Берегите солнце
ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Андреев Александр / Берегите солнце - Чтение
(стр. 8)
Автор:
|
Андреев Александр |
Жанр:
|
Биографии и мемуары |
-
Читать книгу полностью
(558 Кб)
- Скачать в формате fb2
(231 Кб)
- Скачать в формате doc
(239 Кб)
- Скачать в формате txt
(228 Кб)
- Скачать в формате html
(232 Кб)
- Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19
|
|
- Надо, Прокофий, - сказал я, садясь напротив него. Прокофий гулко вздохнул. - Подумать только: Москва, наша Москва, столица всего мирового пролетариата, на осадном положении. Даже не верится. В столовой появилась Нина. Чертыханов поспешно вскочил, опрокидывая стул, сказал тихо: - Позвольте вас поздравить с законным браком. - Спасибо, Прокофий. - Нина поцеловала его. - Вам спасибо. За такой поцелуй можно идти на смерть, как по нотам! Позвольте выпить за ваше здоровье! - Выпив рюмку, он звучно чмокнул донышко. - Вот теперь хватит. В самый раз. Теперь, товарищ капитан, приказы исполнять намного будет способнее. Некоторое время мы молчали. Минута расставания подступила вплотную, к самому горлу. Мне страшно было смотреть Нине в глаза. Смятение мое выдавала рука, лежавшая на столе: пальцы непроизвольно выбивали дробь. Нина прикрыла их своей узенькой рукой. - Не надо, - сказала она тихо и встала; выйдя в кабинет, позвала Чертыханова. Они о чем-то пошептались там, должно быть, она просила Прокофия о том, чтобы он за мной "присматривал". Я слышал, как Чертыханов пробасил: - Будьте уверены... Они вышли. Нина была немного озабоченная и строгая. У Прокофия был беспечный вид подвыпившего человека. - Я сейчас пойду по своим делам, а затем приду к вам в батальон, сказала Нина. - Но ты можешь нас не застать. - Застану, - уверенно ответила она. - Я только уберу немного со стола. - Подожди. - Я усадил ее рядом с собой. И замолчал, подыскивая нужные слова. Чтобы не стеснять нас своим присутствием, Чертыханов, взяв стопку тарелок, ушел на кухню. - Как бы тебе объяснить, Нина, - проговорил я. - Ты теперь не свободна принимать решения самостоятельно. Пойми меня правильно... Ты теперь не одна... Ты обязана думать о нем, который у нас будет... Ты обязана его оберегать... И понимаешь... - Я запнулся, и она, не раздумывая, подсказала: - Тебе бы не хотелось, чтобы я вернулась опять туда, в леса? - Да, - сознался я. - И здесь для тебя хватит работы... Нина нахмурила брови, отняла у меня руку и положила ее на горло. - Хорошо, Дима, я подумаю. Я скажу тебе о своем решении, когда приду к тебе в батальон. - Ты только не думай, пожалуйста, что я чего-то испугался или еще там что... - Нет, нет, - поспешно отозвалась Нина. - Я ничего такого не думаю. 22 Браслетов неожиданно и по-дружески обнял меня. - А ведь сдружились мы с тобой, Ракитин! - воскликнул он, впервые переходя на "ты". - Я схожусь с людьми медленно и нелегко - сомнения грызут душу: все думается, что человек не такой, каким хочет казаться, что внутри он совсем иной... А ты такой, какой есть, без хитрой подоплеки. И знаешь, чем ты меня сразил: у тебя тоже есть жена, но ты ни слова о ней не сказал. А я распинался перед тобой - противно вспоминать... Я прервал его: - Не надо об этом, Николай Николаевич. Мы друг друга поняли? - Вполне. - Вот и хорошо. Главное - понять друг друга и поверить. Браслетов становился все более уверенным в своих поступках и все более чувствовал себя хозяином в батальоне. Красивое, нежных девичьих линий лицо его немного огрубело, на нем заметно проступали - как бы вновь прорезывались - волевые черты, которые безошибочно формируются опасностью. - Прощание с Москвой не страшит, - как бы вслух подумал он, пошевелив круто изогнутой бровью. - Беспокоит другое: не вернуться бы нам в нее, пятясь задом. Я рассмеялся: - Откуда такие мрачные мысли, Николай Николаевич! Загадывать, что с нами будет впереди, занятие бесполезное. Уверен в одном: придется тяжело. До невозможности. А если случится полегче, то это будет для нас вроде приятного сюрприза. Браслетов тоже рассмеялся, беспечно и как будто с облегчением. - Ты прав. Привык я к тебе, честное слово! Как будто знаю тебя давно-давно... - И я привык к тебе, - сказал я. - За первые наши беседы - они были резковаты большей частью по моей вине - приношу извинения. Совершенно искренне... Браслетов отступил от меня на несколько шагов, точно испугавшись чего-то. - Нет, нет, - запротестовал он. - Даже вспоминать об этом не надо. - Согласен. Не будем вспоминать. Садись, обсудим положение. Необходима особая бдительность на марше: не привести бы к фронту вместо батальона роту. - Нам опасаться нечего. Бойцы один к одному, - возразил Браслетов. Но замечание мое вселило в него невольное беспокойство. Он встал. - Пойду соберу своих ребят, проведу с ними беседу... - Потом ты можешь навестить жену и дочку, - сказал я. Комиссар вдруг заволновался, хотя всячески старался скрыть это волнение. - Если не возражаешь, я схожу на часок. Извини меня... Когда комиссар ушел, я позвонил Нине. Никто не отозвался. На душе было неспокойно, сердце болело, я просто чувствовал это физически. За стеклянной перегородкой появился лейтенант Тропинин, сдержанный, подчеркнуто аккуратный, с четкими движениями. - Машин на ходу оказалось три, - доложил он. - Остальные не пригодны. Бензин слили в эти три полуторки. Но шоферов только два. - Ладно, что-нибудь придумаем, - сказал я. - Спросите, нет ли среди наших бойцов водителей. Продовольствия хватит на сколько суток? - Думаю, суток на двое. С натяжкой, - ответил Тропинин. - Какое направление возьмем, чтобы разработать маршрут движения? - Подольск, Серпухов, возможно, Тула. - На какой час назначите выступление? - На шесть часов завтра, - сказал я. - Соберите командиров взводов. Тропинин привел лейтенанта Кащанова, лейтенанта Самерханова и младшего лейтенанта Олеховского. Они молча сели на диван, ожидая, что я им скажу. - Ну, друзья, не надоело еще сидеть здесь? - спросил я. - Душа на фронт, к месту сражений, не просится? Командиры заулыбались. - На фронте холодно, товарищ капитан, сыро, - отозвался Кащанов. - А здесь тихо, тепло и сытно. Всю жизнь бы так провоевал... - Да и весело, - сказал лейтенант Самерханов, коренастый, широкогрудый парень с черными сросшимися бровями, нависающими над глазами узкого и длинного разреза; он привлекал меня диковатым нравом с мгновенными вспышками радости или гнева. - В каком смысле весело? - спросил я его. - Людей интересных задерживали... Биографии интересные... - Он главным образом девушек задерживал, - пояснил младший лейтенант Олеховский. - Или они его задерживали - не поймешь. С одной всю ночь на крыше продежурил, зажигательные бомбы тушил. Самерханов подпрыгнул от внезапного возмущения: - Зачем смеешься? Разве это плохо - зажигалки тушить? - Сядь, тебя разыгрывают, - спокойно сказал Тропинин. - Тушил так тушил. Это похвально. - А зачем так говорить? Зачем меня разыгрывать? Разве это честно? - Успокойся, - сказал я. - Все уже позади. Прощайтесь с Москвой, с девушками, которые вас задерживали. Готовьтесь к долгой дороге, она будет нелегкой - сто с лишним километров... На транспорт не надейтесь. Обратите внимание на обувь, чтоб ни один из бойцов не стер ноги в пути. Не упускайте мелочей, которые могут превратиться в крупное бедствие. - Будет исполнено, товарищ капитан, - сказал лейтенант Кащанов, всегда неторопливый и обстоятельный. - Бойцы знают, что им предстоит большой поход. Отпустив командиров, я позвал за перегородку Петю Куделина. - Я сейчас уйду, - сказал я ему. - Хочу попрощаться с матерью. Ты останешься здесь. Сиди у телефона. Если позвонит моя жена, скажи, чтоб ехала на Таганскую площадь. Я буду там. Если позвонят от майора Самарина, то позовешь лейтенанта Тропинина. Он здесь. Понял? - Так точно, понял. - Куделин тут же сел за стол и пододвинул к себе телефонный аппарат. Москва опустела. Точно ураган, ворвавшись в город, пронесся по улицам, по площадям и, наигравшись вдоволь, умчался, оставив на мостовых клочья газет, кучи мусора, россыпь расколотых стекол, осколки от зенитных снарядов. Лишь баррикады из мешков с песком, бетонные надолбы и стальные противотанковые ежи на городских оборонительных поясах - Садовом и Бульварном - держались прочно и, казалось, навсегда. На этих укреплениях предстояли последние бои за столицу... Я шагал по знакомым, исхоженным мной улицам осажденной Москвы и с прощальной печалью оглядывался вокруг. Чертыханов, шагая сзади меня, не тревожил вопросами - он понимал мое состояние. Дома я застал мать в слезах. - Наказал же меня бог непутевой девкой! - прокричала она, когда я вошел. - Что она делает, Митя!.. Скажи ты ей. - А что, мама? - На войну уходит, - сказала она, кивая на перегородку, за которой находилась Тоня. - Зачем мне жить, если вас не станет рядом? Ты уйдешь, она уйдет - что мне делать на свете? Мать показалась мне маленькой, беспомощной, поникшей от горя. Выступающие лопатки вздрагивали, по морщинкам на щеках ползли слезы. Я вытирал их платком, а они все текли и текли... - Не надо, мама, - проговорил я. - Никуда она не пойдет. Из другой комнаты вышла Тоня, одетая в черный костюм, высокая, стройная и сильная, огромные зеленые глаза в тяжелых веках смотрели озабоченно, точно она решала глубокую жизненную задачу, но еще не решила окончательно. - Почему ты считаешь, что я не пойду? - спросила она. - Пойду. Я была в военкомате; меня могут направить в школу военных летчиков. Мать резко обернулась к ней, взмахнула маленькими кулачками. - Без тебя там не обойдутся! Летчица. Не согласная я! Я улыбнулся: мать не умела ругать нас, никогда не ругала, не могла настоять на своем, и сейчас она, наскакивая на Тоню, выглядела немного смешной, забавной и жалкой. - Не согласная - и все тут! И ты должна мне подчиниться. Я мать! Я не велю! - Перестань, мама, - спокойно сказала Тоня, отстраняя ее от себя. Чего раскричалась? Если я решусь, то никакие твои слезы не помогут. Перестань плакать. Перестань сейчас же. Сын уходит - ты его не останавливаешь? Мать сказала строго, почти торжественно: - Он сын. Разве я могу его удерживать? Мне не дано таких прав. Если матери будут удерживать своих сыновей, - кто на защиту нашу встанет? Ты, может? Такие, как ты?! Я тебя не пущу, Антонина, так и знай. Мать для устрашения шаркнула ногой в подшитом валенке. Тоня упрямо повторила: - Решусь - слезы твои и угрозы не помогут. Мать снова шаркнула подшитым валенком. - Ну и ступай! - крикнула она. - Хоть сейчас. И знай: нет у тебя матери, а я буду знать, что дочери у меня нет. Нету! Отказываюсь от тебя. Тоня взглянула на нее громадными зелеными глазами, печально усмехнулась: - Чего наговорила - и сама не знаешь. Отказываюсь... Умрешь ведь, если откажешься, старенькая... - Она попыталась обнять ее, но мать отстранилась, отмахиваясь: - И умру. Лучше умереть, чем жить одной... - Я тебе умру! - пригрозила сестра, сдавливая ее в объятиях. - Пусти! - крикнула мать. - Пусти, говорю... Ох, косточки мои! простонала она, сдаваясь. Через минуту мы сидели втроем на диване; Чертыханов, чтобы не мешать нам, незаметно вышел на крылечко. Мать облегченно вздохнула и улыбнулась светло-светло, как солнце, ощутила возле себя тепло наших плеч, рук. - Никуда она от тебя не уйдет, мама, - сказал я. Тоня промолчала, и мать толкнула ее локтем: - Слышишь, что тебе приказывают? - Слышу, мама, - отозвалась сестра, замкнуто глядя в одну точку. Володя Тропинин ничего тебе не передавал для меня? - Нет. Мать встрепенулась. - Печку надо затопить, холодно что-то... И чаю согреть. - Своей суетливостью она старалась отдалить минуту расставания со мной... За окном зашумел дождь, глухо застучал в стекло, вызывая невольную дрожь. Тоня зябко повела плечами и пододвинулась ко мне. - Он не сказал, что придет сюда? - Кто? - Володя Тропинин. - Нет. - А ты не напомнил, что ему надо прийти сюда? Не пригласил? - Он тебе нужен? - Не знаю. Он очень несчастен. - С чего ты взяла? Он признавался в этом? - Он никогда не признается, - сказала Тоня. - Он не умеет жаловаться. Но я знаю, вижу: он носит в душе большое горе. Я вспомнил горькую усмешку Тропинина, его всегда печальные глаза и согласился: - Может быть... Мы долго сидели молча, изредка обмениваясь краткими замечаниями. Моя мысль всякую минуту возвращалась к Нине: где она, что делает, сможем ли мы повидаться перед отходом?.. Едва я успел подумать об этом, как форточка с шумом раскрылась, в комнату ворвались капли дождя - это, рывком распахнув дверь, вбежала Нина, необыкновенно оживленная, легкая, какая-то вся праздничная. Она поцеловала мать. - Здравствуйте, мама! Ах, я готова повторять слово "мама" тысячу раз: мама, мама, мама!.. С самого детства не произносила его... Здравствуй, сестричка!.. - И Тоню она поцеловала. - Здравствуй, мой муж, самый красивый, самый щедрый, самый мужественный! Я с изумлением следил за ней. Сзади нее, у двери, стоял и затаенно ухмылялся Прокофий Чертыханов. - Что ты на меня так глядишь? - спросила Нина. - Не узнаешь? Это я, твоя жена. Нина... Знаешь, где я сейчас была, с кем разговаривала? - Я пожал плечами. - С майором Самариным. - Зачем тебе это понадобилось? - В первую минуту я подумал о том, что она просила его не отправлять меня на фронт. - Он приказал тебе зачислить меня в твой батальон. - Ты с ума сошла! - Не хочу больше расставаться с тобой, - заявила Нина решительно. Никогда. - И не страшно тебе? - встревоженно спросила мать. - Нет, - сказала Нина. - Страшнее того, что было, не будет. - Я не возьму тебя, - сказал я. - И не рассчитывай. - Прикажут - возьмешь. - Где ты нашла майора Самарина? - Я позвонила ему, и он меня принял. - Кто тебе дал номер телефона? Чертыханов? - Я теперь только понял, о чем они говорили сегодня утром. - Ну не мерзавец ли ты, Чертыханов, после этого? Везде ты суешь свой нос! - Меня спросили - я ответил, - сказал Чертыханов. - Консультация. Я сел возле Нины. - Ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь? Как мне жить на фронте, как воевать, если жена рядом? Чтобы я все время дрожал за тебя?.. - Ты не будешь дрожать, - ответила Нина. - Мне здесь не легче, одной-то... Я все продумала. И о сыне не тревожься. До этого еще далеко... Через час явился Тропинин. Он снял с себя шинель, привычно расправил гимнастерку под ремнем, распрямился. - Извините, товарищ капитан, мне разрешил отлучиться комиссар Браслетов. Он вернулся. Я хочу вам доложить, что батальон к выступлению готов. - Садитесь, - сказал я, указывая на стул возле стола. Тропинин не проронил больше ни слова. Он безотрывно смотрел на Тоню, изредка застенчиво и грустно улыбаясь. Тоня, не сдержавшись, крикнула ему: - Что ты на меня смотришь? Уставится своими глазищами и молчит. О чем ты хочешь меня спросить - спрашивай. И что ты хочешь, чтобы я ответила? Она откинулась всем телом на спинку дивана и заявила глухо: - Останься живым, Володя. Вернись... Лейтенант Тропинин чуть привстал, волнение перехватило ему горло: - Это очень трудно, Тоня, но я постараюсь... Спасибо... - Он медленно опустился на стул и прикрыл глаза ладонью. Глава вторая 1 Теперь, когда наступили минуты душевного затишья, прожитые сутки показались нам изнурительно длинными. Это спокойствие было для нас коротким, но сладким отдыхом на крутой, каменистой и дальней дороге: тяжкая ноша сброшена к ногам, и ты, облегченно вздохнув и растянувшись на лужайке, можешь наблюдать, как по голубой пустыне неба бредут караваны белых облаков с округлыми боками. Больше всего на свете я люблю облака, тугие, высушенные ветрами до кипенной, скрипучей белизны облака в высоком небе, охваченном голубым пламенем. Они недвижно стоят, не заслоняя солнца, на далеком горизонте, подобные величавым утесам, или проплывают, выгнув крутую и могучую грудь, куда-то в бесконечность, одинокие, бесприютные и гордые... Я люблю наблюдать, как облака темнеют, наливаясь фиолетовой и немного тревожной, как бы волшебной влагой. Тогда они тяжелеют и под собственным грузом клонятся книзу, а радостные порывы ветра, омывая днища туч, проносятся по траве, по кронам деревьев, как предвестники недолгого и счастливого ливня. Если ливень опрокинулся далеко, то шума его не слышно, и оттуда, где прошел дождь, вдруг хлынет невидимой рекой свежесть, полная запахов цветов, трав и листьев, свежесть, похожая на душистое и прохладное вино... Облака в высоком летнем небе. Они вселяют в душу сознание величия. Они наводят на мысли о веках, о возникновении и исчезновении городов, народов. Они молчаливые свидетели небывалых сражений на земле. ...Мы сидели в нашем "аквариуме" на Бронной и нетерпеливо ждали приданную нам роту старшего лейтенанта Чигинцева: где ее искать в этом огромном городе, мы не знали. Лейтенант Тропинин, развернув на столе карту, вглядывался в нее, изредка отмечая что-то цветными, тонко отточенными карандашами: в его склоненной голове, в приподнятых углами плечах угадывались озабоченность и упрямство. За другим столом комиссар Браслетов, непривычно лихо сдвинув на затылок фуражку, торопливо исписывал в блокноте страницу, перечеркивал, шумно вырывал и, смяв в кулаке листок, отшвыривал в угол и опять начинал писать; щеки его пылали, дуги бровей то смыкались, то расходились; я знал, что он сочинял прощальное письмо; он без памяти любил жену и сейчас наверняка давал ей, более мужественной и стойкой, чем он сам, наставления, как жить, как вести себя... Я думал о предстоящем походе, о предстоящих испытаниях. Мысль о смерти за тревогой и хлопотами последних дней притупилась, будто ее и не было вовсе. Но сейчас она приобрела жгучую остроту и минутами доводила до отчаяния. Жалость к Нине пронизывала сердце насквозь: что с ней будет, если меня не станет на свете? И зачем я беру ее с собой? Не прибавит ли она к тем страшным опасностям, какие нас ждут, еще и страх за ее жизнь? Возможно, что так оно и будет... В то же время я понимал, что сейчас сломить ее волю и оставить здесь одну было бы невозможно и безжалостно. Чертыханов приглушенно, хриповатым баском поучал Куделина, как жить: - Ты, Петя, еще чудачок... Заладил одно: автомат, пулемет, танки... Самое главное оружие у бойца на войне - ложка. Без нее, родимой, солдат будто и не солдат - безоружен. Да... Петя давился от смеха: - Немец на тебя попрет в атаку, а ты его по лбу ложкой? - Нет, Петя, немца надо встречать пулей, гранатой, а то и штыком. Ничего этого под рукой нет - зубами грызи... Но ложка должна быть за голенищем правого сапога. Без нее ноги протянешь еще раньше, чем враг в атаку пойдет... Вот она у меня какая, деревянная, чтоб легче носить было, и глубоконькая: иной должен три раза черпать, а я один раз - и сыт, как по нотам... В это время сильно хлопнула входная дверь, затем кто-то спросил отрывисто: - Где тут капитан Ракитин? В окошечке перед нами возникло длинное, налитое багровостью лицо, точно кто-то однажды сжал ладонями виски, слегка выдавив выпуклые, бледно-голубые, с веселой сумасшедшинкой зрачков глаза. - Ничего себе, устроились... Как же к вам пролезть? - Вот здесь дверца, товарищ старший лейтенант, - подсказал Петя Куделин. Дверца распахнулась с таким треском, что верхняя, стеклянная ее часть хрустнула и осколок звякнул об пол... Перед нами предстал человек в распахнутой шинели, помятой пилотке, сползшей на правое ухо; на гимнастерке свежо сверкал орден Красного Знамени. Я догадался, что это был Чигинцев, и встал ему навстречу. Он тоже понял, что я командир батальона, и по-приятельски кивнул мне. - Привет, капитан! - И протянул мне руку. Я молча смотрел на него некоторое время, затем поправил: - Товарищ капитан... Он чуть удивленно откинул голову и подмигнул мне: - Обожаете чинопочитание?.. - Я обожаю прежде всего дисциплину, - сказал я как можно спокойнее. - А драпать нам уже некуда: все резервы для драпа израсходованы. Мы, как вам известно, принадлежим армии, которая требует от нас не только дисциплины и отваги, но и самой жизни... Старший лейтенант опять по-чумному тряхнул головой и повел глазами на Браслетова, потом на Тропинина, потом на меня и внезапно захлопал в ладоши: - Браво, капитан! Я давно не слышал лекций о советском патриотизме. И не надеялся, что услышу в такой обстановке... - Он качнулся ко мне и проговорил отчетливо и враждебно: - Мы потому стоим у Москвы, что слишком много читали друг другу лекций по всякому поводу и без повода! Я наслушался их. Полон вот так, по самое горло, еще одна лекция - и захлебнусь! Я чуть отодвинул его от себя: - На первый случай я вас предупреждаю. - А на второй? - спросил он со скрытой издевкой, подчеркивая этим, что он не страшится на этом свете ни черта, ни дьявола. - Там видно будет, - ответил я. - Вы воевали... товарищ капитан? - В данном случае это не имеет ровно никакого значения. - Я сразу определил, что порох вы нюхали в детстве, стреляя из пугача, - сказал Чигинцев. - Вот и задаетесь. А попадете туда, откуда живыми не выходят - а если случится такое чудо, то и тогда не выходят, а выползают на брюхе, - тогда по-другому запоете... Почеловечней. - Не запою по-другому и тогда, - ответил я. Старший лейтенант со своей болтливостью надоедал. - Рота ваша готова к маршу? - А как же, конечно! Ладно, не будем ссориться, - сказал он, широко и по-свойски улыбаясь. - Дайте закурить. - Лейтенант Тропинин, помогите старшему лейтенанту построить роту, мы с комиссаром выйдем, проверим... Выполняйте, - сказал я Чигинцеву. Старший лейтенант ухмыльнулся, медленна растягивая верхнюю губу и утрируя каждое движение, кинул руку к пилотке, круто и шумно повернулся. В кармане шинели что-то металлически тонко звякнуло, и меня осенила догадка. Я крикнул: - Стойте! - Чигинцев обернулся, на лице его на мгновение появилось выражение крайнего изумления и недовольства. - Обезоружьте его. - Что?! Меня! - Он громко засмеялся, бледно-голубые глаза с сумасшедшими точками зрачков нетрезво запрыгали. - Вы рехнулись? Да я вас всех!.. - Сдайте оружие, - повторил я. Дрожащей рукой, путаясь в шинели, Чигинцев искал кобуру, чтобы выхватить пистолет. Тропинин предупредил его со сдержанной яростью: - Еще одно движение - и я буду стрелять. Увидев перед собой вооруженных Тропинина и Браслетова, Чигинцев прошептал с изумлением: - Что вы, товарищи? Что случилось? Вы в своем уме?.. Тропинин обезоружил Чигинцева, отобранный пистолет сунул себе в карман. - Теперь обыщите, - приказал я. Тогда Чигинцев вскинулся, рассвирепев: - Вы командиры или разбойники! - Большой, сильный, он отбросил от себя Браслетова и Тропинина. Но подоспевший Чертыханов, сдавив Чигинцеву сзади локти, ловко и быстро укротил его. Тропинин из карманов шинели Чигинцева вынимал золотые безделушки: часы, портсигар, браслет, перстень... Чигинцев побледнел, он с испугом глядел на горку желтого, сверкающего металла, казалось, искренне недоумевая, как могло все это скопиться в его карманах. - Садитесь, - сказал я ему. Он присел к столу и рукавом отодвинул золото подальше от себя. - У кого забрали? - Не знаю, - ответил Чигинцев. - Честное слово, не знаю. Лейтенант Тропинин с осуждением усмехнулся ему в лицо: - Не устоял, герой. Вот вам и чинопочитание... Оказывается, таким, как ты, палка нужна. И потяжелее... Чигинцев пролепетал едва внятно: - Как все это очутилось в карманах, не знаю. - Он опять с испугом покосился на золото. - Может быть, ребята понасовали... - Выходит, ребята ваши такие же, как вы, стяжатели, - заметил Браслетов. Чигинцев болезненно поморщился, но не ответил. - Знаете, товарищ старший лейтенант, что могло с вами случиться, если бы все эти безделушки остались при вас? - сказал я. Чигинцев поднял на меня взгляд. - Вы превратились бы из боевого командира в труса или вообще дезертировали бы из армии... - С чего вы это взяли? - Вам нужно было бы сберечь ваши драгоценности. Да, да... Они жгли бы ваше сердце, путали мысли... Чигинцев сидел, зажав в коленях ладони, слушал, покусывая верхнюю губу. Он, кажется, только сейчас начал осознавать, что с ним происходит. Я повернулся к Браслетову и Тропинину. - Что будем делать? Комиссар нетерпеливо вскочил и заявил, как всегда в решительную минуту побледнев: - В трибунал, товарищ капитан. Это - явное мародерство. - Он кивнул на горку золота. Чигинцев засмеялся, как забавной шутке: сумасшедшие зрачки его накаленно и весело заблестели: он не верил, что с ним разговаривают серьезно. - Да вы идиоты! За что в трибунал? За такую ерунду? Подумаешь, преступление!.. - Это не ерунда, - сказал Браслетов. - Вам было приказано бороться с паникерами, диверсантами, вражескими лазутчиками, а вы воспользовались своими правами и пустились в грабеж... Чигинцев вскочил, оскорбленный: - Я прошу выбирать выражения! Где грабеж? Какой? - А что же это? Вы задерживали людей - пусть нарушителей порядка, даже врагов, - отбирали у них ценности и присваивали. Как это называется? Грабеж. А для грабителей одно направление - трибунал. - Я воевал от самой границы... - заговорил Чигинцев, приближаясь к Браслетову. - Вы хоть в малой мере представляете, что это значит? Из окружения с боем выходил. Раненый был, а боя не покинул. Теперь вы меня хотите в трибунал за эти жестянки? Да пропади они пропадом! Вышвырните их на помойку!.. - А почему вы их сами не вышвырнули? - спросил Браслетов. - Почему в карманах хранили? - А черт их знает почему. - Чигинцев провел ладонью по усталому лицу. Ну ладно, в трибунал так в трибунал. Не страшно. Пошлют в лагерь лес валить... Жаль, если расстреляют. - Он горько усмехнулся, взглянув на Браслетова. - Ну, вы, мыслитель, Спиноза! Враг у Москвы стоит, с ним сражаться надо, а меня, боевого командира, под расстрел. Анекдот военного времени! Чигинцев знал, что такое трибунал, и я был уверен, что сейчас он, испугавшись, начнет умолять нас о пощаде. Но Чигинцев не только не упрашивал, он демонстративно осуждал нас, смотрел, весело улыбаясь, как на чудаков, совершающих нечто, противное здравому смыслу. Поведение его явно возмущало Браслетова. - Вы где выходили из окружения? - спросил я. Чигинцев привстал, ответил, волнуясь: - Севернее Смоленска. Шли на Ярцево... Генерал Блохин выводил нас. Вы не знаете о выходе этой группы? Большая группа. Я сказал лейтенанту Тропинину: - Верните ему оружие. Браслетов, удивляясь, протестующе привстал. - Как?! - Ничего, отдайте... Тропинин положил перед Чигинцевым пистолет. Старший лейтенант встал, вложил пистолет в кобуру, вопросительно взглянул на меня. - Пройдите сюда, - сказал я, открывая дверь в маленькую комнатку, где стояла железная кровать без матраса. - Ложитесь и усните. Сорока минут хватит? - Вполне. Спасибо. - Чигинцев бросил шинель под голову, лег на голые доски лицом к стене. Я вернулся к столу. Мы некоторое время молчали. Комиссар Браслетов произнес со скрытым насмешливым осуждением: - Пожалели, капитан... - Пожалел, ребята, - сознался я. - Война только началась, а он уже кое-что повидал. Земля уже приняла его кровь. Это намного важнее того, что он сделал по своей глупости, а может, по пьянке... Лейтенант, перепишите все эти жестянки, потом позвоните Самарину, пусть пришлет человека, сдадим ему. - А вы не допускаете, что, попав на фронт, Чигинцев может совершить что-нибудь и покрупнее этого? - спросил Браслетов. - Нет. Если бы он мог, то уже, наверное, совершил бы. У него для этого было достаточно времени. Тропинин подставил фуражку, ссыпал в нее золото и перенес его на свой стол. 2 Вдоль всей Малой Бронной расположились роты нашего батальона. Бойцы в ожидании марша толпились возле кухонь, бродили, заглядывая во дворы, сидели прямо на тротуарах и напевали негромко и протяжно. - Когда выступаем, товарищ капитан? - В какую сторону двинемся? - Москва долго держать не станет, - ответил я. - И в какую сторону двинемся, тоже скоро узнаем. Но предварительно могу сказать: пойдем навстречу немцам, не иначе, ребята. Готовьтесь... Бойцы рассмеялись. Они подбирали разбросанные шинели и, не торопясь, одевались. Мы вышли из сквера. На углу переулка Чертыханов осторожно дотронулся до моего локтя, я обернулся, и он кивнул в сторону конной повозки, стоявшей возле окон полуподвального помещения. Лошадь подбирала с тротуара остатки сена. У повозки хлопотали двое: пожилой боец с рыжей окладистой бородой, но без усов и тоненькая женщина в шинели, в сапогах и пилоточке на черных, блестящих волосах. - Узнаете? - спросил Чертыханов негромко, словно боялся, что нас услышат. Это была Нина. Она показалась мне в эту минуту трогательно смешной: шинель, туго перетянутая в талии ремнем, встала на спине горбом, длинные рукава аккуратно завернуты, и нежные руки выглядели в них по-детски жалкими. Она укладывала в повозку коробки с медикаментами, мешки, сумки; занятая делом, она не заметила нас, лишь замерла на миг, будто внезапно задумалась о чем-то важном. Мы прошли дальше. Браслетов с искренним изумлением, совсем не по-военному всплеснул руками: - Поражаете вы меня, капитан! Как будто у вас и сердце не дрогнуло при виде жены, как будто вам не захотелось кинуться к ней. Нет, не кинулись. Как же, выдержка! - Я промолчал. Браслетов спросил мягче: - Дмитрий Александрович, вам не страшно брать ее с собой?
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19
|