Глава 1

— Смотрите — вон там. Поднимается над Рукой Бога. Это он?

— Думаю, да. Это наш корабль.

Они были последними посетителями. Парк Миллеса закрывался. Большую часть послеполуденного времени они бродили среди скульптур. Он был в восторге от первого знакомства с ними, она говорила молчаливое «прощай» тому, что было частью ее жизни. Им повезло с погодой. Лето было на исходе, но в этот день на Земле ярко светило солнце, дул легкий ветерок, который заставлял танцевать тени листвы на стенах вилл. Звонко журчали фонтаны.

Когда солнце зашло, в парке как будто все ожило. Казалось, что дельфины кувыркаются в волнах, Пегас рвется в небо, Фолк Филбайтер высматривает потерянного внука, а лошадь его в этот миг споткнулась, переходя брод. Орфей прислушивается, юные сестры обнимаются, воскреснув и все это беззвучно, ибо взгляду наблюдателя было доступно лишь краткое мгновение их жизни. Хотя время, в котором существовали статуи, было ничуть не менее реальным, чем зимнее время.

— Как будто они живы и предназначены звездам, а мы должны остаться позади и постареть, — пробормотала Ингрид Линдгрен.

Шарль Реймон не слышал ее слов. Он стоял на каменных плитах под пожелтевшими березами и смотрел на «Леонору Кристину». Наверху колонны, которая служила ей опорой, Рука Бога, возносящая ввысь Гений Человека, рисовалась силуэтом на фоне зеленовато-синих сумерек. Позади нее крошечная звездочка быстро пересекла небосклон и скрылась.

— Вы уверены, что это не какой-нибудь спутник? — в тишине спросила Линдгрен. — Я не думала, что мы сможем увидеть…

Реймон выразительно поднял бровь.

— Вы — первый помощник, и вы не знаете, где находится наш корабль и что он делает?

Он говорил по-шведски с акцентом, как и на большинстве других языков, резко меняя интонацию. Эта манера говорить подчеркнула иронию его слов.

— Я не навигационный офицер, — сказала она, защищаясь. — Притом я постаралась, насколько возможно, выбросить все дела из головы. Вам бы тоже следовало так поступить. Нам предстоит этим заниматься много лет. — Она потянулась к нему. Ее тон смягчился. — Прошу вас. Давайте не будем портить этот вечер.

Реймон пожал плечами.

— Простите. Я не хотел.

К ним подошел служащий, остановился и почтительно произнес:

— Извините пожалуйста, но нам пора закрывать.

— О! — Линдгрен вздрогнула от неожиданности, бросила взгляд на часы и посмотрела на террасы. Там не было никого — если не считать тех живых существ, которых Карл Миллес воплотил в камень и металл три века назад. О да, конечно, давно пора. Я просто не отдавала себе отчета, как поздно.

Служащий поклонился.

— Поскольку леди и джентльмен явно желали этого, я оставил их одних в парке после того, как остальные посетители ушли.

— Значит, вы нас знаете, — сказала Линдгрен.

— Кто же не знает?

Во взгляде служащего читалось восхищение. Она была высокой, хорошо сложенной, с правильными чертами лица и широко расставленными голубыми глазами. Волосы ее были подстрижены коротко, чуть ниже мочек ушей. Ее одежда была более изысканной, чем обычно носили вне службы женщины, работающие в космосе. Богатые мягкие оттенки и ниспадающие складки неосредневекового стиля очень шли ей.

Реймон представлял собой резкий контраст — коренастый, темноволосый мужчина с суровым выражением лица, со шрамом на лбу. На нем были прямая туника и брюки, которые ничем не отличались от униформы.

— Спасибо, что вы нам не стали мешать, — сказал он скорее из вежливости.

— Я подумал, что вы наверняка не хотите, чтобы вам докучали, ответил служащий. — Без сомнения, вас узнали многие, но поступили так же.

— Мы, шведы, воспитанные люди, — улыбнулась Линдгрен Реймону.

— Не буду спорить, — сказал ее спутник. — Трудно вести себя иначе, когда вы повсюду в Солнечной системе. — Он сделал паузу. — Тому, кто правит миром, лучше проявлять вежливость. Римляне в свое время были вежливы. Пилат, например.

Отповедь Реймона привела служащего в замешательство. Линдгрен немного резко заявила:

— Я сказала «alskvardig», а не «artig». («Воспитанные», а не «вежливые»). — Она протянула руку. — Благодарю вас.

— Не стоит благодарности, мисс первый помощник Линдгрен, — ответил служащий. — Пусть ваше путешествие будет удачным, и вы благополучно вернетесь домой.

— Если путешествие будет действительно удачным, — напомнила она, — мы никогда не вернемся домой. Если мы вернемся… — она оборвала фразу. Он к тому времени будет в могиле. — Еще раз спасибо вам, — повторила она невысокому человечку средних лет. — До свидания, — сказала она парку.

Реймон обменялся со служащим рукопожатием и что-то пробормотал. Они с Линдгрен вышли из парка.

Высокие стены бросали тень на тротуар. Прохожих почти не было. Шаги отдавались гулким эхом. Через некоторое время Линдгрен заметила:

— Мне все-таки интересно, действительно мы видели наш корабль? Мы находимся на большой широте. А даже бассердовский корабль не настолько велик и ярок, чтобы его можно было рассмотреть в сиянии заката.

— Корабль достаточно велик и ярок, когда расправлены перепонки черпающих полей, — сказал Реймон. — Его перевели вчера на асимметричную орбиту, это входит в финальное тестирование. Перед нашим отбытием его переведут обратно в плоскость эклиптики.

— Я знаю, я читала программу. Но я не понимаю, зачем ежесекундно думать о том, что происходит с кораблем. Ведь мы еще два месяца будем здесь. Зачем вам все это знать?

— Я всего лишь констебль, — губы Реймона скривились в ухмылке. Скажем так: я практикуюсь в том, чтобы быть всегда начеку.

Она искоса глянула на него. Взгляд ее стал испытующим. Они вышли на эспланаду, к воде. По ту сторону один за другим загорались огни Стокгольма по мере того, как ночь от домов и деревьев поднималась вверх. Но канал оставался почти зеркален, и в небе, кроме Юпитера, светилось пока лишь несколько искр. Было еще достаточно светло.

Реймон присел на корточки и подтянул нанятую ими лодку.

Якоря-присоски на тросах прочно крепили ее к бетону. Реймон получил специальную лицензию, позволяющую ему парковаться практически где угодно настолько важным событием была межзвездная экспедиция. Он и Линдгрен провели утро, совершая круиз вокруг Архипелага. Несколько часов среди зелени: дома, словно выросшие на островах, как и деревья — такая же неотъемлемая их часть; паруса, чайки и сверкание волн. На Бете Девы будет мне приятно, и уж совсем ничего хорошего не ждет их на пути туда.

— Я начинаю чувствовать, какой же вы для меня незнакомец, Карл, медленно произнесла Линдгрен. — Вы всегда такой?

— Что? Моя биография зарегистрирована. Каждый может ее прочесть.

Лодка стукнулась об эспланаду. Реймон спрыгнул вниз на кубрик. Крепко держа трос одной рукой, он подал другую своей спутнице. Она оперлась, и его рука слегка дрогнула под ее весом.

Линдгрен села на скамью около руля. Реймон поворачивал якорь-присоску. Межмолекулярные связи уступили с легким чмокающим звуком, который прозвучал как ответ на плеск воды.

— Да, я думаю, что мы все выучили наизусть официальные биографии друг друга, — кивнула она. — Ваша биография — это абсолютный минимум, которым вы сумели отделаться при опросе.

(Шарль Жан Реймон. Статус гражданства межпланетный. Тридцать пять лет. Родился в Антарктике, но не в одной из лучших колоний; на подземных уровнях Полигорска. Мальчика, отец которого умер рано, ждали только бедность и неприятности. Юношей он каким-то образом попал на Марс и переменил множество работ, пока не начались беспорядки. Затем он сражался с «Зебрами» и так проявил себя, что впоследствии Лунный Спасательный Корпус предложил ему должность. Там он завершил свое образование и быстро продвинулся в чине. Будучи полковником, он много работал над усовершенствованием полицейского подразделения. Когда он вызвался участвовать в экспедиции, Управляющее Бюро с радостью приняло его).

— Ничего личного, — заметила Линдгрен. — Вы что, и на психологических тестах рассказываете официальную версию?

Реймон прошел вперед и отсоединил носовой якорь. Он ловко спрятал оба якоря, взялся за руль и запустил мотор. Магнитный двигатель работал бесшумно, но лодка тотчас рванулась вперед с большой скоростью. Реймон смотрел прямо перед собой.

— Какое это для вас имеет значение? — спросил он.

— Мы будем вместе много лет. Очень может быть, что до конца наших жизней.

— В таком случае, почему вы решили провести со мной этот день?

— Вы сами меня пригласили.

— После того, как вы позвонили мне в отель. Вам пришлось справиться в отделе регистрации команды, чтобы выяснить, где я остановился.

Парк Миллеса исчез в быстро сгущающейся тьме за кормой. В свете огней вдоль канала не было видно, покраснела Линдгрен, или нет. Однако она отвернула от Реймона лицо.

— Я действительно так поступила, — призналась она. — Я… Я думала, что вам одиноко. У вас ведь никого нет?

— Никаких родственников. Я всего лишь путешествую по злачным местам Земли. Там, куда мы направимся, их не будет.

Она снова подняла голову и на этот раз устремила взгляд на Юпитер немигающую рыжевато-белую лампу. Появились еще звезды. Линдгрен задрожала и плотно закуталась в плащ, чтобы защититься от осенней прохлады.

— Не будет, — глухо повторила она. — Все чужое. Мы еще только-только начали понимать и представлять тот соседний, братский мир. И пересечь расстояние в тридцать два световых года…

— Таковы люди.

— Почему вы летите, Карл?

Его плечи поднялись и опустились.

— Неугомонность, наверное. И, честно говоря, я нажил себе врагов в Корпусе. С одними не так обошелся, других опередил на служебной лестнице.

Я достиг такой ступени в своей карьере, что не мог продвигаться дальше, не играя во внутренние политические игры. А это я презираю. — Их взгляды встретились. Некоторое время оба медлили. — А вы почему?

Она вздохнула.

— Наверное, из чисто романтических побуждений. С самого детства я считала, что должна полететь к звездам — как принц отправляется в сказочную страну. Я долго уговаривала родителей и наконец добилась, чтобы они позволили мне записаться в Академию.

В его улыбке было больше тепла, чем обычно.

— И вы показали отличные результаты в межпланетной службе. Так что они без колебаний назначили вас первым помощником в первом же вашем полете за пределы Солнечной системы.

Ее руки, лежащие на коленях, встрепенулись.

— Не надо. Прошу вас. Я знаю свое дело. Но женщине в космосе легко продвинуться по службе. Она везде нужна. Мои функции на «Леоноре Кристине» будут чисто служебными. Я буду больше заниматься… ну, отношениями между людьми… чем астронавтикой.

Он снова посмотрел вперед. Лодка огибала сушу, направляясь в Салтсйон. Водное движение усилилось. Мимо них проносились гидрофойлы.

Грузовая субмарина неспешно держала путь в Балтику. Над головой, словно мотыльки, мелькали воздушные такси. Центр Стокгольма был многоцветным неугасающим костром. Тысяча его шумов сливались в одно странно гармоничное ворчание.

— Это возвращает меня к моему вопросу, — хмыкнул Реймон. — Скорее, моему контрвопросу, поскольку вы начали спрашивать первая. Не думайте, что мне не по душе ваше общество. Я был рад провести с вами день, и если вы согласитесь поужинать со мной, я буду считать этот день одним из лучших в моей жизни. Но большинство из нашей команды разбежались в стороны, как капли ртути, в тот миг, когда окончилась подготовка. Они намеренно избегают товарищей по команде. Лучше провести время с теми, кого они больше никогда не увидят. А вы, у вас ведь есть корни. Старая, благовоспитанная, благополучная семья, в которой все, надо полагать, привязаны друг к другу. Живы отец и мать. Братья, сестры, двоюродные братья и сестры наверняка полны готовности сделать для вас все, что могут, в эти оставшиеся несколько недель. Почему вы сегодня не с ними?

Линдгрен сидела молча.

— Ваша шведская замкнутость, — через некоторое время сказал он. — Как положено тем, кто правит человечеством. Мне не следовало вмешиваться. Ну так признайте за мной такое же право молчать, хорошо?

Чуть позже он заговорил снова:

— Вы согласитесь поужинать со мной? Я обнаружил очень приятный ресторанчик, в котором обслуживают люди.

— Да, — ответила она. — Спасибо. Я согласна.

Линдгрен поднялась и стала рядом с ним, положив руку ему на локоть.

Она чувствовала, как под ее пальцами напрягаются его сильные мускулы.

— Не называйте нас правителями, — попросила она. — Это не так. Как раз в этом и была идея Соглашения. После ядерной войны… когда мир был так близок к гибели… что-то надо было предпринять.

— Угу, — проворчал он. — Мне изредка случалось читать книги по истории. Всеобщее разоружение; всемирные полицейские силы, чтобы это обеспечить. Sed quis custodiet ipsos Custodes? Кому мы можем доверить монополию на средства уничтожения планетарного масштаба и неограниченную власть на инспекции и аресты? Конечно, только достаточно большой и современной стране, которая сможет сделать поддержание мира своей главной отраслью промышленности — но не настолько большой, чтобы она могла победить кого-нибудь и заставить подчиниться своей воле без поддержки большинства наций. При этом у нее должна быть хорошая репутация в глазах всех. Одним словом — Швеция.

— Значит, вы понимаете, — обрадованно сказала она.

— Понимаю. Последствия в том числе. Власть питается сама собой, в этом нет ничего тайного, это логическая необходимость. Деньги, которые платит весь мир, чтобы обеспечить функционирование Управляющего Бюро, проходят через Швецию. Следовательно, вы превратились в самую богатую державу мира — со всеми вытекающими последствиями. О том, что Швеция политический центр, можно и не упоминать. В ситуации, когда каждый реактор, космический корабль, каждая лаборатория потенциально опасны и должны находиться под контролем Бюро, в решении любого мало-мальски важного вопроса непременно участвует швед. Это ведет к тому, что вам подражают даже те, кому вы больше не нравитесь. Ингрид, друг мой, ваша нация ничего не может поделать — она превращается в новых римлян.

Ее радость исчезла.

— Вы тоже не любите нас, Карл?

— Я отношусь к вам неплохо, как большинство. До сих пор вы были гуманными господами. Я бы даже сказал, слишком гуманными. Что касается меня, я должен быть благодарен, поскольку вы позволили мне не иметь государственного гражданства, что меня вполне устраивает. Нет, вы показали себя совсем неплохо. — Он махнул рукой в сторону башен, с которых вниз водопадом струилось сияние, разбрызгиваясь во все стороны. — Как бы то ни было, это не навсегда.

— О чем вы?

— Не знаю. Я только убежден, что ничто не вечно. Как бы тщательно ни была спланирована система, когда-нибудь она испортится и умрет. — Реймон сделал паузу, чтобы подобрать слова. — Думаю, что конец может последовать в результате той самой стабильности, которой вы гордитесь. Произошли ли какие-то важные изменения, по крайней мере на Земле, с последних декад двадцатого столетия? Неужели так и должно быть? — Полагаю, — добавил он, что это одна из причин создания колоний в Галактике. Если мы сможем это сделать. Средство против Рагнарока.

Линдгрен сжала кулаки. Ее лицо снова обратилось к небу. Ночь сгустилась окончательно, но звезд над городом было совсем немного. В другом месте — например, в Лапландии, где у ее родителей был летний коттедж — их было бы гораздо больше.

— Я плохой кавалер, — извинился Реймон. — Давайте оставим эти ребяческие философствования и поговорим о более интересных вещах. Об аперитиве, например.

Она неуверенно засмеялась.

Ему удалось поддерживать легкую беседу, пока он вел лодку в Строммен, поставил ее в док, и они с Ингрид направились пешком через мост в Старый Город. За королевским дворцом они оказались в менее освещенном районе. Они шли по узким улочкам, по обе стороны которых высокие дома в оттенках золотого цвета стояли точно так же, как последние несколько сотен лет.

Туристский сезон закончился. Из огромного количества иностранцев, которые находились в городе, ни у кого не было причин посещать этот дальний уголок. Если не считать случайного прохожего или электроциклиста, Реймон и Линдгрен были практически одни.

— Мне будет трудно без всего этого, — сказала она.

— Здесь живописно, — признал он.

— Больше, чем живописно, Карл. Это не просто музей под открытым небом. Здесь живут настоящие люди. И те, кто жил здесь прежде, тоже остаются реальными. Башня Биргера Ярла, Церковь Риддархолма, щиты в Доме Знати, золотая Площадь, где пил и пел Беллман… В космосе будет одиноко, Карл, вдали от нашего прошлого.

— И все-таки вы летите.

— Да. Это нелегко. Моя мать, которая родила меня; мой отец, который взял меня за руку и вывел под звездное небо, чтобы показать мне созвездия.

Знал ли он тогда, к чему это приведет? — Она вздохнула. — Вот отчасти, почему я позвонила вам. Мне нужно было убежать от того, чтобы не думать о родителях. Хотя бы на день.

— Вам нужно выпить, — сказал он. — Вот мы и пришли.

Ресторан выходил фасадом на Главный Рынок. Нетрудно было представить, как рыцари весело гремят по камням мостовой между окружающими площадь домами. Реймон подвел Линдгрен к столу в освещенной свечами комнате и заказал аквавит и пиво.

Она старалась пить с ним наравне. Последовавшая за выпивкой трапеза была долгой даже по скандинавским стандартам. За едой они выпили много вина, а завершили ужин солидной дозой коньяка. Линдгрен рассказывала о доме рядом с Дроттнингхолмом, парк и сады которого были по существу ее собственными; о солнечном свете, струящемся в окна и отражающемся на полированных деревянных полах и на серебре, которое передается по наследству из поколения в поколение; о шлюпе на озере, кренящемся под ветром; об отце у румпеля с трубкой в зубах; о долгих, долгих ночах зимой и кратких светлых ночах лета; о праздничных кострах в канун дня Святого Джона — тех самых кострах, которые некогда были зажжены, чтобы приветствовать Бальдра, возвращающегося домой из подземного мира; о первой прогулке под дождем с парнем, когда холодный воздух был насквозь пропитан водой и запахом сирени; о путешествиях по разным уголкам Земли; о пирамидах, Парфеноне, Париже на закате, Тадж Махале, Ангкорвате, Кремле, Голден Гейт Бридж, и, конечно, о Фудзияме, Великом Каньоне, водопаде Виктория, Большом Барьерном Рифе…

…о любви и радости дома, но и о дисциплине тоже, о порядке и серьезности в присутствии посторонних. Музыка вокруг, любимейший Моцарт; хорошая школа, в которой учителя и соученики создали совершенно новый мир, ворвавшийся в ее сознание; Академия, работа настолько трудная, что она и не предполагала, что способна на такую, и как она радовалась, когда обнаружила, что способна; полеты в космос, на другие планеты, о, она стояла на снегах Титана и смотрела на Сатурн над головой, потрясенная красотой; всегда, всегда семья и родные, к которым она возвращалась…

…в добром мире люди, их поступки, их радости всегда хороши.

Разумеется, остаются проблемы, но их можно решить с течением времени при помощи рассудка и доброй воли. Хорошо бы принадлежать к какой-нибудь религии, это сделало бы мир более совершенным, придало бы ему окончательный смысл, но убедительных доказательств не существует, тем не менее, она все равно может отдать все силы, чтобы помочь человечеству на пути к высшей цели…

…но нет, она вовсе не педант, пусть он так не думает. Собственно говоря, она часто задумывалась, не слишком ли она склонна к гедонизму, может, она чуть более свободна, чем это необходимо. Как бы то ни было, она получает радость от жизни, не причиняя никому вреда, и она всегда надеялась на что-то необычное.

Реймон налил ей последнюю чашку кофе. Официант, наконец, принес счет.

— Думаю, что несмотря на недостатки нашего полета, — сказал Реймон, ты сможешь получить от него удовольствие.

Ее голос стал немного невнятным. Но глаза, глядящие на него, оставались ясными и спокойными.

— Я надеюсь на это, — сказала она. — И потому позвонила тебе.

Помнишь, еще во время подготовки я настаивала, чтобы ты приехал сюда, когда нам дадут отпуск.

К этому времени они уже перешли на «ты».

Реймон затянулся сигарой. В космосе курение будет запрещено, чтобы не перегружать системы жизнеобеспечения, но сегодня он еще мог позволить себе это удовольствие.

Линдгрен наклонилась вперед и положила ладонь на его руку.

— Я думала о том, что нас ждет, — сказала она. — Двадцать пять мужчин и двадцать пять женщин. Пять лет в металлической скорлупке. Еще пять лет, если мы сразу же вернемся. Даже учитывая процедуры против старения, десять лет — это большой кусок жизни.

Он кивнул.

— И, конечно, мы останемся для исследований, — продолжала она. — Если третья планета пригодна для жизни, мы останемся, чтобы основать колонию то есть навсегда — и заведем детей. Как бы мы ни поступили, возникнут связи. Каждый выберет себе пару.

Реймон спросил негромко, чтобы это не прозвучало слишком грубо:

— Ты думаешь, из нас может получиться пара?

— Да. — Голос ее окреп. — Это может показаться нескромным с моей стороны — неважно, усвоила я нравы работающих в космосе, или нет. Но я буду занята больше других, особенно в первые несколько недель полета. У меня не будет времени на нюансы и ритуалы. В результате я могу оказаться в таком положении, которое меня не устраивает. Если только не обдумать все заранее и не подготовиться. Что я и делаю.

Он поднес ее руку к губам.

— Большая честь для меня, Ингрид. Хотя мы можем оказаться чересчур разными.

— Подозреваю, что именно это меня и привлекает. — Ее ладонь скользнула по его губам и вниз по щеке. — Я хочу узнать тебя. Ты мужчина в большей мере, чем все, кого я встречала до сих пор.

Реймон расплатился по счету. Ингрид впервые заметила, что держится он не вполне уверенно. Он погасил сигару, проследив, как она гаснет.

— Я остановился в отеле на Тиска Бринкен, — сказал он. — Там не очень-то шикарно.

— Неважно, — ответила она. — Вряд ли я это замечу.

Глава 2

Если смотреть на корабль с одного из челночных катеров, которые доставляли команду, «Леонора Кристина» напоминала кинжал, указывающий острием на звезды.

Ее корпус имел коническую форму. Верхушкой конуса был нос корабля.

Его отполированная гладкая поверхность казалась скорее украшенной, нежели испорченной внешними приспособлениями. Среди них были шлюзы и люки, датчики приборов, гнезда для двух катеров, которым предстоит осуществлять посадки на планету, а также паутина бассердовского двигателя, пока еще свернутая. Основание конуса было достаточно широким, так как там среди прочего хранилось реактивное топливо, но корабль был слишком длинным, чтобы это было особенно заметно.

На острие кинжала развернулось веером сооружение, которое отдаленно напоминало баскетбольную корзину. Его обод служил опорой для восьми решетчатых цилиндров, направленных к корме. Это были трубы-ускорители, которые разгоняли реактивное топливо, когда корабль двигался на обычных межпланетных скоростях. «Корзина» заключала в себе приборы управления и энергетическую установку системы реактивного двигателя.

За ними тянулась рукоять кинжала, более темного оттенка, которая заканчивалась сложной головкой. Эта последняя представляла собой бассердовский двигатель. Остальное было защитным кожухом, предназначенным защищать от радиации двигателя, когда он будет включен.

Такова была «Леонора Кристина», седьмой и новейший из кораблей этого класса. Внешняя простота, продиктованная сущностью ее предназначения, была столь же обманчива, как простота человеческой кожи. Внутри корабль был сложен и хрупок. Со времени появления в середине двадцатого столетия самой идеи подобного корабля прошло, пожалуй, миллион человеко-лет мысли и труда, направленных на ее реализацию. При этом некоторые из работавших над проектом людей обладали интеллектом, сравнимым с умом любого гения, существовавшего до них. Хотя к моменту начала постройки «Леоноры Кристины» уже имелись практический опыт и необходимые средства и инструменты, и хотя технологическая цивилизация к этому времени достигла фантастического процветания (некоторое время ее не отягчала угроза войны) — все же стоимость корабля никак нельзя было назвать незначительной, и это служило причиной недовольства.

Корабль кружился по орбите вокруг Земли, а Вселенная охватывала его мощной громадой, простираясь во все стороны. Отвернувшись от солнца и планеты, вы видели прозрачную темноту, более огромную, чем у вас хватало смелости понять. Она не была непроглядно черной; существовали отражения света внутри ваших глаз; но это была предельная ночь, которую милосердное небо нашей планеты скрывает от нас. Немигающие звезды усеивали ее, сияние их было холодней льда. Звезды, достаточно яркие, чтобы их было видно с поверхности Земли, в космосе явственно демонстрировали свои цвета: сине-стальная Вега, золотая Капелла, тлеющий уголь Бетельгейзе. Здесь были видны другие, менее яркие звезды, и их было так много, что непривычный человек терял среди них очертания знакомых созвездий. Ночь была полна солнц.

Млечный Путь опоясывал небеса льдистым серебром; и Магеллановы Облака не были смутным мерцанием, но клубились и сияли; и туманность Андромеды ярко сверкала сквозь расстояние больше миллиона световых лет; и вы чувствовали, как ваша душа тонет в этих глубинах, и торопливо возвращали взгляд в окружающую вас уютную каюту.

Ингрид Линдгрен появилась на мостике, ухватилась за поручень и повисла в воздухе.

— Явилась для несения службы, мистер капитан, — формально отрапортовала она.

Ларс Теландер обернулся, чтобы поприветствовать ее. В невесомости на его тощую неуклюжую фигуру стало приятно смотреть, как на рыбу в воде или летящего в небе ястреба. Если бы не это, он ничем бы не отличался от любого седоволосого мужчины пятидесяти с лишним лет. Ни он, ни Линдгрен не позаботились прикрепить знаки отличия к комбинезонам, которые были стандартной рабочей одеждой на борту корабля.

— Здравствуйте, — сказал он. — Надеюсь, вы хорошо провели отпуск.

— Разумеется. — Ее щеки порозовели. — А вы?

— Ммм… нормально. Я преимущественно изображал из себя туриста, изъездил Землю вдоль и поперек. Я был удивлен, как многого я не видел прежде.

Линдгрен посмотрела на него с некоторым сочувствием. Капитан одиноко плавал в воздухе рядом со своим креслом командира — одним из трех кресел вокруг консоли управления и связи, расположенной в центре круглой комнаты.

Счетчики, экраны считывания данных, индикаторы и прочие приспособления, загромождавшие переборки, которые уже начали мигать и мерцать огоньками и чертить каракули, только подчеркивали его одиночество. Пока не появилась Линдгрен, капитан не слышал ничего, кроме бормотания вентиляторов и изредка — щелчка реле.

— У вас вообще никого не осталось? — спросила она.

— Никого близкого, — вытянутое лицо Теландера сморщилось в усмешке. Не забывайте, по времени Солнечной системы мне почти сто лет. Когда я последний раз навещал родную деревню в Даларне, внук моего брата был гордым отцом двух взрослых детей. Вряд ли стоит ожидать, что они сочтут меня близким родственником.

(Он родился за три года до первой экспедиции с участием людей, которая отправилась к Альфе Центавра. Он пошел в детский садик за два года до того, как первые лазерные сообщения этой экспедиции достигли станции на обратной стороне Луны. Это определило жизнь ребенка — интроверта и идеалиста. В возрасте двадцати пяти лет выпускник Академии с отличными результатами полетов на межпланетных кораблях был взят в первый экипаж, отправлявшийся к Эпсилон Эридана. Они вернулись через двадцать девять лет, но в результате релятивистского коэффициента времени для них прошло только одиннадцать лет, шесть из которых они провели на планетах, куда летели.

Совершенные ими открытия прославили их. Когда они вернулись, как раз снаряжался корабль на Тау Кита. Теландер получил место первого помощника.

С момента старта и до возвращения прошло тринадцать лет его личного времени. Он стал командиром вместо капитана, который погиб на дикой планете. На Земле прошел тридцать один год. На орбите собирали «Леонору Кристину». Кому, как не ему, стать ее капитаном? Он колебался. Кораблю предстояло стартовать меньше, чем через три года. Если он согласится, большая часть этого времени пройдет в планировании и подготовке… Но, похоже, другого выхода не было; кроме всего прочего, Земля изменилась до неузнаваемости, и он ходил по ней чужаком).

— К делу, — сказал он. — Я полагаю, Борис Федоров и его инженеры прибыли вместе с вами?

Она кивнула.

— Он сказал, что свяжется с вами по интеркому, как только устроится.

— Хм. Он мог бы соблюсти вежливость и уведомить меня о своем прибытии.

— Он в плохом настроении. Хмурился всю дорогу. Не знаю, по какой причине. Это существенно?

— Нам предстоит довольно долго быть вместе, Ингрид, — заметил Теландер. — Конечно, наше поведение будет иметь значение.

— У Бориса это скоро пройдет. Я думаю, у него просто похмелье, или прошлой ночью ему отказала какая-нибудь девушка, или что-то в этом роде.

Во время подготовки у меня сложилось впечатление, что он легко поддается эмоциям, но так же быстро отходит.

— Психопрофиль это подтверждает. Однако, есть качества потенциальные — в каждом из нас, которые не выявляются тестированием.

Нужно оказаться там… — Теландер указал на колпак оптического перископа, как будто это и была та даль, куда перископ был направлен. — Только тогда эти качества проявятся. А они проявятся обязательно. Так бывает всегда. Он откашлялся. — Ладно. Научный персонал тоже прибывает по расписанию?

— Да. Они прибудут двумя паромами — первый в 13:40, второй в 15:00.

Теландер кивнул, подтверждая соответствие с программой, прикрепленной к столешнице консоли. Линдгрен добавила:

— По-моему, такой интервал между ними вовсе не обязателен.

— Соображения безопасности, — машинально ответил Теландер. — Кроме того, хотя они и прошли подготовку, нам все равно нужно время, чтобы доставить такое количество наземных кротов в их каюты. Сами они в невесомости не справятся.

— Карл с ними управится, — сказала Линдгрен. — Если понадобится, он сможет доставить их поодиночке, и быстрее, чем это может показаться.

— Реймон? Наш констебль? — Теландер внимательно посмотрел на нее. — Я знаю, что он хорошо подготовлен к работе в условиях невесомости, и он прибывает с первым паромом. И что, у него действительно такая высокая квалификация?

— Мы посетили Звезду Развлечений.

— Где?

— На курортном спутнике.

— Ах, эту. Н-да. И вы играли в игры при нулевой гравитации?

Линдгрен кивнула, не глядя на капитана. Он снова усмехнулся:

— В числе прочего, надо полагать.

— Он поселится в моей каюте.

— Хм-м… — Теландер потер подбородок. — Честно говоря, я бы предпочел, чтобы он жил в той каюте, где предполагалось — на случай беспорядков среди… мм… пассажиров. Собственно говоря, для этого он здесь.

— Я могу перебраться к нему, — предложила Линдгрен.

Теландер покачал головой.

— Нет. Офицеры должны жить среди офицеров, отдельно. Гипотетическая причина — чтобы они находились поближе к мостику — не есть настоящая причина. В последующие пять лет, Ингрид, вы поймете, как важны символы. Он пожал плечами. — Что ж, остальные каюты находятся только на одну палубу дальше к корме, чем наши. Осмелюсь сказать, что он может достаточно быстро добраться туда при необходимости. Так что, если ваша соседка по комнате не возражает поменяться местами, пусть будет, как вы хотите.

— Спасибо, — негромко сказала она.

— Правду сказать, я немного удивлен, — признался Теландер. — Мне кажется, Реймон не принадлежит к тому типу мужчин, который вы предпочитаете. Вы думаете, ваш союз будет долгим?

— Надеюсь, что да. Он говорит, что тоже бы этого хотел. — Линдгрен преодолела свое замешательство, бросившись в неожиданное нападение. — А что вы? Уже завязали отношения с кем-нибудь?

— Нет. Я думаю, это несомненно произойдет — с течением времени.

Поначалу я буду слишком занят. В моем возрасте подобные вопросы не столь насущны. — Теландер рассмеялся, затем посерьезнел. — Что касается времени, не будем его тратить понапрасну. Прошу вас приступить к проверке и…

Паром пришвартовался. Протянулись якоря-присоски, чтобы удержать его короткий корпус рядом с изогнутым боком «Леоноры Кристины». Ее роботы устройства «датчик-компьютер-эффектор», — управляющие маневром стыковки, помогли воздушным шлюзам соединиться. Когда из обеих камер выпустили воздух, их внешние клапаны втянулись внутрь, и пластиковая труба герметично запечатала вход. Шлюзы вновь наполнили воздухом и проверили на возможную утечку. Когда удостоверились, что утечки нет, открыли внутренние клапаны.

Реймон освободился от ремней. Свободно всплыв над креслом, он посмотрел вниз, окинув взглядом весь пассажирский отсек. Химик-американец Норберт Вильямс тоже расстегивал ремни.

— Не трогайте ремни, — скомандовал Реймон по-английски. Хотя все понимали шведский, некоторые знали его недостаточно хорошо. Для ученых английский и русский по-прежнему были главными международными языками. Оставайтесь на местах. Я предупредил вас еще в порту, что доставлю вас в каюты по одному.

— Обо мне можете не беспокоиться, — ответил Вильямс. — Я нормально себя чувствую в невесомости.

Он был невысоким, круглолицым, светловолосым человеком, привыкшим одеваться ярко, а говорить громко.

— Вы все имеете некоторую практику, — сказал Реймон. — Но это не то же самое, что обладать верными рефлексами. Их дает только опыт.

— Значит, мы немного побарахтаемся. Что с того?

— Возможен несчастный случай. Не обязателен, это да, но возможен. Моя обязанность — предотвратить такую возможность. Я полагаю, что должен сопроводить вас в каюты, где вы останетесь, пока о вас не позаботятся.

Вильямс покраснел.

— Послушайте, Реймон…

Констебль внимательно посмотрел на него своими серыми глазами.

— Это приказ, — сказал Реймон, четко выговаривая слова. — Я представляю власть. Давайте не будем начинать полет с неповиновения.

Вильямс вновь застегнул ремни. Он сделал это чересчур резко, губы его были плотно сжаты. Несколько капель пота выступили у него на лбу и задрожали на висках. От света флюоресцентных ламп они засверкали.

Реймон обратился по интеркому к пилоту. Пилот не перейдет на корабль, он отправится назад, как только выгрузит свой живой груз.

— Вы не возражаете, если мы откроем шторки? Пусть нашим друзьям будет на что посмотреть, пока они ждут своей очереди.

— Открывайте, — ответил голос. — Никакой опасности не замечено. И… они вроде не очень-то скоро увидят Землю, а?

Реймон объявил разрешение. Пассажиры жадно потянулись к рукояткам на иллюминаторах, обращенного в космос борта катера. Пластины, закрывавшие сделанные из глассита иллюминаторы, скользнули назад. Реймон занялся своей работой.

Четвертой на очереди была Чи-Юэнь Ай-Линг. Она повернулась в опутывающих ее ремнях безопасности, чтобы сидеть лицом к иллюминатору. Ее пальцы прижимались к гладкой поверхности.

— Прошу, ваша очередь, — сказал Реймон.

Она не ответила.

— Мисс Чи-Юэнь, — он тронул ее за плечо. — Вы следующая.

— О! — Ее словно пробудили от сна. В глазах ее стояли слезы. — Я… Я прошу прощения. Я задумалась…

Соединенные корабли входили в следующий рассвет. Свет распространялся над огромным горизонтом Земли, разбиваясь на тысячи цветов — от алого цвета кленового листа до синевы павлиньего пера. Краткий миг было видно крыло зодиакального сияния, как гало над поднимающимся огненным диском. За ним находились звезды и лунный полумесяц. Внизу была планета, сверкающая океанами, с облаками, в которых бродили дождь и гром, с коричнево-зелеными континентами и городами — шкатулками драгоценностей. Вы видели, вы чувствовали, что этот мир живет.

Чи-Юэнь принялась возиться с пряжками. Ее пальцы казались слишком тонкими.

— Не хочу отрывать взгляд! — шепнула она по-французски. — Покойся в мире там, Жак.

— Вы сможете наблюдать за происходящим на корабельных экранах, как только мы начнем разгон, — ответил Реймон на том же языке.

Она удивилась, что он говорит по-французски, и это вернуло ее к реальности.

— Тогда мы уже начнем удаляться от дома, — сказала она, но при этом улыбнулась. Очевидно, ее настроение скорее было восторженным, чем грустным.

Чи-Юэнь была маленькой и хрупкой. Одетая по последней восточной моде в тунику с высоким воротником и широкие дамские брюки с разрезами, она напоминала мальчика. Однако мужчины пришли к единодушному выводу, что из всех женщин на борту у нее самое очаровательное лицо, обрамленное иссиня-черными волосами длиной до плеч. Когда она говорила по-шведски, оттенок китайской интонации, который она придавала естественному ритму этого языка, превращал его в песню.

Реймон помог ей освободиться от ремней и обхватил за талию. Он не собирался шаркать по полу в магнитных башмаках. Вместо этого он оттолкнулся одной ногой от кресла и полетел по проходу. В шлюзе он схватился за поручень, качнулся сквозь проем, снова оттолкнулся и оказался внутри космического корабля. Обычно те, кого он сопровождал, расслаблялись — ему было легче доставлять их, как груз, чем бороться с их неуклюжими попытками помочь ему. Но с Чи-Юэнь было по-другому. Она знала, как себя вести. Их движения превратились в стремительный воздушный танец. Китаянка была планетологом, и имела опыт поведения в невесомости.

От того, что их слаженный полет был вполне объясним, он не стал менее восхитительным.

Проход от воздушного шлюза вел через концентрические ярусы грузовых палуб: дополнительная защита и броня для цилиндра в оси корабля, в котором будет располагаться экипаж. Здесь можно будет задействовать подъемники, чтобы переносить тяжелый груз вперед или к корме при ускорении. Но не исключено, что винтовые лестницы, идущие вдоль стенок колодцев, параллельных шахте подъемника, окажутся полезнее. Реймон и Чи-Юэнь воспользовались одним из этих колодцев, чтобы добраться от средней палубы, предназначенной для электрических и гироскопических инструментов, в нос корабля, где располагались жилые помещения. Лишенные веса, они летели вдоль лестницы, не касаясь ступенек. На той скорости, которую они набрали, у них слегка закружились головы от центробежной силы и силы Кориолиса, как будто они были слегка нетрезвыми. Это развеселило их еще больше. «И-и кру-угом мы мчимся… кру-угом!»

В каюты для пассажиров вели двери из двух коридоров, которые располагались по бокам ряда ванных комнат. Каждая каюта имела два метра в высоту и четыре квадратных метра площади; две двери, два туалета, два встроенных платяных шкафа с полками над ними и две складывающиеся кровати.

Кровати можно было сдвинуть по рельсам, чтобы соединить в одну, или разъединить. В последнем случае можно было еще опустить сверху перегородку, и таким образом превратить одну комнату на двоих в две раздельных.

— Это было путешествие, достойное записи в моем дневнике, констебль, — Чи-Юэнь схватилась за поручень и прислонилась лбом к холодному металлу.

Радостная улыбка еще трепетала на ее губах.

— С кем вы делите каюту? — спросил Реймон.

— Пока с Джейн Сэдлер. — Чи-Юэнь распахнула глаза и сверкнула на него взглядом. — У вас есть другие предложения?

— Что? Мм… Я… Мы с Ингрид Линдгрен вместе.

— Уже? — Легкомысленное настроение слетело с нее. — Простите. Мне не следовало совать нос в чужие дела.

— О нет, это я должен извиниться, — сказал он. — Я заставил вас ждать попусту, как будто вы не в состоянии добраться до каюты в невесомости самостоятельно.

— Вы не должны делать исключений. — Чи-Юэнь снова стала серьезной.

Она разложила кровать, подплыла к ней и принялась застегивать ремни. — Мне хочется немного побыть одной, подумать.

— О Земле?

— О многом. Мы оставляем позади гораздо больше, чем до сих пор представляли, Шарль Реймон. Это разновидность смерти. Быть может, за ней последует воскресение, но все равно это смерть.

Глава 3

— …ноль!

Ионный двигатель ожил. Ни один человек не мог бы увидеть этого, войдя внутрь толстого защитного кожуха, и остаться в живых. Точно так же никто не мог услышать, как он работает, или почувствовать вибрацию его энергии.

Для этого двигатель был слишком мощен. В так называемом отсеке двигателя, который в сущности был электронным нервным центром, люди слышали слабую пульсацию насосов, подающих реактивное топливо из резервуаров. Они едва замечали пульсацию, так как их внимание было поглощено счетчиками, экранами считывания данных, индикаторами и кодированными сигналами, которые управляли системой. Борис Федоров не снимал руки с главного рычага отключения. Между ним и капитаном Теландером на капитанском мостике постоянно шел негромкий обмен наблюдениями. Собственно говоря, «Леонора Кристина» могла обойтись и без этого. Гораздо менее сложные корабли, чем она, управлялись автоматически. Так оно фактически и было. Ее сложно взаимодействующие встроенные роботы работали с такой скоростью и точностью, и даже с такой гибкостью (хотя и в пределах своих программ), о которых люди не могли и мечтать. Но быть наготове необходимо для самих людей.

Во всех остальных местах на корабле единственным прямым доказательством движения для тех, кто лежал в своих каютах, было возвращение веса. Гравитация была небольшой, меньше одной десятой "g", но она давала ориентацию, где верх и где низ. Люди высвободились из кроватей.

Реймон объявил по интеркому:

— Констебль — команде, кто не на вахте. Можете перемещаться ad libitum — то есть, вперед от вашей палубы.

И саркастически:

— Если вы помните, официальная церемония прощания вместе с благословением будет передаваться в полдень по Гринвичу. Мы будет транслировать ее на экран в спортзале для тех, кому охота посмотреть.

Реактивное топливо попало в камеру сгорания. Термоядерные генераторы насытили энергией свирепые электрические арки, а магнитные поля разделили положительные и отрицательные частицы. Вибрации словно бичом подхлестывали их, придавая все большую скорость. Их выброс был невидимым. На пламя энергия не тратилась. Все, что позволяли физические законы, уходило на то, чтобы толкать «Леонору Кристину» вперед.

Корабль таких размеров нельзя было разогнать теми же средствами, что патрульный крейсер. Это бы потребовало больше топлива, чем на нем могло разместиться — учитывая, что он должен нести полсотни человек, и все необходимое для них на десять-пятнадцать лет: и инструменты для удовлетворения их научного любопытства, когда они достигнут места назначения, и (если данные, переданные инструментальным зондом, отправленным впереди корабля, действительно значили, что планета обитаема) припасы и машины для того, чтобы человек мог обжить новый мир. «Леонора Кристина» медленно, по спирали удалялась от земной орбиты. Люди, стоящие у просмотровых экранов, видели, как родная планета уменьшается среди звезд.

В просторах космоса лишнего места не было. Необходимо использовать каждый кубический сантиметр внутри корпуса корабля. Однако люди, обладающие достаточным умом и чуткостью, чтобы решиться на это приключение, сошли бы с ума в «функциональной» обстановке. До сих пор переборки были из голого металла и пластика. Но у обладателей художественных талантов были свои планы. Реймон заметил в коридоре Эмму Глассгольд, молекулярного биолога. Она набрасывала контуры фрески, которая будет изображать лес вокруг освещенного солнцем озера. С самого начала пол жилой палубы и палубы отдыха был покрыт материалом, зеленым и пружинистым, как трава. Воздух, который гнали вентиляторы, был не только очищен растениями в секции гидропоники и коллоидами в уравновешивателе Даррелла.

Он претерпевал изменения температуры, ионизации, запаха. Сейчас он имел запах свежего клевера — с аппетитным привкусом, когда вы проходили мимо камбуза — поскольку изысканная пища компенсирует многие лишения.

Аналогично, общественные помещения были заповедником, занимающим целую палубу. Спортзал, который одновременно служил театром и залом собраний, был здесь главным помещением. Но даже кают-компания имела такие размеры, что обедающие могли вытянуть ноги и отдохнуть. По соседству находились любительские мастерские, клубная комната для сидячих игр, бассейн, крошечные сады и беседки. Некоторые из конструкторов корабля возражали против того, чтобы на этом уровне устанавливали боксы сновидений. Они утверждали, что дверь этой комнаты некстати напомнит людям, которые придут сюда развлекаться, что они должны довольствоваться призрачными заменителями оставленных ими вещей. Но в сущности этот процесс тоже был разновидностью отдыха.

Путешествие только началось. Атмосфера была на грани истерического веселья. Мужчины скандалили чуть ли не до драк, женщины болтали, за едой все чрезмерно смеялись, часто устраивались танцы, которые служили поводом для флирта. Проходя мимо спортзала, Реймон через открытую дверь увидел гандбольный матч в разгаре. При низкой гравитации, когда можно в прямом смысле слова ходить по стенкам, зрелище было захватывающим.

Реймон продолжал путь к бассейну, который располагался в углублении (пройти к нему можно было из главного коридора). Он свободно вмещал нескольких человек. Но в это время, в 21:00, там никого не было. На краю бассейна, нахмурившись, стояла Джейн Сэдлер. Эта крупная брюнетка с обыкновенными чертами лица была канадкой, биотехником в органоциклическом отделении. Шорты и тенниска подчеркивали ее прекрасную фигуру.

— Что-то случилось? — спросил Реймон.

— А, привет, констебль, — ответила она по-английски. — Все в порядке.

Я просто никак не соображу, как лучше украсить это место. Я должна представить рекомендации нашему комитету.

— Разве они не решили устроить подобие римских терм?

— Угу. Но на все сразу нужно слишком много места. Нимфы и сатиры, тополиные рощи, храмы — что еще? — Она рассмеялась. — Черт с ним со всем.

Я предложу ограничиться нимфами и сатирами. Если мы нарисуем плохо, всегда можно будет переделать, пока у нас не кончится краска. Это обеспечит нам занятие на будущее.

— Кто сможет продержаться пять лет — и еще пять, если нам придется вернуться, — только на хобби? — медленно произнес Реймон.

Сэдлер снова рассмеялась.

— Никто. Не морочьте себе голову. У каждого на борту расписана полная программа работ, вне зависимости от того, чем именно он собрался заняться — теоретическими исследованиями, созданием величайшего романа космического века или изучением греческого языка, давая взамен уроки тензорного исчисления.

— Конечно. Я видел предложения. Они имеют какой-то смысл?

— Констебль, расслабьтесь! Другие экспедиции осуществили это, и остались в более-менее здравом рассудке. Почему бы нам этого не сделать?

Вы пришли плавать — плавайте. — Она усмехнулась еще шире. — Окунитесь с головой.

Реймон изобразил подобие улыбки, снял одежду и повесил ее на вешалку.

Сэдлер присвистнула.

— Ну и ну, — сказала она. — До сих пор я видела вас только в комбинезоне. Неплохая коллекция бицепсов, трицепсов и прочего. Занимаетесь гимнастикой?

— Такая у меня работа. Нужно поддерживать форму, — неловко ответил он.

— Когда-нибудь, когда будете не на дежурстве, загляните ко мне в каюту — позанимаемся, — предложила она.

— Я бы с удовольствием, — ответил он, оглядывая ее с головы до ног, но мы с Ингрид сейчас…

— Ну да, конечно. Я это в шутку. Ну, почти в шутку. Похоже, у меня скоро тоже будет постоянный партнер.

— Правда? Кто, если не секрет?

— Элоф Нильсон. — Она подняла руку. — Нет, не надо мне ничего говорить. Он не Адонис, это верно. И ведет себя иногда не лучшим образом.

Но у него великолепный ум, лучший ум на корабле, по-моему. Слушая его, невозможно соскучиться. — Она отвела взгляд. — И он тоже очень одинок.

Реймон некоторое время стоял молча.

— Ты очень хорошая, Джейн, — сказал он. — У нас с Ингрид здесь встреча. Почему бы тебе к нам не присоединиться?

Она склонила голову набок.

— Ей-богу, ты все-таки прячешь человеческую душу под шкурой полисмена! Не бойся, я не выдам твою тайну. И я не останусь. Уединения нелегко добиться. Пока у вас есть такой шанс, наслаждайтесь им.

Она махнула рукой и ушла. Реймон смотрел ей вслед, потом перевел взгляд на воду. Он так и стоял, пока не пришла Линдгрен.

— Прости, что задержалась, — сказала она. — Сообщение с Луны. Еще один идиотский запрос, как у нас дела. Я определенно обрадуюсь, когда мы уже выберемся в Большую Глубину.

Она поцеловала Реймона. Он едва ответил на поцелуй. Линдгрен сделала шаг назад, облако беспокойства набежало на ее лицо.

— В чем дело, дорогой?

— Как ты считаешь, я чересчур жесткий? — напрямик спросил он.

Она не смогла ответить сразу. Флюоресцентный свет сиял на ее соломенных волосах, ветерок от вентилятора слегка шевелил их. От арки входа доносились звуки игры в мяч. Наконец она произнесла:

— Почему ты спрашиваешь?

— Одно замечание в разговоре. Собеседник хотел сделать мне приятное, но это все равно было немного больно.

Линдгрен нахмурилась.

— Я тебе уже говорила, что ты нажимал сильнее, чем мне бы хотелось, в тех нескольких случаях, когда ставил кого-нибудь на место. На корабле нет ни дураков, ни злонамеренных, ни саботажников.

— Разве я не должен был велеть Норберту Вильямсу заткнуться, когда он принялся осуждать Швецию на мессе? Такие вещи могут кончиться весьма плачевно. — Реймон опустил сжатый кулак на ладонь другой руки. — Пока нет нужды, нет потребности в военной дисциплине. Пока. Но я видел столько смертей, Ингрид. Может наступить время, когда мы не сумеем выжить, если не будем действовать как единое целое.

— Да, быть может, это понадобится на Бете-3, — признала Линдгрен. Хотя роботы не сообщили никаких данных, свидетельствующих о разумной жизни. В самом крайнем случае мы встретим дикарей, вооруженных копьями. И вовсе не обязательно, что они будут враждебно к нам настроены.

— Я думал о таких опасностях, как бури, поломка корабля, болезни — и Бог весть что еще. Это целый мир, который не является Землей. Или о возможной катастрофе. Я не уверен, что современный человек знает о вселенной все.

— На эту тему уже говорилось слишком много.

— Да. Она стара, как космические полеты; даже старше. От этого она не становится менее реальной. — Реймон искал нужные слова. — То, что я пытаюсь сделать… Я не уверен. Наша ситуация не похожа ни на одну из тех, в которых я бывал. Я пытаюсь… как-то… поддержать и сохранить идею власти. Большей, чем простое послушание правилам и офицерам. Власти, которая имеет право приказать что угодно, приказать человеку умереть, если это спасет остальных… — Он всмотрелся в озадаченное лицо Линдгрен и вздохнул. — Нет, ты не понимаешь. Ты не можешь понять. Твой мир всегда был добр.

— Может быть, ты сможешь мне объяснить, если повторишь несколько раз иными словами. — Она говорила мягко. — И, может быть, я тоже смогу сделать что-то понятным для тебя. Это будет нелегко. Ты никогда не снимал свой панцирь, Карл. Но мы постараемся, правда? — Она улыбнулась и хлопнула его по стальному бедру. — Прямо сейчас, глупышка, мы не на дежурстве.

Искупаемся?

Она выскользнула из одежды. Он смотрел, как она идет к нему. Ингрид нравилось заниматься спортом, а потом загорать под лампой. Результатом были полные груди и бедра, тонкая талия, длинные стройные ноги и загар, красиво оттенявший ее светлые волосы.

— Бог мой, какая ты красавица! — сказал Реймон низким гортанным голосом.

Она сделала пируэт.

— К вашим услугам, добрый сэр — если вы меня поймаете!

Четырьмя огромными прыжками, какие были возможны только при пониженной гравитации, она добралась до конца трамплина для ныряльщиков и прыгнула в воду. Ее падение было медленным, как во сне. Тут можно было бы устраивать воздушный балет. Когда она нырнула, выплеснувшаяся вода на несколько мгновений застыла кружевным узором.

Реймон вошел в бассейн с другой стороны. Плавание при таком ускорении корабля мало чем отличалось от обычного, земного. Ингрид Линдгрен однажды сказала, что дом человека — весь космос.

Сейчас она резвилась, ныряла, увертывалась, снова и снова ускользала от Реймона. Их смех отражался эхом от стен. Когда наконец он загнал ее в угол, Ингрид обняла его за шею, приблизила губы к его уху и прошептала:

— Вот ты меня и поймал.

— Мм-гм. — Реймон поцеловал впадинку между ее плечом и горлом. Он почувствовал сквозь вкус воды запах живого девичьего тела. — Бери нашу одежду и пойдем.

Он легко нес шесть килограммов ее веса на одной руке. Когда они оказались одни в лестничном колодце, он приласкал ее свободной рукой. Она отбрыкнулась пятками и захихикала.

— Сластолюбец!

— Мы скоро снова окажемся в нормальной гравитации, — напомнил он ей и стал спускаться вниз на офицерский уровень на скорости, на которой на Земле они бы сломали шеи.

…Через некоторое время Ингрид приподнялась на локте и встретилась взглядом с его глазами. Была полутьма. Вокруг двигались тени, окрашивая ее в два оттенка — золото и янтарь. Она очертила пальцем профиль мужчины.

— Ты великолепный любовник, Карл, — пробормотала она. — У меня никогда не было лучшего.

— Я тоже от тебя в восторге, — сказал он.

Неожиданная горечь появилась в ее тоне и выражении лица.

— Но это единственное время, когда ты на самом деле раскрываешься. А раскрываешься ли ты по-настоящему даже в такие моменты?

— Что мне показывать? — его тон стал жестче. — Я же рассказывал тебе о событиях моего прошлого.

— Анекдоты. Эпизоды. Никакой взаимосвязи, ничего… Сегодня в бассейне ты впервые слегка приоткрылся и тотчас закрылся опять. Почему? Я не воспользуюсь знанием во вред тебе, Карл.

Он сел, нахмурившись.

— Не понимаю, о чем ты. Люди узнают друг друга, живя вместе. Ты знаешь, что я восхищаюсь классическими художниками, Рембрандтом и Боунстеллом, и безразличен к абстракционизму или хромодинамике. Я не очень музыкален. У меня казарменное чувство юмора. Мои политические взгляды консервативны. Я больше люблю tournedos, чем филе миньон, и хотел бы, чтобы резервуары снабжали нас почаще и тем, и другим. Я играю в скверную игру покер — или играл бы, если бы здесь, на борту корабля это имело хоть какой-то смысл. Я очень люблю что-то мастерить, и делаю это хорошо, так что я буду помогать делать лабораторные устройства, как только проект получит развитие. Прямо сейчас я пытаюсь читать «Войну и мир», но все время засыпаю. — Он ударил по матрасу. — Что еще тебе нужно знать?

— Все, — печально ответила она.

Она жестом обвела комнату. Ее платяной шкаф как раз был открыт, демонстрируя невинную суетность ее лучших нарядов. Полки были до предела забиты ее личными сокровищами — потрепанный старый экземпляр Беллмана, лютня, дюжина картин, ожидающих своей очереди оказаться на стенах, маленькие портреты ее родных, фигурка Хопи кахина…

— Ты не взял с собой ничего личного.

— Я путешествую по жизни налегке.

— По трудной дороге, надо полагать. Может быть, однажды ты доверишься мне. — Она подвинулась к нему. — Не думай сейчас об этом, Карл. Я не хочу беспокоить тебя. Я снова хочу, чтобы ты был во мне. Ты знаешь, наше партнерство перестало быть вопросом удобства и дружбы. Я в тебя влюбилась.

Когда была достигнута соответствующая скорость, «Леонора Кристина», устремившаяся из окрестностей Земли по направлению к знаку Зодиака, управляемому Девой, вырвалась на свободу. Устройства разгона остыли. Она превратилась в еще одну комету. На нее действовали только силы гравитации, замедляя ее стремительный бег.

Так и было задумано. Но эффект должен был поддерживаться минимальным, поскольку погрешности межзвездной навигации достаточно велики. Поэтому Команда — профессиональные космонавты, в отличие от научного и технического персонала — работала в жестких временных рамках.

Борис Федоров вывел наружу бригаду. Их задание было сложным. Нужна сноровка, чтобы работать в невесомости, и не исчерпать все силы, управляя инструментами и телом. Даже самые лучшие и опытные иногда теряли сцепку подошв с корпусом корабля. Тогда космонавт, ругаясь, улетал в пространство, испытывая головокружение от центробежных сил, пока его не останавливала страховочная веревка и он не добирался по ней обратно.

Освещение было скверным: нестерпимый блеск на солнце, чернильная темнота в тени, если не считать лужиц нерассеянного света от фонариков на шлемах.

Слышимость была не лучше. Слова с трудом пробивались сквозь звуки затрудненного дыхания и пульсирующей крови внутри скафандра, а также через космический шум в шлемофоне. Поскольку в скафандрах не было системы очищения воздуха, сравнимой с корабельной, газообразные отходы устранялись не полностью. Они накапливались в течение часов, пока работающий космонавт не оказывался в дымке испарений пота, воды, углекислого газа, сероводорода, ацетона… и его белье, насквозь мокрое, не прилипало к телу… и он смотрел на звезды утомленными глазами сквозь фасетчатый щиток, а головная боль лентой обвивала его голову.

Тем не менее, бассердовский модуль — рукоять кинжала с шишкой — был отсоединен. Отвести его в сторону от корабля было тяжелой и опасной работой. Лишенный трения и веса, он все же сохранял каждый грамм своей значительной массы инерции. Ее было так же тяжело остановить, как и привести в движение.

Наконец он оказался за кормой на кабеле. Федоров сам проверил его положение.

— Готово, — буркнул он.

Его люди присоединили свои страховочные веревки к кабелю. Федоров сделал то же самое, поговорил с Теландером на мостике и отключился. Кабель втащили обратно на корабль, а вместе с ним бригаду инженеров.

У них были причины торопиться. Пока модуль следует за кораблем по той же орбите, но потом начнут действовать дифференциальные факторы. Они скоро вызовут нежелательное смещение в относительных центровках. Но все должны быть внутри корабля до начала следующего этапа процесса.

«Леонора Кристина» распростерла паутины своих черпающих полей. Они сверкали в свете солнца — серебро на фоне звездной черноты. Издалека корабль напоминал паука, одного из крошечных искателей приключений, которые отправляются в полет на бумажных змеях, сделанных из росистого шелка.

Внутренняя энергетическая установка «Леоноры Кристины» питала энергией генераторы черпающих полей. От их управляющей сети исходило поле магнитогидродинамических сил — невидимых, но действующих на протяжении тысяч километров; динамическая взаимная игра, а не статичная конфигурация, тем не менее, поддерживаемая и подгоняемая с точностью, близкой к абсолюту; невероятно сильная и невероятно сложная.

Поля охватили дрейфующее бассердовское устройство, привели его в микрометрически точное положение по отношению к корпусу корабля и зафиксировали на месте. Капитан Теландер осуществил последнюю проверку с Патрулем на Луне, получил «добро» и отдал команду. С этого момента инициатива перешла к роботам.

Невысокое ускорение, с которым корабль шел на ионном двигателе, придало ему скромную скорость, измеримую в десятках километров в секунду.

Ее хватило, чтобы запустить межзвездный двигатель. Имеющаяся энергия возросла на невообразимое количество порядков. При полной единице гравитации «Леонора Кристина» начала движение!

Глава 4

В одной из садовых комнат стоял обзорный экран, обращенный вовне.

Чернота и бриллианты, обрамленные папоротником, орхидеями, нависающей фуксией и бугенвилией, шокировали взгляд. Фонтан звенел и сверкал. Здесь воздух был теплее, чем в большинстве мест на борту; влажный, полный зелени и благоухания.

Бассердовские системы еще не были развиты до ровного движения электрических ракет. Корабль постоянно вздрагивал. Вибрация была слабой, на пределе заметного, но она проникала сквозь металл, кость, а, быть может, и сны.

Эмма Глассгольд и Чи-Юэнь Ай-Линг сидели на скамейке среди цветов.

Они прогуливались по кораблю и разговаривали, нащупывая путь к дружбе.

Однако, войдя в сад, обе умолкли.

Внезапно Глассгольд вздрогнула, словно от боли, и отвернулась от экрана.

— Напрасно мы сюда пришли, — сказала она. — Давай уйдем.

— Почему? — удивленно спросила планетолог. — По-моему, здесь чудесно.

Это лучше, чем голые стены, которые мы сделаем приятными для глаз не раньше, чем через много лет.

— От этого не убежишь, — Глассгольд указала на экран.

Так получилось, что в этот момент он сканировал пространство за кормой, и показывал Солнце, уменьшившееся до ярчайшей из звезд.

Чи-Юэнь внимательно присмотрелась к своей спутнице. Молекулярный биолог была, как и она сама, небольшого роста, темноволосая, с голубыми глазами, с круглым и румяным лицом и коренастой фигурой. Она одевалась очень просто, и на работе и на отдыхе. И, хотя Глассгольд не была противницей общественных мероприятий, до сих пор она оставалась скорее наблюдателем, нежели участницей.

— За — сколько? — за пару недель, — продолжала она, — мы достигли окраин Солнечной системы. Каждый день — нет, каждые двадцать четыре часа;

«день» и «ночь» больше не значат ничего — каждые двадцать четыре часа наша скорость увеличивается на 845 километров в секунду.

— Козявка вроде меня рада снова иметь полный земной вес, — сказала Чи-Юэнь нарочито беспечно.

— Не пойми меня превратно, — торопливо сказала Глассгольд. — Я не стану кричать: «Поверните обратно! Обратно!» — Она попыталась подшутить над собой. — Это было бы нечестно по отношению к психологам, которые признали меня годной. — Шутка не удалась. — Просто… я поняла, что мне нужно время… чтобы привыкнуть к этому.

Чи-Юэнь кивнула. Она, в своем самом новом и ярком чеонг-саме — среди ее увлечений было собственноручное изготовление одежды, — казалась почти принадлежащей к другому биологическому виду. Но она похлопала Глассгольд по руке и сказала:

— Ты не одна так чувствуешь, Эмма. Это предвидели. Люди на корабле начинают сейчас понимать не только умом, а всем своим существом, что значит отправиться в такое путешествие.

— Непохоже, что ты переживаешь.

— Я не переживаю. По крайней мере, с тех пор, как Земля исчезла в солнечном сиянии. Прощаться было больно. Но у меня есть опыт прощаний. Он учит смотреть вперед.

— Мне стыдно, — сказала Глассгольд. — Ведь мне было дано намного больше, чем тебе. Или это сделало меня слабодушной?

— Действительно больше? — приглушенно спросила Чи-Юэнь.

— Н-ну… конечно. Почему ты спрашиваешь? Ты что, не помнишь? Мои родители всегда были благополучными людьми. Отец — инженер на дезалинизационной фабрике, мать — агроном. Негев — прекрасное место, когда растут хлеба, и тихое, дружелюбное, не такое лихорадочное, как Тель-Авив или Хайфа. Хотя мне и нравилось учиться в университете. Я могла путешествовать с интересными спутниками. Конечно, я была счастлива.

— Тогда почему ты записалась для участия в экспедиции на Бету-3?

— Научный интерес… Полностью иная эволюция целой планеты…

— Нет, Эмма. — Локоны цвета вороньего крыла встрепенулись, когда Чи-Юэнь покачала головой. — Межзвездные корабли доставили данные, которых хватит на сотню лет научных исследований прямо на Земле. От чего ты бежишь?

Глассгольд прикусила губу.

— Мне не следовало совать нос в твои дела, — извинилась Чи-Юэнь. — Я хотела помочь.

— Я расскажу, — сказала Глассгольд. — Я чувствую, что ты действительно могла бы мне помочь. Ты моложе меня, но повидала больше. Она сплела пальцы, положив руки на колени. — Хотя я и сама не вполне уверена. Мне казалось, что я обрету… цель. Не знаю. Я записалась добровольцем, повинуясь импульсу, толчку. Когда меня вызвали для серьезного тестирования, мои родители подняли такой шум, что я уже не могла отступить. При всем при том мы всегда были очень близки. Мне было так больно покидать их. Мой большой, уверенный в себе отец вдруг совсем осунулся и постарел.

— Был ли замешан какой-нибудь мужчина? — спросила Чи-Юэнь. — Я расскажу тебе про себя — это не секрет, потому что мы с ним были помолвлены, а все официальные сведения об участниках нашей экспедиции, попали в наши персональные досье.

— Мы учились вместе в университете, — тихо сказала Глассгольд. — Я любила его. Я по-прежнему его люблю. Он едва замечал меня.

— Это бывает, — ответила Чи-Юэнь. — Человек или преодолевает такое чувство, или оно превращается в болезнь. У тебя здравый ум, Эмма. Тебе нужно только выбраться из твоей скорлупы. Подружиться с товарищами по кораблю. Пусть они станут тебе небезразличны. Ненадолго выбраться из своей каюты — в каюту какого-нибудь мужчины.

Глассгольд залилась румянцем.

— Я в этом не участвую.

Чи-Юэнь подняла брови.

— Ты девственница? Мы не можем себе этого позволить, так как должны основать новую расу на Бете-3. Наш генетический материал и так весьма скуден, чтобы не сказать больше.

— Я хочу вступить в брак, как положено, — сказала Глассгольд с проблеском гнева. — И иметь столько детей, сколько даст мне Бог. Но они будут знать, кто их отец. Ничего страшного, если я не стану играть в глупые игры поющих кроватей, пока мы в пути. На корабле достаточно женщин, которые будут этим заниматься.

— Например, я. — Чи-Юэнь была невозмутима. — Вне всякого сомнения, возникнут постоянные пары. Но почему бы пока не получать кратких мгновений наслаждения?

— Извини, — сказала Глассгольд. — Мне не следовало вмешиваться в личные дела. Тем более, когда люди такие разные, как, например, ты и я.

— Верно. Я только не согласна, что моя жизнь менее счастлива, чем твоя. Напротив.

— Что? — Глассгольд открыла рот. — Ты шутишь!

Чи-Юэнь улыбнулась.

— Если ты что-то и знаешь о моем прошлом, Эмма, это только внешняя сторона. Я могу себе представить, что ты думаешь. Моя страна разделена, доведена до нищеты, содрогается от последствий революций и гражданских войн. Моя семья — культурная и придерживающаяся традиций, но бедная той отчаянной бедностью, которая знакома только аристократам в худшие времена.

Мне посчастливилось учиться в Сорбонне, когда представилась такая возможность. Когда я получила диплом, меня ждала тяжелая работа. — Она повернула лицо к убывающему свету Солнца и добавила тише. — О моем мужчине. Мы тоже учились вместе, в Париже. Потом, как я уже говорила, мне пришлось быть вдали от него — из-за работы. Наконец он отправился в Пекин — навестить моих родителей. Я должна была скорее приехать, и мы бы стали мужем и женой согласно закону и таинствам, как уже были ими в действительности. Произошел мятеж. Он был убит.

— О, бедняжка… — начала Глассгольд.

— Это внешняя сторона, — перебила Чи-Юэнь. — Внешняя. Неужели ты не видишь: у меня тоже была любящая семья, может быть, даже в большей степени, чем у тебя, потому что они понимали меня так хорошо, что не сопротивлялись тому, что я покидаю их навсегда. Я повидала мир, и видела больше, чем можно увидеть, путешествуя первым классом. У меня был мой Жак! И другие — до него, а потом и после него, как он хотел бы. Я отправляюсь в путь без сожалений и без боли, которую нельзя вылечить.

Счастье на моей стороне, Эмма.

Глассгольд не ответила.

Чи-Юэнь взяла ее за руку и встала.

— Ты должна освободиться от себя самой, — сказала планетолог. — С течением времени только ты сама можешь научиться, как это сделать. Но, может быть, я смогу немного помочь тебе. Пойдем в мою каюту. Мы сошьем платье, которое будет тебе к лицу. Скоро состоится празднование Дня Соглашения, и я хочу, чтобы ты развеселилась.

Задумайтесь: один световой год — это бездна, которую невозможно представить. Исчислимая, но недоступная воображению. На обычной скорости скажем, на разумной скорости для машины в уличном движении мегаполиса вам потребуется почти девять миллионов лет, чтобы преодолеть это расстояние. А в окрестностях Солнца звезды в среднем отстоят друг от друга примерно на девять световых лет. Бета Девы удалена от Солнца на тридцать два года.

Тем не менее, такие расстояния можно преодолеть. Корабль, постоянно увеличивающий скорость при одном "g", проделал бы путь в половину светового года немного меньше, чем за год времени. Такой корабль двигался бы со скоростью, очень близкой к предельной — триста тысяч километров в секунду.

Вскоре возникли практические проблемы. Откуда взять массу-энергию, необходимую для этого? Даже в ньютоновской вселенной идея ракеты, несущей с собой столько топлива от самого старта, показалась бы нелепой. Еще более нелепой она была в реальном, эйнштейновском космосе, где масса корабля и полезной нагрузки постоянно возрастала, поднимаясь вверх к бесконечности по мере приближения скорости корабля к световой.

Но топливо и масса реакции есть в самом космосе! Пространство пропитано водородом. Разумеется, его концентрация по земным стандартам невелика: примерно один атом на кубический сантиметр в галактических окрестностях Солнца. Тем не менее, это составляет тридцать миллиардов атомов в секунду, ударяющих в каждый квадратный сантиметр встречной поверхности корабля, когда он приближается к скорости света. (Примерно такое же количество и в начале путешествия, поскольку межзвездная среда плотнее вблизи звезды). Энергия при этом потрясающая. При столкновении высвобождаются мегарентгены жесткой радиации; а смертельную дозу составляет меньше тысячи рентген в течение часа. Никакая материальная защита не поможет. Даже если предположить, что щит невероятно толст при старте, он вскоре будет изъеден до основания.

Однако ко времени создания «Леоноры Кристины» имелись уже нематериальные способы защиты: магнитогидродинамические поля, пульсация которых проникала вперед на миллионы километров, захватывала атомы своими диполями — отпадала необходимость ионизации — и управляла их потоком. Эти поля служили не только в качестве пассивной брони. Они отражали пыль и все газы, кроме преобладающего водорода. Но этот последний они отправляли назад — по длинным кривым, чтобы обогнуть корпус корабля на безопасном расстоянии — пока он не попадал в вихрь сжатия, возбуждающий электромагнитные поля, центром которых служил бассердовский двигатель.

Корабль не был мал. Однако он был лишь ничтожной искоркой металла в этой обширной паутине окружающих его сил. Он сам больше не порождал их.

Корабль положил начало процессу, когда достиг минимальной скорости на реактивной тяге. Но процесс стал слишком масштабным, слишком стремительным и мог теперь возникать и поддерживаться только сам собой. Первичные термоядерные реакторы (для торможения используется отдельная система), трубки Вентури, весь комплекс, который разгонял корабль, не содержался внутри корпуса. Большая его часть вообще не была материальной, а представляла собой результат векторов, космических по масштабу.

Управляющие устройства корабля, которыми руководил компьютер, и близко не походили на автопилот. Они были как катализаторы, которые, если их разумно использовать, могли повлиять на ход этих чудовищных реакций, могли вызвать их, могли в нужный момент замедлить и погасить их как свечу… но не мгновенно.

Раскаленная масса водорода пылала подобно звезде позади бассердовского модуля, который фокусировал электромагнитные поля.

Колоссальный эффект газового лазера направлял фотоны, образуя луч, реакция которого толкала корабль вперед. Он испарил бы любое твердое тело при соприкосновении. Процесс имел не стопроцентный КПД. Однако большая часть утерянной энергии уходила на ионизацию водорода, который избежал ядерного сгорания. Эти протоны и электроны вместе с продуктами сгорания направлялись назад силовыми полями — ураганный выброс плазмы, добавляющий свое собственное ускорение движению.

Процесс не был стабильным. Скорее он обладал нестабильностью метаболизма живого существа и подобно ему всегда находился на краю катастрофы. Непредсказуемые вариации возникали в составе материи в пространстве. Протяженность, плотность и конфигурацию силовых полей нужно было подогнать соответственно — проблема из неизвестного количества миллионов факторов, которую мог достаточно быстро решить только компьютер.

Поступающие данные и выходящие сигналы путешествовали со скоростью света: конечная скорость, требующая целых три с третью секунды, чтобы пересечь миллион километров. Ответ может прийти смертельно поздно. Эта опасность будет возрастать по мере того, как «Леонора Кристина» начнет приближаться так близко к предельной скорости, что разница во времени станет заметна.

И все же неделю за неделей, месяц за месяцем, корабль продвигался вперед.

Многократный круговорот веществ, который преобразовывал биологические отходы в пригодный для дыхания воздух, питьевую воду, съедобную пищу, годную к употреблению ткань, был способен также поддерживать равновесие алкоголя на борту. Вино и пиво производились умеренно, в основном к столу.

Рацион крепких напитков был скудным. Но некоторые члены команды включили спиртное в свой личный багаж. Кроме того, они могли меняться с непьющими друзьями и копить свой собственный паек, пока его не накапливалось достаточно для особых случаев.

Согласно образовавшейся традиции, а не правилам устава, за пределами кают пили в кают-компании. Чтобы способствовать общению, в этой комнате было несколько небольших столов, а не один большой. Поэтому в перерывах между трапезами она могла служить клубом. Некоторые мужчины соорудили у одной из стен бар, где был лед и миксеры. Другие сделали опускающиеся шторы, так что расписные стены во время попоек можно было скрыть за несколько менее непристойными картинами. Обычно тапер следил за тем, чтобы всегда играла фоновая музыка — что-нибудь веселое, начиная от старинных итальянских и французских танцев шестнадцатого века и заканчивая последними вещами в стиле «астероидных прогулок», полученными с Земли.

В назначенный день примерно в 20:00 в клубе никого не было.

Большинство членов команды, которые не находились на дежурстве, собирались на танцы и готовились к этому мероприятию. Праздничная одежда, соблюдение всех церемоний — это стало невероятно важным. Механик Иоганн Фрайвальд сверкал ослепительной золоченой туникой и брюками из серебряной парчи, которые сделала его подруга. Она еще не была готова, как не был готов и оркестр, поэтому Иоганн Фрайвальд позволил Элофу Нильсону увлечь себя в бар.

— Ну может хоть сегодня мы не будем говорить о делах? — попросил он.

Это был крупный дружелюбный молодой человек с квадратным лицом. Кожа у него на голове светилась розовым цветом через коротко подстриженные светлые волосы.

— Я хочу обсудить кое-что с вами немедленно. Идея только что пришла мне в голову, — сказал Нильсон своим скрежещущим голосом. — Блеснула, как молния, когда я переодевался. — Его вид это подтверждал. — Прежде чем развивать мысль, я хочу проверить ее практичность.

— Хорошо, если вы ставите выпивку, мы сможем немного поговорить.

Астроном нашел на полке свою персональную бутылку, взял пару стаканов и направился к столу.

— Я возьму воду… — начал Фрайвальд.

Тот его не услышал.

— Таков этот Нильсон, — сказал Фрайвальд поверх голов.

Он налил полный кувшин и отнес на стол.

Нильсон уселся, достал блокнот и начал делать набросок. Он был малорослым, толстым, седым и неприятным человеком. Его амбициозный отец в древнем университетском городе Упсала заставил его стать чудом, лишив всех радостей жизни. Предполагали, что брак Нильсона стал обоюдной трагедией и превратился в катастрофу. Он распался в тот момент, когда Нильсон получил возможность отправиться в космос. Но когда Нильсон говорил — не о человеческих проблемах, которые он не понимал и оттого презирал — а о своем собственном предмете… забывались его вызывающие манеры и напыщенность, казалось, что вселенная пульсирует, а он сам находился как бы в короне из звезд.

— …ни с чем не сравнимая возможность получить некоторые стоящие результаты. Только подумайте, какая у нас базисная линия — десять парсеков! Плюс возможность исследовать спектр гамма-лучей с меньшей неуверенностью и более высокой точностью, когда они в результате красного смещения сместятся к фотонам с меньшей энергией. И все больше и больше. Но все же я не удовлетворен.

Я не думаю, что в самом деле должен пялиться на электронное изображение неба — узкое, искаженное, деградированное шумом, не говоря уж о проклятых оптических изменениях. Мы должны поставить снаружи на корпусе зеркала. Изображения, которые они поймают, могут быть переданы по световым проводникам в линзы оптических приборов, фотоувеличители и камеры внутри корабля.

Нет, помолчите. Я прекрасно сознаю, что предыдущие попытки это сделать потерпели неудачу. Можно построить машину, которая бы выбралась наружу через шлюз, сформировать пластиковое покрытие для такого инструмента и алюминировать его. Но индукционные эффекты бассердовских полей быстро превратят это зеркало в нечто, пригодное для дома развлечений в Грена Лунд. Да.

Моя новая идея — впечатать в пластик схемы датчика и поддержки управляющие сгибатели, которые будут автоматически компенсировать эти искажения по мере их возникновения. Я бы хотел услышать ваше мнение по поводу возможности разработки, тестирования и производства таких сгибателей, мистер Фрайвальд. Вот грубый набросок того, что я подразумевал…

Нильсона прервали.

— Ах, в-вот ты х-хде, старина!

Фрайвальд и Нильсон посмотрели вверх. Над ними навис Вильямс. У химика в правой руке была бутылка, а в левой наполовину пустой стакан с вином. Лицо его было краснее обычного, и он тяжело дышал.

— Was zum Teufel? — воскликнул Фрайвальд.

— Английский, парень, — сказал Вильямс. — Сегодня говорим п'английски. 'М-мериканский стиль.

Он добрался до стола, поставил свою ношу и оперся на стол так сильно, что тот чуть не перевернулся.

— Т-ты особенно, Нильсон. — Он указал на него дрожащим пальцем. Сегодня говори п'английски, ты, швед. Слышишь?

— Пожалуйста, пойдите в другое место, — сказал астроном.

Вильямс плюхнулся на стул. Он наклонился вперед, опершись на оба локтя.

— Ты не знаешь, что сегодня за день, — сказал он. — Или знаешь?

— Я сомневаюсь, что вы это знаете, в вашем нынешнем состоянии, фыркнул Нильсон, продолжая говорить на шведском. — Сегодня четвертое июля.

— Пр-р-равильно! Т-ты знаешь, что эт' значит? Нет? — Вильямс повернулся к Фрайвальду. — А т-ты знаешь, парень?

— Мм… годовщина? — предположил механик.

— Верно. Годовщина. Кх…как т-ты угадал? — Вильямс поднял стакан. Выпейте с' мной, в-вы двое. Пейте!

Фрайвальд посмотрел на него понимающе и чокнулся:

— Prosit.

— Skal, — начал было говорить Нильсон, но поставил свой стакан обратно на стол и огляделся.

— Четвертое июля, — сказал Вильямс. — День Независимости. Моей страны. Хотел устроить праздник. Всем плевать. Выпейте со мной один раз, может два, и пойдем на их чертовы танцы. — Он некоторое время рассматривал Нильсона. — Швед, — с расстановкой произнес он, — т-ты выпьешь со мной или я вреж-жу т'бе по зубам!

Фрайвальд положил сильную руку Вильямсу на плечо. Химик попытался встать. Фрайвальд удержал его на месте.

— Потише, пожалуйста, доктор Вильямс, — мягко попросил механик. Если вы хотите отпраздновать национальный праздник, мы с удовольствием выпьем с вами. Не правда ли, сэр? — обратился он к Нильсону.

Астроном ляпнул:

— Я знаю, в чем причина. Мне говорил еще до нашего отбытия знающий человек. Крушение надежд. Он не в силах перенести нынешнее состояние управления.

— П-проклятая бюрократия п-процветающего государства, — икнул Вильямс.

— Он начал мечтать о той эпохе, когда его страна была суверенной империей, — продолжал Нильсон. — Фантазировал по поводу системы свободного предпринимательства — я лично сомневаюсь, что она вообще существовала.

Ввязался в реакционную политику. Когда Управляющему Бюро пришлось арестовать нескольких высокопоставленных американских государственных служащих по обвинению в заговоре с целью нарушить Соглашение…

— С меня довольно! — голос Вильямса поднялся до крика. — Д-другая звезда. Нов-вый мир. Шанс быть свободным. Даже если я должен лететь с бандой шведов.

— Видите? — усмехнулся Фрайвальд. — Он всего лишь жертва романтического национализма, которым тешил себя наш чересчур упорядоченный мир. Жаль, что наш коллега не удовольствовался историческими романами и плохой эпической поэзией.

— Романтик?! — взвыл Вильямс. Он тщетно барахтался в мощной хватке Фрайвальда. — Ах ты, толстобрюхий тощеногий филин! Каково тебе было быть таким уродцем, когда другие дети играли в викингов? Твой брак развалился с еще большим треском, чем мой! А я справлялся, у меня был порядок с платежной ведомостью — тебе-то никогда не приходилось об этом заботиться, ты… Пус-сти м'ня, и мы п'смотрим, кто тут мужчина!

— Пожалуйста, — сказал Фрайвальд. — Bitte. Джентльмены.

Он встал, чтобы удержать Вильямса на стуле и пристально глянул на сидящего напротив Нильсона.

— А вы, сэр, — продолжил он резко. — Вы не имеете права над ним насмехаться. Вы могли бы проявить вежливость и выпить по поводу его национального праздника.

Нильсон был на грани того, чтобы сослаться на свое умственное превосходство. Но не сделал этого, так как появилась Джейн Сэдлер. Она уже пару минут стояла в двери, наблюдая. У нее на лице было такое выражение, что ее обычное платье выглядело трогательным.

— Иоганн прав, Элоф, — сказала она. — Лучше пойдем отсюда.

— Танцевать? — рявкнул Нильсон. — После этого всего?

— Именно после этого. — Она покачала головой. — Мне уже основательно надоели твои выходки, дорогой. Начнем заново, или бросим все прямо сейчас?

Нильсон пробурчал что-то себе под нос, но встал и предложил ей руку.

Она была немного выше него. Вильямс сидел понурившись и изо всех сил сдерживал слезы.

— Я останусь здесь на некоторое время, Джейн, и попробую его развеселить, — шепнул ей Фрайвальд.

Она улыбнулась.

— Хорошо, Иоганн. — Они были вместе несколько раз, прежде чем она выбрала в качестве постоянного партнера Нильсона. — Спасибо.

Взгляды их задержались. Нильсон кашлянул и шаркнул ногой по полу.

— Увидимся позже, — сказала Джейн, и они вышли.

Глава 5

Когда скорость «Леоноры Кристины» составила существенную часть скорости света, оптические эффекты стали заметными для невооруженного глаза. Ее скорость и скорость лучей света, исходящих от звезд, складывались как векторы, результатом была аберрация. За исключением того, что лежало прямо по курсу или непосредственно позади корабля, все видимые картины изменились. Созвездия изменили очертания, стали гротескными и совсем растворились, по мере того, как составляющие их звезды дрейфовали во мраке.

Одновременно действовал эффект Допплера. Поскольку корабль убегал от световых волн, которые догоняли его сзади, с точки зрения людей на корабле их длина возрастала, а частота понижалась. Подобным образом волны, которые догонял нос корабля, становились короче и быстрее. Звезды за кормой выглядели более красными, звезды впереди — более фиолетовыми.

На мостике располагался компенсирующий видеоскоп: единственный на борту, учитывая сложность его конструкции. Компьютер постоянно вычислял, как бы выглядело небо, если находиться в данной точке пространства неподвижно, и проектировал подобие этого изображения. Устройство это предназначалось не для развлечения или удобства; оно существенно помогало навигации.

Очевидно, тем не менее, что компьютеру необходимы были данные о том, где именно находится корабль и с какой скоростью он движется по отношению к небесным объектам. Это не так-то просто было выяснить. Точная скорость и точное направление менялись в соответствии с изменениями в межзвездной среде. Отклонения от расчетного курса корабля были сравнительно невелики; но на астрономических расстояниях любая неточность могла добавить свое к фатальной сумме.

По этой причине опрятный, коренастый, темнобородый мужчина, навигационный офицер Огюст Будро, находился среди немногих членов экипажа, которые работали посменно, и занимались работой, связанной с управлением кораблем. Будро вращался в замкнутом логическом цикле, чтобы определить положение корабля, скорость и направление движения, а затем скорректировать оптические явления. Отдаленные галактики были его первостепенными бакенами; статистический анализ наблюдений за более близкими отдельными звездами обеспечивал следующие по важности данные. Он пользовался математикой последовательных приближений и передавал данные капитану Теландеру, который рассчитывал необходимые изменения курса и отдавал приказ об их исполнении главному инженеру Федорову. Задачу выполняли четко. Никто не чувствовал поправок, лишь изредка незначительно и кратковременно возрастала находящаяся на пороге восприятия пульсация корабля и происходило столь же небольшое и преходящее изменение в векторе ускорения, которое проявлялось лишь в том, будто палубы накренились на несколько градусов.

Вдобавок Будро и Федоров пытались поддерживать связь с Землей.

«Леонору Кристину» пока еще можно было обнаружить находящимися в космосе приборами в пределах Солнечной системы. Несмотря на трудности, создаваемые полями ее двигателя, мазерный передатчик на Луне все еще мог донести до нее запросы, новости, развлекательные программы и личные сообщения.

Корабль отвечал, пользуясь собственным передатчиком. Собственно говоря, предполагалось, что такой обмен информацией станет регулярным, как только космонавты обоснуются на Бете Девы. Автоматический предшественник «Леоноры Кристины» не имел проблем при отправке данных. Он делал это и в настоящий момент, хотя на корабле их получить не могли, и экипаж собирался прочесть ленты на зонде, когда прибудет к месту назначения.

Солнца и планеты — большие объекты. Они движутся в пространстве на разумных скоростях, редко более пятидесяти километров в секунду. И они не делают зигзагов, даже малейших. Несложно предсказать, где они будут через несколько столетий, и соответственно направить луч с сообщением.

Космический корабль — совсем другие дело. Люди недолговечны; они должны торопиться. Аберрация и эффект Допплера затрагивают и радио. Через некоторое время передачи с Луны будут прибывать на таких частотах, которых не сможет принять ни одно устройство на борту корабля. Однако задолго до этого, в силу разных причин, которые невозможно предвидеть, время пути между мазерным передатчиком и кораблем растянется на месяцы и луч наверняка потеряет корабль.

Федоров, являвшийся также офицером связи, возился с детекторами и усилителями. Он усиливал сигналы, которые отправлял к Солнцу, в надежде, что они дадут ключ к будущему местоположению корабля. Хотя проходили целые дни, а молчание не нарушалось, он упорствовал. И был вознагражден. Но качество приема было от раза к разу все хуже, а продолжительность передач короче, по мере того, как «Леонора Кристина» погружалась в Большую Глубину.

Ингрид Линдгрен нажала кнопку звонка. Каюты основательно звукоизолировали, так что стучать было бесполезно. Она вновь позвонила, но никто не ответил. Ингрид нахмурилась и в нерешительности переступила с ноги на ногу. Наконец она положила руку на ручку двери. Дверь не была заперта. Линдгрен приоткрыла ее. Не заглядывая внутрь, она мягко позвала:

— Борис, с вами все в порядке?

Ее слуха достигли звуки: скрип, шуршание, медленные тяжелые шаги.

Федоров распахнул дверь.

— О, — сказал он. — Добрый день.

Она окинула его взглядом. Главный инженер был плотным мужчиной среднего роста, с широким скуластым лицом. Его каштановые волосы, словно снегом присыпаны сединой, хотя ему всего сорок два. Он не брился уже несколько вахт. На нем был халат, явно только что наброшенный.

— Можно к вам? — спросила Линдгрен.

— Как пожелаете.

Он взмахнул рукой, пропуская ее, и закрыл дверь. Его половина каюты была отделена перегородкой от той части, где в настоящий момент обитал управляющий биосистем Перейра. Большую часть помещения занимала неубранная кровать. На кухонном шкафчике стояла бутылка водки.

— Извините за беспорядок, — равнодушно сказал он. Неуклюже двигаясь за ней, добавил:

— Выпьете? У меня нет стаканов, но вы вполне можете глотнуть из бутылки. Ни у кого на корабле нет ничего заразного. — Он рассмеялся, но смех вышел неискренним. — Откуда здесь взяться микробам?

Линдгрен присела на край кровати.

— Нет, спасибо, — ответила она. — Я на дежурстве.

— Я тоже по идее на дежурстве. Да. — Федоров возвышался над ней, согнувшись. — Я сообщил на мостик, что нездоров, и мне лучше отдохнуть.

— Не следует ли вам показаться доктору Латвале?

— Зачем? Физически я здоров. — Федоров сделал паузу. — Вы пришли удостовериться, что со мной.

— Это входит в мою работу. Я уважаю ваше уединение. Но вы один из ключевых людей.

Федоров улыбнулся. Улыбка была такой же вымученной, как предыдущий смех.

— Не беспокойтесь, — сказал он. — Мозги у меня в порядке. — Он потянулся к бутылке, но убрал руку. — Я даже не намерен напиться до беспамятства. Это всего лишь попытка… как там говорят американцы?.. Дать по мозгам.

— Давать по мозгам лучше в компании, — заявила Линдгрен. И добавила:

— Я, пожалуй, выпью.

Федоров передал ей бутылку и тоже сел на кровать. Линдгрен подняла бутылку:

— Skal.

Она проглотила немного, вернула бутылку Федорову.

— Ваше здоровье, — сказал он по-русски.

Некоторое время они сидели в молчании. Федоров рассматривал переборку. Наконец он пошевелился и произнес:

— Ладно. Раз вам необходимо знать. Я бы не сказал никому другому, а женщине и подавно. Но я кое-что узнал о вас, Ингрид… дочь Гуннара, верно?

— Да, Борис Ильич.

Он ответил ей взглядом и более искренней улыбкой. Линдгрен сидела расслабившись, ее гибкое тело в комбинезоне дышало теплом.

— Я думаю… — он запнулся. — Я надеюсь, что вы поймете меня, и не станете пересказывать то, что от меня услышите.

— Я обещаю молчать. Что до понимания, то я постараюсь.

Он явно нервничал.

— Видите ли, это очень личное, — сказал он медленно и не очень уверенно. — Хотя и не так уж важно. Я скоро с этим справлюсь. Просто… последняя полученная нами передача… меня расстроила.

— Музыка?

— Да. Музыка. Соотношение сигнала к шуму слишком низкое для телепередачи. Почти слишком низкое для звука. Это последняя передача, Ингрид, дочь Гуннара, пока мы не достигнем цели и не начнем получать сообщения от следующего поколения. Несколько минут, то угасая, то возобновляясь, едва слышная сквозь потрескивание звезд и космических лучей — когда мы потеряли эту музыку, я понял, что больше мы ничего не услышим.

Голос Федорова затих. Линдгрен ждала.

Он встряхнулся.

— Так случилось, что это была русская колыбельная, — сказал он. — Моя мать пела мне ее на ночь.

Линдгрен положила руку ему на плечо — легкую, как перышко.

— Не думайте, что я жалею себя, — торопливо добавил он. — Просто я ненадолго слишком хорошо вспомнил тех, кого уже нет. Это пройдет.

— Наверное, я и в самом деле понимаю, — пробормотала она.

Межзвездная экспедиция на «Леоноре Кристине» была для Федорова второй. Он участвовал в полете к Дельте Павлина. Данные зонда указывали на землеподобную планету, и экспедиция отправилась с радужными надеждами.

Действительность оказалась столь кошмарной, что выжившие проявили редкостный героизм, когда остались для проведения исследований на минимальное запланированное время. Когда они вернулись, для них прошло двенадцать лет, но Земля постарела на сорок три.

— Вряд ли вы понимаете. — Федоров повернулся к ней. — Мы ожидали, что когда вернемся, наших близких не будет в живых. Мы ожидали перемен. Как бы то ни было, вначале я был вне себя от радости, что могу узнать любимые места моего города — лунный свет на каналах и реке, купола и башни Казанского собора, Невский проспект, сокровища Эрмитажа… — Он снова отвернулся и покачал головой. — Но сама жизнь. Она так изменилась.

Встретиться с ней было как… как встретить женщину, которую ты любил, и которая стала потаскухой. — Он презрительно усмехнулся. — Именно так! Вам, может быть, известно, что я работал в космосе сколько мог, пять лет.

Участвовал в исследованиях и разработках по усовершенствованию бассердовского двигателя. Я стремился получить мою нынешнюю должность. Мы надеемся начать все сначала на Бете-3.

Его голос стал едва слышным:

— И вот до нас долетела колыбельная моей матери. В последний раз.

Он поднес к губам бутылку.

Линдгрен немного помолчала, а затем произнесла:

— Теперь я отчасти понимаю, Борис, почему это вас так расстроило. Я немного изучала социоисторию. В вашем детстве люди были менее, ну, менее раскованными. Они восстановили нанесенный войной ущерб в большинстве стран и взяли под контроль гражданские беспорядки и рост населения. Затем они занялись новыми делами, потрясающими воображение проектами, как на Земле, так и в космосе. Казалось, невозможного нет. Ими двигали патриотизм, самоотдача. Я думаю, что вы сами служили всем сердцем двум богам: Отцу Науке и Матери России. — Ее рука скользнула вниз и накрыла его руку. — Вы вернулись, — сказала она, — и оказалось, что всем все равно.

Он кивнул, закусив губу.

— Именно поэтому вы презираете современных женщин? — спросила она.

Он вздрогнул от неожиданности.

— Нет! Ничего подобного!

— Почему же тогда ни одна из ваших связей не продлилась дольше одной-двух недель? И это были лишь редкие встречи? — спросила она вызывающе. — Почему вы чувствуете себя непринужденно и веселитесь только среди мужчин? Мне кажется, что вы не хотите признавать нашу половину человеческой расы. Вы считаете, что в нас больше нет ничего, что стоило бы узнавать. И то, что вы только что сказали, о потаскухах…

— Я вернулся с Дельты Павлина, надеясь встретить настоящую жену, ответил он глухо, словно его душили.

Линдгрен вздохнула.

— Борис, нравы меняются. С моей точки зрения, вы выросли в период неразумного пуританизма. Но это была реакция на предыдущую легкость нравов, которая, быть может, зашла слишком далеко; а еще раньше…

Впрочем, неважно. — Она тщательно подбирала слова. — Факт тот, что человек никогда не придерживался одного идеала. Массовый энтузиазм времен вашей молодости уступил место холодному рационалистическому классицизму. Сегодня он, в свою очередь, утонул в разновидности неоромантизма. Бог знает, куда это приведет. Мне, быть может, это не нравится. Но все равно вырастут новые поколения. Мы не имеем права формировать их по нашему собственному шаблону. Вселенная слишком обширна.

Федоров не шевелился так долго, что она уже решила уйти. Внезапно он повернулся, схватил ее за руку и усадил обратно рядом с собой. Он заговорил:

— Мне бы хотелось узнать вас, Ингрид, узнать как человека.

— Я рада.

Его губы сжались.

— Все же сейчас вам лучше уйти, — вымолвил он. — Вы с Реймоном. Я не хочу послужить причиной неприятностей.

— Я хочу, чтобы вы тоже были моим другом, Борис, — сказала она. — Я восхищаюсь вами с нашей первой встречи. Храбрость, компетентность, благожелательность — что еще есть такого, чем стоило бы восхищаться в человеке? Я бы хотела, чтобы вы научились демонстрировать эти качества тем вашим коллегам по экспедиции, которые — так сложилось — женщины.

Он отпустил ее руку.

— Предупреждаю вас: уходите.

Она оглядела его.

— Если я уйду, — сказала она, — то в следующий раз, когда мы будем разговаривать, будете ли вы чувствовать себя со мной свободно?

— Не знаю, — ответил он. — Надеюсь, что да, но не знаю.

Она задумалась еще на минуту.

— Давайте попытаемся сделать так, чтобы мы были в этом уверены, наконец мягко предложила она. — Я свободна до конца дежурства.

Глава 6

Каждый ученый на корабле запланировал по меньшей мере один исследовательский проект, чтобы заполнить несколько лет пути. Проектом Глассгольд было отслеживание химической основы жизни на Эпсилон Эридана-2.

После того как установили оборудование, она начала эксперименты над протофитами и культурами тканей. В надлежащий момент она получила продукты реакции, и ей предстояло узнать, что они из себя представляют. Норберт Вильямс делал анализы для нескольких исследователей одновременно.

Однажды в конце первого года полета он принес свой отчет о последних образцах Эммы к ней в лабораторию. Молекулы были незнакомыми, и он заинтересовался ими не меньше Глассгольд. Они вдвоем часами обсуждали новые результаты. И все чаще и чаще беседа затрагивала другие темы.

Глассгольд весело приветствовала вошедшего Вильямса. Рабочий стол, за которым она стояла, был загроможден тестовыми трубками, колбами, измерителями кислотности, мешалками и прочим.

— Отлично, — сказала она. — Мне не терпится узнать, какие изменения теперь произошли с моими любимцами.

— Самая чертовская неразбериха, какую я видел. — Он перебросил ей несколько скрепленных страничек. — Мне очень жаль, Эмма, но вам придется повторить опыты. И, боюсь, придется повторять их снова и снова. Я не могу выдать результаты, опираясь на такие микроскопические количества. Нужно задействовать каждую разновидность хроматографии из тех, что у меня есть, плюс рентгеновские дифракции, плюс серию энзимных тестов — вот их список прежде чем я решусь строить предположения касательно структурных формул.

— Понимаю, — ответила Глассгольд. — Простите, что я добавляю вам столько работы.

— Чепуха. Это то, для чего я здесь, пока мы еще не добрались до Беты-3. Если у меня не будет работы, я просто рехнусь. А ваша — самая интересная, вот что я скажу. — Вильямс запустил руку в волосы. — Хотя, по правде сказать, я не понимаю, зачем вы этим занимаетесь — разве что скоротать время. Я хочу сказать, что на Земле занимаются теми же проблемами — с большим штатом и лучшими приборами. Они, должно быть, раскусят ваши загадки раньше, чем мы доберемся до цели.

— Не сомневаюсь, — сказала она. — Но передадут ли они нам результаты?

— Я думаю, вряд ли, разве что мы попросим. Но даже если мы пошлем запрос, мы состаримся или вообще умрем до того, как придут ответы. Вильямс нагнулся к ней через стол. — Вопрос в том, зачем нам это нужно?

Какой бы тип биологии мы не обнаружили на Бете-3, мы знаем, что он не будет напоминать наш. Вы просто не хотите утрачивать навыки?

— И это тоже, — признала она. — Кроме того, я считаю, что эти результаты все-таки будут иметь практическое значение. Чем шире будет мой взгляд на жизнь во вселенной, тем лучше я смогу изучать частный случай планеты, куда мы направляемся. Таким образом, мы скорее и вернее узнаем, возможно ли сделать ее нашим домом и домом для тех, кто последует за нами с Земли.

Он потер подбородок.

— М-да, я полагаю, что вы правы. Не думал с такой точки зрения.

За прозаическими словами крылось благоговение.

Как минимум, эти люди проведут еще половину десятилетия в системе Беты Девы, исследуя ее планеты во вспомогательных кораблях «Леоноры Кристины», добавляя то немногое, что они смогут добавить к сведениям, собранным орбитальным зондом. И если третья планета действительно обитаема, они никогда не вернутся домой — даже профессиональные космолетчики. Они проживут там всю свою жизнь, и их внуки и правнуки тоже, исследуя многочисленные тайны нового мира и отправляя информацию жадным умам Земли. Ибо любая планета — это воистину целый мир, бесконечно разнообразный, нескончаемо таинственный. И этот мир казался так похож на Землю.

Люди с «Леоноры Кристины» надеялись, что у их потомков не будет причин возвращаться назад: Бета-3 превратится из базы в колонию, затем в Новую Землю, а затем — в стартовую площадку для следующего прыжка к звездам. Для человека нет другого способа овладеть галактикой.

Как будто устыдившись картин, представших ее воображению, Глассгольд сказала, слегка зардевшись:

— Кроме того, мне интересна эриданская жизнь. Она захватывает меня. Я хочу знать, что… заставляет ее тикать. А, как вы сказали, если мы останемся на Бете-3, то вряд ли узнаем ответы на протяжении нашей жизни.

Он замолчал, поигрывая прибором для титрирования. Наконец шум двигателя корабля, дыхание вентилятора, резкие химические запахи, яркие цвета на полке с реактивами и красителями проникли в его сознание. Он откашлялся.

— Мм… Эмма!

— Что?

Похоже, она чувствовала ту же самую застенчивость.

— Как насчет перерыва в работе? Приглашаю вас в клуб сегодня вечером, немного выпить. Рацион мой.

Она укрылась за своими приборами.

— Нет, благодарю вас, — сказала она смущенно. — У меня… у меня действительно много работы.

— У вас хватит для этого времени, — прямо сказал он. — О'кей, если вы не хотите коктейль, как насчет чашки кофе? Может быть, прогуляемся по саду… Послушайте, я не собираюсь к вам приставать. Я просто хочу познакомиться получше.

Она запнулась, потом улыбнулась и тепло посмотрела на него.

— Хорошо, Норберт. Мне бы тоже этого хотелось.

Через год после старта «Леонора Кристина» была близка к своей предельной скорости. Ей потребуется тридцать один год, чтобы пересечь межзвездное пространство, и еще один год, чтобы затормозить, когда она приблизится к звезде своего назначения.

Но это утверждение неполно. В нем не учитывается относительность.

Поскольку существует абсолютная ограничивающая скорость (с которой свет путешествует in vacuo; аналогично нейтрино), постольку существует взаимозависимость пространства, времени, материи и энергии. В уравнения входит фактор тау. Если "v" — это (равномерная) скорость движения космического корабля, а "c" — скорость света, то тау равняется:

v^2/(1 — c^2).

Чем ближе "v" подходит к "c", тем ближе тау подходит к нолю.

Предположим, что сторонний наблюдатель измеряет массу космического корабля. Результат, который он получит, есть масса покоя корабля — то есть, та масса, которую имеет корабль, когда не движется по отношению к наблюдателю, — деленная на тау. Таким образом, чем быстрее движется корабль, тем большую массу он имеет, если рассматривать всю вселенную в целом. Корабль получает дополнительную массу от кинетической энергии движения:

e = mc^2.

Более того, если бы неподвижный наблюдатель мог сравнить часы корабля со своими собственными, он бы заметил несогласованность. Промежуток между двумя событиями (например, между рождением и смертью человека), измеренный на борту корабля, где происходят эти события, равен промежутку, измеренному наблюдателем… умноженному на тау. Можно сказать, что на борту космического корабля время идет пропорционально медленнее.

Длины сокращаются; наблюдатель видит корабль укороченным в направлении движения пропорционально фактору тау.

Измерения, сделанные на борту корабля, так же достоверны, как и сделанные в любом другом месте. Для члена экипажа, который глядит на вселенную, звезды сжимаются и прибавляют в массе; расстояния между ними сокращаются; их развитие происходит странно сокращенным образом.

Однако картина в целом еще сложнее. Нужно принимать во внимание, что корабль фактически ускорялся и будет тормозить в соответствии с общим фоном вселенной. Это переносит проблему в целом из области специальной в область общей теории относительности. Положение звезд и корабля относительно друг друга не вполне симметрично. Парадокс близнецов не возникает. Когда скорости вновь уравниваются и происходит воссоединение, звезда прожила больший отрезок времени, чем корабль.

Если тау падает до одной сотой и продолжает падать, вы пересечете световой век за один год вашего личного времени. (Хотя, разумеется, нельзя вернуть столетие, которое прошло за это время дома, где ваши друзья состарились и умерли). Это неизбежно подразумевает стократное увеличение массы. Бассердовский двигатель, черпая водород из космоса, может обеспечить такой полет. В самом деле, глупо останавливать двигатель и причаливать к берегу, когда можно продолжать уменьшать тау.

Таким образом, чтобы достигнуть других солнц за разумный отрезок времени, нужно: продолжать постоянно ускоряться до точки середины пути между звездами, в каковой точке вы запускаете систему торможения в бассердовском модуле и начинаете замедляться обратно. Вы ограничены скоростью света, которой достичь невозможно. Но вы можете приблизиться к этой скорости. Таким образом, вы не имеете предела обратного фактора тау.

За год полета при одном "g" разница между «Леонорой Кристиной» и медленно движущимися звездами накапливалась незаметно. Теперь кривая перешла к крутой части своего взлета. Людям на борту корабля стало казаться, что расстояние до звезды назначения сокращается — не только потому, что они приближались, но и потому, что с их точки зрения изменилась геометрия пространства. Процессы во внешнем мире воспринимались теперь как ускоряющиеся.

Этого еще не было видно. Минимальный тау в плане полета корабля, в точке середины, должен быть немного выше 0,015. Но настал момент, когда минута на борту корабля соответствовала шестидесяти одной секунде в остальной галактике. Немного позже она соответствовала шестидесяти двум.

Затем шестидесяти трем… шестидесяти четырем… корабельное время между такими отсчетами становилось постепенно, но неуклонно меньше… шестидесяти пяти… шестидесяти шести… шестидесяти семи…

Первое Рождество, которое команда корабля проводила вместе, пришлось на самое начало полета и было лихорадочным карнавалом. Второе было менее громким. Люди уже занялись своей повседневной работой и установили круг постоянного общения. Все же импровизированные украшения сверкали на всех столах. Любительские мастерские огласились звуками — щелкали ножницы, мелькали иглы; камбуз пропах пряностями. Все делали друг другу маленькие подарки. Секция гидропоники решила, что может поделиться достаточным количеством зеленых лиан и веток для имитации рождественского дерева в спортзале. Из огромной библиотеки микрофильмов извлекли ленты о снеге и санях, записи веселых рождественских песен. Любители театра репетировали карнавальное шествие. Шеф-повар Кардуччи планировал банкеты. В общественных помещениях и каютах проходили веселые вечеринки. По негласному соглашению никто не упоминал, что с каждой секундой Земля становится на триста тысяч километров дальше.

Реймон пробирался сквозь суматоху на палубе отдыха. Заканчивалось приготовление декораций. Многие играли в различные игры, болтали, предлагали выпить, флиртовали, веселились. Через треп, смех и шарканье ног, через гул, треск и шуршание из громкоговорителя неслась музыка.

Механик проревел Реймону:

— Guten Tag, mein lieber Schutzmann! Иди сюда и угостись из моей бутылки!

Он взмахнул бутылкой. Другой рукой он обнимал Маргариту Хименес. Над ними висела полоса бумаги с надписью: «омела белая».

Реймон остановился. Он был в хороших отношениях с Фрайвальдом.

— Благодарю, не могу, — сказал он. — Ты не видел Бориса Федорова? Я думал, что он появится здесь после работы.

— Н-нет. Я тоже ждал его, учитывая, какое сегодня веселье. Он в последнее время стал почему-то гораздо счастливее, верно? Что ты от него хочешь?

— Дела.

— Дела, всегда дела, — сказал Фрайвальд. — Могу поспорить, что твоя подруга злится. У меня вариант получше. — Он привлек к себе Хименес. Она прильнула к нему. — Ты вызывал его каюту?

— Конечно. Он не отвечает. Все же, возможно… — Реймон повернулся. Попробую пойти туда. Попозже вернусь ради этого шнапса, — добавил он, уже уходя.

Он спустился по лестнице, миновав палубу команды, на офицерский уровень. Музыка следовала за ним. «…Iesu, tibi sit gloria». Коридор был пуст. Реймон нажал кнопку звонка каюты Федорова.

Инженер открыл дверь. Он был одет в пижаму. Позади него на кухонном столике стояли бутылка французского вина, два бокала и сэндвичи в датском стиле. Он вздрогнул от неожиданности и сделал шаг назад.

— Что… — начал он по-русски. — Вы?

— Могу я поговорить с вами?

— М-м-м. — Глаза Федорова блеснули. — Я жду гостя.

Реймон ухмыльнулся.

— Это видно невооруженным глазом. Не беспокойтесь, я не задержусь. Но дело не терпит отлагательств.

Федоров сдержался.

— Оно не может подождать, когда я буду на дежурстве?

— Это лучше обсудить негласно, — сказал Реймон. — Капитан Теландер тоже так считает. — Он скользнул мимо Федорова в каюту. — Этот момент не был предусмотрен в планах, — продолжал он. — Согласно расписанию мы переходим на режим большого ускорения седьмого января. Вам известно лучше, чем мне, что это потребует двух-трех дней предварительной работы вашей группы и значительного нарушения распорядка работы и жизни всех остальных.

Ну вот, каким-то образом те, кто планировал полет, забыли, что шестое января — важная дата в западноевропейской традиции. Двенадцатая ночь, канун Трех Святителей, называйте как хотите, но это кульминация праздничного веселья. В прошлом году празднование было таким буйным, что никто об этом не подумал. Но мне стало известно, что в этом году намечаются завершающие трапеза и танцы. Это благоприятно подействует на экипаж. Шкипер и я хотим, чтобы вы проверили возможно ли отложить переход к большому ускорению на несколько дней.

— Да, да, я этим займусь. — Федоров подталкивал Реймона к открытой двери. — Завтра, прошу вас…

Но было уже слишком поздно. В двери появилась Линдгрен в униформе, так как очень торопилась после вахты.

— Gud! — вырвалось у нее. Она замерла на месте.

— Какая неожиданность, Линдгрен! — торопливо произнес Федоров. — Что вас сюда привело?

Реймон задохнулся. С лица его стерлось всякое выражение. Он стоял неподвижно, только кулаки его сжимались, пока ногти не впились в ладони, а кожа на костяшках натянулась и побелела.

Началась новая рождественская песня.

Линдгрен переводила взгляд с одного мужчины на другого. От ее лица отхлынула кровь. Но вдруг она выпрямилась и сказала:

— Нет, Борис. Не будем лгать.

— Это не поможет, — согласился Реймон без всякого выражения.

Федоров развернулся к нему.

— Ну ладно! — крикнул он. — Мы были вместе несколько раз. Что с того?

Она ведь не жена тебе.

— Я никогда не утверждал, что она моя жена, — ответил Реймон. Взгляд его был устремлен на нее. — Я намеревался просить ее руки, когда мы прибудем на место.

— Карл, — прошептала она, — я люблю тебя.

— Надо полагать, один партнер надоедает, — сказал Реймон ледяным тоном. — Ты почувствовала потребность перемен. Твоя привилегия, разумеется. Я только думал, что ты выше того, чтобы делать это украдкой, за моей спиной.

— Оставь ее в покое! — Федоров слепо ринулся на него.

Констебль отпрянул в сторону и рубанул ребром ладони. Инженер задохнулся от боли и осел на кровать, держа поврежденную кисть другой рукой.

— Она не сломана, — сказал Реймон. — Но если вы не останетесь там, где сидите, пока я отсюда не уйду, я вынужден буду вас обезвредить. — Он сделал паузу и продолжал рассудительно. — Это не вызов вашему мужскому достоинству. Я знаю рукопашный бой так же, как вы знаете нуклеонику.

Давайте останемся цивилизованными людьми. Все равно женщина ваша, я полагаю.

— Карл!

Линдгрен шагнула к нему. Протянула руки. Слезы текли у нее по щекам.

Он изобразил поклон.

— Я уберу свои вещи из твоей каюты, как только найду свободную койку.

— О нет, Карл. Карл! — Она вцепилась в его тунику. — Я никогда не думала… Послушай! Борис нуждался во мне. Да, я признаю, что мне доставляло удовольствие быть с ним, но это никогда не было чем-то большим, чем дружба… помощь… тогда как ты…

— Почему ты не рассказала мне об этом? Неужели я был недостоин знать?

— Достоин, разумеется, достоин, но я боялась… несколько твоих замечаний… ты ведь в самом деле ревнив — совершенно напрасно, потому что только ты для меня имеешь значение!

— Я всю свою жизнь прожил бедным, — сказал он, — и у меня примитивная мораль бедняка — так же как некоторые взгляды на то, о чем следует рассказывать, и о чем не следует. На Земле мы могли бы попытаться что-то исправить. Я мог бы подраться с соперником, или отправиться в длительное путешествие, или мы с тобой могли бы переехать в другое место. Здесь это невозможно.

— Неужели ты не можешь понять? — взмолилась она.

— А ты? — Он снова сжал кулаки. — Нет, — сказал он, — ты действительно не понимаешь, что причинила мне боль. Наше будущее и так достаточно сложное, чтобы еще пытаться поддерживать такую разновидность отношений.

Реймон освободился от нее.

— Прекрати реветь! — гаркнул он.

Она вздрогнула и выпрямилась. Федоров заворчал и стал подниматься с места. Она жестом усадила его обратно.

— Так-то лучше. — Реймон направился к двери, затем обернулся. — Между нами не будет ни сцен, ни интриг, ни затаенной неприязни, — объявил он. Когда пятьдесят человек заперты в одной коробке, либо каждый ведет себя как должно, либо всех ждет смерть. Мистер инженер Федоров, капитан Теландер и я ждем вашего доклада по вопросу, который я пришел обсудить, как можно скорее. Вы можете поинтересоваться мнением мисс первого помощника Линдгрен. Помните только, что желательно сохранить все в секрете, пока мы не будем готовы объявить окончательное решение, то или иное. — На мгновение боль и ярость прорвались наружу. — Наш долг прежде всего перед кораблем, черт бы вас побрал! — Реймон совладел с собой и щелкнул каблуками. — Мои извинения. Доброго вечера.

Он ушел.

Федоров встал позади Линдгрен и положил руки ей на плечи.

— Мне очень жаль, — сказал он неуклюже. — Если бы я знал, что такое может случиться, я бы никогда…

— Это не твоя вина, Борис.

Линдгрен не шевельнулась.

— Если ты разделишь со мной каюту, я буду рад.

— Спасибо, нет, — тускло ответила она. — На некоторое время я не играю в эти игры. — Она высвободилась. — Я лучше пойду. Спокойной ночи.

Он остался стоять один со своими сэндвичами и вином.

О святое дитя из Вифлеема,

Спустись к нам, мы молим тебя.

Через несколько дней после Крещения «Леонора Кристина» увеличила разгон.

Корабль шире развернул черпающие поля, усилил термоядерный шар огня, который следовал за кораблем в хвосте бассердовского двигателя, и переключился на три "g". К низкой скорости это добавило бы почти тридцать метров в секунду за секунду. К нынешней же скорости корабля это добавило незначительный инкремент с точки зрения стороннего наблюдателя. С точки зрения тех, кто находился на корабле, «Леонора Кристина» стремилась вперед с ускорением три "g".

Человеческий организм не мог бы выдержать такую нагрузку. Напряжение для сердца, легких и особенно проблемы баланса жидкости в теле были бы слишком велики. На помощь могла бы прийти медицина. Но, к счастью, было средство получше.

Силы, которые разгоняли корабль, подталкивая его все ближе и ближе к скорости света, предельному "c", являлись не просто огромными. Они были настолько точными, что их взаимодействие внешним миром — материей и ее собственными силовыми полями — могло поддерживаться как практически постоянная результирующая, несмотря на изменения этих внешних условий.

Аналогично, движущие энергии можно было безопасно сочетать с подобными им, гораздо более слабыми полями, которые поддерживались внутри корабля.

Эта связь могла затем оперировать асимметрией атомов и молекул, чтобы породить ускорение, однородное с ускорением самого внутреннего генератора.

Однако на практике эффект оставляли неполным. Одно g не компенсировался.

Следовательно, вес на борту корабля оставался на постоянном уровне поверхности Земли независимо от ускорения.

Три "g" не были пределом. С распростертыми черпающими полями и в районах, где материя являлась более плотной, чем здесь, например в туманности, корабль мог бы разогнаться намного выше. В данном конкретном полете, учитывая разреженность местного водорода, любой возможный выигрыш времени был недостаточен — поскольку формула включает гиперболическую функцию — чтобы стоило уменьшать коэффициент безопасности корабля. Другие факторы, например, оптимизация поглощения массы или минимизация длины пути, тоже входили в расчет схемы полета.

Таким образом, фактор тау не был простым статическим множителем. Он был динамическим. Его воздействие на массу, пространство и время можно было рассматривать как фундаментальное явление, создающее вечно новые взаимоотношения между людьми и вселенной.

В час корабельного времени, который, как утверждал календарь, принадлежал апрелю, а как утверждали часы, был утром, Реймон проснулся. Он не поеживался, не хлопал глазами, не зевал и не потягивался, как большинство людей. Он сел на постели, собранный и внимательный.

Чи-Юэнь Ай-Линг проснулась раньше. Она стояла на коленях на азиатский манер и глядела на него с серьезностью, совершенно отличной от ее игривого настроения прошлой ночью.

— Что-нибудь не так? — требовательно спросил он.

То, что ее застигли врасплох, было заметно по расширившимся глазам.

Через мгновение она улыбнулась, развернулась.

— Я видела однажды ручного ястреба, — заметила она. — То есть, он не был приручен на манер собаки, но охотился со своим хозяином и снисходил до того, чтобы сидеть у него на запястье. Ты просыпаешься, как он.

— М-мпф, — сказал он. — Я имел в виду твое обеспокоенное выражение.

— Не обеспокоенное, Шарль. Задумчивое.

Он с восхищением смотрел на нее. Без одежды ее никак нельзя было назвать похожей на мальчика. Изгибы грудей и бедер меньше обычного, но они едины со всем ее обликом, и когда она двигалась, они плыли. Так же как и свет на ее коже и в волосах, которые пахли летним днем.

Реймон и Чи-Юэнь находились в его полукаюте на палубе экипажа, отделенной перегородкой от Фокс-Джеймсона.

— О чем ты думала? — спросил он.

— О тебе. О нас.

— Это была великолепная ночь. — Он протянул руку и погладил ее под подбородком. Она замурлыкала. — Еще?

К ней вернулась серьезность.

— Это то, над чем я думала.

Он нахмурил брови.

— Понимание между нами. Мы оба вели свободный образ жизни. По крайней мере, ты — в последние несколько месяцев. — Его лицо потемнело. Она упрямо продолжала. — Для меня это не было так уж важно. Если даже не говорить обо всем остальном, эти намеки и попытки, весь ритуал ухаживания, снова и снова… он мешает моей работе. Я развиваю некоторые идеи относительно планетных ядер. Для этого нужно сосредоточение. Мне бы помогло постоянное партнерство.

— Я не хочу ни о чем договариваться, — угрюмо сказал он.

Она обхватила его за плечи.

— Я понимаю. Я ничего не прошу. И не предлагаю. Просто ты нравишься мне все больше и больше. Ты спокойный и сильный человек, вежливый — во всяком случае, со мной. Я бы могла жить счастливо с тобой — ничего особенного ни с моей, ни с твоей стороны, просто союз, на глазах всего корабля — столько, сколько мы оба будем этого хотеть.

— Решено! — воскликнул он и поцеловал ее.

— Так быстро? — спросила она изумленно.

— Я тоже думал над этим. И я устал от игр. С тобой должно быть легко жить вместе. — Он провел рукой по ее боку и бедру. — Очень легко.

— Сколько твоего сердца в этих словах? — И сразу же она засмеялась. Нет, прошу прощения, такие вопросы исключены… Переселимся в мою каюту? Я знаю, что Мария Тумаджан не станет возражать поменяться с тобой местами.

Все равно она держит свою половину отгороженной.

— Хорошо, — сказал он. — Милая, у нас еще почти целый час до завтрака…

«Леонора Кристина» приближалась к третьему году своего путешествия, или десятому году по счету звезд, когда ее настигла беда.

Глава 7

Внешний наблюдатель, неподвижный по отношению к звездам, мог бы заметить это раньше, чем люди на корабле; ибо при такой скорости корабль волей-неволей летел наполовину вслепую. Даже не имея лучших датчиков, чем на корабле, этот наблюдатель знал бы о катастрофе заранее, за несколько недель. Но он все равно не смог бы предупредить.

И в любом случае никакого наблюдателя не было: только ночь, усыпанная бесчисленными далекими солнцами, замерзшая река Млечного Пути и редкое призрачное мерцание туманности или сестры-галактики. В девяти световых годах от Солнца корабль был безгранично одинок.

Автоматический сигнал тревоги поднял капитана Теландера. Пока он боролся со сном, по интеркому раздался голос Линдгрен:

— Kors i Herrens namn!

Ужас, прозвучавший в этих словах, мгновенно стряхнул с капитана остатки сна. Ничего не ответив, он выбежал из каюты.

Так случилось, что он был одет. Убаюканный однообразием времени, капитан Теландер читал роман, проецируемый из библиотеки, и задремал в кресле. Затем челюсти вселенной сомкнулись.

Он не обращал внимания на пестрые рисунки, которые покрывали переборки коридоров, на пружинящий под ногами пол, на запахи роз и грозового ливня. В его сознании громко отдавалась вибрация двигателя.

Металлическая лестница дробно стучала под его торопливыми шагами, звук отдавался эхом в колодце.

Капитан выбрался уровнем выше и поднялся на мостик. Линдгрен стояла рядом с видеоскопом. В сложившихся обстоятельствах на этот прибор нельзя было рассчитывать. Истину могли поведать приборы, которые мерцали на всей передней панели. Но взгляд Ингрид не отрывался от экрана видеоскопа.

Капитан проскользнул за ее спиной. Аварийный сигнал, который вызвал его сюда, все еще ярко светился на экране, подсоединенном к астрономическому компьютеру. Взгляд его прошелся по окружающим датчикам и дисплеям. Щелкнуло устройство выдачи и из щели показалась распечатка. Он схватил ее. Буквы и цифры представляли определение количества: подробности после запятой, после того, как поступило больше данных и было произведено больше вычислений. Первоначальное MENE, MENE на панели было нетронутым.

Капитан ударил по кнопке общей тревоги. Взвыли сирены, звонкое эхо разнеслось по коридорам. По интеркому он отдал приказ всем, кто свободен от дежурства, явиться в спортзал вместе с пассажирами. И тут же резко добавил, что будут включены все каналы связи, так что находящиеся на вахте тоже смогут принять участие в собрании.

— Что нам делать? — крикнула Линдгрен во внезапной тишине.

— Боюсь, очень немногое. — Теландер подошел к видеоскопу. — Здесь что-нибудь видно?

— Едва-едва, по-моему. Четвертый квадрант.

Она закрыла глаза и отвернулась от капитана.

Он счел само собой разумеющимся, что она имела в виду проекцию непосредственно впереди по курсу корабля, и стал вглядываться в картину.

При большом увеличении изображение бросилось ему в глаза. Картина была несколько затуманена и искажена. Оптические проводники не могли компенсировать такие скорости. Но он видел точки звезд — бриллиант, аметист, рубин, топаз, изумруд, — сокровища Фафнира. Почти в центре горела Бета Девы. Она должна быть очень похожа на родное Солнце, но спектральное смещение придало ей оттенок ледяной голубизны. И вот, на грани восприятия… этот клочок? Это туманное облачко, способное стереть корабль и пятьдесят человеческих жизней?

В его сознание ворвался шум: крики, топот, тревожные голоса. Он выпрямился.

— Я пойду на корму, — сказал он ровным голосом. — Мне нужно проконсультироваться с Борисом Федоровым, прежде чем обращаться к остальным. — Линдгрен сделала движение, чтобы идти с ним. — Нет, оставайтесь на мостике.

— Зачем? — ее терпение было на пределе. — Правила?

Он кивнул.

— Да. Вы не сняты с поста. — Подобие улыбки появилось на его худом лице. — Если только вы не верите в Бога, правила — это единственное утешение, которое у нас теперь осталось.

***

В этот момент драпировки и росписи на стенах спортзала имели не больше значения, чем баскетбольные корзины или яркие одежды, оказавшиеся случайно на людях. Не было времени разложить стулья. Все взгляды были обращены на Теландера, когда он взбирался на сцену. Все стояли не шевелясь. Пот блестел на лицах и в воздухе чувствовался его запах.

Теландер положил руки на аналой.

— Леди и джентльмены, — сказал он. — У меня плохие новости. — Скажу сразу, что наши шансы выжить отнюдь не безнадежны, судя по имеющейся на данный момент информации. Однако мы в беде. Случилось то, против чего нельзя защититься, по крайней мере на нынешней, ранней стадии развития технологии бассердовских двигателей…

— К делу, черт подери! — крикнул Норберт Вильямс.

— Тихо, вы, — сказал Реймон.

В отличие от большинства людей, которые стояли взявшись за руки, он держался поодаль, рядом со сценой. К тускло-коричневому комбинезону он прикрепил знак отличия.

— Вы не имеете пра…

Кто-то, должно быть, толкнул Вильямса локтем, потому что тот замолк.

Теландер мрачнел на глазах.

— Приборы обнаружили… обнаружили препятствие. Небольшую туманность.

Совсем крошечную, сгусток пыли и газа, не более нескольких миллиардов километров в поперечнике. Она движется с огромной скоростью. Возможно, это остаток облака или протозвезда. Я не знаю.

Факт тот, что мы с ней столкнемся. Примерно через двадцать четыре часа корабельного времени. Что случится затем, мне тоже неизвестно. Если нам повезет, мы сможем выйти из столкновения без серьезных повреждений.

Иначе… если поля будут перегружены и не смогут защитить нас… ну, мы все знали, что это путешествие рискованно.

Он услышал, как многие судорожно вдохнули воздух, как закатываются глаза, начинают дрожать губы, пальцы чертят знаки в воздухе. Он настойчиво продолжал:

— Мы мало что можем сделать, чтобы подготовиться. Немного подрихтовать, конечно; но по существу корабль уже настолько готов ко всему, насколько это возможно. Когда приблизится момент столкновения, мы все займем места в противоударных устройствах и наденем скафандры. Теперь переходим к обсуждению.

Рука Вильямса взлетела из-за плеча высокого М'Боту.

— Да?

Химик побагровел, что свидетельствовало скорее о негодовании, чем о страхе.

— Мистер капитан! Зонд-робот не докладывал ни о каких опасностях на нашем пути. По крайней мере, в его сообщении не было ни намека на них.

Правильно? Так кто ответит за то, что мы влипли в это дерьмо?

Голоса стали громче и смешались в невнятный гул.

— Тихо! — распорядился Шарль Реймон.

Хотя он говорил негромко, его голос подействовал на всех. Несколько человек бросили на него недовольные взгляды, но крикуны угомонились.

— Мне казалось, что я все объяснил, — сказал Теландер. — Облако крошечное по космическим стандартам, не светящееся. Его нельзя обнаружить на больших расстояниях. Оно имеет высокую скорость, несколько десятков километров в секунду. Таким образом, даже если бы мы в точности повторяли путь зонда, облако находилось бы далеко в стороне от его пути — это было больше пятидесяти лет назад, не забывайте. Более того… мы уверены, что зонд летел не точно там, где мы сейчас. Кроме движения Солнца и Беты Девы относительно друг друга, примите во внимание еще и расстояние между ними.

Тридцать два световых года — это больше, чем в состоянии вообразить наши бедные мозги. Самое слабое отклонение курса, проложенного от звезды до звезды, означает разницу во много астрономических единиц в середине пути.

— Столкновение невозможно было предсказать, — добавил Реймон. — Этого не должно было произойти Однако кто-то время от времени должен вытаскивать бумажку с крестиком.

Теландер резко вскинул голову.

— Я вас не узнаю, констебль, — сказал он.

Реймон покраснел.

— Капитан, я старался побыстрее закончить дело, чтобы кой-какие лопухи не задерживали вас здесь, заставляя объяснять очевидные вещи.

— Не оскорбляйте товарищей по кораблю, констебль. И, пожалуйста, подождите говорить, пока к вам не обратятся.

— Прошу прощения, капитан.

Реймон скрестил руки на груди. Лицо его утратило всякое выражение.

Теландер сказал, тщательно подбирая слова:

— Пожалуйста, не стесняйтесь задавать вопросы, какими бы элементарными они не казались. Вы все имеете образование в теории межзвездной астронавтики. Но я, чьей профессией это является, знаю, какие странные в ней есть парадоксы, и как трудно их удержать в уме. Лучше, если каждый в точности будет понимать, что нас ждет… Доктор Глассгольд?

Молекулярный биолог опустила руку и робко сказала:

— Не можем ли мы… Я хочу сказать, что… объекты вроде этой туманности, они бы на Земле считались вакуумом. Так ведь? А мы, уже почти добрались до скорости света и с каждой секундой прибавляем скорость. И массу. Наш обратный тау, должно быть, сейчас около пятнадцати. Это означает, что наша масса невероятно велика. Так как может немного пыли и газа нас остановить?

— Хорошее возражение, — ответил Теландер. — Если нам повезет, мы пройдем сквозь облако без особых помех. Но это не совсем так. Не забудьте, что пыль и газ по отношению к нам движутся равно быстро, и их масса соответственно возросла.

Силовым полям придется поработать над ней, направляя водород в систему реактивного двигателя и отклоняя всю материю от корабля. Эти действия окажут на нас влияние. Более того, все произойдет крайне быстро.

То, что поля могут сделать в течение, скажем, часа, они могут оказаться не в состоянии сделать за минуту. Мы должны надеяться, что материальные компоненты корабля смогут выдержать сопутствующие нагрузки.

Я говорил с главным инженером Федоровым, который сейчас на посту. Он считает, что мы, весьма возможно, не потерпим серьезного ущерба. Он признает, что его мнение — не более чем экстраполяция. В эру пионеров учатся в основном на собственном опыте. Мистер Ивамото?

— Я так понимаю, что у нас нет возможности избежать столкновения?

Один день корабельного времени — это примерно две недели космического времени, верно? У нас нет шансов обогнуть это об… эту туманность?

— Боюсь, что нет. С нашей, внутренней, точки зрения мы сейчас производим ускорение примерно в три "g". Однако с позиции внешнего мира это ускорение не есть постоянно, а постепенно падает. Даже если мы повернем под прямым углом к теперешнему курсу, это не уведет нас достаточно далеко в сторону, прежде чем произойдет столкновение. В любом случае, у нас нет времени, чтобы подготовиться к такому категорическому изменению схемы полета. Да, второй инженер М'Боту?

— Могло ли бы помочь, если бы мы затормозили? Мы ведь должны находиться в одном из двух режимов постоянно: толчок вперед или назад. Но я думаю, что сейчас торможение ослабило бы столкновение.

— Компьютер не дал на этот счет никаких рекомендаций. Возможно, информации недостаточно. Боюсь, что даже в самом лучшем случае процентная разница в скорости будет невелика. Мне кажется, что у нас нет выбора, кроме как… эээ…

— Проскочить насквозь, — сказал Реймон.

Теландер бросил на него раздраженный взгляд. Реймон, похоже, не очень этим обеспокоился.

Однако по мере развития дискуссии его взгляд переходил с одного говорящего на другого, и складки на его лице около губ запали глубже.

Когда наконец Теландер объявил: «Все свободны», констебль не вернулся к Чи-Юэнь. Он почти грубо протолкался через толпу и схватил капитана за рукав.

— Я думаю, нам лучше поговорить наедине, сэр, — заявил он.

Резкость тона снова вернулась к нему.

Теландер произнес ледяным тоном:

— Вряд ли сейчас время ограничивать кому-либо доступ к фактам, констебль.

— Ах, назовите это вежливостью. Мы просто идем работать сами, не утомляя остальных, — нетерпеливо ответил Реймон.

Теландер вздохнул.

— Ладно, пойдемте со мной на мостик. Я слишком занят, чтобы устраивать приватные конференции.

Несколько человек, похоже, были другого мнения на этот счет, но Реймон сердитым взглядом и ворчанием отогнал их прочь. Теландер не выдержал и улыбнулся краешком губ, когда они выходили.

— Вы все-таки умеете с ними обойтись, — признал он.

— Парламентский «человек с топориком»? — сказал Реймон. — Боюсь, что от меня вскоре потребуется больше, чем это.

— Надо полагать, на Бете-3. Специалист по спасательным работам и контролю в случае стихийного бедствия может очень пригодиться, когда мы туда попадем.

— Это вы скрываете от других факты, капитан, а не я. Вы серьезно потрясены тем, что нас ждет. Я подозреваю, что наши шансы вовсе не так высоки, как вы хотели всех убедить. Правильно?

Теландер посмотрел вокруг и не отвечал, пока они не оказались совершенно одни в лестничном колодце. Он понизил голос.

— Я попросту не знаю. И Федоров не знает. Ни один бассердовский корабль не испытывали в таких условиях, как те, что нас ждут. Еще бы! Мы либо выйдем из происшествия без особых потерь, либо умрем. В последнем случае я не думаю, чтобы это произошло от лучевой болезни. Если какая-либо часть этого вещества проникнет за экраны и столкнется с нами, она просто сотрет нас — быстрая и чистая смерть. Я не вижу причин нагнетать обстановку, обсуждая эту вероятность.

Реймон нахмурился.

— Вы упустили из виду третью возможность. Мы можем выжить, но в плохом состоянии.

— Как, черт возьми, такое может случиться?

— Трудно сказать. Может быть, столкновение будет сильным, и весь экипаж погибнет. Необходимые люди, чьей потери мы не можем допустить… пятьдесят — это и так небольшое число. — Реймон задумался. Шаги их отдавались глухим эхом среди бормотания энергий. — В целом они отреагировали хорошо, — сказал он. — Их выбирали за храбрость и хладнокровие, наряду со здоровьем и интеллектом. Только в нескольких случаях выбор оказался не слишком удачным. Предположим, в результате катастрофы мы окажемся — ну, назовем это «лишенными возможностей». Что дальше? Как долго продержится дисциплина? А психическая нормальность? Я хочу быть готовым поддерживать порядок.

— В этой связи, — снова холодно отозвался Теландер, — прошу вас помнить, что вы действуете, подчиняясь моим приказам и согласно уставу экспедиции.

— Проклятие! — взорвался Реймон. — За кого вы меня принимаете? За кандидата в диктаторы, эдакого Мао? Я прошу вашего позволения набрать в дружинники нескольких достойных доверия мужчин и негласно подготовить их на случай крайности. Я раздам им оружие, предназначенное не для убийства, исключительно класса станнеров. Если ничего страшного не случится — или если случится, но все будут себя вести соответствующим образом — что мы теряем?

— Взаимное доверие, — сказал капитан.

Они пришли на мостик. Реймон вошел вместе со своим спутником, продолжая спор. Теландер сделал резкий жест, чтобы заставить его замолчать и направился к консоли управления.

— Есть что-нибудь новое? — спросил он.

— Да. Приборы начали чертить карту плотности, — ответила Линдгрен.

Она вздрогнула, как от боли, при виде Реймона и отвечала механически, не глядя на него. — Вот рекомендации… — Она указала на экраны и последнюю распечатку.

Теландер изучил информацию.

— Хм. Похоже, у нас есть возможность пройти сквозь несколько менее плотную область туманности, если мы создадим боковой вектор, активировав устройства торможения номер три и четыре одновременно со всей системой ускорения… Процедура сама по себе рискованная. Это требует обсуждения. Он опустил руки на управляющие клавиши интеркома и кратко поговорил с Федоровым и Будро. — Встреча на командно-дальномерном посту. Немедленно!

Он повернулся, чтобы уйти.

— Капитан… — попытался Реймон.

— Не сейчас, — сказал Теландер. Он быстро пересек помещение размашистым и резким шагом.

— Но…

— Нет, не разрешаю.

Теландер исчез за дверью.

Реймон остался стоять с опущенной головой, сгорбившись, как будто готов был рвануться куда-то. Но идти ему было некуда. Ингрид Линдгрен смотрела на него некоторое время — минуту или чуть больше по времени корабля, четверть часа в жизни звезд и планет — прежде чем сказала, очень мягко:

— Что ты от него хочешь?

— Ну, — Реймон принял обычную позу. — Его приказа, чтобы набрать полицейских в запас. Он наговорил мне каких-то глупостей вроде того, что я не верю своим товарищам.

Их взгляды встретились.

— И не хочешь оставить их в покое в часы, которые, возможно, последние в их жизни, — сказала она.

Впервые с момента разрыва они перестали обращаться друг к другу со стопроцентной вежливостью.

— Я знаю. — Реймон словно выплевывал слова. — По-моему, им нечем особенно заняться, кроме как ждать. Так что они проведут это время… за разговорами, чтением любимых стихов, за трапезой, сервированной любимыми блюдами, с повышенным рационом вина, бутылками с Земли, за просмотром музыкальных, оперно-балетных, театральных лент или занимаясь любовью.

Особенно, занимаясь любовью.

— Разве это плохо? — спросила она. — Если мы должны исчезнуть, не лучше ли, чтобы это произошло цивилизованным, спокойным, исполненным любви к жизни образом?

— Будучи чуть менее цивилизованными и прочее, мы можем повысить наши шансы на то, что не исчезнем.

— Ты так боишься умереть?

— Нет. Мне просто нравится жить.

— Я задумалась вот над чем, — сказала она. — По-моему, твоя грубость непроизвольна, ты не можешь с ней справиться. У тебя просто был такой образ жизни. Или ты не хочешь ничего менять?

— Честно говоря, — ответил он, — увидев, во что превращают людей образование и культура, я все меньше и меньше хочу стать образованным и культурным.

Чувства прорвались в ней. Ее глаза затуманились, она потянулась к нему со словами:

— О, Карл, неужели мы станем снова повторять старый спор, сейчас, когда это, может быть, последний день нашей жизни? — Он стоял неподвижно.

Она продолжала торопливо. — Я любила тебя. Я хотела, чтобы ты был со мной всю жизнь, был отцом моих детей — на Бете-3 или на Земле. Но мы так одиноки, мы все, здесь посреди звезд. Мы должны делиться той добротой, которой можем поделиться, и принимать ее, иначе мы хуже мертвецов.

— Эти разговоры для тех, кто не умеет контролировать свои чувства.

— Неужели ты думаешь, что было какое-то чувство… что-то кроме дружбы и желания помочь ему справиться с его болью, и… и желания удостовериться, что он не полюбит меня всерьез… Устав полета гласит, в числе прочего, что мы не можем по дороге заключать официальные браки, поскольку слишком угнетены и не имеем…

— Стало быть, ты и я прервали отношения, которые перестали нас удовлетворять.

— У тебя появилось много других! — вспыхнула она.

— На некоторое время. Пока я не нашел Ай-Линг. Тогда как ты снова спишь со всеми по очереди.

— У меня нормальные потребности. Я не вступила в… не связала себя… — она задохнулась, — …как ты.

— Я тоже этого не сделал. Только, когда вокруг становится плохо, спутника не бросают. — Реймон пожал плечами. — Неважно. Как ты и подразумевала, мы оба свободные индивиды. Это было нелегко, но я в конце концов убедил себя, что неразумно и неправомерно питать неприязнь, потому что ты и Федоров воспользовались своей свободой. Не буду портить тебе удовольствие, когда ты сменишься с вахты.

— Я тебе тоже. — Она яростно терла глаза.

— Собственно говоря, я буду занят практически до последней минуты.

Поскольку мне не позволили официально набрать дружинников, я собираюсь искать добровольцев.

— Ты не можешь!

— Мне по существу не было запрещено. Я свяжусь с несколькими людьми конфиденциально — с теми, кто, вероятно, согласится. Мы постараемся сделать все, что в наших силах. Если потребуется. Ты скажешь об этом капитану?

Она отвернулась.

— Нет, — сказала она. — Прошу тебя, уйди.

Его ботинки громко простучали по коридору, удаляясь.

Глава 8

Все возможное было сделано. Одетые в скафандры, запеленутые в коконы безопасности, которые были привязаны к кроватям, люди на «Леоноре Кристине» ждали столкновения. Некоторые оставили включенными радиофоны своих шлемов, чтобы иметь возможность говорить с соседями по комнате; другие предпочли одиночество. Головы их были закреплены жестко, так что никто не мог видеть друг друга.

Каюта Реймона и Чи-Юэнь выглядела более унылой, чем большинство кают.

Чи-Юэнь убрала шелковые занавеси, которые украшали переборки и потолок, длинноногий столик, который она сделала, чтобы поставить на него чашу династии Хэн с водой и единственный камень. Убрала свиток с безмятежным горным пейзажем и каллиграфией ее деда, одежду, швейные принадлежности, бамбуковую флейту. Флюоресцентный свет холодно падал на некрашеные поверхности.

Реймон и Чи-Юэнь некоторое время молчали, хотя их радиофоны были включены. Он слушал ее дыхание и медленное биение собственного сердца.

— Шарль, — сказала она наконец.

— Да? — Отозвался он таким же спокойным тоном.

— Мне было хорошо с тобой. Я бы хотела прикоснуться к тебе сейчас.

— Я тоже.

— Есть одна возможность. Позволь мне прикоснуться к твоей душе. Застигнутый врасплох, он не знал, что ответить. Она продолжала. — Ты всегда держал большую часть себя закрытой. Я не думаю, что я первая женщина, которая тебе это говорит.

— Не первая. — Она услышала, как трудно ему это произнести.

— Ты уверен, что не делаешь ошибки?

— О чем тут говорить? Я не вижу особого толка в людях, главный интерес которых — в самокопании. В такой богатой вселенной это лишено смысла.

— Ты, например, никогда не упоминал о своем детстве, — сказала она. Я разделила свое детство с тобой.

Он невесело фыркнул.

— Считай, что тебе повезло. Подземные уровни Полигорска не слишком приятны.

— Я слышала о тамошних условиях. Но никогда не понимала, как они сложились.

— Управляющее Бюро не могло вмешаться. Миру на планете ничто не угрожало. Местные боссы слишком устраивали высшие фигуры нации, чтобы их сбросить. Как некоторые из военных вождей в твоей стране, я думаю, или Леопарды на Марсе до того, как были спровоцированы бои. В Антарктиде было невероятно много денег — для тех, кто не гнушался опустошением последних природных богатств, истреблением последних диких животных и растений, насилием над остатками первозданной природы… Он замолчал. Потом заговорил снова. — Ладно, все это позади. Интересно, лучше ли поведет себя человеческая раса на Бете-3. Я в этом сомневаюсь.

— Почему ты начал беспокоиться об этом? — спросила она приглушенно.

— Началось с учителя. Мой отец был убит, когда я был маленьким, и к тому времени, когда мне исполнилось двенадцать, моя мать практически окончательно скатилась на дно. Но у нас был учитель — мистер Меликот, абиссинец. Не знаю, как он оказался в нашей школе, в чертовой дыре, но он жил ради нас и ради того, чему нас учил. Мы чувствовали это, и наши умы пробудились… Я не уверен, что учитель сделал мне добро. Я начал думать и читать, а это привело к тому, что я стал говорить и действовать, из-за чего нажил неприятности, от которых пришлось бежать на Марс — неважно, каким образом… Да, все же, я полагаю, он научил меня добру.

— Вот видишь, — сказала она, улыбаясь под шлемом, — это не так трудно — снять маску.

— О чем ты говоришь? — возразил он. — Я только пытаюсь сделать тебе одолжение, не больше.

— Потому что мы скоро можем умереть. Это говорит о многом, Шарль. Я начинаю лучше понимать тебя. Даже в мелочах. Например, почему говорят, что ты был честным, но прижимистым в отношении денег — дома, в Солнечной системе. Почему ты часто бываешь грубоват и никогда не пытаешься хорошо одеваться, хотя тебе это было бы к лицу. Почему ты скрываешь свою одержимость под ледяным «Иди своей дорогой, если не хочешь идти моей»…

Это бывает ужасно! — и…

— Остановись! Психоанализ, построенный на нескольких элементарных фактах из моего детства?

— О нет, нет. Это было бы нелепо, я согласна. Но то, как ты рассказывал о фактах, позволило мне кое-что понять. Волк в поисках логова.

— Хватит!

— Конечно. Я счастлива с тобой… Я не буду продолжать, никогда не стану этого делать, разве только ты сам захочешь. — Чи-Юэнь явно решила исполнить свое обещание, потому что следующие ее слова были совсем о другом:

— Я скучаю по животным. Сильнее, чем ожидала. В доме моих родителей был карп и певчие птицы. У нас с Жаком в Париже был кот. Я никогда не отдавала себе отчета, пока мы не улетели так далеко, какую большую часть мира составляют прочие живые существа. Сверчки летними ночами, бабочки, колибри, рыба, выпрыгивающая из воды, воробьи на улице, лошади с бархатными мордами и теплым дыханием… Как ты думаешь, мы встретим что-нибудь похожее на земных животных на Бете-3?

Корабль столкнулся с туманностью.

Это было слишком стремительно Утонченный танец энергий, который уравновешивал ускоряющие силы, больше продолжаться не мог. Его компьютерные хореографы отправили сигнал отключить систему, пока положительная обратная связь не повредила ее.

Люди на борту корабля ощутили скачок и изменение веса. Каждому на грудь как будто уселся тролль и душил его за горло. Обрывки тьмы зазмеились перед глазами. Выступил пот, биение сердец замедлилось, зашумела кровь. На этот шум ответил корабль — металлическим стоном, треском и скрежетом. Корабль не был рассчитан на такие нагрузки. Его аварийный запас был невелик, а масса слишком ценна. Он протаранил атомы водорода, разбухшие до величины азота или кислорода; частички пыли, раздувшиеся до метеороидов. Скорость уплощила облако по длине, оно было тонким, корабль пронизал его в течение нескольких минут. Но по той же причине туманность больше не была для корабля облаком. Она стала прочной стеной.

Внешние силовые экраны корабля поглотили смертельный град ударов, отбросили в стороны материю вихревыми потоками, защитили корпус от всего, кроме собственной силы столкновения. Каркасы смялись. Электронные компоненты расплавились. Криогенные жидкости испарились из разбитых резервуаров.

В результате один из термоядерных костров погас.

Звезды увидели событие по-другому. Они увидели как в разреженную темную массу ударил объект невероятно быстрый и плотный. Гидромагнитные силы схватили атомы, развернули их, ионизировали и бросили в кучу.

Взметнулось свечение. Объект был охвачен вспышками метеоров. За час своего прохождения он высверлил тоннель в туманности. Этот тоннель был шире, чем само сверло, поскольку ударная волна распространялась в стороны — все дальше вовне, уничтожая стабильность, которая там была, отбрасывая вещество брызгами и лохмотьями.

Если здесь находился зародыш солнца и планет, его не стало.

Вторгшийся объект прошел сквозь преграду. Он не слишком замедлил движение. Разогнавшись снова, он устремился к далеким звездам.

Глава 9

Реймон с трудом вернулся к действительности. Вряд ли он долго пробыл без сознания. Или долго? Ничего не было слышно. Может, он оглох? Или воздух вытек из корабля в пространство через пробитую брешь? Экраны отключились, и смерть цвета гамма-лучей уже прошла сквозь него?

Нет. Когда он прислушался, то различил привычное низкое биение энергии. Флюоропанель сияла у него перед глазами ровным светом. Тень от его кокона на переборке имела размазанные края, что означало наличие достаточной атмосферы. Вес вернулся к одному "g". По крайней мере большая часть корабельных автоматов функционировала.

— К дьяволу мелодраму, — услышал он собственный голос. Голос доносился как будто издалека, голос постороннего. — У нас полно работы.

Он принялся возиться с ремнями. Мускулы пульсировали и болели.

Струйка крови вытекла у него изо рта, соленая на вкус. Или то был пот?

Ничего. Он готов действовать. Он выкарабкался на свободу, снял шлем, втянул носом воздух — легкий запах горелого и озона, ничего серьезного, и с облегчением глубоко вздохнул.

Каюта представляла собой нечто невероятное. Шкафы открылись и содержимое их рассыпалось. Но это не слишком волновало Реймона. Чи-Юэнь не отвечала на его вызовы. Он пробрался через разбросанную одежду к стройной фигурке. Сбросив перчатки, отстегнул лицевой щиток ее скафандра. Дыхание женщины было нормальным, без свиста или бульканья, которые указывали бы на внутренние повреждения. Когда он оттянул веко, зрачок оказался расширенным. Похоже, она просто потеряла сознание. Он сбросил свою броню, нашел станнер и пристегнул его. Другие могли нуждаться в помощи больше, чем Чи-Юэнь. Он вышел.

По лестнице быстро спускался Борис Федоров.

— Как прошло? — окликнул его Реймон.

— Иду проверить, — бросил в ответ инженер и исчез.

Реймон хмуро ухмыльнулся и толкнул дверь в половину каюты Иоганна Фрайвальда. Немец уже снял скафандр и сидел, сгорбившись, на кровати.

— Raus mit dir, — сказал Реймон.

— У меня голова раскалывается от боли, — возразил Фрайвальд.

— Ты сам хотел быть в нашем отряде. Я считал тебя мужчиной.

Фрайвальд с отвращением посмотрел на Реймона, но зашевелился.

Завербованные констеблем дружинники были заняты в течение следующего часа. У постоянных членов команды работы было еще больше еще сильнее — они проверяли, измеряли и совещались друг с другом приглушенными голосами. У них не было времени чувствовать боль или предаваться страху. У ученых и техников такого болеутоляющего средства не было. Из того факта, что они все живы, а корабль явно функционирует, как прежде, они могли бы черпать радость… только почему Теландер не спешит с обращением? Реймон согнал всех в зал, занял одних приготовлением кофе, а других — уходом за теми, кто получил наиболее серьезные повреждения. Наконец он освободился и поспешил на мостик.

Он задержался, чтобы взглянуть на Чи-Юэнь. Она наконец пришла в себя, расстегнула ремни, но не смогла снять весь скафандр и упала на матрас.

Когда она увидела его, в ее глазах загорелся слабый огонек.

— Шарль, — прошелестела она.

— Как ты? — спросил он.

— Больно, и совсем нет сил, но…

Он сорвал с нее оставшиеся части скафандра. Она вздрогнула от грубости, с которой он это проделал.

— Без этого груза ты сможешь добраться до спортзала, — сказал он. Доктор Латвала тебя осмотрит. Никто не пострадал слишком серьезно, так что вряд ли это случилось с тобой.

Он поцеловал ее — краткое, ничего не значащее соприкосновение губ.

— Прости, что я о тебе не забочусь. Я очень тороплюсь.

Реймон продолжил путь. Дверь на мостик была закрыта. Он постучал.

Федоров проревел изнутри:

— Не принимаем. Подождите, пока капитан обратится к вам.

— Это констебль, — отозвался Реймон.

— Отправляйтесь выполнять ваши обязанности.

— Я собрал пассажиров. Они начали выходить из шока и понимают, что что-то не так. Незнание может их сломать. И может случиться так, что мы уже не склеим обломки.

— Скажите им, что вскоре будет представлен рапорт, — откликнулся Теландер без особой уверенности.

— Не можете ли вы сказать им это, сэр? Интерком работает, верно?

Скажите им, что вы сейчас оцениваете точные размеры ущерба, чтобы отдать распоряжения о необходимом ремонте. Но я предлагаю, мистер капитан, чтобы вы для начала впустили меня, чтобы я помог вам найти слова для описания постигшего нас бедствия.

Дверь распахнулась. Федоров схватил Реймона за руку и попытался втащить его внутрь. Реймон вывернулся из его хватки приемом дзюдо. Его рука взметнулась, готовая к удару.

— Никогда так не делайте, — сказал он.

Он поднялся на мостик и сам закрыл дверь.

Федоров заворчал и сжал кулаки. Линдгрен поспешила к нему.

— Нет, Борис, — взмолилась она. — Прошу тебя.

Русский подчинился, оставаясь наготове. Все смотрели на Реймона в напряженном молчании: капитан, первый помощник, главный инженер, навигационный офицер, управляющий биосистем. Он бросил взгляд за их спины.

Панели управления пострадали: стрелки на шкалах разных приборов погнулись, экраны разбиты, провода торчат наружу.

— Неприятности в системе управления? — спросил он, показывая туда.

— Нет, — сказал Будро, навигатор. — У нас есть, чем заменить.

Реймон поискал видеоскоп. Провода, ведущие к компенсатору, тоже были мертвы. Он подошел к электронному перископу и глянул.

Полусферическое изображение прыгнуло на него из темноты, искаженная картина, свидетелем которой он бы стал, находясь снаружи на корпусе корабля. Звезды столпились впереди, слегка струясь по бокам корабля; они сияли синим, фиолетовым, рентгеновским светом. За кормой узор был похож на тот, что когда-то был привычным, — но не полностью, и звезды эти покраснели, как тлеющие угли, словно время задувало их. Реймон слегка вздрогнул и повернул голову обратно в уютную тесноту мостика.

— Ну? — сказал он.

— Система торможения… — Теландер нервничал. — Мы не можем остановиться.

— Продолжайте, — сказал Реймон без всякого выражения.

Заговорил Федоров. Его тон был презрительным.

— Я полагаю, вы помните, что мы активировали систему торможения в составе бассердовского модуля. Эта система отличается от системы ускорения, поскольку для того, чтобы затормозить, мы не толкаем газ сквозь реактивный двигатель, а обращаем его инерцию движения.

Реймон никак не отреагировал на оскорбление. Линдгрен задержала дыхание. Через некоторое время Федоров сдался.

— Ну, — сказал он устало, — ускорители тоже работали, причем на гораздо более высоком энергетическом уровне. Несомненно, что сила их полей их и защитила. Система торможения… Все. Вышла из строя.

— Как?

— Мы установили только, что произошло вещественное повреждение внешних приборов управления и генераторов, и термоядерная реакция, которая давала ей энергию, погасла. Поскольку датчики системы не отвечают, должно быть, разбиты — мы не можем в точности сказать, что повреждено.

Федоров перевел взгляд на разбитые панели. Он продолжал говорить, будучи не в силах остановиться. Человек в отчаянии склонен повторять очевидные факты снова и снова.

— Соответственно природе катастрофы, система торможения должна была подвергнуться большей нагрузке, чем система ускорения. Я бы предположил, что эти силы, действуя через гидромагнитные поля, сломали материальную часть этой составляющей бассердовского модуля.

Разумеется, мы могли бы произвести ремонт, если бы выбрались наружу.

Но нам бы пришлось подойти слишком близко к пламени энергетического сердечника ускорителей в его магнитной ловушке. Радиация убьет нас раньше, чем мы сумеем что-либо сделать. То же самое касается любого робота с дистанционным управлением, который мы могли бы построить. Вам известно, что такая сильная радиация делает, например, с транзисторами. Не говоря об индуктивном эффекте силовых полей.

Ну и, конечно, мы не можем прекратить ускорение. Это означало бы отключение всех полей, включая экраны, работу которых может обеспечивать только внешний энергетический сердечник. При нашей скорости водородная бомбардировка высвобождает гамма-лучей и ионов достаточно, чтобы все на борту поджарились в течение минуты.

Он замолчал — не как человек, завершивший изложение, а скорее как машина, у которой закончилась энергия.

— У нас что, вообще не осталось средств управления движением? спросил Реймон по-прежнему невыразительно.

— О нет, нет, управлять мы можем, — сказал Будро. — Можно менять схему ускорения. Мы можем понизить мощность любого из четырех устройств и повысить мощность других в любом сочетании — сгенерировать боковой вектор и отклониться в сторону, равно как и продолжать движение вперед. Но как вы не понимаете: какой бы путь мы ни выбрали, мы должны продолжать ускоряться, иначе смерть.

— Ускоряться вечно, — сказал Теландер.

— По крайней мере, — прошептала Линдгрен, — мы можем остаться в нашей галактике. Обращаться вокруг и вокруг ее центра.

Ее взгляд устремился к перископу, и все знали, о чем она подумала: за этим занавесом из странных голубых звезд — чернота, межгалактическая пустота, полное изгнание.

— По крайней мере… мы сможем состариться, видя вокруг звезды. Даже, если мы не сможем никогда больше прикоснуться к планете.

Черты лица Теландера исказились.

— Как я скажу это людям? — прохрипел он.

— У нас нет надежды, — сказал Реймон.

— Никакой, — ответил Федоров.

— О, мы можем прожить свою жизнь — достичь вполне разумного возраста, если даже и не такого, которого обычно позволили бы достичь процедуры против старения, — сказал Перейра. — Биосистемы и система круговорота органики целы. Мы можем даже повысить их производительность. Нам не грозит ни голод, ни жажда, ни удушье. Конечно, замкнутая экология не на 100% эффективна. Она будет подвергаться медленному износу, постепенно деградировать. Космический корабль — это не целый мир. Человек — не такой вдумчивый проектировщик и широкомасштабный строитель, как Бог. — Улыбка его была призрачной. — Я не рекомендую никому заводить детей. Им придется пытаться дышать ацетоном, обходиться без фосфора, истекать соплями и рисковать заработать гангрену из-за каждой царапины. Но я полагаю, что мы можем лет пятьдесят рассчитывать на наши приспособления. В сложившихся обстоятельствах это кажется мне приемлемым.

Линдгрен сказала, глядя на переборку так, словно могла видеть насквозь:

— Когда последний из нас умрет… Мы должны установить автоматический выключатель. Корабль не должен продолжать полет после нашей смерти. Пусть радиация сделает свое дело, пусть трение космоса разломает корпус на части, а части разлетятся.

— Почему? — спросил Реймон.

— Разве не понятно? Если мы ляжем на круговой курс… потребляя водород, летя все быстрее и быстрее, все понижая и понижая тау, пока будут проходить тысячи лет… мы будем становиться все массивнее. Мы можем в конце концов пожрать всю галактику.

— Нет, этого не произойдет, — сказал Теландер. — Я видел вычисления.

Кто-то однажды забеспокоился, что будет, если бассердовский корабль выйдет из-под контроля. Но, как заметил мистер Перейра, любое из человеческих творений здесь, вовне, незначительно. Тау должен был бы стать порядка, скажем, десяти в минус двенадцатой степени, прежде чем масса корабля сравняется с массой небольшой звезды. И вероятность его столкновения с чем-нибудь более важным, чем туманность, всегда дословно астрономически мала. Кроме того, мы знаем, что вселенная конечна во времени, равно как и в пространстве. Она перестанет расширяться и коллапсирует, прежде чем наш тау понизится до такой степени. Мы умрем. Но для космоса мы не опасны.

— Как долго мы можем прожить? — задалась вопросом Линдгрен, прервав Теландера. — Я не имею в виду потенциально. Если управляющий биосистем говорит, что полвека, я ему верю. Но я думаю, что через год-два мы перестанем есть, или перережем себе глотки, или согласимся выключить ускорители.

— Этого не случится, я смогу предотвратить подобное, — рявкнул Реймон.

Она посмотрела на него с ужасом.

— Ты хочешь сказать, что будешь продолжать… отрезанный не только от людей, от живой Земли, но от всего существующего?

Он ответил ей твердым взглядом. Его правая рука лежала на прикладе оружия.

— Неужели ты настолько слабее? — спросил он.

— Пятьдесят лет в этом летающем гробу! — почти закричала она. Сколько времени пройдет снаружи?

— Тише, — предупредил Федоров и обнял ее за талию. Она прижалась к нему и хватала ртом воздух.

Будро осторожно заметил:

— Соотношение времени кажется нам чем-то отвлеченно-академическим, n'est-ce pas? Оно зависит от того, какой курс мы выберем. Если продолжать полет по прямой, то, естественно, мы встретим более разреженную среду.

Скорость уменьшения тау будет понижаться пропорционально, когда мы выйдем в межгалактическое пространство. Если же перейти на круговой курс, который пролегает через области наиболее сильной концентрации водорода, то можно обрести очень большой обратный тау. Мы увидим, как во внешнем мире пройдут миллиарды лет. Это должно быть очень увлекательно. — Он попытался улыбнуться. — У нас ведь прекрасная компания. Я согласен с Шарлем. Можно было бы и лучше прожить жизнь, но ведь бывает и хуже.

Линдгрен спрятала лицо на груди Федорова. Он держал ее в объятиях и неуклюже поглаживал. Через некоторое время (час или около того в жизни звезд) она подняла голову.

— Простите меня, — выдохнула она. — Вы правы. Мы должны думать друг о друге. Ее взгляд остановился на Реймоне.

— Как я им скажу? — взмолился капитан.

— Я предлагаю, чтобы вы этого не делали, — ответил Реймон. Пусть первый помощник объявит новости.

— Что? — сказала Линдгрен.

Она высвободилась из объятий Федорова, сделала шаг к Реймону.

Констебль внезапно напрягся. Мгновение он стоял, словно ослепший, затем повернулся лицом к навигатору.

— Хей! — воскликнул он. — У меня идея. Вы знаете ли…

— Если ты думаешь, что я должна… — начала говорить Линдгрен.

— Не сейчас, — сказал ей Реймон. — Огюст, идите к столу. Нужно кое-что посчитать… быстро!

Глава 10

Молчание длилось бесконечно. Ингрид Линдгрен смотрела в зал со сцены, где она стояла вместе с Ларсом Теландером. Смотрела на своих товарищей.

Они отвечали ей взглядами. И никто из присутствующих не мог найти слов.

Хорошо, что выбрали ее. Истина была менее жестокой в ее устах, чем в устах любого из мужчин. Но когда она дошла до середины запланированной речи — «Мы потеряли Землю, мы потеряли Бету-3, потеряли человечество, к которому принадлежали. У нас остались смелость, любовь и, разумеется, надежда» — она не смогла продолжать дальше. Она стояла, закусив губу, сжав пальцы, и слезы медленно текли у нее из глаз.

Теландер пошевелился.

— Ээ… если вы позволите, — попытался он. — Прошу вас выслушать.

Есть способ…

Корабль ответил ему отдаленными раскатами, прозвучавшими как глумливый смех.

Глассгольд не выдержала. Она не разрыдалась в голос, но ее усилия сдержаться сделали плач еще ужаснее. М'Боту, который стоял рядом с ней, попытался ее утешить. Он сам воспринял известие со стоицизмом, невероятным для человеческого существа. С тем же успехом он мог бы быть роботом.

Ивамото отодвинулся на несколько шагов от них обоих, от всех; было явно видно, как он погружает свою душу в персональную нирвану с замком на двери. Вильямс потряс кулаками над головой и выругался. Раздался еще один голос, женский, пронзительный. Женщина окинула взглядом стоявшего рядом с ней мужчину и со словами: «Ты, на всю мою жизнь?» отошла от него. Он попытался последовать за ней и наткнулся на члена экипажа корабля, который огрызнулся и предложил драться, если тот не извинится. Вся человеческая масса забурлила.

— Выслушайте меня, — сказал Теландер. — Прошу вас, выслушайте.

Реймон освободил руку, за которую держалась Чи-Юэнь Ай-Линг (они стояли в первом ряду), и запрыгнул на сцену.

— Вы никогда их не призовете к порядку таким образом, — заявил он вполголоса. — Вы привыкли иметь дело с дисциплинированными профессионалами. Разрешите мне справиться с этими людьми. — Он повернулся к залу. — Тихо, вы! — Эхо разнесло по залу его рев. — Заткните ваши пасти.

Хоть раз ведите себя, как взрослые. У нас нет нянек, чтобы менять вам подгузники.

Вильямс взвыл от возмущения. М'Боту оскалил зубы. Реймон вытащил свой станнер.

— Стоять! — Он понизил голос, но все его слышали. — Кто первый пошевелится, тот поплатится за это. Потом мы вынесем ему формальный приговор. Я — констебль этой экспедиции, и намерен поддерживать порядок и плодотворное сотрудничество. — Он ухмыльнулся. — Если вы считаете, что я превышаю свои полномочия, можете направить жалобу в соответствующую организацию в Стокгольме. А пока вы будете слушать!

Он отхлестал присутствующих словами, словно бичом. К ним, наконец, вернулось самообладание. Они сердито хмурились, но теперь были готовы слушать.

— Хорошо. — Реймон смягчился и вернул оружие в кобуру. — Не будем больше об этом. Я понимаю, что вы испытали шок, к которому никто из вас не был психологически готов. Как бы то ни было, перед нами стоит проблема. И она имеет решение, если мы будем работать вместе. Я повторяю: если.

Линдгрен перестала всхлипывать.

— По-моему, я должна была… — сказала она.

Он покачал головой и продолжал:

— Мы не можем отремонтировать систему торможения, поскольку не можем выключить ускорители. Причина состоит в том, как вам уже сказали, что при высокой скорости мы должны держать включенными силовые поля либо одной, либо другой системы, чтобы они защищали нас от межзвездного газа. Стало быть, похоже, что мы застряли в этой консервной банке. Ну, мне тоже не по душе такая перспектива, хотя я считаю, что мы можем выдержать.

Средневековые монахи выдерживали худшее.

Обсуждая ситуацию на мостике, мы пришли к одному выводу. Есть способ избежать эту катастрофу, если у нас хватит решимости и выдержки.

Навигационный офицер Будро сделал для меня предварительный расчет. Затем мы проконсультировались с профессором Нильсоном, чтобы иметь мнение эксперта.

Астроном издал громкое «хрррмф» и принял важный вид. На Джейн Сэдлер это, похоже, произвело меньшее впечатление, чем на других.

— У нас есть шанс на успех, — проинформировал их Реймон.

Звук, похожий на шум ветра, прошел по рядам собравшихся.

— Не заставляйте нас ждать! — крикнул какой-то молодой мужчина.

— Я рад видеть энтузиазм, — сказал Реймон. — Но необходима выдержка, иначе нам конец. Я расскажу все как можно короче. Затем капитан Теландер и специалисты изложат в деталях. Идея такова.

— Если мы найдем область, где газа практически нет, мы сможем без опасности отключить поля, и наши инженеры получат возможность выйти наружу и отремонтировать систему торможения. Астрономические данные не настолько точны, как нам нужно. Однако очевидно, что внутри галактики и даже в ближайшем межгалактическом пространстве среда слишком плотная. Разумеется, она гораздо разреженнее вне галактики, чем внутри; но все же достаточно плотная, меряя в атомах, ударяющих за секунду, чтобы убить нас, если не будет защитных полей.

Далее. Галактики обычно располагаются скоплениями. Наша галактика, Магеллановы Облака, М-31 в Андромеде и тринадцать других, больших и малых, образуют такую группу. Занимаемый ею участок имеет около шести миллионов световых лет в поперечнике. До следующего семейства галактик расстояние гораздо больше. По совпадению, эта группа тоже относится к созвездию Девы: сорок миллионов световых лет отсюда.

В этом промежутке, мы надеемся, газ достаточно разрежен, чтобы не нуждаться в защите.

В зале снова начался шум. Реймон поднял обе руки. На этот раз он засмеялся по-настоящему.

— Погодите, погодите! — вскричал он. — Не волнуйтесь. Я знаю, что вы хотите сказать. Сорок миллионов световых лет невозможно преодолеть. У нас недостаточный для этого тау. Коэффициент пятьдесят, сто, даже тысяча нам не поможет. Согласен. НО!

Последнее слово заставило их замолчать. Реймон набрал воздуха в легкие.

— Но вспомните, — сказал он, — что у нас обратный тау не имеет предела. Мы можем лететь с ускорением, гораздо большим трех "g", если развернем пошире наши черпающие поля и проложим курс через участки нашей галактики, где материя имеет большую плотность. Параметры, которые мы использовали, определялись нашим курсом к Бете Девы. Корабль не обязательно должен их придерживаться. Навигатор Будро и профессор Нильсон полагают, что мы можем двигаться со средним ускорением десять g, а вполне возможно и выше. Инженер Федоров совершенно уверен, что система ускорения это выдержит, после некоторых модификаций, которые он знает, как произвести.

Итак. Джентльмены произвели примерные подсчеты. Результаты показывают, что мы можем пролететь с размаху пол-галактики, двигаясь по спирали внутрь, пока не пронзим ее насквозь в центре и не вынырнем по другую сторону. В любом случае нам будет трудно изменить этот курс. При нашей скорости монетку в десять оре повернуть трудно! А такой маршрут даст нам возможность достигнуть необходимого тау. Не забывайте, что тау при этом будет постоянно уменьшаться. Наш перелет к Бета Деве был бы намного короче, если бы мы не планировали там остановиться; если бы вместо того, чтобы тормозить на середине пути, мы продолжали набирать скорость.

Навигатор Будро предполагает — заметьте, предполагает; нам придется собирать данные по мере продвижения; но это хорошо обоснованное предположение, — принимая во внимание скорость, которая у нас уже имеется, он считает, что мы можем покончить с этой галактикой и направиться к следующей за год или два.

— Сколько времени пройдет в мире? — послышалось из толпы.

— Какая разница? — парировал Реймон. — Вам известны масштабы.

Галактический диск имеет примерно сто тысяч световых лет в поперечнике. В настоящий момент мы находимся в тридцати тысячах от центра. Одно или два тысячелетия? Кто может ответить? Это будет зависеть от выбранного нами пути, который в свою очередь будет зависеть от того, что дадут нам наблюдения на большом расстоянии.

Он помолчал, затем продолжил:

— Я знаю. Вы хотите знать, что будет, если мы столкнемся с таким же облаком, как то, которое ввергло нас в эту плачевную ситуацию. У меня на это есть два ответа. Первый: мы должны пойти на некоторый риск. А второй по мере того, как наш тау уменьшается, мы сможем лететь сквозь все более плотные области. Наша масса будет слишком велика, чтобы мы могли пострадать, как пострадали в этот раз. Понимаете? Чем больший обратный тау у нас есть, тем большего тау мы можем достичь, и тем быстрее это осуществится по времени корабля. Мы вполне можем покинуть галактику с обратным тау порядка сотен миллионов. В таком случае, по нашим часам мы окажемся за пределами нашего семейства галактик в течение дней!

— Как мы вернемся? — спросила взволнованная Глассгольд.

— Мы не вернемся, — признал Реймон. — Мы будем продолжать путь к скоплению Девы. Там мы повернем процесс вспять, затормозимся, войдем в одну из составляющих скопление галактик, повысим наш тау до разумного значения и примемся разыскивать планету, где мы сможем жить.

Да, да, да! — выкрикнул он в возобновившийся прибой их голосов. Через миллионы лет, в будущем! В миллионах световых лет отсюда.

Человеческая раса, скорее всего, уже вымрет… в этом закоулке вселенной.

Ну и что, разве мы не можем начать заново, в другом месте и времени? Или лучше сидеть в металлической скорлупке и оплакивать себя, пока не одряхлеете и не умрем бездетными? Если только еще раньше мы не выдержим и не вышибем себе мозги. Я — за то, чтобы двигаться вперед, сколько хватит сил. Я достаточно вас знаю, чтобы верить, что вы согласитесь. А тот, кто не согласен, пусть будет так любезен убраться с нашей дороги.

Он спустился со сцены, держась прямо.

— Ээ… навигационный офицер Будро, главный инженер Федоров, профессор Нильсон, — сказал Теландер. — Прошу вас сюда. Леди и джентльмены, объявляю всеобщее открытое обсуждение…

Чи-Юэнь обняла Реймона.

— Ты был чудесен, — всхлипнула она.

Он плотно сжал губы. Он отвернулся от нее, от Линдгрен, посмотрел поверх голов собравшихся на замыкающие их переборки.

— Спасибо, — сдержанно ответил он. — Ничего особенного.

— О нет, это было особенным! Ты вернул нам надежду. Я горжусь тем, что я с тобой.

Он словно не слышал.

— Кто угодно мог представить блестящую новую идею. Они сейчас ухватятся за что угодно. Я всего лишь быстро завершил дело. Вот когда они примут программу, тогда начнутся настоящие треволнения.

Глава 11

Вокруг корабля непрестанно меняли конфигурацию силовые поля. Это не были неподвижные трубы и стены. Их создавало непрекращающееся взаимодействие электромагнитных пульсаций. Порождение, распространение и настройка этих пульсаций требовали контроля в каждую наносекунду, от квантового до космического уровня. По мере того, как внешние условия плотность материи, радиация, интенсивность полей, с которыми им приходилось сталкиваться, гравитационная кривизна пространства изменялись шаг за шагом, регистрировалось их воздействие на нематериальную паутину корабля. Данные вводились в компьютеры. Эти машины осуществляли тысячи одновременных преобразований Фурье как малейшую из своих задач и выдавали ответы. Генерирующие и управляющие устройства, плывущие за кормой корабля в водовороте своего собственного выходного потока результатов, делали мельчайшие поправки. В этот гомеостазис, в это балансирование на проволоке над возможностью ответа, который будет несоответствующим или даже просто запоздалым, — что будет означать нарушение и коллапс полей, уничтожение корабля — проникла команда, отданная человеком. Она стала частью данных. Впускное устройство правого борта расширилось; впускное устройство левого борта сомкнулось: осторожно, осторожно. «Леонора Кристина» развернулась на новый курс.

Звезды увидели тяжеловесное движение непрестанно увеличивающейся и уплощающейся массы, занявшее месяцы и годы, прежде чем отклонение от ее первоначального пути стало заметным. Не то, чтобы объект, на который они светили, был медленным. Это была раскаленная оболочка размерами с планету, где атомы захватывались самыми внешними окраинами ее полей и вовлекались в термическое, флюоресцентное, синхротронное излучение. Сам объект следовал позади волнового фронта, который объявлял его приближение. Но свечение корабля скоро рассеялось на протяжении световых лет. Его траектория ползла над безднами, которые казались бесконечными.

В собственном времени корабля история выглядела иначе. «Леонора Кристина» двигалась во вселенной, которая становилась все более чужой все быстрее и быстрее старящейся, более массивной, более сжатой. Таким образом, темп, при котором корабль мог поглощать водород, сжигать часть его в энергию и швырять остаток прочь в миллионокилометровом реактивном выхлопе… этот темп продолжал увеличиваться. Каждая минута, отсчитываемая часами корабля, отнимала большую часть от его тау, чем предыдущая.

На борту ничего не изменилось. Воздух и металл продолжали передавать пульсацию ускорения, компенсированное значение которого внутри корабля по-прежнему составляло постоянную одну "g". Внутренний энергетический центр продолжал обеспечивать свет, электричество, ровную температуру.

Биосистемы и круговорот органики восстанавливали кислород и воду, перерабатывали отходы, производили пищу, поддерживали жизнь. Энтропия возрастала. Люди старели с прежней интенсивностью шестидесяти секунд в минуту, шестидесяти минут в час.

Но эти часы все меньше и меньше соотносились с часами и годами, которые проходили снаружи. Одиночество тяготило.

Джейн Сэдлер выполнила балестру — прыжок вперед с выпадом. Иоганн Фрайвальд попытался парировать. Ее рапира зазвенела, ударившись о его рапиру. Тотчас же она нанесла удар.

— Touche! — признал он и рассмеялся под маской. — В настоящей дуэли этот удар насадил бы на вертел мое левое легкое. Ты сдала экзамен!

— Еще нет, — с трудом выдохнула она. — Я… я бы… задохнулась через минуту. Колени, как резина.

— На сегодня все, — решил Фрайвальд.

Они сняли маски. Пот блестел на ее лице, волосы приклеились ко лбу, дыхание было шумным, но глаза сверкали.

— Ничего себе тренировка!

Она плюхнулась на стул. Фрайвальд присоединился к ней. В такой поздний час по времени корабля они были в спортзале одни. Зал казался громадным и пустым.

— Тебе будет легче фехтовать с женщинами, — сказал ей Фрайвальд. По-моему, ты должна начать уже сейчас.

— Я? Вести женскую фехтовальную группу с моим уровнем подготовки?

— Я буду продолжать тренировать тебя, — сказал Фрайвальд. — Ты сможешь опережать своих учеников. Понимаешь, я должен начать занятия с мужчинами. И если они заинтересуются, я примусь за фехтовальное снаряжение. Кроме дополнительного количества масок и рапир нам понадобятся шпаги и сабли. Мы не можем откладывать.

Веселье Сэдлер растаяло. Она посмотрела на него изучающе.

— Это не твоя идея? Мне казалось, что ты — единственный, кто фехтовал прежде, на Земле, хочешь иметь партнеров.

— Это была идея констебля Реймона, когда я как-то высказал при нем мое желание. Он посодействовал, чтобы мне выделили фонды для производства принадлежностей. Понимаешь, мы должны поддерживать физическую форму…

— И отвлекаться от нашего положения, — сказала она резко.

— Здоровое тело помогает поддерживать здоровую психику. Если ложишься в постель усталым, то лежишь без сна, занимаясь бесплодными размышлениями.

— Да, я знаю. Элоф… — Сэдлер умолкла.

— Профессор Нильсон, наверное, слишком поглощен своей работой, осмелился сказать Фрайвальд. Он отвел от нее взгляд, сгибая в руках клинок.

— Хорошо бы, если так! Если он не разработает усовершенствованные астрономические приборы, мы не сможем проложить межгалактическую траекторию, опираясь на что-то большее, чем догадки.

— Верно. Верно. Я бы сказал, Джейн, что твой партнер мог бы добиться лучших результатов даже в своей профессии, если бы он стал упражняться.

Она сказала нехотя:

— Нам с каждым днем все труднее жить вместе.

Затем перешла в наступление:

— Значит, Реймон назначил тебя тренером.

— Неофициально, — сказал Фрайвальд. — Он убеждал меня разработать новые интересные виды спорта… Я ведь являюсь одним из его неофициальных дружинников.

— Угу. А сам он не может этого сделать, чтобы люди не разгадали его уловки и не остались в стороне. — Сэдлер улыбнулась. — О'кей, Иоганн.

Можешь на меня положиться, я сохраню тайну.

Она подала ему руку. Он пожал ее.

— Давай выберемся из мокрых шмоток и переберемся в мокрый бассейн, предложила она.

Он ответил скрипуче:

— О нет, не сегодня. Мы будем наедине. Я больше не решаюсь на это, Джейн.

«Леонора Кристина» встретила еще одну область повышенной плотности материи. Она была более разреженной, чем туманность, которая послужила причиной катастрофы, и корабль преодолел ее без труда. Но область простиралась на много парсеков. Тау корабля сокращался со скоростью, которая по времени корабля была ошеломляющей. К тому моменту, когда «Леонора Кристина» покинула эту область, она двигалась так быстро, что нормальный один атом на кубический сантиметр играл примерно такую же роль, как прежде — облако. Корабль не только сохранял набранную скорость, он продолжал ускоряться.

Невзирая ни на что, люди на корабле придерживались земного календаря, включая соблюдение ритуалов различных религий. Каждое седьмое утро капитан Теландер вел богослужение для своей горстки протестантов.

Однажды в воскресенье он попросил Ингрид Линдгрен после богослужения встретиться с ним у него в каюте. Она уже ждала там, когда он пришел. Ее светлые волосы и короткое красное платье выделялись на фоне книг, стола, бумаг. Хотя капитан один занимал двойную секцию, аскетизм обстановки мало чем смягчался, кроме нескольких снимков семьи и наполовину построенной модели клипера.

— Доброе утро, — сказал он с вошедшей в привычку торжественностью. Он положил Библию на стол и расстегнул воротничок униформы. — Не присядете ли? Я пошлю за кофе.

— Как прошла служба? — спросила она, усаживаясь в кресло напротив него и явно нервничая. — Малькольм присутствовал?

— Сегодня нет. Я полагаю, что наш друг Фокс-Джеймсон еще не уверен, хочет ли он вернуться к вере своих отцов или оставаться лояльным агностиком. — Теландер чуть улыбнулся. — Но он все-таки придет к вере. Ему просто нужно уложить в голове, что можно быть христианином и астрофизиком одновременно. Когда мы сманим вас, Ингрид?

— Возможно, никогда. Если есть какой-нибудь управляющий разум по ту сторону реальности — а у нас нет научных свидетельств тому — с какой стати ему беспокоиться о химическом стечении обстоятельств вроде человека?

— Вы цитируете Шарля Реймона практически дословно, вам это известно?

— спросил Теландер. Ее лицо напряглось. Он поторопился продолжить. Существо, которое заботится обо всем, от квантов до квазаров, может обратить внимание и на нас. Рациональное доказательство… Но я не хочу повторять затхлые аргументы. У нас есть кое-что другое, насущное. — Он переключил свой интерком на камбуз:

— Кофейник кофе, сливки и сахар, две чашки — в капитанскую каюту, пожалуйста.

— Сливки! — пробормотала Линдгрен.

— Не думаю, чтобы наши пищевые техники очень уж их испортили, сказал Теландер. — Кстати, Кардуччи очень вдохновился идеей Реймона.

— Какой именно?

— Работой с командой пищевых техников над изобретением новых блюд. Не бифштекс, слепленный из водорослей и тканевых культур, а нечто, чего до сих пор никто не пробовал. Я рад, что для него нашлось занятие.

— Да, как шеф-повар он не находил применения. — Набор банальностей у Линдгрен исчерпался. Она ударила по подлокотнику. — Почему? — вырвалось у нее. — Что не так? Мы находимся в пути едва ли половину запланированного времени. Люди не должны были пасть духом так скоро.

— Мы потеряли всякую уверенность…

— Я знаю, знаю. Но разве опасность не должна мобилизовывать людей?

Что же касается шанса, что мы никогда не окончим наше путешествие, — ну, признаюсь, это меня тоже сильно потрясло вначале. Но мне кажется, что я пришла в себя.

— Вы и я продолжаем выполнять задачу, — сказал Теландер. — Мы, экипаж корабля, отвечаем за жизни. Это помогает. Но даже мы… — Он сделал паузу.

— Это то, что я хотел обговорить с вами, Ингрид. Мы приближаемся к критической дате. С момента нашего отбытия на Земле прошло сто лет.

— Бессмысленно, — сказала она. — В наших условиях нельзя говорить о каком-то соответствии.

— С точки зрения психологии далеко не бессмысленно, — ответил он. На Бете Девы мы бы имели ниточку контакта с родиной. Мы бы думали, что наши молодые знакомые, которые остались там, с учетом профилактики старения, все еще живы. Если бы нам пришлось вернуться, практически наверняка сохранилось бы кое-что от прежнего, чтобы мы не оказались совершенными чужаками. Но теперь, в лучшем случае, младенцы, которых мы видели в колыбельках, приближаются к концу жизни. Это чересчур жестоко напоминает нам, что мы никогда не сможем найти ничего, что когда-то любили.

— Ммм… Думаю, да. Все равно, что смотреть, как кто-то, кто тебе небезразличен, умирает от медленной болезни. Ты не удивлен, когда приходит конец; но все же это конец. — Линдгрен моргнула. — Проклятье!

— Вы должны сделать все, что в ваших силах, чтобы помочь им пережить этот период. — Вы лучше меня знаете, как это сделать.

— Вы тоже можете сделать многое.

Капитан покачал головой.

— Не стоит. Напротив, я собираюсь устраниться.

— Что вы хотите этим сказать? — спросила она с ноткой тревоги.

— Ничего драматического, — ответил он. — Моя работа с инженерным и навигационным отделами в этих непредсказуемых обстоятельствах действительно отнимает большую часть времени. Это обеспечит предлог для моего постепенного устранения из общественной деятельности на борту корабля.

— С какой целью?

— У меня было несколько бесед с Шарлем Реймоном. Он выдвинул великолепное предложение — жизненно необходимое, я бы сказал. Когда нас окружает неуверенность, когда отчаяние всегда рядом и ждет, чтобы нас сломить… средний человек на корабле должен чувствовать, что его жизнь в руках компетентных людей. Конечно, никто не считает капитана непогрешимым.

Но существует бессознательная потребность в ореоле непогрешимости. А я… у меня есть слабости и недостатки. Мои суждения о людях не могут выдержать ежедневной проверки под столь высоким напряжением.

Линдгрен сгорбилась в кресле.

— Чего констебль хочет от вас?

— Чтобы я перестал действовать на неформальном, личном уровне.

Оправданием будет то, что меня не следует отвлекать рутинными делами, ибо мое внимание должно быть поглощено тем, как безопасно провести нас сквозь скопления и облака галактики. Это разумное оправдание, его примут. В результате я буду обедать отдельно, у себя в каюте, за исключением церемониальных случаев. Я буду заниматься физическими упражнениями и принимать восстановительные процедуры тоже здесь, в одиночестве. В числе моих личных посетителей будут только высшие офицеры, вроде вас. Мы будем соблюдать официальный этикет. Через своих помощников Реймон сообщит всем, что ко мне должны обращаться согласно правилам формальной вежливости.

Короче говоря, ваш приятель Ларс Теландер должен превратиться в символического Старика.

— Заговор в стиле Реймона, — резко сказала она.

— Он убедил меня, что так будет лучше, — ответил капитан.

— Не подумав, как это отразится на вас!

— Я справлюсь. Я никогда не был компанейским парнем. У нас на корабле много книг в микрофильмах, которые мне всегда хотелось прочесть. Теландер искренне посмотрел на нее. — Вам тоже отведена роль, Ингрид. Вам придется заняться человеческими проблемами. Организация, медитация, облегчение… это нелегко.

— Я не могу делать это в одиночку, — ее голос задрожал.

— Можете, если необходимо, — ответил он. — Вы убедитесь, что можете очень многое осуществлять или предотвращать. Это вопрос правильного планирования. Мы научимся этому по мере развития событий.

Он замолчал в нерешительности. Лицо его выдавало неловкость, даже на щеках проступил румянец.

— Ээ… в связи с этим… еще одна проблема…

— Да? — сказала она.

Звонок в дверь выручил его. Капитан принял столик на колесиках с принадлежностями для кофе и начал разливать его, стараясь находиться у Ингрид за спиной.

— Ваше положение, — сказал он. — Я имею в виду, ваше новое положение.

Необходимость придать офицерам новый статус… Вы не должны вести жизни затворника, как я — но некоторые ограничения… ээ… существуют…

Он не мог увидеть ее подлинной реакции. Ингрид сказала веселым голосом:

— Бедняга Ларс! Вы хотите сказать, что первый помощник не должна так часто менять партнеров по постели?

— Ну, я не предлагаю вам… мм… целибат. Я сам должен, разумеется, воздерживаться впредь от подобных вещей. В вашем случае… ну, стадия экспериментов для большинства из нас прошла. Формируются постоянные пары.

Если бы вы могли связать себя с кем-нибудь…

— Я могу поступить лучше, — сказала она. — Я могу остаться одна.

— Это не т-требуется, — запнулся он.

— Благодарю. — Она вдохнула аромат кофе и прищурилась. — Нам с вами вовсе не обязательно быть стопроцентными аббатом и монахиней. Время от времени капитан нуждается в приватной беседе со своим первым помощником.

— Ээ… нет. Вы хорошая, Ингрид, но не нужно. — Теландер стал мерить шагами узкую каюту, туда и обратно. — В такой маленькой и стесненной общине, как наша, не может быть тайн. Я не хочу казаться лицемерным. Я бы… Я был бы счастлив иметь вас в качестве постоянного партнера… но это невозможно. Вы должны быть связной между всеми и мной, а не моим непосредственным союзником. Понимаете? Реймон объяснил это лучше, чем я.

Ее оживление прошло.

— Мне не нравится, как он вами манипулирует.

— У него есть опыт поведения в критических ситуациях. Его аргументы весомы. Мы с вами можем обсудить их заново в деталях.

— Так и поступим. Они могут быть логичны… каковы бы ни были его мотивы.

Линдгрен сделала глоток кофе, поставила чашку на колено и возбужденно заявила:

— Что касается меня, все в порядке. Мне и так надоели эти детские забавы. Вы правы, моногамия становится популярной, и выбрать женщинам практически не из кого. Я уже думала о том, чтобы остановиться. Ольга Собески считает так же. Я попрошу Като поменяться с ней половинами кают.

Пришло время для спокойствия и здравомыслия, Ларс, возможность подумать о некоторых вещах, — теперь, когда мы действительно подошли к этой столетней отметке.

«Леонора Кристина» нацелилась основательно в сторону от Девы, но еще не на Стрельца. Только после того, как она пройдет почти полпути вокруг галактики, величественная спираль ее траектории устремится в его сердце. В настоящий момент туманности Стрельца были впереди по курсу корабля, слева.

То, что лежало за ними, только подразумевалось. Астрономы ожидали обнаружить там объем чистого пространства, с рассеянными пылью или газом, содержащий скученное сборище древних звезд. Но никакой телескоп не проникал за облака, которые окружали эту область, и никто до сих пор не выбирался наружу, чтобы взглянуть.

— Если только туда не отправилась экспедиция после нашего отбытия, предположил пилот Ленкеи. — На Земле с тех пор прошли столетия. Они, должно быть, творят чудеса.

— Но наверняка не посылают зонды к ядру, — возразил космолог Чидамбарна. — Тридцать тысячелетий, чтобы добраться туда, и столько же, чтобы послать обратно сообщение? В этом нет смысла. Я полагаю, что человек будет медленно распространяться от окраины к ядру, колония за колонией.

— Если только они не создали корабль, который движется быстрее света, — сказал Ленкеи.

Чидамбарна нахмурился.

— Это фантазия! Если вы хотите переписать заново все, что мы узнали со времени Эйнштейна — нет, со времени Аристотеля, принимая во внимание логические противоречия, которые влечет существование сигнала с неограниченной скоростью, — пожалуйста, продолжайте.

— Не мое дело. — Стройная гибкость борзой, присущая Ленкеи, вдруг показалась изможденностью. — В любом случае я не хочу, чтобы существовал корабль быстрее света. Мысль, что другие могут летать от звезды к звезде, как птицы — как я из города в город, когда мы были дома, — тогда как мы заперты в этой клетке… Это было бы слишком жестоко.

— Наша участь ничуть бы не изменилась, — ответил Чидамбарна. — Ирония добавила бы к ней еще одну грань, бросила бы нам еще один вызов, если хотите.

— У меня и так достаточно препятствий, — сказал Ленкеи.

Звуки их шагов гулко звучали на винтовой лестнице. Они возвращались из мастерской на нижнем уровне, где Нильсон консультировал Фокс-Джеймсона и Чидамбарны по поводу структуры большой кристаллической дифракционной решетки.

— Вам легче, — вырвалось у пилота. — Вы делаете что-то действительно полезное. Мы все зависим от вашей группы. Если вы не сможете сделать для нас новые инструменты… А я… Пока мы не доберемся до планеты, где нам понадобятся космические паромы и воздушные аппараты, какая от меня польза?

— Вы помогаете делать эти инструменты — или будете помогать, когда мы сделаем чертежи, — ответил Чидамбарна.

— Да, я вызвался в ученики к Садеку. Чтобы занять это проклятое пустое время. — Ленкеи взял себя в руки. — Прошу прощения. Это мысли, от которых мы должны избавляться, я знаю. Мохендас, могу я у вас кое-что спросить?

— Конечно.

— Почему вы записались в полет? Сейчас вы нужны, но если бы не столкновение — разве вы не ушли бы дальше по пути познания вселенной, оставаясь на Земле? Мне сказали, что вы теоретик. Почему не оставить сбор фактов таким, как Нильсон?

— Я вряд ли дожил бы до рапортов с Бета Девы. Представлялось вполне разумным, чтобы ученый моего типа подверг себя совершенно новым впечатлениям и опыту. Таким образом я мог обрести прозрение, которое не придет иначе. Если же нет — потеря была бы невелика, и в самом крайнем случае я продолжал бы рассуждать приблизительно с тем же успехом, что и дома.

Ленкеи потер подбородок.

— Знаете, — сказал он, — по-моему, вам не нужны сеансы бокса сновидений.

— Возможно. Признаюсь, я нахожу эту процедуру, лишенной достоинства.

— Тогда, во имя неба, почему?..

— Устав. Мы все должны подвергаться процедуре. Я просил освободить меня. Констебль Реймон убедил первого помощника Линдгрен, что персональные привилегии, даже обоснованные, создадут нежелательный прецедент.

— Реймон! Снова этот сукин сын!

— Возможно, он прав, — сказал Чидамбарна. — Мне это не вредит, если не считать прерывания последовательности мысли, что происходит достаточно редко, чтобы считать это большой неприятностью.

— Ха! Вы гораздо терпеливее, чем был бы я на вашем месте.

— Я полагаю, что Реймон себя тоже загоняет в бокс насильно, — заметил Чидамбарна. — Он тоже принимает процедуру достаточно редко. А обращали ли вы внимание, что он иногда выпивает рюмочку, но никогда не бывает навеселе? Я думаю, что он находится в постоянном напряжении, возможно, от скрытого страха. Он все время напряжен, чтобы контролировать ситуацию.

— Да, это так. Знаете, что он мне сказал на прошлой неделе? Я только взял немного листовой меди, она бы вернулась обратно в виде камина и ручной мельницы, так что я не позаботился записаться. Этот сукин сын сказал…

— Забудьте, — посоветовал Чидамбарна. — У него есть на то причины. Мы не на планете. То, что мы тратим, пропадает окончательно. Лучше не рисковать; и, несомненно, у нас хватает времени на бюрократические процедуры. — Показался вход в спортзал. — Вот мы и пришли.

Они направились в комнату гипнотерапии.

— Пусть ваши впечатления будут приятными, Матиас, — сказал Чидамбарна.

— Ваши тоже. — Ленкеи вздрогнул. — У меня здесь было несколько ужасных кошмаров. — Затем просветлел. — И чертовская куча развлечений!

Звезды были разбросаны все дальше друг от друга. «Леонора Кристина» не переходила из одного спирального рукава галактики в другой — пока еще нет; она всего лишь находилась в сравнительно пустом проходе. Из-за нехватки массы на вход ее ускорение понизилось. В течение определенного корабельного времени видеоэкраны по правому борту смотрели преимущественно в черную ночь.

Многие из команды корабля нашли эту картину более предпочтительной, чем жуткие формы и цвета, ослепительно горящие слева.

Снова настал очередной День Соглашения. Церемония и последующая вечеринка прошли лучше, чем можно было ожидать. Шок и горе размылись повседневностью.

Пришли не все. Элоф Нильсон, например, остался в каюте, которую он делил с Джейн Сэдлер. Он коротал время, набрасывая эскизы и делая предварительные подсчеты для своего внешнего телескопа. Когда его мозг утомился, он набрал библиотечный индекс беллетристики. Роман, который он выбрал наугад из тысяч названий, оказался увлекательным. Он еще не дочитал его, когда вернулась Джейн.

Он поднял на нее глаза, опухшие от усталости. Не считая экрана сканера, комната была не освещена. Джейн стояла в тени — большая, вульгарная. Она не вполне твердо держалась на ногах.

— Бог мой! — вскричал он. — Пять утра!

— Ты только заметил? — она усмехнулась. Исходящие от нее запахи виски и мускуса достигли его обоняния.

Нильсон взял щепотку табака — роскошь, которая занимала большую часть его дозволенного багажа.

— Мне не нужно быть на рабочем месте через три часа, — сказал он.

— Мне тоже. Я сказала шефу, что хочу отдохнуть неделю. Он согласился.

Что он мог поделать? Кто у него еще есть, кроме меня?

— Что это за отношение к делу? А если бы другие, от кого зависит корабль, так себя вели?

— Т-тетсуо Ивамото… на самом деле, Ивамото Т-тетсуо — японцы ставят фамилию на первое место, как китайцы… как венгры, ты знал об этом? кроме тех случаев, когда они проявляют вежливость по отношению к нам, западным невеждам… — Сэдлер поймала ускользающую мысль. — Да. Вот. На него хорошо работать. И он может некоторое время обойтись без меня. Так п'чему нет?

— Тем не менее…

Она подняла палец.

— П-прекрати бранить меня, Элоф! Слыш'шь? Я возилась с этим твоим чрезмерно компенсированным комплексом неполноценности больше, чем следовало. И еще много всего. С меня хватит. С-срывайте ваши розы, па-ака вы молоды!..

— Ты пьяна.

— Типа того. — Задумчиво:

— Тебе следовало пойти со мной.

— Зачем? Почему не признаться, как я устал от все тех же лиц, тех же действий, тех же пустых разговоров. И я в этом далеко не одинок.

Она спросила упавшим голосом:

— От меня ты тоже устал?

— С чего ты… — Нильсон с трудом поднялся на ноги. — В чем дело, дорогая?

— Ты не очень-то баловал меня вниманием в последние месяцы.

— Что? Наверное, ты права. — Он побарабанил пальцами по кухонному шкафчику. — Я был слишком занят.

Она сделала глубокий вдох.

— Я скажу напрямик. Я была сегодня с Иоганном.

— Фрайвальд? Механик?

В течение минуты Нильсон стоял, лишенный дара речи. Она ждала. Хмель слетел с нее. Наконец он произнес с трудом, разглядывая рисунок своих ногтей.

— Что ж, у тебя есть законное и, без сомнения, моральное право. Я не симпатичное молодое животное. Я так горд и счастлив… был так горд и счастлив… больше, чем я мог выразить, когда ты согласилась стать моим партнером. Я позволил тебе научить меня множеству вещей, которых я прежде не понимал. Быть может, я был не самым способным учеником.

— О, Элоф!

— Ты бросаешь меня, так ведь?

— Мы любим друг друга, он и я. — Ее взгляд затуманился. — Я думала, это будет легче — сказать тебе. Я не знала, что для тебя это так много значит.

— Ты не думала о том, чтобы не афишируя… Нет, здесь ничего нельзя скрыть. Кроме того, ты бы и не захотела. И у меня тоже есть гордость. Нильсон сел и потянулся к табакерке. — Тебе лучше уйти. Вещи сможешь забрать потом.

— Так сразу?

— Убирайся! — взвизгнул он.

Она исчезла — всхлипывая, но не пререкаясь.

«Леонора Кристина» снова вошла в населенную область. Пройдя в пределах пятидесяти световых лет от гигантского новорожденного солнца, она пересекла окружавшую его газовую оболочку. Будучи ионизированными, атомы были доступны захвату с максимальной эффективностью. Тау корабля упал почти до асимптотического нуля: а вместе с ним и коэффициент времени.

Глава 12

Реймон остановился у входа в спортзал. Там было пусто и тихо. После первоначальной волны интереса атлетика и другие становились все менее популярны. Если не считать трапез, научному персоналу и членам экипажа осталось только собираться небольшими компаниями или вообще погрузиться в чтение, просмотр видеолент и как можно больше спать. Максимум, что он мог заставить их выполнять, — это предписанное количество упражнений. Но он не нашел способа восстановить бодрость духа, которая со временем исчезла. Он был беспомощным, поскольку его несгибаемая настойчивость в отношении соблюдения основных правил сделала его врагом для всех.

Что касается правил… Он прошагал по коридору к комнате сновидений и открыл дверь. Лампочка над каждым из трех боксов свидетельствовала, что все они заняты. Он выудил из кармана универсальный ключ и по очереди открыл кабины. Из них повеяло воздухом, но они были не освещены. Две он закрыл снова. Открыв третью, он выругался. Вытянувшееся тело и лицо под сонношлемом принадлежали Эмме Глассгольд.

Некоторое время он стоял, глядя сверху вниз на маленькую женщину. Ее улыбка дышала покоем. Без сомнения она, как и все на корабле, обязана была своим душевным здоровьем этому аппарату. Несмотря на все усилия по декорации, по созданию желаемого интерьера помещений, корабль был слишком стерильной средой. Абсолютное сенсорное голодание быстро заставляет человеческий мозг терять связь с реальностью. Лишенный потока данных, которые он предназначен обрабатывать, мозг изрыгает галлюцинации, становится иррациональным и, наконец, впадает в помешательство. Эффекты продолжительной сенсорной недостаточности сказываются медленнее, слабее, но во многих отношениях они более разрушительны. Непосредственная электронная стимуляция соответствующих центров мозга становится необходимой. Это говоря в терминах неврологии. В терминах непосредственно эмоций, необычно интенсивные и продолжительные сны, генерируемые извне приятные или нет — стали заменой действительных переживаний.

И все же…

Кожа Глассгольд отвисла и имела нездоровый оттенок. Экран электрокардиограммы позади шлема говорил, что она находится в спокойном состоянии. Это означало, что ее можно разбудить быстро, не подвергая риску. Реймон перекинул вниз переключатель таймера. След проходящих через ее голову индуктивных импульсов на осциллографе уплощился и потемнел.

Она пошевелилась.

— Шалом, Мойша, — услышал он ее шепот. Поблизости не было никого с таким именем. Он сорвал с нее шлем. Она сжала веки еще плотнее и попыталась повернуться на кушетке.

— Проснись, — Реймон потряс ее.

Эмма заморгала. Дыхание вернулось к ней. Она села, выпрямившись. Он почти видел, как сон покидает ее.

— Иди сюда, — сказал он, предлагая свою руку для поддержки, выбирайся из этого проклятого гроба.

— Ох нет, нет, — невнятно пробормотала она. — Я была с Мойшей.

— Прошу прощения, но…

Она скорчилась и заплакала. Реймон хлопнул по стенке — резкий звук на фоне бормотания корабля.

— Ладно, — сказал он. — Я отдам прямой приказ. Выйти! И явиться к доктору Латвале.

— Что, черт побери, здесь происходит?

Реймон обернулся. Норберт Вильямс, должно быть, услышал их, так как дверь была открыта настежь, и пришел прямо из бассейна. Он был разъярен.

— Ты, значит, принялся стращать женщин? — сказал он. — Убирайся.

Реймон продолжал стоять.

— Есть правила пользования этими боксами, — сказал он. — Если человек не обладает самодисциплиной, чтобы их придерживаться, в мои обязанности входит его принудить.

— Ха! Совать нос в чужие дела, подглядывать, шпионить за нашей личной жизнью. — Богом клянусь, я не собираюсь это больше сносить!

— Не надо! — взмолилась Глассгольд. — Не деритесь. Прошу прощения. Я уйду.

— Черта с два ты уйдешь, — ответил американец. — Останься. Настаивай на своих правах. — Его лицо побагровело. — Я сыт по горло нашим местным диктаторишкой. Настало время что-то с ним сделать.

Реймон сказал с расстановкой:

— Ограничительные правила были написаны не для забавы, доктор Вильямс. Слишком много — хуже, чем ничего. Это входит в привычку. Конечный результат — безумие.

— Послушай. — Химик сделал явное усилие, чтобы сдержать гнев. — Люди не одинаковы. Ты, конечно, думаешь, что всех можно подстричь под одну гребенку, чтобы мы соответствовали твоему образцу — занимались художественной гимнастикой, организацией работ, которые — ребенку ясно не служат ничему, кроме того, чтобы занять нас на несколько часов в день, уничтожили перегонный куб, который сделал Педро Барриос. Всем этим мы занимались с тех пор, как поменяли направление на этот полет Летучего Голландца… — он понизил голос. — Послушай, — сказал он. — Эти правила…

В данном случае они написаны, чтобы удостовериться, что никто не получит слишком большую дозу. Конечно. Но откуда ты знаешь, что некоторые из нас получают достаточно? Нам всем приходится проводить какое-то время в боксах. Тебе тоже, констебль Железный Человек. Тебе тоже.

— Конечно… — сказал Реймон, но Вильямс прервал его.

— Откуда тебе знать, сколько нужно другому человеку? У тебя нет чувствительности, которой Господь наделил таракана. Знаешь ли ты хоть одну чертову подробность про Эмму? Я знаю. Я знаю, что она замечательная, храбрая женщина… которая прекрасно может судить о собственных потребностях и руководить своими поступками… она не нуждается в том, чтобы ты руководил ее жизнью вместо нее. — Вильямс показал пальцем. — Вот дверь. Воспользуйся ею.

— Норберт, не надо. — Глассгольд выбралась из «гроба» и старалась протиснуться между мужчинами. Реймон отодвинул ее в сторону и ответил Вильямсу:

— Если делать исключения, то это должен решать корабельный врач. Не вы. После этого случая ей в любом случае придется увидеться с доктором Латвалой. Она может попросить его о медицинском заключении, позволяющем ей так поступать.

— От него ничего не допросишься. Этот бездельник даже транквилизаторов не прописывает.

— У нас впереди годы пути. Непредвиденные неприятности, которые мы должны будем пережить. Если мы начнем зависеть от успокоительных средств…

— Ты что, действительно воображаешь, что если за нами не присматривать, мы все рехнемся и умрем? Большое спасибо, мы сами способны принимать решения. Убирайся, я сказал!

Глассгольд снова попыталась вмешаться. Реймону пришлось схватить ее за руки.

— Убери руки, скотина! — Вильямс бросился на него, сжав кулаки.

Реймон отпустил Глассгольд и отступил назад, в зал, где было место, чтобы развернуться. Вильямс взвыл и бросился за ним. Реймон некоторое время защищался от неумелой атаки, затем развернулся и нанес несколько сильных ударов. Вильямс полетел на пол. Он рухнул бесформенной грудой, икая. Из носа у него текла кровь. Глассгольд с причитаниями бросилась к нему. Она опустилась на колени, прижала его к себе и подняла на Реймона гневный взгляд.

— Храбрец! — презрительно бросила она.

Констебль развел руками.

— Я должен был позволить ему меня ударить?

— Вы м-могли бы уйти.

— Невозможно. Моя обязанность — поддерживать порядок на корабле. Пока капитан Теландер не освободит меня от моих обязанностей, я буду выполнять их.

— Прекрасно, — сквозь зубы сказала Глассгольд. — Мы идем к нему. Я подам официальную жалобу.

Реймон покачал головой.

— Всем было объявлено, и все согласились, что капитана не следует беспокоить из-за наших ссор. Ему нужно думать о корабле.

Вильямс застонал, окончательно придя в себя.

— Мы пойдем к первому помощнику Линдгрен, — сказал Реймон. — Я должен подать жалобы на вас обоих.

Глассгольд сжала губы.

— Как пожелаете.

— Не к Линдгрен, — пробормотал Вильямс. — Линдгрен и он, они…

— Уже давно нет, — сказала Глассгольд. — Она больше не смогла его выдерживать, еще до катастрофы. Она будет справедлива.

С ее помощью Вильямс оделся и добрался до командной палубы.

Несколько человек увидели их и спросили, что случилось. Реймон грубо оборвал вопросы. Ответом ему были хмурые взгляды. Около первого же аппарата вызова интеркома он набрал номер Линдгрен и попросил ее не уходить из приемной.

Комната была крохотная, но звуконепроницаемая, подходящая для конфиденциальных и неприятных разговоров. Линдгрен сидела за столом. Она надела униформу. Флюоропанель освещала ее снежно-белые волосы. Голос, которым она предложила Реймону начинать, после того, как все уселись, был столь же холоден.

Он сжато изложил происшествие.

— Я обвиняю доктора Глассгольд в нарушении медицинских правил, закончил он, — а доктора Вильямса в нападении на стража порядка.

— Бунт? — спросила Линдгрен.

Вильямс испугался.

— Нет, мадам. Хватит обвинения в нападении, — сказал Реймон. И повернулся к химику:

— Считайте, что вам повезло. Мы с психологических позиций не можем себе позволить проводить суд, а обвинение в бунте требует суда. По крайней мере, пока вы будете продолжать так себя вести, это невозможно.

— Достаточно, констебль, — бросила Линдгрен. — Доктор Глассгольд, прошу вас изложить вашу версию.

— Я признаю свою вину в нарушении правил, — твердо заявила она, — но я прошу пересмотреть мое дело — как и дела всех — на что мы имеем право согласно Уставу. Я требую, чтобы мой случай рассматривал и решал не доктор Латвала единолично, а бюро офицеров и моих коллег. Что касается драки, Норберт был явно спровоцирован и стал жертвой чистой злобы ради злобы.

— Что вы утверждаете, доктор Вильямс?

— Не знаю, как можно подчиняться вашим дурацким пра… — Американец сдержал себя. — Прошу прощения, мадам, — сказал он немного невнятно из-за разбитых губ. — Я никогда не знал на память правила поведения на космическом корабле. Я полагал, что здравого смысла и доброй воли достаточно. Возможно, Реймон формально прав, но я уже почти дошел до предела, терпя его твердолобое вмешательство.

— В таком случае, доктор Глассгольд, доктор Вильямс, готовы ли вы придерживаться моего приговора? Вы имеете право на суд, если пожелаете.

Вильямс изобразил кривую улыбку.

— Дела достаточно плохи и без того, мадам. Я полагаю, что этот случай должен быть записан в корабельный журнал, но вовсе незачем, чтобы о нем узнала вся команда.

— О да, — выдохнула Глассгольд. Она схватила Вильямса за руку.

Реймон открыл рот.

— Вы подчиняетесь мне, констебль, — опередила его Линдгрен. — Вы, конечно, можете подать апелляцию капитану.

— Нет, мадам, — ответил Реймон.

— Хорошо. — Линдгрен откинулась назад. Ее лицо смягчилось. — Я приказываю, чтобы все обвинения по данному случаю с обеих сторон были сняты — или, вернее, просто не регистрировались. Это не войдет ни в какие записи. Давайте обсудим проблему просто как люди, которые, я бы так выразилась, все в одной лодке.

— Он тоже? — Вильямс указал в сторону Реймона.

— У нас должны быть порядок и дисциплина, вы же знаете, — мягко сказала Линдгрен. — Иначе нам не выжить. Возможно, констебль Реймон переусердствовал. А, возможно, и нет. В любом случае, он единственный представитель правопорядка, единственный полицейский и военный специалист, который у нас есть. Если вы расходитесь с ним во мнениях… для этого здесь я. Успокойтесь. Я пошлю за кофе.

— С позволения первого помощника, — сказал Реймон, — я бы хотел уйти.

— Нет, нам еще есть что вам сказать, — резко бросила Глассгольд.

Реймон продолжал смотреть в глаза Линдгрен. Между ними словно проскакивали искры.

— Как вы пояснили, мадам, — сказал он, — моя работа — блюсти закон на корабле. Не больше и не меньше. Этот разговор превратился в личную доверительную беседу. Я уверен, что леди и джентльмен будут чувствовать себя лучше, если я уйду.

— Думаю, вы правы, констебль, — кивнула она. — Вы свободны.

Он встал, отдал честь и вышел. Поднимаясь наверх, он встретил Фрайвальда, который приветствовал его. Реймон поддерживал некое подобие сердечности со своими дружинниками.

Он вошел к себе в каюту. Кровати были опущены и соединены в одну.

Чи-Юэнь сидела на кровати. На ней был светлый, украшенный оборками пеньюар, который делал ее похожей на девочку — маленькую и печальную.

— Привет, — сказала она без выражения. — В твоем лице буря. Что случилось?

Реймон сел с ней рядом и все рассказал.

— Ну и что, — сказала она, — ты очень их винишь?

— Нет. Думаю, нет. Хотя… не знаю. Предполагалось, что эта толпа лучшее, что могла собрать Земля. Интеллект, образование, личная стабильность, здоровье, самоотдача. И они знали, что никогда не вернутся на родину. В лучшем случае, они вернулись бы домой, постаревшие на большую часть века. — Реймон провел пальцами по своим жестким, как проволока, волосам. — Положение изменилось, — вздохнул он. — Мы отправляемся к неведомой судьбе — возможно, к смерти; наверняка к полной изоляции. Но разве это так уж отличается от того, что мы планировали с самого старта?

Неужели это может сломать нас, превратить в развалины?

— К сожалению, это так, — сказала Чи-Юэнь.

— И ты туда же. Я рассчитывал на тебя. — Он свирепо глянул на нее. Сначала ты была занята — хобби, теоретическая работа, составление программы работ, которые ты планировала вести в системе Беты Девы. И когда случилась катастрофа, ты отреагировала нормально.

Тень улыбки скользнула по ее лицу. Она погладила его по щеке.

— Ты меня вдохновлял.

— Но с тех пор… ты все чаще и чаще сидишь и ничего не делаешь. У нас с тобой начиналось что-то настоящее; но в последнее время ты не слишком часто общаешься со мной всерьез. Тебя редко интересуют разговоры, или секс, или что-нибудь еще, в том числе и другие люди. Ты больше не работаешь. Ты больше не строишь грандиозных планов. Ты даже не плачешь в подушку после того, как выключен свет… да, я не спал, я лежал и слушал, как ты плачешь. Почему, Ай-Линг? Что случилось с тобой? С ними?

— Мне кажется, что у нас просто нет твоего первобытного стремления выжить любой ценой, — сказала она почти неслышно.

— Есть цена, которую я бы тоже не стал платить за жизнь. Но в нашем положении… У нас есть все необходимое. Определенная доза комфорта.

Приключение, которого никогда еще не бывало. Что не так?

— Ты знаешь, какой сейчас год на Земле? — вопросом на вопрос ответила она.

— Нет. Это я убедил капитана Теландера убрать те часы. К ним выработалось слишком болезненное отношение.

— Большинство из нас все равно самостоятельно ведут подсчеты. — Она говорила ровным безразличным тоном. — В настоящий момент, я полагаю, на родине примерно лето Господне 10000. Прибавь или отними несколько столетий. О да, я учила в школе концепцию, что синхронизация времени в релятивистских условиях недействительна. И я помню, как ожидалось, что столетняя отметка будет огромным психологическим барьером. Несмотря на это, растущие даты имеют смысл. Они делают нас абсолютными изгнанниками.

Уже. Безвозвратно. Возможно, наш род уже вымер. Цивилизация могла уже погибнуть. Что произошло на Земле? Во всей галактике? Что совершили люди?

Кем они стали? Мы никогда не разделим их судьбу. Мы этого лишены.

Он попытался сломить ее апатию резкостью.

— Что с того? На Бете-3 мазер доставлял бы нам вести, состарившиеся на поколение. И больше ничего. А наши индивидуальные смерти тоже отрезали бы нас от вселенной. Обычная участь человека. Почему мы должны скулить, если наша судьба приняла необычный оборот?

Она серьезно оглядела его, прежде чем ответить:

— Тебе самому не нужен ответ. Ты хочешь заставить меня найти его для себя.

Ошеломленный, он ответил:

— Ну… да.

— Ты понимаешь людей лучше, чем хочешь дать понять. Это твоя работа, без сомнения. Скажи мне сам, в чем наша проблема.

— Потеря контроля над жизнью, — ответил он тотчас. — Члены экипажа еще не в такой плохой форме. У них есть работа. Но ученые, как ты, вызывались лететь на Бету Девы. Их ждала впереди героическая, волнующая работа, а в пути — приготовления к ней. Теперь же они понятия не имеют, что их ждет. Они только знают, что это будет нечто совершенно непредсказуемое. Что это может быть смерть — потому что мы чудовищно рискуем, — и они ничего не смогут сделать, чтобы предотвратить ее, только пассивно ждать, а ими будут манипулировать. Разумеется, их моральный дух падает.

— Что, по-твоему, мы должны делать, Шарль?

— Ну, в твоем случае, например, почему не продолжить работу? Рано или поздно мы будем искать планету, чтобы поселиться. Планетология станет для нас жизненно важной.

— Ты сознаешь, что шансы против нас. Мы будем продолжать эту дикую охоту до самой смерти.

— Проклятье, мы можем увеличить шансы!

— Как?

— Это одна из тех задач, над которыми вы должны работать.

Она снова улыбнулась, немного оживленнее.

— Шарль, ты заставляешь меня хотеть этим заниматься. Если не по какой-либо другой причине, то для того, чтобы ты перестал устраивать мне порку. Это потому ты так суров с остальными?

Он оглядел ее.

— До сих пор ты держалась лучше, чем большинство, — сказал он. — Я попробую поделиться с тобой тем, чем занимаюсь. Возможно, это поможет тебе. Ты можешь сохранить профессиональную тайну?

Ее взгляд засверкал.

— Ты должен уже был достаточно изучить меня.

Он погладил ее и улыбнулся.

— Старый принцип, — сказал он. — Работа в военных и правительственных организациях. Я начал применять его здесь. Человеческое животное нуждается в отцовско-материнском образе, но в то же время терпеть не может, когда его дисциплинируют. Можно добиться стабильности следующим способом: высшая власть существует на расстоянии, она богоподобна, практически недоступна.

Непосредственный начальник — подлый сукин сын, который заставляет всех равняться по линии, за что его ненавидят. Но его непосредственный начальник настолько добрый и сочувствующий, насколько позволяет его положение. Понимаешь?

Она приложила палец к виску.

— Не вполне.

— Возьмем нашу теперешнюю ситуацию. Ты никогда не угадаешь, как мне пришлось жонглировать в течение этих нескольких месяцев после нашего столкновения с туманностью. Я не утверждаю, что это все исключительно моя заслуга. Многое произошло совершенно естественно, даже неизбежно. Логика нашей проблемы привела к этому, при некотором управлении с моей стороны.

Конечный результат — изоляция капитана Теландера. Его непогрешимость не должна входить в столкновение с человеческими путаницами, неразрешимыми по своей природе, вроде сегодняшней.

— Бедняга, — Чи-Юэнь внимательно посмотрела на Реймона. — А Линдгрен замещает его в этом?

Реймон кивнул.

— А я — классический старшина. Жесткий, резкий, грубый, требовательный, властный, неделикатный. Не такой плохой, чтобы писать петицию для моего устранения. Но достаточно плохой, чтобы раздражать, чтобы меня не любили, хотя и уважали. Это устраивает людей. Полезнее для здоровья беситься по поводу меня, чем копаться в собственных неурядицах… как делаешь ты, любовь моя.

Линдгрен смягчает ситуацию. Как первый помощник, она поддерживает мою власть. Но время от времени она пересиливает меня. Она использует свое положение, чтобы истолковать правила по-иному, во имя милосердия. Таким образом она добавляет великодушия к атрибутам Высшей Власти.

Реймон нахмурился.

— До сих пор система работала, — закончил он. — Теперь она начинает давать сбои. Нам нужно добавить новый фактор.

Чи-Юэнь смотрела на него, пока он не пошевелился на матрасе. Наконец она спросила:

— Ты планировал это вместе с Ингрид?

— Что? О нет. Ее роль требует, чтобы она НЕ была фигурой макиавеллиевского типа, играющей свою роль преднамеренно.

— Ты понимаешь ее так глубоко… из прошлого знакомства?

— Да, — он покраснел. — Что с того? Сейчас мы поддерживаем чисто официальные отношения. В силу очевидных причин.

— Я думаю, ты ищешь способ продолжать отвергать ее, Шарль.

— М-м-м… черт возьми, оставь меня в покое! Я только пытаюсь помочь тебе вернуть желание жить.

— Чтобы я, в свою очередь, помогла тебе продолжать твое дело?

— Н-ну, да. Я — не супермен. Слишком много времени прошло с тех пор, как мне кто-то подставлял плечо, чтобы я мог поплакать.

— Ты говоришь это потому, что это действительно так, или потому, что это служит твоей цели? — Чи-Юэнь отбросила назад волосы. — Неважно. Не отвечай. Мы сделаем, что сможем, друг для друга. Потом, если мы выживем…

Мы все выясним, если выживем.

Его темное лицо со шрамом смягчилось.

— К тебе действительно вернулось равновесие, — сказал он. Прекрасно.

Она рассмеялась. Ее руки обвились вокруг его шеи.

— Иди сюда, ты…

Глава 13

Можно приблизиться к скорости света, но ни одно тело, обладающее массой покоя, не может ее достигнуть. Все меньше и меньше становились приросты скорости, благодаря которым «Леонора Кристина» приближалась к этому недостижимому пределу. Таким образом, могло показаться, что вселенная, которую наблюдал ее экипаж, не может быть искажена сильнее.

Аберрация в состоянии в крайнем случае сместить звезду на 45 градусов; эффект Допплера может бесконечно смещать в красную сторону спектра фотоны за кормой, но только удвоить частоты впереди.

Тем не менее, предела обратному тау не существовало, а именно тау был мерой изменений в воспринимаемом пространстве и ощущаемом времени.

Соответственно не было предела оптическим изменениям; и космос впереди и позади мог сокращаться, стремясь к нулевой плотности, где столпятся все галактики.

Таким образом, когда корабль совершил свой великий рывок вдоль половины Млечного Пути и развернулся, чтобы нырнуть сквозь его центр, в перископ корабля было жутко глянуть. Ближайшие звезды стремились назад с такой скоростью, что было видно воочию, как они пересекают поле зрения поскольку к этому времени снаружи проходили годы, пока внутри тикали минуты. Небо больше не чернело, оно было мерцающим пурпуром и становилось ярче по мере того, как внутри проходили месяцы: поскольку взаимодействие силовых полей и межзвездной среды — в данном случае, межзвездного магнетизма — высвобождало кванты. Более далекие звезды срослись в два шара, пылающий голубой впереди, глубокий багровый за кормой. Но постепенно эти шары стягивались в точки и тускнели, потому что почти все их излучение сместилось за пределы видимого спектра, к гамма-излучению и радиоволнам.

Видеоскоп был отремонтирован, но он уже не способен был компенсировать картину. Система просто не могла различить отдельные звезды дальше, чем на расстоянии нескольких парсеков. Техники разобрали инструмент и восстановили его с повышенными возможностями, чтобы не пришлось лететь совсем незрячими.

Этот проект и несколько других перестроек, возможно, были полезнее для тех, кто их осуществлял, чем сами по себе. Те, кто работал, не замыкались в своих скорлупках, как делали слишком многие их товарищи по кораблю.

Борис Федоров нашел Луиса Перейру на палубе гидропоники. Доставали урожай из бака с водорослями. Управляющий биосистем работал вместе со своими людьми, раздетый как и они, с него стекали вода и зеленая липкая грязь. Они заполняли металлические горшки, которые стояли на тележке.

— Фью! — сказал инженер.

Под усами Перейры сверкнули зубы.

— Не выступай против моего урожая так громко, — ответил он. — В свое время будешь его есть.

— Я а-то удивлялся, как имитация лимбургского сыра получилась такой натуральной, — сказал Федоров. — Можно поговорить с тобой?

— А позже нельзя? Мы не можем остановиться, пока не закончим. Если что, то вам придется надолго затянуть пояса.

— У меня тоже неотложное дело, — сказал Федоров, посуровев. — Лучше пусть мы будем голодными, чем разобьемся.

— Тогда продолжайте без меня, — сказал Перейра своей бригаде. Он выпрыгнул из бака и направился в душ, где наскоро сполоснулся. Не позаботившись вытереться или одеться — на этом, самом теплом уровне корабля, — он повел Федорова к себе в кабинет.

— Между нами говоря, — признался он, — я несказанно рад предлогу избавиться от этого грязного занятия.

— Ты гораздо меньше обрадуешься, когда услышишь, в чем дело. Придется серьезно поработать.

— Тем лучше. Я ломал голову над тем, как удержать мою команду, чтобы она не развалилась. То, чем мы сейчас заняты — не та работа, которая вызывает восторг. Ребята поворчат, но будут счастливы заняться хоть чем-то, кроме повседневной рутины.

Они прошли через секцию зеленых растений. По обе стороны прохода листья наполняли воздух запахами, шелестели, когда их задевали. Фрукты висели среди листвы, как фонарики. Становилось понятно, почему у работающих здесь оставалось хоть какое-то подобие спокойствия.

— Меня поднял по тревоге Фокс-Джеймсон, — пояснил Федоров. — Мы достаточно приблизились к центральной галактической туманности, чтобы можно было использовать новые инструменты, разработанные с целью получения точных значений плотности материи.

— Хм? Я думал, что наблюдениями занимается Нильсон.

— Предполагалось, что он. — Федоров нахмурился. — Но у него слегка поехала крыша. В последнее время от него ничего невозможно добиться.

Остальным членам его группы, даже людям из мастерской, которые делают для них оборудование, как Ленкеи… им приходится выполнять его работу, насколько это в их силах.

— Это плохо, — сказал Перейра. Его хорошее настроение улетучилось. Мы полагались на Нильсона в разработке инструментов для межгалактической навигации при ультранизком тау, так ведь?

Федоров кивнул.

— Лучше бы ему побороть хандру. Но не в этом сегодня проблема. Когда мы войдем в эти облака, то столкнемся с самой плотной полосой, из всех, что до сих пор встречались — в силу релятивистских эффектов. Я уверен, что мы вполне можем пройти сквозь нее. Но все же я хотел бы укрепить некоторые части корпуса, чтобы обезопасить нас наверняка. — Он рассмеялся коротким лающим смехом, — «Наверняка» — в таком полете! Как бы то ни было, моя техническая бригада будет работать в этой части корабля. Вам придется убрать у них с дороги установки. Все это я хотел обсудить с тобой.

— Угу. Ага. Вот мы и пришли.

Перейра взмахом руки направил Федорова в маленькое уютное помещение с письменным столом и полкой для бумаг.

— Сейчас покажу схему нашего размещения.

Они обсуждали деловые вопросы в течение получаса. (За стенками корабля прошли столетия). Добродушие Федорова, исчезло без следа. Он говорил кратко, почти грубо.

Убрав чертежи и заметки, Перейра негромко спросил:

— Ты не очень хорошо спишь по ночам?

— Я занят, — буркнул инженер.

— Дружище, на работе ты преуспеваешь. Синяки под глазами у тебя не от работы. Это Маргарита, так ведь?

Федоров дернулся на стуле.

— Что — Маргарита?

Он и Хименес уже несколько месяцев жили вместе.

— В нашей деревне невозможно не заметить, что у нее горе.

Федоров уставился в дверной проем, на зелень.

— Я бы хотел уйти от нее — если бы только не чувствовал себя предателем.

— М-м-м… Если помнишь, мы с ней часто были вместе, прежде чем она выбрала тебя в постоянные партнеры. Может быть, я лучше понимаю ее. Тебя нельзя назвать бесчувственным, Борис, но ты редко бываешь настроен в унисон с женским умом. Я желаю вам двоим добра. Могу ли я помочь?

— Дело в том, что она отказывается принимать процедуры против старения. Ни Урхо Латвала, ни я не можем переубедить ее. Наверное я действовал слишком активно и напугал ее Она со мной почти не разговаривает. — Тон Федорова стал резким. Он продолжал рассматривать листья снаружи. — Я никогда не любил серьезно… ее. Как и она меня. Но мы привязались друг к другу. Я хочу сделать для нее все, что смогу. Но что?

— Она молода, — сказал Перейра. — Если наши условия сделали ее, как бы выразиться, переутомленной, она может нервничать при любом упоминании о старении и смерти.

Федоров повернулся к нему.

— Она все прекрасно знает! Ей известно, что процедуры должны проводиться периодически в течение всей взрослой жизни — иначе климакс наступит у нее на пятьдесят лет раньше. Она говорит, что этого и желает!

— Почему?

— Она хочет умереть раньше, чем сломаются химическая и экологическая системы. Ты предсказал для этого пять декад, верно?

— Да. Медленный и скверный способ смерти. Если мы до тех пор не найдем планету…

— Она христианка и придерживается предрассудков в отношении самоубийства. — Федоров вздрогнул. — Мне самому не по душе такая перспектива. Кому она нравится? Маргарита не верит, что этого удастся избежать.

— Я думаю, — сказал Перейра, — что настоящий ужас для нее перспектива умереть бездетной. Она раньше любила придумывать имена для членов большой семьи, которую хотела иметь.

— Ты хочешь сказать… Погоди. Дай мне подумать. Нильсон, черт его побери, был прав, когда говорил, что мы вряд ли когда-нибудь найдем новый дом. Приходится согласиться, что жизнь в таких обстоятельствах кажется довольно бессмысленной.

— А для нее особенно. Оказавшись лицом к лицу с этой пустотой, она отступает — очевидно бессознательно — к дозволенной форме самоубийства.

— Что же нам делать, Луис? — с болью спросил Федоров.

— Если бы капитан объявил процедуры обязательными… Он может это обосновать. Предположим, что мы, несмотря ни на что, достигнем планеты.

Общине понадобится детородная способность каждой женщины по максимуму.

Инженер вспыхнул.

— Еще одно правило? Реймон будет тащить ее к врачу? Нет!

— Ты напрасно ненавидишь Реймона, — упрекнул его Перейра. — Вы с ним очень похожи. Вы оба из тех людей, которые не сдаются до последнего.

— Когда-нибудь я его убью.

— Ну вот, теперь ты являешь романтическую сторону своей натуры, заметил Перейра, желая смягчить атмосферу. — А он — воплощение прагматизма.

— Что бы, в таком случае, он сделал с Маргаритой? — насмешливо спросил Федоров.

— Н-ну… не знаю. Что-нибудь лишенное сентиментальности. Например, собрал бы команду исследователей и разработчиков для усовершенствования биосистем и органоциклов, чтобы сделать корабль неограниченно обитаемым. И тогда она могла бы иметь по меньшей мере двоих детей…

Слова его повисли в воздухе. Двое мужчин уставились друг на друга, открыв рот. В их взглядах сверкало:

ПОЧЕМУ НЕТ?

Мария Тумаджан вбежала в спортзал и обнаружила Иоганна Фрайвальда упражняющимся на трапеции.

— Дружинник! — крикнула она. Она дрожала от страха. — В игровой комнате драка!

Он спрыгнул на пол и бросился по коридору. Сначала он услышал шум взволнованные голоса. Дюжина свободных от вахты людей собралась в круг.

Фрайвальд протолкался в середину. Там второй пилот Педро Барриос и повар Майкл О'Доннелл, тяжело дыша, наносили друг другу удары костяшками пальцев. Зрелище было отвратительным.

— Прекратите! — взревел Фрайвальд.

Они послушались, сердито глядя на него. К этому времени народ уже знал о приемах, которым Реймон научил своих добровольцев.

— Что это за фарс? — требовательно спросил Фрайвальд. Он презрительно смотрел на зрителей. — Почему никто из вас не вмешался? Вы что, слишком глупы, чтобы понять, к чему нас приведет такое поведение?

— Никто не смеет обвинять меня, что я жульничаю в картах, — сказал О'Доннелл.

— Ты это делал, — ответил на колкость колкостью Барриос.

Они снова замахнулись. Фрайвальд успел раньше. Он схватил обоих за вороты туник и развернул, надавив на адамовы яблоки. Драчуны молотили руками и пинались. Он наградил их ударами. Оба со свистом выдохнули от боли и сдались.

— Вы могли воспользоваться боксерскими перчатками или шестами кендо на ринге, — сказал Фрайвальд. — Теперь вы предстанете перед первым помощником.

— Э-э, прошу прощения. — Худощавый опрятный новоприбывший просочился мимо ошеломленных наблюдателей и тронул Фрайвальда за плечо: картограф Пра Тах. — Не думаю, что в этом есть необходимость.

— Занимайтесь своим делом, — проворчал Фрайвальд.

— Это мое дело, — сказал Тах. — Если мы не будем едины, то просто не выживем. Официальные кары здесь не помогут. Эти люди — мои друзья. Думаю, что смогу уладить их разногласия.

— Мы должны уважать закон, или с нами покончено, — ответил Фрайвальд.

— Я увожу их.

Тах принял решение.

— Могу я сначала поговорить с вами наедине? На минутку?

— Ну… ладно, — согласился Фрайвальд. — Вы двое оставайтесь здесь.

Он вошел в игровую комнату вслед за Тахом и закрыл дверь.

— Я не могу позволить, чтобы им сошло с рук сопротивление мне, сказал он. — С тех пор, как капитан Теландер дал нам, дружинникам, официальный статус, мы олицетворяем власть на корабле.

Он был одет в шорты, и закатал носок, чтобы показать ссадины на щиколотке.

— Вы можете не обратить на это внимания, — предложил Тах. — Сделайте вид, что не заметили. Они неплохие парни. Их просто довели до ручки монотонность, бесцельность, напряжение неизвестности: пробьемся ли мы вперед, или столкнемся со звездой.

— Если мы позволим кому-то избежать ответственности за драку…

— Что, если я заставлю их помириться и извиниться перед вами? Не послужит ли это нашему делу лучше, чем арест и наказания?

— Возможно, — скептически сказал Фрайвальд. — Но почему я должен верить, что вы сможете это сделать?

— Я тоже дружинник, — ответил Тах.

— Что? — вытаращился Фрайвальд.

— Спросите Реймона, когда увидите его. Я не должен никому открывать, что он меня завербовал, разве что официальным дружинникам в чрезвычайной ситуации. Каковая, по моему мнению, сейчас наблюдается.

— Aber… почему?..

— Он сам сталкивается с неприязнью, сопротивлением и стремлением его избегать, — сказал Тах. — Его открытые добровольные помощники, вроде вас, имеют меньше неприятностей подобного рода. Вам редко приходится делать грязную работу. Но все же существует некоторая степень сопротивления и вам. А я — не… не штрейкбрехер. У нас нет настоящих преступлений.

Предполагается, что я — закваска, фермент, катализатор. Я оказываю влияние, насколько это в моих силах. Как, например, в этом случае.

— Мне казалось, что вам не нравится Реймон, — слабо сказал Фрайвальд.

— Не могу сказать, что он мне нравится, — ответил Тах. — Как бы то ни было, он убедил меня, что я могу принести пользу. Полагаю, что вы не выдадите секрет.

— Нет, нет. Конечно, нет. Даже Джейн. Ну и сюрприз!

— Вы позволите мне уладить дело с Педро и Майклом?

— Ну да, — рассеянно ответил Фрайвальд. — Сколько еще таких, как вы?

— Не имею ни малейшего понятия, — сказал Тах, — но подозреваю, что в конце концов Реймон хочет задействовать всех.

Он вышел.

Глава 14

Небулярные массы, скопившиеся в ядре галактики, грозовыми тучами клубились впереди, нависали черными громадами. «Леонора Кристина» уже пересекла их внешний край. Впереди не было видно звезд; в остальных направлениях их с каждым часом становилось все меньше, а свет их — все слабее.

В этой концентрации звездного вещества корабль двигался в соответствии с сверхъестественной разновидностью аэродинамики. Его обратный тау был теперь столь огромен, что плотность пространства мало влияла на корабль. Напротив, теперь он пожирал материю еще более жадно, и больше не был ограничен атомами водорода. Перенастроенные селекторы корабля превращали все, что им встречалось, газ, пыль или метеороиды, в реактивное топливо. Кинетическая энергия «Леоноры Кристины» и дифференциал времени росли с головокружительной быстротой. Она неслась, как порыв ветра меж звездных скоплений.

Несмотря ни на что, Реймон насильно затащил Нильсона в приемную.

Ингрид Линдгрен заняла свое место за столом, одетая в униформу. Она похудела, и вокруг глаз у нее легли тени. Каюта вибрировала чересчур громко, и часто дрожь проходила по переборкам и полу. Корабль ощущал неравномерности в облаках — порывы, течения, водовороты продолжающегося творения миров.

— Нельзя было подождать, пока закончится прохождение, констебль? спросила она, в равной степени гневно и устало.

— Не думаю, мадам, — ответил Реймон. — Если возникнет непредвиденная ситуация, нужно, чтобы люди были убеждены, что справятся.

— Вы обвиняете профессора Нильсона в распространении недовольства. В Уставе записана свобода слова.

Стул заскрипел под астрономом, когда тот пошевелился.

— Я ученый, — заявил он ядовито. — У меня есть не только право, но и обязанность утверждать истину.

Линдгрен неодобрительно оглядела его. Он обзавелся жидкой бородкой, давно не мылся и был одет в угрюмый комбинезон.

— Вы не имеете права распространять истории в жанре ужасов, — сказал Реймон. — Разве вы не заметили, как реагировали на ваши слова некоторые женщины, когда вы выступили на мессе? Это убедило меня в необходимости вмешательства. Но вы уже давно вносите беспорядки, Нильсон.

— Я всего лишь высказал вслух то, что всем было прекрасно известно с самого старта, — огрызнулся тот. — У них нет смелости обсуждать это открыто. У меня есть.

— У них нет подлости. У тебя есть.

— Без личных оскорблений, пожалуйста, — сказала Линдгрен. Расскажите мне, что случилось.

В последнее время она трапезничала одна у себя в каюте, под предлогом занятости, и, кроме как в часы вахт, ее видели редко.

— Вы знаете, — сказал Нильсон. — Мы несколько раз обсуждали этот вопрос.

— Какой вопрос? — спросила она. — Мы говорили о многом.

— Говорили, вот именно, как разумные люди, — рявкнул Реймон. — А не читали нотации всем присутствующим товарищам по кораблю, большинство из которых и без того чувствует себя скверно.

— Прошу вас, констебль. Продолжайте, профессор Нильсон.

Астроном напыжился.

— Элементарная вещь. Не могу понять, почему вы и все остальные, были такими идиотами, чтобы не задуматься над этим всерьез. Вы слепо полагаете, что мы затормозим в галактике Девы и найдем обитаемую планету. Но объясните мне, как? Подумайте о наших запросах. Масса, температура, освещение, атмосфера, гидросфера, биосфера… согласно самым оптимистичным оценкам, только один процент звезд может иметь планеты, которые в какой-то степени похожи на Землю.

— Ну, — сказала Линдгрен. — Ну конечно…

Нильсона нельзя было свернуть с пути. Возможно, он даже не дал себе труда услышать ее. Он загибал пальцы, считая по пунктам.

— Если один процент звезд нам подходит, понимаете ли вы, какое их количество нам придется проверить, чтобы иметь равные шансы найти то, что мы ищем? Пятьдесят! Я думал, что кто угодно на борту корабля способен произвести этот подсчет. Можно предположить, разумеется, что мы будем удачливы, и наткнемся на нашу Nova Terra у первой же звезды. Но шансы против этого — девяносто девять к одному. Несомненно, нам придется проверять много звезд. Проверка каждой из них требует почти года торможения. Чтобы покинуть ее и отправиться на поиски в другое место, нужен еще год ускорения. Это годы по времени корабля, не забывайте, поскольку практически весь период проходит при скоростях, которые не сравнимы со световой и, следовательно, фактор тау близок к единице — что вдобавок не позволяет нам развить ускорение больше одного "g".

Следовательно, мы должны положить примерно два года на одну звезду.

Равные шансы, о которых я говорил — и помните, что они всего лишь равны, то есть у нас столько же шансов найти Nova Terra среди первых пятидесяти звезд, сколько и не найти, — эти шансы требуют ста лет поиска. В действительности требуется больше, поскольку нам придется останавливаться время от времени и осуществлять трудоемкий процесс пополнения реактивного топлива для ионного двигателя. Никакие процедуры против старения не помогут нам столько прожить.

Таким образом все наши усилия, весь риск, на который мы идем в этом фантастическом прыжке сквозь галактику в межгалактическое пространство, тщетны. Quod erat demonstratum.

— Среди ваших многочисленных отвратительных свойств, Нильсон, сказал Реймон, — есть привычка бубнить о том, что и так очевидно.

— Мадам! — захлебнулся астроном. — Я протестую! Я подам жалобу об оскорблении личности!

— Замолчите, — приказала Линдгрен. — Вы оба. Я должна признать, что ваше поведение провокационно, профессор Нильсон. С другой стороны, констебль, могу ли я напомнить вам, что профессор Нильсон — один из самых выдающихся ученых в своей области, которыми располагает… располагала Земля. Он заслуживает уважения.

— Только не за свое поведение, — сказал Реймон. — И не за запах.

— Будьте вежливы, констебль, или я сама выдвину против вас обвинение.

— Линдгрен сделала вдох. — Похоже, вы не делаете скидки на человеческие слабости. Мы затеряны в пространстве и времени; мир, который мы знали, уже сто тысяч лет, как в могиле; мы мчимся почти вслепую в ту область галактики, где звезды расположены плотнее всего; мы можем в любую минуту столкнуться с чем-нибудь, что нас уничтожит; в лучшем случае нас ждут годы в тесной и скудной обстановке. Неужели вы ждете, что это никак не скажется на людях?

— Конечно жду, что скажется, мадам, — сказал Реймон. — Я жду, что они не будут вести себя так, чтобы еще больше усугублять положение.

— В этом есть доля истины, — уступила Линдгрен.

Нильсон скорчился и надулся.

— Я пытался избавить их от разочарования в конце этого полета, пробормотал он.

— Вы абсолютно уверены, что не потворствовали своему эго? — вздохнула Линдгрен. — Неважно. Ваша позиция обоснована.

— Нет, это не так! — возразил Реймон. — Он получил один процент, принимая в расчет все звезды. Но очевидно, что мы не будем отвлекаться на красные карлики — которых большинство — или голубые гиганты, или что-либо другое за пределами достаточно узкого спектрального класса. Что сильно ограничивает радиус поиска.

— Примем фактор ограничения, равный десяти, — сказал Нильсон. — Я не очень-то в это верю, но давайте примем, что у нас есть десятипроцентная вероятность найти Nova Terra у любой из звезд класса Солнца, к которой мы приблизимся. Для этого все равно требуется проверить пять звезд, чтобы получить наши равные шансы. Десять лет? Больше — похоже на двадцать, если принять все во внимание. Самые молодые из нас уже будут не молоды. Выход столь многих из репродуктивного возраста означает соответствующую потерю наследственности; а наш генетический набор и так минимален для основания колонии. Если мы подождем несколько декад, прежде чем обзаводиться детьми, их просто не будет недостаточно. Лишь немногие вырастут настолько, что смогут сами о себе позаботиться к тому моменту, когда их родители станут беспомощными. И в любом случае человечество вымрет за три-четыре поколения. Видите ли, я кое-что знаю о дрейфе генов.

Он приобрел самодовольный вид.

— Я не хотел никого огорчать, — сказал он. — Моим стремлением было помочь, продемонстрировав, что ваша концепция пионеров, концепция поселения человечества в новой галактике… что это на самом деле инфантильная фантазия, каковой она и является.

— У вас есть альтернатива? — настойчиво спросила Линдгрен.

У Нильсона начался нервный тик.

— Ничего кроме реализма, — сказал он. — Принять факт, что мы никогда не покинем этот корабль. Приспособить наше поведение к этому факту.

— Именно по этой причине вы увиливаете от исполнения своих обязанностей? — потребовал ответа Реймон.

— Мне не нравится ваша терминология, сэр, но действительно нет никакого смысла строить приборы для полета на большие расстояния. Куда бы мы ни попали, для нас не будет никакой разницы. Я не могу даже отнестись с энтузиазмом к предложениям Федорова и Перейры касательно системы жизнеобеспечения.

— Вы понимаете, я полагаю, — сказал Реймон, — что для половины людей на корабле логическим выходом, как только они решат, что вы правы, будет самоубийство.

— Возможно, — пожал плечами Нильсон.

— Неужели вы сами настолько ненавидите жизнь? — спросила Линдгрен.

Нильсон приподнялся и снова упал на стул. Он сглотнул. Реймон удивил обоих своих слушателей, поменяв манеру поведения на более мягкую:

— Я притащил вас сюда не только для того, чтобы вы прекратили мрачные бредни. Я бы хотел узнать, почему вы не размышляете над тем, как улучшить наши шансы?

— Как это можно сделать?

— Именно это я и хотел бы от вас услышать. Вы — эксперт по наблюдениям. Насколько я помню, дома вы руководили программами, в ходе которых было найдено около пятидесяти планетных систем. Вы идентифицировали отдельные планеты и классифицировали их на расстоянии в несколько световых лет. Почему вы не можете сделать то же самое для нас?

Нильсон взвился.

— Смешно! Я вижу, что мне придется пояснять тему в терминах детского садика. Вы потерпите, первый помощник? Слушайте внимательно, констебль.

Допустим, что расположенный в космосе прибор очень больших размеров может различить объект размером с Юпитер на расстоянии нескольких парсеков. Это при условии, что объект получает хорошее освещение, но при этом не теряется в сиянии своего солнца. Допустим, что посредством математического анализа данных о возмущениях, собранных на протяжении лет, можно вывести некоторую гипотезу о сопутствующих планетах, которые чересчур малы, чтобы попасть на снимок. Двусмысленности в уравнениях могут быть в некоторой степени разрешены тщательным интерферометрическим изучением явлений вроде вспышек на солнце; планеты оказывают незначительное влияние на эти циклы. Но, — его палец уперся Реймону в грудь, — вы не понимаете, насколько не надежны такие результаты.

Журналисты всегда готовы с восторгом раструбить, что обнаружена еще одна планета класса Земли. Однако всегда оставалось фактом, что это всего лишь одна из возможных интерпретаций данных. Только одно среди многочисленных возможных распределений размера и орбиты. Подверженных огромной вероятностной ошибке. И это, не забывайте, имея в распоряжении самые большие, самые лучшие приборы, которые только могут быть созданы. Приборы, которых у нас здесь нет, и нет места для них, если бы мы каким-то образом сумели их сделать.

Нет, даже дома единственным способом получить подробную информацию о планетах вне Солнечной системы было, возможно, послать зонд, а затем пилотируемую экспедицию. В нашем случае единственный способ — это затормозиться для близкого изучения. А потом, я убежден, продолжать путь.

Потому что вы должны сознавать, что планета, которая кажется в других отношениях идеальной, может оказаться стерильной или иметь биохимию, которая окажется для нас бесполезной или смертельной.

Я рекомендую вам, констебль, почерпнуть некоторые научные сведения и немного научиться логике. Это вернет вас к реальности. Так что? — закончил Нильсон триумфальным карканьем.

— Профессор… — попыталась Линдгрен.

Реймон сухо улыбнулся.

— Не волнуйтесь, мадам, — сказал он. — До драки не дойдет. Его слова меня не унижают.

Он смерил астронома взглядом.

— Можете мне не верить, — продолжал он, — но мне известно все то, что вы только что изложили. Мне также известно, что вы — способный человек; по крайней мере, были им. Вы совершали открытия, вы изобрели приспособления, с помощью которых было сделано много открытий. Вы много сделали для нас и здесь, пока не перестали работать. Почему бы вам не задействовать свой мозг для разрешения наших проблем?

— Не будете ли вы так любезны снизойти до описания этой процедуры? насмешливо заявил Нильсон.

— Я не ученый и не очень силен в технике, — сказал Реймон. — Однако некоторые вещи кажутся мне очевидными. Давайте предположим, что мы оказались в галактике, в которую направляемся. Мы погасили ультранизкий тау, который нам был нужен, чтобы до нее добраться, но наш тау все еще составляет… возьмем любое подходящее число. Десять в минус третьей, например. Ну вот, это дает нам чудовищно длинную базовую линию и космическое время для ведения наблюдений. В течение недель или месяцев по времени корабля вы сможете собрать больше данных по каждой отдельной звезде, чем имеете о ближайших соседях Солнца. Я полагаю, что вы можете найти способы использовать релятивистские эффекты для получения информации, которая была недоступна дома. И, естественно, сможете одновременно наблюдать большое количество звезд класса Солнца. Так что у вас есть возможность доказать, пользуясь точными цифрами, что среди них есть планеты с массами и орбитами примерно соответствующими земным.

При этом вопросы атмосферы и биосферы остаются. Нам понадобится взгляд вблизи.

Да, да. Но непременно ли для этого нужно останавливаться? Что если мы проложим курс, который проведет нас вблизи от наиболее обещающих звезд по очереди — при том, что мы будем продолжать полет на околосветовой скорости. В космическом времени у нас будут часы или дни для проверки интересующих нас планет. Спектроскопия, термоскопия, фотосъемки, магнитное поле… напишите свой собственный список необходимых исследований. Мы можем получить представление об условиях на поверхности планеты.

Биологических в том числе. Мы будем искать термодинамическое неравновесие, спектры отражения хлорофилла, поляризацию в результате наличия колоний микробов, основанную на L-аминокислотах… Да, я думаю, что мы вполне способны составить мнение, какая планета подойдет.

При низком тау мы можем проверить любое количество планет за небольшой отрезок нашего личного времени. Конечно, нам придется воспользоваться автоматикой и электроникой; конечно, люди не в состоянии работать так быстро. Затем, когда мы определим, который из миров нам нужен, мы вернемся к нему. На это потребуется несколько лет, согласен. Но эти годы можно выдержать. Мы будем знать с высокой степенью уверенности, что впереди нас ждет дом.

На щеках Линдгрен появился румянец. Глаза ее заблестели.

— Бог мой, — сказала она. — Почему же вы не говорили об этом раньше?

— Я занят другими проблемами, — ответил Реймон. — Почему об этом не говорили вы, профессор Нильсон?

— Потому что все это абсурд, — фыркнул астроном. — У нас нет ваших гипотетических приборов.

— Разве мы не можем их построить? У нас есть инструменты, оборудование с высокой точностью, материальная база, искусные работники.

Ваша группа уже делает успехи.

— Вы хотите быстродействия и чувствительности приборов, на целые порядки превышающие те, которые когда-либо существовали.

— Ну так что? — сказал Реймон.

Нильсон и Линдгрен уставились на него. По кораблю прошла дрожь.

— Так почему мы не можем разработать то, что нам необходимо? озадаченно спросил Реймон. — Среди нас — самые талантливые, получившие наилучшую подготовку, обладающие воображением люди, которых родила наша цивилизация. В их числе есть представители всех отраслей науки. То, чего они не знают, можно найти в микропленках библиотеки. Они умеют работать на стыках дисциплин.

Представьте, например, что Эмма Глассгольд и Норберт Вильямс объединились и разработали спецификации устройства для обнаружение и анализа жизни на расстоянии. При необходимости они проконсультируются с другими. Постепенно к ним присоединятся физики, электронщики и остальные для собственно создания устройства и его отладки. Тем временем, профессор Нильсон, вы можете возглавить группу, которая будет создавать инструменты для планетографии на расстоянии. Собственно говоря, логично было бы, чтобы вы возглавили программу в целом.

Суровость слетела с Реймона. Он воскликнул с мальчишеским энтузиазмом:

— Это именно то, что нам нужно! Увлекательная, жизненно важная работа, которая требует от каждого максимума того, что он может дать. Те, чьи специальности не потребуются, тоже будут вовлечены в проект помощники, чертежники, рабочие руки… Я думаю, нам придется переделать грузовую палубу, чтобы разместить там принадлежности… Ингрид, это путь спасения не только наших жизней, но и наших рассудков!

Он вскочил на ноги. Она тоже. Их руки встретились в пожатии.

Вдруг они вспомнили про Нильсона. Он сидел, скорчившись крошечной фигуркой, сгорбившись, дрожа.

Линдгрен с тревогой бросилась к нему.

— В чем дело?

Он не поднял головы.

— Невозможно, — пробормотал он. — Невозможно.

— Да нет же, — настойчиво убеждала она. — Я хочу сказать, вам же не придется открывать новые законы природы, так? Основные принципы уже известны.

— Их нужно применить неслыханным образом. — Нильсон закрыл лицо руками Помоги мне Бог, у меня больше нет разума.

Линдгрен и Реймон обменялись взглядами над его согбенной спиной. Она произнесла несколько слов беззвучно, одними губами. Когда-то он научил ее известному в Спасательном Корпусе фокусу чтения по губам, когда нельзя воспользоваться шлемофоном скафандра. Они практиковались в этом умении, как в чем-то интимном, что делало их еще ближе друг к другу.

«Можем ли мы преуспеть без него?»

«Сомневаюсь. Он — лучший начальник для проекта такого рода. Без него наши шансы в лучшем случае невелики».

Линдгрен присела на корточки рядом с Нильсоном и положила руку ему на плечо.

— Что случилось? — как можно мягче спросила она.

— У меня нет надежды, — всхлипнул он. — Ничего, зачем стоило бы жить.

— Есть!

— Вы знаете, что Джейн… бросила меня… несколько месяцев назад.

Никакая другая женщина не станет… Зачем мне жить? Что у меня осталось?

На губах Реймона сложились слова:

«Значит, глубинной причиной была жалость к себе.»

Линдгрен нахмурилась и покачала головой.

— Нет, вы ошибаетесь, Элоф, — тихо проговорила она. — Вы нам не безразличны. Просили бы мы вашей помощи, если бы не уважали вас?

— Мой мозг. — Он сел прямо и сердито уставился на нее опухшими глазами. — Вам нужен мой разум, верно? Мой совет. Мои знания и талант.

Чтобы спастись. Но нужен ли вам я сам? Думаете ли вы обо мне, как о человеческом существе? Нет! Мерзкий тип Нильсон. С ним едва придерживаются правил вежливости. Когда он начинает говорить, каждый норовит уйти под первым удобным предлогом. Его не приглашают на вечеринки в каютах. В лучшем случае, за неимением другой кандидатуры, его зовут стать четвертым партнером для бриджа или шефом проекта по разработке инструментов. И что же вы от него ждете? Чтобы он был благодарен?

— Это неправда!

— А, я не такой ребенок, как некоторые. Я бы помог, если бы был способен. Но мой мозг пуст, говорю вам. Я не придумал ничего нового за последние несколько недель. Назовите то, что меня парализует, страхом смерти. Или разновидностью импотенции. Мне все равно, как вы это назовете.

Потому что вам тоже все равно. Никто не предложил мне ни дружбы, ни просто приятельских отношений, ничего. Меня оставили одного в холоде и темноте.

Что удивительного в том, что мой разум замерз?

Линдгрен отвернулась, скрывая выражение, пробежавшее по ее лицу.

Когда она снова повернулась к Нильсону, она была спокойна.

— Мне трудно выразить, как я огорчена, Элоф, — сказала она. — Отчасти вы сами виноваты. Вы замкнулись в себе. Мы предположили, что вы не желаете, чтобы вас беспокоили. Как не желает, например, Ольга Собески.

Поэтому она и стала моей соседкой. Когда вы присоединились к Хуссейну Садеку…

— Он держит закрытой панель между нашими половинами, — взвизгнул Нильсон. — Он никогда ее не поднимает. Но звукоизоляция несовершенна. Я слышу его и его женщин!

— Теперь мы понимаем. — Линдгрен улыбнулась. — Честно признаться, Элоф, я устала от моего теперешнего существования.

Нильсон издал сдавленный звук.

— Мне кажется, нам надо обсудить личное дело, — сказала Линдгрен. Вы… вы не возражаете, констебль?

— Нет, — сказал Реймон. — Конечно нет.

Он покинул каюту.

Глава 15

«Леонора Кристина» прорывалась сквозь ядро галактики двадцать тысяч лет. Для людей на борту это время измерялось часами. То были часы ужаса, когда корпус корабля дрожал и стонал от напряжения, а картина снаружи менялась от полной тьмы до тумана, ослепительного сверкающего из-за обилия звездных скоплений. Шанс столкнуться со звездой был отнюдь не незначителен; укрытое в облаке пыли, светило могло в мгновение ока оказаться на пути корабля. Обратный тау поднялся до величин, которые нельзя было установить точно и совершенно невозможно было постичь.

Корабль получил временную передышку, пока пересекал область чистого пространства в центре. Фокс-Джеймсон посмотрел в видеоскоп на столпившиеся звезды — красные, белые и нейтронные карлики, двукратно и трехкратно старше Солнца и его соседей; другие, проблескивающие, непохожие ни на что, что люди когда-либо видели или ожидали увидеть во внешних областях галактики — и чуть не заплакал.

— Проклятие, как это ужасно! Ответы на миллион вопросов, вот они здесь, и ни одного инструмента, которым я мог бы воспользоваться!

Его товарищи по кораблю ухмылялись.

— Где ты собрался публиковать результаты? — спросил кто-то.

Возрожденная надежда очень часто проявлялась в виде юмора висельников.

Однако шуток не было на совещании, на которое Будро позвал Теландера и Реймона. Это было вскоре после того, как корабль вынырнул из туманности по ту сторону ядра и направился обратно сквозь спиральный рукав, откуда он пришел. Картина позади представляла уменьшающийся огненный шар, впереди сгущающаяся тьма. Но паруса были подняты, путешествие к галактикам созвездия Девы отнимет еще лишь несколько месяцев человеческой жизни, программа исследований и разработок в области технологии поиска планет была объявлена с большим оптимизмом. В зале происходили праздничные танцы и слегка нетрезвое веселье. Смех, шум шагов и звуки аккордеона Урхо Латвалы слабо доносились вниз на мостик.

— Возможно, мне следовало позволить вам развлекаться, как делают остальные, — сказал Будро. Бросалась в глаза болезненная желтизна его кожи, на фоне которой резко выделялись волосы и борода. — Но Мохендас Чидамбарна дал мне результаты вычислений по последним показаниям приборов, полученным после того, как мы вышли из ядра. Он счел, что у меня наиболее подходящая квалификация, чтобы извлечь практические выводы… как будто существуют руководства по межгалактической навигации! Теперь он сидит один в своей каюте и медитирует. А я, когда справился с шоком, подумал, что следует немедленно вас известить.

Лицо капитана Теландера посуровело. Он приготовился к новому удару.

— Каков результат? — спросил он.

— О чем шла речь? — добавил Реймон.

— О плотности материи в пространстве позади нас, — сказал Будро. Внутри нашей галактики, между галактиками, между целыми галактическими скоплениями. Учитывая наш теперешний тау и смещение частоты нейтрального радиоизлучения водорода, приборы, уже созданные астрономической командой, позволяют получить беспрецедентную точность.

— И что они показали, в таком случае?

Будро обхватил себя руками.

— Концентрация газа понижается медленнее, чем мы полагали. С тем тау, который у нас вероятно будет, когда мы покинем галактику Млечного Пути… в двадцати миллионах световых лет снаружи, на пути к группе Девы… насколько можно определить, мы все еще не сможем выключить силовые поля.

Теландер закрыл глаза.

Реймон отрывисто заговорил:

— Мы обсуждали эту возможность ранее. — Шрам резко выделился на его лбу. — Возможность того, что даже между двумя скоплениями галактик мы не сможем произвести ремонт. Это часть причин, по которым Федоров и Перейра хотят усовершенствовать системы жизнеобеспечения. Вы говорите так, как будто у вас есть другое предложение.

— Предложение, о котором мы с вами не так давно говорили, — сказал Будро капитану.

Реймон ждал.

Будро обратился к нему. Голос его стал беспристрастным:

— Астрономы узнали столетия назад, что скопление или семейство галактик вроде нашей местной группы — это не самая высшая форма организации звезд. Эти группы из одной-двух дюжин галактик в свою очередь имеют тенденцию встречаться более крупными собраниями. Суперсемейства…

Реймон хрипло засмеялся.

— Назовите их кланами, — предложил он.

— Hein? Почему… ладно. Клан состоит из нескольких семейств. Среднее расстояние между членами семейства — отдельными галактиками в скоплении составляет, ну, скажем, миллион световых лет. Среднее расстояние между одним семейством и следующим составляет больше, как и следует ожидать: порядка пятидесяти миллионов световых лет. Мы собирались покинуть это семейство и направиться к ближайшему соседнему, группе Девы. Оба принадлежат к одному клану.

— Вместо этого, для того, чтобы получить хоть какую-то надежду остановиться, нам придется покинуть клан вообще.

— Боюсь, что так.

— Как далеко до следующего?

— Не могу сказать. Я не взял с собой научных журналов. Да они, пожалуй, уже слегка устарели, не так ли?

— Осторожнее, — предупредил Теландер.

Будро запнулся.

— Прошу прощения, капитан. Это была опасная шутка. — Он вернулся к тону лектора:

— Чидамбарна считает, что единого мнения по этому поводу не существовало. Концентрация галактических скоплений резко падает на расстоянии примерно шестидесяти миллионов световых лет отсюда. До других богатых звездами областей — большое расстояние. Чидамбарна оценивает его примерно в сто миллионов световых лет, или немного меньше. Иначе иерархическая структура вселенной была бы легче для распознавания астрономами, чем она есть на самом деле. Между кланами пространство наверняка настолько близко к абсолютному вакууму, что нам не нужна будет защита.

— Сможем ли мы там управлять кораблем? — резко спросил Реймон.

На лице Будро блестел пот.

— Вы верно угадали, в чем риск, — сказал он. — Мы погрузимся в неизвестность глубже, чем могли представить. Точные наводку и координаты получить будет невозможно. Нам понадобится такой тау…

— Минутку, — сказал Реймон. — Позвольте мне изложить ситуацию моим языком профана, чтобы удостовериться, что я вас понял.

Он сделал паузу, потер подбородок, издавая звук наждачной бумаги (на фоне отдаленной музыки), нахмурился, пока не выстроил мысли по порядку.

— Мы должны отправиться не только в промежуток между семействами, но между кланами галактик, — сказал он. — Мы должны сделать это за умеренное корабельное время. Значит, нам следует понизить тау до одной миллиардной или еще ниже. Можем ли мы это сделать? Очевидно да, иначе вы бы не заводили этот разговор. Я полагаю, что метод следующий: проложить курс внутри этого семейства, который проведет нас сквозь ядро по крайней мере еще одной галактики. А затем аналогично через следующее семейство — будет ли это скопление Девы или иное скопление, выбранное согласно новой схеме нашего пути — через как можно большее число отдельных галактик, непрестанно ускоряясь.

Как только клан будет далеко позади, мы сможем осуществить ремонт.

Потом нам понадобится столько же времени на торможение. А поскольку наш тау будет таким низким, а пространство таким предельно пустым, мы не сможем менять курс. Будет недостаточно материи для реактивных двигателей, недостаточно данных для навигации. Нам останется только надеяться, что мы попадем в другой клан.

Это произойдет, в конце концов. Исходя из чистой статистики. Но это может случиться очень уж не скоро.

— Правильно, — сказал Теландер. — Вы поняли верно.

Наверху запели песню.

Но я и моя единственная милая

Никогда не встретимся снова

На чудных, чудных берегах Лох Ломонд.

— Ну, — сказал Реймон, — получается, что в осторожности нет ничего хорошего. По сути, для нас это даже грех.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Будро.

Реймон пожал плечами.

— Нам нужен тау больше, чем тау для пересечения пространства до следующего клана, в сотне миллионов световых лет, или как там он далеко.

Нам нужен тау для полета, который проведет нас через любое количество кланов, возможно, через миллиарды световых лет, пока мы не найдем клан, в который сможем войти. Я полагаю, что вы можете проложить курс внутри этого первого клана, который даст нам скорость такого порядка. Не волнуйтесь по поводу возможных столкновений. Мы не можем позволить себе волноваться.

Направьте нас через самые плотные газ и пыль, которые найдете.

— Вы… восприняли это… довольно хладнокровно, — сказал Теландер.

— А что мне делать? Разрыдаться?

— Вот почему я счел, что вам тоже следует узнать новости первому, сказал Будро. — Вы сможете передать их остальным.

Реймон разглядывал обоих мужчин. Момент затянулся.

— Я же не капитан, — напомнил он.

Улыбка Теландера была судорожной.

— В некоторых отношениях, констебль, вы — он.

Реймон отошел к ближайшей панели с приборами. Он стоял перед гоблинскими глазками ее огней с опущенной головой.

— Ладно, — пробормотал он. — Если вы в самом деле хотите, чтобы я взялся за это.

— Я думаю, у вас это получится лучше.

— Хорошо. На этот раз. Они хорошие люди. Сейчас моральный дух снова на высоте — теперь когда они видят свои собственные достижения. Я думаю, они смогут понять — не только умом, но и эмоционально, — что для человека нет разницы между миллионом или миллиардом, или десятью миллиардами световых лет. Изгнание одинаково.

— Однако время, которое потребуется… — сказал Теландер.

— Да. — Реймон снова посмотрел на них. — Я не знаю, какую часть нашего жизненного срока мы можем посвятить этому путешествию. Не очень большую. Условия нашего существования слишком неестественны. Некоторые из нас адаптируются, но мне стало известно, что не все. Так что мы непременно должны понизить тау как только возможно, невзирая на опасности. Не только для того, чтобы сделать путешествие достаточно коротким, чтобы мы смогли его выдержать. Но ради психологической потребности идти до предела.

— То есть?

— Разве вы не видите? Это наш способ давать отпор вселенной. Vogue la galere. Идти на таран. Полный вперед и к черту торпеды. Я думаю, если мне удастся изложить дело людям в таких терминах, они соберутся с силами. По крайней мере, на некоторое время.

Крошечные пташки поют,

И растут дикие цветы,

И в солнечном свете воды спят…

Глава 16

Курс, проложенный из Млечного Пути, не был прямым. Он делал небольшой зигзаг, всего в несколько световых столетий, чтобы пройти сквозь наиболее плотные из доступных туманностей и пыльных облаков. Все же прошло несколько дней корабельного времени, прежде чем «Леонора Кристина» оказалась на окраине спирального рукава, устремленная в почти беззвездную ночь.

Иоганн Фрайвальд принес Эмме Глассгольд часть оборудования, которую он сделал по ее заказу. Как и предлагалось, она объединила усилия с Норбертом Вильямсом для разработки детекторов жизни на большом расстоянии.

Механик обнаружил, что она топчется по лаборатории, что-то вертит в руках и бормочет себе под нос. Аппарат и стеклянная утварь были непонятными и сложными, запахи — резкой химической вонью, а фоном служило непрестанное бормотание и дрожь корабля, которые свидетельствовали, что он продвигается вперед. Глассгольд была похожа на новобрачную, которая стряпает мужу именинный пирог.

— Спасибо. — При виде того, что он принес, она просияла.

— Вы выглядите счастливой, — сказал Фрайвальд. — Отчего?

— Почему бы и нет?

Он резко взмахнул рукой.

— Из-за всего!

— Ну… разочарование по поводу скопления Девы, конечно. Но мы с Норбертом… — Она прервалась, покраснев. — У нас захватывающая проблема, настоящий вызов разуму, и Норберт уже выдвинул блестящее предположение. Она наклонила голову и посмотрела на Фрайвальда искоса. — Я никогда не видела вас в таком угнетенном состоянии духа. Что случилось с вашим жизнерадостным ницшеанством?

— Сегодня мы покидаем галактику, — сказал он. — Навсегда.

— Ну мы же знали…

— Да. Я знал — знаю — и то, что когда-нибудь умру, и Джейн тоже, что гораздо хуже. От этого не легче.

Могучий блондин неожиданно воскликнул умоляюще:

— Вы верите, что мы когда-нибудь остановимся?

— Не знаю, — ответила Глассгольд. Она встала на цыпочки, чтобы потрепать его по плечу. — Я нелегко восприняла нашу ситуацию. Но мне это удалось, благодаря милосердию Господню. Теперь я готова принять все, что выпадет на нашу долю, и почувствовать, что большая часть этого есть благо.

Вы наверняка можете сделать то же самое, Иоганн.

— Я стараюсь, — сказал он. — Там снаружи так темно. Я никогда не думал, что я, взрослый человек, снова буду бояться темноты.

Грандиозный водоворот звезд сжимался и бледнел позади. Другой начал медленно вырастать впереди. В видеоскопе он выглядел как красивая, усыпанная драгоценностями кисея. Позади него и вокруг виднелись еще крошечные светящиеся полоски и точки. Несмотря на эйнштейновское сокращение пространства при скорости «Леоноры Кристины», они казались далекими и одинокими.

Скорость корабля продолжала возрастать: не так быстро, как в оставленных позади областях — здесь концентрация газа составляла, возможно, стотысячную часть той, что около Солнца — но достаточно, чтобы доставить корабль к другой галактике за несколько недель корабельного времени. Точных наблюдений провести было нельзя без радикального усовершенствования астрономической технологии — задача, в которую Нильсон и его команда бросились с энтузиазмом спасающихся бегством.

Тестируя фотоконвертер, Нильсон сделал открытие. Здесь, в промежутке между галактиками, существовало несколько звезд. Он не знал, почему они отправились дрейфовать из родных галактик неисчислимые миллиарды лет назад. Или, быть может, они изначально сформировались в этих глубинах каким-то непостижимым образом. Благодаря невероятной случайности корабль прошел так близко от одной из этих звезд, что Нильсон различил ее — то был тусклый, древний красный карлик — и решил, что она должна иметь планеты, судя по беглому взгляду, который бросил на звезду его прибор, прежде чем она была поглощена расстоянием.

Это была жуткая мысль: темные, ледяные миры, многократно старше Земли, возможно, на одном или двух существовала жизнь. Когда он поведал о них Линдгрен, она посоветовала больше никому не рассказывать об этом.

Спустя несколько дней, возвращаясь после работы, он открыл дверь в их каюту и обнаружил, что Линдгрен там. Она его не заметила. Она сидела на кровати, отвернувшись, устремив взгляд на фотографию своей семьи. Свет был приглушен, отчего ее кожа казалась смуглее, а волосы снежно-белыми. Она бренчала на лютне и пела… сама для себя? Это не была одна из веселых мелодий ее любимого Беллмана. Она пела на датском языке. Мгновением позже Нильсон узнал стихи «Песни Гурре» Якобсена и музыку Шонберга.

Рычащие звуки были кличем людей короля Вальдемара, поднятых из могил, чтобы следовать за ним в призрачной скачке, в которой он был обречен стать предводителем.

Привет тебе, король, здесь у озера Гурре!

Мы промчимся в скачке через остров,

С лишенного тетивы лука слетит стрела,

Которую мы нацелим безглазой глазницей.

Мы мчимся и настигаем призрачного оленя,

И роса льется из его раны, как кровь.

Ночной ворон кружит

На темных крыльях,

И пенится листва там, где прозвенели копыта.

Так будем мы скакать каждую ночь,

Было сказано нам,

До самой последней охоты в Судный день.

Хей, кони, хей, гончие,

Задержитесь на миг!

Некогда здесь стоял замок.

Напоите лошадей,

А человек может питаться собственной славой.

Она начала было следующий стих, плач Вальдемара о своей утраченной возлюбленной; но голос ее сорвался, и она перешла прямо к словам людей короля, когда их настигает рассвет.

Петух поднимает голову, чтобы прокричать,

Внутри него день,

А утренняя роса блестит красным

От ржавчины наших мечей.

Миг прошел!

Могилы зовут нас, разинув пасти.

Земля готова поглотить призраки:

Прочь, духи, прочь!

Идет жизнь, сильная и сияющая,

С горячей кровью идет творить дела.

А мы мертвы

Печальны и мертвы,

Измучены и мертвы.

В могилы! В могилы! В оцепененье сна…

О, если бы мы только могли упокоиться!

На какое-то время повисло молчание. Затем Нильсон произнес:

— Это слишком близко к нам, дорогая.

Она обернулась. Усталость легла бледностью на ее лицо.

— Я не стану это петь при всех, — ответила она.

Обеспокоенный, он подошел к ней, сел рядом и спросил:

— Ты в самом деле думаешь о нас, как о Дикой Охоте проклятых? Я никогда не знал.

— Я стараюсь, чтобы это не прорывалось наружу. — Она смотрела прямо перед собой. Пальцы ее извлекали дрожащие аккорды из лютни. — Иногда…

Знаешь, мы достигли примерно миллионолетней отметки.

Он обнял ее за талию.

— Чем я могу помочь, Ингрид? Или ничем?

Она еле заметно покачала головой.

— Я обязан тебе столь многим, — сказал он. — Я благодарен тебе за твою силу, за твою доброту, за тебя. Ты снова сделала меня мужчиной. — С трудом:

— Я не лучший из мужчин, признаю. Не симпатичен, не обаятелен, не остроумен. Я часто забываю даже быть для тебя хорошим партнером. Но я по-настоящему хочу им быть.

— Конечно, Элоф.

— Если ты, ну, устала от нашего союза… или просто хочешь большего разнообразия…

— Нет. Ничего подобного. — Она отложила лютню. — Мы должны привести корабль в гавань, если это вообще возможно. Мы не можем позволить себе принимать в расчет что-либо другое.

Он пораженно взглянул на нее; но прежде чем он успел спросить, что она имеет в виду, Ингрид улыбнулась, поцеловала его и сказала:

— У нас есть еще одно средство: отдых. Забвение. Ты можешь сделать кое-что для меня, Элоф. Возьми наш рацион спиртного. Большая часть пусть достанется тебе; ты милый, когда растворяется твоя застенчивость. Мы пригласим кого-нибудь из молодых и не угрюмых — Луиса, я думаю, и Марию, и будем смеяться, и играть в игры, и творить глупости в этой каюте, и выльем кувшин воды на любого, кто скажет что-нибудь серьезное… Ты это сделаешь?

— Если у меня получится, — сказал он.

«Леонора Кристина» вошла в новую галактику в экваториальной плоскости, чтобы максимизировать расстояние, которое она пройдет сквозь газ и звездную пыль. Уже на окраинах, где звезды были пока разбросаны далеко друг от друга, ускорение корабля стало сильно возрастать. Ярость прохождения сотрясала корпус корабля все сильнее.

Капитан Теландер оставался на мостике. Он, похоже, мало на что мог повлиять. Цель была определена. Спиральный рукав изгибался впереди, как дорога, блестящая синевой и серебром. Изредка гигантские звезды оказывались достаточно близко, чтобы показаться на ныне модифицированных экранах; искаженные эффектами скорости — они проносились, мчались назад, как будто были искрами, которые нес ветер, что бушевал навстречу кораблю.

Изредка плотная туманность окутывала корабль тьмой ночи или флюоресценцией горячего новорожденного звездного пламени.

Ленкеи и Барриос были сейчас самыми важными людьми. Они вели корабль на ручном управлении в этом фантастическом стотысячелетнем нырке. Дисплеи перед ними, голос навигатора Будро по интеркому, поясняющий, что вроде бы лежит впереди, и предупреждения инженера Федорова о непредвиденных нагрузках служили им некоторым руководством. Но корабль стал чересчур стремительным и слишком массивным, чтобы им можно было особенно маневрировать; и в таких условиях некогда надежные приборы превратились в дельфийские оракулы. В основном пилоты руководствовались навыками и инстинктом — и, возможно, молитвами.

Капитан Теландер все эти часы корабельного времени сидел так неподвижно, что можно было счесть его мертвым. Он пошевелился всего несколько раз. («Обнаружена большая концентрация материи, сэр. Может оказаться для нас слишком плотной. Попытаться уклониться?») Он давал ответы. («Нет, продолжайте идти прежним курсом, пользуйтесь любой возможностью понизить тау, если наши шансы хотя бы пятьдесят на пятьдесят»). Тон его ответов был спокойным и уверенным.

Облака вокруг ядра были плотнее и образовывали более основательную завесу, чем в родной галактике. Корпус корабля грохотал, раскачивался и брыкался из-за ускорений, которые менялись быстрее, чем их можно было компенсировать. Оборудование высыпалось из контейнеров и разбивалось вдребезги; свет мигал, гас, как-то восстанавливался потными и ругающимися людьми с фонариками; люди в своих темных каютах ждали смерти. «Продолжайте двигаться прежним курсом», — приказывал Теландер, и ему подчинялись.

И корабль жил. Он прорвался в звездное пространство и вышел с обратной стороны громадного огненного колеса. Чуть больше чем через час он снова оказался в межгалактическом пространстве. Теландер триумфально объявил это. Мало кто обрадовался.

Будро предстал перед капитаном, дрожа после пережитого, но взгляд его снова был живым.

— Mon Dieu, сэр, мы это сделали! Я не был уверен, что это возможно. У меня бы не хватило смелости отдавать команды, которые давали вы. Вы были правы! Вы выиграли для нас все, на что мы надеялись!

— Еще нет, — сказал тот, не вставая. Его несгибаемость не изменилась.

Он смотрел сквозь Будро. — Вы скорректировали ваши навигационные данные?

Мы сможем использовать какие-нибудь другие галактики этого семейства?

— Что… ну да. Несколько. Хотя некоторые из них — это маленькие эллиптические системы, и нам, возможно, удастся всего лишь зацепить край других. Слишком большая скорость. Однако по той же причине мы будем с каждым разом подвергаться все меньшим неприятностям и риску, принимая во внимание нашу массу. И мы сможем наверняка использовать подобным образом по меньшей мере два других семейства галактик, а, может быть, три. — Будро пощипал бородку. — Я полагаю, что мы окажемся в… ээ… межклановом пространстве — достаточно глубоко в нем, чтобы можно было осуществить ремонт, — через месяц.

— Хорошо, — сказал Теландер.

Будро внимательно присмотрелся к нему и был потрясен. Под тщательной бесстрастностью капитана он увидел лицо человека, который исчерпал себя до дна.

Тьма.

Абсолютная ночь.

Приборы, подвергнутые усовершенствованию и настройке, преобразуя длины волн, обнаружили мерцание в этой бездонной яме. Человеческие чувства не постигали ничего. Ничего.

— Мы мертвы.

Слова Федорова отдались эхом в наушниках и черепах.

— Я чувствую себя живым, — ответил Реймон.

— Что такое смерть, как не окончательная потеря связи со всем? Ни солнца, ни звезд, ни звуков, ни веса, ни тени…

Дыхание Федорова было неровным. Это слишком хорошо слышалось по радио, которое больше не улавливало океанского шума космических возмущений. Головы его не было видно на фоне пустого пространства. Луч света от фонаря его скафандра расплывался тусклой лужицей на корпусе, отражался и терялся в чудовищных расстояниях.

— Продолжаем двигаться, — настаивал Реймон.

— Кто ты такой, чтобы отдавать приказания? — потребовал ответа другой человек. — Что ты знаешь о бассердовских двигателях? Почему ты вообще выбрался наружу с этой рабочей группой?

— Я умею работать в невесомости и в скафандре, — ответил Реймон, — и обеспечить вам лишнюю пару рук. Я знаю, что нам лучше побыстрее сделать эту работу.

— Что за спешка? — издевательски спросил Федоров. — У нас впереди вечность. Не забывай, что мы мертвы.

— Мы действительно будем мертвы, если нас застигнет с выключенными силовыми полями что-то вроде настоящей концентрации материи, — парировал Реймон. — При нашем теперешнем тау хватит меньше чем одного атома на кубический метр, чтобы убить нас. А следующий галактический клан отстоит от нас всего на несколько недель пути.

— Что с того?

— Вполне ли вы уверены, Федоров, что мы не наткнемся на зародыш галактики, семейства, клана… на какое-то огромное водородное облако, пока еще темное, пока еще падающее внутрь себя… в любой момент?

— В любое тысячелетие, вы хотите сказать? — спросил главный инженер.

Он направился в сторону кормы от главного шлюза экипажа. Его команда последовала за ним.

Это и впрямь напоминало работу призраков. Неудивительно, что он, никогда не бывший трусом, на какой-то миг услышал хлопанье крыльев фурий.

О космосе обычно думают как о черноте. Но только сейчас они сообразили, что космос всегда полон звезд. Любая фигура рисовалась силуэтом на фоне звезд, созвездий, групп, туманностей, соседних галактик; о, космос был пропитан светом! ВНУТРЕННИЙ космос. Здесь был не просто черный фон. Здесь вообще не было фона. Никакого. Квадратные, нечеловеческие фигуры людей в скафандрах, длинная кривая корпуса, виднелись как отблески, несвязанные и беглые. С исчезновением ускорения исчез и вес. Не существовало даже незначительных дифференциально-гравитационных эффектов пребывания на орбите. Люди двигались как в бесконечном сне — скольжение в воде, полет, падение. И все же… он помнил, что его лишенное веса тело имело массу горы. Была ли в его скольжении подлинная тяжеловесность, или константы инерции едва заметно изменились здесь, снаружи, где метрика пространства-времени уплощилась до почти прямой линии; или то была иллюзия, рожденная в могильной неподвижности, которая окружала его? Что было иллюзией? Что было реальностью? Была ли реальность?

Связанные вместе, бешено цепляющиеся магнитными подошвами за металл корабля (забавно, какой чудовищный ужас люди испытывали при мысли о том, чтобы отцепиться — результат был бы одинаково смертелен, как если бы это случилось на далеких домашних космических дорогах Солнечной системы — но мысль о том, чтобы пылать сквозь гигагоды как метеор масштаба звезды навевала страшное одиночество), инженерная команда пробиралась вдоль корпуса корабля, мимо паучьей сети гидромагнитных генераторов. Эти перекладины казались ужасно хрупкими.

— Что, если мы не сможем наладить систему торможения в составе модуля, — раздался чей-то голос. — Будем ли мы продолжать? Что с нами будет? Я хочу сказать, будут ли другими законы природы на краю вселенной?

Не превратимся ли мы в нечто чудовищное?

— Пространство изотропно, — рявкнул Реймон в черноту. — «Край вселенной» — это чушь! И давайте начнем с предположения, что нам удастся отремонтировать чертову машину.

Он услыхал несколько проклятий и ухмыльнулся, как хищник. Когда они остановились и начали привязывать свои страховочные веревки каждый отдельно к фермам ионного двигателя, Федоров прислонил свой шлем к шлему Реймона для приватного разговора без шлемофонов.

— Спасибо, констебль, — сказал он.

— За что?

— За то, что вы такой прозаический сукин сын.

— Ну, нас ждет вполне прозаическая работа — ремонт. Мы прошли долгий путь и возможно, к настоящему моменту пережили расу, которая нас родила, но мы недалеко ушли от разновидности обезьяны. Зачем относиться к себе так чертовски серьезно?

— Хм. Я понимаю, почему Линдгрен настаивала, чтобы я позволил вам пойти с нами. — Федоров откашлялся. — Насчет нее.

— Да.

— Я… Я был зол… на то, как вы с ней поступили. В основном это.

Конечно, я был, мм, унижен лично. Но человек должен уметь преодолеть такие вещи. Я все-таки очень сильно был к ней привязан.

— Забудьте это, — сказал Реймон.

— Не могу. Но, возможно, я способен теперь понять ситуацию лучше, чем в прошлом. Вам, должно быть, тоже было больно. А теперь, в силу ее собственных причин, она ушла от нас обоих. Почему бы нам не пожать руки и не стать снова друзьями, Шарль?

— Конечно. Я тоже этого хотел. Хороших людей не так много.

Рукавицы скафандров пошарили, чтобы найти друг друга во мраке и сомкнуться в пожатии.

— Хорошо.

Федоров снова включил свой передатчик и оттолкнулся от корабля.

— Давайте доберемся до кормы и посмотрим поближе, что нам предстоит делать.

Глава 17

Впереди начал мерцать свет, россыпь точек, похожих на звезды, которые постепенно становились ярче. Их владение расширялось — теперь занимали почти половину небес.

Странные созвездия слагались не из звезд. Вначале это были целые семейства галактик, образующие кланы. Позднее, по мере приближения корабля, они разделились на скопления, а затем — на отдельные галактики.

Реконструкция, этой картины, осуществляемая видеоскопом, для неподвижного наблюдателя была лишь приблизительной. По полученным спектрам компьютер оценивал, каковы должны быть допплеровское смещение и, соответственно, аберрация, и осуществлял соответствующую подгонку. Но эти оценки были не более чем предположительны.

Считалось, что этот клан находится на расстоянии примерно трехсот миллионов световых лет от дома. Однако не существовало карт для таких глубин, и не было стандартов измерения. Вероятная ошибка в полученном значении тау была огромна. Факторов вроде поглощения просто не было ни в одной из работ, хранящихся в библиотеке корабля.

«Леонора Кристина» могла бы направиться к менее удаленной цели, о которой имелись более надежные данные. Однако — зная, что при ультранизком тау корабль не слишком управляем — этот курс провел бы его через меньшее количество материи внутри клана Млечный Путь — Андромеда — Дева. Он бы набрал меньше скорости, а сейчас он летел со скоростью, настолько близкой к "c", что любое приращение составляло значительную разницу.

Парадоксально, корабельное время полета до ближайшей цели составило бы больше, чем до этой.

Вдобавок, не было известно, сколько выдержат люди.

Радость, вызванная починкой системы торможения, была кратковременна.

Ибо ни одна часть бассердовского модуля не могла работать в промежутке между кланами. Здесь первичный газ стал слишком разреженным. Таким образом, в течение недель корабль бессильно двигался по траектории, установленной сверхъестественной баллистикой относительности. Внутри корабля была невесомость. Поговаривали о том, чтобы использовать боковые ионные реактивные двигатели, чтобы придать кораблю боковое вращение и таким образом обеспечить центробежную псевдогравитацию. Несмотря на размер корабля, это бы создало эффекты радиальный и Кориолиса, что привело бы к новым трудностям.

Проходили томительные недели, пока снаружи менялись геологические эпохи.

Реймон открыл дверь в свою каюту. Усталость сделала его неосторожным.

Оттолкнувшись чуть сильнее, чем надо, от переборки, он разжал руку, и его отшвырнуло. Мгновение он кувыркался в воздухе. Затем врезался в противоположную сторону коридора, оттолкнулся и полетел обратно через коридор. Оказавшись в каюте, он схватился за поручень, прежде чем закрыть дверь.

В этот час он ожидал застать Чи-Юэнь Ай-Линг спящей. Но она не спала, плавая в воздухе в нескольких сантиметрах над их соединенными кроватями, привязанная веревкой. Когда он появился, она чересчур быстро выключила библиотечный экран.

— Неужели ты тоже?

Вопрос Реймона прозвучал слишком громко. Они так привыкли к пульсации двигателя, равно как к силе ускорения, что невесомость все еще наполняла корабль тишиной.

— Что?

Ее улыбка была неуверенной и озабоченной. В последнее время они редко бывали вместе. У него было слишком много работы в этих изменившихся условиях — организация, командование, лесть, планирование. Он приходил сюда только для того, чтобы урвать те крохи сна, которые удавалось.

— Ты тоже больше не можешь спать в невесомости? — спросил он.

— Нет. То есть, могу. Странный, зыбкий сон, полный сновидений, но я чувствую себя после него вполне отдохнувшей.

— Хорошо, — вздохнул он. — А на корабле еще два случая.

— Бессонницы, ты хочешь сказать?

— Да. На грани нервного срыва. Как только начинают дремать, просыпаются с криком. Кошмары. Я не уверен, действует ли на них невесомость сама по себе, или это только последняя капля, высвобождающая стресс. Урхо Латвала тоже не знает. Я только что совещался с ним. Он хотел знать мое мнение: что делать когда закончатся успокоительные средства.

— Что ты предложил?

Реймон состроил гримасу.

— Я сказал ему, кто, по-моему, должен получать лекарства обязательно, а кто может некоторое время продержаться без них.

— Ты же понимаешь, что беда не только в психологии, — сказала Чи-Юэнь. — Усталость. Обыкновенное физическое утомление от постоянных усилий что-то делать в невесомости.

— Разумеется. — Реймон зацепился одной ногой за перекладину, чтобы удержаться на месте, и принялся расстегивать комбинезон. — И совершенно напрасно. Опытные космонавты знают, как с этим справиться, и ты знаешь, и я, и еще несколько человек. Мы не доводим себя до изнеможения, пытаясь скоординировать мышцы. Это наземные увальни-ученые так поступают.

— Сколько еще, Шарль?

— Это? Кто знает? Они собираются реактивировать силовые поля, на минимальной мощности за счет внутренней энергетической установки — завтра.

Предосторожность, на случай, если мы встретим более плотную материю раньше, чем ожидается. Последний срок, который я слышал насчет того, когда мы достигнем окраин клана, это неделя.

Она облегченно расслабилась.

— Столько мы продержимся. А потом… будем на пути к нашему новому дому.

— Надеюсь, что так, — проворчал Реймон. — Он спрятал одежду, немного дрожа, хотя воздух был теплым, и взял пижаму.

Чи-Юэнь рванулась. Но привязь ее остановила.

— Что ты хочешь этим сказать? Ты что, не знаешь наверняка?

— Послушай, Ай-Линг, — сказал он голосом человека, полностью исчерпавшего свои силы, — ты, как и остальные, слушала сводку наших проблем с инструментами. Как, тысяча проклятий и еще одно, можешь ты ожидать точного ответа на что бы то ни было?

— Я прошу про…

— Разве можно обвинять офицеров, если пассажиры не слушают их доклады, не хотят понять? — голос Реймона возвысился в гневе. — Некоторые из вас снова упали духом. Некоторые отгородились апатией, или религией, или сексом, или чем-нибудь еще, пока не перестали воспринимать происходящее. Большинство из вас — ну да, это БЫЛО полезно, работа в научно-исследовательских проектах, но это само по себе стало защитной реакцией. Еще один способ сужения вашего внимания, пока вы не исключите из своего сознания большую гадкую вселенную. А теперь, когда невесомость мешает вам, вы точно так же заползли в свои чудные норки. — В голосе его появились гневные нотки:

— Продолжайте в том же духе. Делайте, что хотите.

Только не приходите и не долбите меня. Понятно?

Он набросил пижаму, подплыл к кровати и закрепил вокруг пояса страховочную веревку. Чи-Юэнь потянулась, чтобы обнять его.

— О, милый, — прошептала она. — Прости меня. Ты так устал… так устал.

— Мы все устали, — сказал он.

— Ты — больше всех.

Она провела пальцами по его скулам, выступающим под туго натянувшейся кожей, по глубоким складкам, по запавшим и воспаленным глазам.

— Почему ты не отдыхаешь?

— Я бы хотел.

Она развернула его тело горизонтально, заставила его удобно вытянуться и придвинулась еще ближе. Ее волосы плавали над его лицом и пахли солнечным светом, как на Земле.

— Отдохни, — сказала она. — Почему бы нет? Разве это не здорово не иметь веса?

— М-м-м… да, в некоторых случаях… Ай-Линг, ты хорошо знаешь Ивасаки. Как ты думаешь, он может справиться без транквилизаторов? Мы с Латвалой не уверены.

— Шшш, — ее ладонь закрыла ему рот. — Хватит об этом.

— Но…

— Нет, и никаких разговоров. Корабль не развалится на части, если ты одну ночь поспишь как следует.

— Н-ну… пожалуй, что нет.

— Закрой глаза. Дай я поглажу тебе лоб — вот так. Разве уже не лучше?

Теперь подумай о чем-нибудь хорошем.

— О чем?

— Разве ты забыл? О доме… Нет. Об этом, пожалуй, лучше не надо.

Подумай о доме, который мы обретем. Синее небо, теплое яркое солнце, свет падает сквозь листву, мелькают тени, сверкает речная гладь, а река течет, течет, течет, убаюкивая тебя.

— Угм-м.

Она поцеловала его, едва касаясь губ.

— Наш собственный дом. Сад. Незнакомые яркие цветы. О, но мы посадим растения Земли тоже, розы, жимолость, яблони, розмарин — символ верности.

Наши дети…

Он дернулся. К нему вернулось беспокойство.

— Погоди, мы пока не можем связывать свою судьбу с кем бы то ни было.

Ты можешь не захотеть жить с каким-то, ну, любым конкретным мужчиной.

Разумеется, ты мне нравишься, но…

Она снова накрыла его веки ладонью, прежде чем он понял, что его слова сделали ей больно.

— Мы грезим наяву, Шарль, — тихо рассмеялась она. — Перестань быть серьезным и воспринимать все буквально. Просто подумай о детях, чьих угодно детях, играющих в саду. Думай о реке. Лесах. Горах. Пении птиц. О мире.

Он крепко обнял ее гибкую фигурку.

— Ты хорошая.

— Ты сам такой. Хороший мальчик, которого надо обнять и убаюкать. Ты хочешь, чтобы я спела тебе колыбельную?

— Да. — Его слова стали невнятными. — Пожалуйста. Мне нравится китайская музыка.

Она продолжала гладить его лоб, набирая воздуха, чтобы петь.

Щелкнул интерком.

— Констебль, — произнес голос Теландера. — Вы здесь?

Реймон тотчас сбросил с себя дрему.

— Не надо, — умоляюще прошептала Чи-Юэнь.

— Да, — сказал Реймон. — Я слушаю.

— Можно вас попросить прийти на мостик? Конфиденциально.

— Да, да.

Реймон отвязал страховочную веревку и начал снимать пижаму.

— Они не дают тебе пять минут отдохнуть! — сказала Чи-Юэнь.

— Должно быть, что-то серьезное, — ответил он. — Никому не говори, пока я не велю.

Реймон быстро натянул комбинезон и ботинки и выплыл из каюты.

Теландер и, к его удивлению, Нильсон, ждали его. Капитан выглядел удрученным. Астроном был взволнован, но не утратил самообладания. В руке он держал исписанный листок бумаги.

— Что, навигационные трудности? — сделал вывод Реймон. — Где Будро?

— Это не в его компетенции, — сказал Нильсон. — Я производил вычисления точности наблюдений, сделанных мной при помощи новых приборов.

И пришел к обескураживающему заключению.

Реймон обхватил пальцами поручень и висел молча, глядя на капитана и астронома. Флюоресцентный свет отбрасывал глубокие тени на его лицо. Седые пряди, которые недавно появились в его волосах, резко выделялись.

— Мы не сможем попасть в галактический клан, что впереди нас, сказал он.

— Правильно, — опустил голову Теландер.

— Нет, в точном смысле слова неправильно, — торопливо заявил Нильсон.

— Мы пройдем сквозь него. Собственно говоря, мы пройдем не только сквозь данную область вообще, но и — если мы так решим — сквозь достаточно большое количество галактик из семейств, составляющих клан.

— Вы уже можете определить такие детали? — удивился Реймон. — Будро не может.

— Но я ведь говорил, что у меня новое оборудование. Вспомните, что после того, как Ингрид дала мне несколько уроков по данному предмету, я научился работать в невесомости достаточно эффективно. Точность моих данных, похоже, даже больше, чем мы надеялись, когда разрабатывали проект.

Да, у меня есть вполне точная карта той части клана, которую мы можем пересечь. На этой основе я и вычислил, какие у нас возможности.

— К делу, черт вас побери! — рявкнул Реймон. Тотчас он взял себя в руки, глубоко вдохнул и произнес:

— Прошу извинения. Я немного переутомился. Продолжайте, пожалуйста.

Как только мы доберемся туда, где реактивные двигатели будут иметь достаточное количество материи, чтобы работать, почему бы нам не затормозить?

— Затормозить мы сможем, — быстро ответил Нильсон. — Несомненно. Но наш обратный тау невероятно велик. Вспомните, мы приобрели его, проходя через наиболее плотные области нескольких галактик на пути к межклановому пространству. Это было необходимо. Я не оспариваю мудрость этого решения.

Но в результате мы ограничены в возможных траекториях корабля, пересекающих пространство, занимаемое этим кланом. Эти траектории образуют довольно узкий конус, как вы можете догадаться.

Реймон покусывал губу.

— И оказалось, что в этом конусе недостаточно материи.

— Верно. — Нильсон дернул головой. — В числе прочего, разница в скорости и направлении движения между нами и этими галактиками, по причине расширения пространства, ограничивает эффективность нашего бассердовского двигателя сильнее, чем понижает степень необходимого торможения.

К нему вернулась профессорская манера:

— В лучшем случае мы вынырнем по другую сторону клана — примерно через шесть месяцев корабельного времени, затраченного на торможение, заметьте, — с тау, который останется порядка десяти в минус третьей или в минус четвертой степени. В пространстве за кланом невозможно будет осуществить никаких дальнейших существенных изменений скорости.

Следовательно, мы не сможем достичь следующего клана — при таком высоком значении тау — раньше, чем умрем от старости.

Торжественный голос умолк, глаза-бусинки смотрели с ожиданием. Реймон предпочел встретиться взглядом с Нильсоном, чем с больным, опустошенным взглядом Теландера.

— Почему вы говорите об этом мне, а не Линдгрен? — спросил он.

Нежность сделала Нильсона на краткий миг другим человеком.

— Она и так много работает. Чем она может помочь в данной ситуации? Я решил, пусть она лучше поспит.

— Ну, а что могу сделать я?

— Дайте мне… нам… совет, — сказал Теландер.

— Но, сэр, капитан — вы!

— Мы уже говорили об этом, Карл. Я могу… ну, я полагаю, что могу принимать решения, отдавать команды, обычные приказы, — Теландер вытянул руки. Они дрожали, как осенние листья. — На большее я уже не способен, Карл. У меня не осталось сил. Сообщить полученные сведения нашим товарищам по кораблю должны вы.

— Сказать им, что мы потерпели неудачу? — хрипло спросил Реймон. Сказать им, что несмотря на все, что мы сделали, мы обречены лететь в пустоту, пока не сойдем с ума и не умрем? Вы не можете требовать этого от меня, капитан!

— Новости, возможно, не столь плохи, — сказал Нильсон.

Реймон рванулся к нему, промахнулся и повис. В горле у него стоял ком.

— У нас есть надежда? — удалось ему наконец произнести.

Толстяк вновь заговорил, но уже более обнадеживающим тоном.

— Быть может. У меня нет достоверных данных. Расстояния слишком велики. Мы не можем выбрать другой галактический клан и нацелиться на него. Мы будем его видеть со слишком большой погрешностью и через много миллионов лет времени. Однако я считаю, что мы можем основывать надежду на законах вероятности.

В конце концов мы где-нибудь встретим нужную нам конфигурацию. Или большой клан, через наиболее насыщенные галактиками участки которого сможем проложить курс. Или два-три клана, расположенные сравнительно близко друг к другу, более-менее по прямой линии, так что мы сможем пройти через них по очереди. Или клан, скорость и направление движения которого по отношению к нам будет благоприятной. Понимаете? Если мы найдем что-то из этого, наше положение будет вполне приемлемым. Мы сможем затормозить в течение нескольких лет корабельного времени.

— Каковы шансы? — в голосе Реймона прозвучал металл.

На сей раз Нильсон покачал головой.

— Этого я сказать не могу. Возможно, не так плохи. Космос велик и разнообразен. Если мы будем лететь достаточно долго, я полагаю, что у нас будет вполне определенная, конечная вероятность встретить то, что нам нужно.

— Сколько это «достаточно долго»? — Реймон махнул рукой. — Не трудитесь отвечать. Я сам могу сказать. Порядка миллиардов лет. Может быть, десятков миллиардов. Это значит, что нам потребуется тау еще ниже.

Тау настолько низкий, что мы сможем воистину облететь вселенную… за несколько лет или месяцев. А это, в свою очередь, означает, что мы не можем начать торможение, когда войдем в этот клан, что впереди нас. Нет.

Мы снова будем ускоряться. После того, как пройдем сквозь него — да, период невесомости до попадания в следующий клан по корабельному времени будет короче, чем нынешний. Не исключено, что и там мы сочтем необходимым ускориться, сделать тау еще ниже. Да, я знаю, это еще больше затрудняет задачу определения места, где мы сможем остановиться. Но любой другой вариант не дает нам шансов, выражающихся сколько-нибудь разумной величиной. Правильно?

Я полагаю, что мы будем использовать каждую встреченную возможность ускориться, пока не увидим конца пути… если мы вообще когда-нибудь увидим его. Согласны?

Теландер задрожал.

— В состоянии ли кто-то из нас выдержать это? — спросил он.

— Мы должны, — голос Реймона вновь окреп. — Я подумаю над тем, как сообщить ваши новости тактично. Такой вариант был возможен. Я предупрежу нескольких мужчин, которым доверяю, они будут наготове… нет, не к насилию. Готовы стать лидерами, нести уверенность, ободрять. И мы возьмемся за всеобщую программу тренировок поведения в невесомости. Мы научим последнего из этих наземных увальней, как вести себя в отсутствии гравитации. Как спать. Как надеяться, клянусь Богом!

— Не забывайте, мы можем положиться и на некоторых женщин, — сказал Нильсон.

— Да. Конечно. На Ингрид Линдгрен, например.

— Да, например на нее.

— Угм-м. Боюсь, что вам придется пойти и разбудить ее, Элоф. Нам нужно собрать нашу гвардию несгибаемых; тех, кто понимает других людей, собрать и обсудить все.

Глава 18

Просторы пространства-времени нельзя сосчитать привычными человеку цифрами. Их даже нельзя толком сосчитать при помощи порядков величин.

Чтобы почувствовать этот факт, резюмируйте:

«Леонора Кристина» провела почти год, набирая один процент скорости света. Корабельное время было примерно таким же, поскольку значение тау начинает стремительно падать только при скорости, достаточно близкой к "c". За время этого начального периода она пролетела половину светового года пространства, приблизительно пять биллионов километров.

Затем уменьшение тау стало происходить все быстрее и быстрее. В результате возможного теперь более высокого ускорения кораблю потребовалось меньше двух лет собственного времени, чтобы удалиться от Земли примерно на десять световых лет. Там его настигла беда.

Было решено направиться в скопление галактик Девы, для чего корабль должен был достичь такого тау, чтобы преодолеть расстояние за терпимый промежуток времени корабля. На максимальном ускорении — этот максимум рос по мере полета — «Леонора Кристина» прочертила дугу по половине Млечного Пути и пронзила сердце галактики чуть больше чем за год. По времени космоса на это ушло больше сотни тысячелетий.

В облаках Стрельца корабль заработал такой тау, который позволил ему вырваться из родной галактики за несколько дней. Затем люди открыли, что вакуум между семейством звездных групп, в котором они находились, и семейством Девы, куда они направлялись, недостаточно плотен. У них не было выхода, кроме как выйти за пределы всего клана.

В межгалактическом пространстве «Леонора Кристина» по-прежнему могла наращивать скорость. Ей потребовались недели, чтобы преодолеть пару миллионов световых лет пути до избранной соседней галактики. Пролетев ее за несколько часов, она набрала столько кинетической энергии, что такое же расстояние теперь преодолела за дни… а после за неделю или около того она покинула родное скопление и достигла следующего… сквозь который пролетела еще стремительнее…

Корабль пересек почти абсолютную пустоту межкланового пространства, а тем временем инженеры починили поврежденную систему. Хотя система ускорения была выключена, «Леоноре Кристине» понадобилось только два месяца ее собственного времени, чтобы оставить позади две или три сотни миллионов световых лет.

Оказалось, что всей массы целого галактического клана, который был ее целью, не хватит, чтобы погасить набранную скорость.

Поэтому «Леонора Кристина» и не пыталась это сделать. Вместо этого она использовала поглощаемую материю, чтобы лететь еще быстрее. Она пересекла область второго клана — люди не пытались управлять ею, и корабль просто пронзил насквозь несколько составляющих клан галактик — за два дня.

Корабль вырвался снова в пустоту с противоположной стороны клана.

Промежуток до другого достижимого клана составлял порядка еще одной сотни миллионов световых лет. «Леонора Кристина» одолела его за неделю.

Когда она прибыла туда, то, разумеется, воспользовалась обнаруженным веществом, чтобы разогнаться еще ближе к предельной скорости.

— Нет… не надо… берегись!

Маргарита Хименес не успела ухватиться за поручень, который остановил бы ее полет. Она ударилась о переборку, была отброшена и беспомощно забарахталась в воздухе.

— Ад и черти! — выругался Борис Федоров по-русски.

Он оценил векторы и ринулся ей наперехват. Это не был сознательный расчет. Как охотник, который целится в движущуюся цель, Федоров использовал навыки и многочисленные чувства своего тела — угловые диаметры и смещения, напряжение и нажим мышц, кинестезию, невидимую, но точно известную конфигурацию каждого сустава, в нескольких производных во времени каждого из этих факторов и многих других — свой организм, машину, созданную с невероятной сложностью и точностью и, когда он двигался в воздухе, красотой.

У него была возможность лететь. Они находились на палубе номер два, далеко на корме, рядом с помещениями двигателя. Палуба предназначалась для хранения груза; но большая часть материалов, которые здесь хранились, ушла на создание оборудования. Там, где располагался груз, теперь зияла огромная пещера, где гуляло эхо, освещенная холодным светом, редко посещаемая. Федоров привел сюда Маргариту, чтобы вдали от посторонних глаз немного поучить ее навыкам поведения в невесомости. Она очень плохо усваивала уроки на тренировках, которые Линдгрен проводила для «наземных ползунов».

Она вращалась в воздухе, волосы поднялись и закрыли лицо; руки, ноги, груди болтались беспорядочно. Пот выступил на ее нагом теле и собрался в капельки, которые сверкали, как крошечные существа.

— Расслабься, я тебе говорю, — крикнул Федоров. — Первое, чему ты должна научиться — это расслабляться.

Пролетая на расстоянии захвата от нее, он обхватил женщину за талию.

Объединенные, они образовали новую систему, которая стала вращаться вокруг оси, двигаясь к противоположной переборке. Вестибулярные процессы выразили свое возмущение головокружением и тошнотой. Он знал, как подавить эту реакцию, а ей перед началом урока велел принять таблетку против космической болезни.

И все равно ее вырвало.

Федоров не мог ничего поделать, кроме как держать ее, пока они летели. Первый приступ застал его врасплох. Тогда он перехватил так, чтобы быть сзади.

Когда они ударились о металл, он ухватился за пустую раму.

Зацепившись за нее локтем, он освободил обе руки, чтобы легче было держать Маргариту и, как мог, успокаивал ее.

— Тебе лучше? — спросил он.

Она пробормотала, вся дрожа:

— Я хочу вымыться.

— Да, конечно. Сейчас найдем, где. Подожди здесь. Держись крепко и не отпускай. Я вернусь через пару минут.

Федоров оттолкнулся и полетел.

Ему нужно было закрыть вентиляторы, пока рвота не попала в общую воздушную систему корабля. Потом он сможет позаботиться о том, чтобы устранить ее при помощи вакуумного пылесоса. Он сделает это сам. Если привлечь еще кого-нибудь, тому может не просто показаться отвратительной эта работа. Он может начать болтать о…

Федоров клацнул зубами. Он закончил меры предосторожности и вернулся к Хименес.

Она все еще была бледна, но движения свои контролировала.

— Прости меня, прости, пожалуйста, Борис. — Голос ее был хриплым, так как она обожгла горло желудочной кислотой. — Я не должна была соглашаться… уйти так далеко… так далеко от туалета.

Он замер и угрюмо спросил:

— Как давно у тебя рвота?

Она отпрянула. Он схватил ее прежде, чем она оказалась без опоры. Его хватка была грубой.

— Когда у тебя последний раз были месячные? — потребовал ответа он.

— Ты же видел…

— То, что я видел, вполне могло быть обманом. Особенно учитывая, как я занят на работе. Говори правду!

Он встряхнул ее и случайно вывернул руку. Она вскрикнула, он выпустил ее, словно обжегся.

— Я не хотел сделать тебе больно, — выдохнул он.

Ее стало относить в сторону. Он ухватил ее как раз вовремя, притянул обратно и крепко прижал к своей запачканной груди.

— Т-т-три месяца, — запинаясь, выговорила она сквозь всхлипы.

Он дал ей возможность выплакаться, гладя по спутанным волосам. Когда она затихла, он помог ей добраться до душевой. Они обтерли друг друга губками начисто. Физиологическая жидкость, которой они пользовались, была такой едкой, что уничтожила вонь рвоты, но испарялась она так быстро и без остатка, что Хименес задрожала от пронзительного холода. Федоров швырнул губки в люк связанного с прачечной конвейера и включил горячий воздух.

Несколько минут они грелись.

— Ты знаешь, — сказал он после долгого молчания, — если мы решим проблему гидропоники в отсутствии гравитации, то сможем разработать что-нибудь, что даст нам настоящую ванну. Или даже душ.

Она не улыбнулась, только прижалась к отверстию, откуда шел теплый воздух.

Федоров помрачнел.

— Ладно, — сказал он. — Как это случилось? Разве врач не должен следить за тем, чтобы все женщины регулярно принимали контрацептивы?

Она кивнула, не глядя на него. Он едва расслышал ее ответ.

— Да. Но это один укол в год, а нас двадцать пять женщин… а у него в голове много других проблем, кроме рутинных процедур…

— Ты хочешь сказать, что вы оба забыли?

— Нет. Я явилась к нему в кабинет, как положено. Когда ему приходится напоминать женщине, это смущает. Его в кабинете не оказалось. Наверное, отправился к какому-нибудь больному. Список женщин с пометками лежал на столе. Я заглянула в него. Джейн была в тот день у врача по той же самой причине, на час-другой раньше меня. Внезапно я схватила его ручку и сделала пометку напротив моей фамилии. Я скопировала его почерк. Это случилось раньше, чем я осознала, что делаю. Я убежала.

— Почему ты не призналась потом? С тех пор, как наш корабль сбился с пути, доктор встречался и с более безумными порывами.

— Он должен был помнить, — сказала Хименес громче. — Если он подумал, что забыл о моем посещении, то в чем моя вина?

Федоров выругался и потянулся к ней.

— Во имя здравого смысла! — запротестовал он. — Латвала работает, как каторжный, пытаясь поддерживать нас в форме. И ты спрашиваешь, почему ты должна ему помогать?

Тогда она глянула ему в лицо и сказала:

— Ты обещал, что мы сможем иметь детей.

— Но… ну да, правда, у нас будет столько детей, сколько мы сможем иметь — как только найдем планету…

— А если не найдем? Что тогда? Вы что, не можете улучшить биосистемы, как ты хвастался?

— Мы пока отложили этот проект ради программы разработки новых инструментов. Это может продлиться несколько лет.

— Несколько младенцев не составят большой разницы… для корабля, проклятого корабля… но разница для нас…

Он двинулся к ней. Ее глаза расширились. Она отодвигалась от него все дальше и дальше.

— Нет! — завопила она. — Я знаю, что тебе нужно! Вы никогда не получите моего ребенка! Он и твой тоже! Если вы… вырежете из меня моего ребенка, я вас убью! Я всех на корабле поубиваю!

— Тихо! — взревел Федоров.

Он отступил назад. Хименес осталась на том же месте, всхлипывая.

— Я ничего не стану предпринимать сам, — сказал он. — Мы пойдем к констеблю. — Он направился к выходу. — Останься здесь. Соберись с силами.

Подумай, какие аргументы ты приведешь. Я принесу одежду.

Когда они вышли наружу, Борис запросил по интеркому разговор с Реймоном по личному вопросу. Он не заговаривал с Хименес, и она с ним, по дороге в каюту.

Как только они оказались внутри, она схватила его за руки.

— Борис, твой собственный ребенок, ты не можешь… и скоро пасха…

Он сжал ее руки в своих.

— Успокойся, — велел он. — Вот. — Он дал ей бутылку, специально приспособленную для питья в невесомости, с небольшим количеством текилы. Это поможет. Не пей много. Тебе понадобится способность рассуждать.

В дверь позвонили. Федоров впустил Реймона и закрыл за ним дверь.

— Хотите глоток спиртного, Шарль? — спросил инженер.

Перед ним было лицо, похожее на забрало боевого шлема.

— Лучше мы сначала обсудим вашу проблему, — сказал констебль.

— Маргарита беременна, — произнес Федоров.

Реймон спокойно висел в воздухе, слегка придерживаясь за поручень.

— Пожалуйста… — начала Хименес.

Реймон жестом велел ей замолчать.

— Как это случилось? — спросил он негромко.

Она попыталась объяснить, и не смогла говорить. Федоров в нескольких словах обрисовал ситуацию.

— Понятно. — Реймон кивнул. — Примерно семь месяцев, да? Почему вы разговариваете со мной? Вам следовало обратиться прямо к первому помощнику. В любом случае она будет решать, как поступить. У меня нет никаких прав, кроме как арестовать вас за серьезное нарушение правил.

— Вы… Я думал, что мы друзья, Шарль, — сказал Федоров.

— Я служу кораблю в целом, — ответил Реймон столь же монотонно, как прежде. — Я не могу мириться с эгоистичными действиями кого бы то ни было, если они угрожают жизни остальных.

— Один крошечный ребенок? — крикнула Хименес.

— А сколько еще детей захотят иметь другие?

— Неужели мы должны ждать вечно?

— Разумнее подождать до тех пор, пока вы не будете знать, каково наше будущее. Вполне возможно, что ребенок, рожденный сейчас, проживет недолго и умрет страшной смертью.

Хименес сомкнула руки на животе.

— Вы не можете убить его! Не можете!

— Успокойтесь, — резко бросил Реймон. Она задохнулась, но повиновалась. Он перевел взгляд на Федорова. — А вы что думаете, Борис?

Русский медленно отодвигался назад, пока не оказался рядом со своей женщиной. Он привлек ее к себе и произнес:

— Аборт — это убийство. Может быть, она была не права. Но я не верю, что мои товарищи по кораблю — убийцы. Я умру, но не допущу этого.

— Без вас мы окажемся в трудном положении.

— Вот именно.

— Ну… — Реймон отвел взгляд. — Вы еще не сказали, что, по-вашему, могу сделать я.

— Я знаю, что вы можете сделать, — сказал Федоров. — Ингрид захочет сохранить эту жизнь. У нее может не хватит решимости сделать это без вашего совета и поддержки.

— Хм. Хм. Так. — Реймон побарабанил пальцами по переборке. — Ситуация складывается не самым худшим образом, — сказал он наконец задумчиво. Можно извлечь из нее даже некоторые положительные аспекты. Если мы сможем представить ее как случайность, как недосмотр, вместо преднамеренных действий… Собственно говоря, отчасти это так и было. Маргарита действовала безумно — но насколько нас всех сейчас можно назвать нормальными? Хм. Предположим, мы объявим некоторое послабление правил.

Будет дозволено весьма ограниченное число рождений. Мы подсчитаем, сколько детей выдержит экосистема, и желающие женщины вытянут жребий. Я не думаю, что желающих будет много… в нынешних обстоятельствах. Соперничество будет невелико. Появление новорожденных, над которыми можно будет квохтать и о которых нужно будет заботиться, снимет часть напряжения.

На миг его голос возвысился.

— Дети — это еще и залог смелости, клянусь Богом. И новая причина выжить. Да!

Хименес попыталась дотянуться до него и обнять. Реймон отстранил ее.

Не обращая внимания на плач и смех женщины, он приказал инженеру:

— Успокойте ее. Я обговорю вопрос с первым помощником. В нужный момент мы все встретимся и проведем совещание. Пока никому ни слова.

— Вы… отнеслись ко всему… так спокойно, — сказал Федоров.

— Как же еще? — резко спросил Реймон. — У нас и так слишком много этих проклятых эмоций. — На мгновение забрало его шлема поднялось. На сей раз наружу выглянула маска смерти. — До черта много!!! — выкрикнул он.

Реймон рывком широко распахнул дверь и вырвался в коридор.

Будро всматривался в видеоскоп. Галактика, к которой стремилась «Леонора Кристина», рисовалась сине-белой дымкой на темном, неясном поле зрения. Когда он отошел от видеоскопа, лоб его прорезали глубокие морщины.

Он подошел к главной консоли. Шаги глухо стучали — возвращенным весом (корабль пересекал пространство между семействами).

— Неправильно, — сказал он. — Я видел их слишком много.

— Ты имеешь в виду цвет? — спросил Фокс-Джеймсон. Навигатор попросил астрофизика прийти на мостик. — Частота кажется слишком низкой для нашей скорости? Это в основном объясняется обычным расширением пространства, Огюст. Постоянная Хаббла. Мы догоняем галактические группы, скорости которых увеличиваются по отношению к нашей точке старта, чем дальше мы летим. Это хорошо. Иначе допплеровский эффект мог бы доставить нам больше гамма-излучения, чем способна сдержать наша защита. Ну и, конечно, как ты прекрасно знаешь, мы очень рассчитываем, что расширение пространства поможет нам оказаться в ситуации, когда мы сможем остановиться. В конце концов изменения скоростей сами по себе должны перевесить вызванное ими ограничение эффективности бассердовского модуля.

— Эта часть понятна. — Будро наклонился над столом, сгорбившись над своими заметками. — Но я повторяю: я наблюдал каждую галактику, сквозь которую мы проходили, и те, мимо которых мы пролетали на достаточном для наблюдений расстоянии, в течение последних месяцев. Мне знакомы все их разновидности. И постепенно эти разновидности изменяются. — Он мотнул головой в сторону видеоскопа. — Вот эта впереди наверху, например, нерегулярного вида, как Магеллановы Облака рядом с нашей родиной…

— В этих краях, я думаю, Магеллановы Облака уже тоже входят в понятие родины, — пробормотал Фокс-Джеймсон.

Будро решил пропустить мимо ушей его замечание.

— Она должна содержать высокий процент звезд последовательности II, продолжал он. — С нашей точки зрения мы должны наблюдать много отдельных голубых гигантов. А мы не видим ни одного. Все полученные мной спектры, насколько я могу их интерпретировать, стали отличаться от нормы для соответствующих классов. Разновидности галактик больше не выглядят, как должны выглядеть.

Он посмотрел на Фокс-Джеймсона.

— Малькольм, что происходит?

Фокс-Джеймсон казался удивленным.

— Почему ты задаешь этот вопрос мне? — спросил он вместо ответа.

— Сначала у меня было только смутное впечатление, — сказал Будро. — Я не настоящий астроном. Кроме того, я не могу получить точные навигационные отметки. Например, чтобы получить значение тау, необходимо распутать такую кошачью колыбельку допущений, что… Bien, когда я в конце концов уверился, что природа пространства меняется, я подошел к Шарлю Реймону. Ты знаешь, как он затыкает рот паникерам, и он прав. Он сказал, чтобы я потихоньку посоветовался с кем-нибудь из вашей команды, и сообщил ему результат.

Фокс-Джеймсон фыркнул от смеха.

— Ну вы и наворотили, конспираторы! Вам что, больше нечем себе голову морочить? Я вообще-то считал, что это общеизвестный факт. Настолько общеизвестный, что никто из нас, профессионалов, его ни разу не упомянул, хотя все изголодались по свежим темам для разговора. Ха! Поневоле задумаешься, что ты еще просмотрел.

— Qu'est-ce que c'est?

— Смотри, — сказал Фокс-Джеймсон. Он сел на край стола. — Звезды развиваются. Они производят элементы тяжелее водорода в термоядерных реакциях. Если звезда столь велика, что взрывается, превращаясь в сверхновую в конце своего развития, она выбрасывает некоторые из этих атомов обратно в межзвездное пространство. Более важный процесс, хотя и менее зрелищный, это утечка массы из небольших звезд, которых большинство, на стадии красного гиганта по пути к угасанию. Новые поколения звезд и планет конденсируются из этой обогащенной среды и обогащают ее, когда приходит их черед. Со временем растет процентное соотношение богатых металлом звезд. Это отражается на общем спектре. Но, разумеется, ни одна звезда не возвращает больше материи, чем ушло на ее образование. Большая часть вещества остается связанной в плотных телах, остывающих до абсолютного ноля. Таким образом межзвездная среда истощается. Пространство внутри галактик становится чище. Процесс образования звезд идет на убыль.

Он вытянул руку вперед, по курсу корабля.

— Наконец мы достигаем точки, где возможна очень небольшая дальнейшая конденсация, или невозможна вообще. Активные недолговечные голубые гиганты выгорают и не имеют наследников. Светящиеся члены галактики исключительно карлики, и, наконец, не остается никаких звезд, кроме холодных красных скупых светил класса М. Их хватает почти на сто гигалет.

Насколько я могу судить, галактика, к которой мы направляемся, еще не достигла такого возраста. Но она к нему приближается. Приближается.

Будро взвесил сказанное.

— Значит, мы не разгонимся в этой галактике так сильно, как прежде, сказал он. — Раз межзвездные газ и пыль там заканчиваются.

— Верно, — сказал Фокс-Джеймсон. — Но не волнуйся, я уверен, что все будет в порядке. Звезды не вбирают все без остатка. Кроме того, у нас есть межгалактическое пространство, промежутки между скоплениями, между семействами. Пространство там разреженное, но при нашем теперешнем тау может быть использовано — в конце концов мы сможем использовать даже газ в межклановых промежутках.

Он дружески хлопнул навигатора по спине.

— Не забывай, что мы к этому моменту пролетели три сотни мегапарсеков, — сказал он. — Что означает примерно тысячу миллионов лет времени. Неудивительно, что мы наблюдаем перемены.

Будро был менее привычен к астрономическому подходу.

— Ты хочешь сказать, — прошептал он, — что вся вселенная постарела настолько, что мы это заметили?

Впервые со времени своей ранней юности навигатор перекрестился.

Дверь в приемную была заперта. Чи-Юэнь помедлила в нерешительности, прежде чем нажать на кнопку звонка. Когда Линдгрен впустила ее, она робко произнесла:

— Мне сказали, что вы здесь одна.

— Пишу. — Первый помощник стояла, слегка сгорбившись, и все равно она была на голову выше планетолога. — Уединенное место.

— Простите, что я вам помешала.

— Это моя работа, Ай-Линг. Садитесь.

Линдгрен вернулась за стол, который был завален бумагами, исписанными небрежным почерком. Кабина дрожала и вибрировала от неравномерного ускорения. «Леонора Кристина» шла сквозь клан невиданного размера.

Одно время надеялись, что этот клан может оказаться тем самым, где корабль сможет затормозить в какой-нибудь из составляющих его галактик.

Ближайшее рассмотрение показало, что нет. Обратный тау стал слишком велик.

Несколько человек на общем собрании выдвинули идею, что необходимо в любом случае немного затормозить, чтобы условия остановки по достижении следующего клана стали не такими суровыми. Невозможно было доказать, какая из точек зрения в споре верна, учитывая, что такие подробности космографии до сих пор не известны. Можно было воспользоваться только статистикой, как и поступили Нильсон и Чидамбарна, чтобы доказать, что ПРАВДОПОДОБИЕ нахождения места, где они смогут остановиться, КАЖЕТСЯ выше, если продолжать ускоряться. Офицеры корабля сомневались, принять ли эту теорему на веру и поддерживали полный вперед. Реймону пришлось припугнуть нескольких человек, чьи возражения были недалеки от бунта.

Чи-Юэнь примостилась на краешке кресла для посетителей. Она была маленькой и ладной в красной тунике с высоким воротником, широких белых брюках, с волосами, зачесанными назад слишком строго и придерживаемыми костяным гребнем. Линдгрен составляла с ней контраст. Ее рубашка была без воротника, рукава закатаны до локтей, запачкана в разных местах, волосы сбились, а под глазами — синяки.

— Что вы пишете, можно поинтересоваться? — спросила Чи-Юэнь.

— Проповедь, — сказала Линдгрен. — Это нелегко. Я не писатель.

— Вы, пишете проповедь?

Левый уголок рта Линдгрен слегка дернулся вверх.

— Точнее сказать, обращение капитана на праздновании Дня летнего солнцестояния. Он может продолжать вести богослужения. Но в данном случае он попросил меня вдохновить экипаж от его имени.

— Он не вполне здоров? — негромко спросила Чи-Юэнь.

Линдгрен слегка нервничала.

— Не вполне. Я полагаю, что могу доверять вам. Что вы не разболтаете.

Даже, если все и так подозревают. — Она оперлась локтем о стол.

Ответственность его добивает.

— Как может он винить себя? Какой у него выбор, кроме как позволить роботам продолжать вести корабль вперед.

— Ему не все равно. — Линдгрен вздохнула. — Еще этот последний диспут. Поймите, нельзя сказать, что у него полное нервное истощение. Не совсем. Но он больше не может преодолевать сопротивление людей.

— Разумно ли устраивать проповедь? — поинтересовалась Чи-Юэнь.

— Не знаю, — сказала Линдгрен безжизненным голосом. — Просто не знаю.

Теперь, когда — мы этого не объявляем, но нельзя помешать вычислениям и разговорам — мы где-то около пяти-или шестимиллиардолетней отметки… Она подняла голову, рука ее упала. — Праздновать что-то настолько чисто земное — абсурд. «Теперь, когда мы должны начинать думать, что Земли больше нет…»

Она обеими руками обхватила подлокотники кресла. Мгновение она смотрела своими голубыми глазами невидящим и безумным взглядом. Затем напряжение спало, и, откинувшись в кресле, Линдгрен сказала ровным тоном:

— Констебль убедил меня продолжать наши ритуалы. Неповиновение.

Воссоединение после ссоры. Возобновление привязанностей, особенно к ребенку, который скоро родится. Новая Земля: мы еще вырвем ее из рук Бога.

Если Бог еще что-то значит, хотя бы эмоционально. Может, религию вообще лучше не упоминать. Карл дал мне только общую идею. Предполагается, что я смогу ее изложить лучше всех. Я. Это должно вам много сказать о нашем состоянии, правда?

Она моргнула, приходя в себя.

— Извините, — сказала она. — Я не должна была вываливать на вас мои проблемы.

— Это проблемы общие, первый помощник, — ответила Чи-Юэнь.

— Пожалуйста, зовите меня Ингрид. И благодарю. Если я вам не говорила раньше, позвольте сказать сейчас: вы — по-своему, тихо и незаметно, — одна из ключевых людей на корабле. Сад спокойствия… Ладно. — Линдгрен сомкнула пальцы подушечками, образовав арку. — Что я могу для вас сделать?

Чи-Юэнь отвела взгляд.

— Я по поводу Шарля.

Ногти на пальцах Линдгрен побелели.

— Ему нужна помощь, — сказала Чи-Юэнь.

— У него есть дружинники, — без выражения ответила Линдгрен.

— Кто заставляет его действовать, кроме него самого? Кто заставляет действовать всех нас? Вас тоже. Вы зависите от него.

— Конечно. — Линдгрен переплела пальцы и распрямила их. — Вам должно быть понятно — возможно, он никогда этого не говорил вам, так же как мне, или я ему, но это очевидно — наша ссора стерлась за время совместной работы. Я желаю ему только добра.

— Тогда можете ли вы сделать для него часть этого добра?

Взгляд Линдгрен стал пронзительным.

— О чем вы?

— Он устал. Устал больше, чем вы можете представить, Ингрид. И он одинок.

— Он таков по натуре.

— Быть может. Но его натуре не свойственны ни одна из этих ролей, которые он должен играть: огонь, бич, оружие, двигатель. Я немного изучила его. В последнее время я наблюдаю за ним — как он спит, те немногие часы, когда у него есть возможность заснуть. Его защитные силы на исходе. Я слышала, как он разговаривает во сне — несколько раз, когда это были сны, а не просто кошмары.

Линдгрен сомкнула ладони.

— Чем мы можем ему помочь?

— Верните ему часть вашей силы. Вы это можете. — Чи-Юэнь подняла взгляд. — Видите ли, он вас любит.

Линдгрен встала, прошлась взад-вперед по узкому проходу за столом, ударяя кулаком о ладонь.

— Я приняла обязательства, — сказала она. Слова застряли у нее в горле.

— Я знаю…

— Не повредить человеку, в котором мы все нуждаемся. И не… быть свободной в своих связях. Я должна оставаться офицером во всех своих поступках. Так же поступает и Карл. — Ее голос сорвался:

— Он бы отказался!

Чи-Юэнь тоже поднялась с места.

— Вы могли бы не ночевать у себя сегодня ночью? — спросила она.

— Что? Что? Нет. Говорю вам, это невозможно. О, время у меня есть, но все равно это невозможно. Вам лучше уйти.

— Пойдемте со мной. — Чи-Юэнь взяла Линдгрен за руку. — Какой скандал может произойти, если вы навестите нас двоих в нашей каюте?

Линдгрен неуверенно двинулась за ней. Они направились вверх по вибрирующей лестнице на палубу команды. Чи-Юэнь открыла дверь, пропустила Линдгрен и закрыла дверь за собой. Они оказались одни среди сувениров и украшений страны, которая умерла гигагоды назад, и посмотрели друг на друга. Линдгрен прерывисто дышала. На ее лице румянец постепенно сменялся бледностью.

— Он скоро вернется, — сказала Чи-Юэнь. — Он ничего не знает. Это мой дар ему. Хотя бы одна ночь: показать ему, что его любят, как прежде.

Она разделила кровати. Затем опустила разделяющую перегородку. Она едва сдерживала слезы.

Линдгрен на мгновение прижала ее к себе и поцеловала.

Глава 19

— Пожалуйста, — взмолилась Джейн Сэдлер. — Пойдите и помогите ему.

— А вы не можете? — спросил Реймон.

Она покачала головой.

— Я пыталась. Мне кажется, от этого только хуже. В его теперешнем состоянии. Потому что я женщина. — Она залилась румянцем. — Вы понимаете?

— Ну, я не психолог, — сказал Реймон. — Но все-таки пойду посмотрю, что можно сделать.

Он покинул беседку, где отдыхал до прихода Джейн. Карликовые деревья, ниспадающие лианы, мох и цветы возвращали ему спокойствие. Но он заметил, что немногие теперь приходят сюда. Напоминают ли им растения слишком о многом?

Разумеется, никаких планов не строили насчет празднования осеннего равноденствия, который приближался по корабельному календарю — как, собственно говоря, и всех остальных праздников. Празднование явно удалось.

В спортзале игроки в гандбол в невесомости носились из угла в угол.

Однако члены экипажа играли скорее из упрямства. Большинство пассажиров редко приходили сюда, кроме как на обязательные занятия. Они не выказывали большого интереса и к трапезам. Правда, нельзя сказать, чтобы результаты деятельности Кардуччи в последнее время вдохновляли. Один-два прохожих молча кивнули Реймону в знак приветствия.

Дальше по коридору была открыта дверь в любительскую мастерскую.

Гудел токарный станок, сиял синим огнем факел резака в руках Като М'Боту и Иешу бен-Цви. Они явно делали что-то для недавно возобновленного экологического проекта Федорова-Перейры, и перебрались сюда из-за недостатка места в мастерских на нижних уровнях.

Хорошо, что проект возобновили, но дело продвигалось слишком медленно. Нужно в точности быть уверенным, что ты делаешь, прежде чем переоборудовать системы, от которых зависит жизнь. Пока еще проект находился в стадии исследований и над ним работали лишь несколько специалистов.

Программа усовершенствования инструментов, которой руководил Нильсон, была великолепным средством занять людей работой. Теперь она близилась к завершению, если только астроном не изобретет еще какие-нибудь усовершенствования. Большая часть работы была закончена, груз перемещен, палуба номер два превращена в электронную обсерваторию, ее запутанные провода подстрижены. Эксперты могли настраивать и уточнять приборы и погружаться в углубленное изучение внешнего мира. Для большей части работавших над проектом дел больше не осталось.

Не осталось ничего, кроме как терпеть.

При каждом кризисе люди сплачивались. Но за каждым взлетом надежды наступал более глубокий спад, каждая новая неприятность била больнее. Не принесло большой радости и изменение правил о детях. О материнстве попросили всего две женщины, и их последние инъекции будут действительны еще несколько месяцев. Остальные заинтересовались, разумеется, определенным образом…

Корабль вздрогнул. Тяжесть навалилась на Реймона. Он чуть не упал на палубу. Металлический шум пронизал корпус, как гонг basso profundo. Вскоре все утихло. Вернулась невесомость. «Леонора Кристина» прошла сквозь еще одну галактику.

Эти прохождения участились. Неужели корабль никогда не встретит конфигурацию, которая позволит ему остановиться?

Могли ли Нильсон, Чидамбарна и Фокс-Джеймсон просчитаться? Может, они начали это осознавать? И именно поэтому работают допоздна в лаборатории в последние недели, и так молчаливы и озабоченны, когда выходят наружу перекусить и поспать?

Ладно, Линдгрен наверняка получит сведения от Нильсона, когда они подтвердятся. Каковы бы они ни были.

Реймон поплыл по лестничному колодцу к палубе команды. Он зашел в свою каюту, а потом нашел нужную дверь и позвонил. Не получив ответа, он толкнул дверь. Заперто. Соседняя дверь на половину Сэдлер была открыта. Он вошел в ее половину каюты. Перегородка между ней и ее мужчиной была опущена. Реймон убрал перегородку.

Иоганн Фрайвальд плавал в воздухе на конце страховочной веревки.

Рослая фигура скорчилась в зародышевой позе. Но в глазах была настороженность.

Реймон ухватился за поручень, встретил этот взгляд и сказал уклончиво:

— Я удивился, почему тебя нигде не видно. Потом мне сказали, что ты себя плохо чувствуешь. Могу ли я чем-то помочь?

Фрайвальд что-то буркнул.

— Вот ты мне действительно можешь помочь, — продолжал Реймон. — Ты мне чертовски нужен. Ты лучший дружинник — полицейский, советник, глава рабочих групп, генератор идей — который у меня был за все это время. Без тебя мне не обойтись.

Фрайвальд заговорил с видимым усилием.

— Придется обойтись без меня.

— Почему? В чем дело?

— Я больше не могу выдержать. Все очень просто. Не могу.

— Но почему? — настаивал Реймон. — Наша работа физически не трудна. И в любом случае ты крепкий мужчина. Невесомость тебя никогда не беспокоила.

Ты человек технической эры, практичный парень, здоровый духом, прочно стоящий на земле. Не такой, как эти сосредоточенные на себе неженки, которых надо каждую минуту нянчить, потому что их нежный дух не в силах выдержать долгое путешествие. — Он ухмыльнулся. — Или ты тоже такой?

Фрайвальд шевельнулся. Его небритые щеки слегка потемнели.

— Я человек, — сказал он. — А не робот. И наконец я начал думать.

— Друг, неужели ты думаешь, что мы бы выжили до сих пор, если бы по крайней мере офицеры не тратили каждый час бодрствования на то, чтобы подумать?

— Я не имею в виду ваши проклятые измерения, вычисления, поправки курса, модификации оборудования. Это результат ничего иного, как инстинкта выживания. У омара, вылезающего из котла, примерно столько же достоинства.

Я спросил себя, зачем? Что мы в действительности делаем? Какой в этом смысл?

— Et tu, Brute, — пробормотал Реймон.

Фрайвальд переворачивался, пока не оказался с констеблем лицом к лицу.

— Раз уж ты такой бездушный… Ты знаешь, какой сейчас год?

— Нет. И ты не знаешь. Данные слишком ненадежны. А если ты хочешь знать, какой год был бы на Земле, это для нас лишено значения.

— Замолчи! Я знаю весь этот треп по поводу синхронизации времени. Мы пролетели что-то около пятидесяти миллиардов световых лет. Мы огибаем пространство как таковое. Если бы мы вернулись в этот момент к Солнечной системе, мы бы ничего не нашли. Наше солнце давным-давно погасло. Оно разбухало и набирало яркость, пока не поглотило Землю, оно превратилось в белого карлика, в уголь от костра, в золу. Другие звезды последовали за ним. В нашей галактике не осталось ничего, кроме убывающих красных карликов, если хоть они остались. Если и их больше нет, тогда — только застывшая окалина, выгоревшие мертвые глыбы. Млечный Путь погас. Все, что мы знали, все, что произвело нас на свет, мертво. Начиная с человечества.

— Не обязательно.

— Тогда оно превратилось во что-то, чего мы не в состоянии понять. Мы призраки. — Губы Фрайвальда задрожали. — Мы мчимся вперед и вперед, одержимые одной идеей… — Снова дрожь ускорения сотрясла корабль. — Вот.

Ты слышал. — Глаза его сверкнули белками, словно в страхе. — Прошли сквозь еще одну галактику. Еще сто тысяч лет. Для нас доля секунды.

— Ну, не совсем, — сказал Реймон. — Наш тау не может быть таким низким. Мы, скорее всего, пересекли спиральный рукав.

— Сколько миров уничтожив по дороге? Я знаю цифры. Мы не так массивны, как звезда. Но наша энергия — я думаю, что мы можем пронзить сердце звезды и не заметить.

— Возможно.

— Это еще одна составляющая нашего ада. Мы превратились в угрозу для… для…

— Не говори так, — искренне сказал Реймон. — Не думай так. Потому что это неправда. Мы взаимодействуем с пылью и газом, больше ни с чем. Мы действительно пересекаем много галактик. Они лежат сравнительно близко друг к другу относительно их собственного размера. Внутри скопления его составляющие отстоят друг от друга примерно на десять своих диаметров, часто на меньшее расстояние. Одиночные звезды внутри галактики — это совсем другое дело. Их диаметры составляют микроскопическую часть светового года. В районе ядра, в самой густонаселенной части… ну, одну звезду от другой отделяет такое расстояние, как одного человека от другого, стоящего на противоположном берегу континента. Большого континента. Вроде Азии.

Фрайвальд отвернулся.

— Азии больше нет, — сказал он. — Ничего больше нет.

— Есть мы, — ответил Реймон. — Мы живы, мы настоящие, у нас есть надежда. Что еще тебе нужно? Грандиозное философское обоснование? Забудь об этой роскоши. Наши потомки его выработают вместе с нудным эпосом о наших героических подвигах. У нас здесь пот, слезы, кровь — он блеснул улыбкой, — короче говоря, бесславные телесные выделения. И что в этом плохого? Твоя проблема в том, что ты считаешь, будто комбинация акрофобии, сенсорного голодания и нервного напряжения есть метафизический кризис. Я, например, вовсе не презираю наш животный инстинкт выживания. Я рад, что он у нас есть.

Фрайвальд висел в воздухе, не шевелясь.

Реймон приблизился к нему и сжал его плечо.

— Я не преуменьшаю твоих трудностей, — сказал он. — Продолжать все это действительно трудно. Наш худший враг — отчаяние, время от времени оно посещает каждого из нас.

— Только не тебя, — сказал Фрайвальд.

— Конечно да, — ответил Реймон. — Меня тоже. Но я все время опять поднимаюсь на ноги. Ты тоже это сделаешь. Как только перестанешь чувствовать себя ненужным из-за нарушения, которое есть совершенно нормальное временное следствие физического истощения сил. Джейн понимает это лучше тебя, парень, — бессилие скоро пройдет само собой. Потом ты посмотришь на все свои проблемы в перспективе и снова будешь способен справляться с ними.

— Ну… — Фрайвальд, самую малость расслабился. — Может быть.

— Я знаю точно. Не веришь мне, спроси врача. Если хочешь, я попрошу его дать тебе что-нибудь от нервов, чтобы ускорить твое выздоровление. Я делаю это потому, что нуждаюсь в тебе, Иоганн.

Мускулы под рукой Реймона еще немного расслабились. Он улыбнулся.

— Однако, — продолжал он, — я взял с собой единственное лекарство от нервов, которое, по-моему, пригодится.

— Какое? — Фрайвальд глянул «вверх».

Реймон запустил руку под тунику и достал бутылку для питья в невесомости с двумя трубками.

— Вот, — сказал он. — Положение имеет свои привилегии. Скотч.

Настоящий, а не это ведьмино зелье, которое скандинавы считают имитацией.

Я прописываю тебе здоровенную дозу, и себе тоже. Я бы с удовольствием поболтал ни о чем. Не делал этого так давно, что даже не помню.

Этого занятия им хватило на час, и к Фрайвальду стала возвращаться жизнь. Неожиданно интерком сказал голосом Ингрид Линдгрен:

— Констебль здесь?

— Мгм, да, — ответил Фрайвальд.

— Мне сказала Сэдлер, — пояснила первый помощник. — Ты можешь прийти на мостик, Карл?

— Срочное дело? — спросил Реймон.

— Н-не очень, я думаю. Последние наблюдения, кажется, указывают на… дальнейшие эволюционные изменения в космосе. Нам, возможно, придется модифицировать схему полета. Я решила, что ты захочешь обсудить это.

— Хорошо. — Реймон пожал плечами в сторону Фрайвальда. — Жаль.

— Мне тоже.

Механик оглядел флягу, печально покачал головой и протянул ее обратно.

— Нет, можешь ее допить, — сказал Реймон. — Не один. Пить одному скверно. Я скажу Джейн.

— Ладно. — Фрайвальд по-настоящему рассмеялся. — Спасибо тебе.

Выйдя из каюты и закрыв дверь, Реймон осмотрелся. Коридор был пуст.

Он бессильно повис, закрыв глаза рукой, дрожа всем телом. Спустя минуту он наполнил легкие и отправился на мостик.

На лестнице ему встретился Норберт Вильямс.

— Привет, — бросил химик.

— Вы выглядите веселей большинства, — заметил Реймон.

— Согласен. Мы с Эммой много говорили, и, похоже, напали на новый трюк, при помощи которого можно проверить на расстоянии, имеет ли планета жизнь нашего типа. Понимаете, популяция типа планктона должна сообщать некоторые характеристики поверхности океана, а с учетом эффекта Допплера, который превращает эти частоты в такие, которые мы можем проанализировать…

— Отлично. Продолжайте над этим работать. А если сможете привлечь других, я буду рад.

— Конечно. Мы об этом уже думали.

— Пожалуйста, разыщите Джейн Сэдлер и передайте ей, что она освобождается на весь день от работы. У ее парня есть к ней кой-какое дело.

Грубый хохот Вильямса долго преследовал Реймона.

Но командная палуба была безжизненной и тихой. На мостике Линдгрен несла вахту одна. Руки ее напряглись, держась за поручни на основании видеоскопа. Когда она обернулась при его появлении, он увидел, что у нее в лице ни кровинки.

Реймон закрыл дверь.

— Что не так? — приглушенно спросил он.

— Ты никому не сказал?

— Нет, конечно. Понятно было, что дело серьезное. Что случилось?

Она попыталась заговорить и не смогла.

— Еще кто-то придет на совещание? — спросил Реймон.

Она покачала головой. Он приблизился к ней, закрепился, обхватив одной ногой перила и уперев другую в пол, и обнял Линдгрен. Она прижалась к нему так крепко, как той единственной украденной ночью.

— Нет, — сказала она, пряча лицо у него на груди. — Элоф и… Огюст Будро… они сказали мне. Кроме них знают еще Малькольм и Мохендас. Они попросили меня сказать… Старику. Они не смеют. Не знают, как. Я тоже не знаю. Не знаю, как сказать кому бы то ни было. — Ее ногти впились в него сквозь тунику. — Карл, что нам делать?

Он некоторое время ерошил ей волосы, глядя поверх ее головы, чувствуя, как быстро и неровно стучит ее сердце. Корабль снова загудел и прыгнул. Из вентилятора подуло холодом. Металл вокруг, казалось, сокращался в размерах, съеживался.

— Давай, — сказал он наконец. — Скажи мне, alskling.

— Вселенная — вся вселенная — умирает.

Он издал горловой звук. Больше ничего. Он ждал.

Наконец Ингрид оторвалась от Реймона и отодвинулась настолько, чтобы взглянуть в глаза. Она заговорила торопливо и невнятно.

— Мы забрались дальше, чем предполагали. В пространстве и во времени.

Больше ста миллиардов лет. Астрономы начали это подозревать, когда… не знаю. Я знаю только то, что они мне сообщили. Все слышали, что галактики, которые мы видим, тускнеют. Старые звезды постепенно угасают, новые не рождаются. Мы не думали, что это затронет нас. Все, что мы искали, это одна маленькая звезда, не слишком отличная от Солнца. Таких должно было остаться много. Галактики живут долго. Но теперь…

Они не были уверены. Наблюдения вести трудно. Но они начали задумываться… не недооценили ли мы расстояние, которое преодолели. Они тщательно проверяли допплеровское смещение. Особенно в последнее время, когда мы проходили сквозь все большее число галактик, а газ между ними казался все плотнее.

Они обнаружили, что результаты наблюдений невозможно объяснить при помощи нашего тау, каким бы он ни был. Должен быть другой влияющий фактор.

Галактики собираются ближе. Газ уплотняется. Пространство больше не расширяется. Оно достигло своего предела и коллапсирует. Элоф говорит, что коллапс будет продолжаться. И продолжаться. До конца.

— А мы? — спросил он.

— Кто может сказать? Но цифры свидетельствуют, что мы не можем остановиться. Мы могли бы затормозить. Но к тому времени, как мы остановимся, ничего не останется… кроме пустоты, выгоревших звезд, абсолютного нуля, смерти. Ничего.

— Нам это ни к чему, — глупо сказал он.

— Да. Но что нам нужно? — Странно, что она не плакала. — Я подумала… Карл, не следует ли нам сказать «спокойной ночи»? Всем нам сказать это друг другу. Последний праздник с вином и при свечах. Потом разойтись по каютам. Ты и я пойдем в нашу с тобой каюту. И будем любить друг друга, если сможем, и скажем «спокойной ночи». У нас хватит морфия на всех. Ах, Карл, мы все так устали. Так хорошо будет заснуть.

Реймон снова привлек ее к себе.

— Ты читал когда-нибудь «Моби Дика»? — прошептала она. — Это про нас.

Мы преследовали Белого Кита. До конца времен. И еще… этот вопрос. «Что есть человек, чтобы пережить своего Творца?»

Реймон бережно отстранил ее от себя и посмотрел в видеоскоп. Глянув вперед, он на миг увидел мелькнувшую мимо галактику. Она, должно быть, находилась на расстоянии всего нескольких десятков тысяч парсеков, так как он увидел ее сквозь тьму очень большой и ясной. Ее форма была хаотичной.

Структура, какова бы она ни была когда-то, разрушилась. Она имела тусклый и смутный красный цвет, темнеющий на краях до оттенка запекшейся крови.

Галактика исчезла из пределов видимости. Корабль прошел сквозь другую, содрогнувшись, как от порыва урагана, но она была невидима.

Реймон отпрянул к пульту управления. Он был бледен.

— Нет! — сказал он.

Глава 20

Он и она смотрели с возвышения вниз на своих товарищей по кораблю.

Собравшиеся сидели, привязавшись ремнями безопасности к стульям, ножки которых были закреплены магнитными захватами к полу спортзала.

Положение было слишком серьезное, откладывать разговор не имело смысла.

Между тау, который теперь межзвездные атомы имели по отношению к «Леоноре Кристине», и сокращением длин в измерениях, проводимых людьми, и уменьшающимся радиусом самого космоса, реактивные двигатели корабля толкали его при нескольких десятых "g" сквозь предельные бездны межкланового пространства. И все чаще и чаще совершались броски ускорения, когда корабль отталкивался от очередной галактики. Они происходили слишком быстро, чтобы их могли компенсировать внутренние поля. Они ощущались как биение волн, и каждый раз шум в корпусе корабля походил на завывание ветра.

Четыре дюжины тел, столкнувшись друг с другом, могли получить множество травм. Но два человека, тренированных и внимательных, могли удержаться на ногах, держась руками за перила. И сейчас эти два человека мужчина и женщина — стояли рядом, выпрямившись во весь рост.

Ингрид Линдгрен закончила свой отчет.

— …вот что происходит. Мы не сможем остановиться раньше, чем произойдет смерть вселенной.

В зале повисла тишина. Потом несколько женщин заплакали, несколько мужчин прошептали проклятия или молитвы, но никто не повысил голос. В первом ряду капитан Теландер опустил голову и закрыл лицо руками. Корабль содрогнулся от очередного шквала. Корпус пронзил звук — пульсация, стон, свист.

Пальцы Линдгрен на мгновение вцепились в руку Реймона.

— Констебль должен вам кое-что сообщить, — сказала она.

Реймон шагнул вперед. Он смотрел на всех запавшими и покрасневшими глазами с такой свирепостью, что даже Чи-Юэнь не посмела шевельнуться. Его туника была волчье-серой, и кроме эмблемы должности, при нем находился автоматический пистолет, самая красноречивая эмблема. Он говорил тихо, но без тени того сочувствия, которое звучало в голосе первого помощника:

— Я знаю, что вы считаете это концом. Мы пытались бороться и потерпели неудачу. И вас нужно оставить в покое, чтобы вы примирились сами с собой или со своим Богом. Ну, я не стану говорить, что вы этого делать не должны. У меня нет ясного представления о том, что с нами произойдет. Я думаю, что больше никто не способен предсказать этого. Природа стала слишком чуждой. Честно говоря, я согласен, что наши шансы плохи.

Но я не считаю, что у нас их вовсе нет. И под этим я не подразумеваю, что мы выживем в мертвой вселенной. Попытаться это сделать вполне возможно. Замедлиться, пока течение нашего времени перестанет сильно отличаться от внешнего, продолжая двигаться достаточно быстро, чтобы получать водород для топлива. Затем провести оставшиеся нам годы в корабле, не глядя наружу, в окружающую нас тьму, не думая о судьбе ребенка, который вот-вот родится.

Не исключено, что это физически осуществимо, если термодинамика коллапсирующего пространства не сыграет с нами какую-нибудь шутку. Но я не думаю, что это осуществимо психологически. Выражения ваших лиц подтверждают, что вы со мной согласны. Верно?

— Что мы можем сделать?

— Я считаю, что у нас есть обязанность — перед расой, которая породила нас, перед детьми, которых мы еще способны родить — обязанность бороться до самого конца.

Для большинства из вас это не потребует большего, чем продолжать жить, продолжать оставаться в здравом уме. Я вполне сознаю, что это может оказаться самой трудной задачей, какая когда-либо выпадала человеку.

Команде и ученым, которые имеют соответствующие специальности, придется вдобавок продолжать свою работу и готовиться к предстоящим испытаниям. Это будет нелегко.

Итак, придите к покою. Внутреннему покою. В любом случае это единственный покой, который вообще существовал. Битва снаружи продолжается. Я предлагаю бороться и не сдаваться.

Внезапно его голос зазвучал громко:

— Я предлагаю продолжать, пока не настанет новый цикл космоса.

Это вырвало всех из оцепенения. Из общего вздоха изумления и нечленораздельных криков выделилось несколько резких голосов:

— Нет! Безумие!

— Потрясающе!

— Невозможно!

— Кощунство!

Реймон выхватил пистолет и выстрелил. Выстрел заставил людей замолчать.

Он ухмыльнулся.

— Пустой патрон, — сказал он. — Куда лучше молотка председателя.

Разумеется, я обсудил это заранее с офицерами и экспертами в области астрономии. По крайней мере офицеры согласны, что рискнуть стоит — хотя бы потому, что нам нечего терять. Но, разумеется, нам нужно согласие всех.

Давайте обсудим предложение в обычном порядке. Капитан Теландер, будете вести собрание?

— Нет, — слабо сказал капитан. — Ведите вы. Пожалуйста.

— Прекрасно. Комментарии… мгм, вероятно, начнет наш старший физик.

Бен-Цви заявил почти негодующе:

— Вселенной потребовалось от одной до двух сотен миллиардов лет, чтобы завершить расширение. Она не сколлапсирует за меньшее время. Вы действительно считаете, что мы можем набрать такой тау, который позволит нам пережить цикл?

— Я действительно считаю, что мы должны попытаться, — ответил Реймон.

Корабль задрожал и взревел. — Мы добавили еще несколько процентов прямо здесь, в этом галактическом скоплении. По мере того, как материя становится все плотнее, мы ускоряемся быстрей. Пространство, как таковое, стягивается все туже. Мы не можем путешествовать внутри вселенной, потому что она больше не существует в той форме, в которой мы ее знали. Но теперь мы сможем кружить и кружить вокруг сжимающейся вселенной. Таково мнение профессора Чидамбарны. Будете ли вы так добры пояснить, Мохендас?

— Как вам будет угодно, — сказал космолог. — В расчет следует принять не только пространство, но и время. Характеристики всего континуума изменятся радикальным образом. Консервативные предположения привели меня к заключению, что в результате наше нынешнее экспоненциальное уменьшение фактора тау относительно времени корабля в свою очередь должно уменьшиться до более высокого порядка. — Он сделал паузу. — Приближенно оценивая, я бы сказал, что в этих обстоятельствах по времени корабля от настоящего момента до полного коллапса вселенной пройдет три месяца.

Никто не шелохнулся. Профессор добавил:

— Тем не менее, как я уже сказал офицерам, когда они попросили меня сделать этот расчет, я не представляю, как мы можем выжить. Проведенные сейчас наблюдения подтверждают эмпирические доказательства, обнаруженные Элофом Нильсоном вечность тому назад, в Солнечной системе, что вселенная действительно пульсирует. Она возродится. Но сначала вся материя и энергия должны собраться в моноблок наивысшей возможной плотности и температуры.

Мы можем пройти сквозь звезду на нашей теперешней скорости без каких-либо повреждений. Но вряд ли пройдем сквозь первичное ядро. Лично я предлагаю предаться безмятежному спокойствию.

Он сложил руки на животе.

— Неплохая идея, — сказал Реймон. — Но я считаю, что это не единственное, что нам следует предпринять. Мы должны продолжать полет.

Позвольте мне сказать вам то, что я сказал первоначальной дискуссионной группе. Никто из них не возразил.

Невозможно знать наверняка, что именно произойдет. Я выдвинул предположение, что не все сожмется в единственное точечное Нечто. Это просто разновидность упрощения, которое помогает нашей математике, но не описывает всей картины. Я полагаю, что центральное ядро массы должно будет иметь огромную водородную оболочку даже перед самым взрывом. Внешние части этой оболочки могут оказаться не слишком плотными, или радиоактивными, или горячими. Однако пространство будет весьма небольшим, чтобы мы могли кружиться вокруг моноблока наподобие спутника. Когда он взорвется, и пространство снова начнет расширяться, мы тоже направимся наружу по спирали. Я знаю, что выражаюсь неуклюже, но это лишь попытка объяснить то, что мы можем сделать… Норберт?

— Я никогда не считал себя религиозным, — сказал Вильямс, у которого был непривычно скромный вид. — Но это слишком. Мы… да кто мы такие?

Животные. Бог мой, — мы не можем продолжать это все… регулярно справляя свои естественные потребности… пока происходит Творение!

Эмма Глассгольд, стоявшая рядом с ним выглядела потрясенной. Она подняла руку. Реймон дал ей слово.

— Говоря с позиций верующего, — заявила она, — я должна сказать, что это полная ерунда. Прости, Норберт, милый, но это так. Бог создал нас такими, какими Он хотел нас видеть. Я бы хотела видеть, как Он творит новые звезды, и восхвалять Его до тех пор, пока Он будет считать меня достойной.

— Прекрасно сказано! — воскликнула Ингрид Линдгрен.

— Я тоже могу добавить, — сказал Реймон. — Я не лирик в душе, и не жду лирики ни от кого… Я предлагаю, чтобы вы, люди, заглянули в себя и спросили, какие психологические трудности заставляют вас не желать пережить момент, когда время начнется вновь. Нет ли там, глубоко внутри, идентификации с… вашими родителями? Вы не должны были видеть родителей в постели, теперь вы не должны видеть начало нового космоса. Это бессмысленно. — Он набрал воздуха в грудь. — Нельзя отрицать, что то, чему предстоит свершиться, заслуживает благоговейного трепета. Но это заслуживает и все остальное. Всегда. Я никогда не считал, что звезды более таинственны и обладают большей магией, чем цветы.

В конце концов захотели высказаться все. Их реплики бесконечно вертелись вокруг одного и того же. Им нужно было выговориться, снять с себя бремя. Но к тому времени, как они наконец прервали собрание, единогласно решив продолжать полет, Реймон и Линдгрен почти падали с ног.

Они урвали минутку для разговора друг с другом, когда люди разбились на группы, а корабль неистово грохотал. Линдгрен взяла его за обе руки и сказала:

— Как я хочу снова стать твоей женщиной.

Он запнулся от радости.

— Завтра? Нам, нам придется перенести личные вещи… и объяснить нашим партнерам… Завтра, моя Ингрид?

— Нет, — ответила она. — Ты не дал мне договорить. Всем существом я стремлюсь к этому, но это невозможно.

Потрясенный, он спросил:

— Почему?

— Мы не можем рисковать. Эмоциональный баланс слишком хрупок. Все, что угодно, может высвободить ад в любом из нас. Элоф и Ай-Линг тяжело воспримут то, что мы ушли, когда смерть так близка.

— Она и он могли бы… — Реймон умолк на полуслове. — Нет. Он мог бы.

Она бы согласилась. Но нет.

— Ты не был бы мужчиной, которого я желала бессонными ночами, если бы потребовал этого от нее. Она ни разу не позволила тебе заговорить о тех нескольких часах, подаренных нам?

— Нет. Как ты угадала?

— Я не угадывала. Я ее знаю. И я не могу заставлять ее жертвовать собой ради нас, Карл. Один раз было справедливо. Это вернуло нам то, что мы создали вместе. Чаще, украдкой, этого делать нельзя. — Голос Линдгрен стал суше. — Кроме того… Элоф. Он нуждается во мне. Он обвиняет себя в том, что корабль летел слишком долго — как будто кто-либо из смертных мог предугадать Если бы он узнал, что я… Отчаяние, а, возможно, и самоубийство одного человека может ввергнуть в истерию всех.

Она выпрямилась, взглянула на него, улыбнулась и нежно произнесла:

— Потом, да. Когда мы будем в безопасности. Тогда я никогда больше не отпущу тебя.

— Мы можем никогда не оказаться в безопасности, — запротестовал он. Есть и такая вероятность. Я хочу, чтобы ты вернулась ко мне, пока мы живы.

— Я тоже. Но мы не можем. Не должны. Они зависят от тебя. Абсолютно.

Ты — единственный, кто может провести нас через то, что ждет впереди. Ты дал мне столько силы, что я теперь тоже могу немного помочь тебе. И все же… Карл, никогда не было легко быть королем.

Она повернулась и пошла прочь.

Некоторое время он стоял один. Кто-то подошел к сцене с вопросом. Он отмахнулся от него.

— Завтра, — сказал он.

Спрыгнув со сцены, он пробрался к Чи-Юэнь, которая ждала его у выхода.

Она обратилась к нему почти деловым тоном:

— Если мы умрем вместе с последними из звезд, Шарль, у меня все равно в жизни было больше, чем я могла надеяться, потому что я знала тебя. Что я могу для тебя сделать?

Он посмотрел на нее. Дикое пение корабля отгородило их от остальных людей.

— Вернись со мной в нашу каюту, — сказал он.

— Больше ничего?

— Нет. Только будь такой, какая ты есть. — Он запустил пальцы в свои тронутые сединой волосы. Неловко и озадаченно он сказал:

— Я не умею складно говорить, Ай-Линг, и я не привык к утонченным чувствам. Скажи мне, можно любить одновременно двух разных людей?

Она обняла его.

— Конечно да, глупый!

Ее ответ был невнятным, так как она прижалась к нему губами, и не очень уверенным. Но когда она взяла его за руку и они направились в каюту, она улыбалась.

— Знаешь, — добавила она через некоторое время, — я думаю, не будет ли самым большим сюрпризом следующих месяцев то, что обыкновенная жизнь продолжает существование.

Глава 21

Дочь Маргариты родилась ночью. Уже не было ни одной звезды. Корабль несся сквозь бурю и гром. В момент рождения ребенка отец руководил рабочей бригадой и изо всех сил пытался упрочить корпус корабля. Первый крик младенца ответил шуму коллапсирующих миров.

Затем на некоторое время все успокоилось. Ученые производили вычисления, пока не поняли кое-что о неведомых силах, стремящихся через световые годы. Перепрограммированные роботы вели корабль так, чтобы ветра и водовороты чаще были попутными.

Ни у кого не было настроения устраивать большой праздник. Были только те, кого пригласили Иоганн Фрайвальд и Джейн Сэдлер. Приглушив освещение, Джейн превратила угол спортзала в маленькую теплую комнату. От этого сильнее бросались в глаза украшения в честь кануна дня всех святых, которые она развесила.

— Может, не стоило? — спросил Реймон, когда они явились с Чи-Юэнь.

— По календарю мы недалеко от этой даты, — ответила Сэдлер. — Почему не совместить оба повода? Мне кажется, что фонарики такие красочные, а это очень кстати.

— Они могут оказаться слишком живым напоминанием. Возможно, не о Земле — я думаю, что это мы преодолели — но… мм…

— Да, мне это тоже приходило в голову. Корабль, полный ведьм, дьяволов, вампиров, гоблинов, призраков и духов, несущийся по небесам, оглашая их воплями, на Черную Мессу. Ну и что, разве это не мы? — Она ухмыльнулась и прижалась к Фрайвальду. Он рассмеялся и обнял ее. — У меня вполне подходящее настроение для того, чтобы скрутить кукиш таким вот образом.

Остальные согласились. Они выпили больше, чем обычно, и расшумелись.

В конце концов они усадили Бориса Федорова на сцене, как на троне, увенчали венками и гирляндами и назначили двух девушек, чтобы они исполняли любое его желание. Несколько человек стали в круг и орали древнюю песню тех времен, когда корабль покинул родину.

Неважно, куда я попаду, когда умру.

Неважно, куда я попаду, когда умру.

Вверху на небе, иль внизу, в аду

Есть у меня друзья, что будут рады мне.

Неважно, куда я попаду, когда умру.

Майкл О'Доннелл, который присоединился к ним после вахты — в каждом важном месте в эти дни дежурили люди — протолкался сквозь толпу.

— Эй, Борис! — крикнул он.

Его голос потонул в шуме.

…Ах, тебе не нужны будут деньги, когда умрешь.

Святой Петр не требует билета,

Когда ты будешь стоять у врат рая.

Ах, тебе не нужны будут деньги, когда умрешь.

Он добрался до сцены.

— Эй, Борис! Поздравляю!

Ты получишь мой велосипед, когда я умру.

Ты получишь…

— Спасибо! — проревел Федоров. — В основном постаралась Маргарита.

Ничего себе работенка, а?

Потому что последний километр

Едет тандем — я и Святой Петр…

— Как вы назовете малышку? — спросил О'Доннелл.

— Еще не решили, — ответил Федоров и взмахнул бутылкой. — Могу только сказать, что не Евой.

Если дерну, как бывало здесь…

— Может, Эмбла? — предложила Линдгрен. — Первая женщина согласно сказаниям Эдды.

То приглашу его с собой на пиво.

— Нет, — сказал Федоров.

Я выпью пивка со стариной Святым Петром,

Когда умру.

— И не Леонора Кристина, — продолжал инженер. — Она не будет никаким чертовым символом. Она будет сама собой.

Певцы принялись водить хоровод.

Неизвестно, будет ли нам выпить, когда умрем.

Неизвестно, будет ли нам выпить, когда умрем.

Давайте напьемся под завязку

Сегодня, пока мы вместе.

Неизвестно, будет ли нам выпить, когда умрем.

Чидамбарна и Фокс-Джеймсон казались карликами рядом с распростершимися массами обсерваторной аппаратуры, неловкими среди датчиков, приборов управления и мерцающих индикаторов. Они встали, когда появился капитан Теландер.

— Вы просили меня прийти? — спросил он. Его изможденное лицо помрачнело. — Какие новости? Прошедший месяц был спокойным…

— Спокойствие кончилось. — Фокс-Джеймсон говорил взволнованно. — Элоф лично отправился привести Ингрид. Картина еще слишком слабая и могла бы потеряться, если не держать ее постоянно в поле зрения приборов. Вы должны были узнать это первым.

Он вернулся в свое кресло перед электронной консолью. Экран показывал темноту.

Теландер тяжелой походкой подошел ближе.

— Что вы обнаружили?

Чидамбарна взял капитана за локоть и указал на экран.

— Вот. Видите?

Едва заметно на грани восприятия мерцала самая слабая и крошечная из искр.

— На основательном расстоянии, естественно, — сказал Фокс-Джеймсон. Мы находимся на крайне почтительном расстоянии.

— Что это? — дрожащим голосом спросил Теландер.

— Зародыш моноблока, — ответил Чидамбарна. — Новое начало.

Теландер долго стоял, глядя во тьму, прежде чем опустился на колени.

Слезы тихо стекали по его лицу.

— Благодарю Тебя, Отче, — сказал он.

Затем, поднявшись, добавил:

— И благодарю вас, джентльмены. Что бы ни случилось дальше… мы зашли настолько далеко, мы сделали так много. Я думаю, что снова смогу работать… после того, что вы мне сейчас показали.

Когда он наконец вышел, чтобы вернуться на мостик, то шел гордо выпрямившись, как подобает командиру.

«Леонора Кристина» задрожала и совершила скачок.

Пространство вокруг нее пылало — огненная буря, водород, зажженный божественным солнцем, которое формировалось в сердце существования, которое горело все ярче и ярче оттого, что рушились галактики. Газ скрывал центральные родовые муки полосами, листами и лучами свечения, зарей, пламенем, молниями. Силы, неизмеримо могучие, прорывались сквозь атмосферу, раздирая ее: электрические, магнитные, гравитационные, ядерные поля; ударные волны сотрясали мегапарсеки пространства, приливы, течения и водопады. На периферии творения, сквозь миллиардолетние циклы, которые проходили за мгновения, летел корабль людей.

Летел.

Другого слова не было. С точки зрения человека, с точки зрения самых быстродействующих машин, корабль сражался с ураганом — но с таким ураганом, которого мир не знал с тех пор, как в последний раз звезды сплавились воедино и снова разлетелись в стороны.

— Яа-а-а-а! — вскричал Ленкеи и отправил корабль вниз по подошве волны, с гребня которой сорвалась пена сверхновой. Изможденные люди на рулевом мостике не отрывали взглядов от экрана, который был сделан специально для этого часа. То, что бушевало там, было не реальностью нынешняя реальность превосходила любое зрительное представление и понимание — но отображением наружных силовых полей. Оно пылало, клубилось и извергало огромные искры и шары. Оно отзывалось ревом в металле корабля, в телах людей и внутри черепов.

— Больше не выдержишь? — выкрикнул Реймон со своего места. — Барриос, смени его.

Второй пилот покачал головой. Он был слишком ошеломлен и потрясен предыдущей вахтой и еще не пришел в себя.

— Ладно. — Реймон расстегнул ремни. — Я попытаюсь. Мне приходилось водить самые разные машины.

Никто не слышал его слов из-за бушующей вокруг корабля бури, но все видели, как он прокладывает себе дорогу по трясущейся, дергающейся палубе.

Он сел в дополнительное кресло управления, с другой стороны от Ленкеи, чем кресло Барриоса, и наклонился близко к уху пилота.

— Помоги мне.

Ленкеи кивнул. Их руки синхронно двигались над пультом.

Они должны были удерживать «Леонору Кристину» на приличном расстоянии от растущего моноблока, иначе его радиация наверняка убила бы их; в то же время они должны были оставаться там, где газ был настолько плотен, что их тау продолжал уменьшаться, превращая эти пылающие гигагоды смерти феникса в часы. И они должны были поддерживать надежный полет корабля сквозь хаос.

Никакие компьютеры и никакие приборы не могли им помочь. Они могли полагаться только на инстинкт и тренированные рефлексы.

Постепенно Реймон включался в схему, пока управление не перешло к нему полностью. Ритмы возрождения были дикими, но они были. Легче на правый борт… вектор влево и вниз на сорок пять градусов… теперь ТОЛЧОК!.. здесь слегка притормозить… не дать кораблю выйти из ветра… обойти подальше это облако огня, если выйдет… Раскатился гром. От озона воздух стал резким и холодным.

Экран погас. Мгновением позже все флюоропанели корабля одновременно вспыхнули ультрафиолетовым и инфракрасным светом, и настала тьма. Те, кто лежал одиноко в своих скафандрах в каютах корабля, услышали, как по коридорам прошлись невидимые молнии. Люди на командном и пилотском мостиках, в помещении управления двигателями, экипаж корабля, почувствовали неимоверную тяжесть — они не могли ни шевельнуться, ни остановить начатое движение — а затем такую легкость, что задрожали, и дрожь, казалось, разнесет их тела на части. То было изменение инерции, изменение всех природных констант, когда пространство-время-материя-энергия претерпевали последнее содрогание. На мгновение мужчины, женщины, ребенок, корабль и смерть стали единым целым.

Все кончилось так быстро, что они не могли бы сказать, было ли это на самом деле. Вернулся свет, вернулся внешний обзор. Шторм свирепствовал еще сильнее. Но теперь сквозь него появлялись нарождающиеся галактики, казавшиеся сине-белыми каплями огня, которые рассыпались искрами в полете, фонтанируя вовне двумя огромными искривленными полотнищами.

Моноблок взорвался. Творение началось.

Реймон переключил управление на полное торможение. «Леонора Кристина» стала медленно замедлять ход и взяла курс на возрожденный свет.

Глава 22

Будро и Нильсон кивнули друг другу и усмехнулись.

— Да, именно так, — сказал астроном.

Реймон беспокойно оглядывал обсерваторию.

— Ну так что? — горячо спросил он. Он ткнул пальцем в экран видеоскопа. Пространство кишело крошечными танцующими раскаленными точками. — Я и сам вижу. Галактические группы рядом. Большинство из них пока не более чем водородные туманности. А атомы водорода все еще имеются в сравнительно достаточной плотности в промежутках между ними. Так что с того?

Вычисления на основе данных, — сказал Будро. — Я консультировался тут с начальниками групп. Мы считаем, что вы должны принять решение.

Реймон напрягся.

— Наш капитан — Ларс Теландер.

— Да, да. Никто не собирается его обходить. Особенно, когда он снова великолепно управляется с кораблем. Но люди на борту, они другое дело.

Будьте реалистом, Шарль. Вы знаете, кто вы для них.

Реймон скрестил руки.

— Хорошо, тогда продолжайте.

Нильсон начал лекторским тоном.

— Детали несущественны, — сказал он. — Данный результат проистекает из проблемы, которую вы перед нами поставили: найти, в каком направлении движется материя, а в каком антиматерия. Как вы помните, мы смогли это сделать, проследив траектории перемещения плазменных масс сквозь магнитные поля вселенной в целом, пока ее радиус был невелик. Таким образом офицеры смогли благополучно доставить наш корабль в область, заполненную материей.

В процессе проведения этих исследований мы собрали и обработали потрясающее количество данных. И вот что еще мы обнаружили. Космос нов и в некоторых отношениях неупорядочен. На небольшом — в сравнении с дистанциями, которые мы преодолели — расстоянии от нас имеются комплексы материи, галактики и протогалактики со всевозможными скоростями и направлениями движения.

Мы можем извлечь пользу из этого факта. То есть, мы выберем клан, семейство, скопление и отдельную галактику, которую сделаем своей целью выберем ту, куда прибудем с нулевой релятивистской скоростью в любой избранный нами момент ее развития. Выбор достаточно широк. Мы не можем попасть в галактику, которая будет старше пятнадцати миллиардов лет к моменту нашего прибытия, если только не пожелаем двигаться к ней кружным путем. Не сможем мы также догнать ни одну из них раньше, чем ей исполнится примерно миллиард лет. Но во всех остальных отношениях мы выберем то, что захотим.

И… что бы мы ни избрали, максимальное корабельное время, которое потребуется, чтобы добраться туда и погасить скорость, составит не больше нескольких недель!

Реймон был в восторге.

— Понимаете, — объяснил Нильсон, — мы можем выбрать цель, направление движения и скорость которой будут почти идентичны нашим, когда мы догоним ее.

— О да, — пробормотал Реймон. — Я понимаю. Я просто не привык, что удача на нашей стороне.

— Не удача, — возразил Нильсон. — Для пульсирующей вселенной такое развитие событий неизбежно. По крайней мере, мы можем так рассуждать, когда уже все позади. Нам всего лишь остается воспользоваться этим.

— А теперь выберите нашу цель, — сказал Будро. — Прямо сейчас. Если поставить вопрос на голосование, эти идиоты будут спорить часами. А каждый час означает потерю огромного количества времени по меркам вселенной, что ограничит наши возможности. Если вы назовете цель, я проложу соответствующий курс и корабль может немедленно отправляться в путь.

Капитан примет ваши рекомендации. Остальные согласятся с любым fait accompli, который вы им предложите. Вы это знаете.

Реймон некоторое время мерял комнату шагами. Он потирал лоб, где пролегли глубокие морщины. Наконец он остановился напротив собеседников.

— Нам нужна не просто галактика, — сказал он. — Нам нужна планета, на которой мы могли бы жить.

— Понятно, — согласился Нильсон. — Пусть это будет планета планетная система — примерно того же возраста, что Земля в момент нашего отбытия. Скажем, пять миллиардов лет. Похоже, именно столько требуется для развития такой биосферы, какая нам подойдет. Я полагаю, что мы смогли бы жить в биосфере типа мезозойской, но вряд ли мы этого захотим.

— Выглядит разумно, — кивнул Реймон. — Как насчет металлов?

— Ах, да. Нам нужна планета столь же богатая тяжелыми элементами, какой была Земля. Если и беднее, то ненамного, иначе трудно будет создать технологическую цивилизацию. Но и ненамного богаче, иначе многие районы почвы будут ядовитыми. Поскольку более тяжелые элементы формируются на ранней стадии развития звезд, мы должны искать галактику, которая при встрече будет иметь возраст нашей родной галактики.

— Нет, — сказал Реймон. — Моложе.

— Hein? — моргнул Будро.

— Мы, вероятно, сможем найти планету, подобную Земле, в том числе и в отношении металлов, в более молодой галактике, — сказал Реймон. — Шаровое скопление должно иметь много сверхновых на ранних стадиях своего существования. Это локально обогатит межзвездную среду и даст во втором поколении звезды класса G, имеющие примерно такой состав, как Солнце.

Когда мы войдем в избранную нами галактику, то устремимся на поиск таких звезд.

— Мы можем не найти их так скоро, — предупредил Нильсон.

— Тогда изменим требования. Мы можем осесть на планете, менее богатой железом и ураном, чем была Земля. Это не настолько важно. У нас есть технология, которая позволит обойтись легкими сплавами и веществами органического происхождения. В качестве источника энергии мы можем использовать ядерные реакции. Гораздо важнее, чтобы мы оказались первой разумной расой в этой части вселенной.

Нильсон и Будро уставились на него.

Реймон улыбнулся такой улыбкой, которой они никогда не видели прежде.

— Я хочу, чтобы у нас был выбор миров, когда наши потомки начнут межзвездную колонизацию, — сказал он. — И я хочу, чтобы мы стали — ну, старшими. Не империалистами, это смешно, но людьми, которые были с самого начала, и знают, что и как, и у которых есть чему поучиться. Неважно, какой физический облик примут молодые расы. Какая разница? Но давайте сделаем эту галактику, насколько возможно, галактикой человека — в широком смысле слова «человек». А, может быть, и всю вселенную.

Я думаю, что мы заслужили это право.

«Леоноре Кристине» потребовалось всего три месяца жизни ее экипажа с момента сотворения до того момента, когда она нашла дом.

Отчасти это было везение, отчасти — результат предварительного расчета. Новорожденные атомы рванулись вовне со случайным распределением векторных скоростей. Таким образом, с течением времени они образовали водородные облака, которые приобрели явственные отличия. Двигаясь в разные стороны, расходясь, эти облака сгустились в суб-облака, которые, подвергаясь медленному воздействию многих сил, разделились на отдельные семейства, затем на единичные галактики, затем на конкретные солнца.

Но неизбежно на ранних стадиях складывались исключительные ситуации.

Галактики были еще недалеко друг от друга. Они все еще содержали аномальные группы. Таким образом, они обменивались материей. Большое звездное скопление могло сформироваться внутри одной галактики, но имея скорость, большую скорости убегания, могло переместиться в другую (пока внутри него формировались звезды), и эта галактика захватывала его.

Поэтому разнообразие классов звезд, принадлежащих отдельной галактике, не ограничивалось теми, которые развились на ее собственной стадии существования.

Приближаясь к своей цели, «Леонора Кристина» продолжала наблюдение за хорошо развитым скоплением, со скоростью которого корабль легко мог уравнять свою. Когда корабль вошел в эту область, стали искать звезду необходимых характеристик, спектральных и векторно-скоростных. Никто не удивился, когда выяснилось, что ближайшая из звезд этого типа имеет планеты. «Леонора Кристина» направилась к ней, тормозя.

Процедура отличалась от первоначальной схемы, в которую входило пройти мимо на высокой скорости, осуществляя наблюдения на пути сквозь систему. Ответственность взял на себя Реймон. На этот раз, сказал он, пойдем на риск. Вероятность была значительна. Измерения, проведенные через световые годы при помощи приборов и методов, разработанных на корабле, давали повод предположить, что один из спутников этого желтого солнца может стать приютом человеку.

Если нет — будет потерян год, необходимый, чтобы приблизиться к скорости света относительно галактики в целом. Но если действительно обнаружится планета, похожая на ту, что жила в памяти каждого, дополнительного торможения не потребуется. Люди выиграют два года.

Риск казался оправданным. Имея двадцать пять способных к воспроизводству пар, два года означали лишних полсотни предков для будущей расы.

«Леонора Кристина» нашла свой мир — впервые.

Глава 23

На холме, с которого открывался вид на прекрасную долину, стояли мужчина и женщина.

Этот мир не был Новой Землей. Требовать такого было бы чересчур.

Далеко внизу река была окрашена золотом из-за крошечных живых существ, а протекала она по лугам, поросшим синими растениями с разлапистыми листьями. Листья деревьев походили на перья, оттенков того же синего цвета. От ветра их странные цветки позванивали. Ветер приносил запахи, напоминающие корицу, йод, запах лошадей, и такие, которым человек еще не придумал имя. На противоположной стороне долины поднимался частокол гор, черных и красных, с иззубренными вершинами, на которых сверкали полоски ледника.

Но воздух был теплым, и люди могли здесь жить. Над рекой, над гребнями гор громоздились величественные облака, отливающие на солнце серебром.

Ингрид Линдгрен сказала:

— Ты не должен оставлять ее, Карл. Мы ей слишком многим обязаны.

— О чем ты говоришь? — ответил Реймон. — Мы не можем оставить друг друга. Никто из нас. Ай-Линг понимает, что ты для меня единственная. Но такова и она, по-своему, в другом роде. Таковы мы все, друг для друга. Ты согласна? После того, что мы пережили вместе.

— Да. Я только… я никогда не ожидала услышать таких слов от тебя, Карл, любимый.

Он рассмеялся.

— Чего ты ожидала?

— Ах, не знаю. Чего-то резкого и непреклонного.

— Это время прошло, — сказал он. — Мы достигли цели. Теперь мы должны начать все сначала.

— Друг с другом тоже? — спросила она, поддразнивая.

— Да. Конечно. Бог мой, разве мы это не обсуждали столько раз? Нужно взять из прошлого все хорошее и забыть все плохое. Как… ну, ревности вообще быть не должно. У нас не будет иммигрантов. Мы должны поделиться нашими генами, насколько это возможно. Пятьдесят человек, чтобы возродить целый разумный вид! Так что не беспокойся о том, что кого-то обидят, или обойдут, или что-нибудь еще. Исключено. Нас ждет столько дел впереди, что мелкие личные пристрастия просто не имеют значения.

Он привлек ее к себе и тихонько рассмеялся.

— Это не мешает сообщить вселенной, что Ингрид Линдгрен — самое прекрасное, что в ней есть, — сказал он.

Он бросился на траву под высоким старым деревом и протянул к ней руки.

— Приди ко мне. Я же сказал, что у нас сегодня выходной.

Над ними пролетело одно из тех существ, что люди назвали драконами в стальной чешуе, с пронзительным свистом разрезая крыльями воздух.

Линдгрен нерешительно присоединилась к Реймону.

— Не знаю, стоит ли, Карл, — сказала она.

— Почему нет?

— Слишком много дел.

— Строительство, высаживание растений, все идет хорошо. Ученые не обнаружили никакой опасности, действительной или потенциальной, с которой мы не в состоянии справиться. Мы можем себе позволить чуток побездельничать.

— Ну ладно, давай взглянем в лицо фактам. — Она говорила словно бы нехотя. — У королей не бывает выходных.

— Что за ерунду ты несешь? — Реймон оперся спиной о ствол дерева с грубой корой и нежным запахом, взъерошил ее светлые волосы, на которых играли лучи утреннего солнца.

— Я говорю о тебе, — сказала она. — Они ждут от тебя, от человека, который спас их, у которого хватило храбрости выжить, они ждут от тебя…

Он прервал ее слова поцелуем.

— Карл! — запротестовала она.

— Ты возражаешь?

— Нет. Конечно, нет. Наоборот. Но… я хочу сказать, твоя работа…

— Мое дело — участвовать в работе общины, — сказал он. — Не больше и не меньше. Что касается любого другого статуса — в Америке была такая пословица: «Если меня назначат, я не буду править, если изберут, не стану служить».

Она посмотрела на него почти с ужасом.

— Карл! Ты не можешь так поступить!

— Еще как могу, — ответил он. На миг он снова посерьезнел. — Как только кризис миновал, как только люди могут справиться сами… что лучшего может сделать для них король, чем сложить с себя корону?

Он рассмеялся, и она не могла не рассмеяться вместе с ним. Они были обыкновенными людьми.