{* Печатается по изданию: Державин Г.Р. Сочинения. М., 1861.}
      Звучит труба, окрестны горы
      Передают друг другу гром;
      Как реки, рыцарей соборы
      Лиются в знаменитый сонм.
      Шумит по шлемам лес пернатый;
      Сребром и златом светят латы,
      Цвет радуг в мантиях горит:
      Хор свыше зрит, как с Геликона
      Синклит, царица, царь, средь трона
      В порфире, в славе предстоит.
      Клейноды вкруг; в них власть и сила;
      Вдали Европы блещет строй,
      Стрел тучи Азия пустила.
      Идут американцы в бой,
      Темнят крылами понт грифоны,
      Льют огнь из медных жерл драконы,
      Полканы вихрем пыль крутят;
      Безмерные поля, долины
      Обсели вкруг стада орлины,
      И все на царский смотрят взгляд.
      Миров владыке лучезарных
      Так внемлют все стихии, тварь;
      В могуществе ему нет равных.
      Властитель дум, любимый царь
      Речет - и флот сквозь волн несется!
      Велит - и громом твердь трясется!
      Тьма всадников чрез степь летит!
      И гнев его есть гнев вселенной.
      Но лишь с улыбкою священной
      Прострит он длань, - и все молчит.
      Кто сей, пред важным сим собором,
      В благоговейной тишине,
      Предстал с унылым, кротким взором?
      Сонм неких воев зрится мне:
      На них кресты, а не эгиды!
      Уж не Геральды ль то, Готфриды?
      Не тени ль витязей святых?
      Их знамя! - Их остаток славный
      Пришел к тебе, о царь державный!
      И так вещал напасти их:
      "Безверья гидра проявилась:
      Родил ее, взлелеял галл;
      В груди его, в душе вселилась,
      И весь чудовищем он стал!
      Растет - и тысячью главами
      С несчетных жал струит реками
      Обманчивый по свету яд:
      Народы, царства заразились,
      Развратом, буйством помрачились
      И Бога быть уже не мнят.
      Нет добродетели священной
      Нет твердых ей броней, щитов;
      Не стало рыцарств во вселенной:
      Присяжных злобе нет врагов,
      Законы царств, обряды веры,
      Святыни - почтены в химеры;
      Попран Христос и скиптр царей;
      Европа вся полна разбоев,
      Цареубийц святят в героев.
      Ты, Павел, будь спаситель ей!
      Мы Гроб Святый освободили,
      Гостеприимств отверзли дверь;
      Но нас наследия решили,
      И мы изгнанники теперь!
      Прими ты нас в твое храненье!"
      Рекли, - печать и жезл правленья
      Царю, преклонишсь, поднесли.
      Как луч сквозь мрака пробегает,
      Так речь их царску грудь пронзает:
      Сердечны слезы потекли.
      "Жив Бог!" царь рек - и меч полсвета,
      Как быстры молньи, обнажил;
      Крестообразно, в знак обета,
      К челу вознес и преклонил,
      Мечи несчетны обнажились,
      К престолу правды преклонились;
      Разверзлось небо, и средь туч
      Петра он, Павла, Иоанна
      Узрел звездами увенчанна,
      Дающих знамя, щит и ключ!
      Орел, судьбой рожденный к славе,
      В гнезде с улыбкой молньи зряй,
      В полях как лев, как агнец в нраве,
      Спокоен внутрь, вне все боряй,
      Морей и бурей слышет свисты;
      Он сносит зной и воздух льдистый,
      Он выше всех себя вознес:
      Так чьи ж поддержат небо плечи?
      Кто станет против адской сечи?
      Один бессмертный, твердый Росс!
      Один! - твоя лишь доблесть строга,
      Твой сильный царь, твой дух, твой Бог
      Отдать безверным могут Бога,
      Христу алтарь, царям черты:
      Во громы облаченный ангел,
      Во броню правды верный Павел
      И с ним Господня благодать
      Удобны злобы стерть коварства,
      Смятенны успокоить царства,
      И славный подвиг твой венчать.
      Дерзай! - Уж, свыше вдохновленный,
      Благословляет Сергий путь;
      Стихии спутствуют смиренны,
      Планеты счастливо текут;
      Сквозь говор птиц, сквозь зверска рева,
      На брак готовясь, плачет дева;
      Сияет крест средь облаков,
      Конь белый всадником блистает,
      На небе бард в звездах читает:
      "Сим победишь твоих врагов!"
      Не змей ли страшный, протяженный
      Как с гор на дол, с долин на холм
      Сомкнуты изгибая члены,
      Чешуйчатым блестит хребтом?
      Нет! полк твой так, сряженный к бою,
      Сверкающей вдали грядою
      Пойдет чрез горы и леса;
      Столп огненный пред ним предыдет,
      Пучина глубины раздвинет,
      И обновятся чудеса.
      В броню незриму облаченна
      Юдифь Олферна жнет главу;
      Самсона мышца напряженна
      Дерет зубасту челюсть льву;
      Бег солнца Навин воспрещает,
      Труб гласом гряды сокрушает;
      Багрит стан ночью Гедеон;
      Давид из пращи мещет камень.
      Трясяся, Голиаф туманен
      Пойдет пред ним, как страшный холм.
      Иль Пересвет с гигантом к бою,
      Как вихорь, на коне летит,
      Крест в левой жмет, копье десною,
      И раздробляет вражий щит.
      Венцы нетленные плетутся,
      На челы верных воев вьются,
      И райска их кропит роса;
      Отступники, скрыпя зубами,
      Кровь бледными из ран руками,
      Отчаясь, мещут в небеса.
      И се, Марии под покровом,
      Архангельских под блеском крыл,
      Наш флот в стремленьи быстром, новом,
      На гордый наступает Нил.
      Со именем Цирцей волшебным
      И с скрпищем, Христу враждебным,
      Противу нас не устоял.
      Луна с крестом соединилась!
      Вселенна чуду удивилась;
      Знать, всех нечестий свыше Галл!
      Денницу зрели, мудр и славен,
      В сияньи возносился он,
      Рек: "Вышнему я буду равен,
      На Западе воздвигну трон".
      Но гибельны пути лукавы...
      Кто света царь? Кто есть царь славы?
      Кто велий Бог? - "Един трисвят!"
      Воспела Херувимов сила,
      И грозны громы Михаила
      Стремглав коварство свергли в ад.
      Народы мира! вразумитесь,
      Зря гордых сокрушаем рог,
      И властолюбия страшитесь;
      Власть свыше посылает Бог.
      Нет счастия в сем мире чудном,
      Прибытком, любочестьем бурном,
      Где вервь от якоря снята;
      В одной лишь вере есть блаженство,
      В законах - вольность и равенство,
      А братство - во любви Христа.
      Я реки обращу к вершинам,
      На крылах ветра вознесусь,
      Велю молчать громам, пучинам,
      Лучами с солнцем поделюсь;
      Но где предел ума паренью,
      Пристанище к отдохновенью?
      Никто, - лишь только Богом званный:
      И я, чрез происки коварны,
      Ни шага к трону не шагну.
      Доверенность! ты, столп правленья,
      Ограда непорочных душ!
      С тобой сред змей, стихиев, пренья,
      Покойно спит великий муж!
      Снесись, о дух, дух благотворный!
      В сердца людей, на царски троны,
      И воспрети лить смертных кровь.
      Скажи: "Народ - беглавно тело;
      Пещись о нем царей есть дело:
      Живит взаимна их любовь".
      Но кто же сей любви нелестной,
      Чтоб всяк друг друга бремя нес,
      Научит нас? Отец небесный,
      Наш Богочеловек Христос.
      В трудах он сущих успокоит,
      Заблудшихся в пути устроит,
      В болезнях призрит, исцелит,
      Скорбящих посетит в темнице,
      Последний лепт отдаст вдовице:
      Сие сын веры совершит.
      Кто ж горня Иерусалима
      Наследник сей и друг Христов?
      В ком доблесть благодати зрима
      И соподвижник кто Петров?
      Не тот ли, сердца нежна свойства
      И чувства жалости, геройства
      В святой душе что совместил,
      Отверз отеческие длани,
      Приемлет странников без дани
      И душу рыцарств воскресил?
      Да препояшет радость холмы,
      Да процветет лицо морей,
      Да водворится счастье в домы
      Тобой, избранный из царей!
      Да отдадут скалы кремнисты
      Обратно песни голосисты,
      И луч, преломшись от стекла,
      Как в воздухе ярчей несется,
      Так от избытка сердца льется
      И благодарность и хвала!
      Приложение №16.
      Путешествие в САНКТ-Петербург
      аббата Жоржеля*
      {* Печатается по изданию: Жоржель Ж.Ф. Путешествие в С.-Петербург. М., 1913.}
      "Я жил в резиденции императора Павла I с середины декабря 1799 года до конца мая 1800 года.
      Взятие Мальты Наполеоном неизбежно вело к крушению верховного ордена святого Иоанна Иерусалимского. Три языка - прованский, овернский и французский не существовали более; итальянский язык находился под властью французов-республиканцев. Молчание гроссмейстера Гомпеша, удалившегося в Триест, и его упорный отказ оправдать свое непонятное поведение на Мальте, чего ждала Европа и требовали все великие приоры ордена, побудили или заставили великую приорию Российскую предложить гроссмейстерство царю Павлу I. Принимая этот сан, государь этот спасал от крушения корпорацию, покрытую славой в течение нескольких веков.
      Великие приории Богемская, Баварская и Германская, проникнутые чувством благодарности, решили последовать примеру российского приора. Их капитулы, созванные для обсуждения этого важного вопроса, назначили депутатов, которые должны были ехать в Петербург, чтобы выразить новому Великому Магистру свою готовность признать его главенство.
      Великая приория германская, собравшись в Гейтерсгейме, в Брезгау, резиденции принца великого приора, назначила депутатом великого рыцаря Пфюрдского Блюмберга, столпа германского языка, и баденского барона командора Везеля. Мне предложили сопровождать депутацию в Санкт-Петербург, я должен был помогать составлять письма и докладные записки, необходимые для успешного ведения переговоров...
      [...]
      Мое пребывание в этой императорской резиденции длилось около шести месяцев; я имел возможность изучить как внешний вид ее, так и внутреннюю жизнь. Я считал своим долгом набросать заметки и сообщить некоторые подробности относительно поручения, данного господам депутатам, спутником которых я имел честь быть. Подробное описание С.-Петербурга представит интерес для тех читателей, которые не знакомы с этим городом, и для тех, кто поедет туда из любопытства или по делам. Чтобы придать больше цены этим подробностям, я не позволю себе ни отступления от истины, ни вымысла, ни лживых повествований. Я буду писать одну правду, я расскажу то, что я видел и так, как я видел; моя главная цель - дать ясное представление тем, кто, живя очень далеко от России, желает иметь точные сведения о городе, ставшем одним из первых в Европе, и о дворе, влияние которого на дела континента является ныне решающим. Гг. депутаты великой приории германской не успели еще устроиться в Лондонской гостинице, как уже поспешили сообщить о своем приезде и просить посланника германского императора и заместителя императора - Великого Магистра назначить им день и час для их первых визитов; они были приняты в тот же день графом Кобенцлем, посланником венского двора, а на следующий день - фельдмаршалом графом Салтыковым заместителем Великого Магистра. Я имел честь сопровождать их.
      Граф Кобенцль принял депутацию крайне любезно и предупредительно; ему было передано письмо от принца, великого приора германского. Он обещал оказать услуги везде, где его посредничество могло быть полезно, и пригласил нас обедать на другой день. Этот посланник познакомился с Пфюрдским рыцарем на Расштадтском конгрессе; он соблаговолил вспомнить, что часто видел меня в Вене, когда, будучи еще очень молодым, он под руководством князя Кауниц, друга его отца, делал первые шаги на поприще дипломатии.
      У графа Кобенцля на дворцовой площади был великолепный особняк, покои которого были достойны царственной особы; он жил там на широкую ногу. У него останавливался только что женившийся эрцгерцог Австрийский.
      Фельдмаршал граф Салтыков оказал гг. депутатам самый радушный прием; ему были переданы письма, присланные великим приором и собранием ордена, вместе с копиями секретного наказа для императора - Великого Магистра. Через него надо было узнать о дне и часе публичной аудиенции, назначенной Его Величеством. Фельдмаршал дал нам возможность встретиться у него с командором Гуссэ, вице-канцлером Лондона, который заведывал всей Мальтийской канцелярией.
      Этот французский рыцарь пользовался полным доверием императора Великого Магистра, его заместителя, Священного Совета и первого министра графа Ростопчина: к последнему поступали все доклады, и согласно его отзывам и мнениям решались все дела ордена. Фельдмаршал сообщил нам, что двор находится еще в Гатчине в императорском дворце, и что он поспешит доложить Его Величеству о прибытии депутации и обещал передать нам его волю.
      Гатчина находится в сорока верстах от С.-Петербурга. Дворец этот был подарен Павлу его матерью, когда он был еще великим князем; он украсил его, особенно сады. Это был самый любимый его загородный дворец: он проводил там часть лета и осени.
      Фельдмаршал граф Салтыков, шестидесятилетний старик, сумел сохранить благоволение императора. Доверие, которым он пользовался при дворе, где падения так часты, оставалось непоколебимым. Чрезвычайно осторожный в своих поступках, он тщательно избегал всего, что могло возбудить зависть министров или влиятельнейших придворных. Император, которого он воспитал, сохранил к нему уважение и благоволение; он пожаловал ему главнейшие ордена Российской империи и разрешил обращаться к нему непосредственно по всем личным и служебным делам. Надо предполагать, что граф - талантливый полководец, пожинавший лавры, так как он дослужился до старшего военного чина. Он получает большие доходы и живет, окруженный великолепием, в прекрасном особняке, находящемся на набережной Невы.
      Когда Павел I основал огромное число командорств ордена св. Иоанна Иерусалимского для своих русских подданных, восстановил великую российскую католическую приорию и во времена взятия Мальты объявил себя покровителем ордена, рыцарь де Литта, итальянец, был послан в С.-Петербург, как чрезвычайный посол, чтобы благодарить императора и изъявить согласие в качестве делегата Великого Магистра на восстановление католической приории русской Польши. В то же время брат рыцаря де Литта был послан папой Пием VI нунцием к Павлу I. Умный, высокий и красивый рыцарь де Литта понравился Павлу I. Это он уговорил императора объявить себя покровителем ордена, а когда Великий Магистр Гомпеш уехал в Триест после постыдной сдачи Мальты Бонапарту, рыцарь де Литта утвердил великую российскую приорию и предложил гросмейстерство Павлу I, так как Гомпеш обесчестил свое имя.
      Рыцарь де Литта, по почину которого устроено было все это, стал необходимым человеком при организации совета и канцелярии Великого Магистра и учреждения в С.-Петербурге гросмейстерства, вследствие чего ему было легко внушить Павлу I мысль назначить его своим заместителем по делам ордена. Этот высокий пост давал г. де Литта большие преимущества; он становился министром Великого Магистра и работал наедине с Его Императорским Величеством, пожелавшим именоваться соответственно своему новому титулу.
      У каждого из восьми языков ордена был префект, который под названием столпа состоял членом Священного Совета; языки прованский, овернский и французский были упразднены французской революцией, а другие запрещены, так что рыцарь де Литта посоветовал императору взамен отсутствующих столпов совета назначить наследника и высших сановников империи. Он призвал в С.-Петербурге нескольких французских рыцарей для заведывания под его началом канцелярией и казною ордена. Рыцарь де Гуссэ стал во главе канцелярии, а рыцарь де Витри заведывал общей казной; г. де Литта заставил дать себе командорство с окладом в десять тысяч рублей в русской приории, брата своего, нунция - назначить старшим духовником ордена в Лондоне с окладом в тысячу рублей; рыцарь де Гуссэ и де Витри получили каждый командорства с окладом в тысячу рублей; рыцарь де Литта получил, кроме того, от папы освобождение от обета безбрачия и женился на русской княжне очень богатой вдове, занимавшей одно из самых видных мест при императрице.
      Эта новая организация, созданная очень быстро и толково, весьма понравилась Павлу I. Его заместитель достиг вершины благоволения. Министры и русские вельможи, занимавшие первые места, завистливым оком глядели на это внезапное возвышение и необычайное влияние иностранца. Граф Ростопчин, будучи простым камергером в тридцать четыре года, был назначен министром иностранных дел и великим канцлером Ордена св. Иоанна Иерусалимского; он задался целью низвергнуть рыцаря де Литта, в котором видел опасного соперника; в силу одного того, что рыцарь был иностранцем, Ростопчину была обеспечена поддержка всех вельмож империи. Беспрестанно повторяемые клеветы достигли желанной цели, - рыцарь де Литта впал в немилость и был сослан в имение своей жены, - его заместитель фельдмаршал граф Салтыков; командор де Гуссэ, секретарь опального заместителя, был назначен вице-канцлером ордена, с окладом в пять тысяч рублей. Граф Ростопчин - великий канцлер ордена, будучи солидарен с новым заместителем, управлял всеми делами ордена; граф Салтыков, не любивший кропотливой работы, сохранил за собой только почетный пост и право осыпать милостями командоров и рыцарей, которых он хотел отличить.
      Опала рыцаря де Литта вызвала немилость к его брату - нунцию; последний был выслан из пределов империи; сан старшего духовника ордена был пожалован архиепископу Могилевскому - митрополиту католических церквей, подчиненных России.
      Таково было положение дел в Ордене св. Иоанна Иерусалимского, когда мы приехали в С.-Петербург.
      Император со всем двором вернулся из Гатчины несколько дней спустя после нашего приезда. Фельдмаршал Салтыков дал знать депутации великой германской приории, что император назначил депутации публичную аудиенцию в воскресенье утром 29 декабря: она состоялась со всей пышностью блестящей церемонии. Командор де Мезоннеф, церемониймейстер ордена, приехал в гостиницу за гг. депутатами в великолепной карете, запряженной шестеркой лошадей в богатой упряжи, в сопровождении берейтора и двух гайдуков на подножках и четырех пеших герольдов, бежавших впереди; все они были в парадных ливреях; впереди ехали два гвардейских гусара, а сзади шли лакеи.
      При выходе из кареты у подножья дворцовой лестницы гг. депутаты увидели почетный караул, поставленный шпалерами до залы, где происходила аудиенция. Зала была великолепно декорирована. Император с короной на голове, в одеянии Великого Магистра со всеми знаками ордена, восседал на троне, горевшем золотым и драгоценными камнями; справа от него находились великий князь Александр, Священный Совет и рыцари большого креста, слева командоры в парадных костюмах; у стен залы стояли рыцари.
      Великий рыцарь Пфюрдский - первый депутат, которого вел церемониймейстер и сопровождал Баденский командор, приблизившись к трону, сделал три глубоких поклона. Его речь, содержание которой было заранее известно и одобрено, длилась от четырех до пяти минут; он сказал ее громко и явственно; речь эта имела успех; затем он подал верительные грамоты в золотом ларце, которые нес барон Баденский командор. Павел I дал ему поцеловать свою руку и передал грамоты великому канцлеру ордена, графу Ростопчину, который ответил на речь от имени Великого Магистра.
      По окончании церемонии депутация с такой же пышностью была доставлена обратно в гостиницу. Согласно обычаю придворным ливрейным лакеям дали двести рублей на чай, а берейтору подарили золотые часы.
      После этой аудиенции гг. депутаты сделали визиты министрам, придворным, посланникам и послам.
      В это время граф Кобенцль, - рыцарь Золотого Руна, большого креста ордена св. Этиена Венгерского и рыцарь большого креста ордена св. Иоанна Иерусалимского, - был чрезвычайным германским послом.
      Барон Штединг, рыцарь шведского ордена, был шведским посланником.
      Рыцарь Витворт был чрезвычайным английским послом.
      Барон Блом был полномочным послом Дании.
      Я не помню фамилию португальского посла.
      Герцог де Серра Каприола был полномочным послом короля неаполитанского.
      Остальные европейские дворы имели в С.-Петербурге только консулов; мадридский двор воевал с Россией.
      Все эти посланники и послы часто приглашали депутацию к обеду и гостеприимно открыли перед нею двери своих домов. Все были неизменно любезны и предупредительны, а в особенности граф Кобенцль, барон Штединг и герцог де Серра Каприола.
      Дом последнего был местом ежедневных свиданий всех послов и находившихся в С.-Петербурге иностранцев: он принимал гостей всякий вечер, и кто желал, оставался ужинать.
      Герцогиня была русская; вокруг нее собиралось приятное общество, очарованное ее умом и приветливостью; игра чередовалась с разговорами. В доме герцога, со вкусом украшенном и богато обставленном, было все необходимое для многолюдных раутов. Сам герцог делал свой дом необыкновенно привлекательным, благодаря своей живости, любезности и прямодушию.
      Барон Штединг, один из тех людей, на которых можно положиться, как на каменную стену, и вполне достойный благоволения и доверия своего короля, вел широкий образ жизни; столь у него был прекрасный. Он отличался прямотой, вежливостью и сердечностью. Обладая гибким умом, он умел беседовать со всяким; меня он удостаивал особой дружбы, и воспоминание о нем будет всегда дорого моему сердцу.
      Во всей Европе, пожалуй, одни только министры русского Императора не приглашают к своему столу послов или знатных иностранцев, приехавших в С.-Петербург. Экономия ли это, беспечность или презрение? Или, быть может, они думают, что показываясь реже, они внушают этим более высокое мнение о себе?
      Граф Ростопчин - министр иностранных дел, можно сказать, неприступен: с ним сносятся по делам только письменно или через вице-канцлера империи. Депутация несколько раз тщетно пыталась добиться приема у него. Считается за милость, когда он соблаговолит ответить на адресованные к нему письма. За его столом бывают только несколько лиц, к которым он дружески относится, или же те, у которых он хочет выведать их образ мыслей, так как в этом его главный талант.
      Один только фельдмаршал Салтыков угостил депутацию обедом два раза за шестимесячное пребывание в С.-Петербурге. Эти парадные обеды отличаются невероятной роскошью и пышностью. После четырех блюд встают из-за стола и переходят в другую залу, где подается восхитительный десерт, самые тонкие вина, чудные ликеры, редкостные фрукты; столь богат и красиво накрыт и переполнен тем, что может удовлетворить вкус и порадовать глаз.
      Вечерние визиты в С.-Петербурге начинаются лишь с восьми часов после спектакля; продолжаются они до одиннадцати - двенадцати часов ночи, ужинают только в это время. Имеются французские, немецкие и русские театры.
      Депутация великой Баварской приории, опередившая нас на месяц, находилась еще в С.-Петербурге. Состояла она из рыцаря Флашланда, графа д'Арко и графа Прейсинг - командора. Рыцарь де Брей, делегат от Баварии, не принятый императором, был секретарем депутации. Рыцарь де Брей был француз; за его заслуги перед орденом Мальтийский гросмейстер пожаловал его крестом. Он вкрался в доверие графа Монтжеласа, который устроил его назначение в С.-Петербурге. Чтобы вознаградить его за полученный отказ, его назначили послом в Лондоне. Рыцарь де Брей образован, трудоспособен и обладает характером, за который его уважают и любят во всех странах мира.
      Рыцарь большого креста Флашланд принадлежал к одной из первых Эльзасских фамилий; умный и очень любезный придворный, он командовал Мальтийской флотилией. Удостоенный доверия Великого Магистра, выказал в нескольких случаях дипломатические таланты; он был членом двух великих приорий - германской и баварской и имел командорства. Он восстановил Мальтийский орден, уничтоженный в Баварии, и умело подготовил сближение и даже завязалась дружеские сношения между С.-Петербургом и Мюнхенским двором. По прибытии ко двору Павла I он удостоился самых высоких милостей и дружбы императора. Павел I отличил его и, по-видимому, любил вести с ним интимные разговоры; он имел честь ежедневно обедать и ужинать в Гатчине с императором и императрицей. Павел I осыпал его почестями и милостями; подарил ему великолепную шубу в две тысячи рублей, пожаловал орден Александра Невского и дал два командорства: одно - в баварской приории, другое - в Германии. Когда мы приехали, от этого благоволения не осталось и следа; его сменила самая суровая опала. Причина этой немилости делает честь прямодушию рыцаря Флашланда. Он присутствовал в качестве заместителя на одном заседании Священного Совета, происходившем под председательством императора. Последний спросил его мнение. Рыцарь, не высказывая неодобрения, позволил себе сделать несколько незначительных замечаний. Император приказал ему изложить их письменно. Я читал этот доклад, он написан в почтительном правдивом тоне; он не порицает принятых форм делопроизводства, но дает понять, что впоследствии возможно будет лучше приспособить их к уставу ордена. Эти откровенные замечания были истолкованы в дурную сторону врагами рыцаря большого креста. Командор де Гуссэ, заставивший принять настоящие формы после того, как рыцарь де Литта получил отставку, решил, что замечания рыцаря Флашланда бросают на него тень; ему было легко убедить фельдмаршала Салтыкова и графа Ростопчина в том, что Флашланд зарится на место наместника и хочет втереться в доверие императора во всем, что касается дел ордена.
      Этот триумвират так хорошо построил свои батареи, что подорвал доверие Павла I к рыцарю и с этого времени император не желал ни видеть его, ни говорить с ним. Немилость была так велика, что он не мог получить от императора даже прощальной аудиенции, а когда был занесен Людовиком XVIII в список лиц, которых тот предполагал в рыцари св. Лазаря, Павел I собственноручно вычеркнул его. Эта немилость отразилась на его товарищах по депутации: им предписано было уехать, не представляясь Великому Магистру императору. Граф д'Арко был прежде послом императора - Великого Магистра и главным сборщиком в великой баварской приории.
      Мы сказали выше, что рыцарь де Литта, а после того, как он впал в немилость, командор де Гуссэ положили в С.-Петербурге прочные основы Иерусалимскому ордену св. Иоанна, и что Павел I, объявив себя покровителем ордена, принял сан Великого Магистра. Титул покровителя, конечно, более подходил к его императорскому достоинству, но великая душа Павла I несомненно видела в этом новом сане только более верный и скорый путь к восстановлению любимого ордена, основания которого рушились со всех сторон. Русский император, отделенный от римской церкви расколом Фотия, став Великим Магистром религиозного и военного ордена и подчинившись главенству папы, казался удивленной Европе необычайным явлением. Возможно, что политические соображения оказали влияние на решение Павла I.
      Если бы оправдалась надежда на обратное завоевание Мальты, то этот остров, находящийся на Средиземном море, дал бы Великому Магистру русскому императору могучие средства для того, чтобы оказывать давление на оттоманский двор. Положение главы всей европейской знати значительно склонило в пользу русских императоров чашу политических весов континента, чего они всегда добивались.
      Для успешного выполнения миссии депутации, к которой я имел честь принадлежать, было очень важно заслужить благоволение командора де Гуссе вице-канцлера ордена; он был доверенным фельдмаршала Салтыкова и графа Ростопчина. Оба эти вельможи, незнакомые с уставами ордена, принуждены были сноситься с вице-канцлером, который, таким образом, имел весьма большое влияние, так как император с большим интересом относился ко всему, касающемуся ордена святого Иоанна Иерусалимского. Руководясь тем, что я узнал о его характере и влиянии, которым он пользовался, я посоветовал господам депутатам оказать ему самое широкое доверие и убедить его, что они желают следовать только его советам. Доверие это ему польстило; он начертал нам план действий для осуществления возложенной на господ депутатов миссии.
      Немного времени спустя мы узнали, что после доклада вице-канцлера император любезно дал согласие на исполнение всех наших просьб. Знаки императорского благоволения не замедлили обнаружиться, господа депутаты не позволили себе ни одной просьбы, ни одного шага для достижения милостей для себя лично. Но желая показать свою благосклонность, Павел I призвал Пфюрдского рыцаря в свой кабинет и там, в присутствии великого канцлера, пожаловал его красной лентой и орденом святого Александра Невского; и после того, как он стал кавалером этого ордена, Его Величество сказал ему: "Я назначаю вас моим послом по делам Мальтийского ордена при царствующих особах германской империи, где есть командорства великой немецкой приории, с окладом в тысячу червонцев". В то же время Его Императорское Величество пожаловал мне грамоту, которая приобщала меня к верховному ордену святого Иоанна Иерусалимского, разрешала мне носить крест и давала право на получение пенсии в сто червонцев через посредство главного сборщика великой германской приории. Эта милость, о которой я и не думал просить, была оказана мне по очень лестным для меня мотивам.
      Священный совет, собравшийся 25 января, на котором присутствовал великий рыцарь в качестве столпа немецкого языка, утвердил эти пожалования и санкционировал все, что было предоставлено великой германской приории на основании докладных записок, представленных гг. депутатами.
      Не прошло и шести недель со дня нашего приезда, как наша миссия увенчалась полным успехом. Гг. депутаты надеялись лично сообщить об успехах капитулу своей великой приории и они думали, что их отъезд совпадет с отъездом баварской депутации, которой было предписано уезжать. Они предполагали просить о прощальной аудиенции как раз в то время, как граф Ростопчин объявил им от имени императора, что Его Величество желает, чтобы они уезжали одновременно с баварской депутацией. Это приказание доставило им большое удовольствие.
      Они должны были выполнить формальности, требуемые придворным этикетом, чтобы после аудиенции получить разрешение уехать; надо было записаться у гофмаршала и затем являться в назначенные дни во дворец, чтобы представиться.