Женщина становится на колени и протягивает Давиду ребенка.
 
       Женщина.Берите, Давид. Все принадлежит вам, и мы и дети наши.
       Вторая женщина.И моего возьмите, Давид!
       Третья.Моего, моего!
       Давид (берет ребенка и прижимает к груди, окутывая седою бородою).
      Тс… борода! Ай, какая страшная борода! Но ничего, мой маленький, прижмись крепче и смейся – ты самый умный. Сура, жена, подойди сюда.
       Сура (плача). Я здесь.
       Давид.Отойдем с тобою немного. Я отдам вам, женщина, ребенка, я только немного подержу его. Отойдем же, Сура. Перед тобой мне не стыдно плакать ни слезами горя, ни слезами радости.
 
      Отходят к стороне, и оба тихонько плачут. Видны только их старые согнутые спины и красный платок Давида, которым он вытирает глаза и мокрое от слез лицо ребенка.
 
       Голоса.Тише. Тише.
      – Они плачут.
      – Не мешайте им плакать.
      – Тише. Тише.
 
      Анатэма на цыпочках, шепча: «Тише, тише», – подходит к музыкантам и о чем-то толкует с ними, дирижируя рукою. Понемногу шум растет. Уже давно, с полными стаканами в руках, ждут Бескрайний, Пурикес и Сонка.
 
       Давид (возвращается, вытирает глаза платком). Нате вам вашего ребенка, женщина. Он нам совсем не понравился, не правда ли, Сура?
       Сура (плача). У нас уже не будет больше детей, Давид.
       Давид (улыбаясь). Но, но, Сура. Разве все дети, какие есть в мире, не наши? У того нет детей, у кого их трое, шестеро и даже двенадцать, но не у того, кто не знает им счета.
       Сонка.Выкушайте стакан содовой воды, почтенный Давид Лейзер, – это ваша вода.
       Пурикес.Выкушайте, Давид, стакан, это принесет мне покупателя.
       Бескрайний.Выпейте стакан боярского квасу, Давид. Теперь это настоящий боярский квас. Я могу сказать это смело: с вашими деньгами все становится настоящим.
       Сура (сквозь слезы, улыбаясь). Ну, я всегда же вам говорила, Иван, что у вас плохой квас. А теперь, когда настоящий, – вы мне не предлагаете?
       Бескрайний.Ах, Сура…
       Давид.Она шутит, Иван. Благодарю вас, но я не могу выпить столько и попробую у каждого. Очень-очень хорошая вода, Сонка! Вы открыли секрет и скоро разбогатеете.
       Сонка.Я кладу немножко больше соды, Давид.
       Странник ( Анатэме тихо). Правда ли, вы – близкий друг Давида Лейзера и скажете мне это? Правда ли, что он хочет построить…
       Анатэма.Зачем так громко! Отойдем немного к стороне.
 
      Шепчутся. Анатэма отрицательно кивает головой, – он правдив, – но улыбается и гладит старика по спине. И видно, что старик не верит ему. В течение дальнейшего Анатэма понемногу уводит музыкантов, шарманщика и народ за столбы, где их не видно – но слышен шум, восклицания, смех, короткие звуки как бы настраиваемых инструментов. Немногие оставшиеся почтительно беседуют с Давидом.
 
       Хессин.Правда ли, Давид, что вы с Сурою уезжаете в Иерусалим, святой город, о котором мы можем только мечтать?
       Давид.Да, это правда, Абрам. Хотя я стал здоровее, и уже совсем не болит у меня грудь…
       Хессин.Но это же чудо, Давид?
       Давид.Радость дает здоровье, Абрам, а служение богу укрепляет его. Но все же нам с Сурою недолго жить и хотелось бы отдохнуть взорами на невиданной красоте божией земли. Но зачем, старый друг, ты снова говоришь мне «вы», неужели ты еще не простил меня?
       Хессин (испуганно). Ой, не говорите, Давид. Если вы потребуете: скажи мне «ты» или убей себя, то я лучше себя убью, а «ты» не скажу. Вы – не простой человек, Давид.
       Давид.Да. Я не простой человек. Я счастливый человек. Но где же веселый человек, Нуллюс, я что-то не вижу его… Ну, конечно, он готовит какую-нибудь шутку – я знаю его. Вот кто не омрачает лица земли унынием, Абрам, и не противится смеху, который на жизни, как роса на траве, и в лучах солнца сверкает многоцветно. Ну, конечно, он шутит – вы послушайте.
 
      За столбами играет музыка; оркестр и шарманка с великим азартом исполняют ту музыкальную вещь, которую раньше играла одна только шарманка.
      Звуки разорваны, немного дики, немного нелепы, но странно-веселы.
      Бестолково свистит флейта, напоминая свист старой шарманки, что-то хрипит, и криво, забираясь куда-то в сторону, ухает труба. Одновременно с музыкою показывается и народ, идущий сюда, – это целое торжественное шествие. Во главе его, рядом с угрюмо шагаюшнм шарманщиком, идет танцующим шагом Анатэма: через плечо, на ремне – шарманка, рукоятку которой он вертит с величайшим усердием, пронзительно подсвистывая, дирижируя свободной рукою и бросая по сторонам и к небу приятные взгляды. За ним быстро таким же танцующим шагом идут музыканты и развеселившиеся бедняки. Проходя мимо Давида, Анатэма изгибает голову в его сторону и как бы к нему обращает весь свист свой, музыку и веселье. И так же изогнув шеи по направлению к Давиду, проходят музыканты и народ. И с шутливой укоризною, улыбаясь, Давид покачивает головою и расправляет свою седую, огромную бороду. Процессия скрывается.
 
       Сура (растроганная). Какая красивая музыка! Как хорошо! Как торжественно! Давид, Давид, неужели все это – для тебя?
       Давид.Для нас, Сура.
       Сура.Ну, что я! Я только умею любить своих детей. А ты, а ты… (С некоторым страхом.)Вы – не простой человек, Давид!
       Давид (улыбаясь). Так, так. Ну кто же я, – губернатор или даже генерал?
       Сура.Не шутите, Давид. Вы – не простой человек!
 
      Странник, который все время оставался здесь и видел торжественную процессию, теперь прислушивается к словам Суры и утвердительно кивает головою. Появляется веселый, несколько запыхавшийся Анатэма.
 
       Анатэма.Ну как. Давид? По-моему, очень недурно. Прошли очень хорошо – я даже не ожидал! Только эта дурацкая труба!.. (Танцующим шагом, насвистывая, снова проходит перед Давидом, как бы восстановляя в его памяти происшедшее. Хохочет.)
       Давид (благосклонно). Да, Нуллюс. Музыка была очень хорошая. Я еще никогда не слыхал такой. Благодарю тебя, Нуллюс, – своею шуткою ты доставил большое удовольствие народу.
       Анатэма (к страннику). А тебе понравилось, старик?
       Странник.Понравилось. Ничего себе. Но то ли еще будет, когда все народы земли склонятся у ног Давида Лейзера.
       Давид (изумленно). Что он говорит, Нуллюс?
       Анатэма.Ах, Давид! Это даже трогательно: люди влюблены в вас, как невеста в жениха. Этот удивительный человек, пришедший за тысячу верст…
       Странник.Больше.
       Анатэма.Спрашивал меня: не творит ли Давид Лейзер чудес? Ну, – а я засмеялся, я засмеялся.
       Хессин.И меня он спрашивал о том же, но мне не было смешно: длинно ухо ожидающего – ему поют и камни.
       Странник.Только шаг короток у слепого, а мысли у него долги. (Отходит и в дальнейшем, как тень, следит за Давидом.)
 
      Уже близко к закату солнце и обнимает землю тенями. Великой тишиной прощания исполнен воздух, и сонно ложится пыль – розовая, теплая, познавшая солнце. Завтра, серую, поднимут ее тяжелые колеса, немые, таинственные шаги шествующих призрачно явятся и исчезнут, и развеет ее ветер н унесет вода, – сегодня она лучится, расцветает пышно, покоится в мире и красоте розовая, теплая, познавшая солнце.
      Абрам Хессин прощается с Давидом и уходит. Торговцы собирают товар, готовятся закрывать лавки. Тишина и покой.
 
       Анатэма (отдуваясь). Фу, наконец-то! Ну и поработали мы с вами, Давид, – одна эта труба (закрывает уши)чего стоит. (Откровенно.)Мое несчастье, Давид, – это ужасно тонкий, невыносимо тонкий слух, почти, да, почти как у собаки. Стоит мне услышать…
 
       Давид.Я очень устал, Нуллюс, и хочу отдохнуть. И мне бы не хотелось сегодня видеть людей, и вы не обидитесь, мой старый друг…
       Анатэма.Я понимаю. Я только провожу вас.
       Давид.Идем же, Сура, – вдвоем с тобою в покое и радости хочу я провести остаток этого великого дня.
       Сура.Вы не простой человек, Давид. Как вы догадались о том, чего я хочу?
 
      Уходят по направлению к столбам. Давид останавливается, смотрит назад и говорит, опираясь рукою на плечо Суры.
 
       Давид.Взгляни, Сура: вот место, где прошла наша жизнь, – как оно печально и бедно, Сура, бесприютностью пустыни дышит оно. Но не здесь ли, Сура, узнал я великую правду о судьбе человека? Я был нищ, одинок и близок к смерти, глупый, старый человек, у морских волн искавший ответа. Но вот пришли люди – и разве я одинок? Разве я нищ и близок к смерти? Послушайте меня, Нуллюс: смерти нет для человека. Какая смерть? Что такое смерть? Кто, печальный, выдумал это печальное слово-смерть? Может быть, она и есть, я не знаю – но я, Нуллюс… я бессмертен. (Как бы пораженный светлым ударом, сгибается, но руки поднимает вверх.)Ой, как страшно: я бессмертен! Где конец небу – я потерял его. Где конец человеку – я потерял его. Я – бессмертен. Ох, больно груди человека от бессмертия, и жжет его радость, как огонь. Где конец человеку – я бессмертен! Адэной! Адэной! Да славится во веки веков таинственное имя того, кто дает бессмертие человеку.
       Анатэма (торопливо). Имя! Имя! Ты знаешь его имя? Ты обманул меня.
       Давид (не слыша). Безграничной дали времен отдаю я дух человека: да живет он бессмертно в бессмертии огня, да живет он бессмертно в бессмертии света, который есть жизнь. И да остановится мрак перед жилищем бессмертного света. Я счастлив, я бессмертен – о боже!
       Анатэма (в исступлении). Это ложь! О, докуда же я буду слушать этого глупца. Север и юг, восток и запад, я зову вас! Скорее, сюда, на помощь к дьяволу! Четырьмя океанами слез хлыньте сюда н в пучине своей схороните человека! Сюда! Сюда!
 
      Никто не слышит воплей Анатэмы: ни Давид, весь озаренный восторгом бессмертия, ни Сура, ни другие люди, приковавшие свое внимание к его торжественно-светлому лику и воздетым к небу рукам. Одиноко мечется Анатэма, заклиная. Слышится крик, – н на дорогу со стороны города выбегает женщина, раскрашенная страшно, подобно тому, как язычники раскрашивают трупы умерших. Чьей-то злой рукой истерзаны ее одежды, ужасные в дешевой нарядности своей, и обезображено красивое лицо. Она кричит и плачет и зовет дико.
 
       Женщина.О боже! Да где же Давид, раздающий богатство? Два дня и две ночи, два дня и две ночи по всему городу я ищу его, и молчат дома, и люди смеются. О, скажите мне, добрые, – не видали ль Давида, не видали ль Давида, радующего людей? О, но не смотрите же на мою открытую грудь – это злой человек разорвал мне одежды и окровянил мое лицо. О, да не смотрите же на мою открытую грудь: она не знала счастья питать невинные уста.
 
       Странник.Давид здесь.
       Женщина (падая на колени). Давид здесь? О, сжальтесь надо мною, люди, и не обманывайте меня: я ослепла от обмана и от лжи оглохла я. Так ли я слышу, – Давид здесь?
       Бескрайний.Да вон он стоит. Но ты опоздала, он уже роздал богатство.
       Пурикес.Он уже роздал богатство.
       Женщина.Что же вы делаете со мной, люди! Два дня и две ночи искала я его и меня обманывали, и вот я пришла поздно. Тогда я умру на дороге – мне некуда больше идти. (Бьется в слезах на пыльной дороге.)
       Анатэма.Кажется, к тебе пришли, Давид.
       Давид (подходя). Что надо этой женщине?
       Женщина (не поднимая головы). Это ты, Давид, радующий людей?
       Странник.Да, это он.
       Давид.Да, это я.
       Женщина (не поднимая головы). Я не смею взглянуть на тебя. Ты должен быть, как солнце. (Нежно и доверчиво.)О, Давид, как я долго искала тебя…
      Меня все обманывали люди. Говорили, что ты уехал, что тебя нет совсем и не было никогда. Один мужчина сказал мне, что он Давид, и он показался мне добрым, и он поступил со мною, как грабитель.
       Давид.Встань.
       Женщина.О, дай мне отдохнуть у твоих ног. Как птица, перелетевшая море, – я избита дождем, я измучена бурями, я устала смертельно. (Плачет; доверчиво.)Теперь я спокойна, теперь я счастлива: я у ног Давида, радующего людей.
       Давид (нерешительно). Но ты опоздала, женщина. Я уже роздал все, что имел, и у меня нет ничего.
       Анатэма (развязно). Да! Все деньги розданы нами. Иди себе домой, женщина, – у нас нет ничего. Нам жаль тебя – но ты опоздала. Понимаешь – опоздала! Только сегодня утром мы отдали последнюю копейку.
       Давид.Не так жестоко, Нуллюс.
       Анатэма.Но ведь это же правда, Давид?
       Женщина (недоверчиво). Этого не может быть. (Поднимая глаза.)Это ты, Давид? Какой ты добрый. Это ты сказал, что я опоздала? Нет, это он – у него злое лицо. Давид, дай мне, пожалуйста, немного денег и спаси меня. Я устала смертельно. А вас зовут Сура? Вы жена его? О вас я также слыхала.
        (Подползает к ней и целует ей платье.)Заступитесь за меня, Сура.
       Сура (плача). Дай ей денег, Давид. Встань, милая, тут очень пыльно, а у тебя такие красивые черные волосы. Посиди тут, отдохни. Давид сейчас даст тебе денег. (Поднимает женщину и сажает подле себя на камень и прижимает к своей груди ее голову; ласкает.)
       Давид.Но что же мне делать? (Растерянно, вытирая красным платком лицо.)Но что же мне делать, Нуллюс? Ты такой умный человек, помоги мне.
       Анатэма (разводя руками). Ей-богу, не знаю. Вот запись – у нас нет ни копейки, и я честный адвокат, а не фальшивый монетчик, чтобы ежедневно доставлять вам наследство из Америки. (Насвистывает.)Мне нечего делать, и я гуляю по миру.
       Давид (возмущенно). Это жестоко, Нуллюс. Я не ожидал этого от вас. Но что же делать, что же делать?
 
      Анатэма пожимает плечами.
 
       Сура.Посиди здесь, милая, я сейчас. Давид, отойдите со мною в сторону – мне нужно сказать вам.
 
      Отходят и шепчутся.
 
       Анатэма.Вас сильно били, женщина? По-видимому, это был не очень ловкий человек, который вас бил, – он таки не выбил глаза, как хотел.
       Женщина (закрываясь волосами). Не смотрите на меня, люди.
       Сура.Нуллюс, подите-ка сюда.
       Анатэма (подходя). Здесь, госпожа Лейзер.
       Давид (тихо). Сколько у нас денег, Нуллюс, чтобы доехать до Иерусалима?
       Анатэма.Триста рублей.
       Давид.Отдайте их женщине. (Улыбаясь и плача.)Сура не хочет уезжать в Иерусалим. Она хочет торговать здесь до самой смерти. Какая глупая женщина, не правда ли, Нуллюс? (Сдержанно плачет.)
       Сура.Тебе очень больно, Давид? Ты так хотел поехать.
       Давид.Какая глупая женщина, Нуллюс. Она не понимает, что я тоже хочу торговать. (Плачет.)
       Анатэма (растроганно). Вы – не простой человек, Давид!
       Давид.Это была моя мечта, Нуллюс, умереть в святом городе и приобщить свой прах к праху праведников, там погребенных. Но (улыбаясь)разве не везде добра земля к мертвецам своим? Отдайте деньги бедной женщине. Мне стало весело. Ну так как же, Сура? Нужно открывать лавочку и поучиться у Сонки, как делать хорошую содовую воду.
       Анатэма (торжественно). Женщина! Давид, радующий людей, дает тебе деньги и счастье.
       Бескрайний ( Сонке ). Я же говорил тебе, что еще не все деньги розданы.
      У него миллионы.
       Странник (прислушиваясь). Так, так. Разве может Давид отдать все? Он только начал отдавать.
 
      Женщина благодарит Давида и Суру; видно, как растроганный Давид кладет руки на голову коленопреклоненной женщины, как бы благословляя ее. За спиною его, со стороны поля, показывается на дороге что-то серое, запыленное, медленно и тяжело ползущее. В молчании подвигается оно, и трудно поверить, что это люди – так сравняла их серая придорожная пыль, так побратала их нужда и страдание. Что-то тревожное есть в их глухом, непреклонном движении – и беспокойно приглядываются люди с этой стороны.
 
       Бескрайний.Кто это идет по дороге?
       Сонка.Что-то серое ползет по дороге! Если это люди, то они не похожи на людей!
       Пурикес.Ой, мне страшно за Давида! Он стоит к ним спиною и не видит.
      А они идут, как слепые.
       Сонка.Они сейчас сомкнут его. Давид, Давид, оглянитесь.
       Анатэма.Поздно, Сонка! Давид вас не услышит.
       Пурикес.Но кто это? Я боюсь их.
       Странник.Это – наши! Это слепые с нашей стороны пришли за зрением к Давиду! (Громко.)Стойте, стойте, вы пришли! Давид среди вас!
 
      Слепые, уже почти смявшие испуганного Давида, который тщетно пытается противостоять наплывающей волне, останавливаются и ищут безгласно.
      Бессильно тянутся серыми руками, нащупывая мертвое пространство; некоторые уже отыскали Давида и быстро обегают его чуткими пальцами – и голосами, подобными стону листвы под осенним ветром, еле колеблют застывший воздух.
      Быстро наступившие сумерки скрадывают очертания предметов и съедают краски; и видно что-то безлицее, шевелящееся смутно, тоскующее тихо.
 
       Слепые.Где Давид?
      – Помогите найти Давида.
      – Где Давид, радующий людей?
      – Он здесь. Я уже чувствую его пальцами моими.
      – Это ты, Давид?
      – Где Давид?
      – Где Давид?
      – Это ты, Давид?
 
      Испуганные голоса из тьмы.
 
       Давид.Это я, Давид Лейзер. Что вам надо от меня?
       Сура (плача). Давид, Давид, где ты? Я не вижу тебя.
       Слепые (смыкаясь). Вот Давид.
      – Это ты, Давид?
      – Давид.
      – Давид.
 
       Занавес

Пятая картина