- Какой же это бой...
      - Там, где стреляют по врагу, - бой, товарищ комиссар, - сказал я.
      Мы зашли за перегородку. Тропинин положил передо мной и Браслетовым пачку документов.
      - Я проверил, товарищ капитан. У большинства из задержанных документы и пропуска оказались поддельными. Им никто не давал разрешения на выезд. Они бросили занимаемые посты, производство самовольно, показывая этим самым дурной пример для других... А в общем, все они жулики, трусы и стяжатели, мелкие или крупные. Есть и провокаторы. Есть среди них и такие, у которых не оказалось документов...
      Прежде чем разбираться в документах каждого, я попросил Тропинина:
      - Позвоните майору Самарину, пусть пришлет людей, чтобы забрать мешки с деньгами...
      16
      Ночью был налет вражеской авиации, самый продолжительный и самый тяжелый. В районе Красной Пресни было разрушено четыре дома... Взвод лейтенанта Кащанова до самого рассвета тушил загоревшиеся здания, откапывал и вытаскивал из-под обломков, из подвалов, из заваленных убежищ женщин, ребятишек. Тут же оказывали первую помощь, отправляли в госпитали. Бойцы вернулись на Малую Бронную усталые, измазанные сажей, измученные страданиями людей, сразу же, как подкошенные, повалились спать...
      Майор Самарин позвонил, когда на дворе было еще сумеречно: заметно ли с наступлением дня движение людей из города, многих ли нарушителей порядка, провокаторов и "прочей нечисти" мы еще задержали и многих ли расстреляли? Да, расстреляли!..
      Я доложил, что задержанных около трехсот человек. Но что за день их наверняка прибавится, хотя паника, охватившая людей, идет на убыль. И что убито в перестрелках одиннадцать человек.
      - Всего одиннадцать? И в перестрелках? - Вопрос прозвучал настолько резко и возмущенно, что я не узнал майора, всегда такого доброго, рассудительного и чуть-чуть усталого. Его как будто подменили. Он спрашивал меня об этом уже третий раз, и с каждым разом голос его делался все нетерпеливей и повелительней. - Товарищ капитан, приберегите ваш гуманизм для более подходящего времени. Для мирного! Зачем вы держите этих людей? Для коллекции? Вы читали приказ? Так выполняйте!..
      - Слушаюсь, товарищ майор! - ответил я и медленно положил трубку.
      И комиссар и начальник штаба смотрели на меня испуганно и вопросительно. Браслетов мгновенно побледнел. Я сказал ему нарочито спокойно и даже небрежно:
      - Николай Николаевич, отберите несколько человек. Надежных, с крепкими нервами.
      Он побледнел еще больше, лоб покрылся испариной, пальцы, перебиравшие бумажки на столе, задрожали.
      - Сейчас отберу, - ответил он, поняв, зачем мне нужны были надежные бойцы. - Сейчас, сейчас, - повторил он и вышел из-за перегородки в зал.
      - Товарищ лейтенант, - обратился я к Тропинину, - проследите, чтобы все было так, как надо. Полный боекомплект.
      Тропинин выпрямился, нервным, торопливым жестом расправил гимнастерку под ремнем, огромные бледно-синие глаза его взглянули на меня смятенно, с нескрываемым ужасом и болью. Не проронив ни слова, он удалился вслед за Браслетовым.
      Я отодвинулся к окну.
      Во дворе, в зеленоватых вязких сумерках, люди зябко жались друг к другу. Они выглядели сейчас трусливыми и жалкими и вызывали во мне новый прилив злости и отвращения.
      В тот час, когда землю отцов постигает смертельное бедствие и эта земля может исчезнуть в огне, в крови, в страданиях, а будущим поколениям угрожает рабство, на защиту Отечества встают стеной ее сыны, плечом к плечу. А все эти люди поступили как предатели перед обществом, перед бойцами, поливающими кровью московскую землю; для предателей же война не знает пощады!.. И еще: быть справедливым и беспощадным намного тяжелее, чем быть добреньким, покладистым и всепрощающим...
      Лейтенант Тропинин, подойдя ко мне, произнес холодно, чуть запинаясь:
      - Группа бойцов подготовлена и ждет ваших распоряжений.
      В зале вдоль стены были выстроены красноармейцы - человек двенадцать. Я приблизился к Прокофию Чертыханову, первому в строю.
      - Ефрейтор Чертыханов, - сказал я, и Прокофий, вскинув подбородок, вытянулся - весь внимание. - Вы готовы расстрелять труса, предателя, бандита и стяжателя, который своими действиями помогает врагу овладеть столицей нашей Родины Москвой?
      - Так точно! - ответил Чертыханов, и глаза его как будто сразу запали внутрь, в них проглянула вдруг - в глубине, за решимостью - глубочайшая человеческая скорбь. И я кивнул ему, как бы напоминая, что он сейчас дает тон всем остальным. Он понял меня, встрепенулся, напрягаясь, отчеканил громко: - Готов, товарищ капитан!
      Я остановился перед сержантом Мартыновым.
      - Сержант Мартынов... - и повторил свой вопрос.
      - Так точно, готов! - ответил сержант.
      - Красноармеец Куделин?..
      - Так точно, готов!
      - Красноармеец Гудима!..
      - Так точно, готов!..
      Я прошел вдоль строя и каждому задал свой вопрос, затем скомандовал:
      - За мной!
      Мы прошли во двор. Люди, находившиеся здесь, зашевелились, выжидательно глядели на нас, медлительно приближающихся к ним, молчаливых, вооруженных и неумолимых. Все они разом шатнулись и стали пятиться к кирпичной стене, будто догадываясь, что сейчас я прикажу им встать именно к этой стене.
      Низкое небо скупо роняло тусклый свет, и лица людей казались серыми, вылинявшими от бессонницы, от студеной ночной сырости и тревоги.
      Окинув взглядом толпу, я чуть не вскрикнул от изумления и ужаса: рядом с крикливой женщиной, задержанной с двумя окороками, стояла Ирина Тайнинская, съежившаяся, озябшая, жалкая. Ирина прошептала что-то беззвучно и тряхнула головой, должно быть, не верила, что перед ней нахожусь я...
      А перед моим мысленным взором в одно мгновение пронеслись воспоминания, связанные с этой женщиной: радость, отчаяние и жгучая, нестерпимая душевная боль.
      "Как она очутилась здесь, - поражался я, - где ее муж?" Я перевел взгляд. Конечно же! Сзади Ирины находился Анатолий Сердобинский. Он тоже глядел на меня жадно, смятенно и с недоумением.
      Чертыханов вдруг грубо сдавил мне локоть.
      - Смышляев! - прошептал он, задрожав от охватившего его волнения. Товарищ капитан, Смышляев!
      - Где?
      Чертыханов, рванувшись с места, оторвал от стены человека. Да, это был Смышляев: бесцветные глаза убийцы, вороночка на подбородке, точно сделанная хорошо отточенным карандашом, - предатель, выдавший немцам Ивана Заголихина, Нину, Никиту Доброва. А сколько он предал после, каких людей обрек на смерть!
      Смышляев молча и угрюмо смотрел на меня, не мигая.
      - Где он взят? - спросил я.
      Браслетов ответил:
      - На чердаке. Это он передавал информацию немцам. Ранил красноармейца Седловатых. - Комиссар кивнул на Смышляева. - Вы его знаете?
      - Был командиром взвода в моей роте, - сказал я. - Перебежал к фашистам... Вот как они тебя использовали... - Я с глухой злобой оглядывал Смышляева: был он в куцем пиджачке, в сапожках с коротенькими голенищами, в кепочке, насунутой на самые брови; бледные губы кривились в улыбке.
      - Расстрелять, - приказал я удивительно спокойно, как будто речь шла о чем-то обычном и естественном.
      Чертыханов толкнул Смышляева дулом автомата в плечо.
      - Иди.
      Смышляев небрежно сплюнул, пытаясь скрыть свой страх и выказать презрение к нам и к смерти.
      - Все равно песенка ваша спета, - сказал он и, насвистывая, пошел впереди Чертыханова.
      Прокофий завел Смышляева за угол здания. Прошло несколько секунд, показавшихся всем изнуряюще длинными. Глухо прозвучала в рассветном сыром сумраке короткая автоматная очередь.
      Толпа ахнула и притихла.
      Чертыханов возвращался тяжелым - как под грузом - шагом, хмурый и спокойно мудрый, привычным рывком плеча поправляя автомат; молча встал в строй.
      Лейтенант Тропинин принес список: двадцать шесть человек, самовольно оставивших свои посты. Выкрикивая имена этих людей, Тропинин отводил их от толпы в сторону.
      Затем он прочитал постановление Государственного комитета обороны. Когда дошел до пункта, где было сказано: "Нарушителей порядка немедля привлекать к ответственности с передачей суду Военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте..." - я едва заметно кивнул, и бойцы щелкнули затворами автоматов.
      - Вы будете расстреляны, как прямые пособники врага... Армия истекает кровью, а вы думаете о своей шкуре, о наживе! Вам не будет пощады!..
      Напряжение бойцов достигло предела. У Пети Куделина высохли губы, и он, облизывая их языком, все время сглатывал слюну. Браслетов отступил за мою спину, и я слышал, как он, сняв фуражку, вытер платком лоб.
      Ирина Тайнинская, закрыв глаза, ткнулась виском в сырую стену из красного кирпича.
      - Как попала сюда эта женщина? - спросил я, указав на Ирину.
      Она не пошевелилась: должно быть, не слышала моего вопроса.
      Лейтенант Тропинин выступил вперед.
      - С мужем, товарищ капитан.
      - Что за "подвиг" он совершил?
      - Его, по-моему, захватили с чулками...
      - С чем?
      Лейтенант полистал толстую, бухгалтерского образца книгу.
      - Участие в разграблении галантерейной палатки. У этого гражданина, фамилия его Сердобинский, обнаружили узел с дамскими чулками, - доложил Тропинин, захлопывая книгу.
      Я с изумлением посмотрел на Сердобинского: зачем ему понадобилось столько чулок? В такой-то момент! Все это смахивало на нелепый анекдот...
      Сердобинский упорно искал моего взгляда. Автоматы, направленные ему в лицо, лишили его дара речи.
      - Принесите узел с чулками, - попросил я.
      Один из бойцов притащил в охапке огромный белый сверток. Он бросил его на землю у моих ног; из свертка вывалились связки чулок. Я поднял растрепанную связку и подошел к Сердобинскому.
      - Тебе нужны чулки? На, возьми. Бери, бери, не бойся...
      Сердобинский обеими руками отталкивал от себя чулки. Не брал. Тогда Чертыханов, направив на него автомат, прикрикнул:
      - Бери, коль приказывают!..
      И Сердобинский стал хватать у меня из рук чулки и торопливо засовывать себе за пазуху, в карманы, не сознавая того, что делает. И говорил, говорил при этом, жалко, просительно улыбаясь.
      Кто-то из бойцов, стоящих сзади меня, тихо засмеялся.
      - А теперь выходи, - сказал я Сердобинскому.
      Он замер, спиной прижавшись к стене.
      - Нет, - проговорил он, ужасаясь. - Нет!.. Я не выйду. Не выйду!
      - Выходи, - повторил я.
      - Не выйду! Что ты хочешь со мной сделать? - Он схватился за локоть Ирины. - Скажи ему, чтобы он меня не трогал!..
      - Вышвырните его, - приказал я бойцам.
      - Ты мне мстишь! - выкрикнул Сердобинский истерично. - Простить не можешь Ирины!
      Чертыханов с Мартыновым, подойдя, взяли его за плечи и вытащили из толпы, поставили на ноги.
      - Иди, - сказал Чертыханов зло.
      - Идти? Куда мне идти? - Сердобинский, недоуменно мигая, вертел головой, спрашивая то Чертыханова, то Мартынова: - Куда мне идти? Что вы хотите со мной сделать?..
      - Туда иди. - Прокофий махнул рукой в сторону ворот. - Иди, говорят тебе. Пока жив! - И подтолкнул его прикладом автомата. - Пошел!..
      Сердобинский, испуганно оборачиваясь, сделал сперва несколько неуверенных шагов, как бы крадучись, на полусогнутых ногах. Затем припустился к воротам. Из карманов его свисали и болтались длинные желтые ленты шелковых чулок.
      Я обернулся к остальным.
      - Вон отсюда! - крикнул я. - Чтоб духу вашего здесь не было. Вон!
      И люди, будто листья, подхваченные ветром, вскочили и кинулись со двора.
      Первым, запрокинув голову, выставив острый кадык на длинной верблюжьей шее, рысил кассир Кондратьев.
      У железных решетчатых ворот остановились, молчаливо, с ожесточением отталкивая друг друга и пробиваясь на волю.
      Чертыханов с осуждением покачал головой.
      - До чего же неорганизованный народец, как овцы! - Подумав немного, добавил: - Впрочем, когда смерть подойдет вплотную и положит костлявую руку на плечо, тут не только побежишь - полетишь. Крыльев нет, а взлетишь, как по нотам. Товарищ капитан, разрешите навести порядок?..
      Сержант Мартынов сердито спросил часовщика, который с тихой улыбкой наблюдал за давкой у ворот.
      - А ты почему не бежишь? Ишь прогуливается, храбрец какой...
      - Я не храбрец, - сказал человек в длинном пальто. - Не буду хвастаться. Я старик и потому кое-что вижу больше и глубже другого... Я понял, что этот молодой капитан - человек мужественный. А мужественный человек никогда не бывает жестоким. - И тихо поплелся к выходу.
      Группа задержанных, в которой находился и главный инженер, тоже двинулась к воротам, но я их остановил.
      - А вы будете переданы в распоряжение военного трибунала.
      Подойдя к Ирине Тайнинской, я тихонько притронулся к ее плечу.
      - Почему не уходишь? Чего ждешь?
      Ирина посмотрела мне в глаза.
      - Лучше бы ты меня пристрелил. - Она с усилием отделилась от стены и медленно пошла к воротам, туго прижимая к бокам локти. Чулок, лежавший на ее пути, она отшвырнула ногой.
      Я стоял посреди двора и с грустью смотрел вслед Ирине. Мне казалось, что вместе с ней отодвигалась, уходила - все дальше и дальше - пылкая и влюбленная моя юность.
      17
      Майор Самарин разрешил мне отлучиться из батальона по срочному и неотложному делу, приказав к шестнадцати часам быть на месте. Чертыханов, отыскав автомобиль, доложил:
      - В полной исправности и с шофером! Но только грузовик, товарищ капитан. Вам для какой надобности машина: перевезти что-нибудь или прокатиться желаете? Если прокатиться, то мы легковую живо спроворим.
      - Ладно, поедем на грузовике.
      Я сказал Браслетову и Тропинину:
      - Вернусь к четырем часам. Действуйте в зависимости от обстановки.
      Мы проехали по Пушкинскому бульвару, завернули на улицу Горького и остановились возле дома, где жила Нина. Я взбежал на третий этаж и позвонил в квартиру.
      Нина ждала меня, одетая по-домашнему в ситцевый, яркой расцветки халат, перетянутый в талии узким поясом, свежая, еще немного сонная, как в ласковое утро мирного времени. В полутемной передней мы постояли немного, обнявшись, безмолвно, едва дыша. От запаха ее кожи и волос у меня опять сладко закружилась голова.
      Она указала на столик у зеркала, где стояла фарфоровая собака с красным высунутым языком, - мой подарок Нине в день ее рождения.
      - Ты не забыл этого пса? Как поставил его на это место, так и стоит вот уже два года... Есть хочешь? Я приготовила тебе завтрак, не думай, пожалуйста, что я незаботливая хозяйка...
      Мы прошли в столовую, огромную и пустую. Стол, сверкавший свежей скатертью, был накрыт на двоих.
      - Я сейчас сварю тебе кофе, - сказала Нина. - Посиди на диване или пройди к папе.
      - Он разве дома? - спросил я.
      - Нет, конечно. Улетел по делам на Урал.
      - Ты его еще не видала?
      - Нет. И едва ли скоро увижу... Что ты на меня все смотришь? Пожалуйста, не смотри так... Краснеть заставляешь... - Она и в самом деле внезапно и жарко заалела, от опущенных ресниц на лицо легли едва уловимые тени, а ладони невольно заслонили горло - знакомый жест, выражавший ее отчаянную застенчивость.
      - Не надо кофе, Нина. Оденься поскорее, мы должны ехать.
      - Куда, Дима?
      - Потом узнаешь.
      - Хорошо. Я сейчас. - Она ушла в спальню и через несколько минут явилась одетая, строгая и сдержанная. - Мы можем ехать.
      Спустившись к машине, я велел Чертыханову сесть с шофером, а мы с Ниной влезли в кузов, встали, держась руками за крышу кабины. Нина не допытывалась, куда я ее везу, лишь внимательно поглядывала на меня.
      - Наш сын должен носить мою фамилию, - сказал я.
      Сощурившись от встречного ветра, Нина улыбнулась и чуть-чуть ближе пододвинулась ко мне.
      Грузовик летел вдоль улицы Горького. Движение людей из города заметно сократилось... По Садовому кольцу шли войска, целые соединения, прибывшие из Сибири, с Дальнего Востока, из забайкальских степей. Нестройными колоннами шагали бойцы, с изумлением озираясь на каменные и молчаливые строения столицы; лошади, звонко цокая подковами по асфальту, тащили пушки, повозки, кухни; медленно пробирались машины с боеприпасами. Рота за ротой, полк за полком... Я знал, что каждую дивизию, новую часть, прибывшую из глубины России к фронту, проводили по улицам Москвы - пусть москвичи знают, что у нас есть свежие боевые силы, способные остановить вражеские армии.
      Шофер, немолодой уже человек с небритыми впалыми щеками и угрюмым взглядом, подвез нас к первому попавшемуся загсу. Я выпрыгнул из кузова и помог Нине сойти. В помещение вошли все четверо.
      Загс был закрыт. На замке висела, как брелок, большая сургучная печать. Мы с Ниной переглянулись, я уловил в глазах ее разочарование. Чертыханов, как бы в отместку за такой прием, два раза стукнул кулаком в дверь.
      - Удрали, черти! Мы сами виноваты, товарищ капитан: всяких задерживали, а вот эти бюрократы не попались. Мы бы попридержали их для такого случая... Но ничего, не огорчайтесь, не один загс в Москве.
      Мы опять забрались в кузов. Машина помчалась по пустым улицам и переулкам. Студеный ветер бил в лицо, свистел в ушах, срывал с ресниц Нины слезы.
      - Тебе холодно? - спросил я ее.
      - Нет, что ты!
      Мы заезжали еще в три загса. Они тоже были закрыты. Нина совсем приуныла. Она озябла, но в кабину перейти не соглашалась. Я торопил шофера.
      Наконец нам повезло. На Красной Пресне в большом здании райкома и исполкома мы отыскали дверь с табличкой "Загс". В комнате полная женщина в распахнутом пальто укладывала в ящики толстые книги, картотеки, ловко забивая ящики гвоздями.
      - Эй, тетя, оторвитесь-ка на минуту от ваших гробов! - сказал Чертыханов, подойдя к ней. - Успеете еще заколотить.
      Женщина бросила на ящик молоток, обернулась к нему.
      - Ну? - Шерстяной платок сполз ей на плечи, открыв растрепавшиеся волосы с прямым пробором, щеки женщины пылали от работы.
      - Поженить надо людей, - объяснил Прокофий, кивнув на меня и Нину. Занесите их в книгу, документ выдайте.
      Женщина села на ящик, усмехнулась, оглядывая нас.
      - Ну и времечко выбрали для женитьбы...
      - Для женитьбы Михаил Иванович Калинин расписания не устанавливал, ответил Чертыханов. - Кто когда захочет, тот тогда и женится, как по нотам. Ваше дело, тетя, скрепить государственной печатью их брачные узы.
      - Не могу я этого сделать, дорогие товарищи, - сказала женщина. - Нет у меня печати, нет книг, нет брачных свидетельств.
      - Как это так нет! - Чертыханов возвысил голос. - А в этих гробах что хранится? Вытаскивайте живее и пишите, нам ждать некогда. - Для острастки он положил автомат на край стола. Женщина небрежно отодвинула автомат.
      - Ты этой игрушкой не балуйся, она ведь, кажется, стреляет...
      - Стреляет, тетя, как по нотам.
      - Вот и убери. Нет у меня ничего для такого случая. Все вывезено еще неделю назад.
      - Куда вывезено?
      - В тыл. Подальше от немцев. Зачем вы их сюда подпустили? - Она с насмешкой взглянула сперва на Чертыханова, потом на меня. - Воевать надо, а не жениться.
      Нина тихонько рассмеялась, а Чертыханов сказал вкрадчивым голосом, в котором таилась угроза:
      - Вы бы, гражданка, остереглись делать такие свои выводы, а то ведь мы можем про свою гуманность забыть.
      - Не грози. - Лицо женщины потеплело. - Ты, видно, только с бабами и горазд воевать.
      Чертыханов пошевелил белесыми бровями и наморщил картошистый нос.
      - Я еще раз вежливо прошу вас: вытаскивайте ваши книги и давайте нам документ.
      - Что ты так страдаешь, - сказала женщина Прокофию. - Не ты ведь женишься...
      Чертыханов присвистнул.
      - Я буду жениться, милая моя женщина, когда фашистов в землю вколотим. Наша Нина - девушка редчайшей красоты. Но со мной рядом, - вы уж извините, Нина, - будет стоять особа распрекрасная. Я даже имя ее знаю - Победа. Вот тогда и попробуйте не зарегистрировать нас!..
      Женщина с веселым сокрушением покачала головой.
      - Где только учатся люди так болтать языком... А с виду никак не подумаешь...
      - Виды часто обманчивы, - ответил Прокофий. - Иной с виду-то герой, картинка, а поскреби его - трусом окажется, паникером, а то и провокатором. Мы ведь и в самом деле спешим, тетя. Обстряпайте нам это дельце, распишите их, и расстанемся по-хорошему. Это командир наш...
      - Не могу, ребята, - сказала женщина. - Честное слово, не могу. И рада бы вам помочь. Ничего здесь нет... Ну потерпите немного, если любите друг друга, то расписаться всегда успеете. Да я и не регистрирую браки-то...
      - Э, дорогая, так не пойдет, - сказал Чертыханов. - Где еще есть поблизости такой же бюрократический приют?
      Мне надоело слушать спор Чертыханова с женщиной, не улыбалось и новое кружение по городу в поисках загса, а Нина готова была просто расплакаться. Я сказал Прокофию:
      - Задержи, пожалуйста, эту гражданку здесь на некоторое время. Пойдем, Нина.
      Мы поднялись на четвертый этаж, где помещался райком партии. Секретарь райкома стоял в своем кабинете за столом в пальто и в фуражке, широкий подбородок, обросший щетиной, казался тяжеловатым. Перед ним, по другую сторону стола, сидели двое посетителей. Секретарь кричал в телефонную трубку, резко взмахивая кулаком.
      - Чего вы на них глядите! Призовите к порядку!
      Секретарь швырнул трубку и устало рухнул на стул. Он снял фуражку и провел обеими ладонями по лысеющему лбу, по глазам. Затем с удивлением взглянул на нас, неожиданно и непрошено явившихся к нему.
      - В чем дело, товарищи?
      Я придвинулся к столу и сказал:
      - Мы хотим пожениться.
      Брови секретаря медленно поползли вверх.
      - Жениться? - Он недоуменно посмотрел на посетителей, сидящих напротив него, как бы призывая их в свидетели. - Ну и женитесь на здоровье. При чем тут я? Не я же регистрирую браки.
      - Знаю, что не вы, - сказал я. - Мы побывали в четырех загсах. Они закрыты. В вашем сидит женщина, но она не хочет нами заняться.
      - А что у вас за спешка? - спросил секретарь. - Что это - неотложное мероприятие?
      - Да, неотложное. Я ухожу на фронт. И вообще нам это необходимо. Поймите нас хорошо.
      Секретарь поскреб подбородок.
      - Да, причина подходящая... - Затем он снял трубку и набрал номер. Марья Сергеевна, это Баканин говорит. У тебя были капитан с девушкой? Ну?.. - Послушал немного, положил трубку и опять сказал: - Н-да... Неважные ваши дела, ребята... - Он взглянул на меня, потом на Нину. Она стояла у двери, взволнованная, ожидающая, смелая и несчастная. - Я прошу вас, сказал он посетителям, - подождите меня там... Такое дело...
      Посетители молча встали и вышли.
      - Как ваша фамилия, капитан? Мы, по-моему, с вами встречались?
      - Так точно, товарищ Баканин. У ворот завода на Красной Пресне. А фамилия моя - Ракитин Дмитрий Александрович. - Я подал ему мандат Государственного комитета обороны. Секретарь одобрительно кивнул, улыбнулся и отошел к Нине. - А ваша?
      - Сокол Нина Дмитриевна.
      - Какую вы берете фамилию?
      - Его. Ракитина.
      - Очень хорошо. Подождите меня здесь. - Он вышел и вскоре вернулся, сказал мне: - А знаешь, капитан, твои ребята помогли нам: порядок хоть и с трудом, но наладили. Говорят, вы задержали главного инженера Озеранского.
      - Да. Мы направили его в военный трибунал, - сказал я.
      - Правильно, - одобрил Баканин. - Сукиным сыном оказался... Как выявляет людей лихое время! Многих ли вы еще задержали?..
      Пока я кратко докладывал ему о действиях батальона, вошла девушка с листком бумаги в руках. Она подала этот листок секретарю.
      На листке крупными типографскими буквами было написано: "ВСЕСОЮЗНАЯ КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ (большевиков)". А чуть ниже было напечатано на машинке: "Брачное свидетельство". Баканин подписал этот лист.
      Мы приблизились к нему. Он оглядел нас, стоящих перед ним плечом к плечу. Выражение его лица было торжественное и печальное.
      - Не знаю, верно ли я поступаю юридически или нет, но по-человечески, по-граждански, по-отечески я объявляю вас мужем и женой. Будьте живы и здоровы. Будьте счастливы и будьте преданны до конца нашей матери Родине... - Он поцеловал сначала Нину, потом меня. - Желаю вам удачи, дорогие мои. Вручаю вам документ, временный, конечно, который вы можете потом обменять на другой. До свиданья.
      Мы взяли самый дорогой для нас документ, поблагодарили секретаря и вышли - муж и жена.
      А в это время по радио звучал голос Левитана, объявлявший о новом налете вражеской авиации на нашу столицу.
      18
      Майор Самарин прибыл в батальон ровно в четыре часа. Вместе с ним явились еще двое - капитан и молчаливый человек в штатском костюме. Они зашли за стеклянную перегородку и сели за стол. Пригласили и нас троих: меня, Браслетова и Тропинина. Майор Самарин взглянул на меня сквозь четырехугольное пенсне и улыбнулся.
      - Досталось вам, капитан, за эти дни?
      - Не жалуюсь, товарищ майор, - ответил я. - На фронте сейчас достается больше.
      Капитан проговорил отрывисто:
      - Вы задержали группу преступников и провокаторов? Где они находятся и скольких из них вы пустили в расход?
      - Одного. Предателя. Под Смоленском он был у меня в роте, дезертировал и перебежал к немцам.
      - Остальные где?
      - Часть из них передана в военный трибунал.
      - Ну, а остальные? - крикнул капитан.
      - Остальных я отпустил, - сказал я как можно спокойнее.
      - Отпустил! Добреньким хочешь быть! - Капитан выругался. - А кто вам разрешил отпускать? Их надо было всех к стенке. Вы на это имели право.
      - Мы не каратели, а солдаты, - ответил я, сдерживая внутреннюю дрожь. Если вам необходимо расстреливать, то задерживайте людей сами и ставьте их к стенке. Я этого делать не стану.
      Капитан сел, трудно, с хрипом дыша.
      - Вы так говорите, будто я не человек, а кровожадный зверь...
      Человек в штатском прервал его:
      - Подождите, капитан. - Он грузно повернулся ко мне: - С задачей, которая была поставлена перед вашим батальоном, товарищ капитан, вы справились. Мне поручено объявить вам, командирам и бойцам благодарность. Я встал, поднялись и Тропинин с Браслетовым. - Сообщите об этом всему батальону.
      - Слушаюсь.
      - Срок ваших полномочий истекает завтра в восемь часов, - сказал человек в штатском. - А до этого времени продолжайте нести службу. - Он поднялся и двинулся к выходу, не попрощавшись, тучный, медлительный, с доброй спиной.
      После его ухода я рассказал Самарину о том, как мы с Ниной искали загс, и показал наше удивительное брачное свидетельство. Он прочитал и с грустью покачал головой:
      - Ах, время, время... Ну, поздравляю вас.
      - Спасибо.
      Майор нахмурил брови, точно припомнил что-то важное.
      - Я только сейчас понял, почему вы мне об этом говорите. - Он наклонился к моему уху и, понизив голос, сказал: - Разрешаю вам отлучиться из батальона на всю ночь. Думаю, ничего такого не произойдет. Только оставьте телефон и точный адрес.
      - Спасибо, - прошептал я.
      Майор Самарин обеими руками сдавил мне плечи.
      - Я вам завтра позвоню. - И вышел следом за человеком в гражданской одежде.
      19
      Я попросил Чертыханова достать для меня цветов.
      Браслетов с удивлением обошел вокруг меня, точно я лишился здравого рассудка.
      - Цветов? Какие же теперь цветы - вторая половина октября?.. И зачем они вам понадобились?
      Чертыханов ответил, не задумываясь:
      - Достанем, товарищ капитан. Разрешите выполнять?
      Через час Прокофий стоял передо мной, прижимая к груди большой букет; шалая, торжествующая улыбка блуждала по его скуластому лицу - так он ухмылялся всегда, если ему удавалось что-нибудь "спроворить".
      - Где добыл? - спросил я.
      Чертыханов отчеканил с таким усердием, точно принес не букет цветов, а пленил вражеского генерала:
      - В Ботаническом саду, товарищ капитан!
      - Надеюсь, вы не совершили вооруженный налет на этот сад?
      - Никак нет. Сторож добровольно срезал с грядок последние. Мы в долгу не остались: подарили ему пять пачек папирос и бутылочку. Он сказал, что за такой подарок мы можем не только цветы - любое редкое дерево вырыть и увезти. Все равно, говорит, сгорят в огне войны. Я, конечно, провел с ним разъяснительную беседу на тему: беречь каждое дерево до победы...
      Чертыханов передал мне букет. Это были тучные махровые астры, белые, сиреневые, багровые, хризантемы и даже несколько гладиолусов с яркими лепестками.
      Бойцы, подойдя к букету, наклонялись и вдыхали едва уловимый, грустный осенний запах. Цветы рядом с автоматами, винтовками выглядели странно, но притягательно прекрасно: они напоминали о минувших мирных вечерах, о палисадниках, о городских парках с музыкой и танцами...
      - Вас проводить, товарищ капитан? - спросил меня Чертыханов.
      - Не надо. - В случае чего ты знаешь, где я буду.
      - Так точно, знаю.
      Я прошел по Малой Бронной на Пушкинский бульвар. Низкое московское небо сочилось мокрой, удушливо-горькой пылью. Едва различимыми пятнами недвижно стояли над крышами аэростаты. Кое-где трепетали лучи прожекторов; лучи тут же гасли, будто увязали в тучах. Глухая темнота и тишина обнимали город. Лишь где-то там, за Киевским вокзалом, красновато тлел горизонт от пожаров, и оттуда невнятными звуковыми толчками докатывался гул.
      Цветы мои отяжелели от влаги и казались совсем черными во мраке, выделялись лишь тусклые кружочки белых астр. На лепестках поблескивали капельки... На середине бульвара меня остановила музыка: во втором этаже дома кто-то играл на рояле; мне представился седой профессор, отрешенный от житейской суеты, от событий, от опасностей. Он играл Рахманинова. Звуки вырывались в приоткрытое окно, летели в ночь, в ненастную темень, утверждая торжество жизни над смертью... Из глубины комнаты, как будто бы из далекой мглы, робко пробивался слабо колеблющийся свет, как от пламени свечи.