Савва

      Липа (с испугом). Нет, подождите еще, Григорий Петрович. Пожалуйста, я прошу вас!
      Савва. Если вы не уйдете сейчас, я выброшу вас в окно. Ну?
      Сперанский. Извините, я никак не думал, я с Антон Егорычем, я сейчас. Тут где-то моя шляпа... положил я ее...
      Савва. Вот ваша шляпа. (Бросает.)
      Липа (слабо). Посидите еще, Григорий Петрович.
      Сперанский. Нет, уже поздно. Я сейчас, сейчас. До приятного свиданья, Олимпиада Егоровна. До приятного свиданья, Савва Егорович. А они, кажется, уже спят, их в постельку бы надо. Иду, иду. (Уходит.)
      Савва (говорит тихо и спокойно, в движениях тяжел и медлителен, как будто вдруг сразу почувствовал тяжесть своего тела). Ты знаешь?
      Липа. Знаю.
      Савва. Все знаешь?
      Липа. Все.
      Савва. Монах сказал?
      Липа. Монах сказал.
      Савва. Ну?
      Липа (слегка отступая и поднимая руки для защиты). Ничего не будет. Взрыва не будет. Взрыва не будет, ты понимаешь, Савва? Не будет!
      Пауза. На улице шаги и невнятный говор. Савва поворачивается и с особенной медлительностью, сгорбившись, прохаживается по комнате.
      Савва. Ну?
      Липа. Так лучше, брат, поверь мне. Поверь мне!
      Савва. Да?
      Липа. Ведь это было - не знаю что! Сумасшествие какое-то. Ты подумай!
      Савва. Это - наверно?
      Липа. Да, наверно. Теперь уже ничего не сделаешь.
      Савва. Расскажи, как это произошло. (Осторожно садится и тяжело смотрит на Липу.)
      Липа. Я уже давно догадалась... Еще тогда, в тот день, когда мы говорили. Только я еще не знала - что. И я видела... машинку эту: у меня есть другой ключ от этого сундука.
      Савва. У тебя наклонности сыщика. Продолжай.
      Липа. Я не боюсь оскорблений.
      Савва. Ничего, ничего, продолжай.
      Липа. Потом я видела, что ты часто разговариваешь с этим, с Кондратием. А вчера я посмотрела - машинки этой уже нет. И я поняла.
      Савва. Второй, ты говоришь, ключ?
      Липа. Да... ведь сундук этот мой. Ну, и сегодня...
      Савва. Когда?
      Липа. Уже к вечеру - я никак не могла найти Кондра-тия - я сказала ему, что знаю все. Он очень испугался и рассказал мне остальное.
      Савва. Достойная пара: сыщик и предатель. Ну?
      Липа. Если ты будешь оскорблять меня, я замолчу.
      Савва. Ничего, ничего, продолжай.
      Липа. Он хотел донести игумену, но я не позволила. Я не хочу губить тебя.
      Савва. Да?
      Липа. Когда все это устроилось, я вдруг поняла, как это дико все - так дико, что этого не может быть. Кошмар какой-то. Нет, этого не может быть! И мне стало жаль тебя.
      Савва. Да?
      Липа. Мне и сейчас жаль тебя. (Со слезами.) Саввуш-ка, милый, ведь ты мой брат, ведь я качала тебя в люльке. Миленький, что ты задумал,- ведь это же ужас, сумасшествие. Я понимаю, что тебе тяжело было смотреть, как живут люди, и ты дошел до отчаяния... Ты всегда был хороший, добрый, и я понимаю тебя. Разве мне самой не тяжело смотреть? Разве я сама не мучусь? Дай мне твою руку...
      Савва (отстраняя ее руку). Он сказал тебе, что пойдет к игумену?
      Липа. Да, но я не позволила ему.
      Савва. А машинка у него?
      Липа. Он завтра отдаст ее тебе; мне он побоялся ее отдать. Саввушка, миленький, ну, не смотри на меня так! Я понимаю, что тебе неприятно, но ты умный, ты не можешь не сознавать, что ты хотел сделать. Но ведь это же бессмыслица, это бред, это может присниться только ночью. Разве я не понимаю, что жить тяжело, не мучусь этим! Но нужно бороться со злом, нужно работать... Даже эти товарищи твои, анархисты... убивать нельзя, никого нельзя, но я все же их понимаю: они убивают злых...
      Савва. Они не товарищи мне; у меня нет товарищей.
      Липа. Но ведь ты же анархист?
      Савва. Нет.
      Липа. Кто же ты?
      Тюха (поднимая голову). Идут. Всё идут. Слышишь?
      Савва (тихо, но угрожающе). Идут!
      Липа. Да, и кто идет, ты подумай. Ведь это горе человеческое идет, а ты хотел отнять у него последнее - последнюю надежду, последнее утешение... И зачем, во имя чего? Во имя какой-то дикой, страшной мечты о "голой земле"... (Смотрит в темную комнату с ужасом.) Голая земля - подумать страшно - голая земля! Как мог человек додуматься до этого: голая земля. Нет ничего, все надо уничтожить. Все. Над чем люди работали столько лет, что они создали с таким трудом, с такой болью... Несчастные люди! и среди вас находится человек, который говорит: все это надо сжечь... огнем!
      Савва. Ты хорошо запомнила мои слова.
      Липа. Ты разбудил меня, Савва. Когда ты сказал мне, я вдруг точно прозрела, я полюбила все. Понимаешь, полюбила! Вот эти стены... прежде я не замечала их, а теперь мне жаль их, так жаль... до слез. И книги, и все, каждый кирпич, каждую деревяжку, отделанную человеком. Пусть оно плохо,- кто говорит, что оно хорошо! Но за то я и люблю его - за неудачу, за кривые линии, за несбывшиеся надежды... за труд, за слезы! И все, Савва, кто услышит тебя, так же почувствуют, как и я, так же полюбят все старое, милое, человеческое...
      Савва. Мне дела нет до вас.
      Липа. Нет дела! А до кого же дело? Нет, Савва, ты никого не любишь, ты только себя любишь, свои мечты. Кто любит людей, тот не станет отнимать у них все, тот не поставит свое желание выше их жизни. Уничтожить все! Уничтожить Голгофу!.. Ты подумай: (с ужасом) уничтожить Голгофу! Самое светлое, что было на земле! Пусть ты не веришь в Христа, но если в тебе есть хоть капля благородства, ты должен уважать Его, чтить Его благородную память: ведь Он же был несчастен, ведь Он же был распят - распят, Савва!.. Ты молчишь?
      Савва. Молчу.
      Липа. Я думала... я думала... если тебе удастся это, я убью тебя, отравлю. Как самого вредного!
      Савва. А если это не удастся...
      Липа. Ты еще надеешься?
      Савва. А если это не удастся, я убью тебя.
      Липа (делает шаг к нему). Убей! Убей! Дай мне пострадать за Христа... за Христа, за людей!
      Савва. Да, я убью тебя.
      Липа. Да разве я не думала об этом? Разве я об этом не мечтала? Господи! Пострадать за Тебя - да есть ли счастье выше этого!
      Савва (презрительным жестом указывая на Липу). И это - человек! И это считалось лучшим! И этим гордились! Н-ну, не богаты же вы хорошим!
      Липа. Оскорбляй, издевайся, нас всегда оскорбляли, прежде чем убить.
      Савва. Нет. Я не думаю тебя оскорблять,- как я могу оскорбить тебя! Ты просто неумная женщина. Таких много было. Много есть и сейчас. Просто неумная, ничтожная, даже невинная, как все, кто ничтожен. И если я хочу убить тебя, то ты не гордись этим, не думай, что ты особенная, достойная моего гнева. Нет. Просто мне будет немного легче. Когда мне случалось колоть дрова и я промахивался и вместо полена попадал по порогу, это было легче, чем если кто-нибудь удерживал мою руку. Поднятая рука должна упасть.
      Липа. И подумать, что этот зверь - мой брат!
      Савва. Которого ты качала в люльке и ставила на горшок. Да. А мне нисколько не странно, что ты моя сестра, а вот это чучело - мой брат. Эй, Тюха? Идут! (Тюха ворочает головой, бессмысленно смотрит, не отвечает.) Да. Мне нисколько не странно, когда все ничтожное называет себя моими сестрами и братьями, а когда узнает, кто я, идет покупать мышьяку на пятиалтынный - для брата. Травить меня, видишь ли, уже пробовали. Та, которая ушла от меня, пробовала, но не хватило духу. Дело в том, что все сестры и братья мои, помимо прочего, трусы!
      Липа. Я бы отравила.
      Савва. Не спорю. Ты немного истеричка, а истерички - народ решительный, если только не расплачутся раньше.
      Липа. Я истеричка? Хорошо, пусть так! Пусть так,- а кто ты, Савва?
      Савва. Меня это мало интересует.
      Липа. Они идут, Савва. Они идут! И они найдут то, что им надо... И это сделала истеричка! Ты слышишь, сколько их? И если бы они узнали... Если бы подойти сейчас к окну и открыть, и крикнуть: вот он здесь, человек, который покушается на вашего Христа... Хочешь, я подойду сейчас? Хочешь? (В исступлении делает шаг к окну.) Хочешь?
      Савва. Да, средство хорошее - избавиться от мученического венца. Что ж, крикни. Да поосторожнее: Тюху не свали!
      Липа (возвращается). Мне жаль тебя, ты разбит, а лежачего не бьют. Но помни! Но помни, Савва: это идут тысячи твоих смертей.
      Савва (улыбаясь). Шаги смерти.
      Липа. Помни, что каждый из них счастлив был бы убить тебя, раздавить как гадину. Ты слышишь, сколько их? И каждый из них - твоя смерть! Если простого вора, конокрада, они бьют до смерти, то что же они должны сделать с тобой? Ведь ты Бога у них хотел украсть!
      Савва. Это верно - тоже собственность!
      Липа. И ты еще смеешься? Кто дал тебе право? Кто дал тебе власть над людьми, как смеешь ты касаться того, что для них - право, касаться их жизни?
      Савва. Кто дал мне право? Вы дали. Кто дал мне власть? Вы дали. И я держу ее крепко,- попробуй, отними! Вы - вашей злостью, вашим безумием, вашим подлым бессилием. Право! Власть! Превратили землю в помойную яму, в бойню, в жилище рабов, грызут друг друга и спрашивают: кто осмелился схватить их за горло? Я! Понимаешь? Я! (Встает.)
      Липа. Ты такой же человек, как и все.
      Савва. Я - мститель. За моей спиной все удушенное вами. Ага! Блудили себе потихоньку и думали: никто не узнает, ничего, обойдется понемногу. Лгали, бесстыдствовали, кривлялись перед своими алтариками и бессильным Богом и думали: ничего, бояться некого, мы здесь одни. А вот пришел человек и говорит: отчет! Что сделали, ну-ка? Отчет давайте, ну? - да без мошенничества, я вас знаю! За каждого потребую! Ни одной кровинки не прощу! Ни одной слезы вам не оставлю!
      Липа. Но уничтожать все... Ты подумай!..
      Савва. А что же с ними делать, по-твоему? Уговаривать этих баранов свернуть с их скотской тропы, ловить каждого за рога и отводить в сторону, надеть фрак и читать им лекции? Как будто мало их учили! Как будто для них имеют значение слова, мысли. Мысль! Чистая, несчастная мысль! Они развратили ее, научили мошенничать, сделали ее продажной тварью, что отдается за пятак. Нет, сестра, жизнь коротка, и тратить ее на диспуты с баранами я не намерен. Огнем их надо! Огнем! Пусть надолго запомнят день, когда пришел на землю Савва Тропинин!
      Липа. Но чего ты хочешь? Чего ты хочешь?
      Савва. Чего хочу? Освободить землю. Освободить мысль! Освободить человека и уничтожить всю эту двуногую болтающую тварь! Он, теперешний, умный, он уже готов для свободы, но прошлое ест его душу, как короста, замыкает его жизнь в железный круг совершившегося, фактов. Факты я хочу уничтожить, факты! Сломать тюрьму, в которой запрятаны идеи, и дать им крылья, и открыть им новый, великий, неведомый простор. В огне и громе перейти хочу я мировую грань!
      Липа (закрывая рукой глаза). Мне страшно. Мне страшно! Я вижу все в огне...
      Савва. Ты думаешь, я не знаю, что каждый из этих глупцов рад бы убить меня? Но этого не будет, нет. Настало мне время прийти, и я пришел, и вот стою я среди вас. Будьте готовы! Время настало! Ничтожная! Ты думала, что, воровски отнявши у меня одну маленькую возможность, ты ограбила меня всего? Нет, я все так же богат.
      Липа (с закрытыми глазами). Тебя убьют. Этого не может быть, чтобы тебя не убили! Тебя убьют.
      Савва. Ну и пускай убьют. Но бойся тех цветов, что взойдут над моей могилой - невиданных еще цветов последней мести! Я только посланный, пославший же меня... пославший же меня - бессмертен. И не я, так другой, а вашему миру придется худо. Сочтены дни его, и часы его измерены.
      Пауза.
      Липа. Ты страшный человек. Я думала, ты будешь поражен неудачей, а ты... ты - как сатана и, падая, становишься еще чернее.
      Савва. Да. Это только воробьи, Липа, прямо с земли поднимаются кверху, а крупной птице надо сперва упасть, чтобы хорошенько расправить крылья.
      Липа. Неужели тебе не жаль детей? Сколько должно погибнуть их!..
      Савва. Каких детей? Ах, да, Мишка... (Добродушно.) Мишка - славный парень, это верно. Он подрастет, спуску вам не даст... Дети, да! Недаром вы уже начинаете побаиваться их! Ничего. Я детей люблю, это верно. (С гордостью.) И меня они любят, а вас вот - недолюбливают.
      Липа. Мы не играем с ними в ладыжки.
      Савва. Какая ты глупая, сестра! Да если же я люблю играть?
      Липа. Вот и играл бы.
      Савва. И буду играть.
      Липа. Когда ты так говоришь, мне опять кажется, что все это сон... что было, что мы говорили. Неужели это правда? и ты хочешь убить меня?
      Савва. Это как понадобится. Может быть, и не придется.
      Липа. Ты шутишь!
      Савва. Вы все твердите, что я шучу. До чего отвыкли вы от серьезного!
      Липа. Нет, это не сон. Идут!
      Савва. Да, идут.
      Слушают.
      Липа. И ты еще как будто веришь. Во что ты веришь?
      Савва. Я верю в свою судьбу.
      На монастырской башне начинают бить часы.
      Савва. Двенадцать.
      Липа (считает). Семь... Восемь... И подумать, что в этот час должно было совершиться... при одной мысли...
      Глухой звук сильного взрыва.
      Липа. Что это?
      Савва. Ага, вот оно!
      Оба бросаются к окнам, будя Тюху, который сонно ворочает головой. На улице шаги на миг останавливаются; потом слышно, как все бежит. Испуганные вскрики, плач, отрывочные громкие слова: "Что это?" - Господи!" - "Пожар!" - "Пожар!" "Нет, завалилось что-то".- "Бежим!" - и часто повторяется слово "монастырь".
      Тюха. Бегут? Куда они бегут? А? Почему никого нет?
      Пелагея (полуодетая, проходит). Господи, батюшка! Никак монастырь горит. Господи, батюшка! А ты тут, пьяница, василиск...
      Тюха. Ого! Бегут!.. Рожи-то, а?
      Гулко проносится первый удар всполошного колокола. Затем удары становятся чаще,- торопливые, тревожные, неровные, они сливаются с гулом улицы и точно лезут в окна.
      Пелагея (плачет.) Господи, куда же теперь деваться?
      Бежит. Крики на улице сильнее. Кто-то кричит в одну ноту: "ай-ай-ай", и пропадает в общем тревожном гуле и звоне.
      Липа (отходя от окна, очень бледная, растерянная). Что же это? Не может быть. Не может быть! Тюха, Тюха, проснись! Тюха, братик, что же это, а? Тюха!
      Тюха (успокоительно). Это ничего. Это все рожи.
      Савва (отходя от окна, спокойный и строгий, но тоже бледный). Ну что, сестра?
      Липа (мечется). Я побегу. Я побегу. Где платок, где платок? Господи, Боже мой, да где же платок?
      Савва. Платок вот он, но я все равно его не дам. Посиди, там тебе нечего делать.
      Липа. Пусти!
      Савва. Нет, посиди, посиди! Теперь все равно уже поздно.
      Липа. Поздно...
      Савва. Да, поздно. Ты слышишь, как бухают?
      Липа. Я побегу, побегу.
      Савва. Сиди, сиди (сажает ее). Тюха, слыхал? Бога взорвали!
      Тюха (со страхом смотрит на лицо Саввы). Савка, не смеши меня, отвернись!
      Савва улыбается и ходит по комнате решительными, очень легкими шагами, без обычной сутуловатости.
      Липа (слабо). Савва!
      Савва. Что? Громче!..
      Липа. Неужели это правда?
      Савва. Правда.
      Липа. И Его нет?
      Савва. И Его нет.
      Липа плачет сперва тихо, потом все громче и громче. Набат и крики точно растут. Грохочут какие-то повозки.
      Савва. Бегут! Как они, однако!.. (Липа говорит что-то, но слов ее не слышно.) Громче! Не слышу. Видишь, как они раззвонились!
      Липа (громко). Убей меня, Савва!
      Савва. Зачем? Ты умрешь сама.
      Липа. Я не могу! Я убью себя.
      Савва. Убивай! Убивай! Убивай скорей!
      Липа плачет, уткнувшись головой в кресло. Тюха с перекосившимся от страха лицом смотрит на Савву и обе руки держит в готовности у рта. Гулко бухает всполошной колокол, сливая свои тревожные звуки с громкою речью Саввы.
      Савва (громко). Ага! Зазвонили!! Звоните, звоните! Скоро зазвонит вся земля. Я слышу!.. Я слышу! Я вижу, как горят ваши города. Я вижу пламя! Я слышу треск! Я вижу, как валятся на голову дома! Бежать некуда... Спасенья нет. Спасенья нет! Огонь везде! Горят церкви, горят фабрики - лопаются котлы. Конец рабьему труду!
      Тюха (трясясь от страха). Савка, замолчи! Я смеяться буду!
      Савва (не слыша). Настало время! Настало время!.. Ты слышишь! Земля выбрасывает вас. Нет вам места на земле! Нет!.. Он идет! Я вижу его! Он идет, свободный человек! Он родится в пламени!.. Он сам - пламя и разрушение! Конец рабьей земле!
      Тюха. Савка, замолчи!
      Савва (наклоняясь к Тюхе). Будьте готовы! Он идет. Ты слышишь его шаги? Он идет! Он идет!..
      Занавес
      ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
      Вблизи монастыря. Большая дорога, наискось пересекающая сцену. По ту сторону дороги - через реку - широкий вид на окрестности: луга, леса, села с горящими на солнце крестами церквей. Направо вдали, на выступе горы, над блестящей излучиной реки видна часть монастырских стен и башен. По эту сторону дороги бугроватое место, покрытое сильно притоптанной травой. Раннее солнечное утро; часов пять-шесть. Над лугами кое-где туман, медленно рассеивающийся. По дороге изредка проходят богомольцы, торопящиеся к монастырю, провозят повозки с калеками и уродами. Со стороны монастыря приносится гул многотысячной, чем-то радостно возбужденной толпы. Отдельных голосов не слышно, но чувствуется пение слепцов, крики, радостный, торопливый, частый говор. Впечатление той же стихийности и силы. Через равные промежутки, как волна, крик упадает, и тогда ясно слышно пение слепцов.
      По эту сторону дороги Липа и молодой послушник. Липа, одетая, как и ночью, в небрежно повязанном белом платке, усталая от радости, почти грезящая, сидит на бугорке. Возле стоит послушник; лицо у него растерянное, недоумевающее, движения неуверенные, нецелесообразные; пытается улыбнуться, но улыбка выходит кривая, жалкая. Похож на обиженного ребенка, не знающего точно причины своих страданий.
      Липа (развязывая платок). Господи, как хорошо. Так бы и умерла тут. Не могу надышаться! Как хорошо! Как хорошо!
      Послушник (оглядывается). Да, хорошо. Только я не могу там быть. Не могу. Толкаются, лезут... Как они эту женщину раздавили... У нее ребенок. Я не мог смотреть. Я... я уйду в лес...
      Липа. Как хорошо, Господи!
      Послушник (с тоской смотрит на широкую даль). Я пойду в лес.
      Липа. И еще вчера только ничего этого не было. Ни чуда, ничего. Был Савва. Я не могу поверить, что это было вчера: как будто год прошел, сто лет... Господи!
      Послушник (морщась). Зачем это он? Ну зачем?
      Липа. Вы догадываетесь, Вася?
      Послушник (машет рукой). Говорил, пойдемте в лес. Нет, нужно!
      Липа. Он что-нибудь рассказывал вам?
      Послушник (машет рукой). И надо было. Э-эх!
      Липа. Ах, Вася, Вася! С вашим лесом вы прозевали самое великое, такое великое, чего не запомнят люди. Ах, Вася, ну можно ли говорить о чем-нибудь, когда вот сейчас, вот перед вами совершилось чудо. Вы понимаете: чудо! Даже сказать страшно: чудо! Господи! Вы где были, Вася, когда сделался взрыв? В лесу?
      Послушник. В лесу. Я взрыва не слыхал. Я только набат услышал.
      Липа. Ну?
      Послушник. Да ничего. Прибежал, а у нас... ворота раскрыты, плачут все, как помешались. И икона...
      Липа. Ну-ну... Вы видели?
      Послушник. Да ничего, стоит. А кругом... (Оживляясь.) Вы знаете решетку железную, ту, ну, вы знаете - скрутило всю, как веревку. Даже смотреть смешно: как будто она мягкая. Я попробовал, ну нет! Какая сила, а? Должно быть, большой заряд...
      Липа. Ну, а икона, икона?
      Послушник. Да ничего, стоит. Молятся наши около нее.
      Липа. Господи! И стекло цело?
      Послушник. И стекло цело.
      Липа. Мне говорили, но я все сомневалась... Прости меня, Господи. Ну, что, как они? Рады, очень?
      Послушник. Да, рады. Как пьяные все. Не поймешь, что говорят. Чудо, чудо. Отец Кирилл как поросенок визжит: уи-уи. Ему холодную припарку делали на голову. Он толстый, того и гляди помрет. Нет, не могу я тут. Ступайте домой, Олимпиада Егоровна, а? Я вас провожу.
      Липа. Нет, Вася, милый. Я туда пойду.
      Послушник. Не ходите, ей-Богу, не ходите. Они вас задавят. Как они бабу эту! Все - как пьяные. Лопочут, лопочут. Глаза вытаращенные... Слышите, как они там?
      Липа. Вы еще мальчик, Вася, вы этого еще не понимаете. Чудо! Люди всю жизнь ждали чуда, может, уже отчаиваться стали, а тут... Господи! Да тут с ума сойти, можно от радости. Как я услышала вчера: "чудо", нет, думаю, что же это такое? Не может быть. Только вижу: плачут, крестятся, на колени становятся. И набат перестал.
      Послушник. Отец Афанасий звонил. Он страсть какой здоровый.
      Липа. И только и слышно: чудо, чудо! Никто ничего не говорит, а только слышно: чудо, чудо! Как будто вся земля заговорила. Я и сейчас, как глаза закрою, так и слышу: чудо, чудо! (Закрывает глаза и слушает, счастливо улыбаясь.) Как хорошо!
      Послушник. Мне Савву Егоровича жалко!.. Шумят-то как, а?
      Липа. Оставьте, не нужно о нем говорить. Он Богу ответит. Правда, что сегодня будут "Христос Воскресе" петь, когда икону понесут?.. вместо того, что всегда поют... Вася, вы слышите, я вас спрашиваю?..
      Послушник. Да, правда. Говорят. Ступайте домой. Олимпиада Егоровна, а?
      Липа. Ступайте, если хотите.
      Послушник. Да как же я вас оставлю: они скоро сюда нахлынут. Господи, Савва Егорович сюда идет!
      Идет Савва. Он без шапки. Лицо потемневшее, землистое; под глазами круги. Смотрит исподлобья острым, неподвижным взглядом. Часто озирается и точно прислушивается к чему-то. Походка тяжелая, но быстрая. Увидев Липу и послушника, сворачивает к ним. При его приближении Липа встает и отворачивается.
      Савва. Кондратия не видали?
      Послушник. Нет, он в монастыре.
      Савва стоит молча. Крик у монастыря упал, и слышно жалобное пение слепцов.
      Послушник. Савва Егорович!
      Савва. Папироски у тебя нет?
      Послушник. Нет же, я не курю, Савва Егорович. (Плачущим голосом). Пойдемте в лес!
      Савва стоит молча.
      Послушник. Они вас убьют ведь! Савва Егорович, пойдемте в лес, голубчик...
      Савва внимательно смотрит на него, молча поворачивается и уходит.
      Послушник. Савва Егорович! Ей-Богу, лучше бы в лес!
      Липа. Оставьте его. Он, как Каин, не находит себе места на земле. Вся земля радуется, а он...
      Послушник. У него лицо черное... мне жалко.
      Липа. Он весь черный... Вы дальше от него будьте, Вася. Вы не понимаете еще, кого вы жалеете. Я его сестра, я люблю его,- но если его убьют, это будет счастье для всех людей. Вы еще не знаете, что он хотел сделать: подумать страшно. Это сумасшедший, Вася, страшный сумасшедший, или уж не знаю кто...
      Послушник (машет рукой). Да вижу же я, ну что вы мне говорите... только жалко мне его, ну и противно тоже. Ну зачем это он? Ну зачем? Придумывают люди всякую глупость... Эх!
      Липа. У меня одна только надежда, что он понял наконец. А если...
      Послушник. Ну что еще - если?
      Липа. Так, ничего. Пришел он - и точно туча на солнце нашла.
      Послушник. Вот вы тоже: весело вам - ну и радуйтесь же, а то "если" да "так". Нельзя без этого?
      Народу незаметно прибывает. На дороге останавливаются две повозки с калеками; уже некоторое время под деревом сидит хромой с костылями и плачет, сморкаясь и утираясь рукавом. Со стороны монастыря показывается человек в чуйке.
      Человек в чуйке (суетливо и озабоченно). Калек-то надо к Ему поближе, калек-то, убогих-то. Ну, бабы заснули! Вези, вези, там отдохнешь. Ты что, дедушка, не идешь, а? Тебе с ногами тоже поближе надо. Иди, дед, иди.
      Хромой (плачет). Не могу я идти.
      Человек в чуйке (озабоченно). Ах, какой ты! Как же это ты так, а? Ну давай, пособлю, что ль... Ну, подымайся, ну?
      Xромой. Не могу.
      Прохожий. Не действует? Дай-ка я... Его главное дело поставить, а там он заскачет. Верно, дед?
      Человек в чуйке. Ты его с того боку, а я с этого. Ну, дедушка, двигай, двигай, недолго потерпеть осталось.
      Прохожий. Вот и заскакал. Так, так! Работай, дед, внакладе не останешься. (Уходят.)
      Послушник (весело улыбаясь). Как они его завели! Ловко, а? Так и пошел... ишь ты, старый!
      Липа (плачет). Господи! Господи! Какие люди хорошие!
      Послушник (огорченный). Ну чего вы? Да не плачьте же, ей-Богу. Ну чего вы? То ничего, а то плакать.
      Липа. Ничего, Вася, ничего. Я от радости плачу. Отчего вы не радуетесь, Вася? Вы не верите в чудо?
      Послушник. Да верю же, Господи. Только я не могу на это смотреть. Все как пьяные, лопочут, что - не разберешь. Бабу эту раздавили... (Брезгливо, с тоскою.) Они ведь ей кишки выпустили... Ах, Господи! Просто не могу. И все это так... Отец Кирилл хрюкает: уи-уи-уи. (Смеется, тоскливо.) Ну зачем он хрюкает?
      Липа (строго). Это вы у Саввы научились!
      Послушник. Да нет же! Ну зачем он хрюкает? (Смеется тоскливо.) Ну зачем?
      Подходит Егор Иванович. Одет по-праздничному. Борода и волосы расчесаны; очень важен и строг.
      Егор Иванович. Ты чего это тут, а? Почему в таком виде?
      Липа. Не успела переодеться.
      Егор Иванович. А сюда успела? Куда не надо, успела, а куда надо - не успела. Иди-ка домой да переоденься. Нехорошо, нигде этого не видано.
      Липа. Ах, папаша!..
      Егор Иванович. Нечего ахать. А папаша и есть папаша. Вот видишь, оделся же я. Оделся и иду как надо. Да. Со стороны посмотреть, так и то приятно: оделся как надо, да. А ты бы, того, для такого дня-то, ты бы за стойкой-то немного постояла, да. Тюха удрал, чтоб его разразило, а Полька одна не управится. Нечего рожу-то кривить!
      Мещанин (проходит). Егору Ивановичу! С чудом вас.
      Егор Иванович. И тебя тоже, любезный. Погоди, вместе пойдем. А ты, Олимпиада, дура, да. Как была дура, так и осталась.
      Мещанин. Здорово нынче торговать будете.
      Егор Иванович. Как Бог даст. А ты почему поздно? Спал? То-то вы все спите... (Уходят.)
      Послушник. Как бежал я вчера, так всех светляков из шапки разронял по дороге. Растоптали их теперь. Лучше бы я их в лесу оставил... Как они там кричат, а? Чего это они? Опять, должно быть, кого-нибудь раздавили.
      Липа (закрывая глаза). Вы говорите, Вася, а слова как будто мимо меня. Слышу - и не слышу. Так бы и осталась, кажется, на всю жизнь. С места бы не тронулась, все сидела бы, закрывши глаза, и слушала, что там внутри. Господи, какое счастье! Вы понимаете, Вася?
      Послушник. Да, понимаю я.
      Липа. Нет. Вы понимаете, что сегодня случилось? Ведь это, значит, Бог сказал, сам Бог сказал: подождите, не бойтесь, плохо вам, но это ничего, это пройдет. Нужно ждать. Ничего не надо разрушать, а нужно работать и ждать. Оно придет, Вася, оно придет. Я теперь чувствую это, я - знаю.
      Послушник. Что придет?
      Липа. Жизнь, Вася, настоящая придет. Господи, мне все плакать хочется, Вася,- от радости, не бойтесь!
      Подходят Сперанский и Тюха. Последний очень мрачен, смотрит исподлобья, вздыхает. Минутами манерой ходить и смотреть он странно напоминает Савву.
      Сперанский. Здравствуйте, Олимпиада Егоровна. Здравствуйте, Вася. Какое чрезвычайное событие, если только верить слухам.
      Липа. Верьте, Григорий Петрович, верьте.
      Сперанский. Вы рассуждаете по простоте, Олимпиада Егоровна. А если подумать, что все это и мы сами, весьма возможно, не существуем...
      Тюха. Молчи!
      Сперанский. Отчего же? Для меня, Олимпиада Егоровна, чуда не существует. Если сейчас, скажем, сразу все повиснет в воздухе, так и это не будет чудо.
      Липа. А что же? Какой вы чудак!
      Сперанский. Просто перемена, Олимпиада Егоровна. Было одно, а стало другое, больше ничего. Если хотите, для меня уже то чудо, что оно так стоит. Все радуются, а я сижу и думаю: вот моргнет время глазами, будет перемена: эти все уже умерли, а на их место какие-то новые. И тоже, вероятно, радуются.
      Тюха. Савка где?
      Липа. На что он тебе?
      Сперанский. Они все время Савву Егоровича ищут. Везде обошли: нету.
      Послушник. Он сейчас здесь был.
      Тюха. Куда пошел?
      Послушник. В монастырь, кажется.
      Тюха (тащит Сперанского). Пойдем.
      Сперанский. До приятного свидания, Олимпиада Егоровна. Как они там кричат! А будет время, все замолчат. (Уходят.)
      Послушник (беспокойно). Зачем они ищут Савву Егоровича?
      Липа. Не знаю.
      Послушник. Я не люблю этого семинариста, всегда он около покойников... и чего ему надо? Такой противный. Как ни похороны, так он уж тут как тут. Он носом мертвечину чует.
      Липа. Он несчастный.
      Послушник. Какой он несчастный! Его собаки на селе боятся. Не верите? Ей-Богу. Полает-полает, да и в подворотню.
      Липа. Это все пустяки, Вася. Вот послушайте: сегодня петь будут: "Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ". Понимаете: "смертию смерть поправ"?..
      Послушник. Понимаю, понимаю, но только зачем он говорит: все замолчат. И все это так... Не люблю я этого, не люблю. Вот бабу эту задавили, может быть, еще кого-нибудь. (Мотает головой.) Не люблю. В лесу у меня тихо, хорошо, а тут... Лучше бы чуда этого не было, только бы хорошо было. Зачем это? Чудо. Не надо чуда!
      Липа. Что вы говорите, Вася!
      Послушник. Савва Егорович... Не надо было этого, не надо! Говорил - в лес пойдем, а он... Прежде я его любил, знаете, а теперь... я его боюсь. Зачем это он? Ну зачем? Господи, какие они все... Вот еще калек везут. Вот тоже калеки... зачем они?
      Липа. Да что с вами, Вася? Что вы мечетесь?
      Послушник. Так было все хорошо, Господи! Да идите же вы домой, Олимпиада Егоровна. Посмотрели, ну и довольно, чего вам тут сидеть? Идите-ка, и я пойду... Ох, батюшки, опять Савва Егорович идет!
      Липа. Где?
      Послушник. Вон он... Эх!
      Савва (садится). Кондратий не приходил?
      Послушник. Нет, Савва Егорович.
      Пауза. Снова слышно жалобное пение слепцов.
      Савва. У вас нет папироски, Вася?
      Послушник. Да нет же, я не курю.
      Липа (сурово). Чего ты ждешь, Савва? Уходи отсюда,- ты здесь лишний. Ты посмотри на себя: на тебя взглянуть страшно. У тебя лицо черное.
      Савва. Не спал, вот и черное.
      Липа. Чего ты ждешь?
      Савва. Объяснения.
      Липа. Ты не веришь в чудо?