Леонид Александрович. А картинка будет минут через десять.

«…Скандал в Северо-Атлантическом блоке…»

— Что случилось? Тебе люди нужны?

— Пока не знаю…

«…Сегодня в пять часов утра отправившийся со станции “Северная” поезд Петербургского метрополитена…»

— Я перезвоню, Валера.

Крахмальников бросил трубку и уставился в экран.

Тут же обернулся к Ирине:

— Закажи мне монтажную и приготовь никитинские сюжеты. Он сейчас перегонит свежак. Долгова побежала исполнять.

— Гуровин кивнул Загребельной: дескать, исчезни. Та тоже умчалась.

Когда сдержанная информация про катастрофу закончилась — на РТР она заняла всего полторы минуты, причем видеоряда не было никакого, — Крахмальников выключил телевизор и снова схватился за телефон.

— Погоди, Леня, — остановил его руку Гуровин. — Чего ты порешь горячку? Давай все обсудим. Сядь.

Крахмальников присел на краешек кресла.

— Я думаю, надо туда бригаду послать и дать им спутниковую тарелку.

— Леня, — внушительно произнес Гуровин, — ты ОХ…Л?

— Еще раз…

— Ты знаешь, под кого мы копаем?

— Под кого?

— Станция “Северная” — это была предвыборная акция питерского мэра.

— И что?

— А президент ему руку жал. Крахмальников застыл с разинутым ртом. Потом закрыл рот, взял трубку и набрал номер Никитина:

— Валера, это опять Крахмальников. Значит, так, высылаем тебе в помощь людей. С ними будет спутниковая тарелка. Готовься к прямым эфирам в семь и в десять. Понял? Копай, Валера, глубже копай!

Гуровин вскочил и ловко вырвал трубку из рук Крахмальникова.

— Леня, ты идиот! — зарычал он. — Ты нас погубишь! Ты знаешь, что мы на ладан дышим?! Ты знаешь, что Дюков спит и в гробу нас видит?! Что президент нас поминает недобрым словом на всех углах?! Мы завтра с тобой на улице будем!

— Яш-ша, — пытался забрать трубку Крахмальников, — я тебе не дам нас угробить. Подумай, что сейчас люди делают. Они наших новостей ждут, потому что никто им правды, кроме нас, не скажет…

— Дурак! Им на правду наорать! Им на нас насрать! Когда мы по миру пойдем, они и не поглядят в нашу сторону!

Борьба за телефон приобретала комический характер. У Крахмальникова в карманах лежало два мобильника, но дело, собственно, уже было не в телефоне.

— Они только и ждут, что мы лапки кверху! — шипел Крахмальников. — Нас на вшивость проверяют.

Гуровин выпустил аппарат и бессильно повалился в кресло:

— Делай что хочешь.

Крахмальников подержал ненужную теперь трубку и положил ее на место.

— Что с тобой, Яша? — спокойно сказал он.

— Я тебе все сказал.

— Знаешь, в чем наше спасение?

— На паперть идти.

— Не-а. Оставаться собой.

— Да слова это все, Леня, пустые, глупые слова! Ля-ля, тополя! Базар-вокзал! Ты что, романтик? Ты романтик, я тебя спрашиваю?

— Я не циник, — ответил Крахмальников.

— А я циник. Мне полтысячи человек кормить надо.

— Что-то еще случилось? — спросил после паузы Крахмальников. Гуровина он не узнавал. Никогда, никогда Яков Иванович не резал острые материалы. Он сам их острил, если недостаточно было. Может, и ему позвонил Дюков? Может, наобещал чего? — Ты с Дюковым разговаривал?

Гуровин вскинулся:

— Ты с ума сошел?!

— Так в чем дело? Я тебя не узнаю, Яша. Мы же “Дайвер”! Мы глубоко нырять должны. Гуровин опустошенно смотрел в стол.

— Устал я, Леня, нервы сдают, — наконец соврал он.

Вот тут бы Крахмальникову и сказать: уходи, раз устал.

Но он не сказал. Пожалел Гуровина.

Успеется. Потом как-нибудь. Через неделю. Ну дня через три. Завтра.

Питер

Даже первые шаги от дверей, из которых вышли Денис с “афганцем” на спине и виолончелистка, до следующих заняли не секунды, которые требуются в обычной жизни при переходе из вагона в вагон, а минут десять. Двигаться с живым грузом по скользкой жиже, залившей узкую бетонную дорожку, вдоль стены из рваного металла было почти цирковым номером. Пару раз Славе даже пришлось ухватиться рукой за кабели на обшивке тоннеля, иначе они оба слетели бы в узкую щель на рельсы.

— Слав, а там нет.., напряжения? — спросил, кряхтя от усилия, Денис.

— Откуда? Раз света нет, значит, автоматы все вырубили. И надо еще очень захотеть подлезть под контактный рельс. Так что не боись, ноль восемь киловольта нам не грозит.

Стоя напротив сцепки, Хованский посветил фонариком вперед вдоль следующего вагона, и увидел, что тот находится в неестественном положении, словно перед внезапной остановкой он решил улететь на волю и врезался в верхний свод тоннеля. Денис щелкнул вспышкой, и она высветила всю картину.

— Да-а… — протянул “афганец”. — Неслабо влетели. Видел, его с тележек сорвало и корпус на раме въехал на передний вагон. Поимел он его, как слон в зоопарке, — я видел однажды. Извиняюсь, девушка… Теперь спусти меня, здесь ползком надо.

Действительно, страшной силой вагон был сплющен так, что его стенки, словно крылья, растопырились по обшивке тоннеля, и под ними можно было только проползти. Естественно, рассчитывать на то, что кто-то жив внутри, было нелепо.

Денис полз, скидывая под вагон куски бетона и стекол. Он чувствовал, как промокает в жидкой грязи его одежда, и даже немного завидовал безногому Славе, который перемещался следом, упираясь ладонями в уже очищенную дорожку и перебрасывая вперед культи, упакованные в непромокаемый мешок, заменяющий ему штаны. А как же там Наташа в своей белой курточке и блестящих брючках?

После нескольких метров такого шахтерского передвижения им удалось встать и продолжить путь в вертикальном положении. Занял он минут двадцать. Денис все чаще поглядывал на часы-фонарик, потому что свойственное всем нам в обычных условиях чувство времени исчезает в темном подземелье, и кажется, что проходят часы, а не минуты. Еще минут через пять они добрались до начала третьего вагона, на который “взобрался” предыдущий.

Как ни странно, вагон был освещен неровным мерцающим светом. Его пятна пробивались сквозь щели и отверстия, оставшиеся в мешанине кусков искореженного металла и стекол. И оттуда, точнее со стороны почти уцелевшей второй половины вагона, доносилась негромкая музыка, голоса и.., смех, диковато звучащий в этом хлюпающем аду. Там, впереди, свет проникал через сложившиеся в ромбы оконные проемы и даже освещал стены тоннеля красноватыми пляшущими бликами. Явственно пахло дымом костра.

Денис засмотрелся на эти живые сполохи и заслушался звуками, обещавшими встречу с уцелевшими людьми, теплом и, может быть, спасением, и поэтому не заметил препятствия.

Он споткнулся от неожиданности и чуть не уронил со спины Славу, когда лицом уткнулся в голову человека, чье тело торчало из стенки вагона подобно скульптурному бюсту, только установленному по прихоти глумливого автора горизонтально. Хованский долго ощущал потом кожей лица холод чужой застывшей плоти и колючее прикосновение чего-то еще более холодного и твердого, явно металлического.

— Ты че, Денис? — вцепился в его шею “афганец”. — Угробить меня хочешь? Ну-ка посвети наверх! Посмотрим, с кем это ты поцеловался?

Это оказался юноша, которого силой инерции выбросило в окно, но не до конца — сложившийся проем сжал его в поясе подобно огромным щипцам. Дениса передернуло, а бедная Наташа вскрикнула от ужаса. За короткое время они уже повидали немало страшных картин, но вид молодого человека, торчащего из стены и.., улыбающегося, вызывал оторопь. Так угодно было судьбе, чтобы он, мгновенно погибая, не успел закрыть глаза и забыть о чем-то смешном или добром, что происходило с ним в последний момент его короткой жизни. Денис, словно выполняя данный кому-то обет, вынул из кармана его куртки студенческий билет первокурсника и сделал снимок. В мертвенном свете вспышки сверкнули цифры номера вагона, ярко-желтые волосы и серебряное колечко в брови парня, бывшего, вероятно, большим модником.

— Эй, народ, двигай сюда! — раздался вдруг из конца вагона веселый голос. — А я думаю, что это мигает — не менты ли едут? Ха-ха!

Этот странный, неуместный в их положении смех и вид кричащего человека, высунувшего из окна вагона увенчанную гребешком ирокеза голову, подсвеченную сполохами огня, заставили Дениса подумать о безумии или дьявольщине.

— Ну че встали? Идите, не бойтесь — у нас тепло и сухо, — продолжил “ирокез”. — Сколько вас там? Мы с Беном уж решили, что последними остались на этом свете. Во прикольно!

Денис и его спутники пробрались к концу вагона и увидели, чьими гостями им предстояло стать. Это были двое молодцов из той группы поклонников “Трупий Молля”, которых Хованский с раздражением обходил еще наверху, возле станции. К ней же, видимо, принадлежал и погибший студент с колечком в брови. Парни развели костер из каких-то щепок, бумаги и обшивки сидений и, судя по всему, неплохо коротали время — на полу вокруг костра валялось несколько банок из-под пива, а запах анаши перебивал даже вонь от горящего дерматина.

Когда гости показались в проеме окна, второй парень, лежавший на диване с дымящейся папиросой в руке, вскочил от радости.

— Во, народ подвалил на тусу! У вас глотнуть нет ничего? А то мы все усосали. И сладенького очень хочется. Курить будете? — протянул он в сторону окна папиросу. — Пяточка еще осталась! Ха-ха-ха! И герла с вами? Вот и сладенькое!

В последних, словах Денис ощутил первый сквознячок опасности. Но отступать было некуда. И потом, еще неизвестно, на сколько хватит наркотической бравады юнцов. Не исключено, что если им обрисовать ситуацию и увлечь возможностью вместе найти путь к спасению, то они забудут о Наташе как женщине и просто будут относиться к ней как к члену команды. Еще он надеялся, что парней охладит присутствие двух взрослых мужиков, хотя один из них и не может считаться достойным соперником.

Но надежда Хованского угасла почти сразу.

— Залезайте сюда, — пригласил “ирокез” и посторонился, чтобы гости могли пролезть внутрь. — Э, а где остальное? — воскликнул он, когда Денис повернулся спиной и Слава сполз на сиденье. — А у девочки-то все на месте?

— А тебе не по барабану, Джус? — подал голос Вен. — Пусть и у нее ножек нет, лишь бы лузы остались, а то ты уж меня трахать перед смертью собрался, натурально.

— Так, парни, либо вы затыкаетесь на этот счет, либо мы уходим, а вы тут между собой разбирайтесь! — прикрикнул Денис, радуясь, что еще не успел пропустить в вагон Наташу и у них оставалась, как ему казалось, возможность убежать от шпаны.

Хотя — куда? Он посмотрел на ребят и понял, что если даже ему и удастся на время вывести их из опасной игры, в чем он сильно сомневался, так как не был ни опытным бойцом, ни особенным богатырем, то все равно тут не та ситуация, когда можно удачно ударить и уйти или дождаться помощи. Парни начнут снова — и тогда победят молодость и злое желание обкуренных отморозков. И если Денис падет жертвой в благородной борьбе, Наташа так или иначе обречена.

«А почему обречена? — мелькнула предательская мыслишка. — Может, она до своих девятнадцати лет и не узнала радости секса? А если и узнала, чем плохо перед смертью получить последнее наслаждение?.. Господи, да что это я? — остановил себя Денис. — Боюсь. Я их боюсь — молодых, здоровых. Вон какой накачанный этот “ирокез”. Да и небось поднаторел в драках. Вся башка в шрамах. Стоп, стоп. Коли смерть рядом, так чего мне бояться? Все силы выложу. Свалят — зубами их ноги рвать буду, а девушку не отдам!»

Видимо, от этих мыслей в его глазах появилось нечто такое, что заставило стоящего рядом Джуса сменить тон.

— Да ладно, мужик. Уж и пошутить нельзя. Это мы от радости, что не одни остались. Да и ты извини, братан, — повернулся он к Славе. — В Чечне был, да?

Залезайте, девушка, погрейтесь. Мы хорошие, ха-ха. — Все-таки выплеснулась из него под конец коноплевая дурь.

Хованский понял, что обстановка разрядилась и можно попытаться отвлечь парней и позвать за собой, ведь с их помощью куда легче будет пробираться вперед, к спасению. Он подсадил Наташу в окно и влез сам.

— У вас пожрать есть что-нибудь? — спросил Денис нарочито грубо, что, по его мнению, должно было убедить юнцов в его силе и уверенности. — Что-то вы о сладком говорили, — заговорщицки подмигнул он.

— А, врубаешься? — радостно оскалился Бен. — Может, сам покумарить хочешь? У нас есть. А что у тебя?

— Нате вот, — протянул Денис шоколадку. — Только одну на двоих — нам еще понадобится.

— В кайф! — обрадовался Бен, хватая угощенье. — А то мы с самой тусы ни хрена не хавали. Там экстези трескали, потом по пивку — ив курежку вошли.

— И за наших оттянулись, — подхватил Джус. — Их там задавило, — кивнул он в другой конец вагона, — а дурь вся у нас осталась. Море дури! И отличной, афганки. Ты, братан, небось потягивал такую? — обратился он к Славе. — Хочешь?

— Давай, — внезапно согласился тот. — Полетаем маленько.

— Во! Наш человек! — Бен стал набивать новую папиросу. — А вам заделать? — повернулся он к Наташе и Денису.

Они отказались.

— Я пить хочу, — подала голос Наташа. — Дома только кофе глотнула. — Она тяжело вздохнула, вспомнив о доме, о родителях.

Как, они там? Если наверху уже известно о происшествии, то отец наверняка узнал о нем из “Новостей”, которые всегда слушает. А у него сердце…

Копаясь в сумке в поисках воды для девушки, Денис на мгновение вытащил бутылку с пивом. Ее тут же заметил Бен.

— О, старый, дай бирка глотнуть! В горле от дури сушняк.

— Вам достаточно, — отказал Денис, кивнув на банки на полу. — Наташа, оставь им попить.

— А ты?

— Потом. А вы, ребята, не рассиживайтесь, — обратился он к нанкам. — Мы уже согрелись, и надо двигаться.

— Куда это? — поинтересовался Джус.

— К выходу. Слава знает, где здесь вентиляционная шахта. Нужно пройти пару вагонов вперед.

— Вагоны? Ха-ха! Вагоны! — снова повело Джуса. — А ты их видел, эти вагоны? Мы с Беном тоже поначалу дернулись вперед бежать, как комсомольцы, а увидали их — решили здесь остаться, ждать, пока придут эти, ну типа спасатели.