 |
|
Популярные авторы:: Joyce James :: Компьютерра :: Громов Дмитрий :: Каганов Леонид Александрович :: Кристи Агата :: Саймак Клиффорд Дональд :: Брэдбери Рэй Дуглас :: Вудхауз Пэлем Гринвел :: Уилсон Жаклин :: Эпосы, легенды и сказания Популярные книги:: The Boarding House :: Уроки любви :: Приказы не обсуждаются :: Обещай мне :: Яркая звезда любви :: Похититель разума :: Кукловод :: Gump & Company :: Спасти Фейт :: Священная кровь и священный грааль |
Пьесы - Екатерина ИвановнаModernLib.Net / Драматургия / Андреев Леонид Николаевич / Екатерина Ивановна - Чтение (стр. 3)
(Глухо, не оборачиваясь.) Ты здесь, Катя? – не уходи. Боже мой! Смотрю я в этот сад, на эти тени вечерние, и думаю: какие мы маленькие, как мы смеем мучиться, когда такая красота и покой. Катя, за что я сделал тебе такую боль? за что я измучил себя? Ты вернешься ко мне, Катя? Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Если ты хочешь, Горя. Георгий Дмитриевич оборачивается, подходит. Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Поцелуй меня. Целует. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Пусти! Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Тебе хорошо? Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да. И мне страшно немного. Поцелуй меня. Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Сердце мое напуганное, ничего не надо бояться, ничего. Разве есть на свете что-нибудь страшное для любви? Ничего… Я сейчас, как этот старый умный сад, а все люди – под моими ветвями. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Походим. Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Как прежде? Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да, слушай. Нет, ты слушай внимательно… Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Слушаю деточка. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я себя боюсь. Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Сегодня мы второй раз венчаемся. Любовь ты моя… И такая ты красавица, такая красавица, что можно ослепнуть… Когда я вошел сегодня и увидел тебя… Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Тебе страшно было входить? – ты так ужасно медленно шел. Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. А ты даже не отозвалась. Я тебя зову, я тебя зову… Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Ах, Горя, я была, как мертвая. Ты меня зовешь, а я думаю: зачем он тревожит мертвую, не тронь меня, я мертвая! Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Это я тебя измучил. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет, не ты. Слушай же, Горя! Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Слушаю, деточка, каждое словечко твое слышу. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я себя боюсь! Я думаю теперь про себя: раз я могла сделать это… нет, постой: – то чего же я не могу? Значит, все могу. Что же ты молчишь, Горя: ты думаешь, что это правда? Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Так вот, Катечка, слушай теперь ты. Вот я стрелял и хотел тебя убить… Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Неужели ты хотел меня убить? Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Постой. Но следует ли отсюда, что я теперь стал вообще убийцей и вообще могу убивать, грабить и так далее? Ах, деточка моя, не только не следует, а совсем наоборот! С тех пор, как в моей руке побыла смерть, я так ценю, так понимаю чужую человеческую жизнь. Первое время, тогда, даже странное что-то со мной делалось: взгляну случайно на какого-нибудь человека, на улице или у нас в Думе, и подумаю: а как легко можно его убить! – и мне станет так его жалко и хочется быть таким осторожным, чтобы даже нечаянно как-нибудь… Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Ты другой. Я понимаю, что ты говоришь, но ты другой. Милый, об этом совсем не надо говорить, но я только немного… Слушай: когда я лежала – в больнице, потом уже, то мне было… так стыдно и страшно… Нет, не могу! Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да, не надо, не надо. И вот еще что, Катя: об этом совсем и никогда не надо говорить. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Хорошо. Ментиков здесь. Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Он не существует. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Хорошо. Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Совсем, понимаешь? этого не было. Ты, может быть, не поверишь мне… Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я тебе верю. Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Верь, деточка, верь, – не я совершенно ничего не чувствую по отношению к этому… Ментикову. Он так убийственно ничтожен… Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да! Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. И он как паразит, и существует только, как бы это сказать, только благодаря нашей нечистоплотности. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Он ничего не понимает. Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Абсолютно!… Ведь я же его знаю. Ему дадут ползти, он и ползет, а не дадут – он поползет в другую сторону. И он всегда существует, всегда ищет и всегда наготове: им можно заразиться в вагоне… Что ты, Катечка? Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Так. Пусти мою Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Тебе больно? Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет, так. Я устала ходить. Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ты похудела, Катечка, так ты еще лучше. Знаешь, когда я увидел сегодня твои руки, я опять подумал, как тогда еще думал: что раньше когда-то руки у человека были крыльями. И ты по-прежнему летаешь во сне? Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет. Мало. А какой славный Алеша!… Ты его любишь? Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ну как же! И Коромыслов прекрасный человек. Если бы ты знала, как он мне помог в те дни… Катя, Катечка… неужели ты снова моя жена? Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да. Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Сегодня?.. Молчание. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да. Мама будет очей рада. Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (взволнованно смеется). Боже мой, что со мной делается… Катя? Ну, да ладно! Мама? Она у тебя такая прекрасная женщина, и ведь мы с ней давно уже в переписке, и она знает, что я должен приехать. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да что ты! – какая же она хитрая, Горя!… Нет, сиди, сиди. Отчего ты не куришь? Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Забыл! Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Вот тебе пепельница… а спички? (Хочет подать пепельницу, но раздумывает и подает другую.) Горя, скажи мне, отчего я стала такая? Ты сейчас спрашиваешь: сегодня? – а я думаю, что нужно сказать: нет, – и вдруг мне так захотелось сказать: да! Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Оттого, что ты любишь меня. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да, люблю, но этого мало. Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Другому бы не сказала. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Другому? Горя, скажи мне… ты совсем простил меня? Нет, не то, Горя, скажи мне, отчего я так… волнуюсь? Нет, совсем особенно. Смотри, Горя! (Становится перед ним, закидывая руки назад, вытянувшись, как для полета или падения в пропасть.) Смотри, Горя, отчего? Вот я стою, и мне хочется… броситься на тебя – и обнять, душить и… Горя! Георгий Дмитриевич бросается к ней и крепко обнимает. Продолжительный поцелуй. Внизу террасы голоса. Пусти, идут! Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Катя …. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Пусти. Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Оттого, что ты любишь меня. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да оттого, что люблю. Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Сегодня? Входят Коромыслов, Алеша и Лизочка. Делают вид, что все довольно обыкновенно, но все же короткая пауза. В саду были? К о р о м ы с л о в. Да, в саду. Я, Георгий, решил: бросаю своих голых баб и на лето приезжаю сюда: нельзя же, свинство! Вы меня зовете, Екатерина Ивановна? Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Зову. К о р о м ы с л о в (к Георгию Дмитриевичу). А ты, хозяин? Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Конечно! К о р о м ы с л о в. Ага! Значит, сейчас идем к Татьяне Андреевне и сообщаем: поладили. Ах, молодые люди, что вы делаете со старухой: ведь она там трясется вся! Всю жизнь доказываю женщинам: не нужно рожать детей, ну и сами виноваты. Ну-с, Георгий Дмитриевич… Берет его под руку и отходит. Алексей и Лизочка с двух сторон около Екатерины Ивановны. А л е к с е й. Спасибо тебе, Катечка. Дай ручку поцелую, спасибо. Ведь Горька, ей-Богу, хороший человек. А ты рада, Катечка? Екатерина Ивановна, улыбаясь, кивает головой. Л и з а. И я рада. Да погоди, Алеша! Катечка, какой ужас, я в него влюбилась, и он будет писать мой портрет! А л е к с е й (пожимая руку Екатерине Ивановне). А меня, Лизок, забыла! Л и з а. Не могу же я любить двух сразу! Катя, а твой портрет он писал? А л е к с е й. Да ты ревнивая? Л и з а. Как черт – ох, мамы нету? К о р о м ы с л о в (подходя). Ну, Лизок, луна восходит и нам время в парк. Вы мне еще обещали какой-то гриб показать при лунном свете. А ты, Алексей, пойди к Татьяне Андреевне, я уж не могу, надоело, а ты и со старухами умеешь обращаться. Л и з а. Это не гриб, а беседка, это только так называется грибом. К о р о м ы с л о в. Это, Лизок, надо еще доказать. Постойте… а, может быть, вы в парк, а мы здесь останемся? Как вы думаете, Екатерина Ивановна? Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет, ступайте, нам надо еще поговорить. Алеша, ты скажи маме, что немного погодя я сам к ней зайду, а пока… А л е к с е й. Да уж знаю, не учи. Хоть бы спасибо сказал… а, черт! Смеются. Георгий Дмитриевич серьезно жмет руку Алексею и с чувством целует его. К о р о м ы с л о в. Идем, идем. Руку, Лизок! (Уходят.) Л и з а. Какой Алеша смешной – правда? К о р о м ы с л о в. А вы уже заметили?.. Уходят. Молчание. В комнате полутемно, на террасе последние краски вечера борются с первыми розоватыми лучами луны. Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Вот нас и обвенчали, Катя. Отчего ты молчишь? – ты снова пугаешь меня, Катя. С пор, как они вошли, ты не сказала ни слова. Пойдем на диван, сядем, я хочу крепко обнять тебя. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Горя, пойдем к детям. Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. К детям? (Задумываете на минуту в нерешимости.) Нет, Катечка, нельзя ли завтра? У меня сегодня так устала и так изболелась душа, что я могу – ведь это же опять волнение. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Катя все время звала тебя. Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да? Нет, завтра, голубчик. Любовь ты моя, волнение мое, светлое безумие мое, – как я могу хоть один взгляд оторвать от тебя… Я говорю, а сам ничего не понимаю. Если бы Коромыслов сейчас не ушел… Да улыбнись же, свет мой тихий. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Горя!.. Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да? Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Сегодня не надо, Горя! Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (шутливо). А когда же? Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Не знаю. Через год. Плачет, откинув голову назад и приложив к глазам ладони рук. Георгий Дмитриевич нежно и осторожно гладит ее по обнаженной до плеча руке. Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Хорошо, моя дорогая, моя родная, милая, хорошо, моя девочка, мое сердечко измученное. Как ты скажешь, так и будет, моя голубочка милая! Разве я за этим сюда пришел? Мне ведь самому так больно… и я только молчу и буду молчать, потому что сам… сам виноват в своей… Умолкает. Екатерина Ивановна встает. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет, нет! Я с ума сошла! Не слушай меня. Я люблю тебя. Крепче обнимай меня, еще крепче, да еще… Пусти! Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Теперь не пущу! Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Пусти, нет, правда. Сегодня… а сейчас пусти! Ты же мой любимый! Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Что со мной делается! Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Ну вот и пусти… нет, правда. Я еще хочу… нет, правда, послушай! Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Слушаю. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я хочу сыграть тебе то, помнишь, когда еще невестой… Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Это твой план? Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет, правда, я думала, что если ты приедешь и станешь что-нибудь спрашивать, то я сыграю тебе… хорошо? Ты поймешь? – ты должен понять. Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Пойму, моя радость. А разве есть рояль? Е к а т е р и н а И в а н о в н а. В моей комнате. Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да! – ведь я еще и не был в твоей комнате, Катя! Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет, пусти – ты только слушай, внимательно слушай. Будешь? Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ты – умница. Екатерина Ивановна. Будешь слушать? Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Буду – как нашу молитву. Екатерина Ивановна быстро идет, но от двери возвращается. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Будешь? Нет, нет, ты иди на террасу. Уходит. Георгий Дмитриевич выходит на террасу и становится, опершись плечом о столб. Луна освещает его непокрытую голову. Екатерина Ивановна играет – звуки рояля далеки и нежны. Осторожно открывается дверь, и выходит Ментиков в своем белом костюмчике. Оглядывается и на носках, стараясь не скрипеть, проходит комнату – видит на террасе Георгия Дмитриевича и в страхе замирает. Оправляет костюмчик и прическу и выходит на террасу, здоровается, на всякий случай, однако, не протягивая руки. М е н т и к о в. Здравствуйте, Георгий Дмитриевич. Мгновенная пауза. Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Здравствуйте. М е н т и к о в. Как изволили доехать? Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Благодарю, хорошо. Молчание. М е н т и к о в. Слушаете? Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да. М е н т и к о в. Я также очень люблю музыку. Прекрасно играет Екатерина Ивановна. Кажется, Екатерина Ивановна была в консерватории. Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет. М е н т и к о в. Ах, значит, я ошибся. Молчание. Ментиков достает портсигар. Папиросочку не хотите, Георгий Дмитриевич? – у меня свои. Молчание. Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Давайте. Оба молчат. Курят и слушают. Занавес ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ Мастерская Коромыслова. В большое, во всю стену, окно видны крышы города, покрытые снегом, вдали сквозь дым и легкий низкий туман тускло блестит купол Исаакия – морозный день погож и ясен. Много дорогих материй, яркими цветными пятнами разбросанных по мебели и стенам; красивая мебель разных стилей, широкие диваны, высокое зеркало-трюмо с раздвижными боковинками. Просторно, щедро, красиво – здесь ничего не берегут и пользуются мгновением. Коpомыслов пишет портрет Лизы: последняя в летнем платье, похожем на то, что в деревне, но сама на ту не похожа: стала старше, красивее, тоньше, но и печальнее. Сейчас своей позой и манерой держать руки Лизочка напоминает сестру, Екатерину Ивановну. К о р о м ы с л о в. Поверните голову. Да будьте повеселей, Лизок. Л и з а (поворачивая голову). Так? Коромыслов. Так. Еще немного. Так. Молчание. Вы не устали? Л и з а. Пока еще нет. Вам надо торопиться, скоро смеркнется. У вас ужасно рано темнеет. К о р о м ы с л о в. Да уж! Давайте болтать, Лизок. Лизок, вы помните то лето, когда я у вас жил! Л и з а. Ах, миленький, не вспоминайте. К о р о м ы с л о в. Почему не вспоминать? Л и з а. Ах, миленький, не надо. Тогда я была влюблена в вас. К о р о м ы с л о в. Что же тут плохого? Я тоже был влюблен. Л и з а. Жалко. К о р о м ы с л о в. Чего жалко? Л и з а. Что теперь не влюблена. К о р о м ы с л о в. А почему? Л и з а. Что почему? К о р о м ы с л о в. Почему теперь не влюблена? Л и з а. Вы не моего романа. К о р о м ы с л о в. А, черт! – белил нет. Отдохните, Лизок. Вам не холодно, а то платок можно? – я сейчас буду готов. Л и з а. Нет, не холодно. А у вас и платок для дам есть? К о р о м ы с л о в. Все есть. Эх, голубчик, как глупо, что я тогда не стал вас писать, теперь не вызовешь того, нет, пропало! Л и з а. Ну, вы не виноваты: кто ж знал, что мы два года не увидимся и я успею состариться. К о р о м ы с л о в. Состариться? (Смеется.) Нет, Лизок, не в этом дело и даже не в том, что я состарился… Постойте-ка, смотрите на меня так… так!.. нет… Теперь вы, пожалуй, лучше стали, но… Вам, Лизок, не жалко будет, если я этот портрет брошу и начну новый? Л и з а. Это вам должно быть жалко, а не мне: вы работали, а мне все равно, где сидеть. К о р о м ы с л о в. Так, так… я соображаю… все равно, где сидеть? Л и з а. Конечно. Значит, можно встать? К о р о м ы с л о в. Нет, посидите еще минутку… да, да. Левее немного, так. А вы можете засмеяться, Лизок, если, например, один клоун даст другому по роже? Л и з а (смеется). Могу. Мне сейчас грустно оттого, что Алеша уехал от нас куда-то в меблированные комнаты. И я сейчас в его комнате живу, знаете? К о р о м ы с л о в. Нет, не знаю. Л и з а. А отчего вы так давно у нас не были? – с вами все-таки веселее. Оттого ничего и не знаете, что не бываете. К о р о м ы с л о в. Разве давно? Л и з а. Очень давно. Горя удивляется и меня спрашивает, а я сама не знаю. Вообще, вы какой-то таинственный, и на все у вас есть какая-то отговорка. Вы только кажетесь прямым, а на самом деле никогда прямо не говорите —правда? К о р о м ы с л о в. Правда, Лизок, вы умница. А почему уехал Алексей? Л и з а. То-то, что неизвестно: он говорит, да я ему не верю. Ах, как мне надоела вся эта таинственность, никто не смотрит прямо, а все в сторону, и такая скука! К о р о м ы с л о в. Это вы верно, Лизок, все в сторону. А в театре не бываете? Л и з а. Нет. К о р о м ы с л о в. Отчего так резко? Л и з а. Оттого, что надоело. Господи, каждый день посылают в театр и все еще спрашивают: вы в театре бываете? Ну, какое вам дело до того, бываю я в театре или нет? а тоже спрашиваете. И я знаю, почему это: как только что-нибудь нужно от меня скрыть, так меня посылают в театр. И мама, глупая, об этом же в письмах спрашивает -не знает, для чего у них тут театр! К о р о м ы с л о в. Одним словом, вижу, что нам нужно разговаривать серьезно, Лизок. Л и з а. Да пора уж! К о р о м ы с л о в. Ну, бросим, ничего не поделаешь. Жалко, жалко… (Немного отставляет мольберт и смотрит. Лиза, повернув головку, также). Так-то, Лизочка: были вы и прошли, и уж вновь не будете той… Л и з а. Где ты, юность знойная, ручка моя белая, ножка моя стройная… К о р о м ы с л о в. Вот именно! А если я опять влюблюсь в вас? Л и з а. Не цветут дважды розы на Патмосе!.. Ах, миленький, все это глупости: любовь и прочее. Можно мне потянуться? (Поднявшись на носки, не сгибая колен и откинув руки, проходит по мастерской, потягивается.) Ну, теперь серьезно. К о р о м ы с л о в. Так вот: почему уехал Алеша? Может быть, ему действительно необходимо заниматься или… постойте, а не влюбился ли он в вас? Л и з а. Вы опять про любовь? К о р о м ы с л о в. Я серьезно. Л и з а. Ну, конечно же, нет! Мы с ним жили душа в душу. Послушайте, Павел Алексеич, вы только никому не говорите: кажется, у них что-то произошло с Катей. К о р о м ы с л о в (изумленно). С Екатериной Ивановной? Что же, поссорились? Л и з а. Не знаю. Только что-то есть: он в последнее время избегал ее и вообще старался уходить из дому, и она просит его остаться, а он уходит. К о р о м ы с л о в. Гм! А Георгий? Л и з а. Что Георгий? Я не понимаю. К о р о м ы с л о в. Нет, ничего. Так просто спросил. Л и з а. Павел Алексеич, ведь и вы избегаете бывать у нас – отчего это? Отчего сестра Катя стала такая? К о р о м ы с л о в. Какая? Л и з а (тихо). Ведь вы же знаете. Молчание. К о р о м ы с л о в. А я все-таки дам платок: тут холодно. (Заботливо кутает в платок.) Л и з а. Какая красивая шаль! Красное ко мне идет, в красном я похожа на испанку. Вам сколько лет, Павел Алексеич? К о р о м ы с л о в. А что? Много. Л и з а. Молодой ни за что не позаботился бы дать платок, хоть тут издохни. Коромыслов тихо смеется и целует руку у Лизочки. К о р о м ы с л о в. И пальчики холодные. И, знаете что, Лизочка: давайте-ка с вами ничего не говорить о Екатерине Ивановне. Да, да! Вы уже не девочка, и обманывать вас театром и вообще как-нибудь я не хочу, да, пожалуй, и не обманешь уже… а говорить всю правду тоже не стоит. Может быть, оно и рано, а то еще как-нибудь не так скажешь… нет, не стоит. Когда нужно будет, сами увидите. Л и з а. Разве так страшно? К о р о м ы с л о в. Ну, не думаю, чтобы так страшно, а не стоит. Посмотрите-ка, как Исаакий блестит! Л и з а. А вы не знаете, что она подводит себе глаза и… румянится? К о р о м ы с л о в. Знаю. Это многие дамы делают. Л и з а. Отчего она стала такая? Павел Алексеич, отчего она стала такая? Мне страшно. Молчание. Коромыслов ходит. Если бы вы знали, какая у нас в доме тоска! Все смеются, когда ничего нет смешного, разговаривают, у Гори с утра до ночи народ, и подумаешь: вот как весело живут люди. А по правде, такая тоска, что утром с постели вставать не хочется. Начнешь одеваться, а потом вдруг подумаешь: а зачем? Стоит ли? К о р о м ы с л о в. И давно так? Л и з а. Не знаю, должно быть, все время. Я, когда осенью ехала сюда, так вагон толкала ногами, чтобы поскорее, а теперь думаю: дура ты, дура деревенская, куда стремилась? Да уж теперь назад не поедешь – раз приехала, так сиди. К о р о м ы с л о в. Ну, а Георгий? Л и з а. Ну и он тоже, не лучше других. Сам седой, сам мрачный, а нет, чтобы сказать прямо и честно, по душе – нет, тоже смеется и посылает в театр. И… ну, уж все равно: я скоро и Богу перестану молиться… я Георгия теперь не уважаю. К о р о м ы с л о в. Это же за что? Л и з а (мрачно). Не скажу. Вы сами знаете прекрасно. Боже мой, какие все люди лгуны, как они притворяются и постоянно хотят обмануть. Нате ваш платок! К о р о м ы с л о в. Да ведь холодно, чудачка. Л и з а. Нисколько мне не холодно. Нате! Не хочу вашего платка. Какие у вас женщины бывают, и вы всем даете этот платок укрываться – противность какая! И Катя лучше вас всех, хоть вы и жалуетесь, что она красится. Если бы вам можно было, вы тоже бы красились… смешно? Ну и глупо. Коромыслов смеется. За дверью голоса, и нарядная горничная, впускает Е к а т е р и н у И в а н о в н у, в черной бархатной шубке, вуали и шляпе, и М е н т и к о в а – последний без верхнего платья. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Здравствуйте, детки! Как тут у вас весело. Не целуйте руку в перчатке, Павел Алексеевич, я не люблю, когда целуют в перчатке. К о р о м ы с л о в. Раздевайтесь, Екатерина Ивановна. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Вы думаете? Нет, не стоит, я ненадолго. Или снять? Ну, хорошо, пальто снимите, а шляпу не надо, с ней так долго возиться. Отчего ты такая красная, Лизочка. Л и з а. Я не красная. М е н т и к о в. Павел Алексеевич, вы не пробовали писать Екатерину Ивановну в шубке и вуали? К о р о м ы с л о в. Не пробовал. Чего хотите, Екатерина Ивановна, – чаю, фруктов, вина? Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Ничего не хочу. Л и з а. А у вас все есть? К о р о м ы с л о в. Все, Ментиков, положите, пожалуйста. М е н т и к о в (принимая шубку и отыскивая для нее место). Если бы я был художником, я написал бы Екатерину Ивановну именно такою. Я здесь положу. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. А портрет – послушайте! Вы его повернули, вы не хотите показывать? К о р о м ы с л о в. Нет, не стоит смотреть. Не удался. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Ну, пожалуйста! К о р о м ы с л о в. Нет, дорогая, нет. Вы откуда это ко мне пожаловали? Ментиков, как человек знающий, уже добыл где-то в углу папку и рассматривает этюды, прицениваясь глазом. Коромыслов искоса следит за ним. М е н т и к о в. Мы исполняли поручение Георгия Дмитриевича. Издали глухо доносится звонок телефона. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да, отвозили какую-то бумагу в Думу. Георгий теперь так много работает, что я начинаю бояться за его здоровье, хотя бы вы его убедили… Входит горничная. Г о р н и ч н а я. Павел Алексеевич, вас просят к телефону. К о p о м ы с л о в. Иду. Простите, я одну минуту. (Быстро выходит, бросив подозрительный взгляд на Ментикова). Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Ты давно здесь, Лиза? Лиза, тебе письмо от Алеши. Л и з а. Где же оно? Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Дома, конечно! А ты уж в нетерпении – ах, эти влюбленные! Л и з а. Мы не влюбленные. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да? Вы что смотрите, Аркадий Просперович? – какая прелесть! Заглядывает мельком через плечо и отходит. Возвращается Коромыслов. Что-нибудь интересное? К о р о м ы с л о в. Так, знакомый один. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. А не знакомая? – нет, нет, я шучу. Послушайте: что я хотела сказать? Да: отчего вы не приезжаете к нам? Георгий каждый день о вас спрашивает. К о р о м ы с л о в. Работаю, дорогая, работаю. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. И пьете? К о р о м ы с л о в. Пью я по ночам. Эй, Ментиков, Аркадий Просперович, вы смотрите, как-нибудь нечаянно моего рисунка не захватите! М е н т и к о в (смеется). Какая клевета на невинного человека! Но что правда, то правда: вот этот рисуночек я у вас непременно попрошу. К о р о м ы с л о в. Какой еще? Нет уж, голубчик, оставьте. Вы знаете, у этого господина подобралась уже целая коллекция моих вещей. М е н т и к о в. Да ведь маленький! Ну, чего вам стоит. К о р о м ы с л о в. А того стоит, что денег. М е н т и к о в. Другой напишете! К о р о м ы с л о в. Ну, давайте, давайте, разорвете! Да и папку я закрою, а то соблазн, я вижу… (Закрывает и прячет папку.) М е н т и к о в. Эх! Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Пожалуйста, без ваших вздохов, Аркадий Просперович: раз не дают, значит, нельзя. Послушайте: какая красота – солнце уже заходит. Посмотри, Лиза! Л и з а. Я отсюда вижу. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Как у нас теперь, должно быть, в деревне! Ведь я тоже деревенская, Павел Алексеевич, вы не думайте: мы все сестры деревенские. Послушайте, Павел Алексеевич: а что если разбежаться и головой в это стекло, то куда упадешь? К о р о м ы с л о в. На улицу. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Бездыханным трупом? Смотрите! (Поднимает руки и вытягивается, как для полета – но есть в этой позе ее преувеличение и искусственность.) Л и з а. Катечка, не надо. Неприятно смотреть! М е н т и к о в. Нет, постойте так, Екатерина Ивановна, я когда-нибудь так сниму вас. Вы знаете новость, Павел Алексеевич: я ведь сделался-таки фотографом! Чудесный аппаратик, стереоскопический, и особенно хорошо выходит!.. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Мне дурно! (Опускается на диван.) К о р о м ы с л о в (грубо). Воды у меня, кажется, нет. Вина хотите? Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет, прошло. Лизочка… Л и з а. До свидания, Павел Алексеевич. К о р о м ы с л о в. Куда же вы, Лизок? Посидите, голубчик: мне так жалко, что сегодня я заставил вас напрасно страдать. Приходите во вторник, я вас теперь испанкой писать буду. Л и з а. Ах, миленький, – какая я испанка! К о р о м ы с л о в. А кто же вы? – я уж и понимать перестал. Л и з а. Я! (Закрывая глаза и склоняя голову.) Я – просто бедная Лиза. Катя, Катечка, мы вместе пойдем? Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет, я еще побуду, у меня кружится голова. Послушайте… мне можно еще побыть у вас? Я недолго! К о р о м ы с л о в. Да, конечно, дорогая, что за вопрос! Мы и шляпу сейчас снимем… Л и з а (быстро шепотом). Спасите ее! Коромыслов смотрит вопросительно и хмуро. Да, да, вы все можете. Спасите! Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Что ты там шепчешь, Лиза? Л и з а. Так, секрет. До свидания, миленький, я скоро опять влюблюсь в вас. Хотите? Любовь свободна… Хороша испаночка? М е н т и к о в (в недоумении). А как же я? Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Вы проводите Лизу. М е н т и к о в. Но мы же вместе приехали? Л и з а. Ну, мой тореадорчик, идем-ка, нечего там распинаться. Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Только, пожалуйста, Лиза, не в трамвае. Возьмите извозчика. Л и з а. Отчего, Катечка? – мне так хочется! На лошади-то я в деревне наездилась. Мы с тореадорчиком никуда не свалимся, мы с тореадорчиком как сядем, так и встанем! М е н т и к о в (кисло). А в автомобиле хотите? Л и з а. Ей-Богу? М е н т и к о в. Я возьму таксомотор. Л и з а (с уважением). А знаете – в вас, действительно, есть что-то испанское! Идем! К о р о м ы с л о в. На два слова, Лизок, – теперь у меня секрет. Отходят. Ментиков прощается с Екатериной Ивановной и что-то просительно говорит ей. Не ездите с ним на автомобиле. Л и з а (удивленно). Почему? Какие глупости. К о р о м ы с л о в. Я вас прошу, Лизочка. Л и з а. Да что же может случиться? К о р о м ы с л о в. Я вас прошу. Л и з а. Ну хорошо, миленький… но, Господи Иисусе, какие вы все таинственные и… противные. Прощайте! (Быстро идет.) К о р о м ы с л о в (идет за ней). Я вас одену. Ментиков, вас ждут! 1, 2, 3, 4, 5 |
|||||||||