Из газеты «Губернские ведомости»:
       «Всероссийский центр изучения общественного мнения провел опрос по репрезентативной выборке населения области (1000 человек в возрасте от 18 лет и старше). На вопрос: „За кого бы Вы проголосовали в первом туре выборов губернатора области?“ – избиратели, решившие принять участие в голосовании, ответили так: за Владимира Барыкина – 35,2 процента, за Егора Реву – 16,3 процента, за Антона Дударева – 7,2 процента, за Евгения Троицкого – 6,9 процента, за Сергея Заворуева – 4,6 процента и за Вячеслава Прохорова – 0,2 процента. Не определились – 8,5 процента. Против всех – 21,1 процента».

      Имя Василия Романова – автора стихов к новому альбому знаменитого на всю страну рок-музыканта Михаила Харякина, получило известность сразу после того, как первые песни альбома, получившего название «Убейте прохожего!», прозвучали на местном радио. Популярность Харякина в его родном городе была столь велика, что интерес со стороны поклонников, гордившихся не только знакомством с ним лично, но и с его знакомыми и даже со знакомыми его знакомых, распространялся на всех, кто входил, или думали, что входил, в его окружение. Так, как это произошло с Романовым. Сначала в Интернете на гостевой книге персонального сайта Харякина появилась информация о том, что автор стихов нового альбома – Василий Романов – живет на бульваре Карла Маркса, дом десять, квартира тридцать пять. Затем о том, что он является многолетним членом Союза писателей, что ему сорок три года, одиннадцать из которых он посвятил бизнесу, что года четыре назад бизнес бросил, развелся с женой и в лучших традициях русского андеграунда устроился на работу в студенческое общежитие вахтером.
      Благодаря последнему факту, о Романове написали в газете. Но не как о поэте, чье творчество привлекло внимание самого Михаила Харякина, а как о неком чудаке, сознательно или по глупости отрекшимся от мирских соблазнов ради занятия творчеством. Заметка была небольшой, в десяток коротких строк, однако именно после ее публикации на страницах местных литературных изданий разгорелась дискуссия. Кто-то, продолжив начатую тему, напечатал в журнале «Родная речь» очерк о деятелях культуры, вынужденных подобно «известному поэту Романову» распродавать последние вещи, чтобы иметь возможность заниматься искусством, кто-то обвинил в сложившейся ситуации руководство города, а Петр Январский – главный редактор единственного в области книжного издательства «Словосочетания» – опубликовал в «Губернской газете» большую статью о мэре Николае Зингере, «стараниями которого еще работают театры с музеями», и о «малоизвестном поэте Романове», чье отречение от соблазнов, по словам автора, вызвано тем, что он физически не способен предаваться им.
      Сам Романов молчал. И только однажды, участвуя в радиопередаче «О ком говорит город», сказал, что между бизнесом – Сатурном, пожирающим своих детей, и поэзией – Эвтерпой, имеющей дурную привычку бросать возлюбленных в разгар брачных утех, разницы нет – оба требуют обязательных жертв, не гарантируя ничего взамен. И добавил: поскольку в судьбоносные моменты жизни поэтов и бизнесменов стечение роковых обстоятельств часто совпадает с их обдуманным выбором, то рассуждения по поводу того, каким было его решение оставить бизнес и вернуться к поэзии: сознательным или нет, смешны и наивны.
      Что Романов хотел этим сказать и что он имел в виду, сравнивая бизнес с поэзией, толком никто не понял, зато все, кто слушал передачу, по достоинству оценили стиль ответа.
      Прошло еще немного времени, и Романов в очередной раз удивил знавших его людей тем, что, по слухам, отклонил предложение мэра города – Николая Зингера – занять вакантную должность главного редактора «Губернской газеты».
      (Для тех, кто считал Романова чудаком, самое удивительное в этой истории заключалось не в том, что он – вахтер общежития – отказался от престижной и хорошо оплачиваемой работы, в этом-то как раз ничего удивительного, по их мнению, не было, и не в том, что причиной отказа послужили некие разногласия с руководителем города, а в том, что должность главного редактора самой влиятельной в области газеты была предложена именно ему.) Это заставляло задуматься. И пересмотреть сложившееся о нем мнение.
      Мнение не сразу, но пересмотрели. И выяснили, что в Романове чудачеств ровно столько, сколько требуется творческому человеку, чтобы пребывать в форме. Что традиция оставлять мир ради духовного совершенствования восходит еще к дохристианской эре. И что для приличного человека отказываться от выгодных предложений, если эти предложения противоречат его принципам, столь же естественно, сколь эти принципы иметь.
      Именно с этого момента имя Романова стало в один ряд со всеми городскими знаменитостями. Его, иногда в шутку, иногда всерьез, вспоминали журналисты, когда ругали чью-нибудь откровенно заказную статью («Романов ни за что бы такого не написал»), издатели, когда обговаривали с авторами размер гонораров («Даже Романов у нас таких денег не получал!»), и сами авторы, не соглашавшиеся с условиями издателей: «Так мы же не Романовы!» – хихикали они, намекая на то, что их – не совсем еще старых и больных мужчин – мирские соблазны мал-мала интересуют.
      Однако смеялись над Романовым не долго. После того как кандидаты в губернаторы во время предвыборных теледебатов, словно сговорившись, один за другим процитировали строчки из альбома «Убейте прохожего!», шутки разом прекратились. Тем более что, по свидетельствам знавших Романова людей, которых с каждым днем в городе становилось всё больше, поводов для этого не существовало – мирские соблазны, как оказалось, Романову были вовсе не чужды. И гулянки, на зависть женатым соседям, он устраивал чуть ли не каждый день, и женщины к нему ходили под покровом ночи, и пил он не меньше тех, кто хотели с ним выпить.
      А пил он действительно много. Так, что даже близкий друг Романова – Никита Малявин – автор и ведущий программы «Криминальный репортаж», каждое свое появление у него в гостях ознаменовал нотациями о недопустимости подобного образа жизни. Впрочем, проку от этого было мало, поскольку как бы разнообразно и образно эти нотации не начинались, заканчивались они всегда одинаково.
      Малявин говорил Романову: «Вася! Не злоупотребляй, пей, как я!»
      Вася вздыхал и походкой вызванного к доске двоечника покорно шел за рюмками.
      Малявин убеждал его: «Сорокоградусная до добра не доведет!»
      Романов в ответ согласно кивал, дескать, вино, конечно, лучше, и наполнял рюмки водкой.
      Малявин продолжал убеждать: «Пей, но знай меру!»
      И Романов пил. Пока был трезв, украдкой мерил взглядом содержимое бутылки. А когда пьянел, а пьянел он обычно после того, как содержимое бутылки заканчивалось, говорил о том, что меру свою он знает и что учить его больше не надо.
 
       24 февраля

       Из газеты «Губернские ведомости»:
       «По видеороликам кандидатов в губернаторы области можно определить их платежеспособность. По мнению независимых экспертов, самые дорогие ролики, снятые в Москве модными клипмейкерами, принадлежат Егору Реве. Пикантность ситуации заключается в том, что агитация руководителя регионального отделения КПРФ, способного позволить себе дорогое удовольствие, основана исключительно на коммунистических лозунгах начала двадцатого века: отнять и разделить!.. Чаще всего – в нарушении закона о выборах губернатора области – на телеэкранах области появляются видеоролики другого депутата Государственной думы от ЛДПР Антона Дударева… У представителя областной ОПО „Регионы России“ Сергея Заворуева самые скучные ролики, хотя и на них, по мнению экспертов, потрачено немало денежных средств… О роликах так называемого „независимого депутата“ Евгения Троицкого и еще одного „самовыдвиженца“ – депутата законодательного собрания области Вячеслава Прохорова можно сказать одно: если оценивать эффективность их вложения, ни тот, ни другой не наберут и одного процента голосов… Другое дело ролики Владимира Барыкина. Снятые местными режиссерами, они как нельзя лучше характеризуют того, о ком повествуют. Скромные, как скромен в них сам Владимир Иванович, недорогие, как все предметы, окружающие его в быту, и обаятельные, как обаятельна его незабываемая улыбка…»

      Последний раз Малявин прочитал нотацию о «недопустимости подобного образа жизни» в день, когда убили заместителя начальника криминальной милиции ГУВД полковника Михаила Власова.
      Открыв своим ключом входную дверь, Никита сунул в руки вышедшего встречать Романова бутылку «Пшеничной» и молча прошел на кухню. Сел за стол, опустил голову и забарабанил пальцами по столешнице.
      – Что-то случилось? – спросил Романов.
      Малявин смерил его долгим взглядом, пытаясь определить, пил ли он сегодня, а если пил, то сколько. Поинтересовался: когда и где тот в последний раз видел Харякина.
      Романов ответил, что Михаила Харякина в своей жизни он видел всего один раз и то по телевизору.
      Малявин удивился:
      – Как так?
      Романов молча пожал плечами. Открыл холодильник, достал блюдце по-женски мелко нарезанной колбасы, оставшейся после недавнего застолья, и сказал о том, если он, Никита, считает, что этот рок-горлопан когда-либо встречался с ним, например, затем, чтобы получить разрешение использовать его стихи в своем новом музыкальном альбоме, то он, Никита, глубоко ошибается. Харякин к нему не приходил и ничего у него не просил.
      – Он просто выбрал из моего старого сборника понравившиеся стихотворения, причем далеко не самые лучшие, и без спроса записал их где-то в Англии.
      – А гонорар? – немного подумав, спросил Малявин.
      – А что гонорар? – Романов подошел к шкафу и, стараясь скрыть раздражение, принялся старательно перебирать стоящие на полке рюмки.
      Мысль о невыплаченном гонораре не давала покоя ему уже несколько недель, с того самого момента, как он впервые увидел на обложке компакт-диска «Убейте прохожего!» свою фамилию. С одной стороны, такое поведение Харякина было для него совершенно необъяснимым, а с другой стороны, если хорошенько вдуматься…
      Романов громко хлопнул дверцей шкафа. Подошел с рюмками к столу и спросил: не должен ли он чего-нибудь Харякину?
      – Что ты имеешь в виду под словами «чего-нибудь»? – поднял голову Малявин.
      Романов сказал, что под этими словами он имеет в виду деньги, которые Харякин может потребовать за раскрутку его имени.
      – Скажет: я из тебя, дурака, известного человека сделал, а ты делиться со мной не хочешь! А ну, скажет, давай, гони бабки, как я в свое время гнал их тому, кто меня раскручивал!.. Как ты думаешь?
      Не зная, что сказать, Малявин почесал затылок. Попросил Романова признаться: не появились ли у него, часом, лишние деньги, а также желание поделиться ими с Харякиным.
      Романов в ответ покачал головой из стороны в сторону. Сказал, что в последнее время он чувствует себя нормально и никакого такого желания, тьфу-тьфу-тьфу, у него пока не наблюдается.
      – Тогда в чем дело? – повысил голос Малявин. – Ты ему, как я понял из твоих объяснений, ничего не обещал…
      – Я с ним даже не разговаривал ни разу! – снова возмутился Романов.
      – И договора между вами не существует…
      – С чего бы?
      – Ну, тогда забудь об этом. Никаких вопросов между вами не может быть даже в принципе!
      – Ты уверен?
      – Убежден! – ответил Малявин. – Если у тебя и есть к Харякину какие-то обязательства, то скорее морального характера. Или у него к тебе… А где найти его, ты случайно не знаешь?
      Где найти Харякина, Романов не знал. Но после того как Никита подтвердил незаконность его возможных финансовых претензий, тоже хотел выяснить это.
      – Мне и самому хочется узнать, – ответил он. – А тебе-то он зачем?
      Никита наполнил рюмки водкой. Спросил: слышал ли он о том, что сегодня утром был убит заместитель начальника криминальной милиции ГУВД полковник Власов.
      Романов пожал плечами. Вот уже несколько дней он занимался тем, что встречал да провожал гостей, желавших выпить-поговорить с товарищем самого Харякина, и знать о том, что кто-то кого-то в очередной раз убил у них в городе, не мог.
      – Не до этого было, – махнул рукой Романов. – А горлопан-то наш здесь при чем?
      Никита поднял рюмку. Сделал небольшую паузу и медленно выпил. После чего встал и принес из прихожей скоросшиватель.
      – На! Читай! – бросил его на стол.
      На вопрос Романова: что это, ответил, что это переписка с гостевой книги персонального сайта Харякина.
      Романов сел рядом. Перелистал папку и попросил Никиту сэкономить время себе и людям – объяснить, что такое гостевая книга.
      – А что такое сайт, тебе объяснить не надо? – поинтересовался Никита.
      – Что такое сайт, мне объяснять не надо, я это и без тебя знаю. Итак, гостевая книга – это…
      Малявин сказал, что это раздел на сайте, куда посредством Интернета заходят все кому не лень и пишут в ней всё, что ни взбредет кому в голову.
      – Вот послушай-ка! – он взял папку из рук Романова и принялся водить пальцем по строчкам сверху вниз. – Пишут, что Харякин великий певец. Это не то… Что он великий музыкант. Тоже не то… Поют дифирамбы его новому альбому… Спорят, какая песня из этого альбома лучше: начальная – «Морской бой» или последняя – «Убейте прохожего!»… Ага, вот оно! – нашел нужное место Малявин. – Первое послание Демиурга.
      – Чье послание? – спросил Романов.
      Малявин повторил имя автора. И добавил, что большинство посетителей гостевых книг имеют обыкновение подписываться вымышленными именами.
      – Так вот, слушай. В своем первом послании Демиург всем спорщикам предлагает поиграть в морской бой. Его предложение заинтересовало некую Еву. Она спрашивает Демиурга: на что он предлагает сыграть: на пораженье?
      Малявин отложил скоросшиватель в сторону. Посмотрел на Романова и задался вопросом: что означает выраженье «на пораженье».
      – А почему не на победу? – спросил он. – Или хотя бы на ничью?
      – Потому что это цитата из стихотворения «Морской бой».
      – Да что ты? – удивился Малявин. – А ну-ка изобрази! А то я что-то уже, похоже, забыл.
      Прежде чем изобразить, Романов выпил. Закусил ломтиком колбасы, не спеша, вытер уголки губ салфеткой и выпрямил спину.
 
–  Поиграем в морской бой?
 
      – с выражением продекламировал он первую строчку.
 
Разыграем пораженье?
Счастлив я в пылу сраженья
быть потопленным тобой.
Повоюем – на словах.
Постреляем – мимо цели.
Счастлив я тобой в постели
Быть разбитым в пух и в прах…
 
      Прочитав последнюю строчку, Романов поправил воротник рубашки. Положил ногу на ногу и, не дождавшись обязательной в таких случаях похвалы, попросил Малявина продолжить начатый рассказ. Напомнил, что остановился он на том, что Интернет-Ева спросила Интернет-Демиурга: на что тот предлагает сыграть в морской бой.
      – Не на поражение ли?
      – Нет, – ответил Малявин. – Не на поражение. На убийство прохожего!
      Романов вопросительно посмотрел на него. Спросил:
      – Это шутка?
      Малявин перевернул страницу и сказал, что точно такой же вопрос Демиургу задала Ева.
      Романов взял со стола папку и попросил показать это место.
      Никита ткнул пальцем в верхнюю строчку.
 
       Ева 16.02.200317.10
      Демиург! Надеюсь, ты шутишь?
 
       Демиург 16.02.200317.15
      Еве. Запомни раз и навсегда: на поражение играть нельзя. Играть можно либо на жизнь, либо на смерть. В мирной жизни на жизнь играть мелко. Я предлагаю игру по-крупному – на смерть!
 
      – Что означают цифры в верхней строчке? – спросил Романов.
      Малявин ответил, что первая цифра после имени автора послания означает день месяца, вторая – месяц, третья – год и четвертая – время, когда послание появилось на гостевой книге.
      Согласно кивнув, Романов принялся читать дальше.
 
       Rock-n-rollьщик 16.02.200317.17
      Демиург, я не понял – ты псих?
 
       БезБашенный 16.02.200317.22
      Да какой он тебе псих? Он же не предлагает сыграть на свою смерть. Он предлагает сыграть на смерть прохожего. Очень даже в духе Харякина.
 
       Ева 16.02.2000317.25
      Неправда! Смысл композиции Миши Харякина «Убейте прохожего!» не в убийстве прохожего, а в одиночестве отвергнутого современным обществом человека!
 
       Rome 16.02.200317.27
      А какой смысл в морском бою?
 
       Демиург 16.02.200317.31
      Rome. Отвечаю. Смысл любого честного боя – в уничтожении противника, а не в том, чтобы потерпеть поражение или быть разбитым в пух и в прах. Это всё лже-поэтические изыски бездарных зажравшихся поэтов, не способных придумать в искусстве ничего нового!
 
       Ева 16.02. 200317.33
      Демиург! «Убейте прохожего» и «Морской бой» – это всего лишь песни!
 
       Демиург 16.02.200317.36
      Песни, стихи, проза, музыка – это искусство. А искусство, как сама жизнь, должно быть честным и реалистичным! (Прошу не путать реалистичность с соцреализмом.)
 
       Rock-n-rollьщик 16.02.200317.40
      Демиург, я понял – ты псих!
 
       Rome 16.02.200317.41
      Чего ты хочешь, Демиург? Брось выёживаться! Объясни толком!
 
       Демиург 16.02.200318.26
      Прежде всего, я хочу, чтобы всё было по-честному. И чтобы всё было как в жизни. Поэтому предлагаю сыграть в морской бой по моим правилам. Объясняю по каким. Итак, берем две одинаковые карты города. На каждой чертим по стоклеточному квадрату (десять клеток по вертикали, десять по горизонтали), причем располагаем их так, чтобы с севера квадраты, нанесенные на картах, ограничивались улицей Энергетиков, с востока – шоссе Лейтенанта Обочина, с юга – рекой, а с запада – Промзоной. Слева от каждого квадрата ставим цифры от 1 до 10, сверху – буквы от «А» до «К» («Ё» и «Й» пропускаем). В одном квадрате размещаем свою флотилию, состоящую из одного четырехпалубного корабля, двух трехпалубных, трех двухпалубных и четырех однопалубных так, чтобы они не соприкасались «бортами». Договариваемся о том, чтобы все корабли имели правильную прямоугольную форму. Словом, всё как в обычном варианте классической игры. Изменение правил касается последствий самой игры. Вот здесь читайте особенно внимательно… Правило первое: если кто-то из игроков ударил, скажем, Б3 и попал, потом ударил Б4 – попал снова и, наконец, ударом по клетке Б5 потопил трехпалубный корабль, то другой игрок, тот, у которого потопили корабль, должен будет убить «несчастного прохожего», прогуливавшегося в том месте, где стоял этот корабль. То есть, в нашем случае (смотри карту города), в районе Центрального парка. (Сначала я хотел за потопленный четырехпалубный корабль убивать четырех прохожих, за трехпалубный – трех и так далее, но потом подумал, что в этом случае игра потеряет заложенный в нее смысл, и решил отказаться от этой идеи.) В моем варианте за однопалубный корабль надо будет убить одного прохожего (не важно, кого именно), за двухпалубный – известную в городе личность, за трехпалубный – милицейского начальника или криминального авторитета, за четырехпалубный – руководителя крупного ранга). А теперь самое главное правило – второе: всё должно быть по-честному! Сбили твой корабль – иди и убей прохожего там, где его сбили, начал игру – закончи ее. А иначе незачем вообще браться за это дело! Правильно?
 
       Rome 16.02.200318.42
      Демиург! Достал ты всех своей реалистичностью! Иди, проспись! Ева, забудь об этом придурке. Я готов сыграть с тобой на поражение. У кого встретимся?
 
       Ева 16.02.200318.45
      Rome. А сколько тебе лет, мальчик?
 
       Никола Петербургский 16.02.200318.49
      Желаю сказать следующее. Ваш Харякин – дерьмо собачье! И песни его – полный отстой! В общем, ДДТ – forever! И да здравствует Юрий Шевчук!
      Пробежав глазами страницу и не найдя ни новых посланий Демиурга, ни упоминания его имени, Романов отодвинул папку в сторону.
 
      – Ни фига себе! – прошептал он. – Это же сколько получается?
      У него вышло, что Демиург на пару со своим виртуальным противником могут убить двадцать человек: двух крупных руководителей, четырех милицейских начальников или криминальных авторитетов, шесть всем известных и восемь мало кому известных горожан.
      – И что дальше?
      – А дальше, – ответил Малявин, – появляется Пират.
      Он перевернул несколько страниц и нашел первое сообщение Пирата.
 
       Пират 20.02.200315.11
      Демиургу. Я согласен сыграть с тобой в морской бой по новым правилам. Когда начнем?
 
      Малявин снова провел пальцем по строчкам сверху вниз, нашел ответ Демиурга и показал его Романову.
 
       Демиург 20.02.200317.25
      Пирату. Можно прямо сейчас. Чего тянуть? У меня всё готово.
 
       Пират 20.02.200317.38
      Демиургу. Хорошо. Если не возражаешь, я ударю первым.
 
       Демиург 20.02.200317.39
      Пирату. Не возражаю.
 
       Пират 20.02.200317.41
      Демиургу. Бью Б9!
 
       Демиург 20.02.200317.45
      Пирату. Б9 – и сразу убил. Повезло тебе!
 
       Пират 20.02.200317.47
      Демиургу. Я везучий! И что дальше?
 
      Романов поднял глаза на Малявина. Малявин молча ткнул пальцем в нужную строчку.
 
       Демиург 20.02.200317.51
      Пирату. Дальше всё будет так, как мы договаривались – труп в клетке Б9, у ДК строителей.
 
      – Дальше! – потребовал Романов.
      Малявин перевернул две страницы гостевой книги и показал следующую запись от двадцать второго февраля.
 
       Демиург 22.02.200318.12
      Пирату. Я свое обещание выполнил. Сбитый тобой однопалубный корабль – это бомж Федя, о котором только что говорилось в передаче «Криминальный репортаж». Может, слышал?
 
       Пират 22.02.200318.16
      Демиургу. Опиши, какой он на вид.
 
       Демиург 22.02.200318.22
      Пирату. Возраст – думаю, около сорока лет, хотя выглядел он на все шестьдесят. Рост – около метра семидесяти. Грязная рваная телогрейка, кажется, некогда синяя. Шапка-ушанка. Ботинки с оборванными шнурками. Три ножевые раны на спине. Вот и всё, что могу вспомнить. А вообще-то, Пират, зря ты так – я всегда играю честно, чего, кстати, и тебе желаю!
 
       Пират 22.02.200318.25
      Демиургу. Спасибо за пожелание! Бью Д3! Ну и какие ощущения? Поделись!
 
       Демиург 22.02.200318.28
      Пирату. Ощущение одно – брезгливость. Д3 – промах. Бью К3.
 
       Пират 22.02.200318.33
      Демиургу. К3 – мимо! Ну-ка посмотрим, какие кораблики у нас плавают по Центральному парку? Б5!
 
       Демиург 22.02.200318.35
      Пирату. Центральный парк в описании новых правил я привел для примера. Б5 – промах. И3?
 
       Пират 22.02.200318.37
      Демиургу. И3 тоже мимо! З2! В смысле, зэ два.
 
       Демиург 22.02.200318.40
      Пирату. З2 – промах. З3 (зэ три).
 
       Пират 22.02.200318.44
      Демиургу. З3 – попал! Вернее, ранил.
 
       Демиург 22.02.200318.43
      Пирату. Ж3?
 
       Пират 22.02.200318.47
      Демиургу. А вот с Ж3 промашка, однако, вышла. Бью И7!
 
       Демиург 22.02.200318.52
      Пирату. И7 – промах. З4?
 
       Пират 22.02.200318.59
      Демиургу. З4 – убит двухпалубный корабль. Сегодня твоя взяла. Давай сверимся картами – проверим диспозицию. На моей карте район З4 – это бассейн «Нептун», улица Дзержинского, здание ФСБ и т. д. Как у тебя?
 
       Демиург 22.02.200319.03
      Пирату. Аналогично.
 
       Пират 22.02.200319.07
      Демиургу. Хорошо. Спишемся завтра в это же время. Надеюсь, мне будет, чем похвастаться перед тобой. Пока!
 
      Романов пробежал глазами страницу и в самом конце ее нашел продолжение переписки Пирата и Демиурга.
 
       Пират 23.02.200317.33
      Демиургу. Докладываю! Виталий Бокарев – Председатель правления банка «Народное доверие». Застрелен этой ночью в подъезде собственного дома. Адрес: улица Дзержинского, 4. Как видишь, я тоже играю по правилам. Итак, продолжаем морской бой?
 
       Демиург 23.02.200318.11
      Пирату. Я слышал про Бокарева. И про то, что его застрелили тоже. Быстро ты отыгрался, молодец! Бью Е3?
 
       Пират 23.02.200318.13
      Демиургу. Ты мне что, в листок заглядываешь, что ли? Е3 – ранен!
 
       Демиург 23.02.200318.15
      Пирату. Как я могу заглядывать? Я даже не знаю, кто ты.
 
       Пират 23.02.200318.19
      Демиургу. Да? Ну, ладно. А я уж испугался, подумал, заглядываешь. Стреляй дальше!
 
       Демиург 23.02.200318.22
      Пирату. Не беспокойся, я всегда играю честно. Д3?
 
       Пират 23.02.200318.25
      Демиургу. А вот Д3 – мимо. Ж10!
 
       Демиург 23.02.200318.29
      Пирату. Ж10 – ранил.
 
       Пират 23.02.200318.32
      Демиургу. А как насчет Е10?
 
       Демиург 23.02.200318.36
      Пирату. Е10 – промах. Бью Е2?
 
       Пират 23.02.200318.39
      Демиургу. Е2 – мимо. Попробуем-ка ударить по Ж9! Ну, как, попал?
 
       Демиург 23.02.200318.43
      Пирату. Ж9 – промах. Е4?
 
       Пират 23.02.200318.45
      Демиургу. Ранил!
 
       Демиург 23.02.200318.48
      Пирату. Е5?
 
       Пират 23.02.200318.50
      Демиургу. Опять ранил. Ой, как больно!
 
       Демиург 23.02.200318.53
      Пирату. Е6?
 
       Пират 23.02.200318.58
      Демиургу. Образуя большую воронку, дымящийся четырехпалубный корабль типа РКР (Руководитель крупного ранга) камнем пошел на дно! Слушай! Пока не разбежались, дай мне разок пальнуть?
 
       Демиург 23.02.200319.02
      Пирату. Это не по правилам. Следующий ход мой!
 
       Пират 23.02.200319.04
      Демиургу. Ну, так ты сходи, а потом дай мне! Руки чешутся!
 
       Демиург 23.02.200319.06
      Пирату. Ладно, не возражаю. Бью Г3.
 
       Пират 23.02.200319.08
      Демиургу. Г3 – мимо! З10 (зэ десять)!
 
       Демиург 23.02.200319.11
      Пирату. З10 – ранил.
 
       Пират 23.02.200319.13
      Демиургу. И10!
 
       Демиург 23.02.200319.16
      Пирату. И10 – убит трехпалубный корабль.
 
       Пират 23.02.200319.22
      Демиургу. Yes! Yes! Yes! Вот теперь мы квиты, и оба, кстати, при делах! Правда, мои дела будут посложнее твоих. Все-таки крупный руководитель, согласись, есть крупный руководитель. Хотя и твой милицейский начальник, а уж тем более авторитет – тоже далеко не подарок. В общем, удачи тебе! Спишемся завтра в это же время. И попрошу не забывать, что следующий ход за мной!
 
       Демиург 23.02.200319.25
      Пирату. Не забуду. Пока.
 
      Романов оторвал голову от папки и внимательно посмотрел на Малявина. Лицо Никиты, обычно готовое в любую минуту откликнуться улыбкой на любое проявление внимания, в эту минуту глядело на него с укоризной.
      Романов спросил Никиту: уж не думает ли он о том, что это песни «Морской бой» и «Убейте прохожего!» спровоцировали Демиурга на убийства.
      Малявин промямлил, что лично он так не считает. И что пришел он к нему исключительно за тем, чтобы узнать о местонахождении Харякина.
      – И только? – переспросил Романов.
      Малявин согласно кивнул: и только.
      – А зачем он тебе?
      – Я же говорю: сегодня утром был убит заместитель начальника криминальной милиции. А до этого – бомж, банкир и без пяти минут губернатор – Владимир Иванович Барыкин…
      – И что из всего этого следует? – перебил Никиту Романов.
      – То, что надо срочно закрывать сайт, на котором переписываются убийцы!
      – Ну, так закрывайте его! В чем дело?
      Никита ответил, что, по словам специалистов, сделать это за короткое время без Харякина невозможно, по причине того, что какой-то хостинг, имеющий какое-то отношение к сайту, находится за какой-то границей.
      – А может, по какой-то другой причине, не знаю. А сам Харякин как сквозь землю провалился!
      – Так отключите Интернет к едреной матери!
      – Бесполезно. Если уж и отключать его, то во всей области, а еще лучше во всей стране. Только кто же это даст сделать, сам подумай?
      – А вычислить компьютеры, с которых Демиург и Пират заходят в Интернет, пробовали?
      Малявин сказал, что Демиург входит в сеть с ворованных мобильных телефонов, а Пират – при помощи программы, обеспечивающей анонимность пользователя.
      – Ну и дела! – хмыкнул Романов. – И что теперь?
      Никита взял со стола бутылку водки. Наполнил рюмки и предложил, раз уж нельзя найти Харякина и закрыть сайт, выступить ему, Романову, с обращением.
      – С обращением к кому?
      – Есть мнение обратиться ко всем здоровым силам общества, которых, как считается, еще немало в городе, и от имени творческой интеллигенции потребовать немедленного прекращения эскалации насилия.
      Романов спросил: кто это здоровые силы, откуда они взялись, где были раньше и почему обращаться к ним должен именно он.
      – Я, знаешь ли, неизвестно к кому обращаться не привык!
      Пропустив замечания Романова мимо ушей, Малявин сказал о том, что, по мнению психологов, возможным мотивом поведения Демиурга является желание продемонстрировать свое превосходство над автором песен «Морской бой» и «Убейте прохожего!». Что, в свою очередь, говорит об определенном влиянии этого автора на Демиурга. Хотя сам Демиург, скорее всего, об этом влиянии даже не догадывается.
      «Ну вот, – вздохнул Романов. – А говорил: просто так пришел».
      Никита чокнулся со стоящей на столе рюмкой Романова. Выпил и, передернув плечами, добавил, что, по мнению всё тех же психологов, тот факт, что Демиург в своей игре обыгрывает песни Харякина, говорит о том, что он как минимум не равнодушен к ним…
      – Вот пусть Харякин и обращается к здоровым силам! – перебил его Романов. – Он, кстати, тоже автор!
      – А тот факт, – продолжал Малявин, – что Демиург обыгрывает не сами песни, содержание которых не имеет ничего общего с придуманной им игрой, а только их названия: «Морской бой» и «Убейте прохожего!», говорит о том, что лицо, к которому он оппонирует, вероятнее всего, является автором текстов… Вспомни, что пишет Демиург фанатам Харякина! Что твои стихи – это лже-поэтические изыски бездарного поэта, что смысл любого боя не в том, чтобы терпеть поражения или быть разбитым в пух и в прах, что…
      Романов замахал рукой, требуя, чтобы Никита немедленно замолчал, и задал вопрос: не считают ли психологи, что Демиург является близким знакомым автора.
      – Это вполне вероятно, – немного подумав, ответил Малявин. – Но вовсе не обязательно. Им может оказаться любой, кто слушал эти песни или просто слышал их названия.
      Романов уставился на рюмку. Взял ее, повертел в руках и решительно отставил в сторону. Открыл папку и отыскал новое послание Пирата.
 
       Пират 25.02.200311.32
      Демиургу. Ты бы видел, как все переполошились, когда нашли Барыкина с дыркой во лбу! «Как он тут оказался?», «Что он тут делал ночью?», «Где была охрана!» Хотел я выйти сказать: успокойтесь, господа, ничего личного здесь нет, просто Владимиру Ивановичу не повезло, что Демиург сбил у меня четырехпалубный корабль! А потом подумал: чего ради я буду говорить им всю эту хренотень, и… решил ударить А1!
 
      Романов вопросительно посмотрел на Малявина.
      – Предвыборный штаб Барыкина находится в мэрии. Это, как ты знаешь, центр города, – пояснил тот. – Живет же он на бульваре Октябрьской революции. А убили его совсем в другом месте – на проспекте Физкультурника.
      Романов встал из-за стола и, ничего не говоря, вышел из кухни. Через минуту вернулся, разложил на столе принесенную карту города и расчертил ее, пользуясь руководством Демиурга. Отметил клетки, где был сбит четырехпалубный корабль Пирата и, попутно обратив внимание на то, что боґльшая часть проспекта Физкультурника действительно находится в прямоугольнике Е3 – Е6, высказал удивление тому, что, оказывается, не перевелись еще на Руси кандидаты в губернаторы, способные без охраны и специалистов по связям с общественностью прогуливаться по ночам, как нормальные люди.
      Малявин не разделил восторгов Романова по этому поводу. Поставив десять против одного, он высказал предположение, что не пройдет и трех дней, как выяснится: покойный отправил охрану спать вовсе не ради того, чтобы тет-а-тет пообщаться с электоратом на сон грядущий.
      – А ради чего тогда? – спросил Романов.
      – А ради того, чтобы никто не мешал ему ублажать женушку какого-нибудь потерявшего бдительность избирателя! Ему уже, говорят, один раз накостыляли рогами за подобные шалости, да вот видно не впрок!
      Бросив взгляд на рюмку, Романов молча взял ее. Выпил, после чего открыл скоросшиватель и принялся читать продолжение переписки Демиурга с Пиратом дальше.
 
       Демиург 25.02.200312.11
      Пирату. Барыкин – это круто! А как тебе нравится трехпалубный заместитель начальника криминальной милиции полковник Власов? А1 – промах. Бью В3.
 
       Пират 25.02.200312.32
      Демиургу. Ты отыграл полковника Власова? Лихо! Поделись опытом! В3 – мимо. И5!
 
       Демиург 25.02.200312.34
      Пирату. Нет у меня никакого опыта, есть только желание выиграть. И5 – промах. Б3?
 
      Удары Демиурга по клеткам Б3, А3, К2 и К1, а также Пирата по Г1, Б2, И1 и Г10 цели не достигли. «Выстрел» Демиурга К4 оказался точным.
 
       Пират 25.02.200312.57
      Демиургу. К4 – убит! Поскорби со мною, брат!
 
       Демиург 25.02.200312.59
      Пирату. Как-нибудь в другой раз, ладно? Когда спишемся?
 
       Пират 25.02.200313.03
      Демиургу. Скучный ты все-таки человек, Демиург! Спишемся, как только отыграю должок. Надеюсь, завтра примерно в это же время. Пока!
 
      Романов захлопнул скоросшиватель. Спросил: как был убит заместитель начальника криминальной милиции.
      В ответ Малявин ткнул пальцем в квадрат И10 на карте города и сказал, что всё произошло на даче Власова, только не на той, что в Мыскино, о которой пронюхали и растрезвонили по всему городу газетчики, а на новой – той, что находится в Заливном.
      – Я был там буквально неделю назад, брал у него интервью. Чудное, доложу тебе, местечко – река, тихо, снежно и практически в черте города!
      – Как его убили?
      – Кого? Власова? Ножом в спину.
      Романов удивленно вскинул брови. Спросил: было ли у него при себе оружие.
      – У Власова-то? Было. В кобуре.
      – Странно, – протянул Романов. – Это что же получается? Выходит, либо он выпил и уснул, забыв перед этим закрыть входную дверь, либо…
      Малявин согласно кивнул, дескать, не продолжай, не один ты такой умный, и сказал, что, по его сведениям, основная на сегодняшний час версия убийства звучит примерно так: «Власов пал от рук сослуживца».
      – И это очень даже похоже на правду! Во-первых, адрес новой дачи заместителя начальника криминальной милиции, как ты понимаешь, на заборах не написан, его мог сказать только сам Власов и только самым близким людям, а во-вторых… Не представляю, как там всё происходило, но говорю тебе: Власов незнакомого человека в дом не впустил бы и поворачиваться к нему спиною не стал бы!
      Романов спросил: много ли в правоохранительных органах поэтов.
      – А при чем здесь поэты? – удивился Малявин.
      – А при том, что, по словам твоих психологов, одним из возможных мотивов поведения Демиурга является желание доказать свое превосходство над автором песен! А каким образом он может доказать ему свое превосходство, как ты думаешь?
      – Каким?
      – «Каким, каким»! – передразнил Никиту Романов. – Ну не перерезав же половину города! Что ты, в самом деле, как глупый!
      Никита не согласился с тем, что он глупый. Он еще раз наполнил рюмки и, перед тем как выпить, сказал о том, что Романов – сам дурак, если считает, будто психологи никогда не ошибаются и что преступники-менты при желании не смогут заморочить головы ментам-психологам.
      Романов решил не спорить. Выпив водки, молча прочитал последнее послание Евы, в котором говорилось о том, что Демиург с Пиратом – извращенцы, для которых творчество Харякина – тайна за семью печатями, забрал у Малявина бутылку и разлил по новой.
      Малявину это не понравилось. Стараясь говорить как можно медленней и весомей, он спросил Романова: доколе тот будет продолжать пьянствовать.
      – Хватит злоупотреблять! – потребовал он. – Пей хотя бы, как я!
      Романов задумался над предложением Малявина. Покачал головой и выразил глубокое сомнение в том, что ему когда-либо удастся выпить такое количество спиртного.
      – Водка до добра не доведет! – не слышал его Никита.
      Романов сказал громче: ни хорошего вина, ни денег на хорошее вино у него нет.
      Малявин продолжал не слышать.
      – Пей, но знай меру!
      И Романов пил. До тошноты, до рвоты, до утренних приступов отчаянья из-за того, что не может не пить, до желания раз и навсегда покончить с такой жизнью, а заодно и с теми, кто считает, будто он, Василий Романов – самый известный в городе поэт – вульгарный пьяница.

* * *

      Как городские власти не скрывали, но слух об убийствах, анонс которых любой желающий мог прочесть на гостевой книге персонального сайта рок-музыканта Михаила Харякина, прокатился по городу за считанные дни. Многие сначала посчитали это проделками столичных политтехнологов, наводнивших город в преддверье выборов губернатора, однако, после того как были убиты Барыкин и полковник Власов, а вечером двадцать четвертого февраля тело пожилой нищенки было сброшено на головы прохожих с крыши одного из домов по шоссе Лейтенанта Обочина, месторасположение которого в точности соответствовало координате сбитого Демиургом однопалубного корабля – К4, стало окончательно ясно: на улицах действительно орудуют маньяки.
      Оправившись от первого потрясения, горожане обсудили сложившуюся ситуацию и пришли к выводу, что убийств могло и не быть, если бы те, кто в свое время потворствовали всякого рода преступникам, были вовремя наказаны. А именно: милицейский начальник, неизвестно, на какие деньги построивший огромный коттедж в поселке олигархов; банкир, в августе девяносто восьмого безнаказанно обворовавший тысячу горожан, значительную часть которых составляли простые люди; кандидат в губернаторы – бывший начальник управления муниципальной собственности, чья личная собственность, по слухам, не уступает муниципальной; бомжи, разорившие не один садовый домик в предместьях города… События, последовавшие вслед за убийством нищенки, только утвердили горожан в их мнении. Стоило Демиургу сбить двухпалубный корабль, а Пирату застрелить начальника управления по социальной политике администрации города, известного правозащитника Якова Слуцкого, как тут же раздались голоса, утверждавшие, будто вся политика Слуцкого заключалась в том, чтобы как можно туже набить собственный карман. И даже несмотря на уважение, каким убитый пользовался при жизни, а также опровержения, последовавшие вслед за выдвинутыми обвинениями: нелепыми по сути и оскорбительными по форме, отношение к Слуцкому в частности и ко всем пострадавшим от маньяков вообще не изменилось. Город вынес свой вердикт убили: значит, было за что, и отменять его из-за такого пустяка, как несправедливо пострадавшая репутация одного еврея, не стал.
 
       27 февраля

       Информация Агентства журналистских расследований, опубликованная в газете «Губернские новости»:
       «Кто есть кто.
       Антон Дударев, 1966 года рождения, образования не имеет. Является владельцем и учредителем ряда торговых предприятий области. В 1989 году подозревался в незаконном хранении и ношении огнестрельного оружия. В 1996 обвинялся в рэкете. После отказа потерпевших подтвердить свои обвинения в суде уголовное дело по отношению к Дудареву было прекращено…
       Евгений Троицкий, 1958 года рождения. Кандидат социологических наук. Состоял в РНЕ. В 2001 году был изгнан из организации, как утверждалось, за связь со спецслужбами РФ…
       Сергей Заворуев, 1949 года рождения. Генеральный директор завода Тяжмаш. После акционирования в 1995 году стал его фактическим владельцем. Жене Заворуева, сестре, двум дочерям и их зятьям принадлежат более пятидесяти процентов акций предприятия…
       Вячеслав Прохоров, 1970 года рождения. Депутат законодательного собрания. Учился в педагогическом институте. В 1990 году был отчислен с третьего курса за неуспеваемость. В законодательное собрание попал благодаря родственным связям с женой бывшего губернатора области…»

      Первое, что Романову бросилось в глаза, когда, отработав две смены подряд, вышел в город, это возбуждение, охватившее горожан в связи с непрекращающимися убийствами прохожих. Где бы он ни был, куда бы ни направлялся, везде только и говорили, что о Демиурге с Пиратом. Покупатели в магазине спорили о мотивах их поступков, продавцы обсуждали предвыборное обещание одного из кандидатов в губернаторы – Ревы – выделить миллион рублей тому, кто поможет милиции выследить их, а группа веселых студентов, толпясь у окошка букмекерской конторы, спорила о том, каким будет следующий ход Демиурга…
      Впрочем, Романова это интересовало мало – он торопился на встречу с сыном. Элеонора, бывшая жена Романова, полгода назад запретившая им встречаться под предлогом того, что эти встречи дурно влияют на психику ребенка, позвонила ему сразу после того, как кандидаты в губернаторы во время предвыборных теледебатов один за другим процитировали выдержки из альбома «Убейте прохожего!», и сказала о том, что нормальные отцы не забывают своих детей даже тогда, когда дети в них не очень-то и нуждаются. Романов спросил: когда их сын не нуждается в нем меньше всего. Получив ответ: в четверг с пяти до семи вечера, взял календарь и обвел все четверги текущего года красным карандашом.

* * *

      Пока Игорь – сын Романова – одевался в детской, сам Романов сидел в неубранной гостиной на диване перед телевизором и слушал, как депутаты законодательного собрания области на внеочередном заседании, посвященном трагическим событиям последних дней, требовали от начальника главного управления внутренних дел генерал-майора Кравчука охрану для себя и своих семей.
      – Вы понимаете, – тыкая пальцем в соседей, кричал в микрофон полный депутат в белом пиджаке, – что каждый из нас по существующей классификации Демиурга является известной в городе личностью? И что каждый из нас, – обвел пальцем одобрительно кивающих соседей, – на сегодняшний день является абсолютно беззащитным и, я бы даже сказал, лакомым кусочком для не пойманных вами маньяков? Я спрашиваю вас: вы это понимаете?
      Кравчук согласно кивал и говорил, что деньги на подобные расходы в бюджете области не предусмотрены.
      – А вы понимаете, – распалял себя депутат, – что каждый из нас, облеченный доверием и властью избравшего нас народа, не в состоянии выполнять его волю по причине отсутствия гарантии безопасности с вашей стороны? Вы это понимаете?
      Кравчук снова кивал и снова терпеливо говорил о том, что нужного количества специалистов, способных обеспечить охрану каждого депутата законодательного собрания в отдельности и посемейно, у него нет.
      Скрипнула дверь. Повернув голову на звук, Романов увидел вошедшего мальчика двенадцати лет. Белобрысый, как некогда он сам, худенький, одетый в новый строгий темно-синий костюм, кажущийся нелепым на фоне неубранной комнаты, он встал перед ним и, не поднимая глаз, протянул руку.
      – Здравствуй, папа! – сказал мальчик.
      Романов поднялся с дивана. Присел на корточки перед сыном и, неотрывно глядя ему в глаза, осторожно, чтобы не причинить боль, сжал ладонь:
      – Здравствуй, Игорек. Сколько же мы с тобой, старина, не виделись?
      Не успел Игорь сказать о том, что не виделись они с прошлого лета, когда вместе с дядей Никитой посещали открывшееся неподалеку от дома новое пивное кафе, как из детской вышла Элеонора.
      Романов посмотрел на нее и в очередной раз подивился тому, насколько время и жизненные передряги способны изменить отношение к человеку. Если еще каких-то пять-шесть лет назад он млел от длинных ресниц Элеоноры, от малиновой кожицы ее губ, от голубых глаз, глядя в которые, как ему казалось, он видел восхищение и любовь, то после развода эти прелести вызывали у него одно глухое раздражение.
      «Кукла Барби! Всё у нее, как у куклы Барби! – думал Романов, разглядывая лицо бывшей жены. – Загнутые до самых бровей игрушечные ресницы, тонкие белые руки, двигающиеся вперед и вверх, губы, готовые в любой момент открыться для того, чтобы произнести слово „дай!“, глаза, в которых можно увидеть всё, что угодно, даже, смешно подумать, восхищение с любовью… Какой же я был дурак, что не замечал всего этого раньше!»
      Откинув прядь со лба, Элеонора внимательным взглядом осмотрела сына. Оставшись довольной увиденным, провела ладонью по галстуку, стряхнула невидимую пылинку с воротника, после чего повернула лицо в сторону Василия и строгим голосом сказала, что времени на то, чтобы пообщаться с сыном, у него осталось ровно полтора часа.
      – Через полтора часа, – она постучала длинным розовым ногтем по циферблату ручных часиков, – к Игорю придет репетитор по английскому.
      Романов заверил, что причин для волнения нет: у него самого в семь назначена важная встреча.
      Этого Элеоноре показалось мало. Она снова откинула волосы со лба, посмотрела на бывшего мужа и, оставшись недовольной как его лицом, так и одеждой, по ее мнению, слишком простой для человека, чьи стихи цитируют кандидаты в губернаторы, сказала о том, что один час работы хорошего репетитора стоит пять долларов.
      – Я понял, – кивнул Романов. – Постараюсь уложиться в отведенный мне срок.
      – А еще, по словам учителей гимназии, ему нужно срочно подтянуть русский язык!
      Словно не понимая, чего от него хочет Элеонора, Романов огорченно покачал головой. Сказал, что очень удручен этим обстоятельством, поскольку у него самого с гуманитарными науками, что в школе, что в университете, всегда был полный порядок.
      – А вот с точными: с математикой, с физикой, с химией, – принялся перечислять он учебные предметы, – постоянно возникали проблемы… Даже не знаю, чем это объяснить!
      Элеонора тоже не знала, но поняла, что денег на репетитора по русскому языку у ее бывшего мужа нет. То ли потому, что его известность была сильно преувеличена и не приносила ожидаемых дивидендов, то ли известность не была преувеличена и приносила дивиденды, но выражены они были в каком-то другом, не материальном эквиваленте. Ответов на вопрос, в каком, существовало множество, но ни один из них ее не интересовал.
      Она строго посмотрела на Игоря, словно хотела сказать: несмотря на то, что его отец – пустое место, он, Игорь, должен отнестись к нему с должным почтением, и молча вышла из комнаты.
      Игорь чуть не заплакал. Ему было жаль, что мама снова осталась недовольной папой. Но больше всего в этот момент ему было жалко папу. Он представил себе, как тот, стыдясь себя самого, на прощанье в очередной раз вручит ему коробку дешевых конфет, как вручают работягам похвальные грамоты вместо денежных премий: с крепким рукопожатием и пожеланием дальнейших успехов, и отвернулся, сделав вид, что в глаз попала соринка.
      – Ты, папа, плохо выглядишь! – сказал он.
      – Да? – Василий провел ладонью по щеке, словно хотел проверить: действительно ли утром брился или только собирался это сделать, и, не зная, что сказать, сослался на усталость. А потом, испугавшись того, что Игорь начнет расспрашивать его: от каких таких дел устал папа, решил, пока не поздно, сменить тему разговора.
      Сел на диван и, закинув ногу на ногу, спросил сына: как у него обстоят дела с учебой.
      Игорь хотел сказать, что по всем предметам, кроме русского языка, у него хорошо и отлично, но передумал. Решил, что с отца достаточно и того, что по этому поводу ему высказала мама.
      – Нормально, – просто ответил он.
      – Чем занимаешься?
      – Уроки учу.
      – Молодец! А в свободное от уроков время?
      Казалось, вопрос застал Игоря врасплох. Он поднял глаза к потолку и, не зная, что сказать, надолго задумался.
      – Книги читаешь? – подсказал отец.
      Игорь нехотя кивнул.
      – Ну да, читаю.
      «Врёт, не читает!» – решил Василий.
      – Может, спортом занимаешься? В хоккей играешь?
      Игорь переступил с ноги на ногу. Пожав плечами, неуверенно произнес:
      – Да так… Играю иногда.
      «Хорошо, что хоть в хоккей не играет», – с удовлетворением отметил про себя Романов.
      Подмигнул:
      – Ну а с девчонками-то как, еще не встречаешься?
      Игорь нахмурился и твердо сказал, что с девчонками встречаться у него нет никакого желания, потому что все они дуры.
      – Так чем же ты тогда занимаешься? – не выдержал Василий. – С девчонками не встречаешься, они, по-твоему, дуры, шайбу не гоняешь, русский язык не учишь? Спишь, что ли, целыми днями?
      – На компьютере он играет! – крикнула из соседней комнаты Элеонора. – То в стрелялки стреляет с утра до вечера, то в Интернете просиживает часами! А один час Интернета обходится маме, между прочим, в двадцать рублей!
      Романов, выросший в семье интеллигентов, где перебивать и подслушивать считалось дурным тоном, а вмешиваться в чужой разговор являлось верхом неприличия, за много лет, проведенных с Элеонорой, так и не сумел привыкнуть к тому, что кто-то поступает иначе.
      – И что же, если не секрет, ты ищешь в Интернете? – оставив без внимания реплику бывшей жены, спросил он сына.
      Воспользовавшись поводом рассказать о своем новом увлечении, Игорь схватил отца за ладонь и потащил в свою комнату. Включил компьютер, вошел в поисковую систему и, рассказывая о Демиурге с Пиратом, набрал название сайта Харякина. Вынул из ящика письменного стола две карты города, на каждой из которых были нанесены стоклеточные квадраты с крестиками и точками, и вкратце прокомментировал ситуацию, сложившуюся на двадцать шестое февраля.
      – Демиург пока выигрывает, папа. Он сбил один четырехпалубный корабль, два двухпалубных и один однопалубный. Пират – один трехпалубный и два однопалубных… Вот, смотри!

Флотилия Пирата

Флотилия Демиурга

 
      Желая показать сыну свою заинтересованность, Романов взял карты и внимательно изучил их. Потом сел за компьютер и вместе с Игорем принялся читать гостевую книгу сайта Харякина, начиная с того места, где Демиург сбил корабль на поле К4.
 
       Пират 26.02.200310.24
      Демиургу. Докладываю! Однопалубный корабль, потопленный вами на шоссе Обочина, координата К4, отыгран! Порукою тому – баба Валя, канущая в пучине людской волны!
 
      Дальше следовала переписка поклонников Харякина, обсуждавших это сообщение.
      Демиург откликнулся несколько часов спустя.
 
       Демиург 26.02.200314.35
      Пирату. Что за слог! Нельзя ли высказываться менее вычурно? Читать противно!
 
       Пират 26.02.200314.51
      Демиургу. Могу и менее вычурно. Как тебе, например, такой вариант? «В ответ на сбитый Вами однопалубный корабль, находившийся в координате К4, сообщаю, что в результате достигнутой ранее договоренности, а также желая соблюсти принципы честной игры – Fair player, мной была застрелена женщина по имени Валентина, тело которой можно было обнаружить на тротуаре возле дома на шоссе Лейтенанта Обочина, семнадцать. Подтверждение: см. информ. сообщ. по TV. Подпись: маньяк Пират». Годится?
 
       Демиург 26.02.200314.57
      Пирату. А1?
 
       Пират 26.02.200315.03
      Демиургу. Ты чего, Демиург, обиделся, что ли? Да шучу я, шучу! А1 – ранил. Нет, вы только посмотрите на него, он точно обиделся! Озверел, можно сказать! Корабли топит, как кинолог дефективных щенков!
 
       Демиург 26.02.200315.08
      Пирату. Я не кинолог. И я не обиделся. Просто мне хотелось бы иметь дело с адекватно мыслящим соперником, а не с очередным городским придурком. Б1?
 
       Пират 26.02.200315.12
      Демиургу. Это ты про кого так? Про меня! Да был бы я придурком, сидел бы сейчас перед компьютером и слюньки глотал, читая, как кое-кто режется (в прямом смысле этого слова) в морской бой. Б1 – мимо! З8! (Зэ восемь).
 
       Демиург 26.02.200315.14
      Пирату. З8 – промах. А2?
 
       Пират 26.02.200315.20
      Демиургу. Да попал ты, попал, снайпер хренов! Убил! Ну и что? Как мне теперь прикажешь прокомментировать это событие? Промолчать? Ну, уж нет, Демиург, я молчать не стану… Товарищи! Двухпалубный корабль, мирно бороздящий окраины нашего города, потоплен! Помянем его, товарищи! Нет у меня на окраине города двухпалубных кораблей! Их у меня вообще больше нет – кончились!
      P.S.: Встретимся завтра в это же время. Пока!
 
      Прочитав еще раз вместе с отцом сообщение Пирата, Игорь сказал, что если Демиург, по всей видимости, придерживается какого-то определенного плана на игру, то его противник, похоже, просто получает удовольствие от нее.
      Романов пропустил несколько сообщений поклонников Харякина, выразивших свое отношение к маньякам, причем, что его весьма удивило, не всегда отрицательное, и принялся читать переписку Демиурга с Пиратом дальше.
 
       Пират 27.02.200315.02
      Демиургу. Не знаю, понравится тебе или нет, но за твои снайперские успехи ответил Яков Иосифович Слуцкий. Говорю честно: выбора у меня не было – найти другого мало-мальски известного человека в этом забытом мэром районе города, я не смог. И как там только, Демиург, люди живут? Кстати, всё забываю спросить, что за дурацкое имя ты себе выбрал – Демиург? Давай, я буду звать тебя просто Деми. «Деми, не злись!», «Деми, твой ход!».
 
       Демиург 27.02.200315.15
      Пират, я бы мог, конечно, сказать тебе, что в идеалистической философии Платона Демиург является синонимом творца мира, да только, согласись, зачем тебе это? Ты ведь все равно не знаешь: ни что такое Платон, ни кто такая философия. Бью Б4.
      P.S.: Да! Чуть было не забыл: Пират, на мой взгляд, очень подходящее для тебя имя. По крайней мере, если исходить из того, что мне известно об этих тупых бандитах.
 
       Пират 27.02.200315.22
      Демиургу. Да ты, никак, опять обиделся? Деми, не обижайся! Не забывай, что ты, как и я, маньяк, а маньякам не пристало обижаться. Б4 – мимо! А3!
 
       Демиург 27.02.200315.40
      Пирату. Неправда! Я не маньяк! В отличие от маньяка, я не получаю удовольствия от крови. Я, если ты еще не понял, творец! Я творю! По-своему, как умею, в меру отпущенного таланта! Сбивая корабли и отыгрывая прохожих, я шаг за шагом, страница за страницей, мазок за мазком создаю мир, какого до меня не существовало! И пусть в отличие от кабинетного писателя я не могу вымарать ненужного мне персонажа, зато я могу подстроиться под него, вписать его в свой сюжет, заставить участвовать в придуманном мной действии! Не это ли чистой воды искусство, как, по-твоему? А3 – промах. В5?
 
       Пират 27.02.200315.45
      Демиургу. Ну, ты прям Микеланджело, убивающий натурщика! В5 – мимо! Г3!
 
       Демиург 27.02.200315.54
      Пирату. Микеланджело Буонарроти – великий художник! И я вовсе не исключаю того, что именно благодаря убийству натурщика (или натурщиков) он стал им. Г3 – сбит однопалубный.
 
       Пират 27.02.200315.59
      Демиургу. Глазам своим не верю! Неужто свершилось? Ну, тогда, приятель, с тебя причитается!
 
       Демиург 27.02.200316.03
      Пирату. Я сделаю, как договаривались. Всё должно быть по-честному. Пока.
 
      Романов пробежался курсором по страницам гостевой книги. Новых посланий от Демиурга с Пиратом не было. Зато в самом конце он наткнулся на сообщение о том, что во время оперативных мероприятий, проведенных сразу после убийства начальника управления по социальной политике администрации города, правозащитника Слуцкого, был задержан Пират. Информация, по словам некоего Саши А., обнародовавшего ее, была получена от стопроцентно надежного источника из аппарата ГУВД.
      Прочитав сообщение Саши А., Игорь тяжело вздохнул. Спросил:
      – Выходит, папа, игра в морской бой закончена?
      Романов пожал плечами. С одной стороны, сказал он, Демиург сам с собой перестреливаться вряд ли станет, это не по правилам, а с другой – непонятно, почему заместитель начальника главного управления внутренних дел генерал-майор Сивцов не сообщил об аресте Пирата депутатам законодательного собрания.
      – И потом, – добавил он, – если Пират действительно арестован, то кто общается в Интернете с Демиургом?
      Игорь подумал и сказал, что что-то здесь действительно не так. Либо Саша А. – бессовестно лжет, либо с Демиургом переписывается какой-то самозванец.
      – Сейчас узнаем! – Решив показать Игорю, что его отец, хоть и не большой начальник, но отнюдь и не большое пустое место, как считает его мама, Романов вынул из кармана мобильный телефон. Набрал номер Никиты Малявина и спросил важным голосом: кто именно задержан на месте убийства Слуцкого.
      – А с кем я говорю? – в свою очередь поинтересовался Никита.
      – Это Романов!
      – Васька, ты, что ли? Тьфу на тебя, не узнал! Богатым будешь. Что у тебя с голосом?
      – Так это на самом деле Пират?
      – Уже слышал?
      – Да, в Интернете только что прочитал.
      Малявин вздохнул. Сказал: говорить о том, что это Пират, пока рано, слишком много в этом деле неясностей.
      – Каких неясностей? – строгим голосом спросил Романов.
      – Ну, начать хотя бы с того, что задержанным, по моим сведениям, оказался профессиональный киллер.
      – И что?
      – А то, Вася, что профессиональные киллеры оттого и зовутся профессиональными, что в отличие от маньяков убивают не ради удовольствия. По крайней мере, так было до сих пор.
      – Что еще?
      – Он не местный. В город приехал двадцатого февраля, в день, когда Пират впервые появился на сайте Харякина.
      – Это, конечно, о многом говорит! – усмехнулся Романов.
      – Да ладно тебе! – воскликнул Малявин. – Я же не сказал, что убийца Слуцкого не Пират! Я только сказал, что в этом деле много неясностей! И вообще, какого рожна я тут перед тобой отчитываюсь? Ты случайно не знаешь?
      – Нет, но все равно держите меня в курсе дела.
      – А больше тебе ничего не надо?
      – Всё! Работайте, товарищи! Нечего в кабинетах штаны протирать!
      Романов отключил телефон. Задумчиво посмотрел на монитор компьютера и сказал, что ответ на вопрос, кто именно убил Слуцкого: Пират или нанятый им профессиональный киллер, видимо, будет получен не ранее чем Демиург потопит очередной корабль.
      – Если после этого ничего не произойдет, значит, вчера действительно поймали Пирата. А если случится очередное объявленное убийство, значит, кого-то другого.
      В этот момент в дверях детской появилась Элеонора. Сложив руки на груди, она прислонилась плечом к откосу, обвела взглядом комнату и спросила: чем они тут, интересно, занимаются. Романов развел руками, дескать, ничем особенным. Бросил взгляд на часы, показывающие без четверти семь, и сказал, что ему пора идти.
      – Как, уже? – огорчился Игорь.
      – Уже, – подтвердила Элеонора. – Ты забыл, что у твоего папы в семь часов запланировано важное деловое свидание? Ему надо торопиться.
      Почувствовав в словах бывшей жены насмешку, Романов молча развернулся и, в сопровождении низко опустившего голову сына, прошел в прихожую. Оделся, достал из висевшего на вешалке полиэтиленового пакета коробку конфет и протянул Игорю. Похлопал его по плечу, поцеловал в лоб и, стараясь не глядеть ребенку в глаза, торопливо вышел.
 
       28 февраля

       Из телевизионных новостей:
       «С обращением к избирателям убитого в ночь с 24 на 25 февраля Владимира Барыкина выступила его вдова Ольга. В память о светлом образе мужа она призвала всех его сторонников отдать свои голоса на выборах губернатора области, первый тур которых состоится в воскресенье второго марта, кандидату от КПРФ Егору Реве».
       «Кандидаты на пост губернатора области: А.Дударев, Е.Троицкий и С.Заворуев выступили с протестом против того, чтобы сторонников выбывшего из предвыборной гонки Барыкина призывали голосовать за Е.Реву, мотивируя это тем, что тот получит преимущество в предвыборной гонке за счет использованного В.Барыкиным бесплатного эфирного времени».

      Романов сидел перед зеркалом. Рассматривая свое отражение и отражение гримерши Люды – молодой женщины с тусклым, как сороковаттная лампочка, лицом, глядя в которое ему невольно вспомнилась присказка о сапожнике без сапог, он думал о том, что старость, как и всякая гадость, приходит к человеку всегда внезапно.
      «Она приходит после того, – продолжил он начатую мысль, – как в голову начинают лезть противные мысли вроде той, что большинство половозрелых девушек, к которым чувствуешь влечение, годятся тебе в дочери».
      – Скажите! – Романов повернулся в сторону гримерши Люды. – Как, по-вашему, я еще могу интересовать молодых женщин?
      Люда перестала втирать в его щеки желтый жирный крем и после секундного замешательства спросила, чем вызван этот вопрос.
      – Меня не любят те, кто мне нравится, – честно признался Романов. – А те, кто готов любить меня, к сожалению, безнадежно стары.
      Люда рассмеялась.
      – Нет, я серьезно! – воскликнул Романов. – Мир с каждым годом катастрофически молодеет, а я остаюсь таким, каким был и год назад, и два, и пять, и десять!
      – И что в этом плохого?
      – Ничего! Уверяю вас: в этом нет ничего плохого, за исключением того, что молодые женщины не обращают на меня никакого внимания!
      Люда приняла слова Романова за шутку. Она еще раз рассмеялась и сказала о том, что, по ее мнению, молодые женщины не обращают на него внимания не потому, что он стар, а потому что он не является ни бизнесменом, ни банкиром, ни даже каким-нибудь захудалым депутатом.
      – Что вы говорите! – ахнул Романов. – Неужели по мне это видно?
      – Конечно! – ответила Люда. – Не обижайтесь, Василий Сергеевич, но, глядя на вас, трудно не заметить, что вы слишком интеллигентны и тонкокожи для того, чтобы быть ими.
      Чуть откинувшись на спинку кресла, Романов внимательно посмотрел на себя в зеркало. Мысль, высказанная Людой, ему понравилась. Сравнив себя с известными ему богатыми людьми, он готов был согласиться с тем, что многих из них, при всем уважении к их капиталу, действительно трудно заподозрить даже в такой малости, как знание основ этикета, без чего ни один человек, по его мнению, не мог считаться полностью интеллигентным. Однако он с огорчением вынужден был признать и тот факт, что существует также немалое количество людей – больших знатоков этикета и других, крайне важных для настоящего интеллигента вещей, кто в своем портмоне наряду с абонементами в оперу носят карточки Golden Visa и American-Express. И именно существование таких людей заставляло Романова усомниться в справедливости слов гримерши.
      Проведя указательным пальцем по морщине возле рта, он спросил: действительно ли она считает его интеллигентом или это было сказано ради красного словца.
      – Конечно, считаю! – без тени сомнения в голосе ответила Люда. – У вас правильная речь, умные внимательные глаза, приятные манеры…
      – Но я иной раз бываю так вспыльчив! А это не интеллигентно.
      – Зато, как мне кажется, вы отходчивый!
      – Да, это так… А еще я много пью. По крайней мере, так болтают у меня за спиной.
      – И что с того? – фыркнула Люда. – У нас все талантливые люди пьют!
      – Со мной, говорят, трудно ужиться.
      – Это говорят те, кто не понимают вас!
      – Я некрасивый.
      – Это вы-то некрасивый? – искренне удивилась Люда. – Да таким тонким чертам лица, как у вас, любой Бельмондо обзавидуется!
      – Мне уже сорок три года. У меня морщины и виски седые.
      – Седина портит женщин, а не мужчин!
      – Я невысокий и худой.
      – Вы не длинный и не толстый!
      – Я не богатый и не депутат.
      С тем, что Романов не богатый и не депутат, Люда спорить не стала. Она с готовностью кивнула и сказала, что да, он – прирожденный интеллигент.
      Романов снова повернул голову в сторону зеркала. Поднял подбородок и, скосив глаза, еще раз внимательно посмотрел на свое отражение. Решил, что именно в такой позе он больше всего похож на своего отца – профессора университета – человека, который не только к студентам, но даже к соседям-алкоголикам и их детям-наркоманам всегда обращался исключительно на «вы».
      – А вы вообще-то знаете, кто такой интеллигент? – не поворачивая головы, спросил он Люду.
      Та пожала плечами. Сказала, что точного определения она, конечно, не даст, но думает, что интеллигент – это тот, кто разговаривает, как он, Василий Сергеевич, мыслит, как он, и, как он, держится в обществе.
      С этими словами Люда взяла в руки кисточку, нежно провела ей по лбу Романова и спросила: а сам-то он знает ответ на вопрос, который только что задал.
      – Да, конечно, – ответил Романов. – Согласно словарю Ожегова, интеллигент – это работник умственного труда, обладающий специальными знаниями в различных областях науки, культуры, техники. А придумал это слово, если мне не изменяет память, писатель девятнадцатого века, теперь, к сожалению, уже порядком забытый, Владимир Баборыкин.
      Люда недоуменно пожала плечами. Спросила: означает ли это то, что каждый работник умственного труда, обладающий специальными знаниями в различных областях науки, культуры, техники, является интеллигентом.
      Не отводя взгляда от своего отражения в зеркале, Романов отрицательно покачал головой: нет, сказал он, не означает.
      – Выходит, определение Ожегова не точное?
      – Выходит, что нет.
      Люда обрадовалась. Она вытерла руки о тряпочку, лежащую на столе, возле баночки с кремом, и сказала, что до тех пор, пока ей толком не объяснят: кто такой интеллигент и с чем его едят, свое определение она будет считать единственно верным.
      Настроение у Романова стало портиться. А окончательно оно испортилось после появления в гримерной комнате Никиты Малявина.
      С видом человека, у которого в запасе на всё про всё есть ровно одна минута, Никита вбежал в комнату. Обнял Люду за талию и смачно чмокнул ее в подставленную щеку.
      Люда расплылась в улыбке, отчего свет ее лица поднялся до отметки в шестьдесят ватт, и попросила повторить то же самое, но уже с чувством.
      – Не могу, – отказался Малявин.
      – Это почему?
      Никита помахал ладонью возле открытого рта и сообщил о том, что амбре после вчерашнего застолья у него не той консистенции.
      Люда засмеялась. Сказала, что, по мнению ее старшей сестры Ольги, у которой, к слову, было три мужа, четыре любовника и с десяток мелких, ни к чему не обязывающих связей, у настоящего мужчины должна быть волосатая грудь – раз, кривые ноги – два, и от него обязательно должно разить перегаром – три.
      – Так что, Никита Иванович, вы, пожалуйста, не разочаровывайте меня. Раз уж вас Боженька кривыми ногами обделил, так позвольте убедиться в том, что хотя бы с амбре у вас всё в порядке.
      Малявин сдался. Он с чувством поцеловал гримершу сначала в одну, потом в другую щеку и сказал, обращаясь к Романову, что гримерная – единственное место на телевидении, где чувствуешь себя человеком.
      – Умеет Людмила пролить бальзам на израненную мужскую душу, ох, умеет!.. Ты ж моя милая лгунья! – Он еще раз нежно обнял гримершу за талию и поцеловал в лоб.
      – Я не лгунья! – оттолкнула его Люда. – Просто есть люди, которые говорят в глаза то, что человек не хочет слышать о себе, а я говорю то, что хочет. Что в этом плохого?
      Перестав улыбаться, Никита сказал, что ничего плохого в этом нет, если, конечно, не считать того, что ложь, какие бы благородные цели не преследовала, в любых обстоятельствах остается ложью. Вытер тыльной стороной ладони губы и с серьезным видом осмотрел Романова. Спросил:
      – Ну как, готов?
      – Еще один штрих! – Схватив со стола расческу, Люда пригладила Романову челку. Присела перед ним на корточки и заново перевязала галстук. – Вот теперь, кажется, готов. Можете снимать!
      Проводив мужчин, гримерша Люда села в кресло, в котором несколько секунд назад находился Романов. Достала из тумбочки две расчерченные карты города, с нанесенными на них крестиками и точками – отметинами развернувшегося сражения Демиурга с Пиратом, и принялась изучать их.

* * *

      Романов недолго противился просьбе Малявина выступить в программе «Криминальный репортаж». Из разговора с Никитой он понял, что идея пригласить на телевидение известного деятеля культуры принадлежала его начальству, и оттого, насколько успешно пройдет это мероприятие, зависит дальнейшая судьба программы. Единственное, чего Романов не понял, это то, к кому он должен обращаться. То ли к маньякам с требованием прекратить убийства прохожих, то ли к прохожим с просьбой при случае выдать убивавших их маньяков. Малявин на все вопросы отвечал многосложно, разбавляя мнение руководства язвительными замечаниями на их счет, из чего Романов сделал вывод: помощи ждать неоткуда и тему выступления придется придумывать самому.
      – Вы, главное, не волнуйтесь, – перед съемкой в студии утешил его редактор программы, крупный услужливый парень лет тридцати. – Выступление пойдет в записи, так что если вдруг что-то не заладится, можно будет повторить.
      Романов молча вслед за Малявиным сел за большой казенный стол, освещенный тяжелой настольной лампой, похожей, по мнению режиссера, на те, что стояли на столах следователей ВЧК, и, пока ассистентка прикрепляла микрофон к лацкану его пиджака, выпил из стоящего рядом толстостенного графина полный стакан воды.
      Прошло три минуты.
      Монитор, стоящий перед Романовым, включился, и запись началась.
      Выпрямив спину, Малявин мрачным голосом поздоровался с телезрителями. Рассказал последние новости с фронта, во что, по его словам, превратились улицы города, на которых день и ночь идут непрерывные бои с врагом, имя которому – террор, и, после сообщения об убийстве Демиургом бригадира комплексной бригады монтажников заслуженного строителя России Рената Хусаинова, представил гостя передачи. В следующую секунду стоящие на полу камеры развернули жерла объективов и нацелились на Романова.
      Стараясь не обращать внимания на струйку холодного пота, прокатившуюся по спине от лопаток до копчика, Василий тяжело выдохнул:
      – Здравствуйте, товарищи.
      И тут же вжался в стул, на котором сидел.
      «Что я такое говорю? – подумал он. – Какие могут быть товарищи в наше время?»
      – Господа!
      «Еще, блин, лучше! Да что ж это со мной сегодня творится?»
      Стараясь успокоиться, Романов ослабил узел галстука. Не зная, куда деть руки, прокашлялся в кулак и тихо произнес:
      – Извините, я очень волнуюсь… Мне выпала тяжелая и неблагодарная доля сказать то, о чем очень не хочется говорить. – Романов схватил недопитый Малявиным стакан воды и сделал три небольших глотка. Поставил стакан на стол и, окончательно приведя мысли в порядок, продолжил выступление. – Узнав об убийстве Якова Иосифовича Слуцкого, я задумался вот над чем… Я спросил себя: почему наказание в виде появления двух кровожадных маньяков постигло именно наш город. За что? В чем мы провинились перед Всевышним? Ведь нельзя сказать, что мы хуже наших соседей, правда? И грешим мы не больше их. И каемся не меньше. А как недавно написали в одной газете, мы даже воровать, по статистике, стали реже. Правда, реже не значит мельче, но уж тут, как говорится, выбирать не приходится – что государство дает, то и воруем: цветной металл так цветной металл, металлургический комбинат так металлургический комбинат… Впрочем, я не об этом. Почему именно нам выпала сия чаша, спросил я себя. А потом понял. Мы испортились! Понимаете? Мы намного хуже, чем думаем о себе сами, и уж, конечно, хуже, чем были раньше. Мы растеряли те ценности, что имели, и не приобрели те, что навязывают нам со времен перестройки. И тем не менее мы не безнадежны! В этом-то всё дело! Я не утверждаю, что очередные выборы губернатора, маньяки и прочие напасти, отравляющие наше существование, ниспосланы нам во имя искупления. Это было бы слишком самонадеянно с моей стороны. Я – не пророк. Я – поэт! «И меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он»! И потому я – ничтожное дитя ничтожного мира – вправе говорить только о том, что чувствую! О том, что лежит в области моего понимания жизни и смерти! А чувство у меня одно. Вернее, это даже не чувство, а предчувствие… Мне кажется, что оттого, как мы переживем этот момент, оттого, как мы поведем себя, когда очередного прохожего будут убивать под окнами наших квартир, а наши с вами дети в Интернете будут на все лады смаковать подробности убийства, зависит наше будущее. Сегодня мы стоим перед выбором: кто мы и куда нам идти дальше? Люди ли мы одного города, для которых нет своей и нет чужой боли или мы население, объединенное общей пропиской и общей ненавистью к соседям? Хотим ли мы выкарабкаться из времени, где царят фарисеи, жулики и убийцы всех мастей, или же мы будем продолжать медленно погружаться в безвременье? Это решать всем нам. Прямо сейчас.
      Не зная, что сказать дальше, Романов вопросительно посмотрел на Малявина. Малявин тут же скомандовал: «Стоп!»
      – Ну, как, Анна Дмитриевна? – спросил у режиссера – немолодой, безвкусно одетой женщины в толстых старомодных очках. – Что скажете?
      Не отрывая взгляда от монитора, та покачала головой. Сказала, что всё хорошо, за исключением галстука Романова.
      – А что с ним?
      – Немного сполз набок.
      Малявин встал из-за стола и подошел к монитору. Просмотрел отснятый материал, задумчиво пожевал нижнюю губу и предложил перезаписать выступление Романова, а заодно и свое собственное.
      – Неужели всё так плохо? – тихо спросил Романов.
      Никита сел рядом за стол и сказал: нет, не всё.
      – Но если есть возможность сделать работу лучше, глупо не воспользоваться этой возможностью. Ведь так?
      Подошла гримерша Люда. Поправила Романову галстук, причесала и, одарив стоваттной улыбкой, выразила восхищение его речью. Отошла в сторонку, встала за спиной ассистентки режиссера и, улыбаясь, принялась что-то нашептывать ей на ухо.
      – Все готовы? – громко спросил Малявин. – Тогда поехали!
      В студии мгновенно воцарилась тишина. Монитор высветил лицо Малявина, и съемка началась.
      Никита выпрямил спину и еще более мрачным голосом, чем в первый раз, поздоровался с телезрителями. Рассказал последние новости с фронта, во что, по его словам, превратились улицы города, где день и ночь идут непрерывные бои с врагом, имя которому – страх, и после сообщения об убийстве Демиургом заслуженного строителя России бригадира комплексной бригады монтажников Рената Хусаинова, представил Романова.
      – Добрый вечер! – поздоровался тот. И тут же с ужасом подумал, что не знает времени, когда передача пойдет в эфир.
      «А вдруг она выйдет днем? Или хуже того – утром?»
      Он бросил взгляд на Никиту Малявина и тут же успокоился. Вспомнил, что программа «Криминальный репортаж», по крайней мере, те ее выпуски, которые он смотрел, всегда выходила незадолго до начала вечерних новостей.
      – У физиков-ядерщиков есть такое понятие, как критическая масса, – начал он свое второе выступление. – Это когда масса радиоактивного вещества достигает определенного объема, после чего начинается необратимая цепная реакция распада ядер атомов этого вещества. Так вот… По-моему, всё то, что сегодня происходит в нашем городе, полностью укладывается в это понятие. События последних дней развиваются столь стремительно и необратимо, а реакция горожан на них, мягко говоря, столь неадекватна, что нынешнее состояние общества я бы охарактеризовал, как период распада, при котором масса людского гнева становится критической и взрывоопасной. Быть может, я слегка утрирую, но в одном убежден полностью: нельзя больше равнодушно взирать на то, как очередного прохожего убивают у дверей наших подъездов, в то время, как наши дети мусолят по Интернету подробности этого убийства! Нельзя сидеть сложа руки, потому что убийства у нашего дома, у наших подъездов, на глазах наших детей – это уже не аллегория, показывающие, насколько близко подошла беда – это констатация реального факта. Во всяком случае, если так будет продолжаться дальше, то в городе скоро не останется места, где бы маньяки еще ни сняли свою кровавую жатву. Вы только вдумайтесь! До того момента, как Демиург с Пиратом закончат свою игру, а пока у нас нет оснований надеяться на то, что они закончат ее добровольно, им потребуется убить порядка тринадцати человек: одного крупного руководителя, трех милицейских начальников или криминальных авторитетов, четырех всем известных и пять малоизвестных горожан, что, как вы сами понимаете, для нашего не самого большого города России станет настоящей катастрофой. Но и это может быть еще не всё! Кто даст гарантию, что после того, как игра в «Морской бой» закончится, не начнется новая? Поэтому я уверен, и многие, думаю, со мной согласятся, что одних стараний правоохранительных органов в этом деле недостаточно, остановить маньяков-убийц можно только совместными усилиями… Поймите меня правильно – я никого не хочу учить. Верить в то, что твое слово заставит мизантропов изменить жизнь, было бы слишком самонадеянно с моей стороны. В конце концов, я не учитель, а простой русский поэт. «И меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он»! И потому я – ничтожное дитя ничтожного мира – вправе говорить только о том, что чувствую, о том, что находится в области моего понимания происходящих процессов! А чувство у меня одно. Вернее, это даже не чувство, а предчувствие… Нас ждут страшные времена, после которых нам придется по-новому взглянуть на самих себя. И помяните мое слово: то, что мы увидим по прошествию времени, понравится далеко не каждому из нас. Однако вместе с тем я категорически возражаю против того, что нашего общего врага зовут страх – страх смерти ничто в сравнении с самой смертью! А вот с тем, что на улицах нашего города действительно развернулась настоящая война, как в переломном Сталинграде в сорок втором, я полностью согласен. Больше того: оттого, как она закончится, кто в ней победит и какой ценой будет достигнута победа, зависит исход извечной борьбы добра со злом.
      Романов тяжело выдохнул. Казалось, что на последней фразе об извечной борьбе добра со злом он израсходовал последний запас слов, и теперь все мысли были заняты исключительно тем, как восполнить его.
      – Так вы считаете, – вежливо склонив голову, спросил Малявин, – что насилие на улицах города можно искоренить только путем консолидации всех здоровых сил общества? Тогда разрешите спросить: в чем, по-вашему, должна заключаться помощь творческой интеллигенции в этом не простом деле?
      Василий согласно кивнул, дескать, вопрос понятен, и принялся рассуждать о предназначении творческой интеллигенции.
      Он говорил пространно и долго. Сначала в его ответе чаще, чем обычно, звучали осторожные выражения: «возможно», «на мой взгляд», «может быть», однако по мере того, как он осваивался в роли человека, чье мнение интересует целый город, в его речи всё чаще проскальзывали слова: «знаю», «считаю», «уверен». Изменилось и само поведение Романова. Он уже не обливался холодным потом при виде нацеленных на него объективов телекамер – они не пугали его, а, казалось, напротив, наполняли дополнительной энергией и уверенностью в том, что всё, о чем он думает и говорит, теперь имеет ценность не только для него одного.
      Ему было хорошо. Он чувствовал себя большой дойной коровой, до чьего переполненного молоком вымени дотронулись пальцы дояра. Подробно отвечая на вопросы Никиты Малявина, он каждым произнесенным в микрофон словом, каждой прожитой в студии секундой получал ни с чем не сравнимое наслаждение, оттого, что может наконец-то выплеснуть из себя всё то, что томило его в течение долгого времени. А в тот момент, когда он уже решил, что нет ничего, что могло бы омрачить его счастья – заметил, что говорит совсем не так, как хотелось бы. Вместо того чтобы вести себя скромно, с достоинством, как ведут себя заслуженные люди, которым нет нужды казаться лучше, чем они есть на самом деле, он незаметно для себя сбился на назидательный тон.
      Романов попытался изменить речь – стал говорить медленнее и тише. Но если достоинством заслуженного человека он овладел сразу и в полной мере, стоило ему как бы между делом назвать дату своего вступления в Союз писателей, то выглядеть скромным не удавалось – чтобы он ни говорил, как бы ни говорил, он говорил так, словно знал нечто такое, чего не знает абсолютно никто.
      От состояния эйфории не осталось и следа. Поняв, что выступление не удалось, Романов принялся всячески донимать Малявина. То он требовал перезаписать те места, где, как ему казалось, вел себя особенно нескромно, то останавливал съемку и высмеивал вопросы, которые тот задавал, ёрничал, а в результате добился обратного результата – каждый новый дубль оказывался хуже предыдущего.
      Телевизионщики терпеливо вынесли его капризы и даже несколько раз похвалили за удачные ответы, но потом, в разговорах за послерабочей бутылочкой пива, заметили Малявину, что его друг, известный поэт Романов, – натуральный засранец.
 
       1 марта

       Из заключения Облизбиркома:
       «Призыв вдовы убитого кандидата в губернаторы В.Барыкина О.Барыкиной, обращенный к избирателям супруга, с просьбой отдать свои голоса Е.Реве, не ущемляет права других кандидатов».

      Программа «Криминальный репортаж» вышла в эфир вечером первого марта, когда съемочная группа Никиты Малявина, вместе с примкнувшим к ней Василием Романовым, решившим, как он выразился, «повариться на телевизионной кухне», готовилась к репортажу из Дворца спорта, где должно было состояться убийство известного в городе человека. В то время, как все занимались делом – таскали аппаратуру, бегали друг за другом, улаживали постоянно возникающие проблемы, Романов сидел перед монитором компьютера и перечитывал переписку Демиурга с Пиратом.
 
       Демиург 28.02.200310.39
      Пирату. Я сделал всё, как обещал. Прохожий на улице Дзержинского – творение моих рук.
 
       Пират 28.02.200310.55
      Демиургу. А я-то думал, что бригадир Хусаинов сам упал на нож. Шутка! Бью А5!
 
       Демиург 28.02.200311.13
      Пирату. А5 – промах. Г6?
 
       Пират 28.02.200311.25
      Демиургу. А чего сразу Г6-то? У меня, между прочим, есть еще и другие клеточки. З2, например, или К5. Так что ты подумай, не руби с плеча!
 
       Демиург 28.02.200311.31
      Пирату. Откровенно скажу: надоел ты мне! В общем, так: или мы сию минуту начнем играть в морской бой, или я займусь чем-нибудь другим.
 
       Пират 28.02.200311.40
      Демиургу. Откровенность за откровенность: Г6 ранен!
 
       Демиург 28.02.200311.48
      Пирату. Г7?
 
       Пират 28.02.200311.52
      Демиургу. А вот с Г7 ты, парень, крупно промахнулся! Бью Ж2!
 
       Демиург 28.02.200311.59
      Пирату. Ж2 – тоже промах. Г5?
 
       Пират 28.02.200312.07
      Демиургу. Грустно мне что-то, Деми. Погода за окном сегодня какая-то пасмурная. Ты какой-то неулыбчивый. И корабль мой теперь уже дважды раненый.
 
       Демиург 28.02.200312.14
      Пирату. Г4?
 
       Пират 28.02.200312.31
      Демиургу. А правда, почему я не могу представить тебя улыбающимся? Нет, я, конечно, допускаю, что ты иной раз кривишь губы, когда ты показываешь свой нож «испуганнорожим прохожим». Но почему ты мне ни разу не улыбнулся меж строк? Нет ответа. А раз так, всем нам остается уповать на то, что сообщение о потопленном тобой трехпалубном корабле под названием «Милицейский начальник (он же криминальный авторитет)», заставит тебя хоть немного развеселиться. Ну, улыбнись, Деми, не будь занудой!
 
       Демиург 28.02.200312.39
      Пирату. Уже улыбнулся. Но это не потому, что ты просишь меня об этом. Просто я на секунду представил, как ты будешь мучиться, страдать, пытаясь отыграть милицейского начальника или криминального авторитета. Тем не менее удачи тебе, Пират!
 
       Пират 28.02.200312.43
      Демиургу. «Мучиться, страдать». Злой ты, Демиург, плохой. Я больше не хочу, чтобы ты мне улыбался между строк. И встречаться с тобой темной ночью на улице, кстати, тоже не желаю. Уж извини. Спишемся завтра.
 
       Демиург 28.02.200312.50
      Пирату. Ты за сутки собираешься отыграть трехпалубный корабль? Ну, ну! Считай, что я уже развеселился. Пока.
 
      Романов не стал читать комментарии поклонников Харякина, а сразу перешел к дальнейшей переписке Демиурга с Пиратом.
 
       Пират 01.03.200311.09
      Демиургу. Разрешите доложить! Несмотря на скепсис, выраженный в вашем последнем послании от двадцать восьмого февраля, свой игроцкий долг я исполнил. Трехпалубный корабль отыгран – криминальный авторитет по кличке Жихарь ликвидирован. (Благодарность от милиции принимается отдельно.) Комментарии требуются?
 
       Демиург 01.03.200311.24
      Пирату. Требуются. Я, конечно, Пират, понимаю всю условность принятых нами понятий, как-то: руководитель крупного ранга, милицейский начальник, криминальный авторитет… По этой причине, если ты помнишь, я даже не стал тебя упрекать за то, что вместо известной в городе личности ты застрелил мало кому неизвестного банкира Виталия Бокарева, но сейчас… Считать Жихаря криминальным авторитетом абсурдно! Ты поступил нечестно!
 
       Пират 01.03.200311.28
      Демиургу. А кого, по-твоему, можно считать авторитетом? Япончика, Тайванчика, премьер-министра и всё, да?
 
       Демиург 01.03.200311.37
      Пирату. Авторитетом в нашем городе можно считать Хому, Марата, вероятно, еще кого-то, но только не Жихаря!
 
       Пират 01.03.200311.44
      Демиургу. Однако ты же не будешь отрицать тот факт, что Жихарь далеко не самый последний человек в криминальном мире и что его влияние распространяется не только на двор, в котором он жил, жрал и спал, когда не сидел? Не берусь утверждать, но, возможно, Демиург, ты просто плохо информирован о его деятельности?
 
       Демиург 01.03.200311.58
      Пирату. Спорить с тобой, я вижу, совершенно бессмысленно. У тебя на всё найдется тысяча и одна отговорка. Продолжаем игру. Бью Е8?
 
       Пират 01.03.200312.05
      Демиургу. Продолжаем. Е8 – мимо. Е4! А вот по поводу того, насколько человек авторитетен или, иными словами, уважаем в обществе, спорить действительно бессмысленно. И именно поэтому обвинять меня в нечестности только на основании того, что мы разошлись в оценках одной темной личности, несправедливо.
 
       Демиург 01.03.200312.15
      Пирату. Я не обвиняю. Но в следующий раз потребую точного соблюдения правил игры! Е4 – промах. Ж9?
 
       Пират 01.03.200312.19
      Демиургу. Я тоже. Ж9 – мимо. Е3!
 
       Демиург 01.03.200312.29
      Пирату. Не понял! Что ты подразумеваешь под словом: «тоже»? Я что, по-твоему, жульничаю? Е3 – ранил.
 
       Пират 01.03.200312.33
      Демиургу. А, по-твоему, жульничаю только я? Ж3!
 
       Демиург 01.03.200312.38
      Пирату. Ж3 – убит двухпалубный корабль. В таком случае покажи мне конкретно, на примере, где я сжульничал!
 
       Пират 01.03.200312.45
      Демиургу. Где ты сжульничал, я пока не знаю. Но как маньяк маньяку скажу одно: маньяк, Деми, не жульничать не может в принципе! И давай остановимся на этом! Всё! Я выйду из Интернета, а ты пойдешь отыгрывать должок. Пока.
 
       Демиург 01.03.200312.50
      Пирату. Я тебе уже говорил и повторю еще раз: я – не маньяк! И тем более не жулик!
 
       Пират 01.03.200312.53
      Демиургу. Я уже вышел из Интернета! Всё, Деми, пока!
 
      Увидев пробегавшего мимо Малявина, Романов приподнялся и схватил его за полы пиджака. Спросил: кого же все-таки поймали на месте убийства начальника управления Слуцкого.
      – Выходит, не Пирата?
      Не сумев вырваться, Никита остановился. Сказал: сомненья в том, что на месте убийства Якова Слуцкого был задержан не Пират, а профессиональный киллер, нанятый Пиратом, практически отсутствовали с самого начала.
      – Понятно, – кивнул Романов, продолжая крепко удерживать полы малявинского пиджака. – И естественно этот профессиональный киллер о Пирате ничего не слышал, да?
      – Слышать-то он слышал, как тут не услышать, но знаком с ним не был.
      – Как так?
      – А вот так! – Малявин вырвал пиджак и сказал, что существует несколько схем взаимоотношений участников заказного убийства, где личное знакомство киллера с заказчиком необязательно и даже в некоторых случаях недопустимо.
      Бросил взгляд на часы и, выразив сожаление по поводу того, что не сможет посмотреть снятую накануне передачу, крикнул:
      – Всё, братва! До начала матча остался ровно один час. Погнали!
      – Куда погнали? – крикнула ассистентка режиссера. – Водитель пропал!
      – Как пропал? – не понял Малявин.
      – Сказал, что пойдет покурит. И пропал!
      – Может, он у газельки стоит, ждет?
      – Нет его там – смотрела!
      Малявин сплюнул с досады и умчался искать шофера.
      Романов развернулся на крутящемся стуле. Уткнулся ногами в стоящий на полу кожух системного блока компьютера и принялся читать гостевую книгу персонального сайта Харякина дальше.
 
       Ева 01.03.200313.23
      Кажется, сегодня Демиург прикончит еще одного начальничка. Жалко.
 
       Rock-n-rollьщик 01.03.200313.25
      Да, жалко. В том смысле, что не моего. А как было бы здорово!
 
       Rome 01.03.2003 13.29
      Пам-пам-папам. Пам-папапам-пам-папам. (Это я пою похоронный марш в стиле Харякин-хард-рок.)
 
       Рудольфио. 01.03.200313.33
      Rock-n-rollьщику. А кто у тебя начальник?
 
       Rock-n-rollьщик 01.03.200313.38
      Да так, чмо одно. Извините, пацаны, но мне не то, что говорить, даже думать о нем в лом, настолько он забодал меня. А кстати, где сегодня будут убивать-то? Я на работе, без карты, ее начальник вчера порвал на глазах всего офиса. А до этого еще чуть гитару о компьютер не разбил, чмо.
 
       БезБашенный 01.03.200313.41
      Е3 – это проспект Физкультурника, а Ж3 – Покровская и Чехова.
 
       Рудольфио. 01.03.2003 13.43
      А еще на Е3 есть небольшой переулок – Сочинский называется. На карте города его нет, но в натуре он существует. Там еще школьная подружка Харякина, Наташа Владимирова, жила со своим вторым мужем в период с 2000 по 2002 год.
 
       Rock-n-rollьщик 01.03.200313.45
      А мой начальник живет в другом месте. Жаль.
 
       Бумеранг 01.03.200313.49
      Кто скажет, где находится Дворец спорта? На Физкультурника?
 
       Rome 01.03.200313.50
      Бумерангу. А что? Боря Харякин к нам с концертами приезжает?
 
       Бумеранг 01.03.200313.53
      Если бы! Просто сегодня вечером батя с мужиками собираются на хоккей идти. А ведь в хоккей, кажется, во Дворце спорта играют. Или я не прав?
 
       Рудольфио 01.03.200313.56
      Бумерангу. Адрес Дворца спорта: проспект Физкультурника, 1.
 
       Бумеранг 01.03.200314.08
      Я вот чего подумал про Дворец спорта-то. Можете мне не верить, но убийство начальника произойдет во время хоккейного матча с «Динамо»! Точно вам говорю!
 
       Rome 01.03.200314.12
      Бумеранг. С чего ты взял?
 
       Бумеранг 01.03.200314.26
      Вы помните, сколько ментов собралось в девятом микрорайоне, когда Пират прикончил Слуцкого? Их там было больше, чем зевак! Говорят, к нам дивизию МВД перебросили откуда-то с юга. Поэтому убить прохожего с каждым разом становится всё труднее. А тут такая лафа! Прикиньте антураж – московское «Динамо», аншлаг, четыре с лишним тысячи болел, большая часть которых – известные люди. (Только у них есть и бабки, и возможность попасть туда, куда простому человеку при аншлагах путь заказан.) Словом, ситуация – мама не горюй! Никаких проблем – сунул в толпе кому надо нож в спину и гуляй куда хочешь. А не хочешь гулять – хоккей смотри дальше. Поймать практически невозможно!
 
       Rock-n-rollьщик 01.03.200314.33
      Здорово! Надо будет пойти посмотреть. А как попасть во Дворец?
 
       Бумеранг 01.03.200314.35
      Никак. Батя радовался, что еле достал билеты в первый сектор – самый неудобный. Но это было еще вчера.
 
       Rock-n-rollьщик 01.03.200314.39
      Жаль. А так хотелось посмотреть, как будут начальника убивать!
 
       Rome 01.03.200314.42
      Ну и смотри, кто тебе мешает? Обратись за помощью к спекулянтам и ни о чем больше не беспокойся. Ева! Пошли со мной на хоккей, не пожалеешь!
 
       Ева 01.03.200314.44
      Rome. Не могу. Я боюсь.
 
       Rome 01.03.200314.46
      Еве. Чего?
 
       Ева 01.03.200314.49
      Rome. Не чего, а кого. Демиурга боюсь. Я в девятом классе выиграла областную олимпиаду по ботанике, и теперь у себя в школе считаюсь знаменитой.
 
      Раздался звонок. Романов вынул мобильный телефон из кармана и приложил к уху.
      – Добрый вечер! – раздался в телефоне незнакомый голос. – Январский беспокоит.
      – Петр Григорьевич? – удивился Романов.
      – Что, не ожидали?
      – Да как вам сказать… Честно? Не ожидал.
      – Значит, богатым буду. Я собственно вот по какому поводу звоню… Не могли бы вы, Василий, как-нибудь навестить меня… Поговорить надо.
      – Да, конечно. Когда вам удобно?
      – А прямо сейчас! Чего откладывать? Давайте записывайте адрес: Сочинский переулок, пять, квартира три, второй этаж. Знаете, где это?
      Романов бросил взгляд на проходившего мимо Малявина, что-то горячо выговаривавшего шоферу «Газели» – молодому виновато улыбавшемуся парню в кожаной подбитой белым мехом куртке, и промямлил, что вообще-то он собрался идти на хоккей вместе со съемочной группой программы «Криминальный репортаж».
      – Жаль, – голос в трубке стал сухим и противным. – Ну что ж, встретимся тогда как-нибудь в другой раз.
      Встречаться как-нибудь в другой раз с главным редактором единственного в мире издательства, в котором у Романова имелся хоть и минимальный, но все-таки шанс выпустить сборник стихов, было глупо. Он переложил телефон из руки в руку и сказал, что готов прибыть в распоряжение Петра Григорьевича в любое время дня и ночи.
      – Вот и хорошо! – голос в трубке стал еще суше и противнее. – Когда придете, не звоните – внучка спит, дверь будет открыта.
      Романов выскочил из здания телецентра в тот момент, когда съемочная группа программы «Криминальный репортаж» заканчивала погрузку аппаратуры. Сел на соседнее с Малявиным сиденье и, уткнувшись лбом в боковое стекло, предался приятным размышлениям о судьбах поэтов.
      «Как часто для того, чтобы заявить о себе в полный голос, поэтам недостает сущего пустяка! – думал он, глядя на то, как за окном со скоростью газели проносится вечерний город. – Взять хотя бы мой случай: не попадись в один прекрасный день мои стихи на глаза Харякину – не положил бы он их на музыку и не выпустил бы ставший популярным музыкальный альбом. Не выпустил бы Харякин ставший популярным музыкальный альбом – не стали бы кандидаты в губернаторы цитировать его по телевизору. Не стали бы кандидаты в губернаторы цитировать его по телевизору – Элеонора не разрешила бы встречаться с сыном, а Январский так и продолжал бы до самой смерти издавать себя одного, как будто во всем городе не существует других поэтов… Так в чем, спрашивается, первопричина? В мастерстве и в таланте поэта, или в случае, имя которому – судьба».
      И тут Романов без связи с предыдущими рассуждениями вдруг подумал: «А не рано ли я радуюсь?»
      От мысли о том, что Январский пригласил его к себе не для того, чтобы обсудить выход нового сборника стихов, а для чего-то другого, не имеющего отношения к его профессиональной деятельности, Романову стало дурно. Он заворочался на узком сиденье «Газели» и, закрыв глаза, принялся убеждать себя в том, что никаких других общих дел у него и у главного редактора книжного издательства нет и быть не может.

* * *

      Тротуары и вся проезжая часть улицы перед Дворцом спорта были заполнены движущимся в едином направлении людьми. Медленно рассекая толпу, микроавтобус со съемочной группой задел бампером одного неосторожного болельщика, коснулся зеркалом другого, уперся в третьего, после чего остановился в километре от автостоянки и заглох.
      Романов вышел из автомобиля. По краям проспекта Физкультурника ровными рядами стояли серые пятиэтажки, возле Дворца спорта, на месте работавшего по выходным дням вещевого рынка, толпился народ, а за Дворцом, там, где когда-то во времена его юности рос березовый лесок, виднелись остроконечные крыши новых высоток.
      – Где тут Сочинский переулок, не подскажете? – обратился он к проходившей мимо пожилой женщине с авоськой.
      Женщина замедлила шаг. Подняла свободную руку, на которую тут же наткнулся спешащий паренек, обмотанный шарфом с символикой местной хоккейной команды, беззлобно выругалась и, указывая в сторону Дворца спорта, сказала, что переулок Сочинский находится сразу за стадионом.
      Романов поблагодарил женщину. Подошел к Малявину, пожал ему руку и, пообещав встретиться в самое ближайшее время, через секунду влился в поток спешащих на хоккейный матч болельщиков.
      Только болельщиков ли? Послушав то, о чем говорят шагающие рядом люди, Романов понял, что, возможно, ошибался, считая тех, кто посещает хоккей болельщиками. За то время, что он шел к Дворцу спорта, никто вокруг него даже словом не обмолвился о предстоящем матче с «Металлургом» – все говорили только о Демиурге с Пиратом, вспоминали сделанные ими ходы, возмущались бездействием властей и открыто надеялись на то, что станут свидетелями очередного убийства известного человека.
      Внезапно впереди себя Романов увидел сына в компании подростков. Василий приподнялся на цыпочки и громко окликнул его.
      Игорь повернул голову. Заметив отца, снял шапку и замахал ею. Крикнул во весь голос:
      – Папа, привет! Иди ко мне!
      Наталкиваясь и расталкивая стоящих на пути прохожих, Романов пробился к мальчику. Обнял его за плечо и спросил, что он здесь делает.
      – Идем скорее! – Боясь отстать от ушедших вперед товарищей, Игорь схватил отца за руку и потащил за собой. Захлебываясь от восторга, он стал рассказывать ему о Пирате, потопившем двухпалубный корабль Демиурга, о Демиурге, вынужденном в ответ убить известного в городе человека, о координатах сбитого корабля, соответствующих расположению Дворца спорта, и о самом Дворце спорта – месте предстоящего убийства.
      Закончив рассказ, спросил папу: все ли тот понял.
      Папа понял. Но далеко не всё. Так, например, он не понял: почему Игорь оказался там, где должно произойти убийство. А главное: куда смотрит Элеонора.
      – А мама знает, где ты находишься? Неужели она не волнуется за тебя?
      Игорь в ответ снисходительно похлопал отца по плечу и сказал о том, что у мамы нет ни малейшего повода для волнения, поскольку…
      – Убивать-то будут начальника!
      Будут убивать начальника!
      Влажный февральский воздух, казалось, был пропитан ожиданием этого события. Толпы народа со всех сторон города стекались к Дворцу спорта, переполняя забитую до отказа площадь. Несмотря на отсутствие билетов, никто даже не думал расходиться. Люди шумели, смеялись, травили анекдоты про маньяков и одновременно, глядя по сторонам, жадно высматривали тех, кого можно было причислить к потенциальным жертвам Демиурга. Милиционеры, обнаружив человека, одетого в дорогое пальто и пыжиковую шапку, пристально вглядывались в его лицо, силясь вспомнить: не видели ли где раньше, а если видели – не принадлежит ли оно известной в городе личности. При этом никто: ни простые зрители, ни милиция, ни люди в хорошей одежде – ни минуты не стояли на месте. Все двигались, толкались, мешали друг другу – все находились в постоянном поиске того единственного места, откуда посчастливится наблюдать за убийством начальника.
      «Бедные люди! – думал Романов, глядя на это столпотворение со стороны. – И ведь по большому счету они не виноваты в том, что им хочется стать свидетелями преступления! Им просто никто вовремя не объяснил, что жизнь чужого человека – это часть их собственной жизни, а смерть…»
      Романов хотел было добавить: «часть собственной смерти», но решил, что в таком варианте фраза становится слишком мудреной, если не сказать глупой. Выкинув ее из головы, попрощался с сыном и быстрым шагом обогнул Дворец спорта. Прошел мимо пустой хоккейной коробки, и там, между коробкой и автобусной остановкой, увидел небольшую улочку, застроенную новыми красивыми зданиями. Прочитав на фасаде первого из них: «Сочинский переулок», на втором – табличку с номером четыре, Романов перешел дорогу и вошел в первый подъезд дома номер пять. Поднялся на второй этаж и, следуя указаниям хозяина не звонить, осторожно толкнул дверь третьей квартиры. Вошел в широкую прихожую, вытер ноги о расстеленный на пороге половик и… получил удар сзади по затылку.
      Раскинув руки, Романов упал навзничь и потерял сознание.
      «А за окном всё те же: ночь, улица, фонарь, аптека, бессмысленный и тусклый свет. Живи еще хоть четверть века, всё будет так, исхода нет… Да, да, всё верно: если нет исхода, то все города мира от Петербурга до Мухосранска становятся похожими друг на друга, как две стены одной тюрьмы. И там и там, должно быть, одинаково тоскливо».
      Лежащий на животе со связанными за спиной руками, спутанными ногами и залепленным скотчем ртом, Романов замычал.
      «Умрешь, начнешь опять сначала, и повторится всё, как встарь. Ночь, ледяная гладь канала, аптека, улица, фонарь… Кажется, один очнулся».
      – Пришли в себя, Василий Сергеевич? Ну, наконец-то! А я уж начал беспокоиться. Как вы себя чувствуете? Я вас не сильно ударил? Нет? Ну, ничего, ничего, потерпите. Дальше будет еще хуже… Кстати! В том, что случилось, вам, Василий Сергеевич, кроме себя, винить некого – вы знали, в какой район шли. Или, быть может, вы еще не привыкли к тому, что стали известным человеком? Хотя это вряд ли. Такие, как вы, чувствуют себя знаменитыми задолго до того, как ими становятся. А не становятся, все равно чувствуют… Слушайте, а может, это разочарование мучает вас, а? Вы ведь, наверное, шли к Январскому подписывать договор на издание стихов? А тут такой облом! Вместо встречи с главным редактором – встреча с Демиургом! Понимаю. Мне бы на вашем месте тоже поплохело… Однако я вот чего не могу понять. Как вы могли поверить в то, что Январский, вас, парня с улицы, человека без роду-племени, без влиятельных покровителей, станет издавать? На что вы надеялись? Ну ладно, были бы вы хоть приличным поэтом, я бы еще понял, а так… Вы же ремесленник! Да за одно только выражение: «Страх смерти ничто в сравнении с самой смертью!», вас надо выгнать из Союза писателей и предать смерти! Вы хоть подумали, что сказали? Это смерть ничто по сравнению со страхом смерти! Страх смерти, простите за тавтологию, есть самое страшное чувство, которое человеку дано испытать при жизни, а преодоление этого страха – самое благородное. Все боятся смерти. Вы думаете, я ее не боюсь? Еще как боюсь! Но в отличие от вас я не скрываю этого, а борюсь со страхом, потому что знаю: только преодолевая себя и свои комплексы, можно достичь вершин в искусстве. Да что вам говорить! Вы, должно быть, считаете, что, лежа на диване с чашечкой кофе, можно написать и Обломова, и Раскольникова и всё, что угодно, да? Нет, говорю я вам! Чтобы написать о Раскольникове, надо прежде стать им, каждую секунду умирать от страха, занося топор над головой старухи-процентщицы, сходить с ума от осознания собственной слабости, и только после этого переносить чувства и мысли на бумагу. Но… Кому это надо? Сегодня для того, чтобы прослыть крупным поэтом, достаточно придумать слова к песенкам популярного певца, а чтобы считаться писателем – понравиться женщинам и пассажирам московского метро. И виноваты в этом, вы и такие, как вы, модные литераторы. Вы даже хуже, чем Январский! Да-да! Тот хоть и пишет стихи, но не скрывает того, что ему наплевать на литературу, если она не приносит ему и его издательству барыша. Но вы-то, вы – человек, не купившийся на должность редактора «Губернской газеты», продались на дешевую славу песенника! Как же я вас всех ненавижу!»
      Вынув из кармана нож, Демиург обогнул стол. Наклонился над лежащим на полу связанным телом и, подняв левой рукой его голову за волосы, правой, со словами: «Он был плохим поэтом», перерезал горло.
 
       Ночь с 3 на 4 марта

       Из сообщения РИА «Новости»:
       Второй тур выборов губернатора области состоится 16 марта. Об этом заявил в понедельник председатель областной избирательной комиссии Дмитрий Славнов. За кресло губернатора во втором туре будут бороться руководитель регионального отделения КПРФ Егор Рева и независимый кандидат Евгений Троицкий… По предварительным данным облизбиркома, Егор Рева набрал 31,03 процента, Евгений Троицкий 15,25 процента голосов избирателей, принявших участие в голосовании. На третьем месте – депутат Государственной думы от ЛДПР Антон Дударев (15,11 процента), на четвертом – представитель областной общественно-политической организации «Регионы России» Сергей Заворуев (9,44 процента), на пятом – депутат законодательного собрания области Вячеслав Прохоров (2,16 процента). Против всех проголосовали 27,01 процента избирателей. Явка избирателей составила 31,54 процента, то есть фактически проголосовал лишь каждый третий избиратель. На оба тура выборов губернатора области из областного бюджета планируется затратить 76 миллионов рублей.

      Романов не мог пить. На предложения Никиты Малявина основательно надраться, снять стресс, он либо отказывался сразу и в грубой форме, либо угрюмо отмалчивался. К Наталье, жене Малявина, был благосклонней – на ее просьбы составить компанию вместе с бутылочкой красного сухого вина, отвечал вежливыми словами благодарности за заботу, но добавлял при этом, что если своим трезвым видом он нервирует хозяев, готов в любую минуту покинуть их. Малявины в ответ только разводили руками, дескать, зря ты, Василий, обижаешь нас. Наталья после таких разговоров шла на кухню, готовить гостю что-нибудь вкусненькое, а Никита, устроивший себе кратковременный отпуск специально для того, чтобы ухаживать за Романовым, принимался рассказывать нескончаемые байки на темы собственной жизни.
      Романов не мог спать. Стоило ему лечь в постель и закрыть глаза, как в ту же секунду он окунался в раздраженный голос Демиурга.
      «В том, что случилось, вам, Василий Сергеевич, кроме себя, винить некого…»
      «Вы же ремесленник…»
      «За одно только выражение: „Страх смерти ничто в сравнении с самой смертью!“ – вас надо выгнать из Союза писателей и предать смерти…»
      «Как же я вас всех ненавижу!»
      Романов открывал глаза, долго смотрел в потолок, вставал, одевался и шел к компьютеру, благо, тот стоял в его комнате. Заходил в Интернете на персональный сайт Харякина и, в сотый раз перечитывая гостевую книгу, задавал себе один и тот же вопрос:
      – Где мне искать тебя, Демиург?
 
       Демиург 02.03.200310.45
      Пирату. Известную личность, которую я отыграл вчера вечером, зовут Петр Январский.
 
       Пират 02.03.200311.12
      Демиургу. Кто это? Почему не знаю?
 
       Ева 02.03.200311.15
      Пирату. Январский – поэт. Стихи его, врать не буду, не читала, но в магазинах встречала не раз.
 
       Пират 02.03.200311.19
      Тогда извините. Однако, Демиург, хотелось бы узнать кое-какие подробности, так сказать, из первых уст.
 
       Демиург 02.03.200311.25
      Пирату. Январский (Редькин) Петр Григорьевич – 1935–2003 г.р. – советский русский поэт. Главный редактор книжного издательства «Словосочетания». Родился – не знаю где, умер у себя дома. Адрес дома: Сочинский переулок, пять, квартира номер три. Дверь в квартиру открыта. Что-нибудь еще?
 
       Рудольфио 02.03.200311.32
      А еще этот самый Январский два года назад написал статью в «Губернской газете», где обозвал Мишу Харякина «недоучившимся музыкантом», «кумиром с немытыми патлами» и еще многими другими нехорошими словами.
 
       Rock-n-rollьщик 02.03.200311.35
      И по Васе Романову тоже недавно прошелся, чмо.
 
       Rome 02.03.200311.40
      Нет, все-таки правильно у нас в народе говорят: Демиург с Пиратом абы кого убивать не станут. Нет, ну надо же было так ляпнуть: недоучившийся музыкант! И это про кого?! Про Мишку Харякина!!!
 
       Рудольфио 02.03.200311.44
      К всеобщему сведению, Михаил Харякин в 1991 году окончил третью музыкальную школу по классу баяна.
 
       Rome 02.03.200311.46
      Рудольфио! Ты бы об этом два года назад Январскому сказал, умник. А то мы без тебя этого не знали!
 
       Демиург 02.03.200311.51
      Пирату. Ты будешь играть?
 
       БезБашенный 02.03.200311.54
      Пират! Бей по Е1 – не промахнешься.
 
       Ева 02.03.200311.59
      БезБашенному. Ты что, чокнулся! А вдруг Пират и вправду ударит по Е1 и не промахнется! Думать же, в конце концов, безбашенкой надо хоть иногда!
 
       Rock-n-rollьщик 02.03.200312.03
      Ева! У БезБашенного, я так думаю, где-то на Е1 начальник живет. Вот он и предлагает Пирату обстрелять это место. А кстати, что это за район? А то я на работе, по-прежнему без карты.
 
       Демиург 02.03.200312.10
      Пирату. Я жду.
 
       Саша А. 02.03.200312.21
      Есть новость! В доме, по адресу, указанному Демиургом, только что обнаружены два трупа, один из которых предположительно принадлежит хозяину квартиры – Петру Январскому. Инфа – стопроцентная.
 
       Rome 02.03.200312.26
      Бумерангу. Заладил, как попугай: «Будут убивать во Дворце спорта!», «Будут убивать во Дворце спорта!» Трепач! Верни пятьсот рублей денег, что я отдал спекулянтам за билет на убийство начальника!
 
       Бумеранг 02.03.200312.29
      Rome. Сам ты трепач!
 
       Rock-n-rollьщик 02.03.200312.36
      Демиургу. А чего это, я не понял, два трупа? Второй про запас, что ли?
 
       Саша А. 02.03.200312.44
      Поступило уточнение. Один труп, как и предполагали, принадлежит Январскому. А второй вроде как и не труп вовсе, а свидетель. Короче, будет новая инфа – сообщу дополнительно.
 
       БезБашенный 02.03.200312.48
      Саше А.Как это понимать – не труп, а свидетель. Выходит, трупосвидетель? Или полутруп?
 
       Саша А. 02.03.200312.51
      Пока точно не знаю, но что-то типа этого.
 
       Пират 02.03.200313.06
      Демиург, ты еще в Сети? Извини, что задержался. Хотел убедиться в том, что ты на самом деле отыграл известного человека. Как говорится: «Играй, но проверяй!» Итак, бью Д6! А кстати, почему свидетель оказался не полным трупом? Не мне тебя учить, Деми, но на твоем месте я бы был аккуратнее в подобных делах, а то, как говорится, не ровен час, «загремишь под фанфары».
 
       Демиург 02.03.200313.19
      Пирату. Не волнуйся – всё под контролем. Ты мне лучше объясни вот что. Ходят упорные слухи, что ты, Пират, только играешь в морской бой, а прохожих за тебя отыгрывают киллеры. Как это понимать?
 
       Пират 02.03.200313.26
      Демиургу. А в чем, собственно, проблема? Я – инвалид третьей группы. Мне из-за частичного отсутствия рук убивать крайне несподручно. Вот и приходится иногда обращаться с просьбой к добрым людям… Хотя нет, вру! Я не инвалид третьей группы, а пацифист в третьем поколении! Хотел отыграть прохожего, да не смог – гены воспротивились. Так неужели, Деми, из-за папы пацифиста, деда пацифиста, мамы и бабушки пацифисток – чтоб им мир был во всем мире – ты мне запретишь играть в морской бой? На мой взгляд, это было бы не только неспортивно с твоей стороны, это было бы, прежде всего, НЕ ЗАКОННО! По правилам, так, как играю я, играть НЕ ЗАПРЕЩАЕТСЯ! Не веришь – прочти свое выступление от шестнадцатого февраля.
 
       Демиург 02.03.200313.37
      Пирату. Прочитав твое послание, я лишний раз убедился в том, что в своем ведении игры ты вышел далеко за рамки Fair player, и все твои неуклюжие попытки оправдаться являются яркой тому иллюстрацией. Но с другой стороны, в принятых нами правилах действительно ничего об этом не сказано, а сказано, в частности, то, что начатую игру надо обязательно заканчивать. Честно говоря, даже не знаю, что и думать…
 
       Пират 02.03.200313.43
      Демиургу. Думай, не думай, а правда на моей стороне. Кстати! Я тут проконсультировался с римскими юристами, и они мне так прямо и сказали: «Что не запрещено – разрешено». Д6!
 
       Демиург 02.03.200313.50
      Пирату. Это моя вина. Надо было этот момент предусмотреть заранее и обговорить его в наших правилах. И тем не менее мое отношение к тому, как ты играешь, не изменилось – так играть не честно!
 
       Пират 02.03.200313.55
      Демиургу. Может, конечно, так играть и не честно, да только закон, Деми, выше справедливости. Надеюсь, хотя бы с этим ты спорить не будешь?
 
       Демиург 02.03.200314.01
      Пирату. Не буду. Я понимаю, что всё должно быть по правилам. Ладно, играем в морской бой дальше! Д6 – промах. Бью З10 (зэ десять)?
 
       Пират 02.03.200314.03
      Демиургу. И это мудрое решение! З10 – мимо. Ж7!
 
       Демиург 02.03.200314.08
      Пирату. Ж7 – промах. Ж10?
 
       Пират 02.03.200314.11
      Демиургу. Ж10 – мимо. З7 (зэ семь)!
 
       Демиург 02.03.200314.16
      Пирату. З7 – ранен.
 
       Пират 02.03.200314.19
      Демиургу. З6 (зэ шесть)!
 
       Демиург 02.03.200314.24
      Пирату. З6 – ранен.
 
       Пират 02.03.200314.27
      Демиургу. З5 (зэ пять)!
 
       Демиург 02.03.200314.37
      Пирату. З5 – убит трехпалубный корабль. Поздравляю с точным попаданием. Отыграю прохожего, скорее всего, четвертого марта. Мне необходимо время для подготовки. Пока.
 
       Пират 02.03.200314.40
      Демиургу. Не забудь, Деми, что следующий ход за мной. Удачи тебе!
 
       Rock-n-rollьщик 02.03.200314.42
      Народ! Где находится З5 – З7? Кто знает?
 
       Рудольфио 02.03.200314.46
      Rock-n-rollьщику. З5 – З7 – это практически центр города. Район бульвара Карла Маркса от Центрального рынка до здания ФСБ, плюс улицы: Советских космонавтов, Свободы и кусочек Александра Матросова.
 
       БезБашенный 02.03.200314.48
      А так же гостиница «Россия» с рестораном и оперный театр.
 
       Rock-n-rollьщик 02.03.200314.55
      Ничего себе райончик! Как бы не получилось так, как в прошлый раз – Демиург отыграет трехпалубного прохожего, а я этого опять не увижу. Уж больно бульвар Маркса многолюдный, почти как концерт Миши Харякина, и длинный, как его блюз «Рабочий день в субботу»… Вот это я, блин, высказался! Аж самому понравилось!
 
       Rome 02.03.200314.58
      Пацаны, прикол! Еще немного, и у нас в городе менты и бандиты останутся без начальства!
 
       Начальник 02.03.200315.03
      Rome. Не волнуйся, сынок. Нас в России много – всех не перебьешь, и даже очередь поруководить ими не уменьшишь!
 
      Раздался звук шаркающих по полу шлепанцев. Дверь отворилась, и в комнату, позёвывая, вошел одетый в трусы и майку Никита. Почесал бок и, кивнув на будильник, сказал, что времени, если кто еще не знает, три часа ночи.
      – Вась, а может, тебе снотворное выпить?
      Отрицательно покачав головой, Василий молча уткнулся в монитор компьютера.
      – Ну и правильно, – еще раз зевнул Малявин. – Снотворное – яд. Лучше коньячку сто грамм. Для начала, разумеется.
      Романов повернулся к Никите и сказал то, что обычно в таких случаях говорил Наталье. Что он искренне благодарен за гостеприимство, за радушие, за желание окружить его заботой и комфортом…
      – Вот только спаивать меня не надо! Ладно? И ходить за мной по квартире, развлекать как малого ребенка тоже не стоит! Я в порядке, понимаешь? Мне надо просто чуть-чуть отдохнуть! Просто чуть-чуть побыть одному, просто чуть-чуть подумать и просто решить, что делать дальше!
      Малявин сделал вид, что обиделся. Оттянул резинку трусов, щелкнул ею так, что раздавшийся звук был слышен в соседней комнате, и, тыкая указательным пальцем Романову в лицо, сказал, что ради него, засранца, он ни за что не встал бы с постели в три часа ночи.
      – Это Наташка, добрая душа, послала меня проверить: как ты! Она, понимаешь, волнуется, не спит полночи. А ты… – Никита огорченно махнул рукой и, громко шоркая шлепанцами, направился в сторону выхода.
      – Подожди! – Романов схватил его за майку. – Сядь.
      Малявин вернулся и послушно сел рядом на кровать.
      – Не обижайся, Никита. Я, правда, очень вам благодарен. Честно говоря, даже не знаю, что бы я делал дома в пустой четырехкомнатной квартире… Но пойми, я не привык постоянно находиться в центре внимания! А вы с Наташей даже минуту не даете мне побыть одному.
      Малявин согласно кивнул. Сказал, что тем самым они выполняют предписание доктора, выписавшего ему бюллетень, – не оставлять больного наедине со своими страхами.
      – Ну вот! – Романов в сердцах хлопнул ладонями по коленям. – Теперь весь город будет знать о том, что я испытываю страх перед Демиургом.
      – А ты испытываешь?
      Романов хотел было сказать о том, что он в гробу в белых тапочках видел Демиурга и мать его, очевидно тоже порядочную маньячку, но не решился. Подумал, что глупо так отзываться о человеке, который не убил его, возможно, только потому, что решил сделать это несколько позже.
      – Честно? Да, испытываю.
      – Сильный?
      Не зная, что сказать, Романов пожал плечами.
      «Не дай, конечно, Бог, – подумал он, вспоминая свои ощущения от встречи с Демиургом, – но кто знает, может, ужас, который я испытал два дня назад, при других обстоятельствах покажется детской страшилкой».
      – Как видишь, достаточный, чтобы бояться лечь в постель.
      – Ну, тогда без лекарства тут точно не обойтись, – вздохнул Малявин.
      Романов отрицательно покачал головой. Сказал, что лекарства тут не помогут, помочь ему может только одно средство – поимка Демиурга.
      И попросил:
      – Никита, будь добр, окажи мне еще одну услугу! Расскажи, что тебе известно об убийствах прохожих, начиная с убийства бомжа Феди.
      Малявин развел руками. Сказал, что рад бы помочь другу, да только, кроме того, Демиург убивает прохожих охотничьим ножом с характерным изгибом лезвия, изготовленным на местном заводе «Металлист», и что Пират нанимает профессиональных киллеров, ему почти ничего не известно, как, впрочем, и тем, кто ведут это дело.
      – Ну, хоть что-то ты должен знать! – настаивал Романов.
      – Ну, разве только что-то. Да мне не жалко: спрашивай.
      – Демиург случайно встретил Федю или у них было запланировано свидание?
      – Откуда я знаю? – удивился вопросу Малявин. – Федя жил рядом с ДК строителей и соответственно ошивался где-то неподалеку. А вот было ли свидание запланированным или же Демиург охотился на удачу, неизвестно. А зачем тебе это?
      – Просто собираю информацию. Надо же с чего-то начинать… Банкир Бокарев?
      – Банкир Бокарев, – задумался Малявин. – Председатель правления банка «Народное доверие», застрелен в подъезде собственного дома. Типичное заказное убийство без следов преступления и каких-либо судебных перспектив. Единственно, что могу сказать по этой теме: именно после убийства Бокарева посетители сайта Харякина сообщили в милицию о начавшейся игре между Демиургом и Пиратом.
      – Убийство банкира – дело рук пойманного киллера?
      – Скорее всего, да. Но улик, чтобы доказать это, насколько мне известно, нет.
      – Кандидат в губернаторы Барыкин Владимир Иванович?
      – О! – воскликнул Малявин. – Помнишь, мы спорили с тобой насчет того, что не пройдет и трех дней, как станет известно о том, что этого хмыря застрелили по дороге на свидание?
      То, что Никита говорил об этом, Романов помнил, а вот то, что они спорили, – нет.
      – Ну, не важно! – махнул рукой Никита. – Короче, выяснилось, что у Барыкина в предвыборном штабе работала тайная пассия – некто Верочка Ильина. Правда, говорят, что ни для кого, кроме жены Барыкина, это тайной не было, но тем не менее… Так вот, Барыкин снимал Верочке квартиру на проспекте Физкультурника, и на проспекте Физкультурника же, если ты помнишь, дворник нашел его труп.
      – Кто, кроме работников штаба, Барыкина мог знать об адюльтере, а также о местожительстве Ильиной? – спросил Романов.
      – Да кто угодно! Там, где знает весь штаб, – знает вся армия… в смысле, весь город.
      – Ты об этом знал?
      Малявин ответил: нет, не знал. Но только потому, что Барыкин, пока был живой, его особо не интересовал.
      – Но догадываюсь, что очень многие, учитывая то обстоятельство, что наши правители сделали на него ставку на выборах и практически расчистили ему дорожку в кабинет губернатора, собирали на Барыкина компромат.
      – Ильина могла кому-нибудь рассказать о своих отношениях с Барыкиным?
      – Что значит могла?! – возмутился Малявин. – Да она, говорят, только тем и занималась, что всем рассказывала: «Володенька пообещал мне то… Володенька подарил мне это…» Знаю я таких дамочек. Для них цель, задача и единственная добродетель – подцепить денежного мужика и жить с ним в радости и богатстве до последнего миллиона.
      Романов подумал: «Как мне это знакомо» – и назвал имя Власова.
      – А с этим что?
      Никита покачал головой. Сказал, что убийство заместителя начальника криминальной милиции ГУВД полковника Владимира Трофимовича Власова самое, на его взгляд, загадочное в череде произошедших убийств.
      – Круг подозреваемых – десятка полтора-два, не больше. Знакомых – наперечет, других считать нечего, поскольку другие к нему на дачу в Заливное могли попасть только в качестве садовников, и то после многократной проверки. И тем не менее ничего существенного, того, что могло бы пролить свет на это убийство, у следствия до сих пор нет!
      – Но ты-то на его дачу как-то попал? – возразил Романов.
      Малявин согласился: да, попал. Но заметил, что, во-первых, его пригласил туда сам Владимир Трофимович, который из-за разыгравшегося накануне радикулита не смог выйти из дома, во-вторых, он находился в составе съемочной группы, а значит, его визит в некотором роде являлся официальным, и в-третьих, на дачу их доставил заместитель Власова – Андрей Рудаков.
      – От него-то, кстати, я и узнал тогда, что дача в Заливном принадлежит его шефу, а не зятю, как нам представил сам Власов.
      – И тем не менее Демиург каким-то образом узнал о ней, правильно? И как-то проник в нее.
      – Да никуда он не проникал! – поморщился Малявин. – Установлено: Владимир Трофимович сам открыл Демиургу дверь, сам проводил его в комнату и сам ему подставил спину!
      Романов встал с кресла и подошел к окну. Посмотрел на то, как ветер кружит в воздухе падающие с неба снежинки, похожие на новогоднее конфетти, и спросил: были ли у Власова знакомые не из числа милиционеров.
      – Наверное, были! – пожал плечами Малявин. – Да только какая разница, кто у него знакомые? Ты пойми! Власов после едва не стоившего ему карьеры скандала с первой дачей в Мыскино, о второй даче в Заливном и о том, что живет там, мог рассказать только тому, от кого невозможно было это скрыть! А таких людей во всем городе, повторяю, наберется от силы десятка полтора-два.
      – Погоди! Но ты же сам только что говорил о том, что нет ничего, о чем бы знал штаб армии и не знала армия!
      – Да, говорил, – подтвердил Малявин. – Но эти полтора-два десятка, поверь мне, не из тех, кто будет трепаться с первым встречным. Эти люди дослужились до высоких чинов, в том числе и благодаря тому, что сызмальства, с лейтенантской поры, умели держать язык за зубами, в отличие от хронических болтунов из штабов кандидатов в губернаторы, забодай их комар!
      Романов с сомнением покачал головой. Напомнил Никите о том, что один из тех, кто, как он выразился: «не будет трепаться с первым встречным», рассказал-таки ему о новой даче шефа.
      – Ну, во-первых, не надо унижать мое достоинство – я не первый встречный, – обиженным голосом произнес Малявин, – а во-вторых, куда Андрюхе было деваться? Солгать он не мог – знал, что я все равно узнаю. Да и зачем, спрашивается, мне лгать? Всем известно: я всегда и везде говорю лишь то, что можно говорить. Потому, кстати, и работаю на телевидении без малого двадцать лет. И потом… У меня после разговоров с ребятами, работавшими с Власовым, сложилось впечатление, что тот их просто-напросто достал своими квартирами и дачами, а в особенности тех, у кого ни того и ни другого нет. Люди ж не дураки, понимают, откуда что берется.
      Задумчиво поскребя пятнышко на окне, Романов вернулся к столу. Назвал имя: баба Валя.
      – Никаких следов, – ответил Малявин. – Убили, скинули с чердака на тротуар под ноги прохожим и всё… Давай следующего.
      – Яков Иосифович Слуцкий?
      – Тоже ничего существенного.
      Романов возмутился.
      – Как это ничего существенного! – воскликнул он. – А арест киллера!
      Малявин ответил: ну и что.
      – Что это дало? О Пирате он знает не больше нас с тобой, а о Демиурге и того меньше. И вообще… По-моему, самое перспективное направление в поисках Пирата – это Жихарь.
      С этого места Романов попросил Никиту не торопиться и подробно рассказать обо всем по порядку.
      – Да рассказывать-то тут собственно нечего, – махнул рукой Никита. – Где-то примерно с год назад во время обычного застольного трёпа за жизнь, не буду говорить с кем именно, я без всякой задней мысли пожаловался на свое начальство, будь оно неладно: мол, обижает по малейшему поводу, придирается без причин и вообще грозится со дня на день закрыть программу. А мне мой собеседник и говорит тогда на полном серьезе: ты, мол, парень, обратись-ка к Жихарю. Он, мол, сведет тебя с нужным человеком, и тот, с кем, значит, он тебя сведет, мигом решит твои проблемы… Понял?
      – Посредник между заказчиком и наемным убийцей? – догадался Романов.
      – Точно! А теперь смотри, что получается. Известно, что Пират сам прохожих не отстреливает. За него горбатятся киллеры. Первого и единственно известного нам киллера взяли по горячим следам сразу после убийства Слуцкого утром двадцать седьмого февраля. А уже двадцать восьмого Демиург сбивает трехпалубный корабль Пирата, и в тот же день погибает Жихарь… Причем погибает он, как показала экспертиза, не там, где нашли его тело.
      Ни слова не говоря, Романов повернулся лицом к компьютеру. Пробежался курсором по гостевой книге персонального сайта Харякина, нашел переписку Демиурга с Пиратом от двадцать восьмого февраля и внимательно перечитал ее. Достал из-за монитора две карты города, на каждой из которых были нанесены стоклеточные квадраты, испещренные крестиками и точками, и развернул их во весь стол.

Флотилия Пирата

Флотилия Демиурга

 
      – То есть ты хочешь сказать, – внимательно рассматривая поле морского боя, пробормотал Романов, – что двадцать восьмого февраля Пирату срочно понадобилось убрать Жихаря, и поэтому он специально подставил свой трехпалубный корабль под удары Демиурга. Так? А надобность такая возникла, видимо, из-за пойманного киллера, которого Пират нанял при его посредничестве… Ты в милицию об этом сообщил?
      Малявин поморщился. Сказал, что ему до сих пор стыдно за свой не профессиональный с точки зрения нормального журналиста поступок, однако не поделиться столь ценной информацией со знакомыми ребятами из аппарата Главного управления внутренних дел, учитывая особую опасность Пирата, он не мог.
      Романов похвалил Никиту за это решение. Но заметил, что не видит, в чем, собственно, заключается перспектива разработки мертвого Жихаря, о которой тот только что упомянул.
      С тем, что разработка мертвого Жихаря не так перспективна, как разработка живого, Малявин возражать не стал, но мнения своего не изменил – сказал, что надо срочно проследить все связи посредника и по возможности как можно полнее восстановить картину его последних дней.
      – Может, и наткнемся где на Пирата. А почему бы нет?
      Романов в этом ничего не понимал и потому согласился: да, сказал он, проследить связи Жихаря не мешало бы.
      Малявин взбил подушку, положил ее под спину и предложил назвать имя следующего прохожего.
      Романов назвал Петра Январского.
      Никита хитро взглянул на него и предложил самому рассказать о том, что знает.
      – Кто тебе в тот день позвонил, пригласил в гости: Демиург или это на самом деле был Январский?
      Романов подумал, что будь это Январский, его сегодня хотя бы утешала мысль о возможности издания нового сборника, пусть даже теперь, после гибели главного редактора, упущенной, а так…
      – Нет, – глубоко вздохнул он, – к сожалению, это был Демиург.
      – Тогда объясни мне: для чего он заманил тебя в ловушку, если у него к этому времени уже была в руках одна известная личность? И почему он не убил тебя?
      Пожав плечами, Романов высказал предположение, что Демиург заманил его в ловушку единственно для того, чтобы показать свое превосходство.
      – Он прицепился к моим словам, сказанным по телевизору, что страх смерти – ничто в сравнении с самой смертью. А чтобы мне стало понятно, насколько я не прав, вызвал этот страх во мне. Провел, так сказать, учебно-практическое занятие.
      – Ну и как? – улыбнулся Малявин. – Урок пошел впрок?
      Романов сказал, что его в этом деле больше беспокоит другое: а что если после того, как он признает правоту Демиурга в том, что смерть – ничто по сравнению со страхом приговоренного к убийству человека, тот вздумает убедить его в обратном.
      – Вдруг этот изверг захочет доказать мне, что я опять ошибаюсь и что человек, ради того, чтобы не умереть, готов согласиться на мучения и страх? И преподаст мне еще один наглядный урок!
      Малявин рассмеялся. Сказал, что вообще-то это довольно глупо, но от маньяка и впрямь можно ожидать чего угодно.
      – Ладно, забудь об этом! Ты лучше скажи, как он выглядел?
      – Я уже говорил следователям. Могу повторить и тебе: не знаю. В комнате было темно, я лежал на полу лицом вниз и ничего не видел. А видел – все равно не сказал бы.
      – Почему это?
      – Потому что жив я до тех пор, пока не представляю угрозы для Демиурга. Правда, я раздражаю его своим мнимым благополучием, но это… – Романов пренебрежительно махнул ладонью, – как видишь, покуда не смертельно.
      – Ты что, трус?
      Романов ответил, что если одному из двух хочется, чтобы второй не знал его в лицо, а второму не хочется знать в лицо первого, то следует отстать от них прежде, чем второй даст в лицо третьему. Пока Малявин соображал, кто такой третий, Романов повторил еще раз: он никого не видел, ничего не слышал, ничего не знает, за исключением того, что Демиург, по-видимому, является одним из тех, кто с упорством маньяка рассылает свои нетленки по редакциям, а потом несказанно обижается, получая отказы.
      – Так что передай своим ребятам из аппарата Главного управления внутренних дел, что фамилия Демиурга черным по белому начертана на обложке неизданной рукописи, хранящейся в архиве, ну, скажем, того же издательства «Словосочетания»!
      Малявин внимательно выслушал Романова. И сказал, что такая рукопись уже найдена, причем действительно в издательстве Январского. Вот только определить имя ее автора оказалось невозможным по причине того, что оно скрыто за псевдонимом.
      – И адреса в редакции Демиург не оставил. И звонил туда всегда сам.
      – А как же тогда определили, что рукопись принадлежит ему? – удивился Романов.
      – Да очень просто, – ответил Никита. – На ее обложке черным по белому прямо так было и написано – Демиург.
 
       4 марта

       Из телевизионной передачи «Выборы 2003».
       «Независимые эксперты провели сравнительный анализ лозунгов, с которыми кандидаты в губернаторы шли на выборы. Первое место в нашем хит-параде, как и положено лидеру, собравшему более тридцати процентов голосов избирателей, занял Егор Рева. Его лозунги, проникнутые духом времени, просты и понятны всем людям, независимо от их возраста и образования. Вернуть землю хозяину, национализировать незаконно приватизированные предприятия, провести реформы на деле – не на бумаге – вот основной лейтмотив его предвыборных выступлений… Второе место наши эксперты отдали Антону Дудареву за плакат „Каждому воздастся по вере его“. Так как это произведение печатного искусства распространялось исключительно в местах компактного проживания татар, есть смысл рассказать о нем подробнее. Антон Петрович – атеист, выросший в семье православных христиан, был изображен стоящим не на фоне мавзолея Ленина, что было бы логично, учитывая его пионерское прошлое, и не на фоне собора Василия Блаженного, что было бы естественно для крещеного кандидата, а на фоне соборной мечети! Наверное, господин Дударев решил, что татары, увидев плакат, сочтут его своим, мусульманским, однако вместо того, чтобы счесть Дударева своим, мусульманским, татары обиделись и подали в суд за оскорбления религиозных чувств. Кстати, русским этот плакат понравился еще меньше… Третье место занял Вячеслав Прохоров с наивным лозунгом „Почему не я?“. Четвертое – Сергей Заворуев с невербально-зомбирующим: „Путин – наш президент, Заворуев – наш губернатор“, пятое – народ, придумавший хит: „Почему не я? – Потому что Заворуев. – И что будет? – Будет Рева… „И последнее место в нашем хит-параде занял Евгений Троицкий. Поскольку пересказывать его националистические бредни редакция программы считает ниже своего достоинства, предлагаем свой лозунг: «Лучших из нас – в кандидаты!“ Смешно?“

      Утром Романову позвонил Игорь. Передал привет от мамы и сообщил о том, что сегодня вечером, возможно, заглянет к нему в гости.
      – Если, конечно, ты уже в порядке.
      Не выспавшийся и оттого пребывающий в дурном расположении духа, Романов в ответ разразился язвительной фразой, смысл которой заключался в том, что если мама разрешила им встречаться у него дома, да еще не в четверг, да еще не с пяти до семи, значит, можно не сомневаться – папа в совершеннейшем порядке.
      – Хотя, честно говоря, до твоего звонка я думал наоборот.
      Игорь рассмеялся. Сказал, что на маму большое впечатление произвело то, что он, папа, оказался единственным, кто сумел вырваться из лап Демиурга, а также его, папы, замечательное выступление по телевизору в передаче дяди Никиты.
      Романова совершенно не интересовало мнение Элеоноры, которое никогда не совпадало с его собственным, и всегда, сколько помнил, противоречило здравому смыслу.
      Он перебил Игоря и спросил: смотрел ли он эту передачу сам.
      Оказалось: нет. Как раз в это время Игорь ехал на троллейбусе во Дворец спорта, где должны были убить известного в городе человека, и передачу, вышедшую в эфир за час до начала хоккейного матча, видеть не мог.
      – А мама смотрела. И ей так понравилось, так понравилось! А особенно, как ты себя вел. Мама рассказывала: ты был такой солидный, говорил такие умные вещи, как, например, про ценности, которые мы потеряли, и даже цитировал кого-то по памяти… Словом, мама – в абсолютном восторге, а ты – в полной амнистии!
      Заливаясь счастливым смехом, Игорь еще долго говорил о маме и о понравившейся ей передаче, а Романов, сидя на кровати, глядел себе под ноги и думал о том, что плохо, если изменение отношения мамы к папе для Игоря значит больше, чем для мамы. И уж совсем никуда не годится, если для папы оно не значит вообще ничего.
      «В отличие от меня и от Элеоноры, Игорек, должно быть, надеется на то, что мы еще будем жить вместе, как все нормальные семьи… Бедный ребенок!»
      Поговорив с сыном, Василий засобирался домой. Собрал вещи, занял у Никиты денег и еще раз поблагодарил Малявиных за доброту и ласку.
      Наталия в ответ махнула рукой, дескать, о чем ты говоришь, и предложила остаться, погостить еще несколько деньков.
      – Ну, куда ты пойдешь? – спросила она. – Посмотри на себя в зеркало – на тебе же лица нет. Одно не общее выражение!
      – И то правда! – поддержал ее Никита. – Оставайся, Вась! Посидим-поговорим, выпьем вечерком, если захочешь, а не захочешь вечерком – можно будет пораньше организоваться. И потом… нельзя тебе идти домой – в твоем районе сегодня Демиург балует.
      Романов улыбнулся. Снисходительно похлопал Никиту по плечу и сказал о том, что как раз сегодня ни им за него, ни ему за себя опасаться нечего, поскольку…
      – Убивать-то будут милицейского начальника или криминального авторитета!
      Будут убивать милицейского начальника или криминального авторитета!
      Большинство горожан восприняли это известие, как прямое приглашение посетить центр города, где, по общему мнению, вечером четвертого марта должно состояться продолжение увлекательного реалити-шоу с участием Демиурга, его тайной жертвы и лучших сил милиции. В ожидании представления зрители со всех районов города рекой стекались к бульвару Карла Маркса и там, смешавшись, распадались на два потока, один из которых двигался на север – до здания ФСБ, а другой на юг – к Центральному рынку. Так же, как на площади перед Дворцом спорта три дня назад, люди на бульваре спорили, смеялись, травили свежие анекдоты про маньяков и, не стесняясь, вслух считали звездочки на погонах многочисленных милиционеров. Всех занимал вопрос, начиная с какого офицерского звания милиционера можно считать начальником? Кто-то высказывал мнение, что любой, имеющий в непосредственном подчинении хотя бы одного курсанта школы МВД, вправе называться таковым, кто-то говорил о командире роты, однако большинство склонялось к тому, что милицейским начальником в ранге трехпалубного корабля может являться только офицер в звании полковника и выше.
      То ли от холодного ветра, насквозь продувавшего шинели, то ли от мысли о возможном столкновении с Демиургом в темном переулке, милиционеры поеживались, но держались молодцом: в конфликт со звездочетами не вступали и высказывать им свои соображения по поводу того, кто является их начальником, не препятствовали.
      Впрочем, в толпе было много и тех, кто ничего не считал, ни о чем особо не думал и увидеть то, как Демиург будет убивать милицейского начальника или криминального авторитета, не рассчитывал. Эти люди пришли на бульвар главным образом оттого, что там было весело. Неторопливо прогуливаясь от Центрального рынка до здания ФСБ, они всем своим видом показывали окружающим: мы-де, в отличие от вас, наивных, знаем – ничего интересного здесь не произойдет – Демиург не такой дурак, чтобы действовать открыто на виду у милиции. А пришли мы сюда лишь затем, чтобы и ему, Демиургу, и ей, милиции, было перед кем стараться.
      Приподняв занавеску, Романов стоял у окна, глядел с высоты четвертого этажа на толпы проходящих мимо людей и пытался вызвать к себе жалость. Он думал о том, что ему катастрофически не повезло со временем, когда выпало жить, со страной, а главное, с обществом, в котором всё трудней чувствовать себя одним из многих. Однако, как он ни старался, как ни растравливал душу, припоминая нанесенные жизнью обиды, жалости к себе не было. А был здравый смысл, который утверждал, что история знавала времена и хуже и подлей, что страну, как и родителей, надо принимать такой, какая есть, и что в любом обществе, даже самом цивилизованном, он и такие, как он, всегда являются меньшинством.
      «Вы, Василий Сергеевич – мистер Меньшинство, – подумал о себе во втором лице Романов. – И с этим, видимо, уже ничего не поделаешь, надо смириться».
      Тем временем на бульваре что-то произошло. По толпе с юга на север прокатилась широкая длинная дрожь, какая бывает на реке, после встречного порыва ветра, толпа вздрогнула, замерла на мгновенье и, с шумом потока, нашедшего в дамбе брешь, устремилась в сторону Центрального рынка.
      «Ну, вот и начало последнего акта, – вздохнул Романов. – Сейчас труп убитого милицейского начальника или криминального авторитета займет свое место на сцене, занавес откроется, и зрители узнают, чье имя скрывал коварный злодей Демиург, когда собирался отомстить не менее коварному злодею Пирату за потопленный им трехпалубный корабль».
      Он опустил занавеску и отошел от окна. Решил: как бы его не мучило любопытство, принципиально не будет спрашивать у сына, когда тот придет с бульвара, кого там убили на этот раз.
      Игорь, впрочем, этого и не знал. Заскочив по дороге домой, он сообщил лишь о том, что площадь возле гостиницы «Россия» оцеплена со всех сторон, что никого не пускают ни туда, ни обратно и что милиционеры вконец озверели – хватают людей без разбору и тащат неизвестно куда.
      – Кого-то, говорят, там убили. А кого, непонятно. Кто-то говорит: одного авторитета, а кто-то – двух следователей. При этом все ругаются и требуют пропустить их на площадь.
      Еще Игорь пожаловался на то, что ему в толпе отдавили ногу и, видимо, в качестве компенсации за физический ущерб попросил сказать по секрету: кто такой Демиург и как ему, папе, удалось одурачить его.
      Романов задумался. Стараясь ни в чем не солгать и вместе с тем не проговориться, до какого состояния ничтожества довел его Демиург, произнес туманную фразу о том, что у маньяков масок на лице штук, наверное, по сто и заглянуть под них ему еще не удалось.
      – А что касается того, как я его одурачил? – тут Романов решил вообще ничего не скрывать. – Я, Игорь, никого не дурачил. Демиург подумал, что я не представляю для него угрозы, и отпустил меня. Но он ошибся. И я ему это скоро докажу.
      Судя по кислому выражению лица, ответ Игоря не удовлетворил. Не дождавшись пояснений к тому, что уже было сказано, он собрался и, пожелав папе доброй ночи, тихо вышел.
      «Ну и пусть! – не стал ни о чем жалеть Романов. – По крайней мере, мне нечего стыдиться – я рассказал так, как было на самом деле. Или почти так… Вот выполню обещание поймать Демиурга, тогда и буду хвастаться».
      А пока Романов сам продолжал находиться в чужом плену. Стоило ему, не выключая ночника, раздеться, лечь в постель и закрыть глаза, как в ту же секунду он снова оказывался на полу в квартире Январского и снова слышал раздраженный голос Демиурга:
      «В том, что случилось, вам, Василий Сергеевич, кроме себя, винить некого…»
      «Вы же ремесленник…»
      «За одно только выражение: „Страх смерти ничто в сравнении с самой смертью!“ – вас надо выгнать из Союза писателей и предать смерти…»
      «Как же я вас всех ненавижу!»
      Романов открыл глаза. Посмотрел на пол, поблагодарил Бога за то, что под ним – пол его квартиры, а не квартиры Январского, встал, оделся и сел в кресло перед выключенным телевизором.
      Внезапно затрезвонил стоявший на журнальном столике телефон. Романов посмотрел на настенные часы, показывающие половину двенадцатого, протянул руку к трубке и тут же одернул ее. По тому, как звучал звонок – надрывно, тревожно, так, словно хотел предупредить об опасности, решил, что знает, кто именно звонит ему в столь позднее время.
      Романов втянул ноги в кресло. Кончиками пальцев осторожно отодвинул телефон подальше от себя и, мысленно прося его замолчать, заткнул ладонями уши. Телефон послушался – умолк. Однако не прошло и минуты, как затрезвонил вновь.
      На этот раз звонок, казалось, звучал пронзительно резко, угрожающе, зло, так, словно у человека на другом конце провода заканчивалось терпение, а вместе с ним и время, когда еще не поздно уладить миром дело, ради которого он звонил.
      Романов не выдержал и схватил трубку.
      – Алло! Не разбудил? – услышал уже ставший знакомым раздраженный голос.
      Романов молчал – не знал: стоит ли ему разговаривать с Демиургом, а если стоит, то о чем разговаривать и как.
      – Извините, Василий Сергеевич, если побеспокоил. Но тогда у Январского не было возможности услышать вас.
      – Что вы хотите услышать от меня? – прошептал Романов. – То, что смерть – ничто в сравнении со страхом смерти, да? Я всё понял. Она – ничто… Этого достаточно?
      И тут же подумал: «Только бы сейчас он не принялся доказывать мне, что человек ради того, чтобы не умереть, с готовностью согласится на мучения и страх! Только бы он…»
      – Значит, вы изменили свое мнение?
      – Изменил… да.
      – А самому нельзя было до этого додуматься? А?
      Романов молчал.
      – Эх, Василий Сергеевич, Василий Сергеевич! – вздохнул Демиург. – Вычурность – вот ваша беда и беда таких, как вы – модных литераторов! Ради красного словца, красивой фразы вы и такие, как вы, готовы исказить идею и принести в жертву здравый смысл… Вы понимаете, о чем я говорю?
      – Нет, – прошептал Романов. – Простите, что вам от меня еще нужно?
      «Только бы он сейчас не принялся доказывать мне…»
      – Я вам скажу что. Вы, наверное, будете удивлены, но вы мне интересны! Да-да! В нашем Мухосранске, как вам должно быть известно, интересных людей крайне мало. А точнее говоря: их совсем нет! Кругом, куда ни кинь, одна воинствующая серость, одна тупая ограниченность, дрянь…
      Романов осторожно перебил Демиурга. Спросил: чем же он ему интересен.
      – Чем? – переспросил Демиург. – Тем, что я до конца так и не понял, что вы за человек. С одной стороны, вы чванливы и хотите выглядеть значимее, чем есть на самом деле. Вы пользуетесь не заслуженной известностью и пьете, как говорил Светлов, не по таланту…
      – Простите! – снова перебил его Романов. – Но почему вы решили, что у меня нет таланта?
      Словно ожидая этого вопроса, Демиург встрепенулся и принялся с жаром говорить о том, что бесталанные люди отличаются от истинно талантливых тем, что никогда, ни при каких неудачах, не сомневаются в том, что талантливы. И именно потому случайно выпавшие почести, чины и звания воспринимают ими как само собой разумеющееся.
      – Но вы… Почему вы отказались от должности главного редактора «Губернской газеты»?
      – А, по-вашему, я должен был согласиться?
      Вопрос, заданный Романовым, заставил Демиурга задуматься. Он помолчал несколько секунд и высказал мнение, что человек с таким набором качеств, как у него: высокомерие, лицемерие, чванство и тому подобное, просто обязан был принять это предложение.
      Романов переложил телефонную трубку из руки в руку и, стараясь говорить тихо, спокойно, как разговаривают сиделки с больными во время затянувшегося кризиса, сказал о том, что главная причина, из-за которой он отказался занять должность главного редактора, заключалась в условии работодателя – поддержать на губернаторских выборах Барыкина.
      – У вас были свои предпочтения? – спросил Демиург.
      – Нет, что вы! – ответил Романов. – По большому счету мне все равно, кто у нас станет следующим губернатором – ни за одного из нынешних кандидатов я голосовать не стану. Дело в том, что главный редактор «Губернской газеты» обязан озвучивать идеологию, проводимую руководством области. А после того, как руководство области решило поддержать на губернаторских выборах Барыкина, мне более-менее стало ясно, что это будет за идеология и в чем ее смысл. Я отказался и нисколько об этом не жалею.
      Демиург после небольшого молчания сказал, что хотел бы поговорить на эту тему подольше, будь у него другое настроение.
      – Что-то случилось? – участливо спросил Романов.
      Спросил и ахнул. За разговорами об интересе, проявленным к нему Демиургом, он совершенно забыл не только о том, что разговаривает с самым кровожадным маньяком в истории города, но и о том, что этот маньяк буквально несколько часов назад, видимо, совершил еще одно преступление.
      – Да, – ответил Демиург. – Случилось.
      – Вы убили человека.
      – Свидетеля.
      – Значит, до этого кого-то еще?
      – Кого-то еще – не считается, – произнес раздраженным голосом Демиург. – Кого-то еще я не убил, а отыграл! Разницу чувствуете? А эту девушку, свидетеля, я действительно убил. И мне сейчас плохо.
      Романов не знал, что делать. Надо было, считал он, как-то разрядить ситуацию, сказать что-нибудь желательно умное. Но что? Попрекать его он боялся, утешать – стыдился, а читать мораль после того, как почти шестнадцать часов пролежал, связанный по рукам и ногам, на полу рядом с трупом, зарекся раз и навсегда.
      – Ладно, чего теперь жалеть, – первым нарушил молчание Демиург. – Пойду, пожалуй, спать… Да, и вот что еще я хотел узнать. Мы в пионерском лагере пели одну песенку – «Остановка» называется. Правду говорят, что это вы ее написали?
      Романов вспомнил, что у него было стихотворение с таким названием, и сказал: правда.
      Демиург помолчал несколько секунд и, ни слова не говоря, отключил связь.
      Выдохнув с облегчением, Романов осторожно положил трубку на рычаг. Медленно встал с кресла, прошел на негнущихся ногах вдоль комнаты и только тогда заметил, что весь он – от рубашки до носок – был мокрым от пота.
      – Ну, это ничего, ничего, – утешил себя. – Это поправимо. Главное, что мне не пришлось выслушивать о том, что человек, ради сохранения жизни, готов принять мучения и страх! А всё остальное, так… Ерунда!
 
       6 марта

       Из телевизионных новостей:
       «Сегодня глава местного самоуправления мэр города Николай Зингер и руководитель регионального отделения КПРФ Егор Рева подписали соглашение о сотрудничестве в решении вопросов реконструкции исторического центра города. „Мы считаем, – отметил в своем выступлении мэр города, – что, став губернатором области, чего мы Егору Ильичу искренне желаем, он с еще большим усердием станет помогать родному городу“. Данное соглашение является продолжением начатой администрацией города программы по сотрудничеству с политическими партиями РФ. Ранее соглашение о сотрудничестве с администрацией города подписала партия „Единая Россия“.

      Период, когда большинство попыток поэта Василия Романова завязать тесные отношения с понравившимися женщинами заканчивались неудачами, закончился сразу после того, как первая песня из его совместного с Михаилом Харякиным музыкального альбома «Убейте прохожего!» прозвучала на местном радио. Было ли это простым совпадением или же, как это часто случается в жизни, черную полосу в положенное время сменила белая, Романов не знал. И не хотел знать. Он принимал любовь женщин, как заслуженное вознаграждение за долгие ночи одиночеств, и о причинах перемены старался лишний раз не думать – знал: черная полоса когда-нибудь вернется и женщины, как это уже случалось в недавнем прошлом, забудут о нем до следующей белой полосы. Единственное, что по-настоящему огорчало его – это неразборчивость в выборе партнерш. Бывало, проснувшись утром, он буквально сгорал со стыда, увидев лицо той, с кем провел ночь. В такие моменты Романов мучился. Оттого, что чувствовал отвращение к себе и к гостье, оттого, что, не будучи неблагодарным, вынужден был отвечать ей лаской на ласку и оттого, что, отвечая лаской на ласку, мечтал только о том, чтобы гостья как можно скорее ушла… Когда же гостья, наконец, уходила, он шел в душ и подобно преступнику, уничтожающему улики, тщательно растирал себя мочалкой, клянясь в том, что в следующий раз будет особенно щепетилен в выборе женщин.
      Романов проснулся поздно – около двенадцати дня. Открыл глаза, вспомнил о том, что сегодня четверг, и, значит, вечером его ждет свидание с сыном, на котором он расскажет ему всё, что знает о Демиурге с Пиратом. Вытянулся на кровати во весь рост и, почувствовав прилив сил, засмеялся – в первый раз, начиная с субботы, он сегодня, кажется, спал.
      «И делал это, кажется, не дома, – мысленно добавил, обнаружив, что лежит без майки и трусов. – Кажется, у Люды».
      Он приподнялся на локте и бросил взгляд в сторону открытой двери, откуда доносился звук жарящейся яичницы. Нахмурился и, прислушавшись к себе, по первым, наиболее острым ощущениям попытался определить: не допустил ли вчера очередную ошибку, предложив Люде проводить ее до дома, и можно ли возникшую после этого связь считать неразборчивой. Не придя ни к какому выводу, утешил себя тем, что отсутствие отрицательных ощущений является ощущениями сугубо положительными, и встал с кровати. Одел трусы и, тихо напевая: «Счастлив я в твоей постели быть разбитым в пух и в прах», отправился под душ.
      За обедом Романов съел яичницу с ветчиной, блинчики со сметаной, фруктовый салат, заправленный вишневым йогуртом, выпил две чашки на удивление вкусного кофе и решил, что всё этой ночью было в общем-то не так уж и плохо. Снова лег в постель, ответил Люде лаской на ласку и, с мыслью о том, что в отношениях с некрасивыми, но молодыми женщинами, смотрящими тебе в рот, есть своя прелесть, уснул.
      Проснулся он, когда часы показывали восемнадцать тридцать. Вскочил с кровати и, еще надеясь успеть на свидание с сыном, быстро оделся. Схватил с вешалки пакет с коробкой конфет, поцеловал Люду в губы и вышел.
      На улице мела легкая поземка. Скользя по обледеневшему тротуару, Романов выбежал на безлюдную остановку и огляделся по сторонам – ни автобуса, ни такси в зоне видимости не было. Еще раз посмотрел на часы, выругал себя за беспечность и решил не ждать, когда к нему на окраину города в субботу вечером подойдет транспорт, а идти пешком. Натянул на руки перчатки, поднял воротник дубленки и, думая о том, как и что будет рассказывать Игорю про Демиурга с Пиратом, решительно направился вверх по улице.
      «Итак, Пират… Характеристика. Умен, образован, жуликоват. Социальное положение. Скорее всего, близок к криминальным кругам. Не беден. Цель и задачи. Цель и задачи не озвучил, из чего можно сделать вывод о том, что он хочет дестабилизировать ситуацию в городе ради каких-то корыстных целей. Ошибки. Ошибок, по крайней мере, явных не совершил. Особенности. Нанимает киллеров. Слабое место. Тут я, пожалуй, соглашусь с Никитой, слабое место Пирата – Жихарь. Вот, кажется, и весь портрет… Теперь о Демиурге. Характеристика. Честолюбив, обидчив, хладнокровен, ловок, физически силен и, насколько это применительно к маньяку, честен. Социальное положение – неудавшийся писатель…»
      Романов замедлил шаг. Подумал о том, что неудавшимся писателем скорее можно назвать его самого, а вот о Демиурге так отзываться, пожалуй, рановато.
      «Не печатающийся писатель, – поправил себя. – Возможно, графоман… Цель и задачи. Не сумев заявить о себе со страниц книг, заявить со страниц Интернета, дабы доказать, что он креативнее всех востребованных в городе литераторов, а в особенности меня лично. Ну и ладно… Ошибки. Главная его ошибка, на мой взгляд, заключается в том, что он заявил о себе, как о писателе, что существенно сужает пространство для его поиска. Особенности. Убивает прохожих исключительно охотничьими ножами, изготовленными местными умельцами с завода „Металлист“. Слабое место. То же, что и особенности плюс необходимость убивать четырехпалубного руководителя крупного ранга… Так, если Пират ради этого нанял профессионального киллера – снайпера, специально выведенного для отстрела охраняемых мишеней, то Демиургу со своим большим ножиком придется, как недавно выразился Никита, горбатиться самому.
      Поглощенный мыслями о Демиурге с Пиратом, Романов едва не перешел дорогу на красный сигнал светофора. Остановился перед перекрестком, поднял голову и замер.
      Что-то, показалось ему, было не так – у него внезапно появилось тревожное чувство, будто вокруг что-то происходит: тревожное, пугающее, а он этого не замечает. Романов еще раз внимательно посмотрел налево, перевел взгляд направо, оглянулся – не следит ли кто за ним – развернулся на сто восемьдесят градусов и только тогда с удивлением обнаружил, что улицы, по которым он шел, были абсолютно пусты.
      Такого он еще не видел: вечерний город вроде жил своей обычной жизнью – мёл по заснеженным тротуарам поземку, жег вполнакала уличные фонари, гонял взад-вперед редкие автомобили, но – удивительное дело – проделывал всё это почему-то без людей.
      Озираясь по сторонам, Романов перешел дорогу. Увидев свободное такси, выбежал навстречу и махнул рукой. Такси, не снижая скорости, объехало его по крутой дуге и помчалось дальше. Он махнул следующей машине – белому «Фиату». «Фиат» притормозил перед ним, однако останавливаться не стал – проехал мимо. Не успел Романов от удивления развести руками, посетовать на невезение, как шагах в ста от себя увидел неспешно подъезжающий к остановке пустой троллейбус. Романов бросился за ним. Догнал и забарабанил кулаком по закрытой задней двери. В ответ троллейбус загудел и прибавил скорость.
      Не успел Романов воскликнуть: «Да что же это такое!», как из-за поворота, визжа тормозами, выехал УАЗ с синими номерами. Из автомобиля выскочили три милиционера, один из которых был вооружен автоматом Калашникова. Они сбили Романова с ног, скрутили ему руки, бросили на капот автомобиля лицом вниз и обыскали.
      – Да что же это такое! – ртом, полным снега, снова простонал Романов.
      Один из троих, видимо, старший, посоветовал ему заткнуться. Снял с него шапку, осветил фонариком лицо и сказал, что эту небритую рожу он уже раньше где-то встречал.
      – Я тоже! – подтвердил второй милиционер. И тут же, открыв романовский паспорт на первой странице, воскликнул, что это Василий Романов – их знаменитый поэт, которого совсем недавно показывали по телевизору.
      – Ишь ты! – смутился старший.
      Подставив руку, он помог Романову встать на ноги. Извинился и, добавив к голосу уважительных ноток, спросил: что товарищ поэт тут делает.
      Выплюнув снег изо рта, Романов засунул паспорт во внутренний карман пиджака. Промямлил сначала про сына, который живет у матери, которая живет у другого мужчины, и про троллейбус, что не останавливается даже на остановках.
      Старший согласно кивнул: дескать, здесь так бывает, и спросил: не нужна ли товарищу поэту какая помощь.
      Прислушавшись к себе, Романов решил, что отсутствие людей на улицах беспокоит его не столь сильно, как присутствие вооруженных милиционеров, бросающихся на первого встречного так, словно тот только что сбежал из тюрьмы, и твердо сказал: нет.
      Милиционеры в ответ вежливо улыбнулись. Судя по виду, их не сильно расстроил отказ Романова принять помощь. Они поочередно попрощались с ним за руку, сели в машину и, посоветовав не задерживаться, уехали.
      – Да что же это такое делается? – в третий раз воскликнул Романов.
      Решив не гадать, вынул из кармана мобильный телефон и позвонил Малявину. Спросил: не знает ли он случайно, почему ранним субботним вечером на улицах города нет людей.
      – Да что ты говоришь! – удивился Малявин. – И на каких это улицах их интересно нет?
      Романов посмотрел на фасад стоящего перед ним длинного девятиэтажного дома, сложенного из серых железобетонных панелей, и, прочитав табличку с адресом, назвал улицу Коммунаров.
      Малявин спросил: где это.
      – В южной части города. Я шел от Правобережной по Чкалова и вот дошел до Коммунаров, тринадцать.
      – Это где охранное агентство «Легион»?
      – Да, – подтвердил Романов. – Только оно кварталом ниже, на Интернациональной, а я стою почти рядом с кинотеатром «Водник».
      – С чем ты стоишь?! – взорвался телефон истошным криком Малявина. – Быстро уходи оттуда, Вася, слышишь меня?! Быстро!
      – Что случилось?
      – Ты что, опять ничего не знаешь?! Сегодня Пират сбил однопалубный корабль Демиурга на поле Г9! А это как раз район кинотеатра «Водник»! Так что живо поворачивай направо и дуй ко мне! Живо, я тебе говорю!
      Романов еще раз удивленно обернулся по сторонам. Посмотрел на стоящий рядом жилой дом и, увидев, что практически из каждого окна за ним наблюдают жильцы, подумал о том, что на самом-то деле его всё это время удивляло не отсутствие людей в городе, к чему он уже привык, а отсутствие тривиальных прохожих на тротуарах.
      Он широко улыбнулся и, протянув к дому руку, крикнул во весь голос:
      – Надеюсь, дамы и господа, представление, свидетелями которого вы только что стали, вам понравилось? Но на этом, извините, всё! До следующих, так сказать, встреч! Да! И пожалуйста, не расстраивайтесь из-за того, что вам не довелось увидеть, как меня убивают! Может быть, вам повезет с кем-то другим?
      Стоя на месте, Романов дурашливо подпрыгнул и, приземлившись на одну ногу, сделал глубокий книксен. После чего развернулся вправо, вжал голову в плечи и побежал прочь от этого места.
      «Ну почему? – спрашивал он себя. – Почему мне выпало жить именно в это время и именно в этом городе?»
      Увидев направляющийся к нему очередной милицейский патруль, он резко остановился. Повернул лицо в сторону длинного девятиэтажного здания и еще раз прокричал, тряся кулаком:
      – Демиург-собака, слышишь меня! Ты опять прав! Мухосранск – вот настоящее название нашего города!
      Выбросив в сердцах пакет с конфетами, Романов засунул руку во внутренний карман пиджака. Вынул паспорт и решительно направился навстречу вооруженным милиционерам.

* * *

      – Ну почему, Никита? Почему мы с тобой не живем где-нибудь в цивилизованном Питере, не в Москве, не в каком-нибудь там Париже, наконец?
      Малявин налил себе в чашку кипятка из чайника и отрицательно замотал головой. Сказал, что поскольку в Европе русских не любят, то жить в каком-нибудь там Париже он категорически отказывается.
      – Да, – немного подумав, согласился Романов. – В Европе никого, кроме себя, действительно не любят. А где тогда жить? В Америке?
      – А вот в Америке можно! – ожил Малявин. – Там мы с тобой стали бы американцами, и европейцы после этого не любили бы нас только за глаза! А в глаза смотрели бы снизу вверх, как на человека, с которыми лишний раз лучше не связываться.
      – Ты считаешь, это приятно, когда на тебя смотрят снизу вверх?
      Малявин сказал, что большинству людей это нравится.
      – Да, но какому большинству! – Романов хлопнул раскрытой ладонью по столу. – И каким людям! Таким, какие у нас выходят на улицы, когда должны убивать их начальников, и прячутся в свои норы, когда должны убивать им подобных? Ты таких имеешь в виду?
      Никита сказал, что не видит, чем эти люди принципиально отличаются от остальных. И спросил: не думает ли он, Василий, что случись нечто подобное где-нибудь в другом месте – в Европе или в Америке – люди и вели бы себя по-другому.
      – Думаешь, они остались бы дома, когда им пообещали бесплатно показать убийство биг босса, и вышли бы на улицы, когда опасность стала грозить им самим? Черта с два! Люди везде одинаковы! И наши, скажу я тебе, в этом отношении еще не самые плохие. Иные бы Демиургу с Пиратом записочки слали с подробной инструкцией: где, когда и в каком месте сподручнее замочить какого-нибудь трехпалубного шерифа, а наши – нет! Наши, сердобольные, при случае еще пожалеют, что убили начальника.
      Малявин замолчал и, после небольшой паузы, добавил задумчивым голосом, что пожалеют-то они, конечно, пожалеют, что убили начальника, но и в то же время посожалеют, что убили не того, какого хотелось бы.
      – Ну, вот видишь! – сказал Романов.
      Сказал, а сам подумал о том, что Малявин, в сущности, прав. Наверное, действительно нельзя требовать от людей то, что противно их природе. А поскольку природе противно всё, что мешает homo sapiens жить и размножаться, то глупо даже обижаться на то, что большинство homo sapiens заботятся о собственной безопасности больше, чем о безопасности своих классовых антагонистов – начальников.
      Романову эта мысль не понравилась. Она показалась ему слишком мизантропичной, чтобы появиться в голове нормального человека, однако оспаривать ее справедливость даже перед самим собой не решился – не был до конца уверен в том, что не прав.
      Он решительно отодвинул от себя пустую чайную чашку и спросил: кого Демиург зарезал на этот раз.
      – Какую-то девушку?
      – Да, – зевнул Малявин. – И девушку зарезал, и юношу. В смысле, следователя по особо важным делам Петрова из Москвы… Нормальный такой, скажу я тебе, юноша – под два метра ростом. Мы с ним познакомились, когда он приходил ко мне в студию – расспрашивал о человеке, посоветовавшим обратиться к Жихарю… Чай еще будешь?
      Романов отрицательно покачал головой. Спросил: как это случилось.
      – Как зима в ноябре – внезапно! – ответил Малявин. – Я имею в виду для того, кто отвечал за безопасность Петрова… Демиург, чтобы не светится у входа, прошел в гостиницу через цокольный этаж, где находятся подсобные помещения, вошел вместе со следователем и двумя пьяными бизнесменами из Уфы в лифт, и когда все, кроме следователя и девушки, обитавших на восьмом последнем этаже, вышли, сделал свое черное дело.
      – Значит, теперь у следствия есть свидетели?
      Малявин согласно кивнул. Сказал, что свидетели есть, а вот свидетельств по-прежнему юк, то есть нет. И тут же, в ответ на недоуменный взгляд Романова, добавил, что, по словам знакомых ребят из УВД, фотороботы, составленные этими, так называемыми свидетелями – пьяными бизнесменами из Уфы – похожи друг на друга в той же степени, в какой башкирский батыр похож на русского богатыря.
      – Понятие вроде одно, а физиономии разные.
      – Жаль! – Романов забарабанил пальцами по столу. – А сегодня Демиург кого-нибудь уже убил? Новости есть?
      Малявин отрицательно покачал головой. Встал и, еще раз протяжно зевнув, предложил идти спать.
      – Не хочу! – капризно сжал губы Романов. – Давай поговорим еще о чем-нибудь!
      – Давай! – Никита сел обратно на стул. – И о чем ты предлагаешь поговорить? О Людочке Смирягиной и о том, как ты провел с ней ночь?
      Романов удивленно поднял голову. Спросил: откуда Никита знает про Люду, если они только вчера вечером случайно встретились на улице и никуда вместе еще не выходили.
      – Весь день провели в постели? – захохотал Малявин. – Нет, видимо, все-таки зря я тебя пригласил на передачу. Зря! Ты мне теперь всех моих девок перепортишь!
      – Ну, правда, Никита, откуда?
      Не переставая смеяться, Малявин ответил, что, во-первых: когда он, Вася, клеил Люду, она была не одна, а с ассистенткой режиссера Танечкой Трофимовой, которая, естественно, не могла не сообщить ему об этом. А во-вторых: сам он, Вася, не далее как несколько часов назад позвонил ему и сказал о том, что идет с улицы Правобережной.
      – Говорил? Говорил! Ну, так и я тебе скажу! То, что гримерша Людочка живет на этой улице, хорошо известно не только мне, но и многим мужчинам у нас на телевидении. А некоторые из этих многих, как, например, Сашка Мартынов – мой редактор – не только хорошо знают, но даже регулярно вспоминают об этом.
      Романов подумал, что Малявин сегодня особенно невыносим. Его всегдашняя манера говорить – насмешливо, слегка надменно, так, словно он общается с глупцом, над которым не грех посмеяться, а не с человеком, как минимум, не уступающим ему в интеллекте и уме, с каждой секундой раздражала всё больше. Он еще дальше отодвинул от себя пустую чайную чашку и сказал, что, кажется, действительно пришло время спать.
      – Ты чего, Вась, обиделся? – удивился Никита.
      Словно не слыша вопроса, Романов поднялся из-за стола. Поблагодарив за приют, за угощение, а особенно за чай, пожелал Малявину спокойной ночи и удалился.
      Успокаиваясь после беседы с Никитой, или, как считал, того возмутительного тона, каким Никита разговаривал с ним, Романов, лежа в постели, долго смотрел в потолок и думал о том, что если его задели сплетни о Люде, значит, всё прошедшей ночью было действительно очень даже неплохо.
 
       7 марта

       Из телевизионных новостей:
       Прокуратура города возбудила уголовное дело по факту подкупа избирателей кандидатом в губернаторы Евгением Троицким. Жалобу на кандидата подал мэр города Николай Зингер. Однако пересчета голосов не будет. Председатель областной избирательной комиссии Дмитрий Славнов, выразив озабоченность сложившийся ситуацией, вместе с тем заявил: «Для нас факт возбуждения уголовного дела не является основанием для того, чтобы отменить итоги голосования. Мы руководствуемся только решением суда».

      Проснувшись утром, Романов первым делом позвонил Игорю. Извинился за то, что не смог прийти, как договаривались, накануне вечером и предложил, если мама не возражает, встретиться сегодня днем.
      Мама не возражала.
      Романов купил новую коробку конфет и ровно в два часа дня позвонил в дверь, за которой жил его сын.
      Всё было, как и неделю назад, когда он впервые после долгого перерыва пришел навестить Игоря. В гостиной, куда его провела Элеонора, было снова неубрано. По телевизору снова показывали депутата – местного военкома, предлагавшего объявить в городе чрезвычайное положение и ввести на улицы танки – и только Игорь вышел встречать его не в темно-синем костюме, а в серых штанишках и желтом свитере с зеленым крокодильчиком на груди.
      Романов присел перед сыном на корточки. Спросил: как дела.
      Игорь улыбнулся. Ответил, что в отличие от проигрывающего Демиурга, у которого сегодня сбили еще один корабль – четвертый подряд, просто-таки замечательно.
      – Как учеба?
      Вопрос Игорю не понравился, но он постарался не показать этого. Опустил глаза и спросил: надо ли ему, папе, принести дневник или он, папа, на слово поверит в то, что с учебой у него тоже всё более-менее нормально.
      – Не надо мне ничего нести, – махнул рукой Романов. – Ты меня, помнится, спрашивал про Демиурга с Пиратом? Давай, если хочешь, я тебе расскажу о них.
      В ту же секунду стоявшая рядом Элеонора, видимо, посчитавшая, что приходящий раз в неделю отец мог бы проводить время с ребенком с гораздо большей пользой, презрительно хмыкнула, дескать, нашел, о чем говорить, и, не желая слушать противные ей глупости, демонстративно вышла из гостиной.
      Укоризненно посмотрев маме вслед, Игорь предложил папе перейти в детскую комнату.
      Романов последовал вслед за сыном. Сел в кресло перед включенным компьютером. Собрался с мыслями и, стараясь ничего не упустить, подробно рассказал всё, что ему было известно о Демиурге и Пирате. Передал услышанные в магазине слухи о том, что они, по мнению «знающих людей», являются агентами спецслужб, выполняющими какое-то хитроумное задание Кремля, и предложил Игорю вместе почитать гостевую книгу персонального сайта Михаила Харякина, если тот ее сегодня еще не читал.
      Игорь читал, но с радостью согласился прочесть снова.
 
       Пират 05.03.200311.23
      Демиургу. Знаю, знаю, можешь не хвастаться – ты зарезал в гостинице «Россия» «важняка»! Кажется, так зовутся некоторые следователи из Генеральной прокуратуры? Ты мне, главное, подробности сообщи – интересно аж жуть! Бью Б4!
 
      Дальше шел обмен мнениями посетителей гостевой книги, общий смысл которых сводился к тому, что если милиция не может защитить сама себя, то глупо даже надеяться на то, что она способна защитить кого-то другого.
      Демиург вышел на связь день спустя.
 
       Демиург 06.03.200312.04
      Пирату. Прошу прощение за то, что не смог вовремя ответить – возникли неотложные дела. Итак, сообщаю подробности: всё оказалось проще, чем я думал. Больше времени и сил заняла предварительная подготовка к операции, чем сама операция. Словом, ничего необыкновенного мне, к счастью, делать не понадобилось – пришел, встретил Петрова у лифта, сделал с ним то, что по правилам игры должен был сделать, и ушел. Пришлось, правда, убить одну девушку, но тут у меня выбора не было – оставь ее в живых, я бы элементарно не выбрался из гостиницы. Вот собственно и всё! Б4 – промах. Бью Е10? Позволь одну маленькую ремарку – слову «зарезал» я бы в следующий раз предпочел синонимичное «отыграл».
 
       Пират 06.03.200312.17
      Демиургу. Нет, не позволю! Больше того: я вообще предлагаю отказаться от синонимов с сантиментами! А то я уже не знаю, что и думать о тебе: то ли для любителя прекрасной словесности ты слишком реалистичен в создании кровавых сцен убийств, то ли для создателя кровавых сцен убийств фантастически сентиментален. Так что перестань стесняться, Деми – глагол «зарезал» как нельзя лучше соответствует духу созданных тобой «шедевров»! Е10 – мимо! Бью Б3!
 
       Демиург 06.03.200312.26
      Пирату. Единственно уместное слово в твоей бестолковой фразе – это «создание»! Оно одно точно отражает суть происходящего. А всё остальное – словоблудие в стиле современных литераторов. Б3 – промах. Бью Д10?
 
       Пират 06.03.200312.33
      Демиургу. Во-первых, не надо самому уподобляться современным литераторам, перебирающим избитые слова с неуклюжестью старого шулера, тасующего колоду стершихся карт! А во-вторых, хотелось бы спросить: чего ты собственно создал, кроме смерти? Честное слово, иной раз так и подмывает, полюбовавшись на твой очередной «шедевр», воздеть к компьютеру руки и воскликнуть трагичным голосом: «Никакой жизни от тебя, Демиург-создатель!» Д10 – мимо! Бью Г9!
 
       Демиург 06.03.200312.39
      Пират! Ты опять ошибаешься! Иногда создав смерть, можно обессмертить жизнь! Г9 – убит однопалубный корабль. Везет тебе!
 
       Пират 06.03.200312.44
      Демиургу. То есть как это: «Создав смерть, можно обессмертить жизнь»? Ну да ладно, потом разберемся. За сим прощаюсь до завтра. Надеюсь, Деми, на этот раз тебе хватит одних суток, чтобы зарезать простого прохожего?
      Романов пробежал глазами вялые комментарии фанатов Харякина. Обратил внимание Игоря на то, что попадание в однопалубный корабль, расположенный на месте кинотеатра «Водник», ни у кого особых эмоций не вызвало, и принялся читать переписку Демиурга с Пиратом дальше.
 
       Демиург 07.03.200311.12
      Пирату. Фамилию отыгранного мной у кинотеатра «Водник» прохожего я не знаю и знать не хочу. Единственное, что могу сказать – на вид ему было лет двадцать, может, немного меньше. Одет был в черные джинсы, спортивную шапочку и куртку с надписью «Адидас» на спине. Твой ход!
 
       Пират 07.03.200311.17
      Демиургу. К2! Говорят, вчера вечером возле кинотеатра «Водник» было не слишком многолюдно?
 
       Демиург 07.03.200311.24
      Пирату. Вечером – не знаю. А вот ночью с прохожими там было действительно не густо. Как, впрочем, и везде в это время суток. К2 – ранен.
 
       Пират 07.03.200311.28
      Демиургу. Катрин!
 
       Демиург 07.03.200311.33
      Пирату. Не понял! Что за Катрин?
 
       Пират 07.03.200311.37
      Демиургу. К3 (Ка три)!
 
       Демиург 07.03.200311.41
      Пирату. Выражайся яснее! К3 – убит двухпалубный. Что ж мне так не везет-то?
 
       Бумеранг 07.03.200311.43
      Демиургу. А ты не признавайся в том, что в тебя попали! Перенеси корабль на другое место, дескать, так оно и былоґ, а потом, так, словно ничего не случилось, продолжай играть дальше! Никто ж не знает, где он у тебя стоял на самом деле!
 
       Демиург 07.03.200311.49
      Бумерангу. Надеюсь, предложив пойти на подлог, ты не думал оскорбить меня? Мне бы этого очень не хотелось. Запомни: я всегда играю честно!
 
       Бумеранг 07.03.200311.52
      Демиургу. Подумаешь, какие сантименты!
 
       Рудольфио 07.03.200311.59
      Специально для Rock-n-rollьщика. Прямоугольник К2-К3 полностью накладывается на шоссе Обочина в районе ночного клуба «Гренада».
 
       Rock-n-rollьщик 07.03.200312.02
      Это рядом с тем местом, где Пират убил старую нищенку?
 
       Rome 07.03.200312.08
      Пацаны! Я вот чего хочу сказать. Я живу на Обочине без малого двадцать лет и, естественно, всё про всех здесь знаю. Я только не знаю одного: кого у нас можно назвать известным в городе человеком!
 
       Rock-n-rollьщик 07.03.200312.10
      Неужто совсем некого?
 
       Rome 07.03.200312.12
      Rock-n-rollьщику. А чему ты удивляешься? Сам подумай, кто из известных людей станет жить на обочине шоссе, если только оно, конечно, не Рублевское?
 
       Рудольфио 07.03.200312.19
      К сведению Rome. На шоссе Лейтенанта Обочина, 11 живет барабанщик из первого состава Харякина – Виктор Ещенко.
 
       Rome 07.03.200312.26
      К сведению Рудольфио. Ещенко уже пять лет как живет в Австралии. Лабает в портовом кабаке и плюет из-за ударной установки на тех, кто считает его известным человеком.
 
       Бумеранг 07.03.200312.37
      А по-моему, пацаны, совсем не обязательно жить на Обочине, чтобы быть убитым Демиургом. Достаточно заглянуть в «Гренаду» сегодня вечером. Я там бываю иногда и могу засвидетельствовать: известные люди заходят туда достаточно часто. Павел Зингер, например, бывает там чуть ли не каждый вечер.
 
       Ева 07.03.200312.40
      Павел Зингер – это сын мэра? А его можно назвать известным человеком? И чем он известен?
 
       БезБашенный 07.03.200312.44
      Ну, если даже тебе – ботаничке – известно это имя, значит, Павла Зингера без вопросов можно причислить к известным людям. А известен он тем, что ему и его младшему брату Александру принадлежит практически весь бизнес в городе.
 
       Рудольфио 07.03.200312.50
      БезБашенному. Попрошу не отвлекаться! Давайте лучше выясним, кого можно называть известным в городе человеком, а кого нет!
 
       Rock-n-rollьщик 07.03.200312.53
      В смысле, давайте поможем Демиургу найти начальника?
 
       Рудольфио 07.03.200312.59
      Да нет же! Я не о том! Просто сейчас, чувствую, опять начнутся разговоры про то, как Зингеры сколачивают свой капитал. Ну, плохо они его сколачивают, не по-людски! Ну и что в сотый раз говорить-то об этом? Надоело! У меня, к слову, тоже есть небольшой бизнес, и никто, ни Зингер-старший, ни Зингеры-младшие, на него не зарятся. Так что и говорить на эту тему, считаю, не стоит. Хотя бы сегодня.
 
       БезБашенный 07.03.200313.04
      Рудольфио. Твое счастье, что у тебя не большой бизнес. Но погоди – наступит время и до тебя очередь дойдет!
 
       Rome 07.03.200313.15
      Правильно БезБашенный говорит! У меня есть родственник, не буду называть его имени, чтобы чего доброго не навредить ему, у которого в свое время была автозаправка в городе. Так вот, пришли к нему однажды три быка в кожанках и конкретно промычали насчет того, чтобы он, значит, продал ее, если, конечно, не хочет расстаться с ней задаром. И назвали цену чуть ли не позапрошлогоднего года! Прикиньте? Ну, родственник естественно тут же побежал жаловаться знакомым в ФСБ. Те справки навели: кто к нему приходил, от кого приходил, выяснили всё, что полагается выяснять в таких случаях, и развели руками – извини, мол, друг, ничем тебе помочь не можем – не наш уровень… Так вот: с тех пор эта заправка принадлежит Пашке Зингеру. А родственник с тех пор пропивает полученные от него копейки.
 
       БезБашенный 07.03.200313.17
      А я таких историй мог бы порассказать десятка три-четыре, не меньше.
 
       Ева 07.03.200313.20
      Неужели это правда? А если это правда, то у меня просто слов нет! Как так можно! Получается, что если ты – сын мэра, то всё тебе разрешено и управы на тебя никакой нет! Да? Можно людей запугивать, отнимать, покупать то, что не продается, и всё это тебе сойдет с рук? Я этого просто не понимаю! Должна же быть справедливость?
 
       Rock-n-rollьщик 07.03.200313.23
      Действительно! И хапают, и хапают! Уже всё, что можно растащить – растащили, и все равно продолжают тащить. По привычке, что ли?
 
       БезБашенный 07.03.200313.27
      Вот, вот! Такие, как Зингеры, сначала родной город разворовывают, а потом, когда разворовывать становится нечего, «по привычке» за государство берутся. А потом еще удивляются, глядючи на Россию с высоты Кремлевской башни: и чего это вся страна живет на обочине?
 
       Бумеранг 07.03.200313.29
      Ну, ничего! Пусть только Пашка придет сегодня в «Гренаду», там ему наши горькие слезоньки разом отольются.
 
       Rock-n-rollьщик 07.03.200313.31
      Да! Пустит ему Демиург кровушку, что у нас попил! Будьте уверены!
 
       Достали, сволочи! 07.03.200313.48
      Отвечаю всем по порядку.
      1) Еве. Мне, Павлу Николаевичу Зингеру, всё разрешено и я всё могу купить не потому, что я – сын мэра, а потому, что в отличие от вас, лодырей, не торчу сутками в Интернете, а работаю, как вол, с утра до вечера. И зарабатываю соответственно вложенному труду.
      2) БезБашенному. Я так понимаю: мы с тобой уже раньше встречались, не так ли? Ну, так я тебе, БезБашенный, гарантирую еще одну горячую встречу. Ты от меня, падло, не скроешься в компьютере – я тебя не то, что из компьютера, придет время я тебя из логарифмической линейки вычислю!
      3) Rock-n-rollьщику. Что касается твоей крови – не обольщайся, я – брезгливый – у таких, как ты, не пью.
      4) Бумерангу. Плевать я хотел на твоего Демиурга! А поскольку я за свой базар отвечаю, то специально всю сегодняшнюю ночь проведу в «Гренаде». Буду водку пить, баб танцевать и ждать вашего Деми. Пусть приходит! Там мы и посмотрим, кому чьи горькие слезоньки отольются.
      5) И последнее. Всем вам, быдлу, впредь надлежит обращаться ко мне исключительно по имени-отчеству.
      Павел Николаевич Зингер.
 
      Далее на гостевой книге следовали ответы ее посетителей Зингеру-младшему, состоящие в основном из угроз и матерщинных слов, самым мягким из которых было rock-n-rollьщицкое «чмо».
      Романов украдкой посмотрел на Игоря. Игорь, чтобы не вводить отца в смущение, сделал вид, что занят разглядыванием пятнышка на письменном столе.
      – Ну что? – спросил Романов, закрывая гостевую книгу. – Достанется сегодня Зингеру-младшему на орехи? Как ты думаешь?
      Игорь, по примеру отца, пожал плечами и сказал, что Пашка сильно рискует, посетив сегодняшней ночью клуб «Гренада».
      – Мне кажется, папа, он недооценивает Демиурга. Так нельзя. Демиург не раз доказывал, что способен убить кого угодно.
      Романов согласился с сыном: силу и возможности Демиурга трудно реально оценить, поскольку до сих пор неизвестно: ни кто он такой, ни что из себя представляет, ни даже кем представляется.
      – Единственно, что про него известно точно – его вид не вызывает сомнений даже у самых подозрительных людей!
      После этого Романов высказал предположение о том, что сегодняшней ночью в клубе «Гренада», что называется, «яблоку некуда будет упасть», и на основании этого сделал вывод, что задача Демиурга, возможно, слегка упроститься. Если, конечно, его там не будет ждать хорошо подготовленная засада.
      Рассмотрев с Игорем этот вариант, они обсудили поведение семьи Зингер, осудили ее, с азартом поиграли в морской бой, спели под гитару «Убейте прохожего!», а потом пришла Элеонора, и веселье разом закончилось. Элеонора сказала, что скоро с работы вернется голодный муж и что ему, Василию, этого момента лучше не дожидаться.
      Романов и сам не хотел встречаться с супругом своей бывшей жены. Не говоря ни слова, встал с кресла и в сопровождении погрустневшего Игоря вышел в прихожую. Оделся, достал из сумки коробку шоколадных конфет, протянул сыну. Похлопал его по плечу, поцеловал в лоб и, стараясь не глядеть ребенку в глаза, торопливо вышел.

* * *

      Романов потерял счет времени. Всё, что он делал до той минуты, когда Люда, поблагодарив его неизвестно за что, ушла в ванную комнату, казалось ему далеким и несущественным. Все эти демиурги, пираты, Зингеры, старшие и младшие, слухи и сплетни, касающиеся Люды, как бы существовали в другом мире, где нет и не могло быть этой скромно обставленной комнаты на южной окраине города, этой постели и, главное, этой необыкновенной женщины, с благодарностью принимавшей всё, что он ей давал.
      Романов лежал с закрытыми глазами и думал о том, что он самая настоящая свинья. Встречаясь с Людой, он, как ему казалось, сам того не желая, выдавал себя за другого – того, кто любит ее, и вот только теперь, услышав слова благодарности, внезапно понял, что не имел права так поступать с ней. И еще понял: ему нет оправдания, но есть возможность загладить вину – надо только постараться стать тем, за кого выдавал себя.
      «Какая же я все-таки свинья… Какая же я все-таки свинья… Какая же я все-таки…»
      Романов перевернулся на правый бок – лицом к стене – и с мыслью о том, что если Люда захочет, он может стать для нее кем угодно, даже тем, кто любит ее, уснул.
 
       8 марта

       Из газеты «Губернские ведомости»:
       Всероссийский центр изучения общественного мнения провел опрос по репрезентативной выборке населения области (1000 человек в возрасте от 18 лет и старше). На вопрос «За кого бы Вы проголосовали во втором туре выборов губернатора области?» избиратели, решившие принять участие в голосовании, ответили так: за Егора Реву – 43,81 процента, за Евгения Троицкого – 19,53 процента. Не определились – 5,34 процента. Против всех – 31,32 процента… Обращает на себя внимание увеличившийся разрыв между претендентами на пост губернатора. Так если после первого тура голосования он составлял 15,78 процента(31,03 – у Е.Ревы против 15,25 – у Е.Троицкого), то теперь – 24,28 процента.

      Проснулся Романов оттого, что Люда трясла его за плечо.
      – Вставай! – громко шептала она. – Ну, вставай же! Проснись!
      Романов поднял голову. Спросил: что случилось.
      – Садись скорее за компьютер – посмотри, что там написано!
      – Сколько времени?
      – Не знаю! Наверное, часа четыре или меньше… Ну, вставай же!
      С мыслью о начале третьей мировой войны Романов поднялся с кровати и сел за компьютер. Протерев глаза, уставился в монитор, ярким пятном на фоне черной стены высвечивающий гостевую книгу персонального сайта Михаила Харякина.
 
       Саша А. 08.03.200301.14
      Есть еще кто на гостевой? Ау!
 
       БезБашенный 08.03.200301.15
      Есть.
 
       Rock-n-rollьщик 08.03.200301.15
      Я тут!
 
       Rome 08.03.200301.15
      Я еще не сплю.
 
       Бумеранг 08.03.200301.15
      Что, Саша? Появились новости?
 
       Саша А. 08.03.200301.19
      Появились. Да еще какие! В общем, выражаясь официальным языком, спешу сообщить: минут пятнадцать назад в ночном клубе «Гренада» при попытке убийства Зингера-младшего был задержан Демиург! Инфа – стопроцентная!
 
       Rock-n-rollьщик 08.03.200301.20
      Вот это да!
 
       Rome 08.03.200301.20
      Ни фига себе!
 
       Бумеранг 08.03.200301.20
      М-да.
 
       БезБашенный 04.03.200301.22
      Вот и я думаю: м-да. То ли радоваться этому известию, то ли огорчаться – что-то не пойму.
 
       Бумеранг 08.03.200301.24
      БезБашенному. И я не пойму – ты чему огорчаешься-то? Тому, что Пашка остался жив? Или тому, что игра закончилась?
 
       БезБашенный 08.03.200301.25
      Бумерангу. Не знаю. Дай подумать.
 
       Rock-n-rollьщик 08.03.200301.25
      Саше А.А Пашка-то вообще живой? Или, может быть, хотя бы чуть-чуть раненый?
 
       Саша А. 08.03.200301.27
      Подробности еще не поступили. Какие будут комментарии?
 
       Rome 08.03.200301.44
      Не знаю, кто как, а я, пацаны, считаю: все-таки хорошо, что Демиурга поймали. С ним и с Пиратом было, конечно, весело, но, согласитесь, всему есть предел. А вот то, что Пашку не успели замочить – это, конечно, не есть гуд. Хотя, с другой стороны, умри он – ситуация в городе вряд ли бы сильно изменилась, поскольку и Александр Зингер – тот еще, говорят, бизнес-волчара – жив-здоров, и Зингер-старший тоже вроде бы в ближайшее время помирать не собирается. Но тут я, пожалуй, лучше помолчу.
 
       Rock-n-rollьщик 08.03.200302.13
      А я считаю, пацаны, плохо, что игра закончилась. Нам на работе выдали долг по зарплате за три месяца сразу после того, как Демиург сбил двухпалубный корабль Пирата. Видимо, начальник-чмо возомнил себя известной в городе личностью и решил подобным образом подстраховаться. Вот я и думаю после этого: кого в следующий раз начальник-чмо испугается и когда?
 
       Бумеранг 08.03.200302.18
      Я тоже считаю: плохо, что игра закончилась. Я работаю в компьютерном салоне. Так мы за последнюю неделю компьютеров с модемами продали больше, чем за последние полгода. Когда еще такая лафа случится?
 
       БезБашенный 08.03.200302.21
      Саше А.Где подробности?
 
       Бумеранг 08.03.200302.26
      Да, пора бы уже. А то спать хочется! Полтретьего уже.
 
       Саша А. 08.03.200302.37
      Пацаны, подождите минутку! Тут такое творится…
 
       Rock-n-rollьщик 08.03.200302.43
      Саше А.Что там такое творится? Отвечай скорей!
 
       Саша А. 08.03.200302.47
      Пацаны, вы, наверное, будете смеяться, но поступило сообщение о том, что буквально минут двадцать назад Демиург, вы не поверите, убил-таки Павла Зингера! Подробности – скоро.
 
       Бумеранг 08.03.200302.48
      Есть! Вот оно!
 
       Rome 08.03.200302.48
      Ни фига себе!
 
       Rock-n-rollьщик 08.03.200302.49
      Уа-у! Только я не въехал? Сколько же у нас Демиургов-то в городе – один или несколько?
       Rome 08.03.200302.52
      Один. Видимо, в первый раз Саше А. выдали неправильную информацию. Демиург, видимо, был задержан не при попытке убийства, а после него!
 
       БезБашенный 08.03.200302.55
      Rome. Время не сходится. Первое покушение произошло около часа ночи, а второе примерно минут тридцать назад. Но в любом случае, Демиург – молодчик!
 
       Бумеранг 08.03.200302.56
      Ничего не понял! Ерунда какая-то с демиургами получается. Может, он после того, как попался, сбежал, вернулся и убил?
 
       Саша А. 08.03.200303.24
      Итак, сообщаю подробности. Как я уже писал, где-то в час ночи было совершено первое покушение на Зингера-младшего. Но поскольку того охраняли специалисты, прибывшие сегодня вечером спецрейсом из Москвы, нападавшего повязали, едва тот успел вынуть из кармана нож. После этого охрану сняли. Правда, с Зингером остались два личных телохранителя, но для Демиурга – настоящего Демиурга, а не того профана, которого повязали полтора часа назад, как оказалось, это не помеха. Едва представился удобный случай, он и телохранителей положил в туалете, и Павла Зингера рядом с ними. А сам ушел.
 
       Rock-n-rollьщик 08.03.200303.25
      Орёл!
 
       Бумеранг 08.03.200303.25
      Вот мы и посмотрели: кому отлились наши горькие слезоньки! Ну что же, не буду скрывать – удовлетворен. С этим глубоким чувством пойду теперь спать.
 
       БезБашенный 08.03.200303.29
      Я тоже. Саша А. – спасибо за инфу! Кстати, а кто тебе ее поставляет? Впрочем, можешь не отвечать, я догадываюсь. Наверное, кто-то из тех, кто первым приезжает на место убийства. Я прав?
 
       Саша А. 08.03.200303.32
      Как говорится, без комментариев. Спокойной ночи!
 
      Пожелав Саше А. спокойной ночи, Романов выключил компьютер.
      – Ну что скажешь? – спросила Люда. – Правда, интересно? А еще не хотел вставать! А как ты думаешь, кто – тот первый нападавший, которого арестовали?
      Романов пожал плечами. Сказал, что, видимо, это сообщник, в задачу которого входило заставить милицию снять охрану с Зингера-младшего.
      – Но ведь его теперь посадят в тюрьму?
      – За что?
      – Как за что? – удивилась Люда. – За попытку убийства сына мэра!
      – Ну, это вряд ли! – зевнул Романов. – Думаю, его адвокатам не составит большого труда доказать, что у их подопечного не было даже мысли убивать Зингера.
      – А нож?
      – А нож он вынул лишь затем, чтобы поковырять им в зубах. И представят медицинскую справку о том, что у подсудимого между зубами щели аккурат шириной в лезвие.
      – Я серьезно.
      – И я серьезно. Ты же сама читала: первого нападавшего арестовали в тот момент, когда он только вынул нож из кармана. Поэтому прокурору, на мой взгляд, надо будет сильно постараться, чтобы за один этот жест усадить его в тюрьму.
      – Да ну тебя! – Люда недовольно махнула рукой. После чего отвернулась, сняла с себя халат и, улыбнувшись Романову, легла в нагретую им постель.

* * *

      Весь следующий день Романов провел за конторкой вахтера студенческого общежития. Смотрел, как мимо него ходят люди, радовался тому, что все вошедшие внутрь, в любое время могут спокойно выйти обратно, звонил Люде, а всё остальное время думал о Демиурге. До него дошли слухи о каких-то событиях, произошедших после убийства Зингера-младшего, столь неожиданных и странных, что он решил не расспрашивать о них, а потерпеть до вечера и самому в спокойной обстановке прочитать об этом в Интернете.
      Сдав смену, он в очередной раз позвонил Люде – сообщил ей о том, что придет позже обычного. Забежал домой, переоделся и отправился к Малявину, у которого надеялся узнать то, чего не могли знать посетители гостевой книги персонального сайта Михаила Харякина.
      Никита еще не пришел с работы. Наталья – его жена – пригласила Романова в дом, усадила рядом с собой на диван и предложила поговорить о том, какие хорошие книги появились у них в последнее время.
      – А то, кроме тебя, Вася, больше и узнать-то об этом не у кого, – объяснила она свое желание. – Все вокруг как с ума посходили. Ни о чем не хотят говорить, кроме как о Демиурге с Пиратом… Ты-то, кстати, слышал, что сегодня в Интернете написали? Нет, ну, это же надо? Не одно, так другое! Оказывается, Зингера-младшего убил…
      Романов взмолился. Сложив ладони у груди, он попросил Наталью дать ему возможность самому прочитать об этом.
      Наталья в ответ удивленно захлопала ресницами. Спросила: зачем ему читать, если она может обо всем рассказать лучше любого компьютера.
      В этот момент с кухни донеслось шипение воды, попавшей на газовую конфорку. Наталья вскочила с дивана и выбежала из зала. Крикнула, чтобы Василий не ждал ее – у нее случилась маленькая авария, – а сам прочел в Интернете всё, что его интересует.
      Поблагодарив хозяйку, Романов сел за компьютер, вошел на сайт Харякина и открыл гостевую книгу.
 
       Пират 08.03.200310.22
      Демиургу. Я горжусь тобой! На этот раз ты превзошел самого себя – создал настоящий шедевр киллерского искусства! Бью В6!
      P.S.Обрати внимание, Деми, слово «шедевр» на этот раз написано мной без кавычек.
 
       Rock-n-rollьщик 08.03.200310.35
      Пацаны! Я тут недавно одну книгу про Робин Гуда прочитал. Хорошая книга, историческая. Так вот: их хваленый Робин Гуд нашему Демиургу в подметки не годится!
 
       Бумеранг 08.03.200310.47
      А я на днях французский фильм смотрел про то, как одну крутую девчонку приговорили к смертной казни за убийство. А спецслужбы, не будь дураками, отмазали ее, дали новое имя, новые документы и сделали из нее классного киллера. Вот и нашим, считаю, так же следует поступить. Если Демиург вдруг попадется (а в жизни, согласитесь, всякое бывает), его надо не в тюрьму сажать, а потренировать немножко и отправить бороться с террористами.
 
       Rome 08.03.200310.50
      Чего его тренировать-то? Он и сам кого хошь натренирует!
 
       Бумеранг 08.03.200310.54
      Нет, нет! Потренироваться всё же, считаю, немного надо. Хотя бы в стрельбе из огнестрельного оружия.
 
       Rome 08.03.200310.57
      Ну, разве что в стрельбе.
 
       Демиург 08.03.200311.12
      Пирату. Я не пойму, что происходит? Вошел в Интернет, а тут… Короче, я официально заявляю: это ошибка! Я Зингера не убивал! И даже к «Гренаде» вчера ночью близко не подходил!
 
       БезБашенный 08.03.200311.23
      Что значит: не убивал! А кто убивал – Робин Гуд?
 
       Демиург 08.03.200311.28
      Не знаю и знать не желаю! У меня своих проблем достаточно.
 
       Пират 08.03.200311.30
      Демиургу. Ты в порядке? Если ты в порядке, сообщи, что ты делал сегодня ночью.
 
       Демиург 08.03.200311.37
      Пирату. Да какое тебе дело, что я делал сегодня ночью! Еще раз повторяю: я Зингера не трогал! И хватит об этом! Ты меня, Пират, знаешь – я всегда играю честно, по правилам! Мне подарков ни от кого не надо – сам справляюсь!
 
       Rome 08.03.200311.38
      Демиургу. А как докажешь, что не ты убил Пашку Зингера?
 
       Демиург 08.03.200311.51
      Rome. А я должен это доказывать? Вот кому надо – тот пусть и доказывает! Сходите-ка лучше по адресу: шоссе Лейтенанта Обочина, дом 22, квартира 17 и посмотрите, что там. А там вы увидите труп известного человека. Это и есть мое доказательство! Ну, сами подумайте – зачем мне ночью убивать Зингера, если еще вечером я отыграл Олега Солодовникова?
 
       БезБашенный 08.03.200311.54
      Например, затем, что ты маньяк!
 
       Ева 08.03.200311.59
      Солодовников – это, кажется, писатель?
 
       Рудольфио 08.03.200312.03
      Еве. Журналист «Губернских новостей». Специализировался на уголовной тематике.
 
       Rock-n-rollьщик 08.03.200312.07
      Rome. А ты говорил, что у вас в районе нет известных людей! Вот тебе, пожалуйста, Солодовников. Даже я где-то слышал эту фамилию.
 
       Rome 08.03.200312.15
      Ну, извиняйте, пацаны! Газет не читаю – времени нет. Вы мне, если такие умные, лучше ответьте: кто тогда Пашку-какашку убил? А что касается известных людей на Обочине, отвечу так: если они и были у нас когда-то, то теперь их уже точно нет!
 
       БезБашенный 08.03.200312.20
      Rome. Ты спрашиваешь: кто убил? Да какой-нибудь маньяк, должно быть!
 
       Демиург 08.03.200312.27
      БезБашенному. Я тебе еще раз повторяю: я не маньяк! И Зингера-младшего я не трогал! Неужели трудно понять?
 
       БезБашенный 08.03.200312.30
      Демиургу. Понять не трудно – принять тяжело.
 
       Пират 08.03.200312.32
      Демиургу. Не обращай на них внимания. Давай играть дальше. В6!
 
       Демиург 08.03.200312.35
      Нет, ну сколько можно говорить об одном и том же! В6 – промах. Г10?
 
       Пират 08.03.200312.37
      Демиургу. Г10 – мимо. Небось, будешь теперь стрелять по В10? Бью Г7!
 
       Демиург 08.03.200312.40
      Пирату. Обязательно буду! Г7 – промах. В10?
 
       Пират 08.03.200312.43
      Демиургу. В10 – попал в однопалубный корабль. Поздравляю! Теперь хоть отдохнешь чуток, а то, наверное, упарился чуть ли не каждую ночь ножичком-то махать?
      P.S.А все-таки интересно: кто убил Павла Зингера?
 
      Дверь в комнату, где сидел Романов, со скрипом отварилась, и на пороге появился Никита Малявин. С мрачным видом вынул руки из карманов брюк, скрестил их на груди и, презрительно скривив губы, кивнул в сторону монитора.
      – Что? – спросил. – Запах крови не дает оторваться от компьютера? Книжки бы лучше писал, если уж разучился читать их!
      Романов обиделся. Сказал, что ему, Никите, хорошо говорить о крови – он, Никита, не только дышит ею каждый день, он ее ведрами разливает по телеэкранам города.
      – Это кто разливает? – уперся руками в бока Малявин.
      – Ты! – ответил Романов. – Вместе со своим Солодовниковым… Дожили! Невозможно включить телевизор или открыть газету, чтобы не нарваться на пару-тройку трупов! «Жена убила мужа»! «Муж выбросил тещу с балкона»! «Теща отрезала сожителю яйца»! «Яйца оказались зараженными сальмонеллёзом, и жена, убившая мужа, скончалась прямо в зале суда»! Тьфу! Вот теперь сами и пожинайте то, что столько лет сеяли!
      С этими словами Романов ткнул пальцем в монитор компьютера и выскочил из комнаты.
      – Ты Олежку Солодовникова не трожь! – бросился за ним Никита. – Олежка Солодовников – профессионал, не чета многим! Он и под ножом стоял, и под статьей ходил не раз! Его, если хочешь знать, в Москву звали работать! Вот тебя звали работать в Москву? Нет? А его звали! Он мне об этом сам позавчера говорил!
      Романов вбежал в прихожую и принялся одеваться.
      – Вась, ты куда? – спросила вышедшая на шум Наталья.
      – Книжки читать!
      – Нет, это он к Людке Смирягиной побежал! – съехидничал Малявин. – А про книжки ты, Наташка, ему не верь, книжки читать он давно разучился. Он теперь может либо писаґть их, либо пиґсать на них, когда писаґть не можется.
      Романов посмотрел ему в лицо и только тогда заметил, что с глазами Никиты, едва выглядывающими из-за припухших век, происходит нечто странное. Казалось, они вели себя так, словно жили отдельной от головы жизнью – на ее повороты реагировали с заметным опозданием и смотрели не туда, куда предварительно нацеливались.
      – Э-э-э, братец! Да ты, как я посмотрю, Ванька-в-стельку! – засмеялся Романов.
      – Что? Опять напился? – ахнула Наталия. – Да сколько ж можно! – запричитала она. – Когда ж это издевательство, наконец, кончится!
      Никита поднял обе руки вверх, как бы предлагая враждующим сторонам не переходить установленных границ, и попросил всех успокоиться. Объяснил причину, по которой малость выпил:
      – Был повод!
      – Какой повод! – замахнулась на него полотенцем Наталья. – Свежую водку в магазин завезли?
      – Нет, – спокойно возразил Никита. – Я прощался с товарищем.
      – С Олегом Солодовниковым? – догадался Романов.
      Малявин молча кивнул: с ним.
      Не зная, что сказать, Наталья бессильно опустила руки. Постояла немного, горестно покачала головой и вышла из прихожей. Не оборачиваясь, бросила:
      – Идите есть. Ужин на столе.
      Никита подтолкнул Романова в спину. Подмигнул и, кивнув в сторону кухни, шепнул, чтобы не вздумал уходить – оставлять его одного.
      Весь ужин Никита грустным голосом рассказывал о своем старом приятеле – Олеге Солодовникове. О том, каким он был добрым и порядочным человеком, как они с обоюдной выгодой для себя сотрудничали много лет, как выручали друг друга, когда, бывало, попадали в различные переплеты, и как ему, Никите, теперь будет не хватать его помощи, его поддержки, его мудрого и своевременного совета…
      Выслушав горькую эпитафию мужа, Наталья смахнула слезинку со щеки. Встала и достала из холодильника початую бутылку водки.
      – И ведь вот что интересно, – разливая ее по стаканам, сказал Малявин. – Когда я прочитал в Интернете про то, что Пират сбил двухпалубный корабль на шоссе Обочина, у меня даже мысли не мелькнуло об Олеге. А оно вон как всё вышло… И как этот Демиург только вычислил его? И как он вообще всех вычисляет?!
      Романов пригубил водку. Спросил Никиту: не приходила ли в голову ему мысль о том, что Демиург расставил свои корабли на поле морского боя согласно добытым ранее адресам известных в городе людей.
      Малявин поднес стакан к губам и тут же опустил его. Спросил: как это.
      – Очень просто! Узнал он домашний адрес, допустим, известного журналиста Солодовникова и перед началом игры, когда компоновал свою флотилию, поставил один из двухпалубных кораблей на шоссе Обочина. Услышал, что полковник Власов зимует на новой даче в Заливном – поставил в этом месте трехпалубный! И так далее.
      – Точно! – воскликнул Малявин. – И как я об этом сам не догадался! Слушай! Этим же можно объяснить патологическую честность Демиурга! Ты понял, о чем я? Демиург не может перенести корабли в другое место, когда Пират попадает в них, по причине того, что там, в других местах, элементарно не знает, кого убивать!
      Он с уважением посмотрел на Романова. Похвалил за догадливость, пожалел, что человек, обладая такими способностями, занимается всякой ерундой, вместо того чтобы зашибать этим деньгу, и выпил.
      – Единственно, что меня смущает, – продолжил Романов, – это убийство Петрова. Как-то оно, на мой взгляд, не совсем вяжется с этой версией… Петров появился у нас в городе уже после начала игры. И, стало быть, Демиург, расставляя свои корабли, не мог знать о том, что следователь из Москвы в нужное время поселится в гостинице «Россия». И тем не менее свой трехпалубный корабль он поставил именно там.
      Малявин махнул вилкой, дескать, всё со всем вяжется. Дожевал кусок мяса, проглотил его и сказал о том, что всяких комиссий, ревизий, проверок в управлении внутренних дел области за год случается столько, что гостиница «Россия», где они обычно селятся, редко какой день обходится без высоких милицейских гостей.
      – Так что, поставив трехпалубный корабль на поле З пять – З семь, он особо ничем не рисковал. Тем паче, что после той резни, которую они с Пиратом на пару учинили в городе, этих комиссий, ревизий, проверок, как ты сам понимаешь, не могло не быть априори!
      Романов согласно кивнул. Спросил: учитывая редкую для простого горожанина осведомленность в делах милиции, означает ли это то, что Демиург на самом деле является ее сотрудником.
      Никита решительно возразил. Сказал, что хорошо информированных людей в том, что касается милицейских дел, значительно больше, чем кажется на первый взгляд. И что им, по его мнению, может оказаться кто угодно – например, кто-нибудь из областных или городских структур, курирующих правоохранительные органы.
      – Да о чем тут говорить, если в том же Интернете отчеты о преступлениях появляются раньше, чем они пишутся на бумаге!
      – Ты имеешь в виду Сашу А.?
      – А кого же еще? По-моему, всё, что творил этот парень и его информатор – форменное безобразие! Нет, ну это же надо! – Никита бросил вилку на стол. – Спецгруппа прилетает из Москвы для захвата Демиурга, и весь город узнает об этом в тот же день! Хорошо еще, не вечером, когда готовилась операция, а ночью, после ее окончания… Словом, полный бардак! Иначе не скажешь.
      Наталья, долго искавшая возможность вставить слово в разговор мужчин, воспользовалась возникшей паузой и сказала, что на месте самого главного милицейского начальника она бы прямо сегодня провела внутреннее расследование и выявила информатора.
      – И так бы ему всыпала по первое число!
      Никита пренебрежительно махнул рукой в ее сторону. Сказал, что следствие по этим фактам уже проведено, информатора Саши А. выявили и уже, наверное, куда надо всыпали.
      – Однако дело не в этом! Демиург, скорее всего, на самом деле является сотрудником милиции или спецслужб. Но даже чтобы просто говорить об этом, нужны серьезные основания!
      Романов понимающе кивнул. Спросил: действительно ли Демиург не причастен к убийству Павла Зингера.
      – На мой взгляд, абсолютно! – ответил Малявин. – Следствие же, как ему и положено, рассматривает все версии.
      Окинув взглядом стол, он взял в руки бутылку водки и сказал, что с первым нападавшим практически всё ясно – личность его установлена, мотивы покушения определены.
      – Что же касается второго – убийцы Зингера, то тут всё гораздо сложнее – найти его уже, видимо, не удастся, раз по горячим следам сделать это не удалось, а мотивы, на мой взгляд, те же, что и у первого.
      – Какие? – спросила Наталья.
      Малявин разлил водку – себе и жене, и выпил. Вытер губы внешней стороной ладони и принялся рассказывать историю о том, как некий бизнесмен Сергей Фоменко получил в многолетнюю аренду старый трехэтажный универмаг в районе Центрального парка.
      – Взял он, как полагается, под это дело крупный банковский кредит, сделал в здании капитальный ремонт, перестелил крышу, отреставрировал фасад, привел в порядок прилегающую территорию и… что бы вы думали? Перед самым открытием был лишен права аренды!
      – За что? – всплеснула руками Наталья.
      – Вроде что-то он там, говорят, нарушил. Павел же Зингер – а без него, как вы сами понимаете, в этом деле никак не обошлось – ничего не нарушал, и после всех судов по сходной цене выкупил этот универмаг.
      – Отремонтированный?
      Никита кивнул. Сказал, что мотивом покушения Фоменко на Павла Зингера была банальная месть – один разоренный банком человек решил отомстить другому человеку за свое разорение.
      Романов спросил: существует ли, по мнению следствия, связь между Фоминым и скрывшимся убийцей.
      – Да какая тут может быть связь! – взорвался Малявин. – Ты что, не понимаешь? Зингер-младший нажил себе столько врагов, что когда представился удобный случай отомстить, к нему чуть ли не очередь выстроилась! Кстати, многие умные люди, с кем мне довелось пообщаться на эту тему, выразили глубокое сомнение в том, что сорвись второе покушение, Пашке удалось бы выйти из клуба живым – наверняка бы нашелся кто-то третий!
      Романов выслушал Никиту. Горестно покачал головой и сказал, что не слишком сильно удивится тому, что город, жителям которого не дают покоя лавры Демиурга, когда-нибудь постигнет участь Содома и Гоморры.
      – А кстати, – вспомнил вопрос, который хотел задать, – почему все дожидались именно сегодняшнего дня? Почему Зингера не убили раньше?
      Всем своим видом выказывая удивление недогадливости Романова, Никита ответил, что месть местью, но даже ради этого святого дела садиться в тюрьму дураков нет.
      – Ты пойми! Случись убийство Зингера-младшего раньше, то первыми подозреваемыми стали бы те, кто пострадали от него в разное время. И тогда, учитывая авторитет мэра, никому бы, уверяю тебя, мало не показалось – ни тем, кто лишил жизни его старшего сына, ни тем, кто мечтал это сделать, ни всем остальным типа ментов… Этой же ночью сложилась, я бы сказал, уникальная ситуация! Демиургу кровь из носу надо было убивать известного в городе человека. А единственно известным человеком, кто мог находиться в этом районе, как все не без основания считали, был Павел Зингер. Зингер же, идиот, вместо того чтобы уехать к папе в Мыскино, прилюдно вызвал Демиурга на бой. То есть конфликт между Демиургом и Зингером-младшим казался абсолютно неизбежным! Вот поэтому, кстати, с Зингера и сняли охрану после ареста Фоменко. Решили: раз Фоменко – это Демиург, то опасаться сыну мэра больше нечего. И даже потом, когда Пашку убили, все ничтоже сумняшеся опять-таки посчитали это делом рук Демиурга!
      – А тот взял да открестился от этого преступления, – задумчиво добавил Романов, – чем, должно быть, сильно огорчил настоящего убийцу.
      – Да, – согласился Малявин. – Теперь-то за спиной Демиурга ему спрятаться не удастся, теперь-то, надо думать, его ждут тяжелые времена.
      Он налил себе еще водки. Выпил, не закусывая, и вкратце рассказал о том, какой грандиозный скандал мэр города устроил сегодня утром в городском управлении внутренних дел.
      – Всё пытался выяснить, какой, понимаешь, дурак отдал приказ снять охрану с сына.
      – Ну и как, выяснил?
      Малявин показал задавшему вопрос Романову кукиш. Сказал, что крайнего в России не то что мэр города, президент государства, когда надо, найти не может.
      – Хотя отыскать кого-то, видимо, всё же придется. Иначе Зингер всё милицейское руководство живьем съест.
      Сделав несколько попутных замечаний в адрес мэра – человека, по его мнению, злопамятного, зловредного и просто злого, Никита пожаловался на то, что не знает, кого сложнее найти – то ли крайнего, когда крайним никто не хотел быть, то ли убийцу, когда убийцей хотел быть чуть ли ни каждый второй посетитель ночного клуба «Гренада».
      Романов согласился с Малявиным. А от себя еще раз недобрым словом помянул город, в котором даже без помощи посредника Жихаря киллеры находят себе дело.
      – Значит, на это дело есть спрос, – заметил Никита.
      – Нет! – горячо возразил Романов. – Значит, за это дело не с кого спросить! Крайних, как ты говоришь, нет!

* * *

      Обсудив с Никитой Малявиным возможное развитие событий, Романов пришел к выводу о том, что падение нравов в городе и, вероятно, во всей стране, происходит гораздо более быстрыми темпами, чем об этом пишут в газетах и говорят по телевидению. И решил: поскольку повлиять ни прямо, ни косвенно на сложившуюся ситуацию не может, то и следить за тем, как изо дня в день Демиург с Пиратом убивают людей, больше не будет.
      Не изменил он своего решения и после того, как стал свидетелем убийства очередного прохожего.
 
       10 марта

       Из сообщения Агентства журналистских расследований:
       «Информация о похищении человека поступила в правоохранительные органы города сегодня в 13.30. Как сообщили свидетели произошедшего, в „девятку“ белого цвета была насильно усажена женщина, расклеивающая листовки, призывающие голосовать за кандидата в губернаторы Е.Троицкого. После объявления в городе плана „Перехват“ „девятку“ удалось быстро задержать. Каково же было удивление милиционеров, когда выяснилось, что похитителями женщины оказались их коллеги из РУВД Чапаевского района, находящиеся при исполнении служебных обязанностей».

      Вечером десятого марта Люде позвонила ее старшая сестра Ольга – бухгалтер «Вечерней газеты» – и пригласила в гости. Несмотря на то что Романов в этот момент даже думать не хотел о том, чтобы куда-то идти, уговорить остаться дома Люду, считавшую, что вечера даны людям исключительно для развлечений и баловства, знал, было занятием совершенно бесполезным. Решив не мучить ни ее, ни себя ее перечислением преимуществ тихого семейного вечера перед всеми остальными видами досуга, он, как только поступила команда вставать, поднялся с дивана и, утешаясь мыслью о том, что активный образ жизни, который ведет последние четыре дня, является неизбежной платой за любовь молодой женщины, принялся одеваться.
      Вечер в гостях, как и предполагал Романов, вышел безрадостный и скучный. Сестры, оставив его в покое сразу после отказа выпить с ними вина, говорили исключительно друг с другом и исключительно на тему городских знаменитостей. Перечислив имена тех, с кем познакомились за то время, что не виделись, и тех, с кем планировали познакомиться в будущем, они плавно перешли на общегородские новости, а затем и на новости, касающиеся Демиурга с Пиратом. Ольга с гордостью рассказала о том, что ее дом находится на том месте, где сегодня Демиург сбил однопалубный корабль, и что посетивший днем редакцию газеты главный генерал милиции Кравчук, умница и очаровашка, узнав об этом, пообещал ей в личной беседе поймать нанятого Пиратом киллера.
      Сидя за столом у окна, Романов смотрел на быстро пустеющие тротуары, вдоль которых на малой скорости проезжали редкие автомобили, слушал женщин и думал о том, что подобно тому, как прожившие вместе много лет муж и жена становятся похожими друг на друга, город потихоньку обретает черты населявших его людей.
      «А может, – промелькнула у него мысль, – всё совсем наоборот, и это горожане становятся похожими на город, в котором живут. Помнится, во времена моего детства, когда улицы были не такие пасмурные и грязные, как сейчас, люди были гораздо добрее и мягче».
      Белый «Москвич», показав правый поворот, остановился напротив окна, у которого скучал Романов. С заднего сиденья вылез одетый в просторную черную куртку высокий мужчина в мохнатой шапке. Достал из кармана брюк ключи, открыл переднюю левую дверку припаркованной чуть в стороне «десятки», сел в нее и уехал. Минутой позже мимо оставшегося стоять «Москвича» прошел милицейский патруль. Ленивой походкой одолеваемого скукой человека один из милиционеров приблизился к автомобилю и заглянул внутрь. Тут же выпрямился, поднес рацию к лицу и принялся что-то быстро говорить в нее. Еще через минуту улица огласилась воем сирен, а прилегающая к дому территория заполнилась людьми, чей озабоченный вид не оставлял сомнений в том, что событие, произошедшее на глазах Романова, было из разряда экстраординарных.
      Прервав разговор, Ольга и Люда встали из-за стола. Подошли к окну и спросили, что там за шум.
      Романов пожал плечами. Сказал: возможно, он ошибается, но ему показалось, что Пират, а точнее, нанятый Пиратом киллер, только что убил водителя белого «Москвича».
      – И вы видели этого киллера? – ахнула Ольга.
      Романов виновато развел руками. Знай заранее о том, что вышедший из автомобиля человек в черной просторной куртке и мохнатой шапке окажется наемным убийцей, он бы, конечно, обязательно постарался разглядеть его получше, а так…
      – Нет, – ответил он. – Слишком далеко отсюда. Да и освещение здесь довольно скудное.
      Выразив неудовольствие тем, что на месте Романова не оказалась она сама, которая, несомненно, увидела бы всё, что надо, Ольга вернулась к столу. Села и попросила рассказать: как произошло убийство.
      По словам Романова, дело, вероятно, обстояло следующим образом. Убийца нанял частное такси, назвал адрес дома Ольги, рядом с которым предварительно оставил «десятку», и когда такси доставило его туда, куда он просил, убил таксиста. После чего пересел в свою машину и спокойно уехал.
      Внимательно выслушав Романова, Ольга посоветовала ему не торопиться с выводами. Убийство, по ее словам, если даже оно на самом деле произошло, чему пока нет подтверждений, мог совершить человек, не имеющий отношения ни к Пирату в частности, ни к игре в морской бой вообще.
      Люда согласилась с ней. И добавила: поскольку толком ничего не известно, кроме того, что в городе убивают людей, то ночевать они останутся у сестры.
      Романов, для которого вечер пропал гораздо раньше, равнодушно пожал плечами: здесь так здесь, и снова уткнулся лицом в окно, продолжая с интересом наблюдать за тем, что происходит на улице.
 
       11 марта

       Из телевизионных новостей:
       «Вчера вечером в фойе ресторана „Медведь“ было совершено нападение на Леонида Сачкова, тридцатичетырехлетнего журналиста, представителя предвыборного штаба кандидата в губернаторы Егора Ревы. Личность нападавшего установлена. Им оказался младший брат и ближайший помощник другого кандидата в депутаты – Евгения Троицкого – Юрий. Результатом возникшей потасовки стали черепно-мозговые травмы, переломы ребер и многочисленные ушибы мягких тканей у Леонида Сачкова и двух вступившихся за него сотрудников службы безопасности ресторана. Пресс-служба кандидата в губернаторы Егора Ревы утверждает, что нападение связано с деятельностью Сачкова в избирательной компании… Против Юрия Троицкого – капитана ВДВ в отставке – возбуждено уголовное дело по статье „Хулиганство“.

      Аккуратно составив вымытую посуду на полку кухонного шкафа, Романов внезапно поймал себя на мысли о том, что домашние хлопоты, часть которых он добровольно взвалил на себя, не только не раздражают его, как это постоянно случалось с ним раньше, а, наоборот, доставляют удовольствие. С чем это связано, он не задумывался – решил: раз ему приятно помогать мыть Люде посуду, ходить с ней по магазинам и выносить каждый вечер мусорное ведро, значит, надо мыть посуду, ходить по магазинам, выносить мусорное ведро, а не докапываться до причин, вызывающих эти желания. Тем более что знал: пройдет время – Люда, которой нет еще тридцати, увлечется ровесниками – и он, с годами всё реже вспоминающий свою молодость – опять возненавидит заниматься домашними делами.
      Романов выглянул в комнату – посмотрел, что делает пока еще его Люда.
      Люда сидела в кресле перед компьютером и, высунув язычок, с увлечением отмечала на картах города места, обстрелянные Демиургом и Пиратом.
      – Тебе не надоело? – спросил ее.
      Не отрывая от монитора глаз, Люда отрицательно замотала головой. Сказала, что если ему, интеллигенту, по каким-то причинам разонравилось наблюдать за тем, как маньяки играют в морской бой, это не значит, что всем остальным, не таким интеллигентам, как он, тоже должно обязательно разонравиться.
      Романов не нашелся что ответить. Вернулся на кухню, постоял-подумал и, решив узнать, когда эта игра, наконец, закончится, снова выглянул в комнату. Спросил: сколько еще кораблей Демиургу и Пирату осталось сбить друг у друга.
      Водя указательным пальцем по картам, Люда принялась считать. По ее расчетом Демиургу осталось сбить один трехпалубный и один двухпалубный корабли, а Пирату один однопалубный и один четырехпалубный.
      – Итого четыре! Хочешь удостовериться лично?
      С видом человека, до смерти уставшего смотреть на то, как взрослые люди играют в детскую игру по недетским правилам, Романов подошел к столу, на котором рядом с монитором лежали две разбитые на стоклеточные квадраты карты города, и сел в услужливо уступленное Людой кресло.

Флотилия Пирата

Флотилия Демиурга

 
      Спросил, кто первым, по ее мнению, закончит игру: Демиург или Пират.
      Люда, не задумываясь, ответила: Пират.
      – Почему?
      – Потому что я поставила пятьсот рублей на победу Демиурга. А так как я невезучая, победит обязательно Пират.
      Романов согласно кивнул. Подумал: если бы его попросили предсказать победителя, свой выбор он остановил бы тоже на нем. С этой мыслью встал с кресла, поцеловал Люду в лоб и посоветовал как можно скорее забыть о потерянных деньгах.
      – Ты уверен?
      – В том, что они потеряны? – спросил Романов. – Абсолютно! Пират – типичный жулик. А такие, если и проигрывают, то только еще боґльшим жуликам, чем они сами.
      – А Демиург, выходит, по-твоему, не жулик, да?
      Романов сказал: нет. Демиурга, даже при всем отвращении к нему, жуликом назвать нельзя.
      Обидевшись на то, что Романов слишком легкомысленно, как ей показалось, отнесся к ее вероятному проигрышу, Люда обиженно надула губы. Потом решила, что пятьсот рублей – не те деньги, из-за которых стоит портить себе настроение, и предложила куда-нибудь сходить. На вопрос: куда именно, перебрала в уме предлагаемые городом развлечения, и ответила:
      – В кино!
      Однако в кино Василий и Люда ни в этот, ни в какой другой день не попали. Полупустой троллейбус, на переднем сиденье которого они обнимались всю дорогу к кинотеатру, застрял в автомобильной пробке, образовавшейся из-за многочисленной колонны старшеклассников и студентов, быстро двигающейся по перекрестку в сторону мэрии.
      Двери троллейбуса раздвинулись. Романов соскочил на тротуар и спросил у проходившего мимо паренька: что случилось.
      Сплюнув себе под ноги, паренек процедил сквозь зубы: «Достали сволочи!» – и с решительным видом направился дальше.
      Романов подал Люде руку – помог ей спуститься с подножки троллейбуса.
      – Что тут происходит? – окинув взглядом колонну, спросила она.
      – Демонстрация.
      – И чего народ требует на этот раз?
      Романов пожал плечами. Сказал, что, по его сведениям, народ на этот раз требует, чтобы сволочи перестали доставать его.
      – Присоединяюсь обеими руками! – воскликнула Люда.
      – В каком смысле?
      Люда постучала указательным пальцем по циферблату наручных часов и сказала, что поскольку в кино они уже опоздали, а следующий сеанс начнется только часа через три, ничто не мешает им выразить свою солидарность с теми, кто, не жалея здоровья, времени, сил, добивается того, чтобы жизнь на земле стала чуточку лучше.
      Несмотря на то что Романов был уверен совсем в другом – жизнь, по его мнению, на земле улучшится только тогда, когда люди перестанут выворачивать друг другу карманы и руки, в том числе и на демонстрациях, возражать не стал. Подумал: ничего страшного не случится, если они с Людой в компании молодых людей немного прогуляются по центральному проспекту города.
      Однако и по центральному проспекту города прогуляться им также не удалось. Едва достигнув здания мэрии – бывшего обкома КПСС, воинственно настроенная колонна демонстрантов остановилась и за каких-нибудь десять-пятнадцать минут превратилась в не менее воинственно настроенную толпу митингующих. В воздух взлетели транспаранты с надписями «Кто защитит нас?», «Нет геноциду русского народа!» и, одновременно с тем, как на импровизированную трибуну – кузов грузового автомобиля – поднимался невысокий светловолосый человек в длинном кашемировом пальто, послышались возгласы с требованием отставки мэра.
      Невысокий светловолосый человек в длинном кашемировом пальто взобрался на кузов грузового автомобиля. Взял в руки микрофон и, не дожидаясь, когда митингующие утихнут, прокричал в него:
      – Что вам здесь надо? Зачем вы пришли сюда?
      Не ожидая подобного обхождения, толпа митингующих мгновенно умолкла.
      – Кто это? – тихо спросила Люда. – Я не вижу.
      Романов сощурил глаза. Внимательно вгляделся в силуэт оратора и предположил, что это Евгений Троицкий – кандидат в губернаторы области.
      – Может, вы пришли сюда, – после непродолжительной паузы продолжил Троицкий, – чтобы высказать власть предержащим то, что вы думаете о них и о событиях, происходящих в нашем городе? Например, то, что нам, русским, стало опасно жить в нем? Или то, что мы, русские, чувствуем себя здесь изгоями – людьми второго сорта? А может, вы пришли сюда для того, чтобы выразить озабоченность тем, что нас, русских, в области каждый год становиться меньше на пятьдесят тысяч человек?
      – Да! – выкрикнули из толпы.
      – Напрасно, – покачал головой из стороны в сторону Троицкий. – Я хочу сказать: напрасно вы пришли сюда! Здесь, – при слове «здесь», он ткнул пальцем в сторону мэрии, – вас никто не услышит, слов ваших никто не поймет и заботиться о вас никто не станет!
      – Они что? – громко спросил стоящий рядом с Романовым и Людмилой парень, одетый в униформу военного образца. – Совсем уже не понимают по-русски?
      – Нет! – услышал его Троицкий. – Они понимают по-русски! А некоторые из них даже разговаривают на нем без акцента. Но ценят лишь тех, кто изъясняется на других языках! И заботиться о нас, русских, они, кстати, также не будут. И не потому, что не способны этого делать, и даже не потому, что никогда ничего не делают даром, бесплатно, а потому, что способны они заботиться только о себе и о своем народе! Я, если кто еще не понял, говорю о мэре города Зингере – немце! Я говорю о начальнике ГУВД Кравчуке – украинце! Я говорю о председателе законодательного собрания – Дашкевиче – то ли белорусе, то ли еврее! Я говорю о кандидате в губернаторы Реве, который вообще не пойми кто такой! Да кто он, вообще, такой, этот ваш Рева?! Мне, кстати, не совсем ясно, как может руководить областью, восемьдесят процентов населения которой составляют русские, человек, о котором не известно: ни какова его истинная национальность, ни где находится родина его предков, ни с молоком какой матери он впитывал в себя отношение к русскому народу! Так стоит ли удивляться тому, что сегодня происходит в нашем городе и в нашей области? А происходит у нас вот что! Рынки сегодня находятся в руках азербайджанцев! Финансы – евреев! Торговля одеждой – вьетнамцев! Строительство – молдаван! А где в этом списке русские, спросите вы меня?! Где те, кто из руин поднимал эту землю, кто веками удобрял ее потом и кровью? Где те, кто в лихую годину приютил в своих домах немцев, украинцев, белорусов, евреев, молдаван и тех, кто, не являясь русскими, как Рева, выдавали себя за них! А я вам скажу где. Мы там, где безвластье! Мы там, где бесправье! Мы там, где проще получить пулю от Пирата, чем выбиться в люди, проталкиваясь сквозь плотно сомкнутые ряды русофобов! Мы там, где совестливому человеку невозможно не спиться, глядя на то, как попирают русский народ безмерно размножившиеся потомки тех, кого когда-то приютили наши деды! Поэтому я еще раз спрашиваю: что вам здесь надо? Зачем вы пришли сюда? Неужели вы думаете, что здесь, – при слове «здесь» Троицкий снова ткнул пальцем в сторону мэрии, – вы добьетесь правды и права распоряжаться собственной судьбой? Ничего вы здесь не добьётесь – даже не надейтесь! Право распоряжаться собственной судьбой нельзя выклянчить – его можно только отвоевать. На избирательных участках! Придите туда шестнадцатого в воскресенье, и прежде чем опустить свой бюллетень в урну, спросите себя: согласны ли вы, несмотря на унижения, которым ежедневно подвергается русский человек, продолжать оставаться русскими? Хотите ли вы, чтобы новая власть разговаривала на одном с вами языке? И готовы ли вы нести ответственность за избранных вами людей?
      Со многим из того, о чем говорил Троицкий, Романов, с небольшими оговорками, был согласен. Он даже поймал себя на мысли о том, что контроль этническими кланами отдельных отраслей экономики и бизнеса угрожает безопасности государства, а слова об ответственности принимаемых решений созвучны тому, что он сам не так давно говорил в передаче Никиты Малявина. Однако как только в выступлении зашла речь о выборах губернатора, так тут же, к огромному своему разочарованию, он почувствовал себя обманутым.
      Романов коснулся локтя Люды и предложил ей потихоньку выбираться наружу.
      – Зачем? – удивилась та. – Интересно же! Послушаем еще!
      – Давай-давай! – подтолкнул ее в спину. – Выходи!
      Не обращая внимания на возражения, взял Люду за руку и, протискиваясь сквозь толпу митингующих, потащил за собой.
      Выбравшись на свободное пространство, облегченно выдохнул. Посмотрел на стоящих рядом молодых парней, бурно аплодирующих Троицкому, и тихо, так чтобы его не услышали, выругался по поводу того, что в кои-то веков появился кандидат, которому захотелось верить, и тот в итоге оказался мошенником.
      Люда спросила Романова: с чего он взял, что Троицкий мошенник.
      – По-моему, всё, что он говорит, правда. Вот взять хотя бы тетю Надю…
      Схватив двумя руками ладонь Романова, решившего на всякий случай отойти подальше от стоящих рядом парней, судя по недовольному виду услышавших сказанные в адрес Троицкого слова, она на ходу принялась рассказывать о том, как ее родная тетка из Александровки привозила прошлой осенью мясо на базар.
      – Не успела она разгрузить машину, как на нее тут же налетели азербайджанцы – потребовали говядину, что она привезла, продать им! Ну, тетка, конечно, послала их куда подальше. А сама побежала жаловаться ближайшему милиционеру. А милиционер, представляешь, вместо того чтобы приструнить наглецов, придрался к отсутствию какой-то справки и пригрозил теть Надю посадить в тюрьму на пятнадцать суток, а мясо конфисковать!
      Не раз слышавший истории, подобные этой, от разных людей и в разных интерпретациях, Романов пренебрежительно махнул рукой. Ответил, что, во-первых, на пятнадцать суток у них уже давно никого не сажают, хотя бардака на базаре, чего там говорить, действительно хоть отбавляй, а во-вторых, что касается Троицкого…
      – Ну не может человек, искренне радеющий за попавший в беду народ, первым делом требовать преференций для себя! – остановившись посреди тротуара, громко воскликнул он. – Не может! Иначе он либо очень наивный, либо просто мошенник!
      Догадавшись, что под «преференциями для себя» Романов подразумевает обращение Троицкого голосовать на выборах губернатора за человека, говорящего с русскими на одном языке, Люда спросила: а для кого Троицкий должен был требовать этих самых преференций.
      – Ну не для Ревы же, в самом деле? Хотя кое в чем я с тобой, пожалуй, соглашусь, – добавила она, увидев, как Романов обидчиво поджал губы. – Троицкий действительно карьерист. Да. Но зато, в отличие от остальных, он умеет правильные мысли облечь в правильные слова. И не боится навлечь на себя гнев антирусской мафии. В отличие, кстати, от того же Ревы, который стремится понравиться всем без разбору – и нашим и вашим!
      Поняв, что Люду не переубедить, Романов вырвал ладонь из ее рук, а саму ее обозвал махровой националистской.
      – Ты бы почитал, что про русских Пират написал в Интернете! – ответила та. – Сам бы тогда стал националистом в махре.

* * *

      Вернувшись с Людой к ней домой, Романов, несмотря на данное себе обещание не следить за ходом игры в морской бой, сел за компьютер. Зашел на персональный сайт Михаила Харякина, открыл гостевую книгу и принялся внимательно читать ее, начиная с того места, где Демиург сбил у Пирата однопалубный корабль на поле В10.
 
       Пират 09.03.200311.22
      Демиургу. Отчитываюсь. Однопалубный корабль, сбитый тобой на В10, отыгран. Фамилии прохожего, извини, не знаю. Да и вряд ли тебя это сильно интересует. Твой ход.
 
       Демиург 09.03.200311.39
      Пирату. Фамилия прохожего меня действительно интересует мало, но по правилам игры я должен быть стопроцентно уверен в том, что указанного тобой прохожего отыграл именно ты. Тем более что в нашем городе и без помощи твоих киллеров убивают до десяти человек за ночь – поди утром разбери, кто кого заказал? Так что будь любезен, сообщи, пожалуйста, необходимые подробности. Бью А10?
 
       Пират 09.03.200311.50
      Демиургу. И как с тобой только жена живет? Хотя с таким мелочным характером у тебя, должно быть, и жены-то нет, или, по крайней мере, не должно быть… Ладно, так и быть, опишу моего прохожего подробнее. Лет ему, наверное, пятнадцать. Худой. Естественно, русский. Одет в нечто среднее между толстым пальто и тонкой шубой. Лежит в метрах ста от старой пристани в яме, где летом добывают глину для печей. Это всё. А10 – мимо. Б6!
 
       Демиург 09.03.200311.58
      Пирату. Б6 – промах. А9? Я не понял, почему русский – это естественно?
 
       Пират 09.03.200312.04
      Демиургу. Потому что, как ты мог бы давно заметить, я убиваю исключительно их. А9 – мимо. Б1!
 
       Демиург 09.03.200312.08
      Пирату. Б1 – промах. А8? Но ведь не специально же?
 
       Пират 09.03.200312.12
      Демиургу. Почему не специально? Очень даже специально. А8 – мимо. А6!
 
       Демиург 09.03.200312.15
      Пирату. Ты русофоб? А6 – промах. Бью А7?
 
       Пират 09.03.200312.20
      Демиургу. Трудно сказать. Иногда я всей душой ненавижу их, иногда тащусь от песен того же Харякина с Шевчуком. Не знаю. Может, дело в том, что русских просто удобно убивать? Их много и они никому не нужны даже у себя в городе. А7 – мимо. А7!
 
       Демиург 09.03.200312.22
      Пирату. У меня нет слов. А7 – промах. А6?
 
       Рудольфио 09.03.200312.23
      Пирату. Я, конечно, дико извиняюсь, но среди указанных тобой музыкантов русских нет. Харякин – еврей, а Шевчук – полуукраинец-полутатарин.
 
       Rome 09.03.200312.25
      Рудольфио. Да какой тебе Харякин еврей? Так, по маме немножко.
 
       Пират 09.03.200312.30
      Да? Ну, если даже музыканты мне нравятся исключительно не русские, значит, я и в самом деле русофоб. Буду знать. А6 – попал в однопалубный корабль. Поздравляю, Деми, с еще одной героической победой! Пока! Как отыграю кого, тут же сообщу.
 
       Бумеранг 09.03.200312.31
      Вот урод!
 
       Rock-n-rollьщик 09.03.200312.31
      Чмо!
 
       Ева 09.03.200312.31
      Да он самый настоящий расист!
 
       Саша А. 09.03.200312.32
      Ублюдок он!
 
       Бумеранг 09.03.200312.33
      Еве. Расисты в Америке живут! А мы в России!
 
       Ева 09.03.200312.35
      Бумерангу. Я всё правильно говорю. Расист – это тот, кто причисляет себя к более высокой расе, чем мы – русские!
 
       Бумеранг 09.03.200312.36
      Еве. Русские – не раса, а стиль жизни. А Пират – не человек, а урод.
 
       БезБашенный 09.03.200312.37
      Пацаны! А чего это вы раскудахтались, я не понял? Вы что, от маньяка ждали чего другого? Зря!
 
       Ева 09.03.200312.39
      БезБашенному. Да, но ведь Демиург тоже маньяк, правильно? Однако разве можно Демиурга сравнить с этим… даже не знаю, какое имя ему подобрать.
 
       Rock-n-rollьщик 09.03.200312.40
      Я знаю! Чмо!
 
       Бумеранг 09.03.200312.41
      Да гад он самый настоящий! Тварь!
 
       Rome 09.03.200312.44
      Я, пацаны, не русский, и тем не менее не менее вас возмущен до глубины души… Короче, Пират – козел!!!
 
       Рудольфио 09.03.200312.51
      Согласен со всеми эпитетами, и даже больше. Хочу лишь обратить внимание на то, что один из отыгранных Пиратом прохожих – начальник управления по социальной политике администрации города Яков Слуцкий, русским не был. Я к чему это: может, Пират вовсе не такой русофоб, каким прикидывается?
 
       Rome 09.03.200312.59
      Рудольфио. Ты бы лучше вспомнил, как он при этом тогда извинялся! Весь, дескать, забытый мэром район города прочесал, а ни одного известного русского, кого было бы приятно убить, так и не нашел! Вот поэтому, дескать, и пришлось отыграть горячо любимого, чмок-чмок-чмок, нерусского, чмок-чмок-чмок, Якова Иосифовича Слуцкого! Да русофоб он поганый! Однозначно!
 
       Патриот 09.03.200313.14
      Пацаны! Вы все правы, но больше всех прав БезБашенный. Обижаться на Пирата тоже, что обижаться на укусившую тебя бешеную собаку – пустое дело. Меня бесит другое: нас, русских, отстреливают каждый день, и никто – ни городские власти, ни ФСБ, ни милиция с прокуратурой даже ухом не ведут. Складывается впечатление, что главная их задача заключается в том, чтобы предстоящие выборы выиграл протеже Зингера – Егор Рева! Защита же русских в круг их профессиональных обязанностей, похоже, вообще не входит или входит, но, пока Рева не стал губернатором, отходит на второй, а то и на третий план. Можете со мной не соглашаться, дело ваше – я говорю о том, что наболело!
 
       Бумеранг 09.03.200313.15
      Правильно! Всем вокруг наплевать на нас!
 
       БезБашенный 09.03.200313.18
      А чего властям за нас беспокоиться? Им, главное, кошельки набить да президента вовремя лизнуть, чтобы тот им эти кошельки потом не вытряс. А дальше хоть трава не расти.
 
       Саша А. 09.03.200313.20
      Самое обидное, пацаны, то, что Пират прав. Мы действительно никому не нужны у себя в городе. И в этом наша беда.
 
       Патриот 09.03.200313.21
      Наша беда в инородцах, живущих на русской земле и не уважающих ее народ!
 
       Rock-n-rollьщик 09.03.200313.33
      Пацаны! Если бы наши беды заключались только в инородцах – это было бы еще полбеды! Вот мой начальник, например, русский, а хуже эфиопа! Вызвал меня к себе позавчера на ковер и говорит: «Вы, – говорит, – господин Пантелеев, оказывается активный пользователь Интернета?» Я молчу. Он снова: «Вам, – говорит, – господин Пантелеев, не нравится, что я карты города порвал, когда вы их разрисовывали в рабочее время, и на гитаре запретил играть на рабочем месте?» Я снова молчу. «Однако это не повод, – продолжает он, – чтобы поносить меня на весь свет. Поэтому, – говорит, – я вас, господин Пантелеев, увольняю к такой-то матери. Ну а так как я, – говорит, – человек не злопамятный, то увольняю вас не за оскорбление, за это, – говорит, – в трудовом кодексе статьи нет, а за систематические опоздания на работу». Прикиньте? Ну и как после этого, скажите, не поносить это чмо на весь свет? Да если всех за опоздания увольнять, то кто ж тогда работать-то будет??? А вы мне говорите: инородцы!
 
       Ева 09.03.200313.34
      Rock-n-rollьщику. Бедненький! И чем же ты теперь будешь заниматься?
 
       Rock-n-rollьщик 09.03.13.35
      Еве. Не знаю. Пока извозом займусь, у меня «Москвич» есть, ну и рок-н-роллом, конечно! А там видно будет.
 
       Саша А. 09.03.200313.36
      И моего брата из милиции тоже поперли.
 
       Rome 09.03.200313.37
      Саше А.Это того, кто с нами информацией делился?
 
       Саша А. 09.03.200313.38
      Его.
 
       Rome 09.03.200313.39
      Ах, как жалко!
 
       Саша А. 09.03.200313.41
      А мне-то как жалко. Родной брат всё ж таки.
 
       Патриот 09.03.200313.44
      Саше А.А как фамилия начальника твоего брата? Если не знаешь, копни ради интереса! Уверяю, наверняка окажется не русской.
 
      Прочитав сообщение Патриота, Романов поморщился. Пробежался курсором по гостевой книге, нашел новое послание Пирата, датированное следующим днем – десятым марта – и принялся читать дальше.
 
       Пират 10.03.200312.13
      Демиургу. Чтобы в очередной раз не выслушивать твоё нытьё, сообщаю все, что мне известно об отыгранном мной прохожем. Итак, сегодня утром в квадрате А6 на территории городских очистных сооружениях был убит выстрелом в затылок сторож по имени дядя Федя. Пенсионер. Что он там охранял – не знаю, как, впрочем, этого, вероятно, не знал и он сам. Поскольку всё то время, когда дядя Федя дежурил – он пил, когда пил – спал, когда спал – храпел. То есть вел себя как нормальный русский, сторожащий чужое добро.
 
       Демиург 10.03.200312.19
      Пирату. А сам-то ты кто будешь по национальности? А4?
 
       Пират 10.03.200312.34
      Демиургу. Знаешь, в чем разница между русскими и всеми остальными народами? Русский сделает какую-нибудь гадость и гордится этим так, словно совершил нечто героическое. Я же не русский и понимаю, что по тому, как буду себя вести, многие станут судить о тех, к кому я принадлежу. Поэтому, Деми, не жди от меня ответа на свой вопрос. Хоббит я! И родина моя – Шир! А4 – мимо. Бью Е6!
 
       Демиург 10.03.200313.05
      Пирату. Исходя из твоих слов, можно сделать несколько выводов. Вывод первый – ты стыдишься того, что убиваешь прохожих. А поскольку ты стыдишься того, что убиваешь прохожих, вывод второй, ты понимаешь, что поступаешь дурно. Вывод третий – если ты понимаешь, что поступаешь дурно и продолжаешь поступать так, ты, Пират, гораздо хуже того, кто «делает гадость и гордится этим». Потому что человек делает гадость и гордится ею лишь тогда, когда не знает, что творит. Надеюсь, ты не будешь отрицать того, что грань между гадостью и негадостью иной раз бывает весьма тонкой. И наконец, вывод четвертый – ты, Пират, правильно поступаешь, что скрываешь свою национальность, поскольку те, к кому ты принадлежишь, вряд ли станут гордиться человеком, поступившим своими принципами. Е6 – промах. В2?
 
       Пират 10.03.200312.34
      Демиургу. Я тоже, и тоже исходя из твоих слов, хочу сделать несколько выводов. Итак, вывод первый – если ты защищаешь того, кто «делает гадость и гордится этим», значит, ты русский. Вывод второй – если ты русский, значит, гордиться гадостью для тебя естественнее занятие. И вывод третий – я дурак! Потому что только дурак станет тратить время на спор с человеком, неспособным отличить «гадость от негадости!» Не знаю, как у вас, у русских, а у всех остальных людей мира убивать человека одной с тобой национальности считается большой-пребольшой гадостью! В2 – сбит однопалубный корабль. Пока.
 
       Бумеранг 10.03.200312.36
      Пирату. А убивать спящего старика выстрелом в затылок, это, по-твоему, не гадость?
 
       Пират 10.03.200312.43
      Бумерангу. Это смотря какого старика. Если русского, нет. Вы, повторяю, слабы, и вас на земле развелось слишком много. А я еще с уроков биологии усвоил: уничтожение слабых, больных, глупых ведет к оздоровлению популяции. Так что, пацаны, всё, что я делаю – делаю, можно сказать, во благо homo russicus – человека русского!
 
       БезБашенный 10.03.200312.45
      Пирату. А не пойти ли тебе на…
 
      Романов не стал дочитывать окончание фразы. Взял в ладонь компьютерную мышку и пробежал курсором по страницам гостевой книги. Нашел первое послание Пирата от одиннадцатого марта и принялся внимательно читать дальше.
 
       Пират 11.03.200310.12
      Русским. Не бросайтесь на меня прежде, чем я отчитаюсь перед Демиургом в проделанной работе! Итак, Деми, вчера вечером возле дома на улице Парковая, семнадцать, что рядом с ЦПКиО, мной был отыгран водитель старого «Москвича». На вид ему, примерно, лет двадцать пять. Щуплый, с длинными волосами, завязанными сзади в жидкую косичку. Звали Шуриком. О том, что он русский, думаю, можно не сообщать – и так ясно. Это всё. Жду, ответного хода.
 
       Rome 11.03.200310.16
      Интересно, и чего это киллеру Пирата попадаются одни щуплые, худые да старые? Хоть бы раз ему попался крепкий, высокий, вооруженный автоматом!
 
       Бумеранг 11.03.200310.18
      А еще лучше бузукой. Раз! – и от киллера одно выжженное пятно! Два! – выжженное пятно от Пирата!
 
       Демиург 11.03.200310.22
      Пирату. Бью Д1? Про то, что ты убил Александра Пантелеева, я уже слышал – можешь лишний раз не распинаться.
 
       Пират 11.03.200310.34
      Демиургу. Да. Про наши дела в городе теперь многие говорят. Особенно русские. В связи с этим хочу поделиться одним наблюдением. Мне показалось, Деми, что русские вспомнили о том, что они русские только после того, как мы с тобой засучили повыше рукава, затянули потуже пояса и стали поочередно уничтожать их. Напиши: как ты думаешь, прав ли я в своих выводах, и если прав, то чем, на твой взгляд, это явление вызвано? Д1 – мимо! Д7!
 
       Демиург 11.03.200310.42
      Пирату. Не знаю. Для меня национальность прохожего никогда не имела принципиального значения. Д7 – ранен.
 
       Пират 11.03.200310.58
      Демиургу. А ты у нас оказывается интернационалист! Ну да ладно, не хочешь отвечать на вопрос – отвечу сам. Всё дело в том, Деми, что вам, русским, для того, чтобы почувствовать себя единым народом, обязательно нужен враг. Желательно еврей. Или хотя бы хоббит. А я хоть и не еврей, но русских в городе, считаю, сплотил не хуже иных христопродавцев. А вот убью еще парочку «прохожих на тебя похожих» и вовсе заслужу право считаться объединителем русской нации в одном отдельно взятом месте земного шара! Е7!
 
       Демиург 11.03.200311.00
      Пирату. Е7 – сбит двухпалубный.
 
       БезБашенный 11.03.200311.00
      Всё! Надо с Пиратом кончать! Достал он меня!
 
       Саша А. 11.03.200311.02
      Давно пора!
 
       Ева 11.03.200311.06
      Правильно! Давайте возьмемся всем миром и поймаем его! На милицию все равно надеяться бесполезно! От нее одни лишь обещания.
 
       Патриот 11.03.200311.08
      Еве. Не будь наивной! Если бы милиция и ФСБ на самом деле хотели поймать Пирата – давно бы поймали!
 
       Rome 11.03.200311.08
      Я тут недавно слышал от очень информированных людей, что, дескать, Пират с Демиургом являются агентами спецслужб. И что засланы они к нам из Москвы для секретного проведения какого-то социального эксперимента.
 
       Патриот 11.03.200311.11
      Rome. Секретный эксперимент, о котором ты говоришь, на самом деле давно уже не для кого не является секретом. Только проводят его спецслужбы не Москвы, а Вашингтона и Тель-Авива. Хотя и с согласия Москвы.
 
       Бумеранг 11.03.200311.15
      Получается, что поймать Пирата нам не дадут, так что ли?
 
       Рудольфио 11.03.2003. 11.16
      Ребята, у меня для вас плохая новость! Только что позвонил один мой хороший знакомый и сообщил о том, что прохожим Шуриком, которого вчера «отыграл» Пират, является наш Rock-n-rollьщик.
 
       Бумеранг 11.03.200311.17
      Откуда он знает?
 
       Рудольфио 11.03.2003. 11.18
      Rome. Уверяю тебя: он знает.
 
       Rome 11.03.200311.19
      Ни фига себе!
 
       Ева 11.03.200311.19
      Быть этого не может! Рудольфио, скажи, пожалуйста, что ты пошутил!
 
       Безбашенный 11.03.200311.22
      А ведь точно, пацаны! В послании от десятого марта Rock-n-rollьщик называл свою фамилию – Пантелеев. И Демиург назвал ее же, когда сообщил Пирату о том, что знает, кого тот застрелил накануне у парка.
 
       Саша А. 11.03.200311.23
      Дожили, что называется.
 
       БезБашенный 11.03.200311.23
      Как же я ненавижу этого Пирата, кто бы только знал! Сволочь нерусская!
 
       Бумеранг 11.03.200311.25
      Да урод он самый настоящий!
 
       Саша А. 11.03.200311.25
      Тварь!
 
       Rome 11.03.200311.25
      Козел!!!
 
       Ева 11.03.200311.25
      Нет, он чмо! Чмо! Чмо!
 
       Патриот 11.03.200311.32
      Он и чмо, и урод, и тварь. Всё так. Только я, пацаны, не устану повторять: обижаться на маньяка то же, что обижаться на бешеную собаку – пустое дело. Обижаться надо на тех, кто допускает убивать нас! Вчера убили Rock-n-rollьщика, сегодня, может, убьют меня, а завтра кого? Рудольфио? БезБашенного? Сашу А.? Бумеранга? Rome с Евой? Кого еще?
 
       Rome 11.03.200311.33
      Меня не убьют. Я – татарин.
 
       Патриот 11.03.200311.36
      Rome. Это Зингера с Дашкевичем не убьют! А тебя, если понадобиться, в два счета замочат. У нас ведь в России как? Для нерусских и татарин русский.
 
       Ева 11.03.200311.37
      Пират чмо! Чмо! Чмо! Чмо!
 
       Бумеранг 11.03.200311.38
      Патриоту. Попробуй, убей Зингера с Дашкевичем, если они даже по улицам не ходят?
 
       БезБашенный 11.03.200311.44
      По-моему, они не только по улицам не ходят, они и людей-то видят только на презентациях, когда благословляют очередных ворюг, открывающих очередные банки.
 
       Rome 11.03.200311.46
      Всё продали! Все продались! Что делать?
 
       БезБашенный 11.03.200311.48
      Пойти на улицу и витрину кому-нибудь разбить – авось полегчает.
 
       Патриот 11.03.200311.50
      Rome. Погоди бить. Витрины от нас никуда не денутся – успеем еще душу отвести. Сначала надо добраться до Пирата. А для этого первым делом следует скинуть его приспешников – Зингера с Дашкевичем. А иначе никак.
 
       БезБашенный 11.03.200311.52
      Патриоту. Много тут до тебя ходило охотников скинуть Зингера! Ты лучше спроси, где они сейчас ходят, эти охотники?
 
       Патриот 11.03.200311.53
      БезБашенному. Ну и где же?
 
       БезБашенный 11.03.200311.58
      Патриоту. А я тебе скажу где. Кто-то, кто в одночасье лишился всего, чего имел, ходит по судам – судится неизвестно с кем. Кто-то, кто вдруг оказался страшным преступником, ходит на зоне. А кто-то вообще нигде не ходит – пропал без вести. Бывало, говорят, и такое.
 
       Патриот 11.03.200312.05
      А мне всё равно! Пусть я вдруг окажусь преступником, пусть я в одночасье лишусь всего, чего имею, но сидеть и смотреть на то, как меня готовят на заклание Пирату, не буду! Короче, у меня есть план! Идут выборы. Значит, надо сделать так, чтобы Рева, которого поддерживает Зингер, проиграл их. И тогда тот, кто победит Реву, вышвырнет из города Зингера вместе с его свитой! А там мы и до Пирата спокойно доберемся!
 
       Рудольфио 11.03.2003. 12.07
      По последним социологическим опросам, за Реву готово проголосовать более сорока процентов избирателей. За Троицкого меньше двадцати.
 
       БезБашенный 11.03.200312.11
      Патриоту. И потом. С чего ты взял, что Троицкий, если, конечно, он станет губернатором, выгонит Зингера? На моей тридцатилетней памяти не было еще ни одного главы области, с которым Зингер не сумел бы договориться.
 
       Патриот 11.03.200312.18
      Есть для этого основания, пацаны. Есть! Во-первых, Зингер открыто поддерживает Реву, а значит, для Троицкого является непримиримым врагом. И во-вторых: если Троицкому и суждено победить на губернаторских выборах, то только с нашей помощью. А за это мы потребуем с него скальпы тех, кто помогает Пирату охотиться на нас, то есть мэра, председателя законодательного собрания, начальников ГУВД, ФСБ и т. д.
 
       Бумеранг 11.03.200312.22
      Патриот дело говорит! В конце концов, мы живем на своей земле в демократическом государстве и сами должны решать, кому у нас быть губернатором!
 
       БезБашенный 11.03.200312.23
      Патриоту. А как интересно ты собираешься привести Троицкого к власти?
 
       Патриот 11.03.200312.26
      Не знаю. Надо думать. Может, у кого-то есть какие соображения на этот счет?
 
       Рудольфио 11. 03.200312.30
      Я слышал, что сегодня возле мэрии состоится митинг протеста против не помню чего. Возможно, есть смысл сходить туда – послушать, что говорят.
 
       Патриот 11.03.200312.33
      Рудольфио. Верно! Только надо не идти и слушать, что говорят, а идти и говорить самим. Избиратели должны услышать наш голос!
 
       Саша А. 11.03.200312.36
      Правильно! На митинге наверняка соберутся газетчики с телевизионщиками. А значит, надо громко требовать своё – законное!
 
       Rome 11.03.200312.37
      Я вообще считаю, что пришло время брать власть в свои руки!
 
       Патриот 11.03.200312.41
      Согласен. Одно небольшое замечание. Успеха мы добьемся только в том случае, если наше выступление не останется незамеченным. А для этого нас должно быть много. Очень много. Столько, чтобы всем стало ясно: мы не горстка болтунов, на минуту оторвавшихся от компьютеров, а реальная сила!
 
       Бумеранг 11.03.200312.42
      Ясно, надо поднимать народ.
 
       Пацаны школы № 47 11.03.200312.44
      Мы готовы подняться хоть сейчас. Скажите только: где встречаемся и когда.
 
       Червонец 11.03.200312.49
      Я тоже ребят с Новостройки приведу. Много не обещаю, но человек сто гарантирую.
 
       Михей 11.03.200312.54
      Борцы и боксеры ДЮСШ № 2 с вами. Футболистов звать?
 
       Союзники 11.03.200312.57
      Тридцать белых парней, шестьдесят крепких кулаков готовы очистить русскую землю от оккупантов. Бей цветных! Россия не для Пиратов!
 
      Романов пролистал две страницы гостевой книги с именами людей, выказавших желание прийти на митинг поддержки противников кандидата в губернаторы Егора Ревы. Вспомнил то, под какими лозунгами свершались многочисленные кровавые перевороты, закончившиеся не менее кровавыми диктатурами, и пришел к мысли, что, возможно, именно сейчас на его глазах зарождается еще один такой переворот.
      Романов даже представил себе, как это произойдет…
      После очередного митинга возбужденная толпа, подгоняемая призывами Троицкого восстановить историческую справедливость, начнет громить на рынке лотки кавказцев. Одновременно с этим по городу разнесется слух о жестоком убийстве русской семьи. В ответ прямо на улицах начнется избиение инородцев. Прольется кровь. Появятся беженцы, что приведет к росту напряженности в соседних городах, принявших их. Там также начнутся беспорядки и также появятся жертвы. Погромы прокатятся по всей стране. Особо масштабные формы они примут на юге – на Кубани и в Ставропольском крае – в этих местах пройдут настоящие бои. Сопредельные государства, подбадриваемые США и НАТО, в ультимативной форме потребуют от России защитить своих сограждан, проживающих на ее территории. На президента страны обрушится шквал критики со стороны мирового сообщества, затем внутренней оппозиции и всех тех, кто по тем или иным причинам недоволен существующей властью. Активизируются фашисты и скинхеды. А потом в Москве случится что-нибудь ужасное: громкое политическое убийство или не менее громкий террористический акт. В результате чего президент встанет перед выбором: либо ограничить действие конституции и вступить в конфронтацию с теми, кто определяет настроение общества, либо подать в отставку. Сначала он выберет первый вариант, но после того, как войска МВД в очередной раз сделают что-то не так и ситуация обострится до предела, покинет свой пост. Страна на какое-то время останется без верховного руководства и тут…
      И тут на политической арене государства российского появится Евгений Троицкий! Под всеобщее одобрение расстреляет у кремлевской стены банду мародеров, отдаст под трибунал пару-тройку насколько известных, настолько и непопулярных генералов и, словно спелую грушу, упавшую к ногам, возьмет власть в свои руки.
      Романов бросился к телевизору. Включил городской канал и, внимательно вслушиваясь в слова ведущего, комментирующего итоги дня, принялся искать подтверждения своим опасениям.
      После окончания санкционированного городскими властями митинга толпа молодежи несанкционированно прошлась по центру города. Обойдя наиболее крупные учебные заведения, остановилась возле студенческого городка государственного университета, где немного помитинговала и с наступлением темноты разошлась по общежитиям и домам, что, по мнению ведущего, следует занести в актив правоохранительным органам, «в непростых условиях сохранившим хладнокровие и выдержку». Впрочем, по словам того же ведущего, молодежь во время митинга и демонстрации вела себя на удивление дисциплинированно – милицию хоть и задирала, но не сильно, витрину ювелирного магазина хоть и разбила, но одну. Словом, как показалось Романову, все в итоге остались довольны друг другом. И даже подросток Рим Мазитов, вдребезги расколотивший витрину обрезком металлической трубы, был отпущен сразу после составления протокола – и к нему, судя по всему, особых претензий никто не имел.
      Выслушав критику ведущего в адрес Троицкого, больше напоминающую базарную брань, Романов выключил телевизор. Подумал о том, что «на удивление дисциплинированная толпа молодежи» – это как раз то, чего надо опасаться больше всего; что состояние, в котором находится государственная власть в стране, лучше всего характеризует действие, а точнее, бездействие правоохранительных органов, и решил донести свои опасения до общественности. Потом вспомнил, что общественность еще со времен Кассандры имеет обыкновение верить в дурные пророчества только после того, как они сбываются, и понял: ни одного здравомыслящего человека, кто с должным вниманием и пониманием отнесется к его словам о возможности переворота, ни в прокуратуре, ни в каком другом месте не найдет.
      С этими мыслями Романов встал с дивана. Посмотрел, чем занимается его Люда – оказалось, она уже легла в постель, – выключил в комнате свет и, стараясь отогнать от себя тревожные предчувствия, отправился спать.
 
       12 марта

       Из газеты «Губернские ведомости»:
       «В газете „Мой город“ была опубликована статья, из которой следовало, что на предстоящем 16 марта втором туре выборов губернатора области кандидатуру Е.Ревы поддержат его бывшие соперники – Антон Дударев, Сергей Заворуев и Вячеслав Прохоров. Но это оказалось ложью. Как сообщил депутат Государственной думы от ЛДПР Дударев: он не намерен отказываться от своих избирателей. Представитель областной ОПО „Регионы России“ Заворуев, так же, как и депутат законодательного собрания области Прохоров, сказали, что не против того, чтобы их избиратели голосовали на выборах за Егора Ильича. Однако принуждать их к этому считают не этичным… По некоторым сведениям, статья в газете „Мой город“ была оплачена из избирательного фонда кандидата Евгения Троицкого».

      Весь следующий день Романов провел за конторкой вахтера студенческого общежития. Смотрел, как мимо ходят люди, тихо радовался тому, что все вошедшие внутрь здания в любое время имеют возможность спокойно выйти обратно, и с грустью думал о Георгии Коридзе – старом знакомом, накануне вечером убитом Демиургом.
      Мысленно повторив: «старом знакомом», Романов подумал о том, что эти же самые слова, высказанные в адрес Георгия – Гоги, как звали его те, кого он считал своими друзьями, мог произнести любой, кто когда-либо бывал в небольшом ресторане грузинской кухни, владельцем которого тот был.
      Романов провел ладонью по животу. Почувствовав легкий приступ голода, с ностальгией вспомнил время, когда у него были деньги и он мог позволить себе регулярно посещать этот ресторан.
      Сначала – было дело – он приходил на Успенскую исключительно для того, чтобы вкусно покушать. Предварительно проголодавшись, садился за столик в углу зала, откуда, оставаясь в тени, удобно было наблюдать за посетителями ресторана, брал из рук официанта Кахи – двоюродного племянника Гоги – папку со списком блюд, листал ее и долго с нескончаемым наслаждением размышлял над тем, что заказать. Чахохбили – тушеную курицу с толченым чесноком, кинзой, мятой, укропом, петрушкой и черным перцем? Сациви – утку в соусе, приготовленном из бульона, полученном при варке птицы? Чанахи – баранину в горшочке с добавлением кусочков курдючного жира? Цоцхали – холодную рыбу в ткемалевом соусе, обрамленную венком пахучей зелени? Чихиртму – суп из курицы с бараньей грудинкой и огромным количеством различных приправ, главной из которых является пассерованный репчатый лук? А может, каурму с мчади? Всё хотелось заказать, всё хотелось попробовать, всё хотелось как можно скорее запить сухим «Напареули», изготовленным из винограда, возделываемого в Кахетии, или полусладким «Киндзмараули» из Кварели.
      А когда он всё перепробовал: и блюда и вина, то приходил в ресторан, главным образом, ради того, чтобы встретиться с Гоги.
      Интересный был человек – Гоги Коридзе. Казалось, он поставил перед собой цель подружиться со всеми, кто более-менее регулярно посещал его ресторан. Чего тут было больше – души и горячего гостеприимства пятидесятилетнего аджарца из Очхамури или ума и холодного расчета владельца далеко не самого дешевого ресторана в городе, Романов не знал. И не хотел знать. Ему было просто приятно приходить к Гоги, наблюдать за тем, как тот, едва услышав о его появлении, спешит навстречу, обнимает, интересуется тем: почему он, дорогой, совсем перестал бывать у него и как за разговорами о здоровье незаметно подводит к столику в углу зала, где уже стоят тарелка сулугуни и бутылка вина.
      Этого было достаточно, чтобы множество людей, которых Гоги встречал так же, как встречал Романова – с теплотой и, верилось, искренней радостью, из десятков самых разнообразных ресторанов города выбирали ресторан грузинской кухни, полагая, что тем самым они не только вкусно отужинают, но и доставят огромное удовольствие его хозяину.
      И вот Гоги убили. Что теперь будет с рестораном? Выживет ли он в условиях, когда чуть ли не каждый месяц в городе открываются новые питейные заведения? Станет ли наследник Коридзе закупать вина непосредственно на заводах Грузии, а не у перекупщиков, что, говорят, у многих вошло в моду? И главное, будут ли кормить там также вкусно и сытно, как кормили до сих пор?
      Не зная ответов на свои вопросы, Романов с сомнением покачал головой.
      «Всё может быть, – решил он. – Может, и виґна будут привозить оттуда, откуда их привозили раньше, может, и кормить будут не менее вкусно и сытно, чем кормили при Георгии Коридзе, вот только встречать так, как встречал сам Георгий – с теплотой и, верилось, искренней радостью, никто уже не будет».
      Романов попросил коменданта Веру Юрьевну, гордящуюся тем, что в ее общежитии работает известный в городе поэт, и прощавшей по этой причине ему многочисленные прогулы, на время подменить его. Получив разрешение отлучиться на полчаса, оделся, вышел на улицу и направился в главный корпус университета. Поднялся на кафедру русского языка, заведующим которой был его бывший сокурсник, и сел за компьютер, подключенный к Интернету. Зашел на персональный сайт Михаила Харякина, открыл гостевую книгу и принялся внимательно читать ее.
 
       Патриот 12.03.200310.42
      Кто был вчера на митинге? Что скажите? Есть, есть еще на Руси люди, за кем можно пойти в огонь и в воду!
 
       БезБашенный 12.03.200310.47
      Идти ли за Троицким в огонь и в воду или остаться лежать на печи – решать каждому. Но на меня лично он произвел неплохое впечатление. Язык подвешен, как надо, и организатор сразу видно классный.
 
       Rome 12.03.200310.55
      Да что там говорить: клёвый он чувак! Это он меня из ментовки вытащил. Его помощник потренькал с кем надо. Я протокол подписал, дубинкой по ребрам пару раз получил и вышел! В общем, мне он конкретно понравился.
 
       Ева 12.03.200311.03
      Мне тоже. А ты, Rome, дурак, что витрину разбил! Люди делом занимаются, за правое дело бьются, а ты хулиганишь. Разве так можно? Ты не прав.
 
       Саша А. 12.03.200311.07
      Я, пацаны, решил в воскресенье пойти за Троицкого голосовать. По-моему, он того стоит.
 
       Бумеранг 12.03.200311.10
      Я уже давно решил голосовать за него. Будет хоть теперь кому постоять за нас.
 
       Демиург 12.03.200311.11
      Пирату. Двупалубный корабль, сбитый на поле Д7-Е7, отыгран. Имя прохожего – Георгий Коридзе. Адрес – Успенская, д. 32.
 
       Пират 12.03.200311.12
      Демиургу. А подробности?
 
       Демиург 12.03.200311.13
      Пирату. Перебьешься без подробностей. Твой ход!
 
       Пират 12.03.200311.32
      Демиургу. Скучный ты все-таки человек, Деми. Впрочем, я тебе об этом уже, кажется, говорил. Хожу В7! Кстати! А никого другого ты отыграть не мог? Зачем Гоги зарезал? Где теперь, скажешь, шашлык есть? На улице? Нет, Деми, так дело не пойдет. Я, конечно, поживу-помучаюсь без нормальной пищи неделю, а то и две, но за это, Деми, ты просто-таки обязан перерезать всех джигитов, торгующих шашлыками из собачатины, дабы остальные, недоперерезанные, кормили народ чем положено. Надеюсь, ты меня понял?
 
       Демиург 12.03.200311.40
      Пирату. У меня действительно был выбор: отыграть одного известного в городе человека – директора крупной фирмы – или Коридзе. В отместку за убитых тобой русских я выбрал грузина. Уж извини! В7 – сбит однопалубный корабль. Везет тебе!
 
       Пират 12.03.200311.51
      Демиургу. Я везучий! Впрочем, поговорим лучше о тебе, Деми. В связи с тем, что в твоей флотилии остался один корабль, хотелось бы поинтересоваться: а на что мы собственно играем? То есть какой приз ожидает счастливого победителя? Если нет идей, вношу конкретное предложение. Проигравший, после того как зарежет последнего прохожего, встанет перед зданием управления исполнения наказаний и прилюдно признает свое поражение. Думаю, подобный финал станет достойным украшением нашего противостояния!
 
       Демиург 12.03.200312.04
      Рано радуешься, Пират. Пока у меня есть хотя бы один корабль, я еще ничего не проиграл, а ты еще ничего не выиграл. И пусть подобные вопросы в среде порядочных людей принято обговаривать до начала игры, я согласен с тем, чтобы проигравший, застрелив последнего прохожего, добровольно сдался властям. Всего хорошего!
 
       Пират 12.03.200312.05
      Демиургу. И тебе, Деми, желаю не кашлять.
 
       Рудольфио 12. 03.200312.08
      Эх, и сообщить-то о том, что В7 – это район Нахаловки больше некому! Пират проклятый!
 
      Романов бросил взгляд на часы – время, отпущенное комендантом общежития – Еленой Сергеевной – вышло. Закрыл компьютер, помахал на прощанье сидящим в комнате знакомым преподавателям кафедры и побежал на работу.
      Больше о Георгии Коридзе – Гоги, как звали его друзья, он не вспоминал.

* * *

      В конце рабочего дня позвонила Люда. Спросила: как дела.
      – Хорошо, – ответил Романов. – А у тебя как? Какие планы на вечер?
      Словно боясь получить отрицательный ответ до того, как полностью прозвучит вопрос, Люда торопливо спросила: не желает ли он сходить в Нахаловку, где сегодня вечером Никита Иванович будет делать репортаж, и если желает, не мог бы отпроситься с работы, чтобы прийти туда до наступления темноты.
      Несмотря на то что Романов этот вечер хотел провести на диване с газетой, возражать против того, чтобы сходить посмотреть то, как работает Никита, не стал. Во-первых, знал: бесполезно, а во-вторых, по интонации, по тому, как Люда спрашивала его, догадался: для нее это крайне важно.
      И даже догадался почему.
      «Наверняка, – предположил он, – ей захотелось похвастаться мной перед подружками, которые наверняка тоже придут туда».
      И оказался прав. Подружки действительно туда пришли. Они стояли чуть поодаль от съемочной группы в толпе немногочисленных зрителей, не побоявшихся прийти на место объявленного убийства, и, окружив замерзшую Люду, о чем-то весело щебетали.
      Увидев его, Люда подпрыгнула на месте и помахала варежкой. Крикнула, чтобы шел к ним.
      Напевая про себя: «Смотрины, стало быть, у них», Романов перекинулся парой слов с Никитой Малявиным, не выказавшим особой радости от встречи с другом, поздоровался за руку со знакомым редактором программы – крупным парнем лет тридцати – и подошел к Люде. Та обхватила его двумя руками за шею и поцеловала в губы.
      Судя по удивленным лицам окружающих, никто, кроме Малявина и ее близких подружек о том, что она встречается с Романовым, оказалось, не знал.
      Режиссер передачи Анна Дмитриевна – немолодая безвкусно одетая женщина в толстых старомодных очках – смущенно кашлянула в кулачок. Отвела глаза в сторону и спросила Малявина: когда он планирует начать снимать.
      – Как только стемнеет, – ответил тот.
      Отошел от толпы курящих мужчин, загораживающих вид на улицу, и, недовольно поморщившись, еще раз внимательно осмотрел место, выбранное для съемки.
      Романов тоже осмотрел его. И тоже недовольно поморщился.
      Нахаловка – некогда торговый центр города, переживала далеко не лучшие времена. Здания, построенные в сталинские времена и еще не так давно казавшиеся ему верхом архитектурного изящества, особенно на фоне хрущевских строго прямоугольных коробок, совсем обветшали. Фонарные столбы выглядели грязными, а сами фонари, судя по отсутствию в них ламп, казалось, давным-давно забыли о том, что когда-то освещали город. Всё, куда ни падал взгляд Романова, говорило о старости, бедности, длительном упадке. И даже пожелтевшие таблички с сохранившими дух эпохи названиями улиц: Пищевиков, Мануфактурная, Торговый ряд, облетели с фасадов неизвестно в какую осень…
      Переулок, который собирался снимать Малявин, прежде назывался Кооперативным. Потом его переименовали в Селькоров, а потом просто в Сельскохозяйственный. Как он назывался после перестройки, Романов точно не знал. Возможно, так же, как и раньше – Сельскохозяйственный. А может быть, снова – Кооперативный.
      Узкий – расстояние между стоящими напротив домами едва достигало двадцати метров, короткий – в пять кварталов, он находился в начальной стадии реконструкции и был похож на коридор в коммуналке, где начали делать ремонт – расставили подмости, ободрали обои, подготовили стены к окраске, а затем по какой-то причине бросили. Крыши большинства зданий были разобраны, в окнах верхних этажей проглядывало небо, двери подъездов раскачивались под порывами мартовского ветра и нещадно скрипели.
      Люда поежилась от холода. Кивнула в сторону стоящего рядом еще не разобранного дома и спросила Романова: не хочет ли он пойти погреться.
      Романов отрицательно покачал головой. Сказал, что не замерз.
      – А ты, если хочешь, иди. Я скоро тоже подойду.
      Проводив взглядом Люду, забежавшую в первый подъезд, он осмотрелся по сторонам. Увидел знакомое лицо ассистентки режиссера Танечки Трофимовой и подошел к ней. Спросил: что здесь намечается.
      Танечка – вечно хлопочущая, нервная, постоянно решающая то и дело возникающие проблемы, мило улыбнулась, едва он обратился к ней с вопросом, и принялась подробно объяснять идею передачи.
      Как Романов понял из ее рассказа, задумка Малявина заключалась в том, чтобы воспроизвести атмосферу сегодняшней встречи Демиурга с прохожим. Передать страх, который испытает человек, столкнувшись в темном переулке с убийцей лицом к лицу, и на этом эмоциональном фоне поговорить о социальных причинах появления в городе маньяков.
      По словам Танечки, лучшего места для подобных разговоров, чем Нахаловка, было не сыскать. Именно здесь, где так телегенично разрушены дома и живописно не горят фонари, где так пусто и гулко, а ночной воздух буквально наэлектризован ионами грядущего преступления, есть всё для того, чтобы случайный прохожий почувствовал себя обреченным еще задолго до появления Демиурга.
      – Хорошая идея, правда? Я как услышала ее, а потом увидела этот переулок, так просто-таки обалдела! Как во время просмотра вашего выступления по телевизору. Помните, вы еще задали вопрос: «Кто мы? Люди одного города, для которых нет своей и нет чужой боли, или население, объединенное общей пропиской и общей ненавистью к соседям?» Потом подняли голову и посмотрели зрителям прямо в глаза. Или, точнее сказать, в душу.
      Романов поправил Танечку. Сказал, что ему очень приятно слушать похвалу в свой адрес, особенно от такой симпатичной женщины, как она, но тем не менее вынужден заметить, что процитированные ею слова произнести с экрана телевизора он не мог.
      – Что значит, не мог, – обиделась та. – Если я говорю, что вы говорили, значит, вы говорили! Чего спорить-то?
      – Я не спорю. Просто хочу объяснить, что эта фраза, которую я приготовил заранее, была произнесена мной во время первого выступления, не попавшего в передачу!
      Привстав на цыпочки, Танечка посмотрела куда-то ему за спину и сказала, что не знает, во время какого выступления им было это сказано: первого или второго, но вопрос, который она собственными ушами слышала по телевизору, запомнила хорошо. После чего сухо извинилась и с привычно озабоченным выражением лица направилась к операторам.
      Бросив взгляд в сторону подъезда дома, куда ушла Люда и куда вслед за членами съемочной группы то и дело забегали погреться замерзшие зрители, Романов приподнял шапку и почесал лоб. Решив выяснить, кто же все-таки прав: он, считающий, что вопрос: «Кто мы?» прозвучал в первом варианте речи, тогда как показали второй, или же Танечка, якобы собственными ушами слышавшая его по телевизору, обратился за разъяснениями к Анне Дмитриевне – режиссеру передачи «Криминальный репортаж».
      Оказалось: правы были оба. По словам Анны Дмитриевны, они вместе с Малявиным несколько раз просмотрели отснятый материал и, решив, что сползший на бок галстук картинки не портит, и даже наоборот, добавляет ему, Василию Сергеевичу, некоего писательского шарма, остановили свой выбор на первом варианте. Тем более что понравился он им несколько больше, чем второй.
      Не придав факту замены особого значения, Романов молча пожал плечами: первый так первый, но буквально через секунду, когда до него дошло, что второй вариант выступления в эфир не выходил, и значит, никто, кроме тех, кто находился в студии, слышать его не мог, ахнул.
      Анна Дмитриевна спросила: что с ним.
      – Ничего, – покачал головой Романов. – Просто мне показалось, что я знаю, кто…
      Он хотел сказать, что знает, кто такой Демиург, но не смог не то что говорить, даже думать об этом ему было страшно.
      Решив не торопиться делать выводы, а тем более озвучивать их, он поискал глазами Малявина с Людой. Не найдя ни того, ни другого, поблагодарил Анну Дмитриевну за помощь и быстро направился в первый подъезд стоящего рядом дома.
      На площадке между этажами, где раньше, до реконструкции дома, висели почтовые ящики, курили три еще совсем юные девушки. Увидев Романова, они спрятали самокрутки за спины и, стараясь скрыть смущенные улыбки, отвернулись.
      Укоризненно покачав головой, Романов поднялся выше, на следующий этаж, и там…
      И там, на середине лестничного пролета, на границе тени и тусклого света, пробивающегося сквозь заляпанное мелом окно, он наткнулся на Люду.
      Словно большая механическая кукла, у которой кончился завод, она, уронив руки, сидела на ступеньках с вытянутыми вперед ногами в луже крови, и не двигалась.
      То, что было потом, Романов помнил урывками. Помнил, как выскочил на улицу и, расталкивая телевизионщиков, криком искал Малявина. Как Малявин, застегивая на ходу ширинку, бежал из второго подъезда, соседнего с тем, где убили Люду. Помнил, что потом до прибытия «скорой помощи» не мог ни плакать, ни морщиться, ни шевелить губами. Что люди, заглядывая в лицо, испуганно шарахались от него. Помнил, хоть и смутно, врача в халате, сделавшего ему укол, и знакомого оперуполномоченного уголовного розыска капитана Коновалова, задававшего какие-то вопросы. И то, как сам, заново научившись шевелить губами, о чем-то просил Коновалова, тоже смутно помнил.
      А всё, что происходило помимо этого, забыл.
 
       13–16 марта

       Из сообщения РИА «Новости»:
       Во втором туре голосования на выборах губернатора области на пятнадцать часов местного времени приняли участие 38,94 процента избирателей. Как сообщили РИА «Новости» в облизбиркоме, второй тур не зависит от процентной явки избирателей и будет признан состоявшимся при любом количестве участников, а победит кандидат, набравший простое большинство голосов. Во второй тур вышли руководитель регионального отделения партии «Родина» Егор Рева и независимый кандидат Евгений Троицкий.

      «У нее было тусклое, как сороковаттная лампочка, лицо и худое веснушчатое тело… Она не стеснялась делать педикюр в моем присутствии и брить мужским станком волосы на ногах… Ей хотелось стать модным стилистом, но чем модный стилист отличается от хорошего парикмахера, сказать не могла… Ее постоянно обижали, ругали, обманывали, а она продолжала говорить людям лишь то, что те хотели слышать о себе… Ну не дура ли?»
      Романов налил треть стакана водки. Поднял его над столом и, добавив к списку недостатков Люды обвислую грудь, залпом выпил. Занюхал рукавом рубашки и всхлипнул.
      «А еще, – вспомнил он, – ей никогда не сиделось дома. Ее постоянно куда-то тянуло – то на съемки передач, как, например, в этот злополучный вечер, когда Малявин собирался делать репортаж с Нахаловки, то в гости, то на какой-нибудь там митинг или в кино…»
      Романов сжал кулаки. Чтобы не разреветься, крепко зажмурил глаза и заставил себя думать о чем-нибудь другом, спокойном: о недописанном стихотворении, о своем будущем, о том, что будет делать дальше, когда закончится водка и ему волей-неволей придется выйти из дома.
      «Как, оказывается, просто убить человека и остаться при этом незамеченным! Зашел в первый подъезд – ткнул ножом – поднялся на чердак. Прошел несколько шагов по чердаку – спустился – вышел из второго подъезда. И всё! Никаких улик! А если учесть, что по этим подъездам шлялись все, кому не лень, то можно не сомневаться в том, что и это преступление останется нераскрытым… Так, наверное, думал Демиург. И я бы тоже так думал, если бы не знал, что второй вариант моего выступления, где прозвучали слова о том, что страх смерти ничто по сравнению с самой смертью, не заменили на первый. Вроде бы мелочь, но из этой мелочи следует, что человек, который заставил меня шестнадцать часов пролежать на полу рядом с трупом Январского, услышал эти слова не по телевизору, и что ответ на вопрос: где он мог их услышать, может быть только один – в студии!.. В этом-то вся беда».
      Романов выпил еще треть стакана водки. После чего снова подумал о Люде и о том, что в ее гибели есть немалая доля его вины.
      «Если бы я сразу додумался до того, что тот, кого не побоялись впустить в свой дом такие известные люди, как полковник Власов, главный редактор книжного издательства Январский, журналист Солодовников, является их общим знакомым, и, следовательно, не менее известным в городе человеком, чем они сами, то я бы сумел спасти Люду. А если бы вдобавок ко всему вовремя вспомнил о том, что Малявин с каждым из этих людей встречался незадолго до убийств, то тогда…»
      Что есть силы Романов грохнул кулаком по столу. Воскликнул: «Ах, дурак я, дурак!» – и потянулся к бутылке. Но, увидев, что водки мало, а день, когда он потерял любимую женщину, никак не заканчивается, решил минут пять повременить с выпивкой.
      Поднес руку к лицу и, сощурившись, пристально вгляделся в циферблат часов. Длинная секундная стрелка, не сумев закончить круг, уснула на отметке пятьдесят девять.
      – Ну и ладно, – пробормотал он.
      Отодвинул пустой стакан в сторону, положил правую руку на стол, голову – на руку. Закрыл глаза и в ту же секунду мысленно перенесся на лестницу дома в Нахаловке. Увидел перед собой Люду, сидящую на ступеньках лестницы с вытянутыми вперед ногами в луже крови, услышал раздраженный голос Демиурга:
      «В том, что случилось, вам, Василий Сергеевич, кроме себя, винить некого…»
      «Вы же ремесленник…»
      «Да за одно только выражение: „Страх смерти ничто в сравнении с самой смертью!“ – вас надо выгнать из Союза писателей и предать смерти…»
      «Как же я вас всех ненавижу!»
      Романов в испуге поднял голову. Услышал, как в прихожей раздался похожий на пистолетный выстрел короткий щелчок замка. Входная дверь тоскливо застонала и тихо хлопнула. Не успел Романов подумать о том, что всё это ему, возможно, почудилось со сна, как из коридора донесся слабый звук шагов. Кто-то, стараясь не шуметь, осторожно прошел в зал, постоял немного, видимо, размышляя над тем, что делать дальше, и направился в сторону кухни. Прошло еще секунд пять-шесть, а может, минут – Романов от страха потерял чувство времени, – и на пороге показался Никита Малявин. Не здороваясь, подошел к столу, посмотрел, где находится стул, и сел. Спросил, не поднимая глаз:
      – Опять пьёшь?
      Облизав засохшие губы, Романов с готовностью кивнул: опять.
      – А на звонки чего не отвечаешь? Или решил уйти в подполье? Спрятаться?
      – У меня это… – у Романова перехватило дыхание. – Городской за неуплату отключили, а трубку я сам… Но если хочешь, я включу ее! Прямо сейчас. Хочешь? Я сейчас!
      Он достал из кармана брюк мобильный телефон. Трясущимся указательным пальцем нажал на красную кнопку и положил его перед Малявиным.
      – Вот. Теперь можешь звонить мне, когда пожелаешь.
      Не обращая внимания на телефон, Малявин взял в руки стоящую на столе бутылку водки. Прочитал этикетку и сказал о том, что его, Ваську, ищет милиция по всему городу.
      – Ты, пишут в газетах, видел пиратского киллера, убившего Александра Пантелеева? Так? А почему я узнаю об этом в последнюю очередь?
      Стараясь казаться веселым и раскованным, Романов засмеялся. Сказал, что если бы это было на самом деле так, то первым, кто узнал об этом, был бы он, Никита.
      – Я, честное слово, ничего не видел… Вернее, видел, но издалека.
      – Однако то, что киллер был одет в черную куртку, мохнатую шапку, темные ботинки, что на его волевом лице была написана решимость пристрелить любого, кто приблизится, ты все-таки заметил?
      – Что было написано на его волевом лице? – удивился Романов. – Решимость застрелить любо… Что за чушь?!
      Малявин привстал со стула. Залез во внутренний карман пальто, нащупал какой-то предмет и, не отрывая от хозяина насмешливого взгляда, медленно достал его.
      Романов облегченно выдохнул, увидев в его руке обыкновенную газету.
      – Вот, послушай, что пишут! – развернул ее Малявин. – «… у следствия, расследующего убийство Александра Пантелеева, похоже, появился важный свидетель. По сведениям, поступившим из надежных источников, речь идет о Василии Романове – поэте, чьи стихотворения мы не раз печатали на страницах нашей газеты… В ГУВД области, куда мы обратились за комментарием, отказались подтвердить этот факт. Однако то, что Василий Романов внезапно исчез (по пока неподтвержденным данным он находится под опекой одного из секретных подразделений УБОП), косвенно подтверждает сообщение нашего информатора о том, что сведения, которыми располагает Романов, являются весьма ценными. Нам также стали известны приметы киллера. Это мужчина славянской наружности. Рост – около ста восьмидесяти сантиметров. Одет – в мохнатую шапку, черную просторную куртку, темные ботинки. Лицо волевое и, как образно описал его Романов, полное решимости застрелить любого, кто встанет у него на пути…» Вот так!
      Малявин свернул газету и положил ее обратно во внутренний карман пальто.
      – Это «Вечерка»? – спросил Романов.
      – Да. А что?
      – Так там работает сестра Люды – Ольга. Это ее рук дело! Это она всё выдумала, врунья! Я только сказал ей, что куртка у него черная и шапка мохнатая!
      Чтобы оттянуть время, Романов принялся взахлеб рассказывать Малявину о том, как он оказался у Ольги и что он на самом деле видел из ее окна. Однако чем больше он говорил, тем скучнее становилось лицо Малявина и тем явственнее читалось на нем нетерпение и желание закончить дело, ради которого пришел.
      – Ладно, – Никита хлопнул ладонями по коленям. – Чего зря время терять? Приступим, пожалуй!
      – Ты не можешь этого сделать, – прошептал Романов.
      Малявин удивленно вздернул брови. Спросил: почему это.
      – Это не по правилам!
      – По каким еще правилам?
      – Я не четырех, я максимум двухпалубный корабль!
      – А при чем здесь корабль? Я не понял, ты что…
      В эту секунду, перебивая Малявина, раздался телефонный звонок.
      Подобно тому, как утопающий, пытаясь спастись, хватается за соломинку, Романов схватил со стола телефон, нажал кнопку с изображением зеленой трубки и попросил того, кто звонил, связаться с ним чуть позже, поскольку в данный момент он занят тем, что принимает у себя Никиту Ивановича Малявина – автора и ведущего телепередачи «Криминальный репортаж».
      – С вами все в порядке? – спросил голос в трубке.
      – Теперь да! – облегченно выдохнул Романов.
      Подумал, что теперь, когда он сообщил имя Демиурга, тот побоится убить его.
      – В какое время вам лучше позвонить? Это Коновалов беспокоит. Я вам уже несколько дней звоню!
      – Борис Сергеевич! – обрадовался Романов. – Рад вас слышать! Что вы хотели? Говорите, дорогой мой, я вас внимательно слушаю!
      – Спасибо… С вами действительно всё в порядке? Оклемались?
      – Да, да, не волнуйтесь, со мной всё хорошо. Вы-то как?
      – Нормально. Простыл, правда. Погода, сами видите, какая – то холод, то оттепель – не приспособишься.
      – Ну что же это вы? В любом случае надо теплее одеваться.
      – Надо, – согласился Коновалов. – Я вот чего звоню. Вы, Василий, тогда, в Нахаловке, просили узнать, нет ли каких следов на чердаке между первым и вторым подъездами.
      – Разве? – удивился Романов – Ну и что вы узнали?
      – Немного… Насколько я понял, вас интересует, мог ли Демиург перейти из первого подъезда во второй через чердак? Так?
      – Так, да.
      – Однозначно не мог.
      – Почему?
      – Лаз на чердак в первом подъезде заколочен. Не вчера и наглухо.
      Романов от удивления приподнялся со стула. То, что Демиург не мог пройти из первого подъезда во второй через чердак, для него оказалось весьма неожиданным.
      Стараясь построить фразу таким образом, чтобы Малявин не догадался о том, что речь в разговоре идет о нем и о доме, где произошло убийство Люды, он осторожно спросил Коновалова: можно ли было пройти туда как-нибудь иначе.
      – Вы имеете в виду, мог ли Демиург выпрыгнуть из квартиры, примыкающей к задней стороне дома, на улицу, а затем подняться в другую квартиру, находящуюся во втором подъезде?
      – Ну, например, – согласился Романов.
      Ответ Коновалова был категоричен: исключено.
      – Окна слишком высокие, чтобы влезть туда без подручных средств. А главное, следов на снегу с задней стороны дома нет – проверяли… В общем, не знаю, что вас беспокоит, Василий, но буквально всё говорит за то, что Демиург вышел из первого подъезда, так же как и вошел в него – через парадную дверь. Мы, кстати, составили список тех, кто был или мог быть в первом подъезде в то время, когда там находилась Смирягина. Так вот, фамилия Малявина в этом списке отсутствует… Вы ведь, кажется, его подозреваете?
      Романов покосился на Никиту. Внимательно оглядел его с ног до головы и подумал о том, что, видимо, действительно выжил из ума, если решил, что человек, редко бывающий пьяным и никогда трезвым, способен омрачить свое безоблачное существование маньяцкими игрищами.
      Подробно ответив на вопрос Коновалова: видел ли он убийцу Александра Пантелеева, отключил телефон и направился к холодильнику. Проходя мимо стола, со злостью пнул Малявина по вытянутой ноге.
      – Развалился тут! Откуда у тебя ключи от моей квартиры? И вообще, что за манера такая – ссать в подъездах!
      Малявин ответил, что в среде интеллигентных людей, к коим он причисляет и себя, из двух зол: ссать в подъездах или мочится в штаны, принято выбирать меньшее. Что же касается ключей от квартиры, то он, Вася, сам дал их ему на случай, если с ним, Васей, что-то случится по пьянке.
      Романов потребовал немедленно вернуть их.
      – Да, пожалуйста! – Всем своим видом выказывая глубокое удовлетворение оттого, что его наконец-то освободили от исполнения обременительной обязанности, Малявин вынул из кармана пальто связку ключей и бросил ее на стол.
      Немного успокоившись, Романов достал из холодильника тарелку соленых огурцов и еще один стакан из шкафа. Спросил Малявина: чего он приперся в такую рань.
      – А что, жалко? – обиделся тот. – Думал, здоровье у тебя поправлю. Мы с Андрюхой Рудаковым вчера вечером погудели слегка… А ты чего, я не понял, меня за Пирата, что ли, принял?
      – За Демиурга, – буркнул Романов.
      – Ах, вон оно что, – покачал головой Малявин. – Теперь понятно. А то, представляешь, я всю ночь промучился, после того, как ты меня тогда чуть не задушил в Нахаловке, всё думал, что с тобой случилось? Чего я тебе сделал? Нет, а, в самом деле, чего я тебе сделал? Чего ты меня унизил до сравнения с Демиургом?
      Романов разлил водку по стаканам. Сказал, что не сравнивал его с Демиургом, а считал его им.
      – Тем более! – тряхнул головой Малявин. – Отвечай! Чего?
      – А ты не знаешь?
      – Честное комсомольское! Откуда?
      – Ну, ты, Никита, сам посуди! – Романов обнял его плечо. – Что я должен был думать? Полковника Власова убили сразу после того, как ты побывал у него на даче в Заливном, о местонахождении которой, по твоим же собственным словам, знали десятка полтора-два не больше. Следователя из Москвы Петрова зарезали после разговора с тобой о Жихаре. Солодовникова – через два дня после того, как он сообщил тебе о своем приглашении в Москву. И с Гоги ты встречался не раз. И с Людой… Ну кто, кроме тебя и Демиурга, мог знать всех этих людей?
      – Знать, в смысле, быть знакомым? – уточнил Малявин.
      Романов согласно кивнул. И добавил, что такого человека, как он, при всем желании захочешь – не найдешь.
      – Это уж точно! – охотно согласился Малявин. – А как насчет Январского? Имя его я, конечно, слышал, скрывать не стану, но знаком с ним не был. Как, впрочем, и он со мной… Это ты как объяснишь?
      Романов рассмеялся. Протянул Никите стакан с водкой и сказал о том, что знакомым Январского можно считать любого, кто хотя бы раз отправлял в издательство «Словосочетания» свои рукописи.
      – А ведь ты, Никита, – погрозил ему пальцем, – в молодости, помнится, баловался сочинительством!
      – Когда это было! Однако мне все же непонятно, как я мог убить его? Мы же вроде вместе с тобой вышли у Дворца спорта? Я остался работать, а ты пошел к Январскому.
      – Правильно. Но поскольку никогда раньше я у Январского не был, то вполне вероятно, шел к нему не самым коротким путем.
      Малявин хотел возразить Романову, но тот перебил его. Сказал, что всё прекрасно понимает: и то, что у него, Никиты, наверняка есть алиби, и то, что его насмешливый голос мало похож на раздраженный голос Демиурга, и то, что в отличие от Демиурга он не способен к систематическому труду, а особенно к такому, как ежедневные убийства прохожих.
      – Я всё понимаю! Но всему этому при желании можно найти объяснение! А вот как ты объяснишь то, что Демиург процитировал мне мои слова из второго варианта выступления, если по телевизору это выступление не показывали? Как?
      Малявин отрицательно покачал головой. Сказал, что он никого не убивал.
      – Да знаю я, что ты никого не убивал, – махнул на него рукой Романов. – Но убийцу придется искать тебе тоже.
      – Почему мне?
      – Да потому что Демиург присутствовал при записи твоей передачи – неужели до сих пор не понятно? Вспомни, кто в это время находился в студии? Кого из тех, кто находился в студии, Власов мог впустить к себе? Кто знал о его новой даче в Заливном? Кто, в конце концов, у вас пишет книги?
      Малявин пожал плечами. Сказал, что в студии находилась практически вся съемочная группа, включая продюсера. О даче в Заливном знали тоже практически все, поскольку почти все, включая продюсера, были там, когда снимали Власова. А книг у них никто не пишет, поскольку мозгов, кроме него, ни у кого, и даже у продюсера, нет.
      – Хорошо! – Романов хлопнул ладонью по столу. – Кто у тебя отсутствовал на работе пятого марта?
      – А что?
      – Демиург в это день не вышел на связь с Пиратом! Мотивировал это тем, что у него возникли какие-то важные неотложные дела.
      – Как же, как же, помню, – закивал Малявин. – Накануне Петрова еще убили… Так это Сашка Мартынов – редактор – пятого марта отсутствовал. Позвонил мне и сказал, что у него какой-то родственник помер. Я ему еще с машиной помог… Ты думаешь: это он?
      Поняв, что дело сдвинулось с мертвой точки, Романов взял со стола стакан с водкой и предложил, перед тем как начать составлять пазлы – подгонять подозреваемого Мартынова под конкретные ситуации – помянуть Люду.
      Помянув Люду, спросил: мог ли полковник Власов впустить Мартынова к себе в дом.
      Малявин задумался. С одной стороны, предположил он, Власов огульно доверять абы кому не стал бы – не тот это человек. Но с другой стороны, как раз накануне съемок в Заливном он принимал Сашку у себя в управлении – готовился к интервью – и, возможно, за время работы завязал с ним тесное знакомство.
      Романов подхватил малявинскую мысль – высказал предположение о том, что Мартынов мог специально оставить на даче в Заливном какой-нибудь предмет одежды, например шарф, а потом позвонить Власову и попросить разрешения прийти, забрать его.
      – Мог он это сделать? Мог Власов открыть ему дверь?
      Малявин хоть и с неохотой, но все же согласился: мог.
      – Мартынов был с тобой во Дворце спорта, когда убили Январского? Мне помнится, нет.
      – Нет. Не был.
      – Он видел, как к тебе приходил следователь Петров?
      – Рядом сидел.
      – Петров в разговоре с тобой упоминал название гостиницы, в которой остановился?
      – Кажется, упоминал… Да, упоминал. Жаловался, что клопы ему выспаться не дали.
      – Он знал, где живет Солодовников?
      – А как же! Мы у Олега раза два выпивали на троих.
      – Ну и какие доказательства тебе еще нужны? – спросил Романов.
      Малявин ответил, что ему нужны хоть какие-нибудь доказательства, а какие, не суть важно. Разлил по стаканам водку и сказал, что не может заставить себя поверить в то, что Сашка Мартынов – известный тюфяк и трус – является Демиургом. И как доказательство того, что Сашка Мартынов – известный тюфяк и трус – не мог быть Демиургом, привел историю о том, как оператор Володя Мидяев – мужичишка хоть и маленький, но злой как собака, избил его, Сашку Мартынова, здорового бугая, в кровь.
      – И уж тем более, Вась, мне трудно поверить в то, что он убил Смирягину… У них же незадолго до тебя роман был. Он ей яблочки с рынка таскал. Ждал часами, когда она работу закончит. Сапоги ей на людях не стеснялся – застегивал.
      – А она?
      – А что она? – Малявин взял в руки стакан и посмотрел сквозь него на свет. – Ела яблоки, разрешала застегивать сапоги и до последнего сидела в гримерной. Не любила она его.
      – А он?
      – А он вчера трехпалубный корабль сбил. А Пират за это прокурора Меланина Виль Борисовича застрелил. А знаешь, как Пират его вычислил – Виль Борисовича? Ты не поверишь: с помощью Интернета! Хочешь почитать?
      Пока Романов соображал: чего он хочет и хочет ли вообще чего-нибудь, Малявин сходил в прихожую. Снял пальто и вернулся, неся в руках, большую кожаную папку. Вынул из нее скоросшиватель и предложил Романову ознакомиться с перепиской посетителей гостевой книги персонального сайта Михаила Харякина.
      Прочитав в начале страницы официальное обращение к Демиургу и Пирату с требованием немедленно прекратить убийства прохожих, подписанное известными в городе людьми, среди которых с немалым удивлением обнаружил и свою фамилию, Романов жестом показал Малявину, чтобы тот не ждал его – поправлял здоровье один.
      Расправил внешней стороной ладони смявшийся лист бумаги и углубился в чтение.
 
       Демиург 13.03.200312.01
      Пирату. Сообщаю необходимые подробности. Вчера вечером в районе Нахаловки мной был отыгран однопалубный корабль. Приметы прохожего – молодая симпатичная шлюшка из тех, кто готовы лечь под любого, лишь бы не умереть со скуки. Больше мне сказать о ней нечего.
 
       Пират 13.03.200312.12
      Демиургу. Слышал. Рискованно работаешь. Впрочем, до конца игры осталось совсем ничего. Вот ударю по Е1, и всё, парень, тебе крышка!
 
       Демиург 13.03.200312.22
      Пирату. Е1 – промах. Бью И8? Не так давно мной был отыгран бомж Федя, от которого, помнится, воняло как из канализационного колодца. Так вот, даже тогда я не испытал такого омерзения, как в этот раз.
 
       Пират 13.03.200312.24
      Демиургу. И8 – мимо. Не хочешь признавать своего поражения? Ладно, тогда ударим всеми орудиями по К6!
 
       Демиург 13.03.200312.36
      Пирату. К6 – промах. Бью Г8? Отыгранная мной шлюшка яркий пример того, насколько низко способен пасть человек. Губы у нее – маленькие, сладострастные, а в глазах – ни капли духовности, одна похоть и животные инстинкты. Еле руки потом отмыл.
       Пират 13.03.200312.43
      Демиургу. Г8 – ранен.
 
       Демиург 13.03.200312.51
      Пирату. В8? Ты представляешь, увидев меня, она обрадовалась! Она, видимо, решила, что я – Демиург – преследовал ее для того, чтобы поиметь! Смешно, правда?
 
       Пират 13.03.200312.53
      Демиургу. В8 – ранен.
 
       Демиург 13.03.200312.59
      Пирату. Ты, конечно, можешь возразить мне, сказать, что иногда для того, чтобы совершенствовать духовное развитие, можно и должно предаваться греху. Всё так. Только, предаваясь греху постоянно, можно повредить душу. Что, видимо, и произошло с этой шлюшкой! Бью Б8?
 
       Пират 13.03.200313.03
      Демиургу. Всё! Достал ты меня, моралист хренов! Б8 – сбит трехпалубный корабль. Пока!
 
       Саша А. 13.03.200313.05
      Пацаны! Б8, В8, Г8 – это тоже Нахаловка?
 
       Бумеранг 13.03.200313.08
      Rome. Южная ее часть. А есть еще улицы Торговая, Интернациональная, Чкалова и куча других, что помельче.
 
       Rome 13.03.200313.10
      А милицейское или криминальное начальство, интересно, там какое-нибудь живет?
 
       Бумеранг 13.03.200313.13
      Я там живу! А милицейское и криминальное начальство к нам только в баню мыться приезжает.
 
       БезБашенный 13.03.200313.14
      В баню – это в смысле в «Сауну»?
 
       Бумеранг 13.03.200313.15
      БезБашенному. Да. Ты уже бывал у нас?
 
       БезБашенный 13.03.200313.16
      Приходилось однажды девочек туда водить – подкладывать под одного нужного хмыря.
 
       Бумеранг 13.03.200313.17
      БезБашенному. Случайно не под прокурора?
 
       БезБашенный 13.03.200313.18
      Бумерангу. Нет. А что?
 
       Бумеранг 13.03.200313.24
      БезБашенному. Да так. Ездит тут к нам один такой. Мороз ли под сорок, жара ли за тридцать, а он, как штык, каждый четверг ровно в два часа дня подкатывает на черной «Волге» к заднему подъезду, типа там его никто не заметит. И невдомек-то ему, хитрюге, что вся округа почти год как часы по нему сверяет.
 
       БезБашенный 13.03.200313.26
      А что за прокурор-то?
 
       Бумеранг 13.03.200313.34
      А я знаю? Знакомые братки, что девочек ему водят, сказали: прокурор. А кто он и откуда, даже спрашивать не хочу – братки, хоть и знакомые, но ужасно мнительные, подумают еще чего.
 
       Rome 13.03.200313.38
      Вот это я понимаю – настоящий семьянин! Посмотрите – пока другие по кабакам да притонам шастают, этот каждый четверговый вечер дома жене в ванной спинку трет! Так что учитесь, пацаны, тому, как умные люди обустраивают семейную житуху!
 
       Ева 13.03.200313.39
      Какая грязь!
 
      Романов перевернул страницу. Прежде чем начать читать переписку от четырнадцатого числа, налил пребывавшему в глубокой задумчивости Малявину треть стакана водки и спросил: не считает ли он, что Демиург убил Люду из ревности. Не дождавшись ответа, молча выпил, занюхал рукавом рубашки и, усевшись поудобнее, уткнулся в папку.
 
       Пират 14.03.200310.12
      Демиургу. Работу свою я выполнил – трехпалубный корабль отыграл – прокурора Советского района г-на Меланина убил. И устал я, честно говоря, от всего этого. Тебе, кстати, самому-то играть еще не надоело?
 
       Демиург 14.03.200310.31
      Пирату. Кто бы из нас жаловался на усталость! Мало того что вместо тебя работают киллеры, так тебе еще и население вовсю помогает. Вот если бы мне, к примеру, сообщили о том, что интересующий меня прохожий через полчаса будет в определенном месте, я бы не то что говорить об усталости – даже думать о ней постеснялся бы. Бью И6?
 
       Пират 14.03.200310.42
      Демиургу. Послушай, а тебе не приходила в голову мысль о том, что мы действительно зашли слишком далеко. Ты меня знаешь, для меня авторитетов нет. Однако когда умные люди говорят нам: «Хватит убивать!», может, и в самом деле хватит? И6 – мимо. Так что, давай, Демиург, потихоньку завязывать с этим делом. Поиграли, повеселились, пора и честь знать. Словом, чехли свой кинжал. Баста!
 
       Демиург 14.03.200310.50
      Пирату. Я не пойму: в чем дело? Твои киллеры застрелили девять прохожих – остался всего один! Так какой смысл именно сейчас прекращать игру?
 
       Пират 14.03.200311.15
      Демиургу. Тут и понимать нечего. Да, мы действительно убили с тобой по девять человек. Да, мы подняли на уши весь город – вскрыли язвы, о которых большинство горожан, уверяю тебя, даже и не подозревали. Да, после нашей игры многое изменится: придут новые люди, станет больше порядка. Всё это, безусловно, так. Однако остается вопрос: кем нас запомнят те, ради кого мы старались, ради кого грешили? Кровавыми убийцами, решившими во что бы то ни стало закончить однажды начатую игру? Хищными маньяками, тупо следовавшими правилу: «Играть до последней капли крови»? Нет, Демиург, я хочу, чтобы люди вспоминали о нас, как о личностях, умевших, когда надо, быть жестокими и сумевших, когда пришло время, стать великодушными. Досрочным окончанием игры мы не только продемонстрируем добрую волю, не только докажем: нас невозможно сломить силой, нас можно уговорить по-доброму, но и дадим людям еще один шанс поверить в то, что вовремя сказанное мудрое слово способно остановить кровопролитие. Подумай над этим.
 
       Демиург 14.03.200311.38
      Пирату. Даже не знаю, что и ответить. Удивил ты меня. Никак не ожидал от такого циника, как ты, подобных чувств… Хорошо. Я согласен, как ты выразился, «зачехлить кинжал», тем более что игра действительно потеряла всякий смысл. У меня остался один четырехпалубный корабль и одно место, где этот корабль может разместиться. Ежу понятно, что в этой ситуации ты не промахнешься. В общем, так или иначе, но я ПРОИГРАЛ. Повезло тебе.
      P.S.Да, чуть не забыл. Послезавтра шестнадцатого марта я, как договаривались, отыграю четырехпалубный корабль и сдамся властям. Всё будет по-честному, не сомневайся.
 
       Пират 14.03.200311.46
      Демиургу. А ты молодец – играешь, как договаривались. Ладно, я освобождаю тебя от убийства руководителя крупного ранга. Будем считать, что наша игра закончилась боевой ничьей.
 
       Демиург 14.03.200311.52
      Пирату. Не надо мне поблажек! Я давал обещание играть честно не только тебе, но и всем, кто следил за нами. А вот за комплимент спасибо. Приятно.
 
       Пират 14.03.200311.54
      Демиург, не делай глупостей! Ты же до суда не доживешь! Тебя же, душегуба, уголовники на СИЗО в клочья порвут! Одумайся!
 
       Демиург 14.03.200312.19
      Пирату. Вот только не стоит меня пугать СИЗО! Ты что, думаешь, в городе безопасней, чем в тюрьме? Или городские улицы спокойнее тюремных коридоров? Или, может, ты считаешь, что иные горожане милосерднее уголовников? Ошибаешься! Город – это тот же изолятор. И как из тюрьмы нет выхода на волю – есть только вход в другую тюрьму, – так и из нашего дремучего Мухосранска, куда не беги, дорога одна – в еще более дремучий Мухосранск… А в остальном ты прав. Никто по достоинству не оценит то, что старались и грешили мы не ради себя.
 
       Пират 14.03.200312.24
      Демиургу. Дурак ты, дурак! Ну и пропадай, если тебе так этого хочется, а мне до тебя дела больше нет. Пошел вон из моей жизни! Бумеранг! БезБашенный! Можете трепаться сколько душе угодно – мешать лизать харякинскую задницу вам больше никто не станет!
 
       Бумеранг 14.03.200312.25
      Нет, ну какая все-таки сволочь этот Пират!
 
       Rome 14.03.200312.31
      Пацаны, я что-то не въехал насчет четырехпалубного корабля и одного места для него. Чего Демиург вдруг сдался-то?
 
       Рудольфио 14.03.200312.40
      Rome. Посмотри карту.

Флотилия Демиурга

 
      Поле В5, Г5, Д5, Е5 – единственное место, где может стоять четырехпалубный корабль – другого места для него попросту нет. Следующим должен стрелять Пират. А поскольку даже чисто теоретически промахнуться он не может, то Демиург проиграл по любому.
 
       Rome 14.03.200312.42
      И всё равно! Нечего сдаваться раньше времени! Может, Пират не заметил бы этого хода? Бывает, что и гроссмейстеры иной раз ферзей зевают, особенно когда с похмелья.
 
       БезБашенный 14.03.200312.44
      Rome. Если бы у гроссмейстеров на кону стояли свобода и жизнь, уверяю тебя: они бы не то, что зевать перестали, они бы пить бросили.
 
       Саша А. 14.03.200312.47
      Ну что, игра в морской бой, похоже, закончилась?
 
       Ева 14.03.200312.48
      Похоже на то.
 
       Rome 14.03.200312.51
      Я тут вот еще чего хотел спросить. Это какого же прокурора Пират замочил? Уж не того ли, о котором мы вчера трепались?
 
       БезБашенный 14.03.200312.52
      Того самого, Rome, того самого.
 
       Rome 14.03.200312.53
      То есть получается, что мы его конкретно подставили?
 
       БезБашенный 14.03.200312.54
      Не мы, Rome, а Бумеранг.
 
       Бумеранг 14.03.200312.57
      А чего Бумеранг? Бумеранг что, обязан помнить: четверг у нас сегодня или какой другой день? И вообще, считаю, нечего по баням таскаться, когда дома жена с ванной есть. Правильно я говорю?
 
       БезБашенный 14.03.200312.58
      Правильно, Бумеранг, правильно.
 
      Дальше шел спор о том, стоит ли сожалеть о смерти чиновника, призванного защищать интересы государства, а вместо этого защищавшего братков, чьи интересы входят в противоречие с интересами государства, нанявшего его. Большинство посетителей гостевой книги склонялось к мнению, что не стоит. Романов же думал иначе. Он считал: жизнь – ценна сама по себе и не должна зависеть оттого, насколько умело человек распорядился ей.
      С этой мыслью перевернул страницу и первое, что увидел – свою фамилию, упомянутую в послании Рудольфио к «пацанам», а также дату, когда оно было написано – пятнадцатое марта.
      Романов поднял голову и спросил Малявина: какое сегодня число.
      Никита протянул ему стакан, на треть наполненный водкой, и сказал: шестнадцатое.
      – Какое?! – ахнул Романов.
      Произведя в уме нехитрые расчеты, пришел к выводу о том, что не покидал квартиру три дня и четыре ночи.
      – А ты, часом, ничего не путаешь? – спросил он. – Точно шестнадцатое?
      – Точно, – ответил Малявин. – Сегодня у нас утро шестнадцатого марта, воскресенье, две тысячи третий год.
      Романов недобро посмотрел на стакан в руке. Наклонив голову, несколько раз пересчитал три пустые бутылки под столом и, с выражением смирения и покорности перед злым роком, с ловкостью щипача, выкравшим из его и без того небогатой жизни трое с лишним суток, выпил.
      Отставил стакан в сторону и принялся читать дальше.
 
       Рудольфио 15.03.200310.34
      Пацаны! Сегодня в «Вечерке» выйдет заметка, где будет написано про то, что Вася Романов видел киллера, убившего нашего Rock-n-rollьщика. Ну что? Появился реальный шанс поймать Пирата?
 
       Ева 15.03.200310.36
      Молодец Василий, везде успевает.
 
       Бумеранг 15.03.200310.40
      А я что говорил! Стоило показать властям зубки, как у них тут же свидетель нашелся. Так, того глядишь, и до Пирата скоро доберутся.
 
       Ева 15.03.200310.55
      У меня тоже есть новость. Только не такая хорошая. Вчера вечером я проходила мимо Дворца культуры энергетиков и случайно обратила внимание на то, что в нем находится предвыборный штаб Женечки Троицкого. А когда пришла домой и посмотрела карту города, то увидела, что этот Дворец располагается на границе Д5-Е5, то есть как раз на том месте, где стоит четырехпалубный корабль Демиурга.
 
       Rome 15.03.200310.56
      Ни фига себе!
 
       Бумеранг 15.03.200310.57
      Вот это мозоль! Однако, пацаны, Отечество, кажись, в опасности. Что будем делать?
 
       Саша А. 15.03.200311.00
      Надо Троицкому срочно охрану организовать! Могу, если надо, брата привлечь – ему все равно делать теперь нечего.
 
       Патриот 15.03.200311.03
      Саше А.Я так думаю, что и без твоего брата есть кому Троицкого охранять. Надо поговорить с Демиургом, попросить, чтобы он отыграл кого-нибудь другого!
 
       Рудольфио 15.03.200311.04
      И кого мы можем предложить ему взамен Троицкого?
 
       Патриот 15.03.200311.05
      Не знаю. Надо думать.
 
       БезБашенный 15.03.200311.06
      Надо Бумеранга попросить подыскать Демиургу нужную кандидатуру. Он у нас спец по наводке.
 
       Бумеранг 15.03.200311.07
      БезБашенному. Пошел ты знаешь куда?
 
       БезБашенный 15.03.200311.07
      Бумерангу. Да пошел ты туда сам!
 
      Романов захлопнул папку. Спросил: убил ли за эти дни Демиург еще кого.
      – Не успел, – ответил Малявин.
      – Ну и что будем делать? Ждать, когда успеет?
      – А ты что предлагаешь?
      Романов предложил Малявину навестить друзей в ГУВД.
      Малявин отрицательно покачал головой. Взял со стола бутылку, разлил водку по стаканам и сказал, что, несмотря на то, что улик против Сашки Мартынова нет и, вероятнее всего, не будет, доводы, которые он, Вася, привел, весьма и весьма серьезные.
      – Так в чем проблема? – перебил его Романов.
      – В этом-то и проблема! Улик нет, а сажать-то кого-то надо, правильно? Поэтому даже если не подтвердиться то, что Мартынов является Демиургом, опасность того, что он в кабинете следователя окажется им, достаточно велика.
      – Думаешь, если я ошибся, из него сделают козла отпущения?
      – Так сколько звездочек с погон слетело из-за этих проклятых маньяков! – воскликнул Малявин. – А сколько еще слетит? А тут тебе, пожалуйста, и человек, удовлетворяющий всем требованиям, предъявляемым к Демиургу, и статья к нему. Сто пятая, часть вторая, между прочим.
      – Хорошо! Ты что предлагаешь?
      – Увидеться с Сашкой. Пока не погляжу ему в глаза и лично не удостоверюсь в том, что он – Демиург, никаких друзей ни в каком ГУВД навещать не стану!
      Всем своим видом показывая: решение, которое только что принял, является окончательным и обсуждению не подлежит, Малявин взял со стола стакан с водкой. Хлопнул Романова по плечу и предложил: перед тем как пойти изучать Мартыновы глаза, выпить еще по одной.
      – Так сегодня же, ты говоришь, воскресенье, – очнулся Романов. – Где прикажешь искать его?
      – А вот прямо у него дома и прикажу!
      С этими словами Малявин одним махом опрокинул в себя содержимое стакана. Закусил огурцом и решительно поднялся из-за стола.
      Не зная, что сказать и, главное, как поступить в ситуации, когда медлить нельзя, а торопиться опасно, Романов покачал головой и, не придя ни к какому решению, решил целиком положиться на судьбу.

* * *

      Утро выдалось солнечным и теплым. Лужицы, тронутые тонким ледком, покрылись мелкими трещинками, словно кто-то коснулся их носком ботинка; с крыш капала вода, отчего в сугробе вдоль стены дома образовалась узкая, испещренная мелкими воронками канавка, а сам сугроб, подобно больному бомжу, пораженному волчанкой, съежился под лучами солнца и покрылся грязной коростой.
      «Вот ведь как бывает, – полной грудью вздохнул Романов. – Уснул зимой, а проснулся, когда пришла весна… Что и говорить: приятно».
      Размышляя над тем, кто еще из съемочной группы мог оказаться Демиургом, он и его друг – Никита Малявин, выйдя со двора, быстрым шагом прошлись по бульвару Карла Маркса. Дойдя до Первомайской, повернули налево, пересекли проспект Физкультурника и оказались возле Дворца культуры энергетиков. Свернули направо, на улицу Адмирала Нахимова и уже через пять минут недолгого пути достигли многоэтажного дома, в котором, по словам Малявина, жил Александр Мартынов.
      Дверь открыла старушка лет, наверное, восьмидесяти. Сказала, что Сашеньки дома нет, после чего пригласила зайти в дом, подождать в его комнате.
      Романов с Малявиным переглянулись. Мысль обыскать комнату Мартынова в его отсутствии и, если повезет, найти в ней подтверждения того, что он является Демиургом, показалась им весьма заманчивой.
      – Спасибо, – сказал Малявин. – А Александр не обидится, застав нас у себя?
      – Ну что вы, – махнула старушка ладошкой. – Сашенька сам сказал: придут, дескать, люди, так ты их, бабка, впусти и ничего не бойся – они тебя не тронут.
      Романов с Малявиным еще раз переглянулись. Поблагодарили хозяйку и попросили показать, где живет ее внук.
      Александр Мартынов жил в одной из двух комнат, выходящей окнами на Дворец культуры энергетиков. Справа от окна стояла аккуратно заправленная кровать. Слева – офисное кресло и письменный стол. Напротив стола находился книжный шкаф и тумбочка, служившая подставкой для компьютера с принтером. На одной стене, слева от двери, висели две карты города, разбитые на стоклеточные квадраты, а на другой, у кровати – старая выцветшая фотография молодой супружеской четы, обрамленная черной рамкой.
      Едва за бабушкой закрылось дверь, как Малявин тут же взялся обыскивать стол. Выдвинул один ящик, другой, и в третьем, нижнем, под кучей бывших в употреблении мобильных телефонов нашел толстую печатную рукопись.
      Взял ее в руки и, тщательно проговаривая каждое слово, прочитал название:
      – А.Мартынов. Морской бой с Пиратом. Жизнь, возведенная в искусство.
      – Дай сюда! – протянул руку Романов.
      Подняв рукопись над головой так, чтобы тот не смог дотянуться до нее, Малявин спросил: не хочет ли он, Вася, заняться чем-нибудь другим, например, обыскать кровать или книжный шкаф.
      Вася не хотел. Пока Малявин, отойдя к окну, листал рукопись, он, подобно голодному щенку, наблюдающему за тем, как в пасти взрослого пса исчезают куски найденного ими мяса, стоял рядом и, чуть ли не повизгивая от нетерпения, ждал, когда Никита первым насытит свое любопытство.
      – Вот, послушай-ка, что люди пишут о тебе, – Малявин наклонился над рукописью. – «Я смотрел на него, жалкого, несчастного, уже мысленно приготовившегося к самому страшному, чем, по мнению грешников, является физическая смерть, и старался отыскать в его лице черты человека, искренне считавшего себя примером для подражания. Напрасно я это делал. Прошло не менее получаса после того, как он открыл глаза, а я по-прежнему видел перед собой в одном лице балбеса, пьяницу и труса, непонятно, за какие заслуги вознесенного на местный Парнас. И тогда я, Демиург, решил жестоко покарать Романова – я решил дать ему самое ничтожное, что когда-либо держал в своих руках – его жизнь! Пусть мучается!»
      Желание ознакомиться с полным содержанием рукописи Мартынова у Романова поубавилось. Стараясь казаться равнодушным, он засунул руки в карманы брюк и направился к книжному шкафу. Достал с полки книгу, оказавшуюся Библией, открыл ее и прочитал первое, что попало на глаза:
      – Гордые крайне ругались надо мною;
      но я не уклонился от закона Твоего.
      Вспоминал суды Твои, Господи, от века,
      и утешался.
      Романов трижды перечитал эти строчки из псалма «Закон Господень» и еще трижды повторил их про себя. Закрыл книгу, аккуратно поставил обратно на полку и, укрепив свой дух, спросил Малявина, написано ли про него еще что-нибудь.
      Не отрывая глаз от страницы, Малявин отрицательно покачал головой. Сказал, что в данный момент заканчивает читать про то, как Сашка Мартынов, а точнее – Демиург, собирается убить Троицкого.
      – И посему, Вася, ничего по интересующему тебя вопросу сказать не могу.
      Романов попросил дать ему, наконец, тоже почитать.
      Малявин перевернул последнюю страницу рукописи. Сказал, что читать здесь, в сущности, нечего – обыкновенный бред человека, возомнившего себя создателем смертей.
      Передал рукопись Романову, а сам принялся обыскивать книжный шкаф. Через минуту порезал палец о гвоздик, торчащий из верхней полки, и решил, что доказательств того, что Александр Мартынов является Демиургом, с избытком хватит на все судебные инстанции. После чего сел в кресло и глубоко задумался над тем, как так получилось, что он после двадцати лет тесного общения с уголовниками не сумел разглядеть преступника у себя под носом.
      Тем временем Романов прочитал эпизод с убийством Троицкого. Потрогал пальцем последний лист бумаги, сравнил его с тем, на котором было напечатано название рукописи, и спросил: где находится избирательный участок Троицкого.
      – Там же сказано! – ответил Малявин. – В здании семнадцатой школы.
      – Я спрашиваю: где? В каком месте?
      – Откуда я знаю! Где-то на Успенской. А тебе-то что? Хочешь обратиться в милицию, предупредить о готовящемся убийстве? Валяй! Может, еще успеешь.
      В эту минуту из коридора раздался звонок. Только Романов положил рукопись на место, в нижний ящик письменного стола, как в комнату вбежали четверо вооруженных пистолетами людей. Один из них, судя по раскованным движениям, видимо, старший, увидев Малявина, остановился посреди комнаты, и удивленно выдохнул:
      – Ты?!
      Малявин, тоже немало удивленный встрече, согласно кивнул. И тут же, испугавшись того, что его в очередной раз примут за Демиурга, воскликнул:
      – Ты только, Андрюха, не подумай чего! Я редактора своего пришел проведать!
      Тот, кого Малявин назвал Андрюхой – заместитель начальника криминальной милиции подполковник Андрей Рудаков – высокий худощавый мужчина с утомленным морщинистым лицом, засунул пистолет под пиджак и спросил фамилию редактора.
      Малявин ответил: Мартынов.
      – Он? – Рудаков кивнул в сторону Романова.
      – Нет, что ты! Это поэт Василий Романов, ты о нем слышал. А Мартынова мы не застали. Он сейчас на избирательном участке, где голосует Троицкий.
      – С чего ты взял?
      Малявин хотел встать с кресла, чтобы достать рукопись, показать: откуда он это знает, как один из помощников Рудакова – накачанный парень в тесной тужурке, положил ему руку на плечо и, чуть-чуть сжав пальцы, вежливо посоветовал не дергаться.
      Малявин притих. Укоризненно посмотрел на парня, сделавшего ему больно, и сказал, что в нижнем ящике письменного стола рядом с ворованными мобильными телефонами лежит печатная рукопись, в которой Мартынов среди убийств, совершенных Демиургом, описывает еще несовершенное убийство кандидата в губернаторы Троицкого.
      – А убивать он его собирается так! Дождется, когда Троицкий, проголосовав, выйдет пожимать избирателям руки и набросится на него из-за чьей-нибудь спины!
      Рудакову принесли рукопись. Пока он долго листал ее, сверяя то, что ему известно о Демиурге с тем, что тот писал о себе сам, один из милиционеров в форме, еще не появлявшийся в комнате, принес фотографии Мартынова, взятые из семейного альбома, и деревянный ящик из-под слесарного инструмента.
      Показал подполковнику ножи, лежавшие в ящике, и сказал, что, судя по заключениям экспертов, это те самые, которыми пользовался Демиург.
      Рудаков закрыл рукопись. Посмотрев на часы, приказал двум оперативникам оставаться, ждать Мартынова дома, а всем остальным собираться на Успенку.
      – А с этими что делать? – кивнув в сторону Малявина и Романова, спросил парень в тужурке
      – Ничего, – ответил Рудаков. – Завтра я с ними лично разберусь. Быстро на выход!
      Подождав, когда все выйдут из комнаты, подошел к Малявину и ткнул его кулаком в лоб. Спросил: какого рожна он тут делает.
      – Потом объясню, – отмахнулся Малявин. – Ты лучше скажи, как ты сам здесь оказался?
      Рудаков бросил взгляд на дверь. Удостоверившись в том, что никто не подслушивает, прошептал: полчаса назад некто, решивший остаться неизвестным, позвонил в дежурную часть и сообщил, что разыскиваемый милицией Демиург живет на улице Адмирала Нахимова, дом два, квартира двести двадцать пять и что зовут его Александр Александрович Мартынов.
      – Ты хочешь сказать, что замначальника криминальной милиции лично проверяет каждый такой звонок? – спросил Малявин.
      Рудаков отрицательно покачал головой. Сказал, что выехал впервые, и то только потому, что ни секунды не сомневался в том, что тот, кто звонил, знал, что говорил, и говорил правду.
      – Он кроме фамилии и адреса сообщил еще о том, что видел у Мартынова охотничьи ножи, изготовленные на заводе «Металлист».
      Романов спросил Рудакова: известно ли ему, где сейчас находится Троицкий.
      – Естественно, – ответил тот. – У себя в штабе. В десять у него совещание с консультантами, а в одиннадцать запланирован выезд на избирательный участок… Как бы не опоздать туда!
      Попросив обязательно заглянуть к нему в управление завтра утром, Рудаков торопливо пожал Романову с Малявиным руки и выбежал из комнаты.
      – Ну, всё! Теперь у семнадцатой школы будет не протолкнуться…
      Малявин хотел добавить: не протолкнуться от учителей в штатском, но не успел – раздался телефонный звонок.
      Романов вынул из кармана мобильный телефон. Приложил его к уху и, после продолжительный паузы, во время которой его губы складывались в широкую улыбку, пригласил того, кто звонил, к себе в гости. Тепло попрощавшись, положил телефон обратно в карман пиджака и извинился перед Малявиным за то, что перебил его.
      – Дядя, брат отца, объявился. Обещал девятнадцатого заехать… Ты что-то хотел сказать?
      Малявин спросил: что он, Вася, думает по этому поводу.
      – По поводу дяди?
      – Нет, по поводу Демиурга, Мартынова и всего остального.
      Романов пожал плечами. Сказал, что никаких особых дум у него нет. Есть только вопросы. И то, как назло, без ответов.
      – Есть какие-то сомнения?
      – Не знаю… Слишком много непонятного в этом деле.
      Романов подошел к шкафу. Задумчиво провел пальцем по корешкам книг и сказал, что, во-первых, ему непонятно, кто из незнакомых бабушке Мартынова людей должен был прийти к ней. Во-вторых: кем мог быть тот человек, которому стало известно о том, что Мартынов является Демиургом. И в-третьих: почему боґльшая часть рукописи является копией с ненайденного оригинала, тогда как последние страницы распечатаны с принтера на другой бумаге.
      – А я и не заметил, – удивился Малявин. – Впрочем, – тут же добавил он, – всё очевидно… Запланировав убийство Троицкого с последующей явкой с повинной, Мартынов не мог не догадываться о том, что в случае, если всё сложится так, как он задумал, в его квартире будет произведен обыск. Поэтому-то он и предупредил бабушку, чтобы та была готова к тому, что к ней нагрянут незнакомые люди с ордером.
      – Хорошо, – кивнул Романов. – Согласен. А как насчет человека, который мог знать о том, что Демиург и Мартынов являются одним и тем же лицом?
      Малявин пренебрежительно махнул рукой. Сказал, что человек, имеющий возможность сунуть свой нос в ящик с инструментами Мартынова, несомненно, был либо его родственником, либо близким знакомым. И кстати, именно этим объясняется тот факт, что звонивший, несмотря на обещанное Ревой вознаграждение в миллион рублей, отказался назвать свое имя.
      – Он, Вася, боялся, что родственники и друзья – его и Мартынова – узнают об этом. Ведь, с точки зрения нормального обывателя, это предательство… Я правильно выразился: предательство?
      Не дождавшись ответа на свой вопрос, Малявин перешел к объяснению того, почему боґльшая часть рукописи является копией с исчезнувшего оригинала, тогда как несколько последних страниц распечатаны с принтера на другой бумаге.
      – Не мне тебя учить, но, на мой взгляд, редактировать и вносить изменения в уже готовый текст – нормальное для писателя дело… Демиург, перед тем как отправить оригинал в редакцию, сделал копию. После этого еще раз прочитал свое творение, нашел ошибки на последних страницах, исправил и заново распечатал их. Какие тут могут быть вопросы? Я считаю: никаких. Его действия полностью согласуются с правилами поведения добросовестного писателя.
      Романов поднял голову. Удивленно посмотрел на Малявина и попросил повторить то, что он только что произнес.
      – Ты сказал: его действия согласуются с правилами?
      Никита подтвердил: да, именно так.
      – Его действия согласуются с правилами – всё должно быть по правилам… – Романов почесал затылок. – А где, ты говоришь, находится избирательный участок Троицкого?
      – Ты уже спрашивал. На Успенской.
      То и дело повторяя: «Его действия согласуются с правилами – всё должно быть по правилам», Романов подошел к картам города, развешенным на стене, и принялся внимательно изучать их. Посмотрел на часы и выругался.
      – Что-то не так? – спросил Малявин.
      Романов сказал, что через десять минут Мартынов-Демиург убьет Троицкого у Дворца культуры энергетиков.
      – С чего ты взял?
      – Подойди сюда! – предлагая Малявину посмотреть карты города, Романов сделал шаг в сторону.
      – Избирательный участок, где голосует Троицкий, находится на Успенской. Это координаты Д7-Е7. А четырехпалубный корабль находится в другом месте!
      – И что? – спросил Малявин.
      – А то, что Демиургу нет смысла убивать Троицкого на Успенской, так как убийство на Успенской не будет ему засчитано! По правилам игры в морской бой Демиург должен отыграть прохожего строго в определенном месте – там, где был сбит корабль. В данном случае на поле В5-Е5!
      – То есть ты хочешь сказать, – задумался Малявин, – что…
      Романов перебил его. Сказал, что он, Никита, прав в одном – Мартынов-Демиург действительно снял копию с оригинала, а сам оригинал отправил в издательство.
      – Только окончание у него не такое, как в найденной тобой копии.
      Стараясь не сбиться с мысли, Романов принялся торопливо рассказывать о том, чем, по его мнению, на самом деле заканчивается роман «Морской бой с Пиратом».
      – Главный герой романа, он же автор, перед тем как отыграть Троицкого на поле В5-Е5, специально для милиции пишет выдуманную историю его убийства, которое якобы произойдет у избирательного участка. Вставляет ее в копию рукописи. А листы, где написано про то, как он на самом деле будет убивать Троицкого, выбрасывает. Затем предупреждает бабушку о том, что к ней придут незнакомые люди, с которыми ей лучше не связываться, и отправляется к Дворцу культуры энергетиков. По пути звонит в милицию, сообщает свое имя и адрес. А чтобы его слова не приняли за розыгрыш, рассказывает об охотничьих ножах, изготовленных на заводе «Металлист».
      Малявин спросил: зачем Демиургу это надо.
      Романов ответил: затем, чтобы заставить милицию прочитать рукопись.
      – Ведь Троицкого, после того как Демиург пообещал Пирату отыграть четырехпалубный корабль, теперь, я так думаю, охраняют не хуже, чем Зингера-младшего в ночном клубе «Гренада»!
      – Всё, я, кажется, понял! – воскликнул Малявин. – Демиург подсунул милиции фальшивую рукопись для того, чтобы та сняла охрану у предвыборного штаба, где, как написано в найденной рукописи, покушения быть не должно!
      – Да, – согласился Романов. – Потом Мартынов, воспользовавшись тем, что все силы милиции стянуты к избирательному участку, убивает Троицкого у Дворца культуры энергетиков, подобно тому, как это сделал главный герой романа – Демиург, и как обещал, сдается… Вот такой, значит, настоящий финал у нашей истории.
      – То есть выходит, Мартынов знал, как будут происходить события, и описал эти события в своем романе до того, как они произошли на самом деле?
      Романов поправил Никиту. Сказал, что Мартынов не то чтобы знал, как всё произойдет на самом деле, а скорее заставил ситуацию развиваться согласно заранее разработанному им сценарию.
      – Ну да, – кивнул Малявин. – Он же, помнится, заявил как-то, что настоящее искусство – это когда персонажи, сами того не ведая, участвуют в придуманном автором действии.
      Посетовав на то, что Мартынов ни разу не проявил подобную фантазию на работе, посмотрел на часы и сказал, что если Троицкий задержится у себя в штабе хотя бы минут на пять, у них будет шанс спасти его.
      – Так чего же мы стоим? – воскликнул Романов. – Помчались!
      Сообщив оперативникам, распивавшим чаи с бабушкой Мартынова, где, по их мнению, произойдет нападение на кандидата в губернаторы, и, попросив сообщить об этом по инстанции, Романов с Малявиным выбежали из квартиры.
      Евгения Троицкого – живого и невредимого – они застали на площади у Дворца культуры энергетиков. В сопровождении двух охранников размашистой походкой уверенного в себе человека он шел от центрального входа дворца по направлению к джипу «БМВ», стоявшему на дороге рядом с милицейской «десяткой».
      Романов подтолкнул Малявина в спину. Сказал, чтобы тот как можно скорее предупредил человека о возможном покушении. Сам тем временем отошел в сторону и осмотрелся. Справа от него трое рабочих копошились у открытого телефонного колодца, слева, рядом с автомобилями Троицкого, неторопливо прогуливались двое хорошо одетых мужчин, сзади, в толпе спешащих на автобусную остановку прохожих, брёл крупный парень в зимней кепке с длинным козырьком, закрывающим верхнюю половину лица. Пока Романов, глядя на его нижнюю половину, судорожно соображал о том, кому она принадлежит: Александру Мартынову или человеку, похожему на него как две капли воды, парень поравнялся с хорошо одетыми мужчинами и, внезапно повернув вправо, резко ускорил шаг.
      Романов крикнул Троицкому, чтобы тот поостерегся.
      Услышав обращенный к нему возглас прохожего, Троицкий остановился. Удивленно посмотрел на быстро приближавшегося Мартынова, перевел взгляд на отставших охранников, увлеченных разговором с Малявиным и не замечающих того, что происходит у них за спинами, и медленно попятился.
      Видя, что сопровождавшие Троицкого мужчины, поглощенные общением с Никитой, не успевают за Демиургом, Романов бросился кандидату в губернаторы на помощь. В два шага догнал Демиурга-Мартынова и, требуя остановиться, схватил сзади за плечо.
      Демиург-Мартынов тут же развернулся и наотмашь полоснул его ножом по груди.
      Сжавшись в комок, Романов упал на колени и повалился лицом в грязный снег.

* * *

      Александра Мартынова еще не вызвали на первый допрос, когда все местные радиостанции сообщили об аресте Демиурга. В девятнадцать часов с официальным заявлением, подтверждающим эту информацию, выступил руководитель пресс-службы Главного управления внутренних дел области, а в двадцать тридцать на телеэкраны города вышел экстренный выпуск передачи «Криминальный репортаж».
      Весь город обсуждал это событие. Узнав о том, что Демиурга задержали во время неудавшегося покушения на Троицкого, горожане на все лады ругали милицию, допустившую это покушение, сочувствовали опять ни за что пострадавшему Романову и завидовали удаче Малявина, стараниями которого, как многие посчитали после просмотра его передачи, удалось поймать Демиурга.
      О том, что Троицкий лидирует на губернаторских выборах, люди говорили вскользь, как о событии хотя и, несомненно, важном, но не имеющим ни к кому из них прямого отношения.
 
       17 марта

       Из сообщения РИА «Новости»:
       Во втором туре голосования на выборах губернатора области, по предварительным данным, победу одержал Евгений Троицкий. По данным областной избирательной комиссии, в голосовании приняло участие 53,41 процента избирателей (в первом туре – 31,54 процента). По предварительным оценкам, Троицкий набрал 40,09 процента голосов избирателей (в первом туре – 15,25 процентов), принявших участие в голосовании, его соперник – Егор Рева – 35,27 процента (в первом туре – 31,03 процента). Против всех кандидатов проголосовало 23,53 процента (в первом туре – 27,01 процент). Напомним, что согласно 98 статье Избирательного кодекса, по итогам повторного голосования избранным считается кандидат, получивший большее число голосов избирателей, вне зависимости от количества проголосовавших. Результаты второго тура выборов губернатора планируется подвести 18 марта. 22 марта, после инаугурации, победившему кандидату будет вручено удостоверение губернатора области.

      Весь следующий после ранения день Романов принимал у себя многочисленных гостей. Полулежа на диване, он слабым взмахом руки отвечал на приветствия-прощания входивших-выходивших людей, согласно кивал, если кто-нибудь начинал вести речь о том, как ему, Василию, должно быть больно сейчас, и, в очередной раз демонстрируя вновь прибывшим перебинтованную грудь, на которую, по его словам, наложено более двадцати швов, снова и снова рассказывал про то, как они с Никитой Малявиным ловили Демиурга.
      Наконец ему надоело говорить об одном и том же. Услышав, как кто-то из гостей загремел на кухне бутылками, сел, превозмогая боль, на диван и потребовал водки. Выпил полный стакан, занюхал ее рукавом рубашки и, сделав удивленное лицо, спросил: почему никто не пьет за его изрядно пошатнувшееся здоровье.
      Гости тоже сделали удивленные лица. Извинились за недогадливость и бросились накрывать на стол.
      Веселье было в самом разгаре, когда Романову позвонил Юрий Троицкий – младший брат и ближайший помощник Евгения Троицкого. Сказал, что через час к нему с неофициальным визитом пожалует лично новый губернатор области, и попросил в целях безопасности освободить квартиру от гостей, если, конечно, таковые имеются.
      Квартиру от гостей хоть и не без труда, но освободили. Никита Малявин закрыл дверь за последним из них, самым пьяным, требующим, чтобы Василий до конца выслушал историю его жизни, а потом в стихах описал ее, подобно тому, как Пушкин описал жизнь Онегина, и больше до прибытия будущего губернатора никому ее не открывал.
      Сопровождаемый начальником Главного управления внутренних дел генерал-майором Кравчуком, Евгений Троицкий явился точно в назначенное время. Поблагодарив Романова за помощь, оказанную при задержании особо опасного преступника, будущий губернатор преподнес ему в подарок кинжал в деревянном футляре, а генерал – фрукты и бутылку украинской горилки.
      Кинжал – Малявин попробовал ногтем его лезвие – оказался острым, а горилка крепкой.
      Выпив рюмку, Романов, уже нетрезвый и оттого пребывающий в приподнятом настроении, окончательно захмелел. А захмелев и выпив еще одну предложенную генералом рюмку, почувствовал себя на вершине блаженства.
      «Мог ли я, – думал он, с наслаждением слушая Кравчука, рассказывающего о целебных свойствах горилки, – еще месяц назад мечтать о том, чтобы самые уважаемые в городе люди: большие начальники, удачливые бизнесмены, губернаторы и прочие генералы, почитали за честь выпить со мной?»
      Ответив себе: нет, не мог, Романов рассмеялся.
      – Ну вот, – вслед за ним рассмеялся и Кравчук, – наш раненый, кажется, выздоравливает!
      – Давайте-давайте, поправляйтесь! – Троицкий ласково похлопал Романова по колену. – У нас с вами впереди много дел. Пирата еще надо поймать.
      – А что? – Романов с вызовом оглядел присутствующих. – И поймаем! Я всю эту маньяцкую нечисть, Евгений Борисович, дайте срок, как тараканов выведу! Только скажите!
      Пока генерал, посмеиваясь над хозяином, резал фрукты, Евгений Троицкий завел разговор о киллере, нанятым Пиратом. Спросил Романова: действительно ли он видел его.
      Романов сперва хотел сказать: нет, не видел. Но потом решил, что так категорично говорить, пожалуй, нельзя, поскольку кое-что увидеть ему все-таки удалось.
      – Было дело, – уклончиво ответил он.
      – А опознать в случае чего сможете? – продолжал допытываться Троицкий.
      Романов рассмеялся:
      – А приводите!
      В эту минуту в комнате зазвучала мелодия песни из кинофильма «Следствие ведут знатоки». Кравчук вынул из кармана мобильный телефон и, попросив извинение у присутствующих, приложил его к уху. Музыка умолкла.
      Сначала лицо генерала выражало нетерпение. Но по мере того, как до него доходил смысл услышанного, нетерпение сменилось раздражением, раздражение злостью, а злость озабоченностью и недовольством.
      Приказав тому, кто звонил, постоянно держать его в курсе дела, Кравчук убрал телефон в карман пиджака и, обращаясь к Троицкому, сказал о том, что Александр Мартынов, больше известный, как Демиург, только что сбежал из-под ареста.
      Троицкий и Малявин вскочили на ноги.
      – Как?! – воскликнул Троицкий. – Как такое могло произойти?
      Кравчук виновато развел руками. Помолчал несколько секунд и посоветовал Романову уехать куда-нибудь недельки на две – полечиться.
      – Зачем? – удивился тот.
      – Ну, как… Демиурга мы взяли после вашего вмешательства, абсолютно, кстати говоря, ненужного. И как он теперь поведет себя, лично я предугадать не берусь.
      Малявин тут же возразил генералу. Сказал, что он, как бывший начальник Мартынова, хорошо знает своего подчиненного, и потому может смело утверждать: Мартынов хоть и сошел с ума, гад, но не настолько, чтобы после побега продолжать оставаться в городе.
      Кравчук не стал спорить. Пожал плечами: дескать, я вас предупредил, а уж вы там сами решайте, как быть, и, не зная чем заняться, принялся задумчиво постукивать снятым с пальца обручальным кольцом по краю рюмки.
      Троицкому, глядя на генерала, тоже стало скучно. Он отвернулся в сторону окна, где минутой ранее зажглись уличные фонари, и подумал о том, что делать им здесь, кажется, действительно нечего – подарки вручены, нужные слова сказаны, горилка и та выпита до дна.
      Поправив пиджак, он протянул Романову руку и еще раз пожелал скорейшего выздоровления.
      – А мы, Василий Сергеевич, с вашего позволения, пожалуй, пойдем… Поздно уже, да и вам следует отдохнуть.
      – Да, – вставая с кресла, поддакнул Кравчук. – Ложитесь-ка, батенька, спать. А завтра, как проснетесь, уезжайте. Не зря в таких случаях говорят: береженого Бог бережет!
      Романов возражать не стал. Он крепко пожал гостям руки и пообещал уже завтра утром спрятаться так, что его не то что Демиург – да что там Демиург! – родная жена, не получившая за прошлый месяц положенных алиментов, фиг где найдет.
      Троицкий улыбнулся. Погрозил ему пальцем и первым вышел за порог.
      В этот же вечер Романову позвонил Павел Валерьевич Басинский – обозреватель «Литературной газеты». Похвалив за работу над альбомом Харякина «Убейте прохожего!», он выказал желание встретиться с ним, обсудить кое-какие совместные проекты тет-а-тет. Сказал, что готов взять командировку и приехать в любое удобное для него время.
      Романов подумал, что удобнее всего было встретиться с ним прямо сейчас, когда гости уже ушли, а водка и настроение поговорить с хорошим человеком еще остались. Но вспомнил, что путь из Москвы неблизкий, особенно если этот путь – железнодорожный, и решил не торопить человека – назначил ему встречу в ближайшую среду на двенадцать часов дня.
 
       19 марта

       Из сообщения РИА «Новости»:
       В субботу в здании областной администрации состоится инаугурация губернатора области Евгения Троицкого. На инаугурацию приглашены полномочный представитель Президента РФ в федеральном округе, представители президентской администрации, члены Совета Федерации и Госдумы Федерального Собрания РФ, депутаты законодательного собрания области, главы муниципальных образований, представители деловых кругов и деятели искусств.

      В среду девятнадцатого марта, как всегда среди ночи, к Романову приехал его родной дядя – Виктор Романов.
      Скинув на пол тяжелый тулуп, он сразу потащил племянника на кухню. Выложил на стол из баула гостинцы: черную икру в трехлитровой банке, питьевой спирт в бутылке, и потребовал стаканы. Выпив сам, заставил выпить племянника.
      Спросил: как жизнь.
      Романов почесал повязку под рубашкой и сказал: хорошо, вот только спать очень хочется.
      – Как жена с ребенком? У тебя ведь, кажется, сын? А где они, кстати говоря, почему не встречают?
      Вместо ответа Романов глубоко вздохнул и посетовал на то, что давно его, дяди Вити, не было в городе.
      Дядя Витя согласился: давно.
      – А ты, я так понимаю, развелся, дурак? Да? Ну, давай рассказывай.
      Василий Романов пожал плечами: дескать, о чем тут рассказывать.
      – О том, что однажды утром жена проснулась, посмотрела на меня и увидела, что спит не с тем, за кого выходила замуж?… Так не с этого надо начинать.
      – А ты начни с чего надо.
      Романов взял протянутый дядей Витей стакан со спиртом и начал рассказ с того, что в самом начале перестройки открыл с друзьями первое в городе кооперативное кафе. Что, разбогатев, возомнил себя чуть ли не равным Богу и женился, как ему казалось тогда, на настоящей богине… В то время как москвичи-дьяволы уже перекупили конкурирующую с ним фирму и вложили в нее первый, и далеко не последний миллион.
      Романов рассказывал долго. Запивая спиртом неприятные моменты, из которых, как сам считал, была соткана его жизнь, он вместе с дядей заново год за годом переживал ее. Вспоминал поражения и неудачи, подстерегающие его всякий раз, когда он ставил перед собой высокие цели, и не переставал удивляться тому, что всё, о чем рассказывал, происходило не с тысячью таких горемык, как он, а с ним одним.
      – Неужели всё это было только со мной? А, дядь Вить? Поверить страшно.
      В ответ дядя Витя, едва не опрокинув лбом тарелку с огурцами, уронил голову на стол.
      Василий Романов обиженно надул губы. Посмотрел в сторону окна, откуда сквозь тонкую зеленую занавеску пробивалось яркое солнце, и перевел взгляд на часы, стрелки которых у него на глазах сомкнулись на цифре двенадцать. Взял в руки бутылку и выплеснул остатки спирта себе в стакан.
      Перед тем как выпить, вспомнил о дяде. Подумал: вот дядя Витя проснется и обязательно попросит у него, племянничка, опохмелиться.
      «И что я ему, спрашивается, дам?»
      Опустив голову, Романов внимательно осмотрел бутылки под столом. Не найдя ни одной не пустой, ужаснулся оттого, что он – сорокатрехлетний мужчина – дожил до седин, а ничего, кроме переполнявшей его душу любви и нежности к родным людям, нажить не сумел.
      Решив, что такому не бывать, что он вывернется наизнанку, но даст дяде всё, что положено отдавать мужчине в его возрасте, снял с дверной ручки полиэтиленовый пакет с фотографиями Пугачевой на одной стороне и Киркорова на другой, оделся и погнал себя в магазин.
      Ночью ударил мороз. Ветви деревьев осеребрились инеем, а тротуары, еще накануне по щиколотку залитые талой водой, покрылись толстым слоем льда.
      Выйдя из подъезда и ступив на тротуар, Романов поскользнулся. Не обращая внимания на презрительные смешки прохожих, поднялся и направился дальше. Перешел двор и на краю детской площадки упал снова. Лежа на спине, вспомнил о том, что, кажется, забыл закрыть за собой входную дверь и подумал вернуться. Однако, едва встав на ноги, осудил себя за малодушие и упрямо двинулся вперед.
      – Наизнанку вывернусь! – шептал себе. – В лепешку расшибусь на этом скользком льду, будь он неладен, а приехавшего дядю Витю встречу как положено!
      Сколько Романов помнил: дядя Витя приезжал всегда ночью. То с юга, где он возводил Нурекскую ГЭС, то с севера, где в Уренгое добывал нефть, а потом тянул магистральный нефтепровод к Ужгороду, то с Дальнего Востока, где последние годы мыл золото на маломырских приисках. Мама Василия Романова – Екатерина Львовна – за глаза называла его, своего деверя, шабашником, а отец – Сергей Петрович – в глаза бродягой. Дядя Витя не обижался. Он вообще редко когда сердился на родственников. Но уж если обижался, то всегда всерьез и надолго. Так первую жену, без повода высмеявшую его перед друзьями, он бросил на четвертом году совместной жизни, а вторую, давшую повод усомниться в верности, на пятом месяце беременности. Потом, правда, жалел об этом, но не так часто и столь сильно, как, наверное, этого бы хотелось брошенным им женам. Жалеть о прошлом было не в его правилах. Единственное, о чем он иногда говорил с легким сожалением – это о неумении тратить деньги так, чтобы всем вокруг было весело – и тем, с кем тратил их, и тем, на чьих глазах это происходило. И если с первыми: друзьями и женщинами, особых проблем не было, то со вторыми: дальними и близкими родственниками, они регулярно возникали. Многие, в том числе родители Василия, несмотря на всю любовь к Виктору, не то что веселиться с ним – смотреть на то, как он каждый вечер спускал в ресторанах бешеные в их представлении деньги, без валерьянки не могли. А вот Василий мог, благодаря чему в лице родного дяди обрел друга и учителя на долгие годы. Друг и учитель, по его собственному признанию, хоть академий и не кончал, но обучить племянника кое-чему сумел. Так первую сигарету, первый стакан водки и первую женщину – толстушку Розу – Василий вместе с советом не робеть получил именно из его добрых рук.
      «Так неужели после всего того, что мне дал дядя Витя, я не дойду до магазина? – продолжал подгонять себя воспоминаниями Романов. – Да я наизнанку вывернусь, в лепешку расшибусь на этом скользком льду, будь он неладен, а встречу организую, как положено!»
      Романов дошел. Но, даже купив водки и благополучно донеся ее до дома, организовывать встречу «как положено» не смог.
      Дверь в квартиру, как он и предполагал, оказалась не заперта. В прихожей рядом с вешалкой валялся овчинный тулуп, в коридоре, между прихожей и кухней – шарф и рыжая мохнатая шапка.
      Войдя на кухню, Романов огляделся. Всё здесь на первый взгляд было так, как и час назад, когда он вышел из дома – сквозь зеленую занавеску пробивалось солнце, часы методично отсчитывали время, дядя Витя, уткнувшись лицом в стол, казалось, по-прежнему спал.
      Но было кое-что новое в этой обстановке – на голове дяди Вити возле темечка зияла маленькая, меньше пятикопеечной монетки, дырочка, залитая кровью.
 
       20 марта

       Из газеты «Губернские ведомости»:
       «Финал выборов губернатора области сопровождается увольнениями и приемом на работу новых сотрудников правительства. Те, кто открыто поддерживал Егора Реву, уходят вслед за своим патроном, скрывшимся у себя на даче в Мыскино. Моральную и юридическую оценку их деятельности даст время и, хотелось бы надеяться, прокуратура».

      – Ты не поверишь, Никита, но он всегда приезжал только ночью. Где бы ни работал – на севере, где качал нефть, на юге, на Дальнем Востоке… Правда, удивительно?
      – На юге-то что он делал?
      – Нурекскую ГЭС строил в Таджикистане… Да! И еще он всегда приезжал с подарками. Никого не забывал: ни теток, ни братьев, ни нас, племянников. И ни какие-нибудь там безделушки дарил, вроде значков, а всегда что-нибудь серьезное, дорогое. Мне так, например, ботинки из натуральной оленьей кожи однажды привез. А маме – настоящие чуни.
      – Молодец, что тут скажешь.
      – Да. Он по тем временам богатым был. И вот еще одна интересная подробность… Никто в нашей родне не знал, сколько у него денег! Даже приблизительно. А всех это, помню, ужас как интересовало!
      – Так спросили бы.
      – Спрашивали. Но дядя Витя не говорил. Скрытный он был – ни в душу, ни в карман к себе никого не впускал.
      – Понятно… А семья у него где?
      Романов отрицательно покачал головой. Сказал, что семьи у него нет.
      – Остался, правда, ребенок после второго брака, но дядя Витя его своим не признал и ни разу с ним не встречался.
      Никита Малявин встал с кресла. Сцепив руки над головой, потянулся. Спросил Романова: знает ли он о том, что объявился Пират.
      Романов ответил: нет.
      – Так вот, знай: объявился. Зашел вчера утром на гостевую харякинского сайта и сообщил о том, что в знак солидарности с Демиургом открыл кингстоны единственного оставшегося у него корабля. Иными словами, самолично потопил его.
      – Зачем? – поднял голову Романов.
      – А кто его, маньяка, знает? – зевнул Малявин. – Вроде бы хочет, чтобы все у них с братом-Демиургом было одинаково.
      Романов сказал, что это его теперь не интересует.
      – А убийство твоего дяди тебя тоже не интересует? – спросил Малявин. – А тебе вообще не кажется странным, что кто-то зашел в незапертую дверь, застрелил спящего человека, даже не повернув ему голову, чтобы заглянуть в лицо, и, ничего не тронув, удалился.
      Романов сказал: нет, не кажется. Вспомнил, как прошлым летом какие-то подростки во дворе их дома, поґходя, раздавили котенка, с которым играла семилетняя соседская девочка. И как потом эта девочка долго пытала маму, все спрашивала ее: кто те мальчики, что убили котенка, и по какой причине они это сделали.
      – Так и тут. Что толку задаваться вопросами: кто и за что? Да может, ни за что, просто так! Увидели открытую дверь, зашли, застрелили из случайно завалявшегося в кармане пистолета с глушителем и вышли… В общем, пусть этим делом милиция занимается, я не могу.
      Малявин спросил Романова: знает ли он, где, в каком месте, находится последний корабль Пирата, потопленный им самим.
      – И знать не хочу, – ответил Романов. – Так мне всё это опротивело! Слов нет!
      – На поле З6-З7.
      – А где это?
      – На месте твоего дома. Вернее, твой дом стоит на этом месте.
      Романов привстал с дивана, на котором сидел.
      – Ты что, – спросил он, – хочешь сказать, что…
      Никита не дал ему договорить. Сказал, что кроме него, Василия, других известных людей, соответствующих уровню потопленного двухпалубного корабля, здесь, в его доме, нет.
      – Ты хочешь сказать, – повторил вопрос Романов, – что дядю Витю убили по ошибке? Перепутали? А хотели меня?!
      – И еще, – продолжил Малявин. – Экспертиза показала, что твой дядя был застрелен из оружия, которым были застрелены Жихарь, сторож дядя Федя, Александр Пантелеев, прокурор Меланин.
      – Так, значит, все-таки Пират! – опустился на диван Романов. – Что же мне так не везет-то, господи?
      – Это уж точно, – притворно вздохнул Малявин. – Умеешь ты привлечь к себе внимание маньяков… Тут как бы теперь Демиург с Пиратом не рассорились из-за тебя! Вот еще что!
      Романов попросил Никиту заткнуться – не мешать думать о том, как ему от ножа одного маньяка спастись и под пулю другого не попасть.
      Чем больше он думал об этом, тем больше путался в мотивах поступков Пирата.
      – Интересное дело, – сказал он. – Пират во всех предыдущих случаях убивал на улице, а по мою душу пришел практически на дом.
      – И что, по-твоему, в этом интересного?
      – Прежде чем подойти к моей двери, он как минимум должен был удостовериться в том, что ему никто не помешает сделать свое дело.
      – Так ему никто и не помешал!
      – Неправда! – возразил Романов. – Если бы не закончился спирт и я не отправился в магазин за водкой, ему бы помешал дядя Витя.
      – Вывод, – подхватил Малявин. – Пират, а точнее киллер, нанятый им, следил за твоей квартирой, начиная с утра. А твой дядя приехал ночью. Вот он его и просмотрел!
      Романов щелкнул языком. Сказал, что не сходится, поскольку в этом случае киллер должен был видеть его, когда он в первом часу дня выходил из дома.
      – Я тогда еще, пьяный дурак, шмякнулся на глазах всего подъезда… Нет, Никита, Пират, как пришел, сразу направился к моей двери так, словно знал, что я нахожусь один.
      В этот момент прозвучал звонок. Романов вынул из кармана мобильный телефон, посмотрел: кто звонит.
      Звонил начальник Главного управления внутренних дел генерал-майор Кравчук, решивший лично сообщить о покушении Пирата. Выразил соболезнование по поводу смерти родного дяди и поинтересовался состоянием его, Василия Сергеевича, здоровья. Услышав, что грудь хоть и побаливает, но уже не так сильно, как позавчера, когда они встречались за бутылкой горилки, еще раз посоветовал уехать куда-нибудь – полечиться.
      Поблагодарив Кравчука за заботу, Романов отключил связь. Посмотрел на дисплей телефона и увидел не замеченное ранее предупреждение об одном пропущенном звонке.
      – Не надо тебе никуда уезжать! – сказал Малявин. – Мартынов сам давно уехал!
      Романов в ответ выругался. Сказал, что пропустил звонок Басинского.
      – Кто это? – спросил Малявин.
      – Обозреватель «Литературной газеты». Мы с ним договаривались встретиться вчера… А, кстати, чего это он не приехал, как обещал?
      Романов несколько раз щелкнул по кнопкам телефона. Найдя дату и время пропущенного звонка, удивленно почесал затылок.
      – Две тысячи третий год, март, девятнадцатое, двенадцать часов одиннадцать минут.
      Со словами: «ну-ка, ну-ка», Малявин встал с кресла и подошел к Романову, желая убедиться в том, что время звонка соответствует примерному времени убийства дяди Вити.
      – Чего ну-ка? Чего ну-ка? – спрятал телефон за спину Романов. – Павел Басинский – известный критик! Лауреат антибукеровской премии! Его вся литературная Москва знает!
      – А я чего? – приложил ладонь к груди Малявин. – Я тоже ничего! Я только хотел обратить твое внимание на то, что этот самый Басинский обещался прийти, а не пришел. А может, и пришел, да только никто из оставшихся в живых его не видел!
      Романов махнул на Малявина рукой. Сказал, что прямо сейчас позвонит критику, и всё выяснит.
      Однако дозвониться до Басинского удалось не сразу.
      Услышав в телефонной трубке женский голос, вежливо сообщивший о том, что абонент недоступен, Романов встал с дивана и вышел из комнаты. Вернулся, держа в руках номер «Литературной газеты». Нашел в конце последней полосы телефон отдела литературы и позвонил по нему. Спросил Павла Валерьевича.
      То, что с Павлом Валерьевичем у Василия Сергеевича возникнут проблемы, Малявин понял сразу после того, как первый из них долгое время не мог взять в толк, кто такой поэт Романов и что ему от него надо. А после того, как Басинский вместо ответа на укоризненный вопрос Василия Сергеевича: почему он, Павел Валерьевич, все еще в Москве, бросил трубку, понял, что не ошибся – проблемы у Василия Сергеевича, как и предполагал, действительно возникли.
      Услышав гудки, Романов отключил телефон. Первые секунды после разговора с Москвой он был настолько поражен вскрывшимся обманом, что даже не почувствовал разочарования оттого, что никто из обозревателей «Литературной газеты» по-прежнему не знает о его существовании.
      Тихо спросил Малявина: понятно ли ему теперь, откуда киллеру Пирата стало известно о том, что он, Василий, вчера днем должен был находиться дома.
      Малявин ответил: нет.
      – От меня! – ткнул пальцем себя в грудь Романов. – Это я сказал, когда ему прийти.
      – Так значит, это все-таки не Басинский тебе звонил?
      – Нет. Это Пират или его киллер, что в общем-то одно и то же, позвонил мне от имени Басинского и договорился встретиться в среду в двенадцать. Ну а так как встречи с важными московскими гостями, приехавшими за сотни верст по делам, не предполагают наличие посторонних, он и не сомневался в том, что в обговоренное время я буду дома один.
      – Логично, – согласился Малявин. – Но тогда Пират сильно рисковал, звоня тебе на сотовый, где есть функция автоматического определителя номера.
      Романов пожал плечами. Сказал, что не знает: рисковал Пират или нет, но после того как его городской телефон отключили за неуплату, связаться с ним иначе было нельзя.
      – А, кроме того, у меня есть предчувствие, что хозяина телефона, с которого звонил лже-Басинский, найти не удастся.
      – А давай проверим! – предложил Малявин.
      Чтобы проверить: так это или нет, он позвонил Диме Палычу – одному из своих многочисленных приятелей в ГУВД. Продиктовал номер телефона и попросил как можно быстрее пробить его.
      Не прошло и пяти минут, как от Димы Палыча был получен ответ – номер, который сообщил Никита, зарегистрирован на имя Юрия Борисовича Троицкого, младшего брата и ближайшего помощника будущего губернатора области.
      Услышав об этом, Романов и Малявин потеряли дар речи. Они некоторое время внимательно смотрели друг на друга, не в силах вымолвить слово, готовое горошинкой сорваться с их губ, и, казалось, вели друг с другом нескончаемый немой диалог.
      «Мы что, Вася, сошли с ума?»
      «Похоже на то».
      «А может, это не мы, а…»
      «Нет, нет! Уж лучше пусть мы!»
      «А как же факты?»
      «А что факты? Факты – дрянь, нужны доказательства».
      «Доказательств нет».
      «Это плохо».
      «Зато есть факты».
      «Боюсь, с этими фактами нас первый встречный прокурор засадит в ближайшую психушку!»
      «Да… И правильно, скажу тебе, Вася, сделает. Потому что мы и впрямь сошли с ума, если подумали о том, что…»
      Никита проглотил комок в горле. Тихо спросил: означает ли это то, что они сумасшедшие, а Юрий Троицкий – Пират.
      Романов ответил: нет.
      – Он киллер. А Пиратом является…
      – Губернатор? – сорвалось с губ Малявина слово, которое они боялись произнести вслух.
      – Да.
      – Это точно?
      – Я думаю: точно.
      – Значит, говоришь, губернатор… – задумчиво покачал головой Малявин. – С ума сойти!

* * *

      Вспоминая о том, когда и с чего началась история, окончание которой оказалось не менее драматичным, но куда более неожиданным, чем ее продолжение, Романов с Малявиным вышли со двора романовского дома и направились к Дворцу культуры энергетиков.
      – Всё началось с того, – сказал Романов, – что в двадцатых числах февраля рейтинг кандидата в губернаторы Евгения Троицкого упал до отметки плинтуса. Именно тогда Пират заявил о своем желании сыграть в морской бой с Демиургом. Двадцать второго он отыграл банкира Бокарева, а двадцать четвертого одним выстрелом в Барыкина поразил сразу две цели, ради которых собственно и затеял эту игру: устранил главного конкурента и получил часть его электората. Потом он отыграл нищенку бабу Валю и Слуцкого. Это, так сказать, обязательная программа, которую он вынужден исполнить, дабы соблюсти видимость честной игры. А затем у него начались проблемы… После ареста киллера возникла реальная опасность того, что киллер может расколоться и вывести следствие на посредника Жихаря, нанявшего его по заказу Троицких, а тот в свою очередь тоже мог расколоться и вывести на самих Троицких. И тогда Жихаря пришлось убрать. И сделал это, я считаю, не кто иной, как младший брат Юрий…
      – Бывший десантник, между прочим.
      – …поскольку найти еще одного профессионального киллера они, видимо, не смогли.
      – Ну не так это, знаешь ли, просто сделать за пару дней!
      – Перед вторым туром голосования младший брат, Юрий, убил трех русских прохожих, а старший, Евгений, посредством Интернета и при помощи Патриота, которым, как мне кажется, является кто-то из Троицких, сначала разжег националистические настроения в обществе, а затем возглавил молодежное движение протеста против дискриминации русских.
      – Которое привело его прямиком в кресло губернатора!
      – Да. Но тут возникла еще одна проблема, вторая… В газетах написали, что поэт Романов видел убийцу Пантелеева. Евгений Троицкий решил лично проверить, так ли это. Он пришел ко мне в гости и напрямую спросил об этом.
      – А ты, идиот, – Малявин снова перебил Романова, – вместо того, чтобы честно признаться в том, что ни фига не видел, понты перед губернатором начал крутить! Дескать, приведите ко мне Пирата, а уж я там разберусь!
      Романов сказал, что не виноват в случившемся – всё получилось само собой.
      – Зато я этим вынудил Троицких пойти ва-банк! Они решили, что я действительно видел Юрия Троицкого на месте убийства Пантелеева, и надумали отыграть меня… Но как это сделать, если я в разговоре с Евгением Троицким пообещал спрятаться так, что даже жена, не получившая положенных алиментов за прошлый месяц, меня не найдет?
      – И для этого они решили воспользоваться опытом Демиурга! – подхватил Малявин. – Василий Романов, как они уже знали, мужичишка хоть и не глупый, но уж очень падкий на внимание издателей. Тут он совершенно теряет разум! То он, забыв об опасности, мчится к главному редактору Январскому, когда в окрестностях орудует Демиург, то, забыв об осторожности, назначает встречу московскому критику, как будто тому у себя дома критиковать некого… А кстати, как ты объяснишь то, ради чего Юрий Троицкий пошел на риск, позвонив тебе на сотовый телефон с автоматическим определителем номера?
      Романов пренебрежительно махнул рукой. Сказал, что никакого риска не было. Во-первых, объяснил он, если бы покушение удалось, то никому бы и в голову не пришло связать поступившие на его телефон звонки с Пиратом, поскольку Пират ни одной из своих жертв до этого не звонил. А во-вторых: ничего удивительного в звонке Троицких нет, поскольку Троицкие хоть и с другого телефона, но уже звонили ему раньше, чему, кстати говоря, генерал Кравчук был личным свидетелем.
      – Риск мог возникнуть только в том случае, если бы меня не удалось убить. Но этот пессимистичный вариант они, похоже, даже не рассматривали.
      Романов и Малявин не заметили, как за разговорами дошли до Дворца культуры энергетиков, где находился предвыборный штаб Евгения Троицкого.
      Романов остановился. Спросил Никиту: уверен ли он в том, что они правильно поступают, желая запугать будущего губернатора.
      – Нет, не уверен! – ответил Малявин. – Но что посоветуешь делать, если в субботу после инаугурации пугать его будет также бессмысленно, как и жаловаться на него? Только сейчас, когда он еще относительно слаб, можно попробовать что-то сделать!.. Ну не смотреть же, в самом деле, на то, как маньяк у нас на глазах становится губернатором!
      Романов согласился: смотреть на то, как маньяк становится символом государственной власти, действительно тяжело. Спросил: может, стоит придумать еще что-нибудь.
      Малявин спросил: есть ли у него, Васи, другие предложения.
      Романов честно признался: других предложений у него, к сожалению, нет.
      – Ну, так чего тогда напрасно воздух сотрясать? Давай, – Малявин толкнул Романова в спину. – Шевели ногами! У него очко тоже не железное, авось внемлет голосу разума!

* * *

      Прежде чем впустить к Евгению Троицкому, Романова с Малявиным тщательно обыскали. Светловолосый мужчина лет тридцати пяти, одетый в строгий черный костюм, ощупал их, начиная с рукавов поднятых рук и заканчивая низом брюк. Провел в той же последовательности прибором, как прокомментировал Никита, способным обнаружить подслушивающие устройства, и только после этого разрешил войти в кабинет будущего губернатора.
      Евгений Троицкий сидел в небольшой комнате за офисным столом и быстро писал. Не поднимая головы, кивнул в сторону стульев.
      Не успел Никита раскрыть рот и произнести заранее заготовленную фразу о том, что ему доподлинно известно имя Пирата, как в кабинет вошла секретарь – симпатичная девушка в короткой юбке. Сказала Евгению Борисовичу о том, что ему звонят из Москвы.
      Поблагодарив секретаря, Троицкий взял трубку стоящего на столе телефона.
      Разговор между ним и тем, кто звонил, шел, как Романов понял из обрывочных фраз, о создании новой политической партии под названием «Фронт освобождения России». Получив краткий отчет о делах, Троицкий выразил недовольство по поводу задержки регистрации учредительных документов, выслушал объяснение причин, из-за которых произошла задержка, и пообещал втрое увеличить финансирование проекта сразу после того, как в банке «Народное доверие» вступит в должность новый председатель совета директоров.
      Положил трубку на рычаг телефона и вопросительно посмотрел на Романова.
      Романов посмотрел на Малявина, а Малявин, глядя Троицкому в глаза, сказал о том, что знает, кто такой Пират.
      – И что? – спросил Троицкий.
      Не ожидая подобной реакции, Малявин смешался. Промямлил что-то по поводу того, что ему, Евгению Борисовичу, как человеку заинтересованному, должно быть интересно знать о том, кто это.
      – Ну, хорошо, – согласился Евгений Борисович. – И кто же это, по-вашему?
      – По-нашему, это – вы!
      Романов подумал, что Троицкий сейчас выгонит их. Однако тот не только не рассердился, услышав обвинение в свой адрес, наоборот, повел себя так, словно ему было приятно узнать о том, что наконец-то нашелся человек, который догадался об этом сам.
      Он улыбнулся и спросил: есть ли у них доказательства.
      Малявин, не долго думая, ответил: есть.
      – Вася… то есть, Василий Сергеевич Романов, как вы знаете, один из самых уважаемых в городе людей, видел, как ваш брат убивал Пантелеева. И не только видел, но даже готов подтвердить это в суде!
      Троицкий откинулся на спинку стула. Задумчиво пожевал нижнюю губу и, выразив сомнение по поводу того, что брат Юрка способен на подобное изуверство, пообещал непременно спросить его об этом, как только тот вернется из отпуска.
      – А разве ваш брат уехал? – удивился Романов.
      – Да, вчера утром. Кажется, в Австрию… Или в Австралию, точно не помню.
      – А кто тогда, простите, нас только что обыскивал? – усмехнулся Малявин. – Скажете, его двойник?
      Троицкий поморщился. Попросил Никиту Ивановича не быть столь мелочным в датах.
      – Ну, какая разница, когда он уехал – вчера утром или сегодня вечером! Главное, что его уже практически здесь нет! Понятно?
      Малявин согласно кивнул: дескать, куда уж понятней.
      – Следы заметаете?
      – Еще доказательства есть?
      Малявин ответил: доказательства есть, но говорить о том, какие именно, он будет теперь только в зале суда и в присутствии прокурора.
      Троицкий перестал улыбаться. Спросил: чего они хотят, чего добиваются.
      Почувствовав, что цель близка, Малявин сделал последний шаг – потребовал, чтобы он, Троицкий, немедленно отказался от должности губернатора.
      – И тогда я не стану предавать огласке информацию о том, кем вы являетесь на самом деле.
      – А кем я являюсь на самом деле? – тихо спросил Троицкий. – Скажете, маньяком? Не надо… То, что я сделал, это, поверьте мне, детские шалости по сравнению с тем, что творят губернаторы у себя на местах. И никто их, между прочим, за это маньяками не считает… И потом, что я, собственно, совершил? Убил проворовавшегося банкира? Сто раз продавшегося политика? Неправедного прокурора, бомжиху, еврея, трех бездельников и одного уголовника?
      Романов сказал, что еще он убил его дядю – великого труженика – Виктора Романова.
      – Ах, да! – воскликнул Троицкий. – Извините, совсем забыл. Но вы же знаете: мы не хотели его убивать. Да я бы и это отребье, скажу вам честно, пока не стал трогать, если бы не возложенная на меня миссия! Я понимаю, понимаю, – произнес он, не дав перебить себя Малявину, уже открывшему рот, чтобы рассмеяться ему в лицо, – вы, наверное, думаете, что я сошел с ума на фоне мании величия? Нет, уверяю вас: это не так! Если я чем-то и страдаю, так это излишним здравомыслием… Так, например, я был готов к вашему приходу и даже заготовил несколько тезисов для разговора. Вот! – Троицкий помахал в воздухе листком бумаги. – Здесь написано, чтобы я, цитирую, был сдержанным и не давал Романову повода вывести меня из равновесия. Постарался выяснить, что еще, кроме убийства Пантелеева и трюка с Басинским, он может инкриминировать мне. Расположил его к себе – если получится, а если нет, то…
      Оборвав себя на слове, Троицкий положил листок на стол. Сказал, что в конце последней фразы у него пока стоит длинное многоточие, и оттого, какое решение они примут в конце разговора, зависит ее окончательный вид.
      – Как видите, я с вами предельно откровенен.
      – То есть перед тем, как запугать нас, – решил уточнить Малявин, – вы перешли к третьему пункту программы – расположить?
      Троицкий рассмеялся. Сказал, что первый пункт – быть сдержанным, он уже выполнил: в данную минуту он совершенно спокоен. Второй – что еще, кроме убийства Пантелеева и трюка с Басинским, они могут инкриминировать ему, тоже: ничего инкриминировать они не могут.
      – Так что остался третий пункт – расположить вас к себе. И еще, возможно, четвертый – перетянуть на свою сторону.
      – Простите, – вмешался в разговор Романов. – А кто на другой от вас стороне, можно узнать?
      – А вы не догадываетесь?
      – Евреи? – предположил Романов.
      Троицкий поморщился. Сказал, что ему, Василию Сергеевичу, грешно думать о нем плохо – он не ксенофоб.
      – Нет, Василий Сергеевич, не евреи, или, точнее сказать, не они одни. На противоположной от меня стороне – противники сильной России! Ее записные враги и те, для кого выражение «сильная Россия» является пустым звуком: казнокрады, правозащитники, наркоманы, алкоголики, маргиналы… Этот список можно продолжать долго – у слабого, как вы знаете, врагов много!
      – Вряд ли тех, кого вы перечислили, можно называть врагами России, – возразил Романов.
      – Ошибаетесь! – воскликнул Троицкий. – Не только можно, но и нужно! Вы только посмотрите, что происходит вокруг и внутри нас! С запада давят европейцы, с юга – американцы, с востока – китайцы. Изнутри Россию раздирают олигархи, сплошь, заметьте, евреи, и национальные, а точнее, националистические элиты! Так как, скажите на милость, можно противостоять им, если одни из нас открыто торгуют государственными интересами, другие с пеной у рта защищают людей от государства и пальцем не пошевелят для того, чтобы защитить государство от людей, а третьи – за дозу, за рюмку, за возможность каждый день спать до обеда, не задумываясь, пойдут на любое предательство!
      Троицкий сорвался с места. Выбежал из-за стола и сказал, что каждый здравомыслящий и честный человек ныне обязан признать: Россия, расколотая демократами, находится на грани развала.
      – Вот вы, Никита Иванович, – он ткнул пальцем в грудь Малявина, – неужели станете оспаривать сей факт?
      Малявин сказал, что он лично никому ничего не обязан, но если ничего не изменится, Россию действительно когда-нибудь постигнет печальная участь Советского Союза.
      – А вы? – обратился к Романову.
      Романов сказал, что солидарен с Никитой.
      – А что вы готовы сделать для того, чтобы не допустить раскола? – спросил Троицкий.
      Малявин ответил: ничего такого, что могло бы реально повлиять на интеграционные процессы.
      Романов вместо ответа молча пожал плечами.
      – А почему бы вам, – предложил Троицкий, – как истинным патриотам, не примерить на себе кольчужку Пожарского и не призвать народ объединиться вокруг великой цели – спасения России!.. Что? – обвел взглядом Романова с Малявиным. – Кишка тонка? Или лень? Да нет, господа, вам не лень. Вы просто боитесь показаться смешными! Боитесь, что ваши хорошие знакомые расскажут другим вашим хорошим знакомым о том, как над вами глумилась толпа идиотов… Так с какой стати вы хотели высмеять меня, когда я сказал, что на меня возложена миссия стать человеком, который объединит и возглавит таких, как вы: честных, правильных, но трусливых и безынициативных!
      Романов сказал, что Россию, конечно, можно спасти, уничтожив тех, кто не хочет объединяться вокруг великой цели, но вряд ли это будет та Россия, о которой они думают.
      – Да не хочу я никого уничтожать! – махнул на него рукой Троицкий. – Я хочу всего лишь прекратить унижение государства! Вот вы мне скажите: зачем мы лезем в Европу? Нас выпихивают оттуда, а мы настырно лезем. Мы что, европейцы? Чур меня, чур! Мы лучше! Мы – евразийцы! И зачем нам вступать в ВТО? Чтобы кто-то из олигархов получил возможность заработать очередной миллиард? Или взять Европарламент? Что нам там делать? Выслушивать, как русофобы прилюдно озвучивают свои детские страхи? Я бы на месте президента выслал туда всех наших правозащитников, чтобы те потешили себя рассказами о том, какая Россия дикая страна! Порядка нет у нас, вот что! И понимания того, что национальное самосознание русского человека уже не такое, каким оно было в конце восьмидесятых – начале девяностых. Так, если раньше русский мальчишка готов был вырвать жвачку из зубов интуриста, то сейчас появляется всё больше тех, кому во сто крат слаще двинуть в этот рот кулаком. И не замечать этого процесса могут только слепые!
      Троицкий замолчал. Достал из кармана брюк платок и вытер испарину со лба. Сказал, что устал доказывать всем то, что он – не верблюд, и оправдываться за то, что слишком много взвалил на себя.
      – Это нам понятно, – сказал Малявин. – Но убивать-то зачем?
      Вместо ответа Троицкий рывком выдвинул кресло из-за стола. Предложил Малявину сесть в него и попробовать прийти к власти, никого не тронув. А он посмотрит: где через месяц окажется власть, а где он, угодный всем Никита Иванович.
      – Я, господин Малявин, отнюдь не человеконенавистник! Однако если на одной чаше весов лежит судьба России, а на другой – жизнь тех, кому наплевать на нее, я всегда выбираю и буду выбирать первое и плюю, и буду плевать на вторых. Понятно вам?
      Словно вспомнив о том, что его еще ждут другие дела, Троицкий посмотрел на часы. Попросив Романова с Малявиным в течение минуты определиться: на чьей они стороне, поднял с пола портфель и принялся складывать в него бумаги со стола. Не дождавшись ответа, ни через минуту, ни через две, бросил портфель на стол и сказал сухим голосом: надеяться на то, что кто-то станет доказывать причастность его брата к убийствам, приписываемым Пирату, глупо. А надеяться на то, что кому-то удастся доказать это, еще глупей.
      – В общем, – сделал он вывод, – глупо, что всё так получилось. А теперь… Пошли вон!

* * *

      Выйдя вон, Романов с Малявиным облегченно вздохнули. Перед тем как разойтись по домам, стоя у входа во дворец, они обменялись мнениями по поводу итогов прошедшей встречи и пришли к выводу о том, что если Троицкий с возложенной на него миссией справляется успешно, то свою миссию они, кажется, бесповоротно провалили.
      Малявин спросил Романова: появились ли у него какие-нибудь умные мысли после беседы с Пиратом.
      Романов, как всегда, когда сомневался в справедливости своих слов, пожал плечами. Сказал, что стать губернатором Троицкому может помешать теперь, пожалуй, только чудо.
      – А вообще-то, – добавил он, – я не удивлюсь, если Пирата еще и президентом России изберут. По крайней мере, общество, и тут я с ним согласен, созрело для этого.
      – А я, – вздохнул Малявин, – удивлюсь, если мы доживем до утра.
      Романов ахнул. Спросил: неужели он думает, что Пират пойдет на еще одно или даже два убийства.
      – А чего бы ему не пойти? – ответил Малявин. – Судя по тому, как он привык решать свои проблемы, решать по другому он, видимо, просто не умеет.
      – Так что же нам теперь делать?
      – Пока не знаю, надо думать.
      Романов тоже не знал. Он растерянно посмотрел на Троицкого, как раз в это время выходящего из дверей Дворца культуры энергетиков в компании двух мужчин, перевел взгляд на людей, беспечно разглядывающих афиши, и тихо с придыханием спросил Никиту: верит ли он в существовании справедливости.
      – На небе – да, – ответил тот. – На земле – нет.
      – Нет, говоришь… А вот это мы сейчас с тобой и увидим.
      Стараясь не привлекать к себе внимания, Романов отвел Малявина в сторону, откуда было удобнее наблюдать за Троицким. Кивнул в сторону зевак, стоящих перед расклеенными на фасаде дворца афишами, и прошептал слово, которое заставило Никиту вздрогнуть:
      – Демиург!
      Увидев Троицкого, направляющегося в сторону колонны автомобилей, состоящей из двух джипов и одной десятки ГИБДД, Мартынов отошел от афиш. Засунул руку в карман куртки и решительно направился вслед за ним. Не успел никто сообразить, для чего будущего губернатора догоняет крупный парень в сереньком кепи, как парень в сереньком кепи, резко ускорившись, выскочил из-за спин охранников и, окликнув Троицкого, ударил его ножом в бок. Упал коленями на спину Троицкого и, воздев в небо полусогнутые, сжатые в кулаки руки, прокричал, брызжа слюной:
      – Пират! Ты слышишь меня? Я все-таки отыграл его!
      В ту же секунду на Мартынова налетели охранники и невесть откуда взявшиеся милиционеры. Навалились, скрутили и бросили головой вперед в подъехавший милицейский УАЗ.
      Не успели случайные свидетели убийства перевести дух, как к Дворцу культуры энергетиков подъехала залитая грязью «Нива». Левая передняя дверца открылась, и в ту же секунду вся площадь наполнилась хриплым голосом Михаила Харякина, доносящимся из магнитолы автомобиля.
 
Убейте прохожего —
Испуганнорожего,
Убейте и сразу забудьте о том.
Он всем неприятен,
он груб, неопрятен,
он водку занюхивает рукавом!
Убейте прохожего:
Плохого, хорошего…
Какая вам разница, кто я такой?
Какая вам разница:
Я хам или пьяница,
Или ничтожный прохожий ночной?
 
      Следом за левой передней дверью открылась правая, из которой не без труда вылез хозяин голоса – Михаил Харякин.
      Одетый в пальто с чужого плеча, длинные до колен валенки с галошами, музыкант, как показалось Романову, не совсем трезвый, подошел к народу, столпившемуся вокруг трупа Троицкого, и громко поздоровался:
      – Привет, земляки!
      Ему ответили приветствием на привет. Спросили: кто он и откуда такой веселый взялся.
      Повернувшись в сторону «Нивы», Харякин развел руками, словно хотел показать сидящим в машине друзьям то, как его неласково встречают в родном городе. Похлопал по плечу того, кто назвал его веселым, и сказал, что он, как и все люди на земле, является простым калекой-прохожим.
      – Вот, проходил мимо, дай, думаю, остановлюсь, поздоровкаюсь с земляками.
      Тут кто-то крикнул, что это – Миша Харякин, известный музыкант.
      Те, кто знал, кто такой Харякин, тут же подошли к нему, загораживая труп Троицкого, а остальные, те, кто не знал или не хотел знать этого, остались стоять там, где стояли раньше.
      – Ты где был, Миша? – спросил его Малявин.
      Несмотря на то что вопрос Малявина, заглушаемый музыкой, доносящейся из «Нивы», был еле слышен, Харякин догадался, о чем его спросили.
      Он махнул рукой себе за спину: дескать, где-то там, за горой, и сказал, что конкретно завис.
      – Тут вот какое дело, – засмеялся он. – Мы с приятелем месяц назад заскочили в деревню, к тетке приятеля, а там, прикинь, одна половина баб вдовая, а другая – разведенная. Причем и те, и другие гонят самогон… Пьешь с ними, пьешь, только подумаешь о том, что надо возвращаться, готовиться к чёсу, как тут же тебе в зубы еще один стакан! И опять пьешь-пьешь, пьешь-пьешь… А природа там! Утром встанешь, ружьецо на плечо бросишь, разведенку – под руку возьмешь и в лес. А в лесу – мать честная! Птицы летают, зайцы прыгают, белки скачут! Снимешь ружьецо, завалишь ее под деревцем, и так хорошо на душе станет… Как будто Джимми Хендрикса только что сыграл!
      – Ее, это в смысле, белку, – уточнил Малявин.
      – При чем здесь белка, – нахмурился Харякин. – Я же говорю: белки скачут туда-сюда с ветки на ветку. Как в них попадешь!
      Заглушая песню Харякина, над площадью раздался вой сирен. Описав полукруг, к крыльцу Дворца культуры энергетиков подъехала сначала карета «скорой помощи», а потом одна за другой три милицейские иномарки.
      – Убийство тут у нас, – пояснил музыканту причины возникшей суматохи Малявин. – Тут тоже одного завалили… только что не под деревом.
      Сморщившись, Харякин проглотил комок в горле. Поправил воротник свитера и сказал, что, пожалуй, пойдет дальше – дела у него.
      – А ты чего это поэту Романову гонорар не платишь? – повысил голос Малявин.
      Харякин, сделавший шаг по направлению к «Ниве», остановился. Удивленно пожал плечами и спросил: разве он, Василий Романов, еще жив.
      Не получив ответа, добавил:
      – А я думал: он давно уже классик! Что, разве нет?
      Романов осмотрел его старое пальто, перевел взгляд на валенки с галошами и, решив, что ничего, кроме автографа, с Харякина взять не удастся, сказал: да, он, Романов, уже практически классик.
 
       22 марта

       Из сообщения РИА «Новости»:
       В пятницу на Рождественском кладбище состоялись похороны Евгения Троицкого, погибшего от рук убийцы. Проститься с кандидатом, победившим во втором туре выборов губернатора области, состоявшихся в воскресенье 16 марта, пришли тысячи простых горожан. После прощания гроб с телом покойного проследовал по усыпанным цветами центральным улицам столицы на Рождественское кладбище. После богослужения под звуки гимна России и залпы почетного караула гроб был опущен в могилу.

       Rome 22.03.200311.06
      Сегодня утром еще раз прослушал последний альбом Харякина и пришел к мнению, что «Убейте прохожего!» куда круче, чем «Морской бой».
 
       Rome 22.03.200311.15
      А кому-то, я слышал, больше нравится его первая вещь.
 
       Rome 22.03.200311.27
      А вот лирику я не люблю. Мне драйв нужен.
 
       Rome 22.03.200311.36
      А еще говорят: позавчера Харякина в городе видели. Правда, здорово?
 
       Rome 22.03.200311.41
      Я говорю, Харякин в городе объявился! Ау!
 
       Рудольфио 22.03.200311.44
      Вот такие, блин, дела! Харякин объявился, Троицкого убили, Демиурга арестовали. Пират же, похоже, смылся.
 
       Бумеранг 22.03.200311.45
      Правильно кто-то сказал: эксперимент у нас проводили! Всё так!
 
       БезБашенный 22.03.200311.47
      Вот-вот. Эксперимент провели, человека отыграли, а Пирата – того, кто заварил эту кашу, – спрятали.
 
       Ева 22.03.200311.50
      Ах, какого человека убили! Никогда у нас уже не будет такого губернатора, как Евгений Троицкий!
 
       Rome 22.03.200311.51
      Да! Всё было при нем: и речь, и манеры.
 
       Бумеранг 22.03.200311.52
      А мысли какие! Хоть ходи за ним целый день и записывай.
 
       Ева 22.03.200311.53
      Жалко, что не записывали.
 
       Rome 22.03.200311.54
      Жалко.
 
       Rome 22.03.200311.57
      Ну, что-то уж совсем стало на гостевой скучно. Может, сыграть нам во что-нибудь, а?
 
       БезБашенный 22.03.200311.58
      Rome. Ты что, сдурел?
 
       Саша А. 22.03.200311.58
      Чокнулся, Rome?
 
       Рудольфио 22.03.200311.58
      Хватит уже, поиграли!
 
       Ева 22.03.200311.58
      Rome. Мало нам одного Rock-n-rollьщика?
 
       Rome 22.03.200312.01
      Да вы что, пацаны! Вы чего это наехали на меня? Я всего лишь хотел предложить сыграть в игру под названием «Кто лучше знает творчество Харякина»! А вы что подумали?
 
       БезБашенный 22.03.200312.03
      Ничего мы не подумали. И сыграть мы можем во что угодно, только чтобы без смертей.
 
       Rome 22.03.200312.05
      Правильно! Кто не угадает, тот пусть пойдет и просто так – без злобы – набьет кому-нибудь морду.
 
       Бумеранг 22.03.200312.07
      Зингеру, например.
 
       Саша А. 22.03.200312.08
      Или Кравчуку.
 
       БезБашенный 22.03.200312.10
      Чтобы играть на морду Кравчука, надо либо совсем не знать творчество Харякина, либо не знать, кто такой Кравчук. А поскольку таких «умников» среди нас не наблюдается, игра не имеет смысла.
 
       Ева 22.03.200312.13
      Слушайте, ну давайте же, наконец, поговорим о чем-нибудь другом, хорошем! О том, о чем говорили раньше – о Харякине, например.
 
       Rome 22.03.200312.16
      Давайте! Сегодня утром я еще раз прослушал его последний альбом и пришел к мнению, что «Убейте прохожего!» куда круче, чем «Морской бой».
 
       Саша А. 22.03.200312.17
      А кому-то больше нравится его первая вещь.
 
       БезБашенный 22.03.200312.18
      А вот Rome лирику не любит. Ему драйв подавай.
 
       Бумеранг 22.03.200312.19
      А еще говорят, что позавчера Харякина в городе видели. Правда, здорово?
 
       Ева 22.03.200312.20
      Правда. Только почему-то от этого так горько, что плакать хочется.
 
       БезБашенный 22.03.200312.21
      И мне, кстати, почему-то горько тоже.
 
       Рудольфио 22.03.200312.21
      Если говорить честно, то и мне.
 
       Бумеранг 22.03.200312.21
      И мне.
 
       Саша А. 22.03.200312.21
      И мне.
 
       Rome 22.03.200312.21
      И мне…

      Необычное в этом году выдалось начало июня, странное. Весна по календарю закончилась, а лето, о наступлении которого провозгласили в домоуправлении перед тем, как отключить отопление, еще не наступило. Солнца нет, тепла нет, бабушка изнылась, не зная, что надеть в гости: то ли новый плащ, который, по ее словам, душу греет больше, чем тело, то ли пальто, которое греет тело, но смущает настроившуюся на летнюю волну душу. В итоге же, как я и предполагал, победил компромисс. Несмотря на уговоры не смешить людей – одеться по сезону, бабушка укуталась в старое толстое пальто, а плащ сложила в полиэтиленовый пакет и велела взять с собой.
      «Переоденусь в машине, перед тем как войти в дом», – сказала она.
      Машина – это родительская «копейка», а дом – трехэтажная дача Худобиных в поселке Мыскино, построенная дядей Толей – недавно умершим родным братом бабушки. Вообще-то правильнее было бы его назвать моим двоюродным дедушкой, да только величать дедушкой человека, который при жизни бессовестно игнорировал внуков, не относящихся, как сказано в Гражданском кодексе, к наследникам первой очереди, не хочется. Тем более что я в этой очереди, по выражению одной моей бывшей подружки – студентки юридического факультета, нахожусь где-то между моей бабушкой и ее, подружки, будущей внучкой. Ну и ладно. Главное, что к бабушке это не относится. Дядя Толя, надо отдать ему должное, уважал ее, да так, что со временем сумел привить это чувство не только всем Худобиным вообще, но даже своему сыну Виктору, способному, как мне всегда казалось, уважать только тех, кто богаче и наглее, чем он сам. Несмотря на небольшую разницу в возрасте – ему тридцать два, а мне двадцать три, Виктор считается моим двоюродным или, как сказано в том же Гражданском кодексе, неполнородным дядей. Однако называть дядей человека, в устах которого выражение «дальние родственники» звучит как «далекие предки», мне лично не то что не хочется – язык не поворачивается.
 
      Шоссе у въезда в Мыскино, несмотря на недавний дождь, оказалось на удивлении сухим и чистым, словно незадолго до нашего приезда кто-то прошелся по нему густой метлой. Нигде ни пятнышка, ни соринки, и только на обочине, где трава вплотную подступала к асфальту, можно было кое-где заметить черные пятна луж.
      Не люблю я Мыскино. И даже не сам поселок, многоэтажный, помпезный, всем своим видом демонстрирующий победу частного капитала над коллективным хозяйствованием, а в большей степени живущих там Худобиных, благодаря стараниям которых ковалась эта победа. Каждый раз, приезжая к ним в гости, я постоянно испытываю чувство неловкости. Как будто у меня в майке под лопаткой застряла колючка, и я вместо того чтобы получать удовольствие от общения с родственниками, весь вечер вынужден мучиться и считать минуты, когда можно будет пойти и переодеться. Да что там я! Даже бабушка, несмотря на горячую любовь к Виктору, приезжает сюда в последнее время, как я заметил, с явной неохотой. Однако воля умершего брата – закон, а закон, в частности, гласит: «Местом открытия наследства является последнее место жительства наследодателя». Не знаю, что такое «место открытия наследства», но, судя по официальному приглашению посетить поселок Мыскино, дабы присутствовать при оглашении завещания, наследодатель – дядя Толя, по всей видимости, решил именно здесь осчастливить сестру частичкой своего благосостояния.
      Бабушка, хоть никогда не слыла сребролюбивой, ожидаемому наследству несказанно обрадовалась. Пообещав купить себе и мне по теплому пальто, а если наследство окажется большим – то и новую машину, она еще раз прочитала текст приглашения, подписанного неким Романовым, и вздохнула:
      – Надо ехать.
      Я согласился: ехать действительно надо. И дело даже не в пальто, которые мы ей как-нибудь сами купим, не разоримся, и уж, конечно, не в гипотетическом автомобиле, а в том уважении, которое каждый из нас, живущих, обязан проявить к умершему родственнику, каким бы он ни был.
      Так, по крайней мере, сказала моя бабушка.

* * *

      Не успел я загнать машину во двор, как полил дождь. Крупный, сильный, он внезапно обрушился на поселок, разогнав сидевшую на проводах стайку воробьев, и также внезапно утих. Как будто кто-то на небе, ответственный за плановый полив Мыскино, задремал, а когда проснулся и увидел, что выбился из графика, выплеснул на землю одним махом весь накопленный за день запас воды. Пока бабушка в салоне автомобиля снимала пальто и, ворча по поводу больных суставов, надевала плащ, туча рассеялась и из-за конька крыши, приветливо улыбнувшись, выглянуло солнышко.
      Нас встретил Михаил, работник Худобиных – единственный в Мыскино человек, с кем можно было поговорить по душам, не опасаясь того, что тебя перебьют в середине разговора и, снисходительно похлопав по плечу, посоветуют чаще прислушиваться к мнению старших. Худой, нескладный, мне лично он был симпатичен тем, что, несмотря на немалые годы – а выглядел он лет на пятьдесят, не меньше, – был напрочь лишен важности, свойственной людям его возраста. Перед тем как ответить на любой, даже самый незначительный вопрос, он – всегда улыбчивый – застенчиво поднимал глаза и смотрел так, словно заранее хотел успокоить собеседника. «Ничего страшного», «Вы, пожалуйста, не волнуйтесь», «Всё будет хорошо», – казалось, говорил его всегдашний вид. С ним было легко и спокойно. Настолько легко, что даже Виктор, любящий по поводу и без повода демонстрировать свой дурной характер, «ндрав», как однажды по этому поводу высказалась бабушка, только однажды обругал его при первой встрече «для порядку», и больше, насколько я знаю, не трогал.
      Михаил появился у Худобиных около полугода назад. За две грядки земли, выделенных ему дядей Толей в углу своего сада, небольшую зарплату, бесплатную кормежку и каморку на первом этаже рядом с кухней он взвалил на себя все хлопоты по ведению хозяйства. Вставал с рассветом, готовил еду, мыл посуду, убирался в доме и шел работать на участок. А когда наступал вечер, закрывался в своей комнате, включал телевизор, пил портвейн, о чем, как ему казалось, никто не догадывался, и смотрел сериалы. Кто он такой, откуда пришел, мы не знали – на вопросы о своем прошлом Михаил отвечал неохотно. Известно лишь то, что в молодости он работал шофером, кого-то задавил, попал в тюрьму, отсидел срок и вернулся доживать век в родные места. Еще была у него в городе женщина, у которой он ночевал раз в неделю, с пятницы на субботу, однако о том, что это за женщина и как ее звать, никто тоже ничего не знал. Впрочем, если быть откровенным, никого это особенно и не интересовало – всем хватало своих проблем. Женитьба Виктора, до сих пор не раскрытое убийство Виолетты – дочери дяди Толи и, наконец, смерть после долгой болезни самого дяди Толи отодвинули на второй план все другие события, происходящие вокруг них.
      Сегодня как раз была пятница. Открыв дверь, Михаил помог бабушке снять плащ. Подал ей тапочки и принялся торопливо одеваться сам. Доложил вышедшему встречать нас Виктору о проделанной работе (обед на плите, газонная трава со стороны кабинета скошена, яблони политы), попрощался со всеми и, мелко семеня ногами, побежал в сторону автобусной остановки.
      – Бедный человек, – вслед ему вздохнула бабушка. – Ни кола ни двора. К бабе, как в баню, по расписанию ходит… Разве это жизнь?
      Я согласился: это не жизнь. Жизнь – это теперь у Виктора Худобина. Три этажа дорогой мебели, зимний сад, сауна с бассейном, хорошая машина в гараже, богатая библиотека, профессиональный бильярд и куча ненужных, но крайне приятных вещей: картины, ковры, люстры, камины… Одно слово – коттедж. Но вот о чем я подумал, когда в последний раз был здесь на дне рождения Виолетты: чем больше Худобины вкладывали в этот дом денег и чем больше они наполняли его безумно дорогими вещами, тем меньше он мне нравился. Может, ему не хватало того, что зовется человеческим духом, может, человека, который мог бы вдохнуть его – не знаю, но без этого любой, даже самый незаурядный дом, на мой взгляд, неминуемо превращается в самый заурядный музей.
      И только зал на первом этаже дома составлял приятное исключение. Просторный, отделанный темным ореховым деревом и местами задрапированный толстой материей, он на первый взгляд не производил должного впечатления. Но стоило подышать его воздухом, приглядеться к нему, потрогать руками теплые стены, как сразу начинаешь понимать: зал – лучшее из того, что здесь есть. Именно в этом зале любили собираться Худобины и их гости. Здесь они смотрели телевизор, вне зависимости от того, какая шла передача, болтали, пили коньяк… Единственное неудобство, на мой взгляд, заключалось в его не совсем удобном расположении. В пяти метрах от входной двери, как раз напротив коридора, ведущего в кабинет дяди Толи, находилась лестница. И поэтому каждый, кто, войдя с улицы, хотел подняться наверх или, наоборот, спуститься вниз, чтобы выйти на улицу, волей-неволей вынужден был пройтись по краю комнаты, от входа до лестницы, что лично меня всегда сильно раздражало.
      Сегодня в этом зале собрались наследники. Судя по их количеству, весьма незначительному, дядя Толя оказался верен себе и на этот раз: всё – только самым близким. А поскольку из самых близких у него остались: сын Виктор со снохой Анечкой – прелестным двадцатилетним созданием, сестра – моя бабушка, и родной племянник Константин, ему не пришлось долго ломать голову над тем, как свои миллионы разделить между тремя родственниками. Или, быть может, четырьмя, если учесть появление в Мыскино Максима Валерьяновича Рыльского – младшего брата давно умершей жены дяди Толи.
      Интересный тип этот Максим Валерьянович. Крайне нелюдимый – я так думаю, вряд ли кто из присутствующих, кроме бабушки, встречался с ним больше трех-четырех раз, – он обладал необыкновенной внешностью. Просто страшно необыкновенной. Я бы даже сказал: жуткой. Изрытое глубокими морщинами бледное лицо, большой лоб, белые как мел губы, настолько тонкие, что можно говорить об их полном отсутствии, узкие, с розовыми белками глаза, казалось, нацеленные на поиск твоего наиболее уязвимого места – вот далеко не полный портрет человека, о котором дядя Толя отзывался, как о своем добром товарище. А товарищу, несмотря на то что выглядел он на все шестьдесят, было, как мне по секрету рассказала бабушка, не больше сорока пяти лет.
      Пока я носил вещи наверх, в нашу спальню, бабушка продолжала здороваться с присутствующими. Поцеловав в лоб Виктора и подставив щеку Константину, она подошла к Максиму Валерьяновичу. Спросила: как дела, внимательно выслушала ответ, похвалила за бравый вид и вопросительно посмотрела на стоявшего в стороне незнакомца.
      Чуть старше сорока, невысокий, худой, этот привлекший бабушкино внимание новый гость в доме Худобина выглядел так, как выглядят больные люди, когда их посреди ночи поднимают с постели. Всё в нем, кроме тщательно зачесанных назад волос, было мятым: пиджак, брюки, воротник рубашки, невыспавшееся лицо… И даже тапочки ему достались какие-то пожеванные, с оборванной каймой и сбитой пяткой.
      Поймав на себе бабушкин взгляд, незнакомец встрепенулся. Расправил плечи и отвесил легкий поклон в ее сторону.
      – Василий Сергеевич! – представился он. Немного подумал и, решив, что одного имени-отчества, видимо, недостаточно для того, чтобы полностью идентифицировать себя, добавил: – Романов. Исполнитель завещания Анатолия Николаевича. Или его поверенный, как вам будет угодно.
      Он сказал это нарочито просто, со сдержанным чувством достоинства, как обычно произносят чины и звания большие начальники, когда хотят казаться скромными, а также чиновники со скромными должностями, когда хотят выглядеть большими начальниками.
      Я подсел к Анечке. Коснувшись губами ее уха, прошептал, что если у поверенного и есть какой-то чин, то, скорее всего, настолько незначительный и пошлый, что он постесняется назвать его.
      Анечка хихикнула, чем вызвала неудовольствие мужа. Виктор посверлил злым взглядом мой лоб, отвернулся и тоном, не терпящим возражений, предложил Романову наконец-то заняться делом, ради которого тот был нанят, а именно: зачитать завещание отца.
      Конечно, всё то же самое можно было сказать мягче, спокойнее, но Виктор как обычно не смог удержаться, чтобы не нахамить. Впрочем, Романов, кажется, не думал обижаться. По крайней мере, грубостью на грубость, на что я очень рассчитывал, отвечать не стал.
      – Наверное, из интеллигентов, – коснувшись губами моего уха, прошептала Анечка.
      Я рассмеялся, чем вызвал новую волну неудовольствия Виктора. Он обернулся в мою сторону и, прищурив правый глаз, что, видимо, должно было означать крайнюю степень раздражения, спросил: над чем это я, собственно говоря, смеюсь.
      Напугал! Я бы, конечно, мог ответить ему, что после того, как он взял в жены девочку на двенадцать лет моложе себя, смеяться стало действительно больше не над чем, но промолчал – бабушку не хотел расстраивать: она и так, бедная, переживала по этому поводу весь их медовый месяц.
      Виктор завелся. Не дождавшись от меня ответа, набросился на Романова. Начав с утверждения того, что исполнитель завещания – это пустая трата денег на пустых людей, он незаметно для самого себя углубился в дебри этимологии. «Слово „поверенный“, – ткнул пальцем в грудь Василия Сергеевича, – произошло от слова „верный“, а не „вареный“, как вы, наверное, изволите думать», после чего повернулся к нему спиной и закончил монолог пространным рассуждением о непрофессионализме и лени, как двух главных бедах нарождающегося капитализма в России.
      Наконец-то Романов обиделся. С каменным лицом он подошел к столу. Поднял с пола старый портфель, с каким, наверное, еще его бабушка ходила в школу, вынул из портфеля картонную папку, из папки – лист бумаги и объявил, что, выполняя волю покойного, он, исполнитель завещания Анатолия Николаевича Худобина, должен ознакомить наследников с его последним обращением к ним.
      «Моим наследникам, – прочитал заголовок обращения. – Я, Худобин Анатолий Николаевич, находясь в здравом уме и твердой памяти, делаю следующее распоряжение. Первое: предыдущее завещание от двенадцатого февраля две тысячи второго года считать недействительным. Второе: анониму, приславшему письменное сообщение об убийстве моей дочери Худобиной Виолетты Анатольевны, датированное четырнадцатым апреля, надлежит в течение трех суток со дня оглашения данного послания сообщить в правоохранительные органы известное ему имя убийцы. В случае если лицо, указанное анонимом, будет признано судом виновным в убийстве моей дочери, должно вступить в силу завещание от шестнадцатого апреля две тысячи второго года, а другое завещание, от семнадцатого апреля, не вскрывая, уничтожено в присутствии наследников. Третье: в случае, если аноним не проявит себя в течение трех суток, или лицо, указанное им, не будет привлечено к уголовной ответственности за убийство моей дочери, завещание от шестнадцатого апреля следует уничтожить, а окончательным завещанием считать завещание от семнадцатого апреля две тысячи второго года. Четвертое: выполнение моей последней воли возлагаю на Романова Василия Сергеевича… Подпись – Худобин. Дата – восемнадцатое апреля, две тысячи второй год».
      Прочитав обращение к наследникам, Романов, не зная, что делать дальше, несколько секунд повертел листок в руках. Затем сунул его обратно в конверт и положил на стол.
      Все ошеломленно молчали.
      – Это всё? – первой опомнилась Анечка.
      Судя по вздоху облегчения, ее не особенно расстроила отсрочка раздачи денег. Из всех присутствующих, похоже, она была единственным человеком, кому хватало тех средств, которые уже имела.
      Романов кивнул: да, пока всё.
      – А… а как же… – Виктор хотел спросить: «А как же мое наследство?», но, по-видимому, постеснялся. Спросил другое: «А что это за анонимка?»
      – Да! – поддержал его Константин. – Что значит «сообщение об убийстве моей дочери Худобиной Виолетты?» Выходит, кто-то видел, как ее убили?
      Плотина прорвалась. Наследники, перебивая друг друга, накинулись на исполнителя завещания с вопросами, касающимися причин, вынудивших дядю Толю изменить завещание.
      – Кто такое мог написать? – ахнула бабушка. – Это очень и очень странно!
      Романов согласился: действительно, странно.
      – А кто убил, там, значит, ничего не сказано?
      – Нет.
      – А за что?
      – Послушайте! – перебил бабушку Константин. – Действительно ли главной причиной изменения завещания стало это письмо или был какой-то другой повод?
      Романов ответил, что о других причинах ему ничего не известно.
      – Так что все-таки написано в анонимке? – повысил голос Виктор.
      Романов ответил, что поскольку анонимка осталась у Анатолия Николаевича, он может воспроизвести ее содержание только по памяти.
      – А смысл ее такой… Аноним сообщил, что ему доподлинно известно о том, что Виолетта – дочь Анатолия Николаевича – была задушена одним из присутствующих на ее дне рождения гостей. И что он готов назвать имя убийцы, при условии, что Анатолий Николаевич выполнит его требование…
      – Какое? – спросил Константин.
      Не успел я сказать, что требование может быть только одно – деньги взамен выдачи убийцы, как Виктор, опередив меня, выразил сомнение в том, что самому Константину ответ неизвестен.
      – Известен, – согласился тот. – И я, если хочешь знать, спросил это только для того, чтобы Василий Сергеевич подтвердил или, наоборот, опроверг мое предположение о том, что речь в завещании от шестнадцатого апреля идет об увеличении числа наследников за счет анонимщика…
      – Или увеличения доли одних наследников за счет других, – вставил Максим Валерьянович.
      – Да, кстати! А кто-нибудь, кроме нас, ближайших родственников, еще указан в завещаниях? – Виктор повернул лицо в сторону Романова. – Есть такие?
      Романов подумал и сказал, что есть. Почесал кончик носа, обвел взглядом присутствующих и, после небольшой паузы, во время которой, казалось, решал: имеет ли он право обнародовать эту информацию, кивнул в мою сторону.
      – Вас ведь, кажется, зовут Игорь? Игорь Евгеньевич Курочкин, если я не ошибаюсь?
      Я почувствовал, что у меня, Игоря Евгеньевича Курочкина, покраснели уши. Так, словно к ним приложили раскаленные камни и удерживали их до тех пор, пока кожа не запылала огнем.
      – Вот это номер! – присвистнул Константин. – Игорек привез бабушку в деревню, называется.
      – Анатолий оставил ему наследство? – Бабушка, как всегда, проснулась последней, а, проснувшись, решила всё разложить по полочкам. – А сколько, можно узнать?
      Пообещав сообщить об этом через три дня, Романов извинился за то, что не отправил мне личное приглашение, и в двух словах объяснил причины своего поступка. Первая – он знал, что я и без его приглашения приеду сюда с бабушкой, а вторая… А вторая, по его словам, кроется в самом завещании.
      Оставшись вполне довольной объяснением Романова, бабушка подошла ко мне. Поцеловала в лоб и спросила, отчего я такой грустный.
      Бабушка так ничего и не поняла! Ведь то, что дядя Толя упомянул меня в своем завещании – это пока только условный плюс. Никто, кроме Романова, не знает, что в нем, а вот то, что братья Худобины, кажется, подозревают меня в написании анонимки – минус безусловный. Злые они люди, нехорошие. И самый нехороший из них Константин.
      Чуть выше среднего роста, полный, горбоносый, он смотрел на мир, как ворона, сидя на суку, смотрит на деревенский двор, выискивая добычу. Он нигде не учился, нигде не работал, по крайней мере, официально, однако при этом, сколько его помню, всегда был при делах и при деньгах. В нашей семье его открыто недолюбливали, но говорили о нем всегда часто и охотно. Так, например, рассказывали о том, как однажды, в начале девяностых, через несколько дней после похорон попавших в автокатастрофу родителей, он нашел на улице пачку талонов на питание. Как вместо школы пошел в магазин, выменял талон крупы на талон сахара, талон сахара на талон табака, талон табака на талон водки, один талон водки на три талона крупы, три талона крупы на три талона сахара, и в результате образовавшуюся в конце недели прибыль в виде ящика «Русской» не продал, не пропил, а подарил – безвозмездно! – взявшему его на воспитание дяде Толе. Удивительно умный мальчик! Дядя Толя, говорят, прослезился, увидев, с чем к нему пожаловал родной племянник. Выпил стаканчик-другой из подаренного ящика и, растрогавшись еще больше, ответил подарком на подарок – отправил его вместе с сыном отдыхать за границу. Туда Костя повез икру, а оттуда привез видеомагнитофон, в отличие, к слову, от Виктора, накупившего себе в первом же аэропорту кучу импортных шмоток. Видеомагнитофон Костя продал, а деньги отдал в рост. Тем и жил полгода. А через полгода его должница – женщина по фамилии Суслик, торговавшая одеждой на толкучке, отказалась возвращать деньги, мотивируя свое решение тем, что взятую сумму она и так уже вернула в виде процентов. На замечание Кости, что проценты – это проценты, а долг есть долг и смешивать эти два понятия никак нельзя, Суслик ответила твердым отказом. А когда ей надоело отвечать, Костю побили. Несколько парней в спортивном трико подкараулили его после уроков, затащили в подъезд, ударили пару раз по голове и пригрозили, что если он, терпила, не перестанет докучать уважаемому человеку неуместными просьбами, его попросту убьют. Костя пообещал не докучать. Узнав от мальчишек во дворе, что один из взрослых парней с соседней улицы ограбил мужчину, оказавшимся скандальным журналистом, он придумал ответный план. Напросился в гости к однокласснице, чей брат работал в милиции, познакомился с ним, и во время ни к чему не обязывающего разговора о наделавшем много шума ограблении газетчика выразил готовность назвать имя грабителя, если, конечно, ему за это помогут забрать у должника деньги. Через день преступника арестовали, через два – вышла хвалебная статья в газете, где говорилось о перестройке, коснувшейся правоохранительных рядов, через три – брат одноклассницы получил от начальства благодарность, а через четыре – Суслик вернула Косте деньги… Однако Худобин не был бы Худобиным, если бы на этом остановился. Через пять дней бабушка, которой Костя со слезами на глазах назвал сумму, которую переплатил за рубашку к школе, в гневе написала в ОБХСС письмо, где уведомила власти в том, что гражданка Суслик, торгующая на толкучке импортной одеждой, не исключено контрабандной, на глазах сотен людей бессовестно обворовывает сирот. Прошло еще несколько дней, и гражданка Суслик исчезла. Куда – неизвестно, но только на толкучке с той поры ее уже никто никогда не видел.
      Историй, подобно этой, в нашей семье ходило про Константина множество. И в каждой из них он не мытьем, так катаньем добивался поставленных перед собой целей: будь то возврата долга или приватизации разорившегося с его же помощью какого-нибудь свечного заводика. Несмотря на то что методы, какими он пользовался, были не всегда законными и всегда, с точки зрения нормального человека, грязными, дядя Толя и Виктор Худобины поддерживали Константина в его деятельности и всячески поощряли его. Я же Константина не поддерживал, не поощрял, поскольку всегда считал: порядочные люди так поступать не имеют права. И именно поэтому у меня никогда не будет своего свечного заводика.
      Так сказала моя бабушка.

* * *

      Константин встал с кресла. С интересом посмотрел на меня, как ворона смотрит на захромавшего голубя – не ранено ли у него еще чего, задумчиво почесал нос и, повернувшись в сторону Виктора, выказал желание чего-нибудь перекусить. Я поддержал его, заявив, что одним и даже двумя завещаниями сыт не будешь, тем более что самое сладкое завещание – второе, по всей видимости, подадут к столу не раньше, чем посадят убийцу Виолетты.
      Спорить со мной никто не стал. Пообещав вернуться через полчаса, бабушка с Анечкой отправились на кухню.
      Пока они разогревали приготовленную Михаилом еду, Максим Валерьянович Рыльский включил телевизор. Поплотнее задернул шторы на окнах и, попросив до обеда не беспокоить, уселся перед экраном. Худобины тем временем достали из бара бутылку французского коньяка, два больших бокала и, о чем-то тихо переговариваясь, ушли в кабинет дяди Толи. Я подождал несколько секунд – не позовут ли, а когда понял: не позовут, подошел к Романову.
      Разговор у нас не получился. Романов на все вопросы отвечал односложно, словно был огорчен тем же, что и я – негостеприимством Худобиных, хмурился и поминутно бросал взгляды то в сторону коридора, где в кабинете дяди Толи без нас пили коньяк, то на задремавшего перед телевизором Максима Валерьяновича.
      – Скажите, – тихо спросил он. – Вы давно знаете Рыльского?
      – А что?
      – Он всегда так выглядел?
      Я спросил: как так.
      – Как вурдалак из фильмов-страшилок.
      Я ответил, что фильмы-страшилки принципиально не смотрю, предпочитаю кино Тинто Брасса. А что касается Рыльского, то добрее человека, чем он, говорят, в мире не существует. Правда, для того чтобы убедиться в этом, необходимо хотя бы раз пообщаться с ним тет-а-тет, желательно за полночь, но на это, насколько мне известно, до сих пор еще никто не решился.
      – Так что у вас есть шанс быть первым, – обрадовал я Романова.
      Романов улыбнулся и ответил загадочной фразой, смысл которой заключался в том, что внешность человека не всегда определяется его характером, но почти всегда биохимические процессы, происходящие в его организме, определяют внешность.
      Вот так. Пока я раздумывал над тем, какие такие процессы в организме душеприказчика заставляют его казаться умнее, чем он есть на самом деле, вернулись женщины.
      Поставив поднос с едой на стол, бабушка велела звать племянников.
      Племянники вышли из кабинета навеселе. Виктор, ни на кого не глядя, занял место во главе небольшого стола, расположенного в углу зала, рядом с камином, а Константин – веселый и шумный от выпитого коньяка, уселся рядом с Романовым.
      – Не желаете ли, Василий Сергеевич, французского грамм пятьдесят? – предложил он.
      Не дожидаясь, когда у Романова желание выпить переборет желание прослыть трезвенником, наполнил его рюмку из новой бутылки и вопросительно посмотрел на Рыльского – не налить ли ему тоже.
      Рыльский отказался.
      – Ах, да! – вспомнил Константин. – Вы же, кажется, совсем не пьете… Жаль!
      Он произнес это таким тоном, каким обычно обращаются к человеку, когда хотят выказать презрение его дурным привычкам.
      Максим Валерьянович положил вилку на стол. Поднял глаза и сказал, что уже много лет бокалу красного вина предпочитает хороший кусок бифштекса с кровью. После чего посмотрел на Константина так, как будто хотел высмотреть у него наиболее уязвимое место, и добавил, что даже здоровому человеку пить надо в меру.
      Судя по тому, куда был направлен взгляд, самое уязвимое место у Константина была шея – точка между адамовым яблоком и подбородком.
      Константин жалобно улыбнулся. Ослабил узел галстука, словно тот мешал ему дышать полной грудью, и рассмеялся.
      – И это правильно! – сказал он. – Лучше переесть, чем перепить.
      Максим Валерьянович согласно кивнул. Опустил глаза и как ни в чем не бывало продолжил трапезу.
      Не знаю: то ли фраза про бифштекс с кровью прозвучала в устах Рыльского слишком зловеще, то ли натуженный смех Константина был тому виной, но только первые пять минут обеда прошли в полном молчании. Константин с Романовым налегали на коньяк, я и Анечка – на овощные салаты, и только бабушка, положив ладони на колени, ничего не ела и не пила.
      – А ты чего, теть Кать, не кушаешь? – заметил Виктор. – Не нравится?
      – Не обращайте на меня внимания, – ответила бабушка. – Я потом на кухне поем.
      – Не понял! Почему это на кухне?
      – Потому, что у бабушки прогрессирующий полиартрит! – ответил я.
      И добавил, что надо быть Худобиными, чтобы не замечать того, что все давно уже видят. А именно: их родной тетке с каждым днем все труднее держать в руках столовые приборы.
      Бабушка виновато посмотрела на Виктора. Сказала, что ей неприятно, когда люди наблюдают за ее мучениями.
      – А вот тебе, Игорь, – обратилась ко мне, – пора бы перестать бросаться на людей! Хватит!
      Она поправила загнувшийся край скатерти, так, чтобы при этом никто не увидел ее скрюченные пальцы, и, благодарно улыбнувшись Виктору, попросила не беспокоиться за нее.
      А тот и не думал ни за кого беспокоиться. Пообещав нанять лучшего ортопеда, он с видом спонсора, только что оплатившего счета бабушкиным докторам, развалился на стуле и принялся снисходительно взирать на то, как Константин пытается заставить Романова раскрыть содержимое завещаний.
      Получив очередной отказ, Константин взял бутылку коньяка и высоко поднял над столом.
      – Не желаете говорить – не говорите, ваше право, – сказал он, – но выпить-то, Василий Сергеевич, вы со мной можете?
      Василий Сергеевич сказал: могу. И выпил.
      – А со мной? – включился в начатую Константином игру Виктор.
      – И с вами могу! Хоть вы мне и нагрубили!
      – Забудем обиды! Давайте чокнемся!
      После того как Романов выпил с Виктором и уже собрался пить с Константином на брудершафт, бабушка потребовала у племянников немедленно прекратить пьянку. Заметив Виктору, что они не на свадьбе, где полагается пить самим и спаивать других, она строго спросила Константина: по какому поводу тот развеселился.
      – Да так, – засмеялся Константин. – День хороший.
      – Опять чего-нибудь купил?
      – Нет, только собираюсь.
      – И что же на этот раз?
      Константин замялся. Бросив застенчивый взгляд на бабушку, пожал плечами и сказал что-то невнятное про вишневый сад.
      – Сверх долга надавал девяносто, осталось за мной…
      – Вишневый сад? – удивилась бабушка. – Зачем тебе сад? А он большой? Сколько соток?
      Константин сказал, что официально сможет сообщить об этом только завтра, когда истечет срок договора с его нынешним владельцем. Затем, решив сменить тему разговора, встал. Потянулся, обвел взглядом комнату и с сожалением заметил, что дом, несмотря на все свое великолепие, требует капитального ремонта.
      – Обои следует переклеить, – принялся перечислять он, – светильники поменять, полы кое-где перестелить… Ламинат – согласитесь, господа, это все-таки пошло!
      Попросив у Анечки носовой платок, Виктор встал из-за стола. Извинился и торопливо вышел в коридор, где рядом с кабинетом дяди Толи находился туалет.
      Проводив племянника обеспокоенным взглядом, бабушка спросила: что с ним.
      – Отравился икрой, – коротко ответила Анечка.
      Горестно покачав головой, бабушка перевела укоризненный взгляд на Константина, как будто именно он был виноват в том, что у ее любимчика возникли проблемы с желудком, и спросила: все ли наелись.
      Наелись все.
      Поблагодарив бабушку за вкусный обед, Максим Валерьянович вышел из-за стола. С довольным видом похлопал себя по животу и сказал, что теперь, пожалуй, не прочь посмотреть по телевизору последние новости.
      – Какие новости! – засмеялся Константин. – Вы же через пять минут уснете!
      – Кто уснет? Я?
      – Ну конечно!
      – Что за чушь! – обиделся Рыльский. – Я днем никогда не сплю.
      – Да как это не спишь! – зашумела бабушка. – Иной день по десять раз за передачу засыпаешь. Костя правильно говорит!
      Максим Валерьянович недовольно покосился на нее, однако спорить не стал, остался при своем мнении. Молча перебрался поближе к телевизору, сел в кресло и, после того как женщины ушли на кухню мыть посуду, попросил меня включить четвертый канал.
      А через минуту в зале появился Виктор. Вытирая платочком мокрые руки, он прошел мимо стола, за которым Константин с поверенным, пользуясь отсутствием бабушки, пили коньяк, и сел рядом с Рыльским. На приглашение Константина присоединиться к ним, полечить понос французским, презрительно улыбнулся и ответил, что лечиться он будет тем, чем считает нужным, и тогда, когда решит сам.
      – Ну и зря! – захохотал Константин. – А впрочем, каждый волен поступать так, как хочет. Вот мы с Василием Сергеевичем захотели продезинфицироваться «Мартелем», чтобы не заразиться от тебя – значит, продезинфицируемся. Захотели потолковать о завещаниях – обязательно потолкуем!.. Правильно я говорю? – обратился он к Романову.
      Романов, судя по той резвости, с какой опорожнял рюмки, с необходимостью дезинфекции «Мартелем» был согласен. А вот против всего остального по-прежнему возражал, чем, как мне показалось, только раззадорил Константина.
      Услышав бабушкин голос, Константин одной рукой схватил Романова за локоть, другой – за горлышко бутылки и потащил всё это в кабинет дяди Толи. И когда бабушка вошла в зал, ни Романова, ни ее племянника там уже не было.
      Вздохнув: «Ну что с ним, негодником, делать!», бабушка уселась перед телевизором и попросила Анечку прибавить звук.
 
      На НТВ как раз начались трехчасовые новости. Вместе с бабушкой, Рыльским, Виктором и Анечкой я сидел перед телевизором, смотрел, как на экране одна катастрофа сменяет другую, как за сюжетом о пожаре следует сюжет о землетрясении, и думал о послании дяди Толи. Необычное оно, как начало июня, странное. Нет в нем ничего, что предсказывалось заранее, и есть то, что предсказать было практически невозможно… Но больше всего меня удивил способ общения с автором анонимного послания. Дядя Толя предложил ему назвать имя убийцы дочери так, словно был абсолютно уверен в том, что тот в течение трех дней успеет не только ознакомиться с его предложением, но и выполнить выдвинутое им условие. Сразу напрашивается риторический вопрос: означает ли это, что тот, к кому обращался дядя Толя, находится среди нас? А если учесть, что убийца Виолетты, возможно, также находится среди его наследников, то я вряд ли ошибусь, если предположу, что главное событие, ради которого собрал нас дядя Толя, еще впереди. Аноним знает имя убийцы и в любой момент готов назвать его. Убийца не знает, кто аноним, но предупрежден о грозящей ему опасности. А как однажды сказала моя бабушка, кто предупрежден, тот вооружен.
      Не прошло и десяти минут с начала передачи, как мне надоело гадать о том, кто убийца. За исключением бабушки и Анечки, каждый из нас, если вдуматься, мог быть им.
      Кстати, об Анечке. Я давно заметил: стоит мне мысленно произнести ее имя, как я тут же начинаю слышать аромат ее духов, смешанный с запахом кожи, ощущать исходящее от нее тепло, чувствовать ее близость и в сотый раз жалеть о том, что не настолько богат, чтобы жениться на ней. Она была очаровательна! Скорее полненькая, чем худенькая, невысокая, одетая в ослепительно белую майку, подчеркивающую формы, и короткие, туго обтягивающие бедра джинсы, она, казалось мне, была создана исключительно для того, чтобы ее холили и лелеяли, носили на руках и возили в дорогих автомобилях, одевали и…
      Я закрыл глаза и запретил себе даже думать об этом. А когда открыл их, увидел, что Анечка поднялась с кресла. Выгнув спину, она вопросительно посмотрела на Виктора, ожидая, когда тот обратит на нее внимание, и предложила ему пойти отдохнуть.
      Виктор покосился в сторону коридора, где находился туалет, и отрицательно покачал головой.
      – Ну, как знаешь. А я пойду наверх, полежу, – Анечка сладко потянулась, оголив полоску кожи между майкой и выглянувшим из-за пояса краешком белых трусиков и, не спеша, направилась к лестнице.
      А по телевизору показывали очередное наводнение в Сибири. Какая-то река разрушила дамбу, после чего вышла из берегов и затопила маленький городок, что, по мнению московского корреспондента, говорило то ли о халатности местных властей, то ли о беспомощности правительства России, то ли обо всем сразу.
      После ухода Анечки стало невыносимо скучно. Казалось, будто кресло, в котором она только что сидела, заняла старуха-хандра. Огляделась по сторонам – кто тут самый грустный! – и, распустив длинные космы, навалилась на меня тяжелой грудью, подобно тому, как река на экране телевизора навалилась на ставший в одночасье беззащитным небольшой сибирский городок.
      В общем, делать здесь мне было больше нечего. Я встал с кресла и, стараясь не потревожить задремавшего Максима Валерьяновича, направился к лестнице.

* * *

      Когда я услышал доносящиеся снизу крики, стрелки на часах показывали без пяти минут пять. Я спустился в зал, и первый, кого там увидел, был Рыльский. Беззвучно шевеля губами, он с растерянным видом стоял возле лестницы и смотрел на громко рыдающую Анечку.
      Я спросил: что случилось.
      Кивнув в сторону коридора, где находился кабинет дяди Толи, Виктор предложил сходить посмотреть самому.
      Несмотря на бабушкино требование оставаться при ней, я решил воспользоваться поступившим предложением. Пообещав бабушке ни во что не вмешиваться, прошел в коридор и открыл дверь кабинета.
      Не скажу, что увиденное потрясло меня. Скорее удивило. И еще расстроило.
      На одном конце письменного стола, уронив голову на руку, рядом с которой лежал окровавленный нож, сладко сопел Романов, а на другом – в неподвижной позе сидел Константин Худобин. Голова Константина была откинута назад, на спинку кресла. Горло и грудь были залиты кровью.
      Пока я осматривал кабинет, пытаясь представить, как произошло убийство, подошла бабушка. Положила руку сзади на плечо и тихо спросила: как я.
      Я ответил: нормально.
      – Правда, нормально? Не обманываешь?
      – Правда. Со мной всё хорошо.
      Со мной действительно все было хорошо. До такой степени, что даже самому стало противно.
      «Ведь это же человек!» – воззвал я к своей жалости.
      Жалость спала.
      «Родственник!»
      «Дальний родственник, – сквозь сон поправила она. – Почти что далекий предок… Наплюй, не жалей».
      А я и не жалел. Я вспомнил, как много лет назад из кухонного окна, с высоты восьмого этажа, случайно увидел на крыше стоящей рядом пятиэтажки ворону и раненого голубя, вертевшегося перед ней на одном крыле. Ворона то искоса поглядывала на него, то подобно повару, вилкой пробующего отбивную на раскаленной сковороде, тыкала в голубиный клубок клювом, отчего тот начинал вертеться еще быстрее, после чего отходила и как ни в чем не бывало принималась чистить перышки. Секунд через двадцать внимательно оглядывала голубя, делала шаг и снова била клювом в облюбованное место. И так несколько раз… Не выдержав, я отошел от окна. Стараясь выкинуть эту картину из памяти, задернул занавеску и постарался думать о чем-нибудь другом, приятном. Не тут-то было! Ворона в образе повара, пробующего вилкой отбивную, бередя душу, стояла перед глазами весь день, всю неделю, весь месяц…
      Мне стало стыдно. За все сразу. За то, что я не такой, как все. За то, что голубя я жалел как близкого человека, а человека, пусть даже совсем не близкого, если и жалел, то совсем чуть-чуть, как бабочку, ударившуюся о лобовое стекло автомобиля.
      Я отвернулся, чтобы покойник, чего доброго, не увидел моего лица: черствого, как мне самому казалось, равнодушного, и после небольшого раздумья пришел к выводу: во всем виновата текущая во мне худобинская кровь. А раз так, подумал я, значит, тысячу раз права была бабушка, когда однажды, обидевшись на меня за что-то, сказала в сердцах:
      «Твоя настоящая фамилия, Игорь, – Худобин-на-Четверть!»

* * *

      Романов проснулся, а точнее, его разбудили, когда приехала милиция. Прокурор района – важный мужчина с маленькими усами и густой шевелюрой, в середине которой просвечивала небольшая круглая лысина, оглядел место преступления и молча вышел из кабинета. Не обращая внимания на притихших при его появлении людей, в сопровождении Виктора и следователя – симпатичной девушки лет двадцати пяти – он, не спеша, поднялся по лестнице на третий этаж и принялся с интересом осматривать дом. Увидев какую-нибудь дорогую безделушку, вроде отделанного малахитом камина, останавливался, восхищенно качал головой и громко цокал языком. Узнав цену, качал головой еще сильнее и цокал языком еще громче.
      Из всей следственно-оперативной группы, как мне показалось, непосредственно делом занимались несколько человек: милиционеры во главе с оперуполномоченным уголовного розыска РОВД капитаном Коноваловым Борисом Сергеевичем – здоровым мужиком лет сорока, судмедэксперт, к которому при мне никто ни разу не обратился по имени, и эксперт-криминалист Семеныч – пожилой мужчина со строгим и серьезным лицом.
      Пока Семеныч снимал отпечатки пальцев, а судмедэксперт обследовал рану на горле убитого, Коновалов приводил в чувство Романова.
      Спрашивал: не он ли убил Худобина.
      Романов ошалелыми глазами смотрел то на Константина, то на оперативника и отвечал, что не понимает, о чем идет речь.
      – Это ты убил! Напился до потери сознания, потом разругался со своим собутыльником и в состоянии аффекта прирезал его. Пиши чистосердечное признание! Суд учтет!
      Романов взял протянутый чистый лист бумаги, ручку и, после длительного раздумья, спросил: чего писать.
      – Как всё было!
      – А как всё было?
      – А я тебе расскажу! – с готовностью ответил Коновалов. – Ты, главное, пиши!
      Романов подвинул листок к себе поближе. Задумчиво потрогал ногтем кончик стержня и, пытаясь отыскать в памяти подтверждения продиктованным ему словам, вывел на бумаге:
      «Я, Романов Василий Сергеевич, выпил с Худобиным Константином Петровичем две бутылки французского коньяка марки „Мартель“. Мы поссорились. Я взял нож и ударил его в горло».
      – Так, где ты, говоришь, взял нож? – спросил Коновалов.
      Романов медленно поднял голову:
      – Не знаю. А вы уверены, что я его брал?
      По тому, как был задан вопрос: равнодушно, без малейшей надежды услышать благоприятный ответ, стало ясно, что Романов не помнит, как убивал Константина.
      – Еще как уверен!
      Не успел Коновалов объяснить, чем вызвана эта уверенность, как в кабинет, громко стуча высокими каблуками, вошла следователь. Всем своим видом показывая, что торопится, она кивнула в сторону Романова и спросила: как дела.
      – Колемся потихоньку, – ответил капитан. – Свидетелей опросили. Допишем покаянную и будем закругляться.
      – А у вас? – следователь повернулась лицом к судмедэксперту.
      Судмедэксперт отошел от тела убитого. Вынув из кармана платочек, сказал, что, по всей видимости, смерть наступила где-то около четырех часов дня от удара ножом в горло.
      – Судя по характеру раны, удар был нанесен спереди правой рукой сверху вниз.
      – Что с отпечатками?
      Аккуратно, двумя пальцами положив нож на стол, Семеныч выпрямился. Сказал, что отпечатков много, но на бутылках с коньяком и бокалах, из которых его пили, их нет.
      – То есть как это нет? – удивился Коновалов.
      – Вот так. Чисто.
      – А на ноже?
      – На рукоятке какие-то пальчики есть. Сейчас сниму.
      Следователь пожала плечами, мол, разбирайтесь тут сами, без меня, попрощалась и, посоветовав капитану не затягивать дело, вышла из кабинета.
      Коновалов задумчиво посмотрел ей вслед, после чего подошел к Романову и спросил: закончил ли он писать. Не получив вразумительного ответа, взял со стола листок, пробежал его глазами и велел расписаться.
      Тяжело и протяжно вздохнув, Романов медленно вывел свою фамилию. Поставил дату и внизу добавил: «P.S.Я очень сожалею о случившемся».
      – Ну вот! – довольно хмыкнул Коновалов. – Все бы так.
      Действительно, подумал я, если бы все убийцы сами признавались в совершенных ими преступлениях, сами выносили себе суровые приговоры и сами честно отсиживали положенные сроки в построенных ими самими же тюрьмах, было бы просто замечательно… Другой вопрос, чем бы тогда занимался Коновалов.
      Я посмотрел на него и решил, что он, вероятнее всего, стал бы преступником. Его внешность и манера поведения: скуластое лицо, колючие глаза, развязность, вызванная уверенностью в собственной силе и силе тех, кто стоит за ним, готовность скрутить в бараний рог любого, кто встанет на пути, в моем понимании одинаково подходили как под обобщенный портрет бандита, так и рядового опера, борющегося с этими самыми бандитами.
      «Интересно, что заставило мальчика Борю Коновалова, стоявшего перед выбором „с кого делать жизнь свою“, выбрать ту, а не другую стезю?… Случай? Судьба?»
      Не успел я над этим подумать, как Романов тихо, словно стесняясь своего голоса, спросил еще раз, действительно ли он держал нож в руках или в этом, как он выразился, «есть некая доля преувеличения».
      Бедный Романов! Его вопрос был настолько пустым и глупым, а желание выиграть время настолько бесхитростным и наивным, что всем собравшимся в кабинете стало даже как-то неловко за него.
      – Да какие тут могут быть преувеличения! – усмехнулся Коновалов. – Пять свидетелей готовы подтвердить, если хочешь.
      Романов часто заморгал, видимо, пытаясь вспомнить, как он с ножом в руках встречал милицию.
      – У меня просто в голове не укладывается, – пробормотал он. – Как я мог это сделать… не пойму.
      Коновалов пожал плечами, дескать, с пьяными и не такое случается, и бросил взгляд на часы. Судя по проявленному им терпению, время для разговоров у него еще не вышло.
      – Ну, хорошо.
      Повернувшись в мою сторону, он сказал, чтобы я перестал стоять за порогом, подслушивать, а подошел и показал то, как Романов лежал на столе.
      Я вошел в кабинет. Попросив поверенного освободить кресло, сел на его место. Левую руку положил на стол, голову – на руку, а правую руку опустил между широко расставленными ногами.
      – Вот так, – сказал я. – А ножик лежал на столе в пяти сантиметрах от ладони.
      Поблагодарив за помощь, Коновалов забрал со стола листок с признанием. Спросил, есть ли к нему еще какие вопросы. Вопросов не было. Тогда он похлопал Романова по спине и предложил собирать вещички.
      Романов стал прощаться. Попросив у меня прощение за то, что стал невольным виновником несчастия, случившимся с моим дядей, он еще раз протяжно вздохнул и, опустив плечи, поплелся к двери. На ходу обернулся и, еще раз посмотрев на то, как я сижу, внезапно остановился.
      – Что-то не так? – спросил я.
      Романов вернулся к столу. Подумал три секунды и, ткнув пальцем в мою ладонь, сказал, что поскольку, по словам эксперта, убийство было совершено правой рукой, а нож, как видно из моей позы, лежал рядом с левой, убийцей был кто-то другой.
      – Кто другой? – возмутился Коновалов. – Пушкин? Ты мне тут дурачка из себя не строй! Понял! Это ты убил Худобина! Ударил правой рукой, а потом переложил нож в левую. И всё! В чем проблема?
      А проблема, как оказалось, заключалась в следующем. По словам Семеныча – эксперта-криминалиста, все отпечатки, оставленные на рукоятке ножа, принадлежали пальцам левой руки, что в моем понимании могло означать только одно: либо Константина убили другим ножом, либо Романов не был убийцей. Что касается ножа, то тут сомнений не возникло даже у милиционеров: кровь на лезвии безошибочно указывала на то, каким орудием было совершено преступление. А вот что касается Романова… Конечно, можно предположить, что, выпив бутылку коньяка, он хладнокровно зарезал человека правой рукой, потом аккуратно вытер нож, взял рукоятку в левую руку и тут же уснул. Но куда вероятней, на мой взгляд, выглядит другая версия. Кто-то вошел в кабинет дяди Толи, убил Константина, стер свои отпечатки пальцев с рукоятки ножа и вложил его в ладонь спящего Романова, не подумав или второпях не заметив, что ладонь левая.
      Судя по тому, с какой злостью Коновалов посмотрел на Семеныча, мои предположения оказались верными.
      – Поверьте! Я и вправду не убивал! – почувствовав перелом в настроении оперативника, воскликнул Романов. – Ведь я даже не присутствовал на дне рождении Виолетты!
      – Какой еще Виолетты? – повернулся к нему капитан.
      – Виолетты Анатольевны, покойной дочери хозяина дома Анатолия Николаевича Худобина!
      Заговорив о семье Худобиных, Романов рассказал об анонимке, полученной дядей Толей за несколько дней до своей смерти, но, к сожалению, теперь уже утерянной, и о его посмертном послании наследникам. Выразив уверенность в том, что убийство Константина напрямую связано с событиями, произошедшими здесь, в Мыскино, четырнадцатого февраля, в день тридцатилетия Виолетты, он заключил, что, во-первых, Виолетту убил кто-то из ее родственников, бывших на дне рождения. Во-вторых, анонимку написал тоже кто-то из родственников, ставший свидетелем убийства. И в-третьих, после оглашения завещания убийца Виолетты обязательно постарается найти анонима раньше, чем тот решит заявить о себе.
      – То есть ты хочешь сказать, что анонимку написал Константин Худобин? – перебил душеприказчика Коновалов.
      Романов сказал, что говорить об этом рано. Нужны доказательства.
      – Понятно. А кто именно присутствовал на дне рождения?
      Вопрос, как я понял, был обращен ко мне.
      – Кроме Виолетты и дяди Толи, – принялся перечислять я, – там были: Виктор – сын дяди Толи, Анечка – супруга Виктора, Константин – двоюродный брат Виктора, Максим Валерьянович Рыльский – шурин дяди Толи и моя бабушка Екатерина Николаевна Курочкина – родная сестра дяди Толи.
      О себе я решил не упоминать: и так было понятно, что без моего участия там не обошлось.
      – То есть те же, кто сегодня утром присутствовал при прочтении обращения Анатолия Николаевича к наследникам, – торопливо добавил Романов.
      Коновалов согласно кивнул. Попросив подтвердить, что все перечисленные мной люди являются родственниками, повернулся лицом к Романову и спросил: кем он приходится убитому.
      – Никем, – ответил Романов. – Я не родственник. Я исполнитель завещания Худобина-старшего, моего старого знакомого. По его просьбе я пришел сюда, чтобы зачитать наследникам последнюю волю и проследить за ее выполнением.
      – Ты нотариус?
      – Нет. Я – душеприказчик, или, другими словами, личный поверенный в делах о наследстве.
      – У тебя и документ соответствующий имеется?
      – Конечно! – Вынув из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист, Романов протянул его оперативнику. – Нотариально заверенное заявление Анатолия Николаевича с указанием моих полномочий.
      Молча прочитав заявление, Коновалов вернул его обратно. Подошел к окну и задумчиво посмотрел на одинокую елку, растущую посреди чистого газона.
      – Я хочу ознакомиться с содержанием завещаний, – сказал он.
      Романов развел руками, дескать, и рад бы помочь хорошему человеку, да не могу. И сказал, что согласно Гражданскому кодексу Российской Федерации, он не вправе разглашать сведения, касающиеся содержания завещаний.
      – Не понял! – Медленно, словно не веря собственным глазам, Коновалов обернулся. – Ты мне что, отказываешь?
      Поверенный виновато вздохнул и еще раз огорченно развел руками: увы.
      – Ну и ну! – оперативник удивленно покачал головой. – Ты, я смотрю, считаешь себя очень умным, да?
      Романов молчал.
      – Законы цитируешь, права качаешь. Может, ты еще и адвоката себе потребуешь?
      – Зачем адвоката? – почувствовав неладное, еле слышно произнес поверенный. – Не надо мне никакого адвоката.
      – Молчать! – Коновалов что есть силы ударил кулаком по подоконнику.
      Все, кто находились в кабинете, вздрогнули.
      – Молчать, я сказал! Говорить будешь, когда я скажу!
      Плотно сжав губы и сузив зрачки, Коновалов зло посмотрел на поверенного, не последуют ли возражения, и, как змея перед броском, громко зашипел:
      – Ты что, и вправду думаешь, будто самый умный? Да? А ты знаешь, что не далее как сегодня утром, один такой, вроде тебя, битый час ползал у меня в ногах, умолял считать себя придурком… прощения просил за то, что нечаянно вспомнил таблицу умножения… Чего молчишь?… Или, может, ты думаешь: я шучу?
      Не знаю, как остальные, а я капитану поверил сразу: не шутит. И Романов поверил сразу. Потому что, как только представилась возможность выполнить требование капитана, он выскочил из кабинета в зал и принес портфель. Протянул Коновалову конверты с завещаниями и предложил ознакомиться с ними лично. Коновалов взял конверты, подержал на весу с таким видом, будто еще не решил, что ему делать дальше: то ли швырнуть их поверенному в харю, то ли смилостивиться и прочесть. Решив смилостивиться, он подошел к окну, отвернулся и вскрыл первое завещание.
      В эту минуту в кабинет вошли два санитара. Спросив: можно ли забрать труп, они погрузили тело Константина Худобина на носилки и вынесли.
      Семеныч захлопнул кейс. Зевнул и доложил капитану об окончании работы.
      Не отрывая от листков взгляда, Коновалов махнул рукой, чтоб не мешали. Дочитав до конца, поднял голову и спросил Романова: когда состоится оглашение завещания.
      – Если аноним не объявит себя, то через три дня в понедельник, – ответил тот.
      Коновалов отошел от окна и, немного подумав, сказал, что остается в Мыскино.
      – А вы, – обращаясь к Семенычу, добавил он, – через три дня в понедельник пришлите за мной машину.
      – Как знаешь. – Семеныч, а за ним и судмедэксперт пожали капитану ладонь и, пожелав удачи, вышли из кабинета.

* * *

      С отъездом следственно-оперативной группы в доме стало тихо. Как будто находящиеся в нем люди только после этого осознали, какое несчастие случилось в их семье. По комнате ходили на цыпочках, разговаривали между собой короткими фразами, ругались полушепотом. А если кто-то случайно заглядывал собеседнику в лицо, то видел, к своему стыду и стыду тех, с кем разговаривал, не горе и жалость к внезапно умершему родственнику, а досаду и растерянность вперемешку со страхом. И даже Анечка, необыкновенно трогательная в своей скорби, плакала, на мой взгляд, теперь только потому, что ей, еще не хоронившей родных и близких, пришлось впервые в жизни столкнуться со смертью. И не брата мужа жалела она – себя.
      «Все мы Худобины, – вздохнул я. – И Анечка, к сожалению, уже тоже».
      Капитан Борис Сергеевич Коновалов, оперуполномоченный уголовного розыска РОВД, вместе с Романовым вышел из коридора. Прошел на середину зала и, подняв указательный палец, попросил минутку внимания.
      – В общем, так, – сказал он. – Как вы знаете, Константин Петрович Худобин, ваш родственник, погиб от рук убийцы. Кто этот убийца, нам пока неизвестно…
      – Как это, неизвестно? – перебил его вальяжно развалившийся в кресле Виктор. – А Романов?
      – Так, кто это сказал? – Плотно сжав губы и сузив зрачки, Коновалов резко повернулся в его сторону. – Как фамилия?
      – Худобин.
      – Имя?
      – Виктор Анатольевич.
      – Где вы были в период с трех до пяти часов дня?
      – Я…
      – Отвечать быстро! Я спросил: где?
      Виктор пожал плечами.
      – Здесь был, – произнес он неуверенным голосом. – Сначала до трех часов мы обедали, а потом смотрели телевизор. А в кабинет я вообще не заходил!
      – Кто подтвердит?
      «Умеет все-таки наша милиция работать с населением, – с удовольствием подумал я. – Смотреть приятно: не прошло и пяти секунд с начала разговора, как Виктор, судя по его жалкому виду, уже ни в чем не уверен. И больше всего в том, что никого не убивал».
      – Я еще раз спрашиваю: кто подтвердит? – повысил голос Коновалов.
      – Я подтвержу! – подняла ладонь бабушка. – Мы все сидели здесь, в этом зале. Я, Виктор и еще Максим… И Аня с Игорем тоже были здесь.
      – Да, – согласно кивнул Максим Валерьянович. – Это так.
      Подобно добросовестному дружиннику, разглядывающему стенд «Их разыскивает милиция», Коновалов посмотрел на Рыльского. Встретившись с ним взглядом, поежился.
      – Если я не ошибаюсь, – сбавив тон, обратился к бабушке, – единственный вход в кабинет, где произошло убийство, ведет из этого зала, где вы, по вашим словам, находились с трех до пяти часов дня.
      – Да. Одно только замечание. Мы находились здесь не с трех до пяти, как вы только что выразились, а с одиннадцати часов и до нынешней минуты.
      – То есть вы утверждаете, что никто в интересуемое нас время в кабинет не входил?
      Бабушка отрицательно покачала головой: кроме Анечки, первой обнаружившей тело Константина, никто.
      – Это так? – Коновалов обратился с вопросом к Рыльскому.
      – Да, – ответил тот. – Я всё помню. Сначала мы смотрели трехчасовые новости по НТВ, потом передачу про Кремль… И никого не было!
      – Вы что скажете? – Вопрос к Виктору.
      Почувствовав, что всё идет к тому, что поверенного опять признают виновным, Виктор осмелел. Намекнув на то, что убийцей Константина мог быть только тот, кто все время находился рядом с ним, он, стараясь выражаться как можно деликатнее, чтобы капитан опять, чего доброго, не обиделся, заметил, что самые запутанные загадки, как правило, имеют простой ответ.
      – Никого, кроме господина Романова, – добавил он, – в период с трех до пяти часов в кабинете не было.
      Действительно: Коновалов не обиделся. Достав из внутреннего кармана пиджака кармана блокнот с ручкой, он что-то записал в него. Сказал, что в число подозреваемых входит не только Романов, но и те, кто в момент убийства находились в доме.
      – Послушайте! – воскликнула бабушка. – А может, убийца проник через окно? Вы не думали об этом?
      – Исключено! Окно закрыто изнутри.
      – Ну, тогда не знаю! Прямо чудеса какие-то!
      Коновалов согласно кивнул. Перевел взгляд на Виктора и заявил, что сделает всё возможное, чтобы кудесник, на глазах родни совершивший это чудо, получил не менее десяти лет.
      – Итак, – добавил он после небольшой паузы, – я хочу знать, где, в каком месте каждый из вас находился в период с пятнадцати до семнадцати часов дня.
      Бабушка первой сказала, что все время сидела перед телевизором. Максим Валерьянович подтвердил это и добавил, что он, как и Екатерина Николаевна, с трех до пяти смотрел НТВ.
      Виктор повторил сказанное Рыльским.
      Коновалов записал всё это в блокнот и обратился ко мне:
      – Твоя очередь!
      Моя так моя. Тут мне скрывать нечего. Я сказал, что в пятнадцать часов пятнадцать минут поднялся на второй этаж и вниз спустился только после того, как закричала Худобина. А точнее, в шестнадцать пятьдесят пять.
      – А вы? – Коновалов обратился к Анечке.
      – Я? – Анечка, как мне показалось, испугалась. – Я, как только начались новости, пошла отдыхать к себе в комнату.
      – И долго отдыхали?
      – Нет. Около пяти я спустилась вниз и зашла в кабинет.
      – И первой увидели труп?
      – Да… Видимо, так.
      – А зачем вы зашли в кабинет? Что вы там искали?
      Не зная, что сказать, Анечка вопросительно посмотрела на Виктора и густо покраснела. В отличие от остальных Худобиных, лгать она, похоже, еще не научилась.
      «Это плохо, – подумал я. – Могут разоблачить».
      – Я… я искала мужа.
      Не знаю, для кого как, а для меня ответ Анечки прозвучал как гром среди ясного неба. В то, что Виктор способен убить, и убить не только Константина, я никогда не сомневался. Дай ему волю, за пару лет население города он сократил бы как минимум на четверть. Но вот то, что он солгал по мелочи и попался, меня, признаться, немало удивило.
      – То есть вы хотите сказать, что его в зале не было? – вместе со мной удивился Коновалов.
      Еще раз виновато посмотрев на мужа, Анечка отрицательно покачала головой.
      – Послушайте! – встал с кресла Виктор. – Я действительно буквально на несколько минут отлучался. В туалет. Надеюсь: все сидящие здесь подтвердят, что меня весь день мучила диарея?
      Все сидящие, в лице одной бабушки, охотно подтвердили это.
      – Ну вот! – развел руками Виктор. – Всего-то пару раз вышел, а разговоров…
      – Однако вы сказали, что не выходили из зала вообще, – заметил капитан.
      – Я сказал, что вообще не заходил в кабинет! А это, согласитесь, не одно и то же!
      – Хорошо! В какое время вы были в туалете?
      – Не помню. Где-то около пяти.
      – Как долго?
      – Минут десять… Может, пятнадцать.
      – В кабинет заглядывали?
      – Я же говорил: нет!
      – Жаль! – Коновалов внес в блокнот очередную запись. – Ну, хорошо! – произнес он бодрым голосом. – Давайте посмотрим, что у нас получается… Константин Худобин с Василием Романовым сразу после обеда, около трех, прошли в кабинет, попасть в который можно только из зала, где Екатерина Николаевна, Рыльский, Виктор Худобин, Анна Худобина и Игорь Курочкин смотрели телевизор. В три пятнадцать Курочкин пошел отдыхать… А когда пошли отдыхать вы? – обратился он с вопросом к Анечке.
      Анечка ответила, что, когда она уходила, все, включая меня, сидели перед телевизором и смотрели новости.
      Значит, сделал вывод капитан, где-то между тремя часами и тремя часами пятнадцатью минутами пополудни.
      – Обратно вы спустились около пяти, – продолжал Коновалов. – Не найдя мужа, который, по его словам, находился в туалете, вы зашли в кабинет, где обнаружили труп Константина Худобина… Что делал Романов?
      Анечка ответила: спал на столе.
      – Потом вы закричали, и все сбежались в кабинет. Так?
      – Нет, – возразила бабушка. – Она заплакала, когда вышла из кабинета. Уже в зале.
      – Понятно. – Коновалов снова что-то записал себе в блокнот. – Это всё?
      – Вроде всё. – Бабушка переглянулась с Рыльским. – Да! – вспомнила она. – Когда начался прогноз погоды, где-то в половине четвертого, из кабинета вышел Константин. Он попросил выпивку с закуской.
      – И что дальше?
      – Виктор сходил на кухню и принес, что он просил.
      – А нож он принес?
      – Да. И нож тоже.
      – Кто-нибудь еще в кабинет входил после этого?
      – Нет.
      Коновалов покачал головой.
      – В три тридцать, – сказал он назидательным тоном, – Константин Худобин был еще жив, а без пяти минут пять уже мертв. Не кажется ли вам, что это довольно странно, если учесть, что никто, по вашим словам, в это время в кабинет не заглядывал?
      Виктор встал и открыл рот. Он, видимо, хотел спросить Коновалова: почему тот по-прежнему отказывается признавать Романова убийцей, если даже ежу понятно, что никто, кроме него, убийцей быть не мог. Но не решился – струсил.
      Немного постояв, Виктор закрыл рот и сел на место.
      – И вот еще что, – добавил Коновалов. – Я не знаю, что здесь произошло на самом деле и кто из вас врет мне, но одно я знаю абсолютно точно. Если окажется, что убийство Константина Худобина как-то связано со смертью Виолетты Худобиной, то тот, кто сейчас покрывает убийцу, играет с огнем. Человеку, дважды совершившему преступление, ничего не стоит совершить его в третий раз. Запомните это!
      Не знаю, как остальные, а я расценил эти слова как угрозу: убийца может или, хуже того, должен убить снова.
      Первым на предупреждение оперативника отреагировал Романов. Чтобы привлечь к себе внимание, он шумно заворочался на диване. Потом поднял руку и, предварительно извинившись, сказал, что, нисколько не желая обидеть Максима Валерьяновича, человека, как он выразился, несомненно, порядочного, тем не менее должен обратить внимание следствия на его привычку дремать перед телевизором.
      – То есть ты хочешь сказать, – сразу оживился Коновалов, – что Рыльский мог проспать убийцу. Так?
      Несмотря на громкие протесты Максима Валерьяновича, Романов, а потом и я подтвердили это опасение, чем несказанно обрадовали капитана.
      – Это уже кое-что! Ну а вы, – обратился он к бабушке, – случайно на минутку не выходили из зала? А?
      Словно задавшись целью в точности повторить движение Романова, бабушка заворочалась в кресле. Бросила недовольный взгляд на оперативника и пробурчала что-то по поводу холодного дома и шали, которая лежала в нашей комнате.
      – И долго вы там были, в вашей комнате?
      – Не знаю… Поднялась, поправила постель на Игоревой кровати, взяла шаль и спустилась. Минут десять, наверное.
      – Замечательно! – Коновалов оживился еще больше. – Я так понимаю, что вы выходили в то время, когда Рыльский спал, а Худобин был в туалете. Я прав?
      – Не помню!
      Бабушка отвернулась. Всем своим видом показывая, что более не намерена продолжать беседу, сложила руки на коленях и уставилась в окно.
      – Ну что же, спасибо и на этом!
      Коновалов довольно потер ладони. Добавил, что в связи с вновь открывшимися обстоятельствами вынужден сообщить собравшимся пренеприятное известие: ни у кого из нас, как он и предполагал с самого начала, алиби нет.
      – Поэтому давайте продолжим наш разговор с начала. Итак… Константин Худобин вместе с Романовым около трех часов дня уединились в кабинете, попасть в который, повторюсь, можно только из зала, где Екатерина Николаевна, Рыльский, Виктор Худобин с женой и Игорь Курочкин смотрели телевизор. Дальше… Между тремя и тремя пятнадцатью Анна Худобина отправилась отдыхать в свою спальню. Следом за ней в три пятнадцать ушел Курочкин. Примерно в три тридцать Константин Худобин вышел в зал, взял коньяк, закуску, нож, которым его впоследствии убили, и вернулся обратно в кабинет. После этого Екатерина Николаевна поднялась к себе в комнату. Рыльский спал. Около пяти часов Анна спустилась в зал и, не найдя мужа, из чего мы можем установить примерное время, когда Виктор Худобин находился в туалете, кстати, расположенном тут же, в коридоре, зашла в кабинет, где первой обнаружила труп Константина Худобина… Я ничего не напутал? – обратился он с вопросом к Анечке.
      Анечка в ответ всхлипнула. Отрицательно замотала головой и, опустив голову, снова заплакала.
      Не меняя положения тела, сидящий в кресле Виктор повернул к жене лицо и попросил успокоиться.
      Жена согласно кивнула и заплакала еще громче.
      – Вот что мы с вами сделаем, – не обращая внимания на Анечку, продолжил Коновалов. – Проведем следственный эксперимент. Завтра, начиная с пятнадцати часов, повторим с точностью до минуты все ваши сегодняшние действия. Кто где сидел, кто что делал, кто куда ходил. И я уверяю вас, господа: после этого любое фальшивое алиби развалится аки карточный домик! Так что предлагаю, кому надо, оформить добровольное признание прямо сейчас – завтра будет поздно!
      Последние два предложения Коновалов произнес с такой уверенностью, что я ему в очередной раз поверил: завтра мы узнаем имя убийцы.
      На этом, возможно, события сегодняшнего дня и закончились бы, если бы не очередная выходка Виктора.
      Не смирившись с тем, что человек, присутствовавший при убийстве его брата и даже на время признавшийся в нем, о чем я в двух словах успел сообщить родственникам, находится вне подозрений, встал и попросил минутку внимания.
      – Вы знаете, кто это? – спросил он, протянув руку в сторону Романова.
      – Поверенный в делах вашего отца, – ответил Коновалов.
      – А еще?
      – Вахтер в общежитии, насколько мне известно.
      – А еще?
      – Не знаю! Говорите!
      Виктор многозначительно улыбнулся. Выдержал театральную паузу и сказал, что, по словам его покойного брата Константина, человека, как известно, весьма информированного в делах, касающихся негативных сторон жизни города, Романов тесно связан с местной мафией.
      – Сам Романов, конечно, с кистенем по ночам не ходит, – добавил он, – возраст не тот, но вот научиться у своих дружков обращению с ножом, это, на мой взгляд, запросто!
      Посмотрев на поверенного, Коновалов усмехнулся, видимо, представив, как тот в свободное от вахты время тренирует перекрестные удары ножом. Спросил у него: так ли это.
      – Нет, не так, – ответил Романов. – Я действительно пару раз встречался с руководством самсоновских и белогорских группировок, но, уверяю вас, при встречах мы говорили исключительно о взаимоотношении этих группировок, об их внутренних проблемах, а вовсе не о том, как обращаться с холодным оружием.
      В зале воцарилось тишина. Не стесняясь, все уставились на Романова с таким видом, будто хотели разглядеть в нем то, чего не замечали раньше.
      «Видимо, мы сошли с ума, если допустили, чтобы человек, помогающий бандитам решать их грязные дела, сидел с нами за одним столом», – было написано на лицах моих родственников.
      Прошептав чуть слышно: «Что б я сдох!», Коновалов, перейдя на «вы», попросил Романова сказать: кто он.
      – Третейский судья?
      Романов ответил, что на самом деле он больше поэт, чем вахтер, и уж, конечно, никому не судья.
      – Ах, он еще и поэт! – засмеялся Виктор. – К штыку приравнял перо, а потом проткнул им горло Константина! Понимаю.
      Вот так у нас всегда! Когда нечего сказать – надо осмеять, когда не над чем смеяться – опошлить, а затем насмешкой заткнуть собеседнику рот! Это по-нашему, по-худобински!.. Я посмотрел Виктору в глаза и понял, что он – единственный человек на свете, которого я искренне ненавижу. За эту манеру говорить; за всегдашнее высокомерие; за Анечку, несмышленую птичку, очарованную блеском золотой клетки; за нескрываемое презрение к тем, кто не может позволить себе купить в магазине товар, предварительно не поинтересовавшись его ценой; за всё то, чего у меня нет, а, главное, за предательское желание иметь всё это!
      – Ты бы поэтов не трогал! – не выдержал я. – Они все-таки будут посильнее той девочки-восьмиклассницы! Могут и в пятак врезать!
      – Заткнись! – рявкнул Виктор.
      – Какой еще восьмиклассницы? – повернулся ко мне Коновалов.
      – Той, которую он убил!
      Виктор бросился на меня. Не успел я поднять руки и прикрыть подбородок, как получил удар в лицо…
      Через пять секунд я уже встал. Утерся и сказал, что ту девочку, вполне возможно, Виктор ударил точно так же.
      Не давая разгореться драке, бабушка, Анечка, Рыльский налетели на Виктора. Обхватили его с трех сторон и оттеснили в сторону.
      Виктор отступил, но не сдался.
      – Я еще вырву твой поганый язык! – пригрозил он мне.
      В ответ я пообещал свернуть ему шею.
      «Только, конечно, потренируюсь немного».
      Удивительно, но ненависть к Виктору тут же пропала. Я, видимо, был настолько уверен в том, что обязательно выполню свое обещание, что этих слов оказалось достаточно для того, чтобы удовлетворить жажду мести.
      Потрогав языком губы: нет ли крови, отряхнул брюки и в сопровождении Рыльского вернулся на свое место.
      Минутой позже Виктор силами двух женщин был препровожден в дальнее от меня кресло, откуда в течение всего вечера бросал в мою сторону злые взгляды.
      – Ну что, петушки, успокоились? – спросил Коновалов.
      Я промолчал, а Виктор сказал, что успокоится только тогда, когда повстречает меня где-нибудь в темном переулке.
      – Ну, раз успокоились, – пропустив угрозу мимо ушей, продолжил капитан, – тогда, может, расскажете мне, что это за девочка-восьмиклассница, которую убили?
      – Да не слушайте вы его! – махнула рукой в мою сторону бабушка. – Всё было не так, как он вам расскажет! Просто однажды, много лет назад, когда Виктор и Виолетта были еще маленькими, во время детской игры погибла одна девочка. Произошел несчастный случай! Ничьей вины там и в помине не было! Поверьте мне!
      Коновалов согласно кивнул. Повернулся ко мне и, несмотря на бабушкины протесты, предложил высказать свою версию.
      Моя версия звучала так. Виктор с Виолеттой решили заняться бальными танцами. Пришли на свое первое, оно же и последнее занятие, поскандалили с кем-то из занимавшихся там девочек, потом подкараулили ее после репетиции и завели в парк.
      – В общем, не знаю, что там было дальше, врать не буду, но только утром следующего дня эту девочку нашли с проломленной головой.
      – Мы играли, и она упала на висок! – воскликнул Виктор.
      – Так звучит последняя, официальная версия, – согласился я. – А до этого, насколько мне известно, речь шла о непредумышленном убийстве. Это уже потом, после того как дядя Толя продал машину и занял денег у родни, стали говорить о несчастном случае. Дескать, детки Худобина здесь ни при чем, они хорошие – в папу.
      – Да откуда ты это можешь знать? – вскочив на ноги, закричал Виктор. – Тебе тогда было шесть лет!
      Я ответил ему спокойно, не повышая голоса, что, во-первых, мне было тогда не шесть лет, а семь, во-вторых, у меня всегда была отличная память, и, в-третьих, об этом случае мне совсем недавно рассказала бабушка.
      Виктор бросил на бабушку злой взгляд, отчего та сразу стала меньше и суше, сплюнул и, не говоря ни слова, сел на свое место.
      – Да-да-да, как же, помню, помню! – глядя в пол, задумчиво закивал Максим Валерьянович. – Было дело… Анатолий занял у меня тогда тысячу рублей. Огромные, знаете ли, по тем временам деньги!
      – И ты туда же! – развел руками Виктор.
      Подняв голову, Рыльский удивленно посмотрел на него. Потом опомнился и сказал, что имел в виду совсем другое.
      – Ты бы уж лучше помолчал! – посоветовала ему бабушка. – Тоже мне, вспоминальщик выискался! Ты бы лучше вспомнил, как кошкам кишки выпускал! Мясник!
      Она повернулась к Коновалову и рассказала о том, что Максим – младший брат покойной жены дяди Толи, развлекался в детстве тем, что мучил всякую попавшуюся в руки живность.
      – То птичке крыло отломает, то кутенку лапку! А то порежет осколком стекла какому-нибудь малышу кожу и смотрит, как тот, бедненький, заливается слезами!
      Не знаю, какая муха укусила бабушку и чего она добивалась, рассказывая Коновалову о садистских наклонностях Максима Валерьяновича, которые, как считалось, остались в далеком прошлом, но только Коновалов понял ее так, как и должен был понять сотрудник убойного отдела, расследующий жестокое и немотивированное убийство.
      Не подходя близко к Максиму Валерьяновичу и стараясь не смотреть ему в лицо, спросил: как часто, на какую тему и когда в последний раз он общался с Константином.
      Максим Валерьянович в ответ обиженно нахмурился, отчего морщины на щеках стали глубже, а кожа белее, посмотрел на Коновалова так, словно хотел найти на его теле наиболее уязвимое место, и сказал, что с Константином, как и со всеми Худобиными, общался и общается крайне редко.
      – И вообще, у меня не было причин убивать его, – добавил он. – У нас с ним не было никаких дел. Я не испытывал к нему ни любви, ни ненависти, в отличие, кстати, от Екатерины Николаевны, его родной тетки.
      – А что Екатерина Николаевна? – заинтересовался Коновалов.
      Выпрямившись в кресле, Рыльский с нескрываемым удовольствием рассказал всем известную историю о том, как однажды бабушка гонялась по квартире за Константином и кричала, что задушит его собственными руками.
      – И задушила б, если б поймала! – подтвердила бабушка. – Вы только послушайте, что он со мной учудил! Дал какой-то спекулянтке денег взаймы, а после того как та его обманула, прибежал ко мне в слезах и сказал, что его якобы обворовала продавщица на толкучке! Назвал имя этой спекулянтки, Суслик, кажется, и попросил написать на нее жалобу в ОБХСС! Каково, а! Я приняла это за чистую монету, написала, как он велел, отослала куда надо, да потом еще показания ходила давать, дура!.. Скажите, разве можно так поступать с родной теткой? – спросила она Коновалова.
      Коновалов отрицательно покачал головой: с родной теткой так поступать нельзя. Спросил, как давно это было. Бабушка на секунду задумалась и ответила, что, если ей не изменяет память, случилось это одиннадцать лет назад.
      Судя по тому, как поскучнело лицо Коновалова, стало ясно: одиннадцать лет – слишком большой срок для того, чтобы подозревать бабушку в убийстве.
      – Но осадок-то остался! – не унимался Рыльский. – Ведь никто не станет отрицать, что одного родного племянника, Виктора, она любила и продолжает любить, а другого, Константина, – нет.
      В этот момент Виктор, которому, по всей видимости, надоело слушать пустую болтовню Максима Валерьяновича, хлопнул по подлокотнику раскрытой пятерней.
      – Ладно! – произнес он решительным тоном. – Честно говоря, не хотел я никому рассказывать об этом случае: нехорошем, позорном для нашей семьи, да видно обойтись без этого уже никак нельзя.
      Бросив на меня злой взгляд, он рассказал о том, как четырнадцатого февраля, в день тридцатилетия Виолетты, стал невольным свидетелем происшествия, которое теперь, в свете сегодняшних событий, выглядит совсем не так, как оно представлялось ему пять месяцев назад.
      – Я ведь тогда думал, что на этом все закончится! А тут…
      Вместо продолжения фразы Виктор огорченно махнул рукой. Собрался с мыслями и добавил, что собственными глазами видел, как я, пользуясь известной слабостью Виолетты к мужчинам и вину, а точнее, сначала к вину, а потом к мужчинам, поздним вечером тискал ее в чулане.
      – И именно в этом чулане утром нашли сестру повешенной!
      – Как! – ахнула бабушка. – Игорь был с Виолеттой? Со своей теткой!
      Виктор в ответ демонстративно развел руками, дескать, смотрите сами, что это за человек, я вас предупреждал, и, довольный произведенным эффектом, откинулся на спинку кресла.
      Если бы можно было в эту секунду провалиться сквозь землю, я бы не преминул воспользоваться возможностью скрыться с глаз. Мне было стыдно. Но вместе с тем и обидно. Мало того что меня тогда почти что изнасиловали, так на меня теперь еще и смотрят, как на какого-то извращенца.
      «А впрочем, – с огорчением вынужден был признать я, – так оно, наверное, и есть. Только извращенец вроде меня способен заниматься сексом с немолодой пьяной женщиной в пыльном чулане».
      Я поймал на себе взгляд Виктора: высокомерный, насмешливый, и во мне вновь заклокотала злость. Ну что за привычка у человека совать свой нос куда не следует!
      Я повернулся к нему и сказал, что, во-первых, еще неизвестно, кто кого тискал, во-вторых, моя личная жизнь никого не касается и, в-третьих, Виолетта мне такая же тетка, как он мне дядька.
      В ответ на это Виктор снова демонстративно развел руками, как бы призывая собравшихся быть свидетелями учиненного мной безобразия. Громко выдохнул:
      – Ну что с него, придурошного, взять!
      Только я подумал о том, что с меня много чего можно взять: показания, например, как тут же Коновалов принялся на деле осуществлять мою мысль.
      Его первый вопрос был о том, как разворачивались дальнейшие события в чулане.
      – А никак! – ответил я. – Виолетта приказала принести вина, просить она не умела, я ушел и обратно, естественно, уже не вернулся.
      Второй вопрос.
      – Почему?
      Почему, почему… Не хотел – вот почему!
      – Нарвался на бабушку и не вырвался, – солгал я, чтобы не обижать Виолетту, которая, кто знает, может, сидит сейчас где-нибудь на облаке и внимательно слушает, что я говорю.
      И третий вопрос – бабушке.
      – Это так?
      Бабушка растерянно кивнула. И после небольшой заминки твердо сказала: да, это так.
      – У нас с Игорем одна комната на двоих. Так уж повелось. Весь вечер и всю ночь он был при мне.
      – А скажите, – Рыльский обратился к Коновалову. – Что вы имели в виду, когда говорили о том, что убийство Константина связано со смертью Виолетты? Вы считаете, что их убил один и тот же человек?
      Занятый мыслями о событиях, произошедших четырнадцатого февраля в чулане, Коновалов задумчиво пожал плечами. Сказал, что, учитывая содержание анонимки, а также сам факт ее появления, это вполне возможно.
      – Виктор видел, как Курочкин и Виолетта Худобина занимались любовью, – добавил он, – а значит, мог быть кто-то, кто видел и то, как ее повесили за газовую трубу. Вероятно, этот кто-то вздумал заработать на этом деле. Что в итоге каким-то образом и привело к убийству вашего Константина.
      Стоя на одном месте, Коновалов повернулся ко мне лицом. Ткнул в мою сторону пальцем и уверил собравшихся в том, что завтра, после следственного эксперимента, всё, или почти всё, станет ясно.
      Не успел Максим Валерьянович поблагодарить Коновалова за исчерпывающий ответ, как случилось событие, которое никто из нас, собравшихся в этом зале, не ожидал. Да что там, не ожидал! Никто даже в самом кошмарном сне не мог представить того, что произошло в следующую секунду!
      Бабушка встала со своего места и сказала: сухо, строго, что никакой связи между смертью Виолетты и убийством Константина нет и быть не может. На вопрос, почему она так решила, ответила, что это она убила своего племянника.
      – А убийство Виолетты здесь ни при чем!
      Это был шок! Удар, от которого долгое время мы не могли оправиться. Я даже подумал, что если бы сейчас открылась дверь и на пороге показался Константин: живой и невредимый, его появление не произвело бы такого впечатления, какое произвело признание бабушки.
      Мы смотрели на нее и не могли вымолвить ни слова.
      Бабушка постояла в ожидании вопросов. Не дождавшись, обернулась в поисках кресла и, убедившись в том, что оно находится под ногами, села.
      А я чуть не заплакал. Мне в этот момент почему-то вспомнилось, как она в любой час дня и ночи готовая прийти на помощь всем, кого любит, отказалась расписываться под каким-то пустяковым документом, поставив тем самым Константина в тяжелое положение. Как она, умеющая, как никто из нас, радоваться чужим радостям, только недовольно морщилась, когда слышала об его очередном успехе. Как она была счастлива, узнав о том, что я выбрал профессию инженера, и то только потому, что профессия коммерсанта у нее ассоциировалась с деятельностью Константина. Всех она любила! Всем радовалась! И только для одного племянника так и не смогла найти в своей душе теплого местечка.
      «Ах, бабушка, бабушка! Что же ты наделала?»
      Высоко подняв голову, бабушка посмотрела Коновалову в лицо. Спросила: почему тот не спрашивает у нее, за что и как она убила сына своего родного брата.
      – Спрашиваю, – опомнился Коновалов. – Так за что и как?
      Бабушка довольно кивнула. Сделала паузу и сказала, что на первую часть вопроса: за что, отвечать не будет, поскольку никого, кроме нее и Константина, это не касается.
      – А что касается того: как убила… Просто! Дождалась, когда Максим задремлет, а Виктор уйдет в туалет, вошла в кабинет, взяла со стола нож и ударила им… Вот, собственно говоря, и всё.
      Коновалова, судя по его недовольному виду, ответ не удовлетворил. Однако настаивать на более подробном изложении не стал. Пожал плечами: всё так всё, и спросил, готова ли она повторить свое признание в суде.
      – Готова! – твердо ответила бабушка.
      – Хорошо. И еще один вопрос, последний на сегодня, скажите: для чего вы признались в убийстве? Вы ведь, я так понимаю, еще полчаса назад не собирались делать этого?
      Бабушка вздохнула и объяснила свой поступок тем, что побоялась, как бы убийцей не признали кого-нибудь другого, невиновного.
      – Я вас знаю! – Она погрозила Коновалову кривым пальцем. – Вам бы только отчитаться перед начальством!
      После этих слов в комнате вновь воцарилась тишина. Я бросил взгляд на Виктора и по выражению его лица понял, о чем он думал. А думал он, как обычно, о себе: о том, как будет жить без своей тети Кати дальше.
      – Ну ладно! – Коновалов хлопнул ладонями по коленям. Встал и спросил у Виктора, откуда можно позвонить в милицию. Вынув из кармана мобильный телефон, Виктор протянул его капитану.
      – Хотите забрать Екатерину Николаевну? – задал вопрос до этого долго молчавший Романов.
      – А что? Есть возражения?
      – Есть.
      – Какие?
      – Она не убивала. А точнее сказать, не могла убить… Одну минутку!
      Ничего не объясняя, поверенный поднялся с дивана. Провожаемый удивленными взглядами, он быстрым шагом вышел из зала. Через десять секунд вернулся и положил на подлокотник кресла, в котором сидела бабушка, принесенный с кухни нож. Попросил показать, как она колола Константина.
      Покосившись на нож, бабушка спросила: зачем ему это.
      – Покажите, покажите! – попросил Романов. – Надо.
      Бабушка решительно подняла руку. Раскрыла ладонь, обнажив торчащие в разные стороны пальцы, и взялась за рукоятку. В следующее мгновение нож вывалился из ее ладони и упал на пол.
      – Вот видите! – Романов повернулся к Коновалову. – Екатерина Николаевна не могла этого сделать! Исключено.
      – Нет, могла! – заупрямилась бабушка. – У меня просто с первого раза не получилось! – Она наклонилась. – Я вот сейчас еще попробую…
      – Хватит, – процедил сквозь зубы Коновалов.
      Он подошел к ней. Присел на корточки и, глядя прямо в глаза, спросил: кого она, старая, выгораживает.
      – Внука?
      Поднялся, приблизился ко мне, смерил взглядом с головы до ног и направился к Виктору.
      – Племянника?
      Постоял перед Виктором, поиграл желваками, наблюдая за тем, как тот мучается, не зная, куда спрятать руки, и с решительным видом повернулся в сторону Анечки.
      – А может, сноху?
      Все молчали. И только Рыльский, грозно сверкнув из своего кресла розовыми белками, потребовал от нас немедленного и чистосердечного раскаянья.
      И тут случилось еще одно событие, по сравнению с которым неожиданное признание бабушки в убийстве, которого она, как только что выяснилось, не могла совершить, показалось нелепой шуткой. Не поднимаясь с места, Анечка выкрикнула, что это она убила Константина. Затем потребовала, чтобы от нее все отстали и, уткнув голову в колени, громко зарыдала.
      – Ты? – ахнули мы разом.
      Анечка подняла голову и закричала, что больше не может, что у нее нет сил, что она хочет только одного: чтобы ее посадили в тюрьму и ни о чем больше не спрашивали.
      – Если для этого надо признаться в суде, я готова! – кричала она. – Но только не мучьте меня! Пожалуйста!
      Это была первая женская истерика, свидетелем которой я был. Анечка плакала, вырывалась из бабушкиных рук, говорила, что не хочет жить, не хочет оставаться одной, не хочет никого видеть, не хочет еще чего-то…
      Коновалов вытер испарину со лба. Не решившись попросить телефон у Виктора – мужа Анечки, обратился ко мне за помощью.
      – Мне надо позвонить в милицию, – пояснил он.
      – Зря! – недовольно пробурчал Романов.
      Все удивленно оглянулись на него. И Анечка, даже не услышав произнесенного поверенным слова, но, угадав по реакции присутствующих, что слово было не простым, а важным, чуть утихла.
      Коновалов спросил: почему он так решил.
      – Преступник, после того как убил Константина, – ответил Романов, – стер следы с бокалов, из которых пили коньяк, а также с рукоятки ножа, на котором, возможно, была кровь убитого. Поэтому любой адвокат в суде первым делом задаст вопрос: чем его подзащитная сделала это, если это сделала она?
      – В каком смысле? – не понял Коновалов.
      – Ну, покажите мне платочек, тряпочку, бумажку какую-нибудь, которым она стерла отпечатки!
      – У нее не было платочка?
      Виктор, а потом и все остальные, хором подтвердили, что платочка у нее точно не было.
      – Хорошо, – согласился Коновалов. – Тогда она могла стереть отпечатки…
      Он, видимо, хотел сказать: чем-нибудь из одежды. Однако секундой позже, осмотрев ее аккуратно выглаженную, ослепительно белую, без единого пятнышка майку, короткие, туго обтягивающие бедра джинсы и тапочки на босую ногу, высказал предположение о том, что отпечатки с ножа и бокалов были стерты чем-то, что находится в кабинете: каким-нибудь листком бумаги, газетой, занавеской.
      – Давайте посмотрим! – предложил Романов.
      И первым направился в кабинет. Следом за ним, толпясь и толкаясь, поспешили все остальные.
      Кабинет дяди Толи представлял собой небольшую квадратную комнату. Почти всю левую стену, если смотреть со стороны коридора, занимало окно, занавешенное опущенными жалюзи. Справа стояли: узкий кожаный диван, больше напоминающий медицинскую кушетку, и темный шкаф с коллекцией фарфоровых статуэток. Спереди – большой письменный стол, над которым висела фотография Виктора Худобина, обнимающего за плечо балерину Волочкову, и два легких кресла.
      – Ну и чем тут можно вытереть? – Романов, подталкиваемый в спину напирающей сзади толпой, вышел на середину кабинета. – Я, по крайней мере, пока не вижу.
      Обойдя Романова, Коновалов поднял жалюзи. Постоял немного и сел за стол. Открыл ящики, закрыл их, поморщился, откинулся на спинку кресла и задумался.
      – Что за дурацкий кабинет, – сказал он, – ни книжек тебе, ни папок, ни бумаг…
      Виктор подтвердил: все документы, папки и бумаги после смерти хозяина были вывезены в город. А книги хранятся в библиотеке.
      – Чего молчите? – Коновалов прикрикнул на Анечку. – Чем вы стерли отпечатки пальцев? Отвечайте!
      Не успела Анечка в ответ проныть первое слово из намеченного плача, как Коновалов грохнул кулаком по столу и посоветовал ей даже думать забыть устраивать при нем концерты.
      – Я еще раз повторяю вопрос: чем вы стерли отпечатки пальцев с ножа и бокалов? Вы меня поняли? Чем?!
      Удивительно, но Анечка его поняла. Застыв на полуслове, она согласно кивнула. Собралась с силами и ответила, что не помнит.
      – Не помните или не стирали?
      Анечка проглотила комок в горле. Смахнула со щеки слезинку и, видимо, поняв, что отрицать дальше – глупо, призналась в том, что не стирала отпечатков.
      – Замечательно! – Коновалов громко и фальшиво рассмеялся. Покачал головой и спросил: может, она еще скажет, что никого не убивала.
      Я затаил дыхание. Если сейчас Анечка ответит, что убивала, то в этом случае, по-видимому, придется, признать, что Коновалов ошибался, связав убийство Константина со смертью Виолетты и завещанием дяди Толи. Если же ответит: нет, то тогда…
      «То тогда, – подумал я, – Коновалов убьет ее саму!»
      Анечка опустила глаза и, как мне показалось: с облегчением выдохнула:
      – Простите меня. Я совсем запуталась… Я не хотела никому причинять неприятностей, правда. Я солгала вам…
      Коновалов еще раз грохнул кулаком по столу. Грязно выругался, а потом добавил, что специально для таких, как она, в уголовном кодексе существует статья двести девяносто четыре, в которой говорится о том, что воспрепятствование производству предварительного расследования карается арестом.
      – Ты хотела в тюрьме посидеть? Так я тебе устрою! Полгода хватит? Рядом со своей тетей Катей, чтобы вам скучно не было!
      Анечка всхлипнула. Сказала: не надо тетю Катю.
      – Почему лгала? – не унимался Коновалов. – Кого покрывала?
      – Никого.
      – Тогда для чего наговаривала на себя? Или, может, все-таки это ты убила?
      – Нет, не я.
      – А кто? Кто убил? Знаешь?
      Анечка не сказала: нет. Из последних сил, сдерживаясь, чтобы снова не разреветься, она закусила губу и часто заморгала длинными ресницами.
      – Ну! – приподнявшись над столом, крикнул Коновалов.
      Повернувшись в сторону Рыльского, Анечка вопросительно посмотрела на него. Рыльский жалобно, как-то уж совсем некрасиво скривил губы и покачал головой из стороны в сторону.
      – Что?! Что?! – глядя на них, заорал Коновалов.
      – А то, – сказал Максим Валерьянович, – что надо внимательней слушать свидетелей!
      – Каких еще свидетелей?!
      – Екатерину Николаевну! А ведь она, хоть и иносказательно, но указала на убийцу!
      Коновалов, а вслед за ней и сама бабушка, ахнули: когда!
      А я сразу понял: когда. Тогда, когда она поведала о том, что поправляла мою постель. Я мысленно постучал себя кулаком по лбу и посетовал на то, что утром, занеся в нашу с ней комнату вещи, решил секундочку поваляться на кровати.
      – Екатерина Николаевна сказала, что была в спальне и поправляла постель Игоря, – добивал меня Рыльский, – в то время, когда он, по его собственным словам, в это время лежал на ней!
      А бабушка опять ничего не поняла. Вскочила на ноги и закричала, что это она убила Константина, она и никто другой.
      – Игорь спал! Я клянусь вам: он спал! Вы посмотрите, у него даже водолазка надета задом наперед!
      Я посмотрел на рукав: водолазка действительно была надета наизнанку.
      – Ну, конечно! – Коновалов улыбнулся: нехорошо улыбнулся, недобро, а потом спросил меня: где я был сегодня с трех и до пяти часов дня. – Надеюсь, – добавил он, – о том, что ты спал, мы говорить больше не будем?
      «А о чем мы будем говорить?» – хотелось спросить его. О том, что с трех до пяти я прятался, как вор, таился, боялся, что меня увидят и услышат? Или о том, что я с детства привык считать себя порядочным человеком, что самоуважение значит для меня не меньше, чем для Виктора состояние его банковского счета? «Пусть у меня нет денег, пусть мою „копейку“ не видать из окна лимузина, зато я, в отличие от многих, порядочен и честен!» А теперь? Что теперь мне сказать себе?
      «В общем, как ни крути, – подумал я, – но отвечать на проклятый раскольниковский вопрос: „Тварь ли я дрожащая или право имею?“ – придется… Итак, кто я: тварь или право имею?»
      – Мне скрывать нечего, – сказал я. – С трех до пяти часов дня я занимался тем, что убивал Константина Худобина.
      – Игорь! – взвыла бабушка. – Что ты делаешь?
      – Причиной убийства явилась личная неприязнь, а также грубость с его стороны. В общем, я не сдержался и ударил его первым попавшимся под руку предметом – ножом. Теперь, естественно, раскаиваюсь в содеянном и прошу меня простить.
      – Ну вот и хорошо, что раскаиваешься! – Выйдя из-за стола, Коновалов положил мне руку на плечо. – Хорошо. А я уж, грешным делом, думал, упираться начнешь! Чем отпечатки стёр?
      – Бумажной салфеткой.
      – Где она?
      – Порвал и выбросил в унитаз.
      – Это ты убил свою тетку?
      – Никакая она мне не тетка!
      – Хорошо, поставим вопрос по-другому. Это ты убил Виолетту Худобину?
      – Нет.
      – Я еще раз спрашиваю: ты?
      – Нет.
      – Ну, хорошо, – Коновалов убрал руку с моего плеча и отошел в сторону. – Об этом мы с тобой еще поговорим. Позже.
      Бабушка кривыми пальцами схватила Коновалова за лацканы пиджака и закричала о том, что этого не может быть, что я мухи не обижу и что я, дурачок, зачем-то оговариваю себя.
      – Зачем? – перебил ее капитан.
      Бабушка опустила руки:
      – Простите. Что – зачем?
      – Зачем ему себя оговаривать? Вот вы, например, оговорили себя для того, чтобы отвести подозрение от внука, это я понимаю, но ему-то, я спрашиваю, зачем это надо?
      – Я не знаю.
      – И никто не знает! – Коновалов развел руками. – А знаете, почему этого никто не знает? – Бабушка молчала. – Потому что это всё ваши выдумки! У него нет причин выгораживать других! Короче! – Он рубанул ребром ладони воздух. – Курочкин единственный из всей семьи, не считая Виктора Худобина, кто знал, в каком из многочисленных подсобных помещений дома вечером четырнадцатого февраля находилась его тетка Виолетта. Это он убил ее! А потом убил Константина Худобина, поскольку тот, на свою беду, не только оказался свидетелем преступления, но и написал об этом преступлении анонимку, желая сорвать жирный куш с дядюшкиного наследства. За что, как видим, и поплатился.
      Коновалов спросил у меня: как я узнал, что анонимщик – Константин.
      Я молча пожал плечами. Честно говоря, у меня до сих пор нет полной уверенности в том, что это Константин написал анонимку. Хотя, если вдуматься, никто другой этого сделать и не мог.
      Бабушка сложила ладоши на груди и попросила, чтобы я сию же секунду забрал свои слова обратно. Я отказался. Тогда она обратилась к Романову и потребовала, чтобы тот опроверг мое признание в убийстве так же, как он только что опроверг ее признание и признание Анечки.
      Романов с готовностью согласился сделать это. По его мнению, которым он не преминул поделиться с Коноваловым, я не мог убить Константина Худобина по причине того, что у меня для убийства дяди не было достаточно времени.
      – Посчитайте сами, – предложил он. – Екатерина Николаевна, Виктор Анатольевич и Максим Валерьянович в один голос утверждают, что никто с трех до пяти часов в кабинет Анатолия Николаевича не входил. А это значит, что убийца, если, конечно, убийцей не был кто-то из них, мог пройти незамеченным через зал только в то время, когда никого, кроме спящего Максима Валерьяновича, там не было. Далее… Мы не знаем точного времени, когда Екатерина Николаевна и Виктор Анатольевич выходили из зала, зато знаем, что, когда Анна без пяти пять, минус две-три минуты, спустилась вниз, ее муж был в туалете. А если учесть, что отсутствовал он, по его словам, минут пятнадцать, то получается, что Виктор Анатольевич вышел из зала примерно в шестнадцать сорок… Я правильно посчитал?
      Я проверил: Анечка закричала в шестнадцать пятьдесят пять. Отнимаем от этого времени пятнадцать минут и получаем шестнадцать сорок. Всё сходится.
      – Сказали бы сразу, что у меня была возможность убить Константина только в течение тех пятнадцати минут, когда Виктор поносил! – пробурчал я. – И не пришлось бы тогда перед всеми умничать!
      Бабушка закричала мне, чтобы я немедленно замолчал, а Романову, наоборот, чтобы, как можно скорее, продолжал говорить дальше.
      – Так вот, – выполнил ее просьбу Романов. – У Игоря для того, чтобы спуститься вниз, пройти в кабинет, выпить с Константином Худобиным коньяк, убить его, стереть отпечатки пальцев и подняться наверх, было, как он только что справедливо заметил, не более пятнадцати минут. И даже, уверяю вас, гораздо меньше, поскольку Екатерина Николаевна отсутствовала, по ее словам, минут десять. Вычтите из этого времени еще три-четыре минуты, когда она поднималась и спускалась по лестнице, и вы поймете, что времени для того, чтобы убить Константина Худобина, у Игоря практически не было.
      Коновалов задумчиво кивнул. Почесал за ухом и спросил меня: не хочу ли я чего сказать.
      Я сказал, что достаточно и пяти минут для того, чтобы не только убить одного Константина, но и изничтожить всех Худобиных вообще.
      Коновалов погрозил мне пальцем. Подошел к окну, посмотрел на еле проглядывающую сквозь сгустившиеся сумерки одинокую елку, растущую посреди чистого газона, и, не оборачиваясь, заявил, что ответ на вопрос: сколько мне надо времени, чтобы убить Константина, мы узнаем завтра, после следственного эксперимента.
      – А кстати! – он обратился к Романову. – Вы-то сами, как считаете, кто убийца?
      Словно желая пролить бальзам на мою израненную Худобиными душу, Романов сказал, что убийцей, возможно, является Виктор.
      – Почему? – удивился Коновалов.
      – Потому, что Виктор Анатольевич недавно произнес одну весьма подозрительную, на мой взгляд, фразу. Он сказал, что Константин был заколот ножом в горло.
      – И что с того? В чем криминал?
      – В том, что Виктор Анатольевич, по его собственному признанию, в кабинет не входил и, значит, знать о том, куда, в какое место убийцей был нанесен удар, не мог.
      – А что, разве никто здесь об этом не говорил? – удивился Коновалов.
      – Нет.
      – Совсем?
      – Совсем! Мы говорили только о том, что Константин был убит ножом. А о горле – ни слова!
      Стало совсем темно. Я подошел к двери, включил верхний свет и принялся вспоминать, о чем мы говорили всё это время.
      А говорили мы о многом. Сначала Романов признался в убийстве Константина. Затем, после того как Романов забрал свои слова обратно, Коновалов принялся выяснять: кто, когда и в каком месте находился во время совершения преступления. Выяснили, что ни у кого из нас, и у меня в том числе, алиби нет. Потом произошла стычка между мной и Виктором, при этом мы тоже много чего наговорили друг другу. Потом было второе бабушкино признание в убийстве, после него Анечкино – третье и мое – четвертое… А о горле, кажется, и вправду речь не шла.
      – Это я упомянула о том, что Константин был убит ножом в горло, – хлюпнула носом Анечка. – Ты помнишь, Витя? – обратилась она к мужу.
      Виктор отрицательно покачал головой. Сказал, что это совершенно не важно, поскольку Константина действительно убил он.
      «Так, – по инерции продолжал считать я, – после Анечкиного третьего признания и моего четвертого, последовало пятое, от Виктора».
      Не успел я подумать о том, что осталось еще одно признание, шестое, которое по идее должно последовать от Рыльского, как у нас случилась новая истерика – на этот раз с Борисом Сергеевичем Коноваловым.
      Несмотря на то что расстояние между ним и Виктором измерялось максимум двумя шагами, Коновалов, сделав массу ненужных движений, умудрился пробежать его. Встал перед Худобиным и с пеной у рта принялся орать о том, что он – капитан милиции, а не клоун и не паяц, что он никогда никому не позволял делать из себя идиота и что ему (на это он потребовал обратить особое внимание), заслуженному оперу, за свою карьеру приходилось обламывать еще и не таких уродов, как мы.
      – Хватит надо мной издеваться! – топал он ногами. – Хватит!
      Набравшись смелости, Романов высунулся из-за моей спины и спросил: почему Борис Сергеевич считает, что Виктор не мог убить Константина.
      – Да потому! – с новой силой заорал Коновалов. – Что убийца стер с бокалов свои отпечатки пальцев! Ясно вам?! А зачем, я вас спрашиваю, Худобину надо было стирать их, если всем известно, что его отпечатки были на бокалах еще до совершения преступления?! Зачем, я вас спрашиваю?!
      Романов вынужден был признать: незачем. Он опустил голову, поднял глаза и, виновато разведя руками, попросил у Виктора прощение.
      То ли признание Романовым своей ошибки благотворно подействовало на психику Коновалова, то ли сил продолжать скандалить у него не осталось, но только истерика, подобно пронесшемуся над Мыскино утреннему ливню, закончилась так же быстро, как и началась. Выговорившись или, точнее, выкричавшись, он глубоко вздохнул, вытер испарину со лба и, ни на кого не глядя, плюхнулся на свободное кресло.
      Вопрос о том, почему Виктор оговорил себя, в эту минуту его не интересовал.
      На улице тем временем стал накрапывать дождь. Сначала робко, как бы пробуя свои силы, он застучал по карнизу редкой дробью. Затем, словно поняв, что всё у него сегодня ладится, получается, добавил старания и обрушил на поселок вместе с потоками воды молнию и гром. Дом вздрогнул, зазвенел фарфоровыми статуэтками и… погрузился во мрак.
      – Опять свет отключили, – испуганно прошептала Анечка.
      – Я сейчас свечи достану! – громко произнес Виктор.
      – А давайте, – из темноты раздался скрипучий голос Рыльского, – перейдем в зал и затопим камин. Я за дровами схожу.
      Несмотря на то что идея Максима Валерьяновича всем понравилась, самовольно выйти из кабинета никто, в том числе и сам Рыльский, не решился – все ждали команды Коновалова.
      Осветив стены комнаты, в окне сверкнула молния. Стоявшая у окна бабушка поежилась и, как только отгремел раскат грома, сказала, что в доме сильно похолодало.
      – Ладно! – С того места, где сидел Коновалов, донесся звук отодвигаемого кресла. – Пошли в зал!
      В зале было прохладнее, чем в кабинете. Пока Максим Валерьянович ходил за дровами, а Виктор зажигал свечи и расставлял их вокруг камина, Анечка подсела к бабушке на диван. Прижалась к ней и снова тихо заплакала.
      – Ну что ты, что ты, – бабушка погладила ее по голове. – Перестань, всё образуется. Вот сейчас придет Максим, принесет дрова, мы зажжем их, и тебе сразу станет легче.
      – Не хочу, чтобы он приходил!
      – Почему?
      – Потому что он – убийца!
      В следующую секунду Анечка оттолкнула от себя бабушку, выпрямилась, крикнула еще раз, что Максим Валерьянович – убийца! убийца! убийца! – зарыдала и упала вниз лицом на диванные подушки.
      Несмотря на то что за сегодняшний день мы не раз слышали о том, что тот или иной человек либо сам признавался в убийстве, либо обвинялся в нем, и по идее к появлению подобного рода известий должны были отнестись с недоверием, что-то тем не менее в Анечкином голосе заставило всех нас насторожиться.
      – Откуда тебе это известно? – застыл со свечкой в руке Виктор.
      – Я видела!
      – Что ты видела?
      – Видела, как он… как он… – Анечка захлебнулась слезами.
      – Не спеши! – посоветовал ей Коновалов. – Расскажи с самого начала, что ты видела.
      Анечка приподнялась над диваном. Вытерла слезы и торопливо произнесла:
      – Когда я спустилась со второго этажа, в зале никого не было, только тетя Катя сидела перед телевизором. Я решила, что все ушли в кабинет. Зашла туда, а там…
      – Что там?
      – А там был дядя Максим! Он стоял, наклонившись над горлом Константина, и что-то с ним делал: то ли разглядывал его, то ли еще что-то, я не поняла. А когда он выпрямился и повернул ко мне лицо, я увидела, что у Константина на горле рана, а дядя Максим… а дядя Максим облизывается!
      – Что?! – кажется, одновременно ахнули все, кто находился в зале.
      – Он повернул ко мне лицо, посмотрел… посмотрел так, что у меня отнялись ноги, облизнулся и приказал молчать. А не то, говорит, будет плохо!.. И вышел.
      – И поэтому ты взяла убийство на себя? – догадался Коновалов.
      – Я боюсь его! Мне страшно!
      В эту секунду, осветив зал, за окном сверкнула молния. Анечка испуганно вскрикнула. В дверях, с поленьями в охапку, настороженно глядя на нас, стоял Максим Валерьянович.
      И тут… Одновременно с раскатом грома Коновалов бросился на него! Выбил дрова из рук и, грозясь разорвать, как Тузик грелку, заломил руку. В ответ Рыльский ударил его лбом по переносице и коленом в пах. Не давая опомниться, обхватил Коновалова двумя руками за туловище, приподнял и, несмотря на то что был на полголовы ниже и килограммов на двадцать легче, с размаха бросил его на рассыпанные по ковру дрова. Обвел нас внимательным взглядом и, наклонив голову, выбежал из зала.
      Я пустился за ним вдогонку. Однако у порога остановился, решив, что разумнее в этой ситуации остаться в зале, поддержать своим присутствием бабушку. И, как оказалось, правильно сделал. Бабушка, едва я приблизился к ней, обняла меня за голову, прижала к себе и попросила хотя бы в эту ночь не отходить от нее ни на шаг.
 
      Коновалову понадобилось немало усилий и времени для того, чтобы прийти в себя. Держась одной рукой за спину, а другой, опираясь на плечо Романова, он поднялся с пола и сел на диван. Неотрывно глядя на то, как в камине догорают дрова, посидел несколько секунд в раздумье и попросил разрешения позвонить в милицию.
      Пока Коновалов звонил, все молчали. Стоило ему вернуть телефон Виктору и поблагодарить за оказанную любезность, как все разом заговорили о Рыльском. Кто-то вспоминал его прошлое, кто-то предсказывал будущее, а я сидел, уткнувшись лицом в ладони, прокручивал в памяти события последних часов и думал о настоящем. И пришел к выводу: ничего удивительного в том, что Максим Валерьянович стал вурдалаком, нет. У меня самого после общения с Худобиными не раз и не два возникало ответное желание попить их кровушки.

* * *

      Прошло, наверное, около часа после звонка Коновалова, как у ворот, осветив фарами улицу и часть дома с окном, остановился автобус, из которого выскочили люди с автоматами. Коновалов вышел, поздоровался и принялся о чем-то горячо говорить с одним из них. Потом взял у кого-то фонарик и, освещая себе путь, вернулся в зал.
      Вернулся и спросил: во что был обут Рыльский.
      Бабушка сказала: в тапочки.
      – Я спрашиваю, – повысил голос Коновалов, – в какой обуви он приехал сюда?
      Все молчали.
      – Хорошо, поставлю вопрос по-другому. Чьи черные туфли стоят в прихожей?
      Виктор ответил, что если туфли дорогие и с пряжкой, то его.
      – Чьи кроссовки?
      Я сказал, что если кроссовки дешевые и без пряжки, то мои.
      – Старые сандалии?
      Романов молча поднял руку.
      – Мужские серые ботинки?
      Все молчали.
      – Мужские серые ботинки? – еще раз громко повторил вопрос Коновалов.
      Все снова молчали.
      – Ясно, – Коновалов развернулся и быстрым шагом вышел из зала.
      Я проводил его до порога. Закрыл дверь и первым высказал предположение о том, что Рыльский с испуга убежал в одних тапочках. Виктор, естественно, тут же возразил мне. Пренебрежительно махнул рукой в мою сторону и заявил, что, по его мнению, важно не то, в чем именно убежал Рыльский: в тапочках или без, а то: зачем.
      – Зачем, спрашивается, бежать, если бежать некуда?
      Романов попросил объяснить: почему некуда.
      – Потому, что, с одной стороны, Мыскино окружает река, а с другой – лес, – ответил Виктор. – А до нормального шоссе, между прочим, восемь километров, и то, если идти не по нашей дороге, где в это время машины не ходят, а напрямую.
      «А это значит, – тут же сделал я утешительный для себя вывод, – что никакого следственного эксперимента завтра не будет».
      Что и говорить: повезло.
 
      Коновалов вернулся в дом, когда за окном стихли голоса людей и прекратился лай собак. Сел на корточки перед камином, поворошил кочергой дрова в топке и, сладко сощурив глаза, сообщил о том, что ищейки взяли след Рыльского.
      – Ну и хорошо! – с облегчением вздохнула бабушка. – А то как бы он еще чего не натворил.
      – Да, – не отводя глаз от костра, согласился Коновалов. – Хорошо…
      Судя по тому, каким тоном это было произнесено: задумчивым и абсолютно безрадостным, я подумал: на самом деле всё не так хорошо, как кажется.
      И не ошибся. Словно подтверждая мои мысли, Коновалов в следующую секунду покачал головой и добавил, что, к его великому сожалению, статьи для вурдалаков в уголовном кодексе, увы, нет.
      – А ведь если есть вурдалак, – развел он руками, – значит, должна быть и статья для него, правильно? А иначе-то как?
      – Зато есть статья за убийство, – заметил Виктор.
      – Да! Но убийство – это, понимаешь, убийство, оно разным бывает, а тут… – Не закончив фразу, Коновалов вздохнул. Поставил кочергу на место и, с видом человека, сделавшего тяжелую, но, как оказалось, во многом бессмысленную работу, сел в кресло.
      Странно, но только теперь, после того как речь зашла о вурдалаках, я впервые по-настоящему задумался над тем, как погиб Константин. Нельзя сказать, чтобы я не думал об этом раньше (не думать об этом было просто невозможно), но думал как-то мельком, вскользь, словно боялся, что воспоминание о событиях этой ночи укоренится в моей памяти и отравит ее на долгие годы.
      А вот Виктор, похоже, ничего не боялся. Он окликнул Романова и потребовал, чтобы тот как можно подробнее рассказал ему о вурдалаках и вампирах.
      – И, главное дело, научите, как бороться с ними!
      Прежде чем ответить на вопрос, Романов, как всегда, задумчиво пожал плечами. Сказал, что с вурдалаками, насколько ему известно из книг, бороться практически невозможно. Их можно только убить: серебряной пулей или, на худой конец, осиновым колом в сердце.
      – Считается, что они физически необыкновенно сильны и живучи…
      – Почему это «считается»? – не удержался, чтобы не уколоть Коновалова, Виктор. – Милиция, например, теперь уже точно знает об этом! Я ведь правильно говорю, товарищ капитан?
      Испугавшись, что вот-вот вспыхнет новая ссора, бабушка, не давая Коновалову ответить, повернулась к Романову и громко спросила: как он думает, существуют ли вурдалаки на самом деле или это просто суеверие и вымысел.
      – Какое еще суеверие? – всплеснула руками Анечка. – Я же сама, собственными глазами видела, как дядя Максим…
      – И все-таки! – Бабушка нетерпеливо кивнула Романову, дескать, говори скорее, пока Коновалов не принялся выяснять отношения с Виктором. Сложила руки на животе и демонстративно приготовилась слушать.
      Романов, занятый своими мыслями, не сразу понял, что от него требуется. И только после того, как бабушка призывно кашлянула в его сторону, сказал, что, несмотря на красный диплом, полученный им в те времена, когда учеба в университете давала не только высшее образование, но и знания, уверенности в том, что это суеверие и вымысел, у него нет.
      Бабушка попросила объяснить почему.
      – Видите ли, – задумчиво произнес Романов. – Меня смущает одно обстоятельство. Боюсь ошибиться, но, по-моему, на планете просто не существует мест, где бы ни слышали о вурдалаках. Они только называются везде по-разному. В некоторых германских землях – альпами, в Индии – бхута или бхуту, не помню, как правильно, на Среднем Востоке – ассамитами, в Румынии – носферату…
      – Как?
      – Носферату! Это, знаете, такая разновидность незаконнорожденного вампира, чьи родители, в свою очередь, тоже были незаконнорожденными детьми… А есть еще инкубус – существо, которое посещает по ночам женщин, занимается с ними любовью и воплощает наяву их заветные мечты. В отличие, кстати, от суккубуса – существа женского рода, которое приходит к мужчинам во сне и мучает их… Так вот! Объяснить это обычными интеграционными процессами или простым совпадением нельзя. На мой взгляд, кроме совпадения и процессов, о которых я только что говорил, должно существовать еще что-то.
      – Что?
      Романов покачал головой:
      – Не знаю.
      – А что по этому поводу говорит наука? – спросил Коновалов.
      – Молчит. Были, правда, попытки описать это явление, но насколько они научны, сказать не могу… А вообще, если мне не изменяет память, первое упоминание в русской литературе слова «упырь» датировано одиннадцатым веком. В Англии – двенадцатым: Уолтер Меп написал работу о вампироподобных существах. Ну а самый первый вампир был, конечно, описан в греческой мифологии… Про царицу Ламию что-нибудь слышали?
      Бабушка отрицательно покачала головой.
      – Нет? Тогда позвольте, я расскажу… Царица Ламия родила от громовержца Зевса детей, а затем по велению богини Геры – ревнивой жены Зевса – съела их. После чего свихнулась, пошла вразнос и стала пить кровь у всех младенцев подряд.
      – Ужас какой, – прошептала Анечка.
      – Ужас, – подтвердил Романов. – И тем не менее это не столь редкий случай, как кажется.
      – Точно-точно, – подтвердил Коновалов. – У меня тут не так давно тоже был один такой эпизод…
      Борис Сергеевич повернулся лицом к Романову и стал подробно, с упоминанием дат и фамилий, рассказывать про то, как одна бомжиха съела одного за другим трех своих дружков.
      – Она, понятное дело, не царица и ела далеко не младенцев, но все же, согласитесь, что-то общее между ними есть!
      Здесь я хотел встать и уйти. Но потом подумал и решил остаться. Во-первых, потому что одному в такую ночь довольно скучно, а во-вторых, и это главная причина, не хотелось нарушать обещание – оставлять бабушку.
      А бабушка, как назло, даже и не думала никуда. Едва Коновалов закончил рассказ про бомжиху и трех бомжей, как она, подхватив эстафету, стала вспоминать о том, как у них в деревне кто-то по ночам высасывал кровь из кур.
      – Глянешь утром, а у нее на шее следы от зубов!
      Следы от зубов – это, конечно, противно, слов нет, однако куда противнее то, о чем начал рассказывать Виктор. А начал он рассказывать самую что ни на есть правдивую, по его, естественно, словам, историю о черном-черном человеке, регулярно появлявшемся на городском кладбище в минуту, когда на черном-черном небе появлялась кроваво-красная луна… На этом месте я не выдержал и сказал, что умный человек, если он действительно умный, подобные истории забывает сразу после того, как у него выпадает последний молочный зуб. Меня, как обычно в таких случаях, перебили и, фигурально похлопав по плечу, посоветовали посидеть, послушать старших.
      Тогда я окончательно решил идти спать. Но тут тучи за окном раздвинулись, и всю комнату, от пола до потолка, залил лунный свет. Свет, конечно, был не кроваво-красный, как в рассказе Виктора, но тоже довольно неприятный. Белый, будто люминесцентный, он густым слоем окутал фигуры находящихся в зале людей, превратив их и без того не самые прекрасные лица в фантасмагорические маски.
      Не успел я обрадовать родственничков сравнением с Рыльским, как на улице раздались возбужденное тявканье овчарок и голоса возвращающихся из леса милиционеров. Через минуту открылась дверь, и в зал, громко топая сапогами, вошел заляпанный грязью офицер.
      На вопрос Коновалова: как дела, виновато развел руками и доложил о том, что, несмотря на все старания людей и собак, Рыльского поймать им так и не удалось.
      – Как сквозь землю провалился, гад! – сплюнул он на пол.
      Бабушка ахнула и трижды перекрестилась. Виктор недовольно покосился на офицера, встал, подкинул в камин полено, чтобы в зале стало светлее, и сказал, что завтра утром, сразу после того, как из города вернется Михаил, он прикажет вытесать специально для Рыльского парочку острых осиновых кольев.
      Стараясь не привлекать внимания, я прилег на диван. Заткнул уши, чтобы не слушать начатую Романовым историю о трансильванском дворянине графе Дракуле, и, пожелав себе спокойной ночи, закрыл глаза.

* * *

      Ночь пролетела незаметно. Под стук топора, доносящегося со двора, я поднял голову и обвел взглядом комнату. Виктор, аккуратно причесанный, как та лужайка, которую из окна задумчиво разглядывал Коновалов, сидел в кресле, полировал пилочкой ногти, а Анечка с бабушкой накрывали на стол.
      – Проснулся? – поймав мой взгляд, спросила бабушка.
      Я подумал и согласно кивнул: вроде бы.
      – Тогда, давай, вставай, чисти зубы, завтрак через десять минут!
      – Завтрак – это хорошо!
      Я вскочил на ноги, поинтересовался: не появлялся ли ночью Рыльский, а если появлялся, нет ли у кого на шее следов от укусов, и пошел умываться. Привел себя в порядок и вернулся в зал.
      Спросил: где Романов.
      Не отрывая глаз от ногтей, Виктор презрительно скривил губы. Лениво проговаривая каждое слово, ответил, что интересующая меня личность в данное время занимается тем, чем и полагается подобным личностям заниматься в здоровом обществе – трудом.
      – А конкретно?
      – А конкретно, помогает Михаилу тесать осиновые колья.
      Странный он все-таки человек – Худобин. Любой другой на элементарный вопрос: где? – ответил бы не менее элементарно: там! А он ответил: чем! И не просто ответил, а так, чтобы не только мне, но и всем, кто слышал его, стало ясно: Романов помогает Михаилу тесать колья не по своей, а по его воле.
      Решив проверить это, я вышел из дома.
      И действительно, сидя на ступеньках лестницы, ведущей во внутренний двор, Романов, чем мог, помогал Михаилу. А поскольку мог он, как я давно понял, работать только головой и языком, то вся его помощь заключалась исключительно в разговорах о полезных свойствах осины.
      – …осина, – подставив солнцу лицо, разглагольствовал он тоном профессионального лектора, – не только поглощает отрицательную энергию человека, но и восстанавливает, как сейчас модно выражаться, его ауру! О чем, между прочим, знали еще наши предки. Они этим пользовались, когда хотели отогнать от себя недоброжелательно настроенных духов. Не знаю, правда или нет, но считается, что прикосновение к осине или к изготовленным из нее предметам очищает душу от страха, истерии, навязчивых идей и даже… – в этом месте Романов поднял указательный палец вверх, – отводит смерть!
      Работник Худобиных – Михаил, накануне погулявший у подруги и оттого пребывавший в хорошем настроении, испортить которое не смогло даже известие об убийстве Константина, в ответ рассмеялся.
      – Скажете тоже: смерть!
      – Ну, может, не смерть, но что-то вроде этого!
      Воткнув в землю готовый кол, Михаил рассмеялся громче.
      – Не веришь? – Увидев меня, Романов приветливо помахал рукой. – Ладно! Тогда ответь мне, пожалуйста, на один вопрос. Для каких таких целей осину, как тебе должно быть хорошо известно, не самое полезное в хозяйстве дерево, сажают возле жилья? А? Чего молчишь? Или сказать нечего?
      – Почему это нечего? Есть чего! – Михаил достал из ящика с инструментами початую бутылку портвейна со стаканом, насаженным на горлышко, и сказал: – Давайте еще по одной!
      Романов бросил на меня быстрый взгляд, словно хотел по выражению лица определить мое отношение к поступившему предложению. Немного подумал и, решив не стесняться, согласно махнул рукой: давай.
      Михаил налил в стакан вина на три пальца и протянул мне.
      Поблагодарив за угощение, я отказался. Сказал, что еще не обзавелся привычкой пить по утрам.
      – И это правильно! – одобрил Михаил. – Молодец! Я в твоем возрасте тоже не пил до открытия магазина… Я тогда, как это сказать, тоже, типа, следил за собой.
      – А сейчас, выходит, уже, типа, не следишь?
      – А сейчас мне следить, Игорек, за собой некогда! – вздохнул Михаил. – Сейчас мне за газоном твоего дядюшки следить надо!
      Он передал стакан Романову. Вытер ладонь о штанину и полез в карман за конфеткой.
      Романов выпил. Закусил протянутой карамелькой и, заметно повеселев, с довольным видом обозрел газон.
      – Да, – сказал он, покачивая головой. – Поле деятельности, я погляжу, у тебя большое!
      Михаил уточнил: тридцать соток. И добавил, налив себе вина:
      – И вот ведь что обидно… Все думают, раз это трава, так, значит, и расти она должна чуть ли не сама по себе! А я вроде здесь как бы и ни при чем. И хоть бы кто подумал, что хлопот с ней поболее, чем с некоторыми культурами! Честное слово! Ее только косить полагается два раза в неделю, чтоб сорняки заглушить!
      – Так часто? – удивился Романов.
      – А то! Правда, в нашем климате будешь столько косить, через месяц от нее одни корешки останутся, но вот раз в две, в три недели заводить газонокосилку – будь любезен! А куда деваться? Надо.
      Михаил тяжело вздохнул. Посмотрел на стакан с таким видом, словно забыл, зачем взял его в руки, и выпил.
      А я сразу вспомнил бабушку. Та, помнится, до конца дяди Толиных дней пилила его за то, что тот на своем участке, вместо того чтобы как всякий нормальный дачник, сажать овощи, разводил траву, чем, по ее мнению, выставлял себя на всеобщее посмешище. Дядя Толя в ответ смеялся и на все обвинения в лени говорил, что не выращивает овощи исключительно из экономии.
      «Посчитай сама, – предлагал ей. – Сколько нужно денег на семена, рассаду, удобрения, бензин, чтобы возить все это в сад, энергозатраты на полив? Так и разориться недолго!»
      Чтобы доказать: разорение хорошему овощеводу не грозит, бабушка брала ручку, листок и считала. У нее выходило – сажать выгодно. Но стоило дяди Толе взяться за расчеты, как оказывалось, что покупать овощи в соседней деревне гораздо дешевле, чем выращивать их самим. Бабушка спорила, психовала, но убедить Худобина в своей правоте ни разу так и не смогла.
      В эту минуту в доме хлопнула дверь. Едва Михаил успел спрятать бутылку портвейна в ящик с инструментами, как на крыльце показался Виктор. Спустился вниз, осмотрел кол и, скорчив недовольную гримасу, сделал замечание по поводу недостаточно острого, по его мнению, наконечника.
      – Таким орудием не то что сердце вампира, его дерьмо, захочешь, не проткнешь!
      Потребовав переделать, он швырнул кол под ноги Михаила. И добавил, что если мы, три лодыря, не способны справиться с одним простым заданием, то нечего было и браться за него. После чего обозвал нас одним нехорошим, но емким словом, вместившим в себя не только отношение к тем, кому оно адресовано, но и душевное состояние того, кто его адресовал, развернулся и, прыгая со ступеньки на ступеньку, быстро поднялся на крыльцо.
      Подождав, когда фигура Худобина скроется из вида, Михаил тяжело вздохнул. Достал из ящика бутылку портвейна, протянул Романову стакан и высказал мнение о том, что люди с таким характером, как у танцора, могут жить исключительно на воле, поскольку в других местах, не столь отдаленных, они не протянут и пяти минут.
      Я рассмеялся. Сказал, что как раз, по мнению Василия Сергеевича, одно из других отдаленных мест в скором времени может стать для Виктора достаточно близким.
      – Это правда? – спросил Михаил.
      Романов поморщился. Пожал плечами и заявил, что, с одной стороны, он, конечно, ошибался, когда бездоказательно обвинял Виктора в убийстве брата, а с другой стороны, нет, так потому как никто, кроме него, убить Константина не мог.
      – А разве Константина убил не Рыльский?
      – Нет, что ты! Только не Рыльский!
      Романов задумчиво повертел в ладони стакан. Медленно выпил и, на секунду задержав дыхание, сказал, что в тюрьме, наверное, жить тяжело всем, а не только таким, как Виктор, которого Михаил почему-то обозвал танцором.
      – А кстати, почему танцор?
      Михаил налил себе портвейна ровно на три пальца и ответил: танцор – он потому танцор, что танцевал танцы.
      – А что касается тюрьмы, то тут вы, Василий, правы – там плохо всем. Но Виктору, говорю я вам, будет много хуже.
      В эту секунду на крыльце показалась бабушка. Увидев стакан в руке Михаила, она укоризненно покачала головой. Велела быстро заканчивать работу и мыть руки: завтрак на столе.
      Заканчивая разговор о «других местах», я дружески похлопал Романова по плечу и посоветовал не строить иллюзий по поводу того, что Виктору когда-нибудь в обозримом будущем будет тяжело за решеткой. И объяснил почему.
      – Худобины, и иже с ними, интересуют нашу милицию ровно столько, сколько лису в голодную пору интересует спелый виноград… Помните, как у Крылова? «И видит глаз, да зуб неймёт»!
      – Что значит «неймёт»? – нахмурился Михаил. – Ты что, хочешь сказать: тюряга только для таких, как я? Да? А для танцора тогда что?
      – А для танцора – скользкая танцплощадка во второсортном казино!
      Кажется, шутка вышла не совсем удачной. Михаил нахмурился еще больше, отчего показалось, будто его глаза утонули в дебрях густых бровей, а над носом появилась густая сеточка морщин.
      Романов, стараясь не глядеть в мою сторону, опустил голову и прошмыгнул мимо сразу вслед за бабушкой.
      Ну и ладно. Я окинул взглядом аккуратно скошенный газон, на краю которого с не выпитым стаканом стоял расстроенный Михаил и молча, вслед за Романовым, вошел в дом.
 
      Завтрак, как и вчерашний обед, проходил в полном молчании: никто ни у кого ничего не спрашивал, никто ни с кем не разговаривал, никто ни к кому не приставал.
      Первой не выдержала Анечка. Обратив внимание на то, что Коновалов положил себе вторую порцию черной икры, она, предварительно извинившись, посоветовала быть осторожным.
      – Вчера Витя съел натощак две ложечки, и вот вам результат…
      – Какой результат? – не понял Борис Сергеевич.
      – Отравился! Я сказала Екатерине Николаевне, чтобы она выбросила ее, но Екатерина Николаевна не захотела.
      Коновалов нагнулся к блюдцу. Понюхал воздух над столом и, удивленно пожав плечами, сказал, что, может, для кого-то икра и несвежая, а вот для него, мента непривередливого, так в самый раз. С этими словами он зачерпнул ложку и демонстративно отправил ее содержимое в рот.
      После этого все опять замолчали. Стало так тихо, что можно было услышать, как в углу под диваном скребла мышь. Она то старательно царапала по дереву, то, испугавшись издаваемого ею шума, замирала на несколько секунд: не выдала ли себя, и осторожно принималась за работу дальше.
      Вторым не выдержал Виктор. Резко отодвинув стул, он вышел из-за стола. Подошел к бару, достал бутылку «Мартеля» и, на ходу свертывая пробку, вернулся обратно. Решив не тратить время на хождение за бокалом, наполнил коньяком стоявшую рядом чайную чашку, поднял ее… и только тогда вспомнил о гостях.
      Поставил чашку на стол и вопросительно посмотрел на Коновалова.
      Коновалов сказал: нет.
      Виктор пожал плечами: нет так нет, и, словно не замечая того, что рядом с Коноваловым сижу я, перевел взгляд на Романова.
      Спросил: не налить ли ему.
      Словно не слыша вопроса, Романов опустил глаза.
      – Значит, налить!
      Полностью, до самых краев, Виктор наполнил его чашку, после чего встал и, расправив плечи, предложил помянуть Константина.
      К тому, что меня постоянно унижали в доме Худобиных, я давно привык. Меня, бывало, не замечали в нем, пренебрегали моим мнением, игнорировали мои желания, но такого, чтобы обнести куском хлеба или рюмкой коньяка, еще не было… А я в первую минуту даже не понял, что произошло! Не отрывая глаз, я смотрел на то, как Романов, растягивая удовольствие, мелкими глотками опорожнял чашку, как Виктор, обливая подбородок, давился, но продолжал пить дальше, и удивлялся своему спокойствию. Тому, что сижу, как сидел, жую, как жевал, молчу, как молчал всю жизнь, вместо того чтобы вскочить со стула, сдернуть скатерть со стола и высказать все, что скопилось за эти годы у меня на душе… Ах, если бы кто только знал, как мне хотелось, чтобы в эту минуту Романов взял в руки бутылку, поднял ее над столом и обратился ко мне с предложением выпить с ними! И я бы ответил ему: «С удовольствием!» И поблагодарил бы его! И взял бы чашку – понюхал, достаточно ли у «Мартеля» вонючий запах, пожелал бы всем присутствующим приятного аппетита, а потом спокойно, не торопясь, выплеснул коньяк в ненавистную рожу хозяина!
      – Не человек – глыба! – сказал я в ответ на предложение помянуть Константина. – Стопроцентный Худобин! Без изъяна!
      – Да, это правда, – приняв мои слова за похвалу, согласилась бабушка. – Он был очень похож на своего отца.
      Виктор покосился на меня, пытаясь понять: прикалываюсь ли я или говорю серьезно. Не найдя к чему придраться, кивнул.
      – Согласен… Вот только не повезло ему в жизни. Родителей молодыми похоронил, и сам умер рано. Даже жениться, блин, не успел.
      – Никого у него не было, – вздохнула бабушка.
      Виктор тут же поправил ее:
      – Никого, кроме нас!
      В эту минуту в зал вошел Михаил. Стараясь говорить как можно медленнее и внятнее, потому что говорить как обычно он уже не мог – язык заплетался – спросил: согрелись ли мы и не надо ли прибавить еще тепла.
      Бабушка поблагодарила его. Сказала: не надо.
      – Ну, тогда к вам гость! – Михаил махнул рукой куда-то себе за спину и вышел.
      Вместо него появился парень, примерно моего возраста. Высокий, худой, я бы даже сказал тощий, с заплетенной на затылке косичкой, золотой серьгой в ухе и шелковой косынкой, повязанной замысловатым узлом на шее, он выглядел так, как, по его мнению, должна выглядеть творческая личность. И, надо признать, ему это удалось. Причем настолько, что ни у кого из нас, глядя на это чучело, ручаюсь, даже мысль не мелькнула о том, что оно может оказаться каким-нибудь банальным инспектором госэнергонадзора.
      Парень представился дизайнером фирмы «Интерьер-сервис». Выдержал паузу, во время которой, видимо, ждал приглашения войти, а мы ждали, чего он нам скажет дальше, и выказал желание увидеть господина Худобина.
      – А ты кто такой? – Коновалов сделал вид, что не расслышал его слов. – А ну-ка предъяви документы!
      Парень предъявил. Документы, судя по недовольному лицу капитана милиции, оказались в порядке.
      – Так зачем, ты говоришь, приехал в Мыскино?
      – У меня заказ!
      – Какой заказ?
      – На изготовление проекта реконструкции дома.
      – Какого дома?
      – Этого.
      – Этого? – удивился Коновалов.
      – Ну да! Поселок Мыскино, улица Сосновая, дом четыре… Может, я не туда попал? – забеспокоился дизайнер.
      – Туда, туда! – Виктор встал с кресла. – Вы не ошиблись. Худобин – это я. Будем знакомы!
      Не успел парень назвать свое имя, как Виктор, небрежно извинившись, попросил приехать его в следующий раз.
      – Я понимаю, что вы проделали немалый путь, – добавил он сухим тоном, – но дело в том, что у нас случилось несчастье… Поэтому, надеюсь, вы не станете возражать против того, чтобы перенести нашу встречу на потом?
      Парень встал. Он сказал, что у него есть задание, начальство, которое дало ему это задание, потом еще что-то… Не дослушав, Виктор демонстративно повернулся к нему спиной и, обращаясь к Анечке, попросил напомнить: где у них записаны телефоны других фирм, занимающихся дизайном. Парень тут же извинился за то, что его неправильно поняли.
      Пообещав приехать в другое, удобное для всех время, он торопливо поблагодарил присутствующих за доставленное удовольствие от общения. Попрощался и быстро вышел.
      – Странный тип! – бросил в сторону закрывшейся двери Коновалов. – Серьга, косичка, косынка, «Интерьер-сервис»… Терпеть не могу!
      Романов возразил, сказав, что фирма «Интерьер-сервис» одна из наиболее крупных и уважаемых фирм в городе, а ее сотрудники, насколько ему известно, профессионалы высокого уровня. Потом внезапно вспомнил о том, что давно хотел сделать ремонт в своей квартире, да не знал как, и выбежал вслед за дизайнером.
      – Ты хочешь перестроить дом? – обращаясь к Виктору, спросила бабушка.
      – С чего ты взяла?
      – Ну как же? Проект! Реконструкция!
      – Да нет! – Виктор махнул рукой. – Это просто слова такие. А на самом деле, ничего серьезного.
      Бабушка не поверила. Сказав, что дядя Толя вложил в этот дом не только миллионы денег, но и частичку своей души, она в категоричной форме потребовала сохранить в нем следы его пребывания.
      – Вот умру – тогда и делай что хочешь. А пока…
      А пока она жива, Виктору, значит, нельзя делать ремонт в доме, где в трещинах потолка, по-видимому, хранится память о ее родном брате, мои родители не имеют права трогать в переполненном шкафу вещи, принадлежавшие покойному дедушке, а я, соответственно, не могу пить, курить, водить подружек…
      Кстати, пока не умерла бабушка, ночевать вне дома мне тоже категорически запрещено.
      Романов вернулся через пять минут. Сел за стол, помахал ладонью возле лица и выдохнул:
      – Жарко тут у вас!
      У нас было действительно жарко. Радиаторы отопления, скрытые за тонкой шторой, раскалились до такой степени, что я чуть не ожег пальцы, нечаянно прикоснувшись к ним.
      Увидев это, Виктор довольно улыбнулся.
      – Это я велел Михаилу натопить! – похвастался он.
      Нашел, чем гордиться, идиот! Хотел ему сказать, что в тридцать два года не уметь пользоваться газовым котлом теперь уже своего дома – первый признак умственной деградации, да передумал – не хотел накалять обстановку.
      Предложил:
      – Может, окно откроем?
      Разгоряченный после выпитого коньяка Романов поддержал меня. А Анечка нет. Покосившись на кресло, в котором еще вчера сидел Рыльский, она высказала опасение, что в окно может кто-нибудь влезть.
      – Кто? – рассмеялся Виктор. – Дядя Максим? Брось! Он уже давно грызет глотки где-нибудь километрах в ста отсюда!
      – А вдруг он вернется?
      – Не вернется! А если вернется – ему же хуже будет! Ты меня знаешь! Я ведь колья точил не для того, чтобы Михаил к ним саженцы подвязывал! Правда, – тут Виктор бросил на Романова уничижительный взгляд, – они недостаточно остры для серьезных дел, но ведь и грудь русского упыря небось тоже не железная! Я правильно говорю?
      Я сказал: правильно. И добавил:
      – За исключением того, что упырь Рыльский, по мнению Василия Сергеевича, Константина зубом не трогал.
      Не знаю, возможно, с моей стороны было не совсем этично передавать слова, сказанные в приватной беседе, да к тому же не совсем трезвым человеком, но уж очень в этот момент мне хотелось осадить Виктора. Смотреть на то, как он с важным видом несет откровенную чушь, было выше всяких сил.
      Бабушка всплеснула руками.
      – Что я слышу! Вы действительно так сказали? – обратилась она к Романову.
      Пьяно улыбнувшись, Романов ответил: да.
      – Объясните! – потребовал Коновалов.
      – А чего тут объяснять? Вы, как я понял, считаете Рыльского упырем единственно на основании показаний Анны, которая видела, как он то ли пил кровь Константина, то ли, как только что выразился Виктор Анатольевич, грыз ему глотку. А между тем, хочу напомнить, что, по свидетельству экспертов, Константина убили обычным кухонным ножом, который убийца держал в правой руке!
      – Да, это так, – после секундного замешательства согласился Коновалов. – Но ведь Рыльский мог сначала убить Худобина ножом, а уж потом…
      – Уверяю вас, – приложил ладонь к груди Романов, – он его не только не грыз, он его даже не убивал!
      – Почему вы так решили?
      – Потому же, почему Виктор Анатольевич не мог убить своего брата, а именно, из-за отсутствия отпечатков пальцев на бокалах из-под коньяка… Давайте рассуждать логично, – предложил Романов. – Если убийца стер свои отпечатки с бокалов, это значит, он брал их в руки! Так?
      – Ну, так.
      – Что, в свою очередь, указывает на то, что убийца, перед тем как заколоть Константина, скорее всего, пил из них! Правильно?
      – Ну и что? – спросил Коновалов. – Что это доказывает?
      – А то, что Максим Валерьянович в принципе не мог оказаться в данной ситуации! – воскликнул Романов. – А не мог он оказаться в ней потому, что, в отличие от меня, грешного, не пьет! То есть совершенно! Он, уверяю вас, серьезно болен! И я, кажется, догадываюсь чем!
      – И чем же? – спросил Виктор.
      – Вы когда-нибудь слышали про болезнь под названием порфирия?
      – Стойте! Стойте! – замахал руками Коновалов. – Если я вас правильно понял, – обратился он к Романову, – то, по-вашему, Рыльский не мог убить Константина по причине того, что является трезвенником, тогда как убийца, насколько нам известно, перед тем как совершить преступление, пил с убитым… Так?
      Теперь уже Романов сказал: так.
      – Хорошо! – согласился Коновалов. – В смысле: хорошо, если Рыльский действительно закоренелый трезвенник! А если нет? Если он все-таки выпивает? Пусть даже чуть-чуть, в исключительных случаях: на поминках, свадьбах, днях рождения начальства? Что тогда?
      Бабушка сказала, что на ее памяти за последние пять-шесть лет таких случаев не было. А я, в свою очередь, напомнил присутствующим о том, как вчера за обедом Максим Валерьянович в категоричной форме отказался от коньяка, предложенного ему Константином.
      – Это что же тогда получается? – спросила Анечка. – Выходит, среди нас убийцы нет?
      Я мысленно поаплодировал ей. Хороший вопрос. А если принять во внимание тот факт, что все мы не далее как вчера дружно признались в убийстве Константина, так просто замечательный!
      Не успела Анечка закрыть свой прелестный рот и в ожидании ответа посмотреть на мужа, как Коновалов вскочил на ноги. Делая огромное количество ненужных движений, обежал стол и, размеренно махая указательным пальцем перед лицом Виктора, проорал, что он не верит ни нашим словам, ни нашим алиби, что сегодня ровно в пятнадцать ноль-ноль все до единого по его команде займут те места, которые занимали вчера, и станут делать то, что делали ровно сутки назад.
      – Ясно вам?!
      Анечка испугалась. Сидя на стуле, она непроизвольно выпрямила спину и сказала: да.
      – А вам? – Коновалов обратился к Виктору.
      – Ясно.
      – И вот еще что! – сжав пальцы в кулак, Коновалов затряс им в воздухе. – Если кто-то вдруг во время эксперимента окажется там, где, по словам свидетелей, оказаться не мог, или чьи-то действия не состыкуются со временем, когда эти действия должны были произойти – не взыщите! Нагружу по полной программе, кто бы он ни был!
      Тут Коновалов внезапно умолк. Удивленно захлопал ресницами и, ничего не говоря, быстрым шагом вышел в коридор.
      – Что это с ним? – спросила бабушка.
      Романов, а потом и Виктор, посмотрев вслед удаляющемуся милиционеру, удивленно пожали плечами.
      Всё прояснилось через пятнадцать минут. С зеленым от злости лицом Коновалов вернулся в зал. Сел за стол, взял блюдце с черной икрой, понюхал его и сказал, что протухшими продуктами у них в КПЗ не кормят даже ушедших в несознанку преступников.
      – Так вот оно в чем дело! – догадалась Анечка. – А ведь я вас, Борис Сергеевич, предупреждала: не ешьте много икры! Витя съел вчера натощак две ложечки, и вот вам…
      Коновалов досадливо махнул рукой: дескать, какой смысл говорить о том, что уже сделано. Вытер пот со лба и попросил открыть окно – жарко.
      Я открыл. Не прошло и минуты, как комната наполнялась запахами дождя, скошенной травы, дыма топящейся на соседней улице бани и какими-то тонкими, еле уловимыми ароматами, придающими запахам дождя, дыма и травы особый, ни с чем не сравнимый вкус.
      Проветрив комнату, я неплотно прикрыл створку. Развернулся и как бы между прочим заметил, что проводить следственный эксперимент в условиях, когда один из его непосредственных участников событий отсутствует, по меньшей мере, бессмысленно.
      – А чего это ты вдруг так разволновался? – прищурив глаз, спросил меня Виктор. – Что, сердечко ёкнуло?
      Приложив руку к груди, я ответил, что с сердечком, как и с желудочком, у меня полный порядок. А волнуюсь я не за себя, а за него – моего хоть и двоюродного, но все же дядю. Вдруг окажется, что туалет, в котором он пропоносил убийство Константина, все это время был кем-то занят. Что тогда подумает милиция?
      Не давая разгореться новой ссоре, бабушка решила прибегнуть к испытанному средству – обратилась с интересующим всех вопросом к Романову.
      Повернулась к нему и громко спросила: что это за болезнь, которой страдает Рыльский.
      – Порфирия-то? – Романов посмотрел на бутылку «Мартеля». – Да так… Есть такая зараза… Говорят, генетическая.
      Отодвинув пустую чашку, он широким движением пьяного человека, решившего продемонстрировать, что по-прежнему находится в форме, закинул ногу на ногу и сказал, что название болезни, если ему не изменяет память, произошло от фермента порфирин, чей избыток в крови, собственно, и приводит к этому заболеванию.
      – Для этой заразы характерны следующие симптомы, – принялся загибать он пальцы. – Во-первых: быстрое старение организма, деформация кожи под воздействием прямых солнечных лучей, так называемый синдром «лимонной корки», и ухудшение зрения. Во-вторых: поражение центральной нервной системы, возникновение галлюцинаций, бреда. И в-третьих…
      А вот, что оказалось, в-третьих, мы так толком и не узнали. Загнув после мизинца и безымянного пальца средний, Романов о чем-то икнул и сказал, что все остальное в общем-то не суть важно. За исключением того, что у больных порфирией белки глаз становятся розовыми, кожа – белой, ногти – кривыми, а характер – паршивым.
      «Как у Худобиных!» – сразу подумалось мне.
      Решив на всякий случай проверить: а не болеет ли Виктор порфирией, я устроил ему визуальный медосмотр. Внимательно осмотрел с головы до ног, прикинул на глаз состояние кожи, цвет белка, кривизну ногтей и с большим сожалением вынужден был признать, что, кроме паршивого характера и поражения нервной системы, других симптомов, указывающих на то, что он генетически больной и ему пора лечиться, нет.
      Виктор поймал мой взгляд. Спросил: чего это я на него уставился.
      – Да вот гляжу на тебя и думаю, – ответил я, – чем ты займешься во время следственного эксперимента? Понос у тебя прошел, причем как-то подозрительно быстро, да и коньяк в кабинете теперь уж пить не с кем?
      Не успел Виктор, что по-латыни означает «победитель», встать из-за стола, дабы продемонстрировать мне на деле (или на теле, уж не знаю, как правильно), чем он, победитель двоюродных племянников, собирается заняться в самое ближайшее время, как бабушка, отвлекая его внимание, высказалась по поводу задуманного Коноваловым эксперимента. По ее мнению, которое она выразила в весьма резкой форме, ставить опыты на людях, каждый из которых пользуется заслуженным уважением в обществе, – затея изначально глупая и порочная. А ставить их без Рыльского – глупая и порочная вдвойне.
      – Нас это унижает! – положив руку на плечо Виктора, воскликнула она. – А вам, Борис Сергеевич, это, уверяю, ничего не даст!
      – И что вы предлагаете? – усмехнулся Коновалов. – Пойти в лес и хором позвать Рыльского?
      – Ничего я не предлагаю! – ответила бабушка. – Вы – милиция, вы и должны предлагать!
      Последнее замечание, не знаю почему, всерьез задело Коновалова. Он что есть силы хлопнул по столу и заявил, что, кроме соседа, у которого год назад занял сотню, никому ничего не должен.
      – А эксперимент, несмотря ни на что, будет проведен! Ясно вам? С Рыльским или нет – мне без разницы! И прошу всех на этом успокоиться! Всё! Диспут окончен!
      Однако не тут-то было! Ни на этом, ни на чем другом бабушка успокаиваться не желала. С упрямством уверенного в своей правоте человека она принялась методично объяснять Коновалову и всем нам, что без Рыльского, без его перемещений по дому результат эксперимента непременно исказится, а последствия окажутся не только непредсказуемыми, но и, что самое страшное, ошибочными.
      – Ну и что прикажете делать? – снова спросил Коновалов. – Поднять на ноги егерей, чтобы те еще раз прочесали лес, а вас, извинившись за причиненное беспокойство, развезти по домам?
      – Я не знаю!
      – А кто знает? Пушкин?
      – Пусть Пушкин! Пусть Маяковский! Пусть вам Романов скажет, он тоже, говорят, поэт! Мне все равно! – уперлась бабушка. – Но эксперимент без Максима проводить нельзя!
      Услышав свою фамилию, Романов оторвал взгляд от бутылки «Мартеля». С видом мученика, вынужденного сидеть в компании людей, рассказывающих друг другу историю, конец которой ему давно известен, он извинился за то, что вмешивается в чужой разговор. Подождал, когда бабушка успокоится, и сказал, что, если надо, может указать место, где прячется Максим Валерьянович.
      – Да неужели? – Коновалов ехидно улыбнулся. – Ну и где же, позвольте узнать? В логове волка-оборотня, я так полагаю?
      – Нет. В доме.
      – В каком доме?
      – В этом.
      Как кожа, облитая кипятком, сползает с тела, обнажая мясо, так улыбка медленно сползла с лица Коновалова. Уголки смеющихся губ, от которых в разные стороны разбегались мелкие морщинки, были еще растянуты и приподняты вверх, а глаза уже выражали озабоченность и тревогу.
      Он осторожно, двумя пальцами, потрогал побагровевшие щеки, словно боялся нечаянным движением причинить им боль, и, стараясь говорить как можно спокойнее, спросил Романова: откуда ему это известно.
      – Ну как же? – Романов, как мне показалось, искренне удивился вопросу. – Да вы посудите сами! Во-первых: Максим Валерьянович не надел ботинки, что, согласитесь, довольно странно для человека, который на ночь глядя решил пробежаться под дождем. А во-вторых, как сказал Виктор Анатольевич, бежать-то ему, собственно говоря, некуда: с одной стороны, если я всё правильно понял, Мыскино окружает лес, с другой – река.
      Не знаю, что больше напугало моих родственников – сознание того, что Рыльский всю прошедшую ночь находился с ними под одной крышей или то, что он продолжает находиться под ней до сих пор, но слова Романова, который, как показала практика, почти не ошибается в своих предположениях, вызвали легкий переполох в их рядах. Бабушка пересела на другой конец стола – подальше от двери, Анечка подвинулась к Виктору, а сам Виктор, едва услышав о том, где находится Рыльский, вскочил с места и призвал собравшихся, всех как один, взяться за осиновые колья. Подождал, когда Коновалов – единственный откликнувшийся на его призыв – достанет из-под пиджака пистолет, и с решительным видом направился к выходу.
      – Ищите в чуланах, где темно! – не вставая с места, крикнул им вдогонку Романов. – Я думаю, он там!
      И он действительно оказался там. Не прошло и десяти минут с момента начала поисков, как Рыльский был обнаружен, схвачен и выставлен на всеобщее обозрение.
      Увидев его, я обомлел. Обычно насупленный и слегка надменный, Максим Валерьянович выглядел как ребенок, пойманный на воровстве. Его прищуренный подслеповатый взгляд, не зная, за что зацепиться, бестолково рыскал по полу, губы дрожали, а руки, выражая общую неуверенность, то лезли в карманы пиджака и гремели мелочью, то складывались на животе и цеплялись друг за друга пальцами.
      – Вы не имеете права! – первое, что он произнес, увидев нас.
      – Еще как имеем! – замахнулся колом Виктор. – Кровосос несчастный!
      – Я не кровосос!
      – А кто вы? – спросил Коновалов. – Убийца? Ведь это вы убили Константина Худобина? Правильно? Разругались с ним, а потом в состоянии аффекта прикончили ножом. Признавайтесь, суд учтет!
      – Неправда! Я его даже пальцем не трогал!
      – Зубом, – поправил Виктор.
      Взгляд Максима Валерьяновича перестал рыскать по полу. Он остановился на лице Худобина и замер.
      – У нас теперь принято говорить: «зубом не трогал», – пояснил Коновалов. – Так, где вы, говорите, его не трогали? В кабинете?
      – А уж в кабинете-то тем более!
      – Это ложь! – подскочила к Рыльскому Анечка. – Я всё видела!
      – Что ты видела? – перебил ее Максим Валерьянович. – Что?
      – Видела, как вы… как вы… – она захлебнулась слезами. – Как вы наклонились над Константином и что-то там делали!
      Грустно улыбнувшись, Рыльский покачал головой. Протянул ладонь, желая погладить Анечку, успокоить ее. Но, испугавшись того, что движение будет неправильно истолковано, одернул руку.
      Не зная, что делать дальше, поправил воротник пиджака и сказал, что, когда вошел в кабинет, Константин был уже мертв. Причем смерть, добавил он, по всей видимости, произошла незадолго до его прихода.
      – Почему вы так решили? – спросил Коновалов.
      – Потому что кровь еще продолжала течь из горла. – Максим Валерьянович глубоко задумался. Еще раз покачал головой и медленно произнес: – Вы бы только видели… Густая, черная, как клюквенный сироп, она сочилась на рубашку. Сочилась и сочилась, сочилась и сочилась… А потом вдруг перестала, причем так неожиданно, что я даже не заметил этого! Да… И вот что интересно! Как только она перестала сочиться, ее цвет стал меняться. Представляете? Это оттого, догадался я, что кровь высыхала… Завораживающее зрелище… И тут я почувствовал запах! Сначала он казался противным, отвратительным, но чем ниже я склонялся к ране и глубже вдыхал его, тем он становился менее неприятным. Он был, как вам сказать, немного терпким, чуть-чуть сладковатым, приторным, от него так кружилась голова и колотилось сердце, что…
      – Хватит! – Анечка затопала ногами. – Я прошу вас: хватит! Я больше не могу этого слышать! – Она закрыла уши ладонями и повалилась на спинку кресла.
      Рыльский опомнился. Опустил руку, которую поднял, когда с неподдельным восторгом говорил о вкусе крови Константина, жалко улыбнулся и, глазами ребенка, пойманного на воровстве, растерянно посмотрел по сторонам.
      – Зачем вы вошли в кабинет? – спросил Коновалов. – С какой целью?
      Максим Валерьянович оббежал глазами комнату и, остановив взгляд на одном из кресел, в котором сидел вчера, неуверенно пожал плечами.
      – Я не знаю, – сказал он. – Я смотрел телевизор. А потом началась реклама. Знаете, такая громкая, раздражающая. Я встал и решил размять ноги.
      – Кто еще в это время находился в зале?
      – Кажется, Екатерина Николаевна.
      – И всё? Больше никого?
      – Нет. Она одна.
      – И что было потом, после того как вы понюхали кровь?
      Посмотрев на Анечку, Рыльский сказал, что потом ничего такого, что могло бы заинтересовать милицию, не было. Просто в кабинет вошла одна глупая девочка, и эта девочка, судя по тому, какими глазами смотрела на него, вообразила себе невесть какие ужасы.
      – Я попросил ее никому ничего не рассказывать. Сами знаете: скажешь людям одно, а они обязательно всё переиначат.
      – Вы пили с Константином коньяк?
      Максим Валерьянович, не задумываясь, ответил: нет.
      – А его кровь? – спросил Романов. – Только честно!
      – Честно?
      Все думали, что Максим Валерьянович начнет отпираться. А он глубоко вздохнул, потом поморщился, так, словно у него внезапно разболелась голова, и признался, что не знает – может, и попробовал капельку.
      – Ну, зачем вы мучаете меня? – он с укором посмотрел на Романова. – Я не помню, всё так смешалось… Поймите, я больной человек, мне нехорошо… Видите, какое сегодня солнечное утро?
      Прищурившись, Максим Валерьянович бросил жалобный взгляд в сторону окна. Прикрыл ладонью глаза и отвернулся.
      Не знаю, может, мнение Романова, выступившего в защиту Рыльского, оказало влияние на решение Коновалова, может, была какая-то другая, более веская причина, но допрос Максима Валерьяновича на этом по существу закончился. Коновалов мягко пожурил его за то, что тот оказал сопротивление сотруднику милиции, находящемуся при исполнении служебных обязанностей, но тут же успокоил, пообещав, при условии сохранения взаимного уважения, забыть об этом досадном инциденте.
      – Ну что, договорились? – спросил он, пристально всматриваясь Рыльскому в глаза. – Я имею в виду: уважать друг друга.
      Уж что-что, а уважать себя Рыльский не возражал. Хотя, думаю, обошелся бы и без этого.
      Он равнодушно пожал плечами и сказал: да.
      А вот я бы на месте Максима Валерьяновича сказал: нет. Потому что после слова «да», никто никогда не узнает правду о том, как один храбрый Тузик пытался разорвать грелку в неравном бою. А теперь…
      – А теперь, – прошептал я на ухо бабушке, – придется молчать. Не каждый день Тузики предлагают мир грелкам.
      Бабушка подумала и согласно кивнула.
      – Не каждый, – сказала она.

* * *

      На НТВ начались трехчасовые новости. Вместе с бабушкой, Максимом Валерьяновичем, Анечкой и капитаном милиции Борисом Сергеевичем Коноваловым я сидел перед телевизором, смотрел, как на экране одна беда сменяет другую, как за сюжетом об авиационной катастрофе, следует сюжет о катастрофе железнодорожной, и думал о начавшемся следственном эксперименте. И пришел к выводу: ничего хорошего этот эксперимент мне не сулит. Что делать дальше – я по-прежнему не знал, где провести ближайшие два часа – не придумал, и как разойтись с бабушкой в спальне – еще не решил.
      Услышав пьяный хохот, доносящийся из кабинета дяди Толи, я оторвался от телевизора, по которому показывали пожар в Москве, и попросил объяснить: как можно проводить следственный эксперимент, когда треть испытуемых – Виктор Худобин и Романов не в состоянии участвовать в нем.
      Коновалов тут же поправил меня: не треть испытуемых, а всего лишь один из них.
      – Романов как спал вчера на столе в кабинете, так, судя по всему, будет спать там и сегодня, что для чистоты эксперимента даже хорошо, – пояснил он свою мысль. – А что касается Худобина, то и тут особой проблемы нет: все его действия известны вплоть до минуты. С пятнадцати ноль-ноль до шестнадцати сорока он находился в зале, а с шестнадцати сорока до того момента, когда закричала Анна, – в туалете.
      Анечка встала. Поправила майку и сказала, что ей пора идти наверх.
      – Иди, раз пора, – разрешил Коновалов. И тут же посмотрел на часы.
      Обогнув кресло, Анечка прошла мимо, даже не взглянув в мою сторону. Напротив коридора, ведущего в кабинет дяди Толи, остановилась, прислушалась к тому, что ее пьяный муж кричит Романову, и направилась дальше.
      «Ну вот, – подумал я. – Пройдет минута-другая и, как поется в той песне, настанет мой черёд».
      – Ну а ты чего сидишь? – через минуту-другую спросил меня Борис Сергеевич. – Заснул, что ли?
      Решив не спорить, я поднялся по лестнице. Прошел в нашу с бабушкой комнату и лег на свою кровать.
      «Ну и что дальше? – спросил себя. – Часа через полтора в сопровождении толпы зевак, желающих присутствовать при моем разоблачении, сюда придет бабушка. И первый вопрос, который мне зададут, будет о том, почему она не видела меня здесь вчера? И что я скажу? Что в это время ходил убивать Виктора? А Коновалов спросит, почему, в таком случае, я в спальне, а не там, в кабинете? И что мне ответить? Что в зале полно народа, и я не могу незамеченным пройти через него? Чушь какая-то!»
      Ничего не придумав, вышел в коридор. Подошел к краю лестницы, оперся локтями на перила и стал наблюдать за тем, как проходит следственный эксперимент.
      А проходил он, надо сказать, довольно скучно. Бабушка, так, словно ее очень интересовало количество жертв на шахте Донбасса, неотрывно смотрела на экран телевизора, Рыльский, по своему обыкновению, дремал, Коновалов громко зевал и изредка бросал взгляд на часы.
      – Сколько времени? – спросила бабушка.
      Коновалов ответил: три двадцать пять.
      Бабушка молча кивнула и снова уткнулась лицом в телевизор.
      На экране появилась заставка программы «Прогноз погоды». Бабушка повернулась к Коновалову и сказала, что вчера в это время из кабинета вышел Константин и попросил принести выпивку с закуской.
      В зале появился Виктор Худобин. Пьяной походкой проследовал до бара, открыл его и достал бутылку «Мартеля». Обвел хмурым взглядом комнату и спросил, обращаясь к Анечке: есть ли закуска.
      – В холодильнике, – ответила та.
      – Ладно, – пробормотал Виктор. – Пойдем к холодильнику.
      Натыкаясь на кресла, он прошел на кухню. Минут через пять вернулся, остановился возле мирно сидящего на диване Коновалова, нагнулся и показал ему поднос с блюдцем мелко нарезанных лимонов: смотри, мол, ни прокисшей икры, ни чего другого твоего тут нет. После чего отдал честь левой рукой и, попросив разрешение отбыть в кабинет для дальнейшего продолжения пьянки, вышел в коридор.
      – Паяц, – громко прошептал ему вслед Коновалов.
      Это точно. А еще он – шут, клоун и, по мнению Романова, самый настоящий убийца.
      И тут я внезапно подумал: «А почему, собственно, „по мнению Романова“? Почему Виктор и на самом деле не мог быть убийцей ну хотя бы для начала своей родной сестры Виолетты? У него как раз и мотив для этого подходящий имелся – наследство».
      Эта мысль показалась мне настолько интересной и, чего там греха таить, приятной, что я не решил обдумать ее самым тщательным образом. А, обдумав, нашел подтверждение своей догадке. Вспомнил: где-то после Нового года, когда стало известно о том, что болезнь дяди Толи неизлечима, Виктор занял значительную сумму денег, чтобы, как сказала бабушка, покрыть убытки от бизнеса.
      «А раз занял, – сделал я вывод, – значит, когда-никогда эту значительную сумму надо возвращать, правильно? А как ее возвращать, если бизнес приносит убытки?»
      Ответ очевиден – только из денег грядущего наследства.
      «Но если каждый день, – продолжал я выстраивать логическую цепочку, готовую в любой момент превратиться для Виктора в арестантскую цепь, – жрать черную икру ложками и пить французские коньяки ведрами, так, пожалуй, не то что половинки – целого наследства не хватит, чтобы расплатиться с долгами».
      Доказав таким образом, что убийство Виолетты явилось результатом финансового кризиса, в котором оказался ее родной брат, я переключился на обращение дяди Толи к наследникам. Теперь, когда стал известен убийца, можно спокойно порассуждать о причинах, побудивших к написанию его. Итак… Началось всё, как мне кажется, с ошибки анонима. Аноним, будучи уверенным в том, что Худобин-старший не пожалеет денег на то, чтобы найти убийцу дочери, прислал письмо, в котором за долю наследства предложил назвать его имя. Но! Он не учел одного важного, на мой взгляд, обстоятельства. Дядя Толя умирал. И поэтому ничего его в этом письме не интересовало. Зачем ему было спрашивать: как ее повесили, когда он уже и так знал: как. Ради чего было интересоваться деталями убийства, если детали ровным счетом ничего не значат. И для чего было просить назвать имя преступника, если об этом он мог догадаться и сам… Не знаю, какое наказание дядя Толя придумал для Виктора, но то, что оно не предусматривало уголовной ответственности, видно из написанного им послания наследникам. В нем дядя Толя не только предупредил Виктора об анониме – свидетеле преступления, но также поставил анонима перед простым и очевидным выбором: либо он затыкается и спокойно доживает до старости, либо как последний дурак идет в милицию и, без фактов и доказательств, наживая себе кучу неприятностей, пробует довести дело до суда, что при ближайшем рассмотрении представляется занятием совершенно бесперспективным.
      Возникает, правда, вопрос: почему дядя Толя не предупредил Виктора об этом раньше, когда был жив?
      «Да потому, – сам собой нашелся ответ, – что дядя Толя, как любой нормальный отец, воспитывавший сына по своему образу и подобию, то есть честным, добрым, справедливым, видимо, так до конца и не смог поверить в то, что его чадо способно задушить собственную сестру».
      И тут мне в голову пришла еще одна мысль. А может, подумал я, дядя Толя не говорил с Виктором об убийстве Виолетты только потому, что боялся услышать от него правду? Ведь как однажды справедливо заметила моя бабушка: «Правда, что цепная собака – на кого спустят, в того и вцепится».
      А то, что вцепится она дяде Толе в инфарктное сердце, можно было не сомневаться.
 
      Вот так, в сомнениях и размышлениях о судьбах семьи Худобиных, прошел час. За это время я успел поваляться на кровати, спуститься вниз (благо, Коновалов куда-то пропал), перекинуться парой фраз с бабушкой, перед тем как она, согласно условию эксперимента, в шестнадцать двадцать поднялась в нашу комнату поправлять мою постель, и даже перехватить бутерброд на кухне.
      В это время или чуть позже проснулся Рыльский. Когда с бутербродом в одной руке и стаканом молока в другой я вернулся в зал, он стоял возле камина и переминался с ноги на ногу. Увидев меня, улыбнулся и сказал, что решил немного размяться.
      – Что, раздражающая реклама началась? – поинтересовался я.
      Максим Валерьянович бросил взгляд на экран телевизора, по которому транслировали футбол, и сказал, что ничего подобного, кажется, не говорил.
      – Да ладно, – засмеялся я. – Это я так пошутил!
      В этот момент по лестнице спустилась бабушка. Посетовав на изнуряющую жару, она спросила: почему мы не там, где должны быть.
      – Вы знаете, сколько сейчас времени?
      – Половина пятого, – посмотрел я на часы. – А что?
      – Ничего! Давайте живо расходитесь по местам, пока Коновалов вас не увидел. Аня уже скоро выйдет.
      И действительно. Пока я объяснял бабушке, что участвовать в эксперименте, не имеющем юридической силы, так же глупо, как убеждать Худобиных в том, что банкротство предприятий – это не коммерческая сделка, а статья уголовного кодекса, в зале появилась Анечка. Одетая по-домашнему: в свободные джинсы и большую на выпуск рубашку с широко распахнутым воротом, она выглядела расстроенной и уставшей. Круги под глазами, опущенные плечи, медленная, слегка заторможенная походка – всё говорило о том, что последние сутки дались ей с большим трудом.
      Увидев в зале Рыльского, она удивленно вскинула брови. Однако тут же опустила их и, не останавливаясь, молча проследовала в сторону коридора.
      А я снова посетовал на судьбу.
      «Ну почему, – думал я, – одним достается всё: „мерседесы“, загородные коттеджи, красивые женщины, от одного вида которых теряешь голову, а другим – диван в хрущевке, родительская „копейка“ и девочки из числа тех, кому не нашлось мест в „мерседесах“? Почему, чтобы добиться желаемого, одним достаточно фамилии, а другим – тройной меры ума и таланта может не хватить на то, чтобы обеспечить себе достойное существование?»
      Я спросил себя: кем был бы Виктор, носи он фамилию, допустим, Курочкин? И ответил: в лучшем случае тем, кто он есть на самом деле – вульгарным убийцей и бездарным бизнесменом.
      «А кем мог бы стать я, будь я Худобиным не на четверть, а хотя бы на половину?»
      Решив не травить душу, поставил стакан с недопитым молоком на полку камина. Сказал бабушке, что пойду туда, куда меня определила судьба.
      – Это куда же? – не поняла бабушка.
      – На свое место!
      Только я подошел к лестнице, как из коридора вышла Анечка. Медленно шевеля губами, она прислонилась к стенке, спустилась на пол и тихо заскулила.
      Ну и ладно. Я поднялся на первую ступеньку и остановился, задумавшись над тем, что делать дальше. В спальню идти не хотелось, а оставаться в зале – означало нарываться на очередной скандал с Коноваловым. Постоял несколько секунд и решил наведаться в кабинет.
      «Пусть у меня нет денег, – утешал я себя, – пусть мою „копейку“ не видать из окна лимузина, зато, в отличие от многих, я порядочен и честен! Я не какая-то там тварь дрожащая – я право имею! Покажусь в кабинете и буду говорить всем, что убил Константина… Пусть потом доказывают что хотят».
      Открыв дверь кабинета, я вошел внутрь. Осмотрелся и увидел знакомую картину – на одном конце письменного стола, уронив голову на руку, рядом с которой стояли бутылка коньяка, два бокала и одно блюдце с тоненькими кружочками лимонов, сладко сопел Романов, на другом – неподвижно сидел Виктор Худобин. Голова Виктора была откинута назад, на спинку кресла, а из залитой кровью груди торчала рукоятка кухонного ножа.
 
      Несмотря на приоткрытое окно, из которого доносился противный визг газонокосилки, было жарко. Я вынул из кармана носовой платок – вытер пот с шеи. Посмотрел в застывшее лицо Худобина и вдруг, сам не знаю отчего, задался вопросом: интересно, о чем он думал за секунду до смерти? О том, что будет с ним в будущем? Или о том, что было в прошлом? А может, он думал о том, что такого-то числа, месяца и года надо было сделать то, а не это? Или это, а не то? Ведь наверняка в этот момент в голову еще не мертвого человека лезет какая-нибудь несусветная чушь, вроде мысли о том, что времени подумать о чем-то действительно важном уже не осталось.
      Дверь с треском распахнулась. В кабинет, тяжело дыша, вбежал Коновалов.
      – Что?! Что?! – крикнул мне.
      Я пожал плечами. Давая самому оценить результаты проводимого им следственного эксперимента, кивнул в сторону письменного стола.
      Увидев нож в груди Виктора, Коновалов протяжно застонал. Развернулся на триста шестьдесят градусов и, что есть силы, ударил кулаком левой руки по правой ладони.
      Быстро спросил:
      – Кто его, знаешь?
      Я отрицательно покачал головой: не я.
      – И не я, – сказала вошедшая вслед за Борисом Сергеевичем бабушка.
      – И не я тоже, – утирая слезы, чуть слышно прошептала стоявшая на пороге рядом с Рыльским Анечка.
      – А кто?! – заорал Коновалов. – Кто, я вас спрашиваю?!
      – Дед Пихто! – сказал Рыльский.
      И хихикнул. Вышел вперед, посмотрел на Виктора и, не сдержавшись, хихикнул еще раз. Правда, тут же извинился и пообещал взять себя в руки.
      Занятное это было зрелище наблюдать за тем, как Рыльский берет себя в руки. То подобно не в меру разволновавшемуся актеру он старательно хмурил брови, то кривил в легком презрении губы, то скорбно опускал глаза и приносил соболезнование вдове гробовым голосом – ничего не помогало: улыбка несмываемым пятном то и дело проступала на его лице.
      Наконец он не выдержал и захохотал во все горло.
      – Что это с ним? – прошептала бабушка.
      Максим Валерьянович захохотал еще громче. Помахал в воздухе ладонью, мол, не обращайте на меня внимания, и сквозь смех выдавил из себя:
      – Всё, кролики, баста!.. Ни одного Худобина… Ни одного… Как корова языком слизнула!
      И снова зашелся в хохоте.
      – Очень смешно, – усмехнулся Коновалов.
      Рыльский вытер слезы, градом катящиеся с глаз, и сказал, что ничего веселого в этом, конечно, нет.
      – Мне просто вспомнились слова Анатолия, – снова засмеялся он.
      – Какие слова?
      – О том, что мир делится на хищников и жертв… Что если хочешь жить по-людски – надо быть хищником… Он и детей своих этому учил… А невдомек-то ему, дураку, что в природе редкий хищник умирает своей смертью… Так вот и вышло: я жив, а их, хищничков, корова языком слизнула… Правда, смешно?
      Еще раз хихикнув, Максим Валерьянович внезапно насупился. Поправил воротник пиджака, посмотрел на Анечку с таким видом, будто хотел высмотреть на ее теле наиболее уязвимое место, и пожаловался на то, что шестнадцать лет назад Худобины заняли у него тысячу рублей – огромные по тем временам деньги – и до сих пор не вернули их.

* * *

      Всё было, как в прошлый раз. Прокурор вместе со следователем ходил по этажам и восхищался убранством дома, судмедэксперт осматривал тело убитого, эксперт-криминалист снимал отпечатки пальцев, милиционеры в форме и в штатском допрашивали свидетелей, писали, переговаривались по телефону, словом, вели себя так, как их предшественники вели себя и четыре месяца назад, когда задушили Виолетту, и вчера, когда зарезали Константина, и будут вести себя завтра, если, конечно, к этому времени убийца не поленится и не убьет кого-нибудь еще.
      «Но даже если никто никого не убьет, – подумал я, – они, наверное, все равно приедут. По привычке».
      Не знаю, кому как, а мне это уже порядком надоело. Из раза в раз отвечая на одни и те же вопросы очередного пинкертона, я внезапно поймал себя на мысли о том, что убийства, регулярно происходящие в доме дяди Толи и не менее регулярное появление в нем людей, призванных найти убийцу, стали неотъемлемой частью моего бытия, как дождь в июне, как неснашиваемое бабушкино пальто, как мысль, которой я проникаюсь каждый раз, когда посещаю Мыскино: «Курочкины – это „далекие предки“ Худобиных».
      А еще меня огорчило поведение Анечки. Выходя после допроса из кабинета дяди Толи, мы нечаянно столкнулись в коридоре. Ударившись мне в плечо, она вздрогнула, как от пощечины, инстинктивно отгородилась от меня забором скрещенных рук и закричала, чтобы я не прикасался к ней.
      Обидно.
      – Не обижайся, – утешила меня бабушка, ставшая свидетельницей этого эпизода. – На ее месте я бы тоже боялась тебя. Как, впрочем, и меня с Максимом.
      То, что в убийствах будут подозревать, прежде всего, родственников Виктора Худобина, вскоре подтвердил Коновалов в свойственной ему манере. Через минуту после того, как оперативно-следственная группа, никого не арестовав, покинула Мыскино, он собрал нас в зале и честно сказал, что всем нам хана.
      – Один из вас пойдет у меня по сто пятой статье – за убийство, а остальные трое – по триста шестнадцатой – за укрывательство преступлений.
      – Кто пойдет? – не поняла бабушка. – Куда?
      – Куда вы пойдете, это вам суд укажет, – с готовностью ответил Коновалов. – Лично! А вот кто именно, могу сказать я сам. Это, Екатерина Николаевна, вы и ваш внучок Курочкин-Птичкин, Анна Худобина и порфирист Рыльский… Ясно?
      «Интересно, – подумал я. – Звучи моя фамилия как-нибудь иначе, например, Худобин, стал бы он тогда смеяться и издеваться над ней?»
      Решив, что издеваться непозволительно никому и ни над чем, а особенно над бабушкой, которая, как я видел, не переставала молча оплакивать своего любимого племянника, я поинтересовался у Коновалова: какую статью он отвел для Романова-Рюрика, какую для Михаила-Каторжанина, а какую оставил для себя, Бориса Ветеринарова.
      – Вы ведь тоже присутствовали при убийствах! Правильно?
      Коновалов сказал: правильно. И, показав мне заросший рыжей шерстью кулак, добавил, что, во-первых: он не Ветеринаров, а Коновалов. Во-вторых: после того как ему час назад подписали заявление в отпуск, он является частным лицом, и как частное лицо в частном порядке может теперь с чистой совестью бить в лицо каждому, у кого совесть не такая чистая, как у него. И в-третьих: только мы, четверо вышеназванных, находились в этом доме, когда практически на наших глазах совершались одно за другим три убийства.
      – Напомню тем, кто забыл: меня не было здесь, когда убивали Виолетту и Константина. Романова – когда убивали Виолетту. Михаила, когда закололи Константина. Ясно вам? Так что, давайте, не будем тянуть резину и сразу перейдем к делу.
      Раскинув руки вдоль спинки дивана, Коновалов кивнул в мою сторону. Попросил еще раз подробно рассказать о том, чем я занимался во время следственного эксперимента. А именно: с пятнадцати часов ноль-ноль минут до шестнадцати сорока пяти, когда Анна вышла из кабинета.
      – Вы, говорят, в это время вели весьма активный образ жизни? Ходили туда-сюда по всему дому, да?
      – Кто говорит? – спросил я. И посмотрел на Рыльского.
      Нисколько не смутившись, Рыльский согласно кивнул: дескать, так оно и было, ходил туда-сюда, нечего скрывать, и добавил, что, в отличие от меня, шлёндры, Анечка и бабушка вели себя строго в рамках проводимого эксперимента.
      – Итак? – еще раз кивнул в мою сторону Коновалов. – Я жду объяснений.
      Меня взяла злость. Мало того что от меня шарахаются как от чумного, так со мной теперь еще и разговаривают, как с нашкодившим щенком.
      «Ну, ладно! – подумал я. – Получишь ты свои объяснения!»
      Сделав серьезное лицо, встал с кресла и сказал, что согласно указанию делать то, что каждый из нас делал ровно сутки назад, я с трех до четырех часов честно валялся у себя на кровати. В пятом часу выглянул в зал и увидел, что он, Борис Сергеевич, по какой-то причине покинул свой пост.
      – Ну, покинули вы его и покинули, – развел я руками, – кому какое дело, правильно? Может, вы в кабинет к Виктору решили заглянуть, коньячка выпить, а может, и не выпить, а просто поговорить с ним тет-а-тет, как мужчина с мужчиной, откуда мне знать? Но потом я начал волноваться. Время-то как-никак подходило к пяти часам! Подождал несколько минут, не появитесь ли вы, и в шестнадцать двадцать решил спуститься вниз. Вдруг, подумал я, вы уже потолковали с Виктором тет-а-тет, как мужчина с мужчиной, и теперь обедаете на кухне, не заметив, что у вас часы остановились? Но на кухне, как вы сами знаете, вас не было…
      Я говорил, а сам одним глазом поглядывал на Коновалова, стараясь угадать: не перегибаю ли палку. Оказалось: не перегибаю. Несмотря на то что Коновалов не верил ни единому слову, моя речь, судя по тому вниманию, с каким он слушал, ему нравилась. Словно экзаменатор, приятно удивленный ответом безнадежного троечника, он качал головой в такт моим словам и после завершения очередной фразы одобрительно улыбался.
      Я поговорил еще немного и успокоился, решив, что Борису Сергеевичу – человеку, свято верившему в то, что наглость – второе счастье, симпатичны нахалы вроде меня.
      «Они, наверное, напоминают ему самого себя в лучшие моменты жизни».
      – Да, и вот еще что! – вспомнил я. – Когда я спускался вниз, Максим Валерьянович еще дремал. А когда через пять минут я вышел из кухни, это было еще до того, как бабушка с Анной спустились в зал, он уже стоял на ногах поблизости от коридора.
      – Неправда! – вскричал Рыльский. – Я стоял у камина!
      – Я и говорю, поблизости от коридора.
      – А я говорю, у камина!
      – Стойте, стойте! – Коновалов поднял руку вверх. Посмотрел, где находится коридор, где камин, и попросил подтвердить меня, действительно ли господин Рыльский в течение пяти минут был в зале один.
      Я сказал: да, действительно.
      – Хорошо, – кивнул Коновалов. – А сам-то ты, если не секрет, что так долго делал на кухне?
      – Бутерброд с сыром. А потом еще молоко себе наливал… Вон стакан до сих пор стоит на камине!
      – Да? Ну ладно, – бросив взгляд на камин, Коновалов повернулся в сторону Романова. – Интересное кино получается, – сказал он. – Курочкин находился в зале один, не считая спящего Рыльского, минут пять-десять. Екатерина Николаевна, с того момента, как я вышел из зала, до того момента, когда ее внук в шестнадцать двадцать вошел туда, сидела одна минут пятнадцать, это если опять-таки не считать спящего Рыльского. У Анны времени, чтобы убить мужа, было поменьше, минуты три. А теперь еще выясняется, что и господин Рыльский какое-то время находился вне поля зрения свидетелей… Что скажете?
      Романов, похожий с похмелья на сморчок, скукожившийся в ожидании дождя, пожал плечами. Спросил, почему его не арестовали.
      – За что? – сделав удивленное лицо, спросил Коновалов.
      – За убийство Виктора Худобина.
      – А вы его убивали?
      – Нет.
      – А чего тогда спрашиваете?
      – Просто. Хочу понять.
      – Мы тоже хотим это понять! – вступила в разговор бабушка. – Нам тоже это не ясно! У Игоря было пять минут, чтобы убить Виктора, и то вы его подозреваете. А Романов почти два часа провел с ним наедине, и ничего! Никакой реакции с вашей стороны! Как это называется?
      – Это называется – свидетельские показания, на основании которых следствие решило не выдвигать обвинение против гражданина Романова, – ответил Коновалов. – По крайней мере, пока.
      – Какие показания? – спросил Рыльский. – Чьи?
      Коновалов постучал указательным пальцем себя по груди. И сказал, что поскольку в шестнадцать ноль пять лично заглядывал в кабинет и видел состояние, в котором находился Романов, он даже перед судом присяжных готов утверждать то, что тот не брал в руки нож, поскольку при всем желании не смог бы его удержать.
      – Тем более что ножа, – выдержав театральную паузу, добавил Коновалов, – в этот момент в кабинете не было. Увы… Конечно, можно предположить, что Романов принес его с собой и спрятал, но… Перед тем как уйти с Худобиным пить коньяк, Романов долгое время находился у меня перед глазами, и любой посторонний предмет в его кармане я бы обязательно заметил. Уверяю вас!
      – Это что же тогда получается? – хлопая ресницами, спросила Анечка. – Выходит, Витю убил кто-то из родственников, да? Либо родной дядя, либо Игорь, не знаю, кем он нам приходится, либо его родная тетя?
      – Либо его родная супруга, – добавил Рыльский. – Шерше ля фам! Как говорят французы: «Убили мужа – ищи жену: не ошибешься».
      – Но только не в этот раз! – заступилась за Анечку бабушка. – Конечно, она могла убить ножом пьяного мужчину, а то и двух, но вот чтобы у нее хватило сил повесить на газовой трубе взрослого человека, пусть даже такого хрупкого, как Виолетта, я, честно говоря, не верю.
      Коновалов тут же возразил, сказав, что ничего невероятного в этом нет. По его мнению, та самая газовая труба, которую упомянула бабушка, при подъеме тела, вероятно, использовалась как блок. А при этом способе подъема груза значительных усилий от убийцы не требовалось – достаточно было двумя руками потянуть за веревочку.
      – Единственная проблема, которую я вижу, заключается в том, чтобы, подняв тело, закрепить его наверху. Но и тут, если подумать, можно найти выход.
      Бабушка подумала, но выход, о котором говорил Коновалов, найти не смогла.
      – Ну не знаю, – сказала она. И отвернулась к окну.
      А за окном снова накрапывал дождь. Редкие капли, невидимые на свету, падали в невысохшие лужи, переполняя не только берега этих луж, но и мое небезграничное терпение.
      «Сколько можно! – хотелось крикнуть небесам. – Надоело! И без того тошно!»
      В ответ дождь шумной волной пробежал по бетонной дорожке сада, прокатился кубарем по крыше дома и ударил мокрой плеткой по раскрытому окну. «Что поделаешь, брат, работа такая, – послышалось в его шуме. – Надо терпеть».
      Романов встал и закрыл окно. Посмотрел на то, как промокшая ворона, сидя на заборе, крутит головой из стороны в сторону, не зная, подо что спрятаться, и вздохнул. Везде, куда ни кинь, было дождливо, муторно, сыро.
      – Я вот чего хочу спросить, – обратился он к Коновалову. – А может, убийца проник в дом через окно? Оно было открыто. Вы не проверяли?
      Коновалов согласно кивнул и сказал: а как же!
      – Проверяли. Только на подоконнике следов нет, а Михаил, который как раз в это время косил газон рядом с кабинетом, ничего подозрительного не видел… Нет, Василий Сергеевич, – он погрозил нам с бабушкой указательным пальцем, – я думаю, убийца проник в кабинет через дверь. И я скоро узнаю, как он это сделал!
      – Как? – тут же спросила Анечка.
      Рыльский ехидно засмеялся и захлопал в ладоши.
      Хороший вопрос, согласился я, прямой и по существу. Может, в другое время я бы тоже, как и Максим Валерьянович, поаплодировал ему. Но сейчас мне хотелось одного – сложить руки в карманах и постараться отбросить от себя противную мысль о том, что для женщины, несколько часов назад лишившейся мужа, Анечка слишком спокойна и деловита.
      – Не беспокойтесь! – сказал ей Коновалов. – Узнаю как-нибудь! Если вы мне, конечно, поможете в этом.
      Анечка сложила ладошки на груди и сказала: обязательно поможем.
      Рыльский засмеялся еще громче.
      – Итак, повторяю вопрос, – повысил голос Коновалов. – Что каждый из вас делал с пятнадцати ноль-ноль до шестнадцати сорока пяти, когда Анна вышла из кабинета?… Екатерина Николаевна! Прошу вас!
      Бабушка согласно кивнула и сказала, что с трех часов до четырех двадцати смотрела телевизор. В четыре двадцать поднялась к себе в комнату поправлять мою постель.
      – Игорь был там? – спросил Коновалов.
      – Нет, – ответила бабушка. – Он был внизу. Когда в половине пятого я спустилась в зал, он о чем-то разговаривал с Максимом.
      – Ничего необычного вы не заметили?
      Немного подумав, бабушка произнесла решительным голосом:
      – Нет, ничего.
      – Спасибо. Анна, твоя очередь!
      Анечка сказала, что вышла из зала почти сразу после начала трехчасовых новостей, а вернулась, так же как и вчера, в четыре сорок.
      – Я открыла дверь в кабинет, – ее губы задрожали, – а там…
      – Кто, кроме тебя, еще находился в зале?
      Анечка протяжно вздохнула.
      – Тетя Катя, Игорь, дядя Максим, – перечислила она.
      – Ничего странного не заметила?
      – Вроде ничего.
      – Ладно. – Коновалов повернул голову в сторону Рыльского. – Вы.
      Максим Валерьянович пожевал нижнюю губу, а точнее то место, где она должна была находиться, и сказал, что он, как и все остальные, смотрел телевизор. А после того как начался футбол, встал и прошелся по комнате.
      – Ноги, знаете ли, затекли от долгого сидения. Да и спорт меня в последнее время мало интересует. А вот, бывало, когда играл Олег Блохин, форвард киевского «Динамо»…
      – Вы заходили в кабинет?
      – Нет.
      – Почему? Ведь по условию эксперимента вы в это время должны были быть там! В чем дело?
      Рыльский сказал, что потерял счет времени и потому опоздал.
      – Опоздал, значит. Ага, ну хорошо, – удовлетворился ответом Коновалов. – И что было дальше?
      – Дальше откуда-то явился Курочкин. Потом спустилась Екатерина Николаевна, а следом за ней и эта, – Максим Валерьянович пренебрежительно кивнул в сторону Анечки, – мадемуазель Худобина.
      Я ахнул про себя: «Ничего себе: „откуда-то явился!“
      – Да я из кухни вышел! – сказал я Рыльскому. – У меня еще стакан в руках был! Вон он стоит на камине, молоко уже, наверное, еще не скисло. Я когда в четыре двадцать спустился в зал, с бабушкой поговорил и сразу на кухню пошел, бутерброд с сыром делать! А вы говорите: откуда-то! Зачем так говорить?
      – Значит, никто из вас до шестнадцати сорока в кабинет не входил? – обвел нас взглядом Коновалов.
      – Конечно нет! – воскликнул я.
      – Нет, – почти одновременно ответили бабушка с Анечкой.
      Рыльский сказал, что на этот вопрос он уже отвечал.
      – Ладненько, – Коновалов встал с дивана и с задумчивым видом прошелся по комнате. Остановился возле кресла, в котором сидел Максим Валерьянович, и, собираясь задать ему очередной вопрос, поднял указательный палец вверх.
      – А вы-то сами, – первым спросил Рыльский, – где были с шестнадцати часов пяти минут, когда заглядывали в кабинет, до шестнадцати часов сорока минут, когда Аня вышла из него. А?
      – Да, действительно! – присоединилась к вопросу бабушка. – Игорь почти все время провел на наших глазах, и то вы его подозреваете! А сами почти полчаса провели неизвестно где и молчите! Чего молчите?
      – Да? – спросил я. – Чего?
      Словно прохожий, которого окружила толпа шумных цыган с требованием позолотить ручку, Коновалов растерянно посмотрел по сторонам, не зная, что делать: то ли послать всех куда подальше, то ли как можно быстрее пойти туда самому. Решив никуда не ходить, он тихо спросил:
      – Вы действительно хотите это знать?
      Бабушка твердо сказала: да, хочу.
      – В деталях?
      – Естественно!
      – Ну, хорошо, слушайте. – Коновалов оперся руками на подлокотники бабушкиного кресла и, слегка нагнувшись, громко прошептал: – В шестнадцать ноль пять я заглянул в кабинет, удостовериться: всё ли там в порядке. Потом зашел в туалет – собственно говоря, туда-то я и направлялся. Там я расстегнул пряжку, ширинку, снял, извините за интимные подробности, штаны, и сел на унитаз. Да! Чуть было про трусы не забыл! Сначала я снял штаны, потом трусы, а трусы у меня знаете какие: белые в красный горошек, и только после этого сел куда говорил… Прикажете продолжать?
      Бабушка отрицательно покачала головой.
      – Не хотите? Ладно, не буду, – охотно согласился Коновалов. – А вопросы ко мне еще есть?
      – У меня есть вопрос, – поднял руку Романов. – Но только к Екатерине Николаевне, если не возражаете.
      Бабушка не возражала. Она повернула к Романову лицо и сказала, что готова ответить на любой вопрос, если он не касается нижнего белья.
      – Меня интересует другое, – ответил Романов. – В кабинете Анатолия Николаевича на стене висит фотография Виктора и балерины Анастасии Волочковой, если я не ошибаюсь. Они что, когда-то вместе танцевали?
      Все, кто знали Виктора, сдержанно улыбнулись.
      – Скажете тоже, – ответила бабушка. – Эта фотография была сделана на частной вечеринке, когда Волочкова приезжала к нам на гастроли. Их познакомил один Витин знакомый – антрепренер из Москвы. Они выпили по коктейлю и сфотографировались на память… А танцевать он никогда не любил, да и, признаться, не умел.
      – Понятно, – разочарованно протянул Романов. – А я почему-то думал, что он был танцором.
      «А может, и был, – заметил я про себя. – Это ведь во многом зависит от того, какие коктейли пить. Например, после коктейля, состоящего из старого французского коньяка и молодой русской балерины, говорят, не один солидный господин, разорившись на это удовольствие, скакал козлом по ресторанным танцплощадкам».
      Хотел я поделиться этой мыслью с окружающими, да передумал – не хотел бабушку огорчать: как-никак, один из таких козлов приходился ей родным племянником.
      – Нет, вы ошиблись, – сказала Романову бабушка. – Виктор не танцевал. А если и танцевал, то исключительно со своей женой.

* * *

      Весь следующий день я провел один у телевизора. Бабушка с Анечкой, напуганные последними событиями, появлялись на людях только в сопровождении вооруженного Коновалова, а все остальное время: от завтрака до обеда и от обеда до ужина, сидели, закрывшись в своих спальнях. Также вел себя и Рыльский. Утром он смотрел НТВ, дремал, а когда в очередной раз проснулся и увидел, что мы с ним в зале одни, встал и молча, без объяснения причин, ушел в свою комнату. Может, он испугался того, что ему захочется убить еще одного человека – меня, а может, того, что это мне захочется убить еще одного человека – его. Кто тут разберет? Разве что Коновалов. По крайней мере, если судить по его возбужденному состоянию и по тому, что он весь день куда-то звонил, отвечал на чужие звонки, ругался с Романовым, то есть развивал бурную деятельность, можно было предположить то, что ему уже кое-что известно.
      А вечером у нас случилось небольшое ЧП. Перед самым ужином, когда все собрались в зале за столом, Романов обратил наше внимание на то, что на одном из окон сломан шпингалет.
      Коновалов обследовал его и, с видом врача, не уверенного в том, что сумеет помочь больному, огорченно покачал головой.
      – Интересно, чьих рук это дело? – задумчиво спросил он. – А ну-ка признавайтесь!
      Все молчали.
      – Ты? – обратился ко мне.
      – Почему я?
      – Потому что ты здесь сидел весь день у телевизора!
      – Ну и что? Я, между прочим, еще выходил иногда.
      – Куда это?
      Я сказал Коновалову, что при женщинах говорить на эту тему не буду – во-первых, воспитание не позволяет, а во-вторых, трусы не такие красивые, как у него. Но направление указал, как есть: прямо по коридору, за кабинетом – налево.
      – Скажите, а зачем надо было кому-то окно ломать? – испуганно прижав ладошки к груди, спросила Анечка. – Ведь не для того же, чтобы влезть в него, правильно?
      – Именно для этого! – возразил Коновалов. – Лезть в дом днем – глупо, дверь открыта, а вот ночью… Ночью совсем другое дело.
      Поднявшись из-за стола, бабушка сказала, что надо немедленно починить окно и вызвать милицию.
      Вызывать милицию Коновалов отказался сразу: причин нет, а вот по поводу ремонта обещал подумать.
      С видом врача, неуклонно склоняющегося к мысли о том, что помочь его больному может только другой специалист, еще раз внимательно осмотрел шпингалет и тяжело вздохнул.
      – Ладно, пойду, Михаила позову, – догадалась, что означает этот вздох бабушка. – Надеюсь, он сумеет наладить.
      Коновалов охотно поддержал кандидатуру Михаила. Дав бабушке несколько ценных советов, вроде того, что без отвертки и молотка тут нечего делать, он с чувством выполненного долга сел за стол. Подвинул к себе блюдце с красной икрой, понюхал и с сомнением отодвинул в сторону.
      – Ешьте, ешьте! – сказала Анечка. – Эта икра совсем свежая. Недавно купили.
      Поблагодарив Анечку за заботу, Коновалов попросил чего-нибудь долгохранящегося.
      – Ну, например…
      Пока он привередливо разглядывал стол, вернулась бабушка. Показав сопровождавшему ее Михаилу требующее ремонта окно, она села напротив Романова и спросила: во сколько завтра состоится оглашение завещания.
      – А ни во сколько! – ответил Коновалов.
      Как ни в чем не бывало он положил себе в тарелку большую картофелину, огуречный салат, сыр, маслины, три куска хлеба и сказал, что завтра с утра до вечера исполнитель завещания господин Романов будет сильно занят.
      – Он поедет к нам в гости. У меня есть пара коллег, которым просто не терпится задать ему несколько вопросов.
      – Каких коллег, – не поняла бабушка. – Милиционеров?!
      – Он что, арестован? – спросил Рыльский. – За что?
      – А ни за что! Просто так! Как говорится: был бы человек, статья найдется! – Коновалов поднял глаза и широко улыбнулся. – Шутка! Это мы так у себя в милиции иногда шутим… Вы помните, Максим Валерьянович, дело об убийстве Тани Ивановой?
      Рыльский отрицательно покачал головой.
      – Ну, как же! Таня Иванова, которая занималась в кружке вместе с детьми Анатолия Худобина! Ну?
      – А! – догадался Рыльский. – Это, видимо, та, которой Виктор с Виолеттой проломили голову?
      – Не совсем. Как сегодня выяснилось, Виктор с Виолеттой просто избили ее, а голову проломил другой. Тот, который живет рядом с парком, гуляет там и иногда по вечерам пристает к молоденьким девушкам.
      – Романов! – догадалась бабушка.
      Коновалов утвердительно кивнул: он.
      – Сегодня у нас наконец-то появился свидетель по этому делу. Не буду называть его имени, скажу лишь о том, что он поведал. А поведал он о том, что шестнадцать лет назад человек по фамилии Романов, которого наш свидетель буквально за два дня до этого видел во дворце культуры, где тот читал со сцены свои стихи, на его глазах убил девочку. И не просто убил, а при этом еще и издевался над ней!
      – Ужас! – всплеснула руками Анечка.
      Коновалов согласился: действительно ужас.
      – Вы не поверите, но даже у меня – человека, без малого двадцать лет прослужившего в органах, кровь застывала в жилах, когда я слушал подробности этого дела! Честное слово! И что он с ней только не вытворял, изверг! Я бы вам пересказал, да, боюсь, валерианки на всех не хватит.
      Романов приподнял голову и внимательно посмотрел на Коновалова. Что означал этот взгляд: недовольство тем, что его назвали извергом, или растерянность, вызванная разоблачением, я не понял – было не до этого. Мне в этот момент показалось, будто где-то в желудке зашевелилась непрожеванная пища, грозясь выйти наружу и залить вонючей жижей город, в котором взрослые дяди мучают молоденьких девушек.
      Я встал. Пересел на другое место, подальше от Романова, и облегченно вздохнул – на другом месте дышалось значительно легче.
      – Я же говорила: Витя не виновен! – воскликнула бабушка. – Только чего же это ваш свидетель так долго молчал?
      – Боялся! – ответил Коновалов. – Увидел, на какую жестокость способен Романов, и испугался, трус!
      Рыльский посмотрел на Романова так, словно хотел из тысячи уязвимых мест его тела выбрать наиболее уязвимое, и сказал, что таких, как он, надо без суда и следствия вешать на первом фонарном столбе.
      – А не так, как у нас это делается! Разведут, понимаешь, антимонию! Адвокатов начнут приглашать, защитников, экспертизы устраивать! А он пересидит в дурдоме, нервишки подлечит и выйдет на волю стихи писать про высокие чувства к женщине! Бывало уже! – махнул рукой в сторону Коновалова. – Знаем, не маленькие!
      Коновалов спорить не стал. Более того, он сказал, что ни адвокатов, ни защитников, ни даже самого суда у Романова не будет.
      – Как это суда не будет? – опешил Рыльский.
      – А вот так! Прошло шестнадцать лет. И по закону мы не можем привлечь его к ответственности за убийство.
      – А… а… а для чего же вы его тогда арестовали? – спросила бабушка.
      – Кто его арестовал? – удивился Коновалов. – Я? Извините, я его не арестовывал! Я просто сказал, что он поедет к нам в гости!
      – Зачем?
      – Я же говорю, у меня есть коллеги, которым не терпится задать ему несколько вопросов по этому делу. Без протокола.
      Бабушка возмутилась.
      – Что значит «без протокола»? – спросила она. – Вы его отпускаете?
      – Да как вы не поймете! – потерял терпение Коновалов. – Я его не отпускаю! Отпустить можно того, кто арестован! А Романов свободный человек! Он может прямо сейчас отправиться домой, а может, если захочет, остаться в Мыскино. Может согласиться на мое предложение побывать у нас в гостях, а может и не согласиться!.. Правда, если он не согласится, мне придется арестовать его до выяснения личности. Или за что-нибудь другое. Например, за то, что он украл у вас чайную ложечку. Или вилочку. У вас ведь, Екатерина Николаевна, пропала чайная ложечка, я правильно говорю?
      Бабушка помолчала какое-то время, словно на самом деле по памяти пересчитывала худобинскую посуду, потом сказала: «Да пошли вы!» – и, швырнув салфетку на стол, первой встала из-за стола.
 
      Мне было плохо. Весь оставшийся вечер я с болью в сердце и тошнотой в желудке сидел на заднем крыльце дома и думал о том, что нет ничего тяжелее чувств бессилья и несправедливости. Когда ты точно знаешь, что этот человек убил девочку, и все знают, что этот человек убил девочку, но ни милиция, ни ты сам ничего не в состоянии сделать. Будь ты хоть трижды выбранным губернатором.
      «Хотя трижды выбранный губернатор, наверное, смог бы, – немного поразмыслив, возразил я себе. – Он бы только мигнул раз – и Коновалов сразу нашел бы в кармане Романова украденную ложечку. Мигнул во второй раз – и прокурор передал бы дело об украденной ложечке в суд. Моргнул в третий – и суд приговорил бы Романова к пятнадцати годам лишения свободы с конфискацией имущества. Или к чему-нибудь другому, без конфискации, но, как бы там ни было, приговорил. А тут…»
      А тут у нас на дворе, понимаешь, разгул власти закона, и как следствие – полная безнадёга.
      Не спалось. Ворочаясь с боку на бок, я перебирал в памяти события прошедших дней и думал, думал, думал… Полночи мне не давала покоя одна и та же мысль: если Романов убил девочку, значит ли это то, что он мог убить Худобиных? Вроде бы да. Но как тогда быть с убийством Виолетты? Ее-то повесить он никак не мог! И если Виолетту повесил кто-то другой, не Романов, то кто? Рыльский? Бабушка? Анечка? А тут еще шпингалет кому-то понадобилось ломать. Зачем?
      Поняв, что без снотворного не уснуть, я решил пойти в зал – выпить стакан коньяка. Оделся и, стараясь не разбудить бабушку, осторожно вышел за дверь. Проходя мимо комнаты, в которой спал Романов, остановился, заметив пробивающийся из-под порога луч света.
      «Интересно, как же все-таки эти маньяки похожи друг на друга, – подумал я. – Скромные, вежливые, ничем не примечательные, серые, как домовые мыши… Аж блевать хочется!»
      Я приоткрыл дверь. Романов лежал на высокой кровати и читал Чехова.
      «Вот еще одна отличительная особенность маньяков. Нет среди них откровенных дебилов. Все куда-то поступали, где-то учились, что-то заканчивали. А некоторые из них, наверное, самые изощренные, даже стихи пробовали писать».
      Увлекшись своими мыслями, я не заметил, как вошел в комнату.
      Романов поднял голову и увидел меня.
      – Что вы здесь делаете? – широко раскрыв глаза, удивленно спросил он. – Что вам надо?
      Хотел ему сказать, что от него, душегуба, мне надо только одно: чтобы он, душегуб, не мешал жить и взрослеть детям, как из-за кровати с пистолетом в руках выскочил Коновалов. Увидев меня, он, так же, как Романов, широко раскрыл глаза и, поперхнувшись на первом слове, спросил, что я здесь делаю. Приказал:
      – А ну-ка подыми руки!
      Обыскав меня, Коновалов спрятал пистолет за пояс.
      – Слушай! – обратился ко мне. – Что у тебя за дурацкая манера ходить там, где не надо?
      – А где вы хотели, чтобы я ходил? – обиделся я. – По этапу? Я, между прочим, в отличие от вас, гражданин начальник, живу в свободной стране и поэтому ходить буду там, где хочу! И вы мне, пожалуйста, не указывайте! Ладно?
      – Но! Но! – повысил голос Коновалов. – Развыступался тут, бабушкин сынок! А ну, пошел вон отсюда!
      – Опять вы указываете мне, где ходить, да? Я же просил!
      – Тихо вы! – зашипел Романов. – Кажется, идет! Прячьтесь!
      – Кто идет? – не понял я.
      – Убийца идет! Давай, падай быстрее! – Коновалов положил мне ладонь на макушку и придавил вниз.
      Так я оказался за кроватью. Упав на живот, прижался щекой к половику и уткнулся носом в нос романовского тапочка.
      «Они ждут, что к ним придет убийца! – догадался я. – Но в связи с чем они решили, что убийца придет именно к ним и именно в эту ночь? И кто убийца? Рыльский? Бабушка? Анечка?»
      Приподняв голову, я посмотрел на лежащего рядом Коновалова. Коновалов приложил указательный палец к губам и закрыл глаза, всем своим видом призывая лежать тихо.
      «Неужели это бабушка? Или все-таки Рыльский?»
      Отодвинув в сторону тапочек, я снова уткнулся лицом в половик.
      Вот, услышал я, мимо дома проехала машина и ей вдогонку пролаяла собака, вот Романов, видимо, стараясь вести себя как можно естественнее, перевернул страницу, вот где-то в конце коридора скрипнула половица, потом еще одна и вот послышалось чье-то тихое дыхание.
      «Бабушка? Анечка? Рыльский? Только бы не бабушка! Только бы не она!»
      Коновалов напрягся. Его рука медленно сползла с груди и так же медленно потянулась к поясу.
      Стало тихо. Едва я подумал о том, что такую тишину без натяжки можно назвать зловещей, как раздался пронзительный полный неподдельного страха визг Романова:
      – Не смей приближаться ко мне! Борис Сергеевич!
      Коновалов сорвался с места.
      – Нож на пол! – крикнул он. – Руки за голову! Стоять, не двигаться!
      «Анечка?»
      «Бабушка?»
      «Рыльский?»
      Я выскочил из-за кровати сразу вслед за Коноваловым и встал рядом.
      Это был Михаил!
      Застигнутый врасплох появлением Коновалова, Михаил застыл на месте. Посмотрел на Коновалова, на меня, перевел взгляд на Романова и как-то сразу обмяк. Сделал глубокий вдох и, опустив плечи, понимающе кивнул.
      – Купили! – выдохнул он.
      После короткого раздумья бросил нож на кровать и закинул руки за голову.
      – Что, значит, купили? – не понял я.
      Несмотря на то что вопрос не был адресован Михаилу и вообще не был адресован никому, именно он ответил на него.
      – А это значит, Игорек, – сказал назидательным тоном, – что Таню убили Худобины. Это они… И никто другой.

ЭПИЛОГ

      Все-таки странное в этом году выдалось начало лета. Тепла нет, солнца нет, пасмурные дни по-прежнему сменяют проливные дожди, дожди – холодные ветра, а те, в свою очередь, пасмурные дни, проливные дожди и грозы.
      «Надо перебираться поближе к югу, – решил я, разглядывая за окном нахохлившуюся синичку. – Туда, где солнце не только светит, но и греет, и где дожди – это праздник, а не наказание за грехи предков, решивших осесть в этих местах».
      – Прошу всех к столу! – раздался голос бабушки. – Максим! Хватит уже, просыпайся!
      Максим Валерьянович в ответ громко зевнул. Поднялся с кресла и, пожаловавшись на то, что в последнее время совсем стало нечего смотреть, выключил телевизор.
      – Борис Сергеевич! Василий! Идемте! – продолжала призывать гостей бабушка. – Игорь! Сколько раз надо повторять: открой занавески шире! Не видишь, в комнате темно!
      За окном подул ветер. Синичка встрепенулась, спорхнула с ветки и буквально через мгновенье растворилась в хмуром небе.
      Поправив занавеску, я подошел к столу. Сел на свободный стул рядом с Романовым и спросил, что ему налить:
      – Вино? Водку? Коньяк?
      – «Мартель», если можно, – не задумываясь, ответил Романов.
      – Конечно! Что за вопрос? – ответил я, с раздражением подумав о том, что почему-то все, кто бывал у Худобиных, признают с тех пор исключительно «Мартель».
      – Вам что налить? – обратился к Коновалову.
      – То же самое.
      – И мне, пожалуйста, плесни глоточек, – попросила Анечка.
      Налив всем по очереди французского коньяка (за исключением непьющего Рыльского), я поднял бокал. Спросил: не желает ли кто сказать доброе слово в адрес Константина.
      Доброе слово в адрес Константина пожелала сказать одна бабушка.
      Она встала, поправила прядь волос, выбившуюся из-под черного платка, и, собравшись с мыслями, стала вспоминать жизнь своего племянника. Каким он был, каким он стал и каким уже никогда не будет.
      – Девять дней прошло с той страшной минуты, – всхлипнула она, – девять дней… А я всё никак не привыкну…
      На улице ветер утих и снова пошел дождь.
      «На юг! На юг! На юг! – глядя в окно, твердил я себе. – Надо укладывать вещи, спешить, торопиться, покуда душа окончательно не привыкла к серым будням, к „Мартелю“, к тому, что тепло от батареи – это тоже тепло, и жизнь без лета – это тоже жизнь».
      Бабушкино слово оказалось коротким, как Константинов век. Пожелав ему царство Божье и землю пухом, все сидящие за столом разом выпили. Закусили кутьёй, потом снова наполнили бокалы худобинским коньяком и снова выпили, но уже без приличествующих слов, без слез, без повода…
      Прошло немного времени, и все потихоньку стали забывать о том, зачем собрались. Заговорили о делах, о деньгах, о качестве коньяка и о его количестве, стали вспоминать прошлое, ругать настоящее и думать о будущем… А я нахохлившейся синичкой сидел на краю стола и, перекатывая по дну бокала капли «Мартеля», с грустью думал о том, что поминки, судя по раздавшемуся смеху, уже закончились и началась обычная пьянка.
      Вынув из кармана пиджака пачку сигарет, Коновалов, не прерывая начатого разговора с Рыльским о трудностях, выпавших на его долю во время расследования убийств Худобиных, подошел к открытой форточке и закурил.
      Я с надеждой посмотрел ему за спину: ну как там за окном, не лето ли? Оказалось: еще нет. Солнце по-прежнему светило холодно и тускло, хотя небо после выпитого коньяка, кажется, чуть-чуть порозовело.
      Рыльский громко спросил Коновалова:
      – Интересно, а как вы разоблачили Михаила?
      – Да? – поддержала его Анечка. – Как? Нам это очень интересно!
      – Ну, как разоблачили, – пожал плечами Коновалов. – С трудом… А если вас интересуют подробности, спросите-ка лучше Василия Сергеевича. Это во многом его заслуга.
      Все выпили еще по стопке коньяка и захотели подробностей.
      – Спрашиваем, – Анечка обратилась к Романову. – И как вам это удалось?
      Романов смущенно улыбнулся. Вытер салфеткой губы и сказал, что ничего особенного не совершил. Он просто с самого начала подозревал Михаила – с того момента, как тот устроил сенокос под окном кабинета, когда убивали Виктора.
      – А что в этом такого? – удивилась Анечка. – Он почти каждый день косил траву или рядом с домом, или возле него. Вам это любой скажет.
      – Да, я знаю, – согласился Романов. – Однако Михаил как-то обмолвился, что стрижет газон раз в две, в три недели. А между тем под окном кабинета, мне точно известно, он стриг его не далее как за день, за два до убийства, о чем, кстати, лично доложил Виктору, перед тем как в пятницу отправиться в город.
      – Ну и что? – не успокаивалась Анечка. – А может, он плохо состриг, ему не понравилось, и он решил повторить?
      – Одно и то же место невозможно косить несколько раз подряд, – ответил Романов. – Но дело даже не в газоне. Просто, на мой взгляд, глупо не подозревать человека, который имел возможность беспрепятственно залезть в открытое окно комнаты, где было совершено преступление. И потом. В тот момент, повторяю, я только подозревал его. Уверился же я в том, что Виктора убил Михаил несколько позже, когда услышал из уст уважаемой Екатерины Николаевны о неумении ее племянника танцевать.
      – Он и вправду не умел танцевать! – подтвердила Анечка. – Однако я не совсем понимаю, какое это имеет отношение к его смерти?
      – Прямое. Дело в том, что Михаил за глаза называл Виктора танцором. Тогда как тот им никогда не был.
      – И о чем это, по-вашему, говорит?
      – Это говорит о том, что Михаил знал: когда-то ваш муж занимался танцами.
      – Ничего не понимаю! Но мой муж никогда не занимался танцами! Вы же сами слышали!
      – Ошибаетесь! Шестнадцать лет назад Виктор вместе с Виолеттой записались в кружок бальных танцев. Помните? Один раз, по словам Курочкина, они сходили туда и больше, по известным причинам, ходить не стали. Поэтому если не знать о том, что Виктор был на занятиях всего один раз, действительно, можно считать его танцором… И тогда я спросил себя: кто мог знать, что Виктор ходил в кружок бальных танцев, но при этом мог не догадываться, что был там лишь раз?
      Решив подыграть Романову, Коновалов сказал, что это тот, кто не был достаточно осведомлен о постоянном составе кружка, но о существовании одного из его участников, Вити Худобина, знал наверняка.
      – А чем был вызван его интерес к Вите Худобину? – задал вопрос Романов. – Ведь Витя Худобин, повторяю, был там всего один раз, в день, когда убили девочку Таню?
      – А тем, – ответил Коновалов. – Что убийство девочки Тани касалось его лично!
      – Это был несчастный случай! – догадавшись, что означают эти слова, воскликнула бабушка.
      – Мы проверили, – сказал Коновалов, – и выяснили, что Таня Иванова – девочка, погибшая шестнадцать лет назад от удара тупым предметом по голове, была родной дочерью Михаила Иванова – вашего, извините за выражение, господа, бывшего работника.
      – Что вы говорите? – ахнула бабушка. – У Михаила фамилия Иванов! – Она обвела нас недоуменным взглядом. – Кто бы знал!
      Тут я не выдержал и сказал, что уж кто-кто, а Худобины могли и должны были знать об этом! Если бы захотели, конечно. Другое дело, что им было глубоко наплевать на фамилию своего работника, им гораздо интереснее было знать, какое у него погоняло на зоне.
      – А фамилия… – я махнул рукой. – Иванов, Петров, Сидоров… Какая разница!
      Удрученно покачав головой, Рыльский сказал, что полностью солидарен со мной. И заметил, что версия мести, высказанная Романовым, несмотря на несомненные достоинства, никоим образом не объясняет, как и за что был убит Константин.
      – Получается, что Михаил Иванов в ту пятницу тайно вернулся из города? Так, что ли? А как он попал в кабинет? Окно-то, если мне не изменяет память, было закрыто.
      Романов и Коновалов переглянулись.
      – А с чего вы взяли, что это Иванов убил Константина? – осторожно спросил Коновалов. – Иванов убил Виктора и Виолетту – убийц его дочери. А Константина убил Виктор Худобин.
      Сказать, что все были потрясены, значит, не сказать абсолютно ничего. Бабушка привстала со стула и, казалось, готова была живьем съесть Коновалова, посмевшего произнести эти слова; Анечка открыла прелестный ротик и на долгое время забыла о нем; Рыльский выпучил розовые глаза, и, казалось, готов был вот-вот расхохотаться.
      – А как вы догадались? – спросил я. – По словам Виктора, когда он сказал, что Константин был заколот ножом в горло, хотя сам в кабинет вроде не входил и, значит, знать этого не мог? Или как-то еще?
      Коновалов ответил: как-то еще.
      – Клубочек начал распутываться с момента приезда в Мыскино дизайнера фирмы «Интерьер-сервис»… Я правильно говорю? – обратился он к Романову.
      Романов отрицательно покачал головой.
      – Нет, еще раньше. Когда Константин сказал, что в субботу, после истечения срока договора с его нынешним владельцем, он официально объявит о покупке вишневого сада. И добавил одну весьма странную, но ужасно знакомую фразу: «Сверх долга надавал девяносто, осталось за мной»… Я никак не мог вспомнить, где ее слышал? Но вспомнил. Эта фраза принадлежит персонажу пьесы Чехова «Вишневый сад» Лопахину. А произнес он ее, когда рассказывал Раневской о покупке ее поместья с вишневым садом… Надо сказать, что для Лопахина – предприимчивого мещанина, или, как бы сейчас выразились, «нового русского», покупка дворянского поместья стала значительным событием. Этим он как бы поднялся по социальной лестнице, встал на одну ступень с его бывшей владелицей. И вот, когда я вспомнил, кому принадлежит эта фраза, понял, что вишневый сад в интерпретации Константина – это вовсе не насаждение фруктовых деревьев, как мы с вами подумали тогда. Но что конкретно он подразумевал под этим выражением? Ответ на этот вопрос мне удалось найти в документах дизайнера… Помните, когда дизайнер вошел в зал, где сидел Виктор, он сразу спросил: кто здесь Худобин. Из чего я сделал вывод: договор на проект реконструкции дома Виктор заключал не с ним, а с кем-то из руководства фирмы. Но потом, провожая дизайнера, я посмотрел выданный ему лист заказа и увидел, что ошибался. Оказывается, договор на производство работ с руководством фирмы «Интерьер-сервис» заключал не Виктор Худобин, как это можно было предположить, а кто бы вы думали? Худобин Константин!
      – Вы понимаете, что это значит! – воскликнул Коновалов. – Это значит, что дом Анатолия Худобина принадлежит не его сыну, а его племяннику! Племянник сверх долга надавал девяносто, и осталось за ним! Мы тут же обратились в регистрационную палату и выяснили, что действительно у них лежит договор сделки, кстати, истекший в день убийства Константина, по которому Виктор Худобин под залог недвижимого имущества…
      – …дома в Мыскино, – вставил Романов.
      – …взял у своего двоюродного брата двести тысяч долларов…
      – …и вовремя не вернул их!
      – Да. Но самое интересное, – продолжал Коновалов, – заключается в том, что регистрационная палата после проверки документов по каким-то техническим причинам отказалась регистрировать сделку!
      – Виктор первым узнал об этом и решил убить брата!
      – Ведь тогда ни деньги не надо будет отдавать, ни недвижимость, которая, после отказа в регистрации сделки, формально осталась за ним!
      – И все бы хорошо! – вздохнул Романов.
      – Да только Михаил оказался отцом девочки Тани…
      – А Борис Сергеевич не поверил в то, что я – убийца Константина.
      У меня от их болтовни голова пошла кругом. Я так ничего и не понял: что собственно произошло? Виктор убил брата? Потратил двести тысяч долларов? Потерял такой дом?!
      Стараясь успокоится, помассировал пальцами виски.
      «То, что Виктор не нашел двухсот тысяч долларов, чтобы выкупить у Константина дом в Мыскино, это объяснимо, – подумал я. – С деньгами, судя по завещанию, у Худобиных в последнее время и вправду была напряженка. Одни только фотографии молодой бабушки – мое единственное наследство от дяди Толи – как нельзя лучше характеризуют состояние их финансов. Я, конечно, не надеялся на автомобиль, но…»
      Но больше всего меня огорчило то, что Константина убил именно Виктор. Нельзя сказать, чтобы я сильно жалел Константина и очень удивился поступку Виктора, но когда брат убивает брата – это, по-моему, уже слишком! Так поступать нельзя! Во все времена брат был синонимом самого близкого человека, как мать, как отец, как бабушка! А тут?
      Я встал из-за стола и подошел к окну. Посмотрел на то, как ветер сдувает с деревьев капли дождя, глотнул свежего воздуха и, немного успокоившись, вернулся к столу.
      «И чего это я вдруг раскипятился, – удивился себе. – Забыл, что это Худобины! Хищники! А с хищников какой спрос?»
      А страсти за столом тем временем накалились до предела. Желая доказать, что ее любимый племянник никого не трогал, бабушка сцепилась с Коноваловым.
      – Вы же сами сказали, что Виктор не мог убить Константина! – кричала она. – Помните? Что каких-то там отпечатков нет! Еще чего-то! А теперь что? Брякнули и забыли? Да?
      – Да, – поддержал ее Рыльский. – Я тоже не понял: с чего это они вдруг все кинулись признаваться в убийстве Константина, как будто им за это обещали Нобелевскую премию мира? Ну, с Аней всё понятно. Она просто неправильно истолковала мою просьбу никому ничего не рассказывать. А остальные?
      – Остальные? – усмехнулся Коновалов. – А остальные – это, знаете ли, кто как. Вот, например, Екатерина Николаевна! Она взяла на себя убийство одного племянника, для того чтобы выгородить другого. Про Анну вы уже сказали, а что касается Курочкина, то… – Тут он внезапно осекся. – Курочкин-то почему дуру гнал? – обратился с вопросом к Романову. – Вы мне об этом ничего не говорили!
      Романов перевел на меня взгляд. Спросил: не считаю ли я возможным рассказать о том, чем занимался в пятницу, когда убили Константина, с трех до пяти часов дня.
      Я для приличия подумал немного и ответил, что нет, не считаю.
      – Но вы же понимаете, – принялся уговаривать Романов, – убийство такая вещь, в которой недомолвок не должно быть в принципе. Слишком многое поставлено на карту. Виктор мертв. Мне кажется: вам пора рассказать обо всем.
      Я молчал.
      – Если не хотите говорить, – настаивал Романов, – разрешите, вместо вас скажу я.
      Что поставлено на карту, честно говоря, я не понял. Зато понял другое: на чужой роток накинуть платок мне не удастся. Поэтому я еще немного подумал и разрешил. Тем более что стыдиться-то мне по большому счету нечего. Я не тварь дрожащая – я право имею. Я свободный человек и отчитываться за свои поступки ни перед кем не обязан.
      – Ну, хватит его обхаживать, как барышню на выданье! – не выдержал культурного обращения со мной Коновалов. – Давайте, говорите сами, что знаете. А о том: пора обо всем рассказать или не пора, я как-нибудь потом сам разберусь!
      – Хорошо! – Романов стукнул пустым бокалом по столу и сказал, что я взял на себя убийство Константина потому, что я – джентльмен. И как джентльмен, я не мог прилюдно сообщить: чем и с кем занимался в час, когда было совершено убийство.
      – А с кем он чем занимался? – опешил Коновалов.
      – С Анной!
      – С какой Анной? С Худобиной?!
      Бабушка вскочила с места и под хохот Рыльского набросилась на Романова, требуя немедленно сказать, какой дурак внушил ему мысль о том, что я способен соблазнить жену своего почти что родного дяди.
      Романов ответил, что это она сама.
      – Я?! – опустилась на стул бабушка.
      – Да, да, Екатерина Николаевна, не удивляйтесь! Это вы сказали, что Игоря не было в своей комнате, когда вы заходили туда поправлять его постель! Это вы обратили внимание на то, что его водолазка одета наизнанку! Так что, извините! После ваших слов любой дурак догадается о том, что Игорь раздевался не в своей спальне!
      Рыльский захохотал еще громче.
      – Ну, народ! Ну, семейка! Один другого хлеще! Джентльмен!
      Он вытер выступившие на глазах слезы и сказал, что всё это, конечно, смешно и весело, однако не дает ответа на вопрос: для чего Виктор вместе со всеми признался в убийстве Константина.
      – Вот именно, что вместе со всеми, – буркнул Романов. – Главный принцип любого преступника: «не высовывайся – будь как все». Поэтому после того, как Екатерина Николаевна, Анна и Игорь Курочкин признались в убийстве, которого не совершали, ему ничего не осталось, как сделать то же самое, надеясь, что в скором времени какой-нибудь умник докажет обратное.
      Хитро прищурившись, Коновалов спросил Романова: кого это он, интересно знать, назвал умником. Уж не того ли, кто слезно вымаливал прощение у Виктора Худобина после того, как по ошибке обвинил его в убийстве Константина.
      – Почему это по ошибке? – обиделся Романов.
      – А потому, что обвинили вы его в тот раз бездоказательно!
      – А теперь? – спросила Анечка.
      – Что теперь? – не понял Коновалов.
      – А теперь у вас доказательства есть?
      Я чуть не упал со стула. Нет, ну что за прелесть наша Аня! Другая на ее месте спряталась бы за бутылку «Мартеля», растворилась среди салатов и постаралась бы никому не попадаться на глаза! А эта вела себя так, словно ничего не случилось. Так, словно ее уличили не в супружеской неверности, а в том, что она просадила зарплату Виктора в мужском стриптиз-баре.
      «Нет, нет, молодец! – похвалил я ее. – Так и надо. У нас ведь как? Почувствуешь вину – начнут презирать. Станешь оправдываться – замучают упреками. Один раз не дашь сдачи – будут клевать до конца жизни!»
      Коновалов сказал, что доказательств у них, увы, нет.
      – Ну, вот видите! – радостно захлопала в ладоши Анечка. – Доказательств нет! А это значит, что Витя никого не убивал!
      – Зато, – продолжал Коновалов, – у нас есть свидетель.
      – Кто? – опустила руки Анечка.
      – Екатерина Николаевна.
      «Ну вот, опять Екатерина Николаевна! – вздохнул я. – И чего они к ней прицепились? Неужто они не видят, как ей тяжело! Она и так уже выдала внука и сноху. Мало им?»
      – Я не понимаю вас, – как мне показалось, обреченно прошептала бабушка.
      – Что же тут непонятного? – спросил Коновалов. – Ну, посудите сами. Стал бы Виктор стирать свои отпечатки с бокалов, из которых, все видели, он пил до обеда? Значит, их стер тот, кто хотел сделать как лучше. Правильно? А кто мог хотеть сделать как лучше, кроме вас и Анны? Ну, про Анну я вообще не хочу говорить после того, как она в тот день изменила мужу. Но даже если бы она и захотела стереть отпечатки, все равно бы не смогла этого сделать, поскольку, во-первых, не знала, что это Виктор убил Константина, а во-вторых, когда вошла в кабинет, там уже находился Рыльский. И Рыльский не мог этого сделать, поскольку проспал все, что можно, и ни о чем не знал вообще. Я уж не говорю про то, что среди вас нет никого, ради которого он пошел бы на подлог… В общем, остаетесь только вы и ваш внук… Но если это не вы стерли отпечатки пальцев, то тогда это сделал Игорь. Больше некому.
      Расчет Коновалова оказался верен. Бабушка не могла позволить, чтобы на меня легла даже тень подозрения в укрывательстве преступления, карающегося статьей уголовного кодекса.
      Она отрицательно покачала головой и сказала, что ее внук этого сделать не мог.
      Коновалов согласился: я действительно этого сделать не мог по причине того, что в кабинет не входил.
      – А вы сразу его и пожалели, да? – он укоризненно покачал головой. – А Романова вы не пожалели? Нет? А вы не подумали о том, что если бы ваш план удался, то сидел бы он, бедолага, в тюрьме лет эдак восемь. А ведь Василий Сергеевич абсолютно ни в чем не повинен! И вообще, у него сын растет! А его кормить-поить надо! Воспитывать! Как вы думаете?
      Бабушка повернула голову в сторону Романова и внимательно посмотрела на него. У нее был такой вид, будто она хотела извиниться перед ним, но не знала, как извиняются перед неодушевленными предметами. А извиниться, конечно, было за что. И прежде всего за то, что в Романове она видела не живого человека, у которого к тому же есть ребенок, а безликого исполнителя завещания, чей приезд в Мыскино случайно совпал с несчастьями, обрушившимися на семью Худобиных.
      «А может, – мелькнула у меня мысль, – я ошибаюсь в своих предположениях? Может, глядя на Романова, она думает не о нем, а о Викторе. О том, что никому: ни Виктору, ни всем нам, хуже не будет, если она сейчас выдаст его».
      Я оказался прав. Бабушка подумала-подумала и выдала Виктора.
      – Это я вытерла бокалы, – призналась она.
      – И нож тоже? – быстро спросил Коновалов.
      – Да. И нож тоже.
      – А кто вынул его из горла Константина и вложил в руку Романова? Вы?
      Бабушка молча кивнула.
      – Как все было? Расскажите.
      – Я задремала, – немного помолчав, сказала бабушка. – А потом внезапно проснулась и услышала ругань из кабинета. Ругались, судя по голосам, Витя и Костя. Я глянула: Максим – на месте, спит, а Вити нет. Пошла смотреть, что там. Вышла в коридор, а тут как раз дверь в туалете хлопнула. Я – в кабинет! Захожу и глазам своим не верю! Романов храпит, а Костя уже не дышит. Я и давай плакать. И думать. Ведь я же не совсем дура, всё понимаю. Ну, или почти всё. Я только не понимаю как! – она повысила голос. – Да, Костя жадный, да, он нехороший! Но как! Как это могло случиться? Ведь Витя… он же такой умный, такой рассудительный! Он всегда учился на одни пятерки! Меня уважал! И вдруг…
      – Понятно! – перебил ее Коновалов – Значит, вы зашли в кабинет, увидели, что Константин не дышит, и поняли, что его убил Виктор, который за несколько секунд до вашего появления вошел в туалет. Затем вы решили, что он в запарке мог забыть про отпечатки пальцев, и стерли их. Так?
      – Конечно! Ведь Витя был такой впечатлительный! Такой эмоциональный! Для него то, что случилось, я уверена, явилось страшным ударом!
      Бабушка подняла голову, призывая всех, кто знал Виктора, подтвердить это. Не дождавшись поддержки, сложила ладони на коленях и, протяжно вздохнув, спросила Коновалова: арестует ли он ее.
      Коновалов невнятно пожал плечами: ни да, ни нет, и сказал туманную фразу про долг и личную ответственность, без которой законопослушный гражданин не может считаться полностью законопослушным.
      – Конечно, арестует! – засмеялся Рыльский. – И закуют тебя, Екатерина Николаевна, в кандалы по самую пипочку, повесят на плечо суму с табличкой «Она слишком сильно любила своего племянника» и отправят по диким степям Забайкалья на вечную каторгу!
      – А чего это вы развеселились? – строго спросил его Коновалов.
      Рыльский сказал, что на секунду представил себе состояние Виктора, когда тот услышал о том, что отпечатки его пальцев исчезли, нож перекочевал к Романову, и все вокруг наперебой признаются в совершенном им убийстве.
      – Он, наверное, подумал, что сошел с ума!
      Вот уж не знаю, о чем там подумал Виктор и думал ли он вообще о чем-нибудь, но лично я в этот момент подумал о том, что он никогда в уме и не был. Он всегда вел себя, как сумасшедший. Готов был в любой момент, по поводу и без повода, обидеть, ударить, сломать…
      – А кстати, – вспомнил я. – Вы выяснили, что за сумасшедший сломал шпингалет?
      – Это он, – одновременно ткнули пальцами друг в друга Коновалов и Романов.
      – Вообще-то это действительно я, – секундой позже признался Коновалов. – Но придумал всё равно он.
      – Зачем?
      – Затем, что мы не могли доказать причастность Михаила к убийству Виолетты и Виктора Худобиных, – ответил Коновалов. – Улик-то нет! Вот мы и решили спровоцировать его на новое преступление. Для этого Василий Сергеевич придумал историю про извращенца Романова, которую вы, должно быть, еще помните… Вечером мы сломали шпингалет и сами якобы случайно обнаружили поломку. Потом Екатерина Николаевна, нижайший ей поклон за нечаянную помощь, вызвала Михаила починить окно, дав мне возможность спокойно рассказать ему нашу историю… Михаил, как я позже понял из его письма Курочкину, больно реагирует на воспоминание о своей погибшей дочери. Поэтому-то, как мы и предполагали, он решился на еще одно убийство.
      – Какого письма? – не понял я. – Никакого письма я от Иванова не получал!
      – Разве? – удивился Коновалов. – А я почему-то думал, что отдал его! Извини!
      С этими словами он вынул из внутреннего кармана пиджака вчетверо сложенные листы бумаги. Приоткрыл их – посмотрел, то ли это письмо, о котором говорил, и передал мне. И попросил порвать его, как только прочту.
      – Сам понимаешь, у нас в милиции не принято, чтобы опера служили у убийц почтальонами, – объяснил он свою просьбу. – По крайней мере, официально.
      Я сказал, что он может не волноваться. И развернул первый лист.
      «Здравствуй, Игорь, – писал мне Михаил Иванов. – Ты, наверное, удивишься, узнав, от кого это письмо. Я и сам признаться еще час назад удивился бы решению написать тебе. Ты, может, спросишь, что случилось. Отвечу тебе. Ничего. Всё, что могло случиться со мной и плохого и хорошего, уже случилось. Еще раньше, когда я по пьянке сбил человека и попал в тюрьму. Ну об этом ты, наверное, уже слышал. Ты не слышал другого. И раз уж я заговорил об этом – скажу до конца. А ты, если не хочешь читать – не читай, выбрось. Я все равно об этом никогда не узнаю. Я вот чего хотел сообщить тебе, Игорь. Плохо, что я задавил человека. И то, что попал в тюрьму, тоже плохо. Но поверь, куда хуже, что дочь оставил без присмотра. Вот она где настоящая беда! Я когда узнал, что ее убили какие-то Худобины, на которых и управы-то на воле не нашлось, чуть последнего ума не лишился. Я ее – мою единственную драгоценность воспитывал, из ложечки кормил, платьица ей подбирал, а они, суки… Но не об этом я хотел сказать. Я вот что хотел сказать – не пей ты водку! Все беды от этого. У меня вся жизнь пошла наперекосяк из-за одного стакана! В тюрьму угодил, Танечку не защитил, жену потерял. Там дров с горя наломал и получил еще червонец. Хотел было в петлю залезть да передумал. Зачем? Что в петле, что в тюрьме – везде плохо. Скажу дальше. Пришел срок – вышел я на волю. Выпил как водится от души. А когда похмелился и огляделся – захотелось еще выпить. Еще выпил. Протрезвел и опять ничего не разберу. Вроде люди те же самые, разве что некоторые побогаче стали, а жизнь совсем другая пошла. А может, и жизнь пошла другая, подумал я, что люди побогаче стали? Решил посмотреть я на этих людей. Не помню, как оказался в Мыскино, протрезвел, лишь когда услышал фамилию Худобин. Я давай к ним! Интересно мне стало знать, как живут люди, убившие мою дочку? Может, думаю, раскаиваются и жалеют о том. Прихожу к Анатолию, так, мол, и так, говорю первое, что взбрело в голову, не нужен ли работник по хозяйству помогать? А сам молчу, кто я такой. А Анатолий возьми да согласись! Помогать, говорит, мне не надо, надо работать, а помощников, говорит, с советчиками тут и без тебя хватает. Понравился он мне тогда. Правильный мужик, не то что его дети. Виктор – дурак – считал себя умнее отца. Приедет, бывало, покричит, а получит от Анатолия по первое число и тут же, поджав хвост, засобирается в город. И Виолетта не лучше. То у одного хахаля жила, то у другого. И до того у нее всё было запутано-перепутано, что Анатолий иной раз не знал, у кого ее искать. Но к отцу она приезжала исправно. Возьмет деньги, быстро пересчитает, чмокнет в щечку и тут же спешит обратно – жизнь устраивать. А вот чего у нее было не отнять, так это красоты. Красивая была, что моя Танечка! Я когда ее на дне рождения в белом платье увидел, радостную, счастливую, дочку сразу вспомнил. И подумал, что может, оттого она такая красивая, что красоту у убитой Танечки взяла, оттого она такая счастливая, что счастье, предназначенное дочери, всё до последней капельки ей досталось, и радостная она потому, что не ей, а кровиночке моей суждено было рано умереть. И до того мне горько стало – хоть выходи в поле, становись на четвереньки и волком вой. Но я простил ее тогда. И всех Худобиных простил вместе с ней. Подумал, раз судьба распорядилась так, а не иначе, значит, так тому и быть. Пусть они живут вместо моей Танечки, красиво живут, счастливо, радостно, как могла бы жить она. А потом Виолетка-шалава всё испортила. Ближе к полуночи зашел я в подсобку моток веревки положить на место и чуть не наступил на нее. А Виолетке хоть бы хны! Лежит на телогрейках, пьяная, с задранным подолом и матерится на меня. А у меня в тот момент не поверишь, как будто пелена с глаз спала. Неужели, ужаснулся я, вот этой потаскушке моя дочь дала свою красоту, а я прощение? И вспомнилось мне, как мечтал я, получив известие об убийстве Танечки, закинуть веревку на осиновый сук и вздернуть ее убийц высоко и коротко. И вот еще что знай. Ни тогда, ни после жалости к Худобиным я не испытывал. Больше того. Когда Василий сказал, что Виктор убил Константина, я пожалел, что раньше не удосужился наказать душегубца. Можешь ругать меня за это, можешь хвалить, дело твое. Я не за тем пишу тебе, чтобы ты судил меня. Сегодня я подписал признание, а что будет дальше – не знаю и не хочу знать. Я хочу знать вот что. Кем я, Михаил Петрович Иванов, останусь в глазах людей и в их памяти. Вот это по-настоящему заботит меня, и только… За этим навсегда прощаюсь с вами. Не поминайте лихом. Ваш Михаил».
      За столом продолжался долгий, как дождь в Мыскино, разговор о семье Худобиных. Романов говорил о том, что на самом деле никакой анонимки не было, и анонимщика тоже не было, и вообще, ничего не было, кроме желания дяди Толи спровоцировать убийцу Виолетты на необдуманные поступки.
      «Какая это, в сущности, ерунда! – думал я, складывая листы в стопку. – Была анонимка? Не была? Придумал ее дядя Толя или же это Романов выдумал ее для того, чтобы было, чем развлечь нас дождливым июньским вечером? Главное, что бабушка не станет больше запираться в спальне, Анечка наконец-то перестанет шарахаться от меня, как от чумного, а я забуду о том, что „Курочкины – далекие предки Худобиных. Потому что вымершие Худобины стали теперь далекими предками рода Курочкиных“.
      На глазах Коновалова я разорвал письмо на мелкие клочья и бросил в пустую тарелку. Взял зажигалку и со словами: «Гори оно всё синим пламенем», поджег. Бумага вспыхнула и меньше чем за минуту превратилась в серый пепел.
      «Вот и всё», – подумал я, возвращая зажигалку Коновалову. Пусть не все плохие истории, которые изредка происходят с нами, всегда заканчиваются хорошо – хорошо уже то, что все плохие истории когда-то да заканчиваются.
      И это тоже не я сказал – так сказала бабушка.