Москва

Услышав в коридоре шаги, Любочка выглянула из двери. Мимо приемной проходил Лобиков, а с ним — какой-то незнакомый мужчина.

— Добрый вечер, — вежливо поздоровалась Люба.

— Привет. Что ты так поздно сидишь? — поинтересовался журналист.

— Протоколы собрания нужно подготовить. А вы чего задержались?

— Тоже дела. — Отправив девушке воздушный поцелуй. Лобиков пошел дальше, а мужчина спросил, где можно найти Аллу Макарову.

Люба подозрительно посмотрела на незнакомца. После того что сегодня узнала о Макаровой, она совершенно перестала ее уважать.

— Не знаю, — пожала она плечами. — Ушла уже, наверное. Посмотрите в информационной редакции. Может, они до сих пор отношения выясняют.

И Люба захлопнула дверь перед самым носом мужчины.

В редакции никого не было, свет не горел. Не зажигая электричества, Володя обессиленно опустился на стул и уперся локтями в столешницу. Все, он больше отсюда никуда не пойдет. Хоть всю ночь тут просидит. Вообще-то Алла работала в рекламном отделе, — значит, ждать ее здесь бесполезно, что ей тут делать? Ну и пусть. Он все равно сейчас на нее даже смотреть не смог бы.

Он поудобнее улегся на стол и закрыл глаза.

Рука уперлась в банку пива.

Володя повертел ее в руках, дернул колечко на крышке и припал губами…

Его труп нашли только утром. Вскрытие показало — отравился.

Алла так и не узнала, что перед смертью муж простил ее.

Москва

В реанимационной палате кардиоцентра кривая на кардиомониторе возле больного Гуровина Я. И, резко подскочила вверх, потом рванула вниз, и ритм ее движения упорядочился.

Врач вошел в реанимационную палату, склонился над Яковом Ивановичем.

— Ну? — профессионально ободряюще спросил он. — Полегчало?

Гуровин тяжело дышал, но был уже в сознании.

— Доктор… — Каждое слово давалось ему с трудом. — Я.., умру?

— Все мы смертны, — усмехнулся врач. — Но вам до ста лет, пожалуй, это не грозит.

Одесса

Алина тронула босой ногой холодную морскую волну.

— Хорошо, — сказала она.

Саша бросил плоский камешек, но “блинчиков” не получилось, море было неспокойное.

— Гляди, какая красота! — Алина махнула рукой на выплывающее из моря огромное бордовое солнце. — Давно ты любовался рассветом, да еще на море?

— Никогда.

— Так смотри.

— Я и смотрю, — ответил Казанцев.

Он не отводил взгляда от пламенеющего солнца, пока из глаз не покатились слезы.

Москва

Через полгода по дороге на студию Крахмальников увидел бредущую по тротуару девочку-девушку с огромным китайским баулом — в таких торговки носят на рынок свой товар. Чем-то ему фигурка девушки показалась удивительно знакомой. Он тут же вспомнил свою литературную муку — так и не увиденное лицо черной девочки — и почему-то точно понял: это она.

Он свернул к тротуару с отчетливым сумасшедшим желанием остановить девушку, посмотреть ей в лицо. Но — повернул обратно. Он его знал прекрасно. Это была Алла.

Господи, грустно подумал Крахмальников, неужели все так просто и мрачно — загадок нет, а есть бывшая любовница, которая теперь торгует на рынке. Неужели так у всех, неужели мы не можем жить крайностями и все валится в серединку, в серость, в обыденность?

Он подумал о полугодовой давности питерской катастрофе — кто о ней сейчас вспоминает? Никто.

Никто уже не помнит об убийстве Тимура Пинчевского, а ведь какое громкое было убийство.

Все, что казалось таким важным, теперь было еще одной мелочью жизни.

Страшно.

Москва

Валентина перевернула последнюю страницу. Прикусила нижнюю губу, устремив глаза в потолок.

Крахмальников не выдержал, сказал, стараясь, чтобы звучало полегче:

— Ну как?

Жена с минуту посидела неподвижно, потом двинула рукопись по столу:

— Мне не понравилось.

— Почему? — слишком спокойно спросил Крахмальников.

— Это долгий разговор…

— Я не тороплюсь.

— Я понимаю, тебе сейчас важно… Нет, вообще-то и стиль, и диалоги, и сюжет… Понимаешь, Леня, о том, что слишком хорошо знаешь, наверное, нельзя писать.

— Почему? — удивился Крахмальников.

— Получается сплошная специфика. Слишком много частностей. Все дробится, разваливается.

— Жизнь бешеная. Беспрерывный калейдоскоп…

— Какая-то загадка профессии пропадает, мне этого не хватало, — перебила Валентина. — Но даже не это главное.

— А что?

— Как раньше говорили — вредная книга.

— Почему?

Жена тяжело вздохнула:

— И так обыватель считает, что все журналисты, артисты, кинематографисты только и знают, что пьют, трахаются, сплетничают, совесть продают…

— А это не правда?

— Это не вся правда. Далеко не вся правда.

— Там об этом тоже есть.

— Есть. Но у людей-то осядет как раз только грязь. И это плохо.

— Нет. Знаешь, я вот тоже об этом думал все время. Но у меня был один девиз — показать людей.., вопреки. Понимаешь, с большой буквы — Вопреки. На телевидении все так же, как везде. Но они делают свое дело — вопреки.

— Не знаю, может быть, — качнула головой Валентина. — А главный герой, разумеется, ты?

— Собирательный образ, — скромно потупился Крахмальников.

— А кто такая Алла Макарова? — прищурилась жена.

— Валя, ну это смешно…

— Ты это выдумал? — спросила Валентина, глядя мужу прямо в глаза.

Он взгляда не отвел:

— От начала до конца.

— Ну, положим, мне-то в самом деле ты нечасто звонишь… А что Долгова?

— Уехала к мужу в Канаду. Что, задело, да?

— Я сказала — вредная книга. И про президента…

* * *

Крахмальников долго не мог уснуть. Ему тоже казалось, что в книге чего-то не хватает.

Да, вспомнил. Ведь он так и не смог описать лицо девочки, которого не увидел…