Корабль вырвался снова в пустоту с противоположной стороны клана.

Промежуток до другого достижимого клана составлял порядка еще одной сотни миллионов световых лет. «Леонора Кристина» одолела его за неделю.

Когда она прибыла туда, то, разумеется, воспользовалась обнаруженным веществом, чтобы разогнаться еще ближе к предельной скорости.

— Нет… не надо… берегись!

Маргарита Хименес не успела ухватиться за поручень, который остановил бы ее полет. Она ударилась о переборку, была отброшена и беспомощно забарахталась в воздухе.

— Ад и черти! — выругался Борис Федоров по-русски.

Он оценил векторы и ринулся ей наперехват. Это не был сознательный расчет. Как охотник, который целится в движущуюся цель, Федоров использовал навыки и многочисленные чувства своего тела — угловые диаметры и смещения, напряжение и нажим мышц, кинестезию, невидимую, но точно известную конфигурацию каждого сустава, в нескольких производных во времени каждого из этих факторов и многих других — свой организм, машину, созданную с невероятной сложностью и точностью и, когда он двигался в воздухе, красотой.

У него была возможность лететь. Они находились на палубе номер два, далеко на корме, рядом с помещениями двигателя. Палуба предназначалась для хранения груза; но большая часть материалов, которые здесь хранились, ушла на создание оборудования. Там, где располагался груз, теперь зияла огромная пещера, где гуляло эхо, освещенная холодным светом, редко посещаемая. Федоров привел сюда Маргариту, чтобы вдали от посторонних глаз немного поучить ее навыкам поведения в невесомости. Она очень плохо усваивала уроки на тренировках, которые Линдгрен проводила для «наземных ползунов».

Она вращалась в воздухе, волосы поднялись и закрыли лицо; руки, ноги, груди болтались беспорядочно. Пот выступил на ее нагом теле и собрался в капельки, которые сверкали, как крошечные существа.

— Расслабься, я тебе говорю, — крикнул Федоров. — Первое, чему ты должна научиться — это расслабляться.

Пролетая на расстоянии захвата от нее, он обхватил женщину за талию.

Объединенные, они образовали новую систему, которая стала вращаться вокруг оси, двигаясь к противоположной переборке. Вестибулярные процессы выразили свое возмущение головокружением и тошнотой. Он знал, как подавить эту реакцию, а ей перед началом урока велел принять таблетку против космической болезни.

И все равно ее вырвало.

Федоров не мог ничего поделать, кроме как держать ее, пока они летели. Первый приступ застал его врасплох. Тогда он перехватил так, чтобы быть сзади.

Когда они ударились о металл, он ухватился за пустую раму.

Зацепившись за нее локтем, он освободил обе руки, чтобы легче было держать Маргариту и, как мог, успокаивал ее.

— Тебе лучше? — спросил он.

Она пробормотала, вся дрожа:

— Я хочу вымыться.

— Да, конечно. Сейчас найдем, где. Подожди здесь. Держись крепко и не отпускай. Я вернусь через пару минут.

Федоров оттолкнулся и полетел.

Ему нужно было закрыть вентиляторы, пока рвота не попала в общую воздушную систему корабля. Потом он сможет позаботиться о том, чтобы устранить ее при помощи вакуумного пылесоса. Он сделает это сам. Если привлечь еще кого-нибудь, тому может не просто показаться отвратительной эта работа. Он может начать болтать о…

Федоров клацнул зубами. Он закончил меры предосторожности и вернулся к Хименес.

Она все еще была бледна, но движения свои контролировала.

— Прости меня, прости, пожалуйста, Борис. — Голос ее был хриплым, так как она обожгла горло желудочной кислотой. — Я не должна была соглашаться… уйти так далеко… так далеко от туалета.

Он замер и угрюмо спросил:

— Как давно у тебя рвота?

Она отпрянула. Он схватил ее прежде, чем она оказалась без опоры. Его хватка была грубой.

— Когда у тебя последний раз были месячные? — потребовал ответа он.

— Ты же видел…

— То, что я видел, вполне могло быть обманом. Особенно учитывая, как я занят на работе. Говори правду!

Он встряхнул ее и случайно вывернул руку. Она вскрикнула, он выпустил ее, словно обжегся.

— Я не хотел сделать тебе больно, — выдохнул он.

Ее стало относить в сторону. Он ухватил ее как раз вовремя, притянул обратно и крепко прижал к своей запачканной груди.

— Т-т-три месяца, — запинаясь, выговорила она сквозь всхлипы.

Он дал ей возможность выплакаться, гладя по спутанным волосам. Когда она затихла, он помог ей добраться до душевой. Они обтерли друг друга губками начисто. Физиологическая жидкость, которой они пользовались, была такой едкой, что уничтожила вонь рвоты, но испарялась она так быстро и без остатка, что Хименес задрожала от пронзительного холода. Федоров швырнул губки в люк связанного с прачечной конвейера и включил горячий воздух.

Несколько минут они грелись.

— Ты знаешь, — сказал он после долгого молчания, — если мы решим проблему гидропоники в отсутствии гравитации, то сможем разработать что-нибудь, что даст нам настоящую ванну. Или даже душ.

Она не улыбнулась, только прижалась к отверстию, откуда шел теплый воздух.

Федоров помрачнел.

— Ладно, — сказал он. — Как это случилось? Разве врач не должен следить за тем, чтобы все женщины регулярно принимали контрацептивы?

Она кивнула, не глядя на него. Он едва расслышал ее ответ.

— Да. Но это один укол в год, а нас двадцать пять женщин… а у него в голове много других проблем, кроме рутинных процедур…

— Ты хочешь сказать, что вы оба забыли?

— Нет. Я явилась к нему в кабинет, как положено. Когда ему приходится напоминать женщине, это смущает. Его в кабинете не оказалось. Наверное, отправился к какому-нибудь больному. Список женщин с пометками лежал на столе. Я заглянула в него. Джейн была в тот день у врача по той же самой причине, на час-другой раньше меня. Внезапно я схватила его ручку и сделала пометку напротив моей фамилии. Я скопировала его почерк. Это случилось раньше, чем я осознала, что делаю. Я убежала.

— Почему ты не призналась потом? С тех пор, как наш корабль сбился с пути, доктор встречался и с более безумными порывами.

— Он должен был помнить, — сказала Хименес громче. — Если он подумал, что забыл о моем посещении, то в чем моя вина?

Федоров выругался и потянулся к ней.

— Во имя здравого смысла! — запротестовал он. — Латвала работает, как каторжный, пытаясь поддерживать нас в форме. И ты спрашиваешь, почему ты должна ему помогать?

Тогда она глянула ему в лицо и сказала:

— Ты обещал, что мы сможем иметь детей.

— Но… ну да, правда, у нас будет столько детей, сколько мы сможем иметь — как только найдем планету…

— А если не найдем? Что тогда? Вы что, не можете улучшить биосистемы, как ты хвастался?

— Мы пока отложили этот проект ради программы разработки новых инструментов. Это может продлиться несколько лет.

— Несколько младенцев не составят большой разницы… для корабля, проклятого корабля… но разница для нас…

Он двинулся к ней. Ее глаза расширились. Она отодвигалась от него все дальше и дальше.

— Нет! — завопила она. — Я знаю, что тебе нужно! Вы никогда не получите моего ребенка! Он и твой тоже! Если вы… вырежете из меня моего ребенка, я вас убью! Я всех на корабле поубиваю!

— Тихо! — взревел Федоров.

Он отступил назад. Хименес осталась на том же месте, всхлипывая.

— Я ничего не стану предпринимать сам, — сказал он. — Мы пойдем к констеблю. — Он направился к выходу. — Останься здесь. Соберись с силами.

Подумай, какие аргументы ты приведешь. Я принесу одежду.

Когда они вышли наружу, Борис запросил по интеркому разговор с Реймоном по личному вопросу. Он не заговаривал с Хименес, и она с ним, по дороге в каюту.

Как только они оказались внутри, она схватила его за руки.

— Борис, твой собственный ребенок, ты не можешь… и скоро пасха…

Он сжал ее руки в своих.

— Успокойся, — велел он. — Вот. — Он дал ей бутылку, специально приспособленную для питья в невесомости, с небольшим количеством текилы. Это поможет. Не пей много. Тебе понадобится способность рассуждать.

В дверь позвонили. Федоров впустил Реймона и закрыл за ним дверь.

— Хотите глоток спиртного, Шарль? — спросил инженер.

Перед ним было лицо, похожее на забрало боевого шлема.

— Лучше мы сначала обсудим вашу проблему, — сказал констебль.

— Маргарита беременна, — произнес Федоров.

Реймон спокойно висел в воздухе, слегка придерживаясь за поручень.

— Пожалуйста… — начала Хименес.

Реймон жестом велел ей замолчать.

— Как это случилось? — спросил он негромко.

Она попыталась объяснить, и не смогла говорить. Федоров в нескольких словах обрисовал ситуацию.

— Понятно. — Реймон кивнул. — Примерно семь месяцев, да? Почему вы разговариваете со мной? Вам следовало обратиться прямо к первому помощнику. В любом случае она будет решать, как поступить. У меня нет никаких прав, кроме как арестовать вас за серьезное нарушение правил.

— Вы… Я думал, что мы друзья, Шарль, — сказал Федоров.

— Я служу кораблю в целом, — ответил Реймон столь же монотонно, как прежде. — Я не могу мириться с эгоистичными действиями кого бы то ни было, если они угрожают жизни остальных.

— Один крошечный ребенок? — крикнула Хименес.

— А сколько еще детей захотят иметь другие?

— Неужели мы должны ждать вечно?

— Разумнее подождать до тех пор, пока вы не будете знать, каково наше будущее. Вполне возможно, что ребенок, рожденный сейчас, проживет недолго и умрет страшной смертью.

Хименес сомкнула руки на животе.

— Вы не можете убить его! Не можете!

— Успокойтесь, — резко бросил Реймон. Она задохнулась, но повиновалась. Он перевел взгляд на Федорова. — А вы что думаете, Борис?

Русский медленно отодвигался назад, пока не оказался рядом со своей женщиной. Он привлек ее к себе и произнес:

— Аборт — это убийство. Может быть, она была не права. Но я не верю, что мои товарищи по кораблю — убийцы. Я умру, но не допущу этого.

— Без вас мы окажемся в трудном положении.

— Вот именно.

— Ну… — Реймон отвел взгляд. — Вы еще не сказали, что, по-вашему, могу сделать я.

— Я знаю, что вы можете сделать, — сказал Федоров. — Ингрид захочет сохранить эту жизнь. У нее может не хватит решимости сделать это без вашего совета и поддержки.

— Хм. Хм. Так. — Реймон побарабанил пальцами по переборке. — Ситуация складывается не самым худшим образом, — сказал он наконец задумчиво. Можно извлечь из нее даже некоторые положительные аспекты. Если мы сможем представить ее как случайность, как недосмотр, вместо преднамеренных действий… Собственно говоря, отчасти это так и было. Маргарита действовала безумно — но насколько нас всех сейчас можно назвать нормальными? Хм. Предположим, мы объявим некоторое послабление правил.

Будет дозволено весьма ограниченное число рождений. Мы подсчитаем, сколько детей выдержит экосистема, и желающие женщины вытянут жребий. Я не думаю, что желающих будет много… в нынешних обстоятельствах. Соперничество будет невелико. Появление новорожденных, над которыми можно будет квохтать и о которых нужно будет заботиться, снимет часть напряжения.

На миг его голос возвысился.

— Дети — это еще и залог смелости, клянусь Богом. И новая причина выжить. Да!

Хименес попыталась дотянуться до него и обнять. Реймон отстранил ее.

Не обращая внимания на плач и смех женщины, он приказал инженеру:

— Успокойте ее. Я обговорю вопрос с первым помощником. В нужный момент мы все встретимся и проведем совещание. Пока никому ни слова.

— Вы… отнеслись ко всему… так спокойно, — сказал Федоров.

— Как же еще? — резко спросил Реймон. — У нас и так слишком много этих проклятых эмоций. — На мгновение забрало его шлема поднялось. На сей раз наружу выглянула маска смерти. — До черта много!!! — выкрикнул он.

Реймон рывком широко распахнул дверь и вырвался в коридор.

Будро всматривался в видеоскоп. Галактика, к которой стремилась «Леонора Кристина», рисовалась сине-белой дымкой на темном, неясном поле зрения. Когда он отошел от видеоскопа, лоб его прорезали глубокие морщины.

Он подошел к главной консоли. Шаги глухо стучали — возвращенным весом (корабль пересекал пространство между семействами).

— Неправильно, — сказал он. — Я видел их слишком много.

— Ты имеешь в виду цвет? — спросил Фокс-Джеймсон. Навигатор попросил астрофизика прийти на мостик. — Частота кажется слишком низкой для нашей скорости? Это в основном объясняется обычным расширением пространства, Огюст. Постоянная Хаббла. Мы догоняем галактические группы, скорости которых увеличиваются по отношению к нашей точке старта, чем дальше мы летим. Это хорошо. Иначе допплеровский эффект мог бы доставить нам больше гамма-излучения, чем способна сдержать наша защита. Ну и, конечно, как ты прекрасно знаешь, мы очень рассчитываем, что расширение пространства поможет нам оказаться в ситуации, когда мы сможем остановиться. В конце концов изменения скоростей сами по себе должны перевесить вызванное ими ограничение эффективности бассердовского модуля.

— Эта часть понятна. — Будро наклонился над столом, сгорбившись над своими заметками. — Но я повторяю: я наблюдал каждую галактику, сквозь которую мы проходили, и те, мимо которых мы пролетали на достаточном для наблюдений расстоянии, в течение последних месяцев. Мне знакомы все их разновидности. И постепенно эти разновидности изменяются. — Он мотнул головой в сторону видеоскопа. — Вот эта впереди наверху, например, нерегулярного вида, как Магеллановы Облака рядом с нашей родиной…

— В этих краях, я думаю, Магеллановы Облака уже тоже входят в понятие родины, — пробормотал Фокс-Джеймсон.

Будро решил пропустить мимо ушей его замечание.

— Она должна содержать высокий процент звезд последовательности II, продолжал он. — С нашей точки зрения мы должны наблюдать много отдельных голубых гигантов. А мы не видим ни одного. Все полученные мной спектры, насколько я могу их интерпретировать, стали отличаться от нормы для соответствующих классов. Разновидности галактик больше не выглядят, как должны выглядеть.

Он посмотрел на Фокс-Джеймсона.

— Малькольм, что происходит?

Фокс-Джеймсон казался удивленным.

— Почему ты задаешь этот вопрос мне? — спросил он вместо ответа.

— Сначала у меня было только смутное впечатление, — сказал Будро. — Я не настоящий астроном. Кроме того, я не могу получить точные навигационные отметки. Например, чтобы получить значение тау, необходимо распутать такую кошачью колыбельку допущений, что… Bien, когда я в конце концов уверился, что природа пространства меняется, я подошел к Шарлю Реймону. Ты знаешь, как он затыкает рот паникерам, и он прав. Он сказал, чтобы я потихоньку посоветовался с кем-нибудь из вашей команды, и сообщил ему результат.

Фокс-Джеймсон фыркнул от смеха.

— Ну вы и наворотили, конспираторы! Вам что, больше нечем себе голову морочить? Я вообще-то считал, что это общеизвестный факт. Настолько общеизвестный, что никто из нас, профессионалов, его ни разу не упомянул, хотя все изголодались по свежим темам для разговора. Ха! Поневоле задумаешься, что ты еще просмотрел.

— Qu'est-ce que c'est?

— Смотри, — сказал Фокс-Джеймсон. Он сел на край стола. — Звезды развиваются. Они производят элементы тяжелее водорода в термоядерных реакциях. Если звезда столь велика, что взрывается, превращаясь в сверхновую в конце своего развития, она выбрасывает некоторые из этих атомов обратно в межзвездное пространство. Более важный процесс, хотя и менее зрелищный, это утечка массы из небольших звезд, которых большинство, на стадии красного гиганта по пути к угасанию. Новые поколения звезд и планет конденсируются из этой обогащенной среды и обогащают ее, когда приходит их черед. Со временем растет процентное соотношение богатых металлом звезд. Это отражается на общем спектре. Но, разумеется, ни одна звезда не возвращает больше материи, чем ушло на ее образование. Большая часть вещества остается связанной в плотных телах, остывающих до абсолютного ноля. Таким образом межзвездная среда истощается. Пространство внутри галактик становится чище. Процесс образования звезд идет на убыль.

Он вытянул руку вперед, по курсу корабля.

— Наконец мы достигаем точки, где возможна очень небольшая дальнейшая конденсация, или невозможна вообще. Активные недолговечные голубые гиганты выгорают и не имеют наследников. Светящиеся члены галактики исключительно карлики, и, наконец, не остается никаких звезд, кроме холодных красных скупых светил класса М. Их хватает почти на сто гигалет.

Насколько я могу судить, галактика, к которой мы направляемся, еще не достигла такого возраста. Но она к нему приближается. Приближается.

Будро взвесил сказанное.

— Значит, мы не разгонимся в этой галактике так сильно, как прежде, сказал он. — Раз межзвездные газ и пыль там заканчиваются.

— Верно, — сказал Фокс-Джеймсон. — Но не волнуйся, я уверен, что все будет в порядке. Звезды не вбирают все без остатка. Кроме того, у нас есть межгалактическое пространство, промежутки между скоплениями, между семействами. Пространство там разреженное, но при нашем теперешнем тау может быть использовано — в конце концов мы сможем использовать даже газ в межклановых промежутках.

Он дружески хлопнул навигатора по спине.

— Не забывай, что мы к этому моменту пролетели три сотни мегапарсеков, — сказал он. — Что означает примерно тысячу миллионов лет времени. Неудивительно, что мы наблюдаем перемены.

Будро был менее привычен к астрономическому подходу.

— Ты хочешь сказать, — прошептал он, — что вся вселенная постарела настолько, что мы это заметили?

Впервые со времени своей ранней юности навигатор перекрестился.

Дверь в приемную была заперта. Чи-Юэнь помедлила в нерешительности, прежде чем нажать на кнопку звонка. Когда Линдгрен впустила ее, она робко произнесла:

— Мне сказали, что вы здесь одна.

— Пишу. — Первый помощник стояла, слегка сгорбившись, и все равно она была на голову выше планетолога. — Уединенное место.

— Простите, что я вам помешала.

— Это моя работа, Ай-Линг. Садитесь.

Линдгрен вернулась за стол, который был завален бумагами, исписанными небрежным почерком. Кабина дрожала и вибрировала от неравномерного ускорения. «Леонора Кристина» шла сквозь клан невиданного размера.

Одно время надеялись, что этот клан может оказаться тем самым, где корабль сможет затормозить в какой-нибудь из составляющих его галактик.

Ближайшее рассмотрение показало, что нет. Обратный тау стал слишком велик.

Несколько человек на общем собрании выдвинули идею, что необходимо в любом случае немного затормозить, чтобы условия остановки по достижении следующего клана стали не такими суровыми. Невозможно было доказать, какая из точек зрения в споре верна, учитывая, что такие подробности космографии до сих пор не известны. Можно было воспользоваться только статистикой, как и поступили Нильсон и Чидамбарна, чтобы доказать, что ПРАВДОПОДОБИЕ нахождения места, где они смогут остановиться, КАЖЕТСЯ выше, если продолжать ускоряться. Офицеры корабля сомневались, принять ли эту теорему на веру и поддерживали полный вперед. Реймону пришлось припугнуть нескольких человек, чьи возражения были недалеки от бунта.

Чи-Юэнь примостилась на краешке кресла для посетителей. Она была маленькой и ладной в красной тунике с высоким воротником, широких белых брюках, с волосами, зачесанными назад слишком строго и придерживаемыми костяным гребнем. Линдгрен составляла с ней контраст. Ее рубашка была без воротника, рукава закатаны до локтей, запачкана в разных местах, волосы сбились, а под глазами — синяки.

— Что вы пишете, можно поинтересоваться? — спросила Чи-Юэнь.

— Проповедь, — сказала Линдгрен. — Это нелегко. Я не писатель.

— Вы, пишете проповедь?

Левый уголок рта Линдгрен слегка дернулся вверх.

— Точнее сказать, обращение капитана на праздновании Дня летнего солнцестояния. Он может продолжать вести богослужения. Но в данном случае он попросил меня вдохновить экипаж от его имени.

— Он не вполне здоров? — негромко спросила Чи-Юэнь.

Линдгрен слегка нервничала.

— Не вполне. Я полагаю, что могу доверять вам. Что вы не разболтаете.

Даже, если все и так подозревают. — Она оперлась локтем о стол.

Ответственность его добивает.

— Как может он винить себя? Какой у него выбор, кроме как позволить роботам продолжать вести корабль вперед.

— Ему не все равно. — Линдгрен вздохнула. — Еще этот последний диспут. Поймите, нельзя сказать, что у него полное нервное истощение. Не совсем. Но он больше не может преодолевать сопротивление людей.

— Разумно ли устраивать проповедь? — поинтересовалась Чи-Юэнь.

— Не знаю, — сказала Линдгрен безжизненным голосом. — Просто не знаю.

Теперь, когда — мы этого не объявляем, но нельзя помешать вычислениям и разговорам — мы где-то около пяти-или шестимиллиардолетней отметки… Она подняла голову, рука ее упала. — Праздновать что-то настолько чисто земное — абсурд. «Теперь, когда мы должны начинать думать, что Земли больше нет…»

Она обеими руками обхватила подлокотники кресла. Мгновение она смотрела своими голубыми глазами невидящим и безумным взглядом. Затем напряжение спало, и, откинувшись в кресле, Линдгрен сказала ровным тоном:

— Констебль убедил меня продолжать наши ритуалы. Неповиновение.

Воссоединение после ссоры. Возобновление привязанностей, особенно к ребенку, который скоро родится. Новая Земля: мы еще вырвем ее из рук Бога.

Если Бог еще что-то значит, хотя бы эмоционально. Может, религию вообще лучше не упоминать. Карл дал мне только общую идею. Предполагается, что я смогу ее изложить лучше всех. Я. Это должно вам много сказать о нашем состоянии, правда?

Она моргнула, приходя в себя.

— Извините, — сказала она. — Я не должна была вываливать на вас мои проблемы.

— Это проблемы общие, первый помощник, — ответила Чи-Юэнь.

— Пожалуйста, зовите меня Ингрид. И благодарю. Если я вам не говорила раньше, позвольте сказать сейчас: вы — по-своему, тихо и незаметно, — одна из ключевых людей на корабле. Сад спокойствия… Ладно. — Линдгрен сомкнула пальцы подушечками, образовав арку. — Что я могу для вас сделать?

Чи-Юэнь отвела взгляд.

— Я по поводу Шарля.

Ногти на пальцах Линдгрен побелели.

— Ему нужна помощь, — сказала Чи-Юэнь.

— У него есть дружинники, — без выражения ответила Линдгрен.

— Кто заставляет его действовать, кроме него самого? Кто заставляет действовать всех нас? Вас тоже. Вы зависите от него.

— Конечно. — Линдгрен переплела пальцы и распрямила их. — Вам должно быть понятно — возможно, он никогда этого не говорил вам, так же как мне, или я ему, но это очевидно — наша ссора стерлась за время совместной работы. Я желаю ему только добра.

— Тогда можете ли вы сделать для него часть этого добра?

Взгляд Линдгрен стал пронзительным.

— О чем вы?

— Он устал. Устал больше, чем вы можете представить, Ингрид. И он одинок.

— Он таков по натуре.

— Быть может. Но его натуре не свойственны ни одна из этих ролей, которые он должен играть: огонь, бич, оружие, двигатель. Я немного изучила его. В последнее время я наблюдаю за ним — как он спит, те немногие часы, когда у него есть возможность заснуть. Его защитные силы на исходе. Я слышала, как он разговаривает во сне — несколько раз, когда это были сны, а не просто кошмары.

Линдгрен сомкнула ладони.

— Чем мы можем ему помочь?

— Верните ему часть вашей силы. Вы это можете. — Чи-Юэнь подняла взгляд. — Видите ли, он вас любит.

Линдгрен встала, прошлась взад-вперед по узкому проходу за столом, ударяя кулаком о ладонь.

— Я приняла обязательства, — сказала она. Слова застряли у нее в горле.

— Я знаю…

— Не повредить человеку, в котором мы все нуждаемся. И не… быть свободной в своих связях. Я должна оставаться офицером во всех своих поступках. Так же поступает и Карл. — Ее голос сорвался:

— Он бы отказался!

Чи-Юэнь тоже поднялась с места.

— Вы могли бы не ночевать у себя сегодня ночью? — спросила она.

— Что? Что? Нет. Говорю вам, это невозможно. О, время у меня есть, но все равно это невозможно. Вам лучше уйти.

— Пойдемте со мной. — Чи-Юэнь взяла Линдгрен за руку. — Какой скандал может произойти, если вы навестите нас двоих в нашей каюте?

Линдгрен неуверенно двинулась за ней. Они направились вверх по вибрирующей лестнице на палубу команды. Чи-Юэнь открыла дверь, пропустила Линдгрен и закрыла дверь за собой. Они оказались одни среди сувениров и украшений страны, которая умерла гигагоды назад, и посмотрели друг на друга. Линдгрен прерывисто дышала. На ее лице румянец постепенно сменялся бледностью.

— Он скоро вернется, — сказала Чи-Юэнь. — Он ничего не знает. Это мой дар ему. Хотя бы одна ночь: показать ему, что его любят, как прежде.

Она разделила кровати. Затем опустила разделяющую перегородку. Она едва сдерживала слезы.

Линдгрен на мгновение прижала ее к себе и поцеловала.