Давид Лейзер живет богато. По настоянию жены и детей он нанял богатую виллу на берегу моря, завел многочисленную прислугу, лошадей и экипажи.
       Анатэма, под тем предлогом, что его утомила адвокатская практика, устроился у Давида личным секретарем. К Розе ходят учителя и учительницы, дают ей уроки языков и хорошего тона, к Науму же, который окончательно разболелся и уже близок к смерти, ходит, по его желанию, только один учитель танцев.
       Деньги из Америки еще не получены, но Давиду Лейзеру, миллионеру, открыт широкий кредит – впрочем, больше на вещи и товар, чем на наличные деньги, которых несколько не хватает.
       Сцена представляет собою богатую залу, отделанную белым мрамором, с огромными итальянскими окнами и выходом на веранду. Полдень. За раскрытыми окнами видны полутропические растения, и глубоко синеет море; в одно из окон открывается вид на город. У стола сидит Давид Лейзер, очень мрачный.
       Несколько поодаль на диване расположилась Сура, одета богато, но безвкусно, и смотрит, как Наум учится танцевать. Наум очень бледен, кашляет и почти шатается от слабости, особенно если, по правилам танца, ему приходится стоять на одной ноге, но учится настойчиво; одет весьма элегантно, только необычайно пестрый жилет ярких цветов да такой же галстук несколько портят впечатление. Вокруг Наума вертится, балансируя, приседая, учитель танцев со скрипкою и смычком в руках, – человек изящества и легкости необыкновенных; белый жилет, лакированные туфли, смокинг. И на все это, с видом печальным и укоризненным, смотрит Анатэма, стоящий у входа.
 
       Учитель.Раз-два-три, раз-два-три!
       Сура.Смотри, Давид, смотри, как удается нашему Науму танец. Я бы ни за что не сумела так прыгать – бедный мальчик!
       Давид.Я вижу.
       Учитель.Мосье Наум очень талантлив. Прошу вас… раз-два-три, раз-два-три! Позвольте, позвольте, немножко не так! Па нужно делать отчетливей, изящно округляя жест правой ногой. Вот так – вот так.
        (Показывает.)Танцы, мадам Лейзер, совсем как математика, тут нужен циркуль!
       Сура.Ты слышишь, Давид?
       Давид.Слышу.
       Учитель.Прошу вас, мосье Наум. Раз-два-три, раз-два-три! (Играет на скрипке.)
       Наум (задыхаясь.)Раз-два-три! Раз-два-три! (Кружится и вдруг почти падает. Останавливается с лицом измученным и бескровным и смотрит омертвело – его душит кашель. Откашлявшись, продолжает.)Раз-два-три!
       Учитель.Так, так, мосье Наум. Больше изящества, больше изящества, умоляю вас! Раз-два-три! (Играет.)
 
      Анатэма осторожно подходит к Суре и говорит, сдерживая голос, но настолько громко, чтобы его слышал Давид.
 
       Анатэма.Не кажется ли вам, госпожа Лейзер, что Наум несколько утомлен? Этот учитель танцев не знает жалости.
       Давид (оборачиваясь). Да, довольно. Ты, Сура, готова замучить юношу.
       Сура (растерянно). Да при чем же я тут, Давид, разве я не вижу, что он устал, – но он сам хочет танцевать. Наум, Наум!
       Давид.Довольно, Наум. Отдохни.
       Наум (задыхаясь). Я хочу танцевать. (Останавливается и истерически топает ногою.)Почему мне не позволяют танцевать? – или все хотят, чтобы я скорее умер?
       Сура.Ты еще поживешь, Наум, ты еще поживешь.
       Наум (почти плача). Почему мне не позволяют танцевать? Я хочу танцевать. Я довольно добывал кредит, я хочу веселиться. Разве я старик, чтобы лежать на постели и кашлять. Кашлять, кашлять! (Кашляет и плачет одновременно.)
 
      Анатэма что-то шепчет учителю танцев, и тот, изящно подняв плечи в знак соболезнования, утвердительно кивает головой и собирается уходить.
 
       Учитель.До завтра, мосье Наум. Я боюсь, что наш урок несколько затянулся.
       Наум.Завтра… непременно приходите! Вы слышите? Я хочу танцевать.
 
      Учитель уходит, раскланиваясь. Наум молодцеватой походкой идет за ним.
 
       Наум.Завтра же непременно, вы слышите? Непременно!
 
      Уходят.
 
       Анатэма.О чем вы задумались, Давид? Позвольте мне быть не только вашим личным секретарем, – хотя я горжусь этой честью, – но и вашим другом. С тех пор, как получены деньги, вас угнетает темная печаль, и мне больно глядеть на вас.
       Давид.Чему же мне радоваться, Нуллюс?
       Сура.А Роза? Не греши перед богом, Давид, – не на ее ли красоте и молодости отдыхают наши глаза? Прежде даже тихая луна не смела взглянуть на нее, звезда звезде не смела о ней шепнуть, – а теперь она едет в коляске, и все смотрят на нее, и всадники скачут за нею. Вы подумайте, Нуллюс, – всадники скачут за нею.
       Давид.А Наум?
       Сура.Так что же Наум? Он давно болен, ты знаешь это, и смерть на мягкой постели не хуже, чем смерть на мостовой. А может быть, он еще поживет, он еще поживет. (Плачет.)Давид, там во дворе тебя ожидают Абрам Хессин и девочка от Сонки.
       Давид (угрюмо). Что им надо, денег? Дай им, Сура, несколько грошей и отпусти их.
       Сура.В конце концов они вытянут у нас все деньги, Нуллюс. Я уже второй раз даю Хессину. Он как песок, и сколько в него ни лить воды, он всегда будет сух и жаден.
       Давид.Пустяки, денег у нас слишком много.
       Сура.Но мне тяжело смотреть на людей, Нуллюс. С тех пор, как вы принесли нам это богатство…
       Анатэма.Которое вы заслужили вашими страданиями, Лейзер.
       Давид.С тех пор люди так нехорошо изменились. Вы любите, когда вам кланяются слишком низко, Нуллюс? А я не люблю – люди не собаки, чтобы ползать на брюхе. А вы любите, Нуллюс, когда люди вам говорят, что вы самый мудрый, самый великодушный, самый лучший из живущих – в то время, как вы обыкновенный старый еврей, каких много. Я не люблю, Нуллюс: для сынов бога правды и милости непристойно говорить ложь, даже умирая от жестокостей правды.
       Анатэма (задумчиво). Богатство-страшная сила, Лейзер. Никто не спрашивает вас о том, откуда у вас деньги: они видят могущество ваше и поклоняются ему.
       Давид.Могущество? А Наум? А я сам, Нуллюс? – Могу ли я за все деньги купить хоть один день здоровья и жизни?
       Анатэма.Вы выглядите значительно свежее.
       Давид (усмехаясь мрачно). Да? Не взять ли и мне учителя танцев, – посоветуйте, Нуллюс.
       Сура.Не забывай же Розу, отец. Разве скрывать красоту лица – не великий грех перед господом? На радость и услаждение взорам дается она, в красоте лица являет красоту свою сам бог, и не на бога ли ежедневно поднимали мы руку, когда углем и сажею пятнали лицо нашей Розы, страшилищем и тоскою для взоров делали ее.
       Давид.Красота вянет. Все умирает, Сура.
       Сура.Но и лилия вянет, и умирает нарцисс, осыпаются лепестки желтой розы, – захочешь ли ты, Давид, потоптать все цветы и желтую розу осквернить хулою? Не сомневайся, Давид: справедливый бог дал тебе богатство – и ты, который был в несчастии так тверд, что ни разу не похулил бога, станешь ли слаб в счастии?
       Анатэма.Совершенно справедливо, госпожа Лейзер. У Розы уже столько женихов, что ей стоит только выбирать.
       Давид (вставая, гневно). Я не отдам им Розу!
       Сура.Ну что ты, Давид.
       Давид.Я не отдам им Розу! Собаки, которые хотят лакать из золотого блюда, – я выгоню собак!
 
      Входит Роза. Одета она богато, но просто и без излишеств; немного бледна она, утомлена слегка, но очень красива – кажется, что от нее тянутся лунные тени и лучи. И говорить и двигаться она старается красиво, внимательно следит за собою, но минутами срывается – становится груба, криклива. И мучится этим. Розу сопровождают двое господ в костюмах для верховой езды. Тот из них, что постарше, очень бледен и хмурится мрачно и злобно. И, прижимаясь к Розе, точно ища защиты у ее молодости, силы и красоты, слабо плетется Наум.
 
        (Довольно громко.)Сура – женихи!
 
       Сура (машет рукой). Ах, да замолчи же, Давид.
       Роза (небрежно целуя мать). Как я устала, мама. Здравствуй, отец.
       Сура.Береги себя. Розочка: нельзя заниматься так много. (К господину, который постарше.)Хоть вы скажите ей, что нельзя так много работать – зачем ей теперь работа?
       Молодой господин (тихо). На вашу дочь нужно молиться, госпожа Лейзер.
      Скоро ей воздвигнут храм.
       Господин постарше (усмехаясь). А при храме-кладбище. При храмах, госпожа Лейзер, всегда существуют кладбища.
       Роза.До свидания. Я устала. Если вы свободны, то приезжайте завтра утром, – может быть, я опять поеду с вами.
       Господин постарше (пожимая плечами). Свободны? О, да, конечно, мы вполне свободны. (Резко.)До свидания!
       Второй ( со вздохом). До свидания!
 
      Уходят.
 
       Сура (беспокойно). Розочка, ты, кажется, его обидела. Зачем ты так?
       Роза.Ничего, мама.
       Анатэма (Давиду). Ну, это еще не женихи, Давид!
 
      Давид хмуро смеется. Анатэма же, не выдержав характера, подлетает к Розе и предлагает ей руку. Ведет ее в полуплясе, весело насвистывая тот же мотив, что и шарманка.
 
      Ах, Роза, если бы не мои годы (насвистывает)и не болезни (насвистывает), я был бы первым претендентом на вашу руку.
 
       Роза (смеясь, надменно). Лучше болезни, чем смерть.
       Давид.А вы очень веселый человек, Нуллюс.
       Анатэма (насвистывая). Отсутствие богатства и спокойная совесть, Давид, спокойная совесть. Мне нечего делать, и я гуляю под ручку. Так вы говорите – смерть, Роза?
       Роза.Попробуйте.
       Анатэма (останавливаясь). А вы и в самом деле красивы. Роза!
        (Задумчиво.)А что если… если… но нет: долг выше всего. Послушайте меня, Роза: не отдавайте себя меньше, чем князю, хотя бы и князю тьмы!
       Наум.Розочка, зачем же ты отошла от меня? Мне холодно, когда ты не держишь меня за руку. Держи меня за руку, Розочка.
       Роза (колеблясь). Но я должна переодеться, Наум.
       Наум.Я провожу тебя до спальни. Ты знаешь, сегодня я опять танцевал, и очень хорошо, знаешь ли? Я теперь уже не так задыхаюсь. (С чувством обожания и легкой зависти.)Какая ты красавица, Розочка!
       Сура.Подожди, Розочка, я сама расчешу тебе волосы. Ты позволишь?
       Роза.Вы плохо делаете это, мама; вы больше целуете, чем расчесываете, – волосы путаются от поцелуев.
       Давид.Ты отвечаешь матери, Роза.
       Роза (останавливаясь). За что ты ненавидишь мою красоту, отец?
       Давид.Прежде я любил твою красоту, Роза.
       Сура (возмущенно). Ну что ты говоришь, Давид!
       Давид.Да, Сура. Я люблю жемчуг, пока он на дне моря; когда же его вынимают, он становится кровью, – и тогда я не люблю жемчуга, Сура.
       Роза.За что ты ненавидишь мою красоту, отец? Ты знаешь ли, что сделала бы другая девушка на моем месте: она сошла бы с ума и завертелась бы по земле, как собака, которая проглотила булавку. А что делаю я? Я учусь, отец. Дни и ночи я учусь, отец. (В сильном волнении.)Ведь я не умею ничего. Я не умею говорить, я даже ходить не умею – ведь я горблюсь, я горблюсь при ходьбе!
       Сура.Это неправда, Роза.
       Роза (волнуясь). Вот я забылась немного – и я уже кричу, каркаю хрипло, как простуженная ворона. Я хочу быть красивой, я должна быть красивой, – я только за этим и родилась. Ты смеешься? Напрасно. Ты знаешь ли, что твоя дочь будет герцогиней – принцессой? К моей короне я хочу добавить и скипетр.
       Анатэма.Ого!
 
      Те трое уходят. Давид, выждав их уход, гневно вскакивает с места и быстро ходит по комнате.
 
       Давид.Какая комедия! Какая комедия, Нуллюс! Вчера она просила у неба селедку, а сегодня ей мало короны. Завтра же она отнимет престол у сатаны и сядет на него, Нуллюс, и будет сидеть крепко! Какая комедия!
 
      Анатэма уже изменил свой вид: он строг и мрачен.
 
       Анатэма.Нет, это трагедия, Давид Лейзер.
       Давид.Комедия, Нуллюс, комедия – разве ты не слышишь во всем этом смеха сатаны? (Показывая рукой на дверь.)Ты видел труп, который танцует, – каждое утро я вижу его.
       Анатэма.Разве Наум так опасен?
       Давид.Опасен? Три доктора, три важных господина, Нуллюс, смотрели его вчера и сказали мне тихонько, что через месяц Наум умрет, что сейчас он уже труп больше, чем наполовину, – не сон ли это, Нуллюс? Не смех ли это сатаны?
       Анатэма.А что они сказали о вашем здоровье, Давид?
       Давид.Я не стал их спрашивать. Я не хочу, чтобы мне сказали: вы можете также прыгать под музыку, Давид. Как вам это нравится, Нуллюс: два трупа, танцующих в белой мраморной комнате? (Смеется мрачно и зло.)
       Анатэма.Вы меня пугаете, мой друг. Что делается в вашей душе?
       Давид.Не касайтесь моей души, Нуллюс, – в ней ужас. (Хватается руками за голову.)Ах, что же мне делать, что же мне делать? Я один во всем мире.
       Анатэма.Что с вами, Давид? Успокойтесь…
       Давид (останавливаясь перед Анатэмой с ужасом). Смерть, Нуллюс, смерть! Вы принесли нам смерть. Не был ли я безгласен перед смертью? Не ждал ли я ее, как друга? Но вот вы принесли богатство – и я хочу танцевать.
      Я хочу танцевать, а смерть хватает меня за сердце; я хочу есть, ибо в самые кости мои вошел голод, – а старый желудок извергает пищу обратно; я хочу смеяться, – а лицо мое плачет, а глаза мои слезятся, а душа моя воет от смертельного страха. В костях моих голод, и уже в крови моей яд – нет мне спасения: постигла смерть! (Тоскует.)
       Анатэма (многозначительно). Вас ждут бедные, Давид.
       Давид.Ну так что же?
       Анатэма.Вас ждут бедные, Давид.
       Давид.Бедные всегда ждут.
       Анатэма (строго). Теперь я вижу, что ты действительно погиб, Давид.
      Тебя покинул бог.
 
      Давид останавливается и смотрит изумленно и гневно. Анатэма, надменно закинув голову, спокойно и строго выдерживает его взгляд. Молчание.
 
       Давид.Это мне вы говорите, Нуллюс?
       Анатэма.Да, это вам я говорю, Давид Лейзер. Будьте осторожны, Давид Лейзер, – вы во власти сатаны.
       Давид (пугаясь). Мой друг Нуллюс, вы пугаете меня; чем заслужил я ваш гнев и эти жестокие и страшные слова? Вы всегда так хорошо относились ко мне и к моим детям… Ваши волосы так же седы, как и мои, в чертах ваших я давно уже заметил скрытую муку и… я уважаю вас, Нуллюс! Зачем же вы молчите? Какой-то страшный огонь горит в ваших глазах, – кто вы, Нуллюс? Но вы молчите… Нет, нет, не опускайте глаз, мне еще страшней, когда опущены они: тогда на вашем челе проступают огненные письмена какой-то смутной, какой-то страшной – смертельной правды!
       Анатэма (нежно). Давид!
       Давид (радостно). Ты заговорил, Нуллюс?
       Анатэма.Молчи и слушай меня. От безумия я верну тебя к разуму, от смерти – к жизни.
       Давид.Молчу и слушаю.
       Анатэма.Твое безумие в том, Давид Лейзер, что ты всю жизнь искал бога, а когда бог пришел к тебе – ты сказал: я тебя не знаю. Твоя смерть в том, Давид Лейзер, что, ослепленный несчастиями, как лошадь, которая в темноте вертит круг свой, ты не увидел людей и одинок остался среди них, со своею болезнью и богатством своим. Там во дворе тебя ждет жизнь, а ты, слепец, закрываешь перед нею двери. Танцуй, Давид, танцуй, – смерть подняла смычок и ждет тебя! Больше грации, Давид Лейзер, больше грации, ловчее закругляйте па!
       Давид.Что ты хочешь от меня?
       Анатэма.Верни богу, что дал тебе бог.
       Давид (мрачно). А разве что-нибудь дал мне бог?
       Анатэма.Каждый рубль в твоем кармане – это нож, который ты вонзаешь в сердце голодного. Раздай имение нищим, дай хлеб голодным – и ты победишь смерть.
       Давид.Корки хлеба не дали Давиду, когда он был голоден, – их ли сытостью насыщу свой голод, который в костях?
       Анатэма.В них будешь сыт.
       Давид.Верну ли здоровье и силу?
       Анатэма.В них будешь силен.
       Давид.Изгоню ли смерть, которая уже в крови жидкой, как вода, которая уже в венах и жилах моих, твердых, как высохшие канаты? Верну ли жизнь?
       Анатэма.Их жизнью умножишь твою жизнь. Сейчас у тебя одно сердце, Давид, – у тебя станут миллионы сердец.
       Давид.Но я умру.
       Анатэма.Нет, ты будешь бессмертен.
 
      Давид в ужасе отступает.
 
       Давид.Страшное слово произнесли твои уста. Кто ты, что смеешь обещать бессмертие, – не в руке ли бога и жизнь и смерть человека?
       Анатэма.Бог сказал: жизнью жизнь восстанови.
       Давид.Но люди злы и порочны, и голодный ближе к богу, чем сытый.
       Анатэма.Вспомни Ханну и Вениамина…
       Давид.Молчи!
       Анатэма.Вспомни Рафаила и маленького Мойше…
       Давид (в тоске). Молчи, молчи!
       Анатэма.Вспомни своих маленьких птичек, умерших на холодных ветвях зимы…
 
      Давид горько плачет.
 
      Когда звенит жаворонок в голубом небе, скажешь ли ты ему: молчи, маленькая птица, – богу не нужна твоя песнь? И не дашь ли ты ему зерна, когда он голоден? И не укроешь ли на груди от мороза, чтобы тепло ему было и мог бы он сохранить свой голос до весны? Кто же ты, несчастный, не жалеющий птиц и детей отдающий ненастью? Вспомни, как умирал твой маленький Мойше. Вспомни, Давид, и скажи: люди порочны и злы и недостойны милости моей.