Глава 5

Небо — невероятное. Двойная звезда в центре огромного скопления двойной костер. Лагранж I казался таким же ярким, как Солнце, хотя на самом деле был вполовину менее ярким. Его сине-зеленый диск окружал сверхъестественный ореол короны и зодиакального света. Когда этот свет пропустили через фильтры, стали видны огромные протуберанцы на краю диска.

Лагранж II, втрое меньше Солнца по угловому диаметру, но равный ему по яркости, был насыщенного оранжево-красного цвета, как кусок раскаленного угля, висящий в небе. Когда свет обеих звезд проникал через иллюминаторы в затемненные каюты, лица людей приобретали неземной цвет, они казались изменившимися.

Звезды были такими яркими, что некоторые из них можно было видеть и сквозь дымку света двойной звезды Лагранж. С противоположной, затененной стороны корабля небо становилось черным бархатом, усеянным звездами-огромными немигающими бриллиантами, горящими и горящими, собираясь в миллиарды; их скопление сверкало так ярко, как никогда на бывает на земном небе. Грустно думать, что их свет, видимый сейчас на Земле, покинул звезды, когда люди еще жили в пещерах; свет, который сейчас исходит от них, будет виден на Земле в немыслимом будущем, когда там, возможно, не останется ни одного человека.

«Хадсон» кружил над Троасом в четырех тысячах километров от поверхности планеты. Спутник Троаса, Илиум, выглядел вчетверо больше Луны, наблюдаемой с Земли. Диск его мерцал под тонкой атмосферой, и резкие пятна мертвых морей испещряли поверхность Старый мир, где нет места для колонистов; но он будет богатым источником минералов для людей на Троасе.

Эта планета огромным шаром повисла в иллюминаторах, заполняя около половины небосвода. Видна была атмосфера вокруг нее, облака и бури, день и ночь. Ледяные шапки, закрывавшие треть ее поверхности, ослепительно сверкали; океаны голубого цвета, на которых непрекращающиеся ветры поднимали миллионы увенчанных пеной волн, фокусировали свет одного их солнц в слепящих точках. Видны были острова и один большой континент, его южный и северный концы были покрыты льдом, лед простирался на запад и на восток вокруг всей планеты. Зеленая полоса вокруг экватора по мере приближения к полюсам темнела и становилась коричневой. На ней, как серебряные нити, вились реки и озера. Высокий горный хребет — смесь яркого света и теней — проходил через весь континент.

Полдюжины людей в корабельной обсерватории висели в невесомости и молчали. Мигающий свет двух солнц отражался в металле их инструментов.

Предполагалось, что они будут сопоставлять результаты своих наблюдений, но никто не хотел говорить: наблюдаемая картина внушала им благоговейный трепет.

— Ну? — произнес наконец Гамильтон. — Что вы обнаружили?

— В сущности… — Лоренцен сглотнул. Пилюли от космической болезни несколько помогли ему, но он все еще чувствовал слабость, он мечтал о весе и свежем воздухе. — В сущности, мы только подтвердили наблюдения астрономической экспедиции к Геркулесу. Масса планеты, расстояние, атмосфера, температура — да, зелень внизу, несомненно, имеет в спектре поглощения полосу хлорофилла.

— А признаки жизни?

— О, да, но лишь немного. Видны не только растения, но и животные, большие стада. Я получил хорошие фотографии. — Лоренцен покачал головой. Однако ни следа «Да Гамы». Мы наблюдаем уже в течение двух планетных дней и, несомненно, заметили бы их посадочные шлюпки или остатки покинутого лагеря. Но ничего нет.

— Может, они приземлились на Сестре, а тут попали в беду? — Кристофер Умфандума, биолог-африканец, жестом указал на безжизненное лицо Илиума.

— Нет, — ответил Гамильтон. — Правила подобных экспедиций требуют, чтобы корабль вначале приземлялся на той планете, которая является целью экспедиции. Если по каким-либо причинам они вынуждены покинуть планету, то оставляют условный знак, хорошо видимый из космоса. Мы, конечно, проверим и Сестру, но я убежден, что катастрофа произошла на Старшем. Сестра слишком типична, она похожа на Марс; в таком месте ничего не может случиться с хорошо подготовленным космонавтом.

— А другие планеты этой системы? — спросил Хидеки. — Может, на них…

— Нет, их здесь вообще нет. Всего лишь небольшая группа астероидов в другой троянской позиции. Теория образования планет и условия стабильности их орбит запрещают здесь появление небесных тел. Вы, очевидно, знаете, что и Старший не имеет подлинной троянской стабильности. Планета двойной звезды вообще не может иметь ее: пропорция масс компонентов двойной звезды слишком мала для этого. Квазистабильность орбиты Старшего объясняется лишь влиянием массы Сестры.

Правда, на шкале человеческой истории эта разница не заметна. Нет, здесь не может быть другой планеты.

— Но, возможно, — очень мягко возразил Эвери, — экспедиция покинула Троас в хорошем состоянии и пропала на пути домой.

Гамильтон фыркнул.

— Ничего не может случиться с кораблем в искривленном пространстве.

Нет, внизу, — его глубоко посаженные глаза взглянули на планету, — внизу, на Старшем, что-то произошло с ними. Но почему нет ни следа? «Да Гама» по-прежнему должен был находиться на орбите. А на поверхности были бы видны посадочные шлюпки. Неужели они утонули в океане?

— Но почему? — спросил Эвери. — Кто мог сделать это?

— Здесь нет и следа разумной жизни, я уже говорил, — устало сказал Лоренцен. — На таком расстоянии наши телескопы разглядели бы все: от города до соломенной хижины.

— Может, они не строят хижин, — сказал Эвери. Его лицо было задумчиво.

— Замолчите, — приказал Гамильтон. — Вам вообще здесь нечего делать.

Это картографическое помещение.

Хидеки вздрогнул.

— Как там внизу холодно!

— Не совсем, — сказал Фернандес. — Вокруг экватора климат подобен земному в районе, допустим, Норвегии или штата Мэн. И вы можете заметить, что деревья и трава простираются до самых болот у основания ледников.

Ледниковые периоды никогда не были такими безжизненными, как считают многие: в плейстоцене Земля была полна животной жизни; именно из-за ухудшения охоты после отступления ледников человечество вынуждено было перейти к земледелию, оседлости и стало цивилизованным. Эти ледники, несомненно, отступают: я отчетливо вижу на фотографиях морены. Когда мы сядем и тщательно изучим обстановку, вы будете поражены, как быстро Старший развивает свои тропические районы. Эта область на экваторе насчитывает, вероятно, несколько сот лет. С точки зрения геологии — ничто.

— Он щелкнул пальцами и улыбнулся.

— Если мы сядем, — сказал Гамильтон. — Когда вы получите карты всей поверхности, Лоренцен?

— Гм… через неделю, возможно. Но разве мы будем так долго ждать?

— Будем. Мне нужна общая карта планеты, в масштабе один к миллиону, и достаточно карт отдельных районов экваториальной зоны, где мы приземлимся — допустим, на пять градусов по обе стороны от экватора, — в масштабе один к десяти тысячам. Напечатайте по пятьдесят копий каждой карты. Начальный меридиан проведете через северный магнитный полюс: можете послать робофлайер для определения полюса.

Лоренцен про себя тяжело вздохнул. Он будет пользоваться картографической машиной, но все равно работа предстояла невеселая.

— Я возьму шлюпку и несколько человек и отправлюсь поближе взглянуть на Сестру, — продолжал Гамильтон. — Не то, чтобы я надеялся там что=то обнаружить, но… — Внезапно он улыбнулся. — Вы можете называть выдающиеся особенности рельефа там, внизу, как вам понравится, но ради бога не будьте похожи на того чилийского картографа из экспедиции на Эпсилон Эридана III!

Его карты стали официальными, использовались больше десяти лет, и только тогда обнаружилось, что на арауканском языке данные им названия звучат как непристойности.

Он похлопал астронома по плечу и выплыл из комнаты. «Неплохая шутка, — подумал Лоренцен. — Он лучший психомед, чем Эвери; хотя Эд тоже не увалень. Просто ему не везет».

Он решил придерживаться классической номенклатуры Геркулесовой экспедиции. Гора Олимп, гора Ида, большая река внизу — Скамандр… конечно, эти названия не будут последними. Когда придут колонисты, то это будут Старый Бэлди, Конуинджангуа, Новая Нева…

Если придут колонисты.

— Давайте… давайте несколько организуемся, — громко и неловко сказал он. — Кто из вас что-нибудь знает о картографии?

— Я, — неожиданно сказал Эвери. — Я помогу вам, если хотите.

— Клянусь космосом, где вы научились этому? — спросил Фернандес.

— Это часть моего образования. Прикладная психодинамика включает картографирование личности, так что мы обязаны знать соотношение масштабов и некартезианские координаты. Я не хуже вас справлюсь с картографической машиной.

Лоренцен заморгал. Потом кивнул. он был далек от современной науки о человеческом поведении, но несколько раз заглядывал в работы по психологии: там было больше параматематической символики, чем в астрономических трудах.

Он уцепился рукой за ступеньку приставной лесенки. Эвери говорил ему, что космическая болезнь имеет причины психологические. Ему поможет, если он займет свой мозг работой. Он посмотрел на холодно сияющий диск планеты.

— Насколько точна ваша наука? — спросил он. — Популярные статьи по этому поводу дают неясное представление.

— Что ж… — Эвери почесал подбородок. Он висел в воздухе, скрестив ноги, похожий на маленького Будду. — Что ж, мы не требуем точности физических наук, — сказал он наконец. — Можно даже сказать, что мы ее никогда и не достигнем: тут нечто вроде принципа неопределенности, связанного с взаимоотношениями между наблюдателем и наблюдаемой системой.

Но достигнуто все же многое.

— Например? — спросил Умфандума. — Я знаю о достижениях неврологии, это моя специальность. Но как насчет человека — как человека, а не как биофизический механизм?

— Важность и количество знаний зависят от их применения, — сказал Эвери. — Перед третьей мировой войной психологи использовали теорию игр в военных разработках, а позже большие компьютеры сделали возможный расчет с теоретических позиций таких сложных явлений, как бизнес: это, в свою очередь, привело к более глубокому пониманию экономики. Оказалось, что теория коммуникации применима к поведению человека: ведь человек — это животное, управляемое символами. Эта аксиома была использована в теории.

Постепенно создали математическую и параматематическую систему, каждый элемент которой соответствует наблюдаемым элементам поведения человека, его возможностям, желаниям и так далее. На основе этой теории разрабатываются теоремы. Конечно, подтверждение этих теорем — по-прежнему трудное дело: не так-то просто поставить чистый эксперимент над живым человеком; но все наши наблюдения подтверждают эти теоремы. Появилась возможность предсказывать не только поведение отдельного лица, но и целых групп, а также больших общественных явлений — например, экономических циклов, — и предсказывать с большой точностью.

— А разве диктаторы не знали все это? — спросил Лоренцен. — У них, несомненно, были квалифицированные мастера пропаганды. Меня больше волнует современное развитие психологии.

— Большая часть психология современна, — фыркнул Эвери. — Очень мало из достижений прошлого имеет научную ценность. К примеру, возьмем историю моей родины — Северной Америки. Пропагандисты капитала и труда, создатели рекламы работали на таком примитивном уровне, на основе такой примитивной теории, что часто производили эффект, обратный ожидавшемуся. Они были лишь частью массового психологического аппарата, вызывавшего панику и ведшего к военному вторжению. Комиссары, сменившие их, были ослеплены своей собственной истощающей идеологией, они никогда не осмеливались выйти за пределы ее догм. Самозваные освободители были заинтересованы лишь в том, чтобы самим захватить власть: не их пропаганда привлекла к ним людей, а тирания комиссаров, и вскоре они стали так же непопулярны.

Военные руководители времен Перерыва использовали психомилитаристский анализ, это верно, но единственная серьезная работа была выполнена в Бразилии. Позднее, в теократический период, исследования в этой области продвинулись вперед из-за угрозы со стороны империи Монгку; тогда был впервые проведен политикоматематический анализ. Но лишь после победы Венеры, установления временного мира на Земле и изгнания теократов из Америки исследования в этой области двинулись вперед. Затем были окончательно сформулированы положения психодинамики и использованы для окончания Марсо-Венерианской войны и объединения Солнечной системы причем большая часть работы была проделана миролюбивыми профессорами, интересующимися только своей наукой; они по-прежнему выполняют большую часть новых исследований.

— Фью! — засмеялся Умфандума.

— Незавершенная наука, вы говорите? — спросил Лоренцен. — Я думал…

— О, да, работы все еще продолжаются, все время. Но уже достигнуты очень значительные результаты. Контроль экономических циклов, например, наиболее эффективное размещение городов, стабилизация валюты — постепенное продвижение человечества от варварства к первой подлинно зрелой цивилизации-цивилизации, в которой каждый душевно нормален. — Что-то сверкнуло на его полном лице и в бесцветных глазах. — Это тяжелейшая работа, она займет столетия, будет множество неизбежных ошибок, помех, неудач — но тем не менее впервые в истории у нас не только благие намерения, но и реальные средства их осуществления.

— Надеюсь, вы правы, — пробормотал Лоренцен. Про себя он продолжил:

«Вы можете избрать руководство из психократов, так же как и из инженеров; мне не нравится руководство элиты в любом виде — история человечества знала их немало. Все-таки при всех своих недостатках парламентское правительство остается единственным возможным выходом. Психократы при нем должны быть лишь советниками. Но когда советчики пытаются стать руководителями…»

Он вздохнул и оттолкнулся от стены.

— Идите сюда, — сказал он. — Начнем работу.

Глава 6

Лоренцен знал, что к незнакомой планете нужно приближаться осторожно, но это знание было у него лишь теоретическим Впервые он принимал участие в таком приближении и испытывал легкое головокружение.

Когда карты были готовы, приземлились четыре шлюпки с экипажем в сорок человек — остальные оставались на борту «Хадсона» на орбите.

Фернандес на пути вниз покрывался потом: именно он выбирал посадочную площадку, и это будет его ошибка, если корабль опустится в болото или в район землетрясений. Но ничего не произошло.

Именно в этом и было что-то тревожное — ничего не происходило. Они приземлились в нескольких километрах от Скамандра на широкой зеленой равнине, покрытой группами деревьев; края равнины скрывались в отдалении в голубой дымке. Когда прекратилась работа ракет, наступило молчание; трава, которую они подожгли при посадке, перестала гореть; люди через иллюминаторы напряженно всматривались в залитый солнечным светом мир снаружи.

Химики и биологи были очень заняты. Им нужно проделать множество тщательных анализов — воздух, почва, образцы растений, доставленные роботами. Торнтон замерил радиацию и сообщил, что она безопасна. Наружу выставили клетку с макаками-резусами и оставили на неделю. В течение этой недели никто не выходил из шлюпок. Выходившие роботы при возвращении тщательно стерилизовались во входных люках. Остальным членам команды делать было нечего.

Лоренцен погрузился в чтении микрокниг, но даже Шекспир, Йенсен и «Песня о людях с Юпитера» казались ему скучными. Остальные бродили без цели, перебрасывались словами друг с другом, зевали, спали и просыпались на следующий день с затуманенной головой. Открытых стычек в этой шлюпке не было, потому что здесь находился Гамильтон; но капитан часто яростно кричал через телеэкраны на экипажи других шлюпок.

Фернандес потерял терпение. Он заявил Гамильтону:

— Неужели вы так боитесь заболеть?

— Боюсь, — подтвердил капитан. — Если эволюция на этой планете близка к земной, а похоже, что так оно и есть, здесь, несомненно, найдутся два-три микроба, способные жить в наших организмах.

А я хочу вернуться домой на своих ногах. И хочу быть уверенным, что мы не занесем с собой этих микробов через люки.

Хидеки и его группа доложили о результатах исследования растений: они очень напоминали земные, хотя росли чаще и стволы их были значительно прочнее. Некоторые их них ядовиты из-за большого содержания тяжелых металлов, но большинство вполне съедобно. Человек мог бы прожить, питаясь только дикой растительностью. Конечно, требовались дальнейшие исследования, чтобы определить, какие растения нужно употреблять для сбалансированной диеты.

Большим событием была первая проба пищи с Троаса. Вкус был неописуем.

Лоренцен подумал, насколько бессилен земной язык в передаче вкусовых и обонятельных ощущений — но тут был привкус имбиря, и корицы, и чеснока. Он улыбнулся и сказал:

— Возможно, душа Эскофье вовсе не в раю; может быть, он получил специальное разрешение летать по Галактике и проверять, что можно съесть.

Торнтон нахмурился, а Лоренцен вспыхнул — но как он может извиняться за шутку? Он ничего не сказал, но всякий раз, вспоминая этот инцидент, морщился.

Гамильтон разрешил только половине людей есть эту пищу и весь следующий день наблюдал за ними.

Снова и снова видны были животные; большинство из них маленькие; стремительными тенями мелькали они по краю выжженного пространства в густой траве; однажды показалось стадо больших четвероногих, похожих на пони: у них было чешуйчатое серо-зеленое тело, длинные волосатые ноги и безухая голова рептилии. Умфандума бранился от нетерпения, что не может ближе взглянуть на них.

— Если рептилии развились здесь так далеко, — сказал он, — очень вероятно, что тут вообще нет млекопитающих.

— Рептилии в ледниковый период? — скептически спросил Фернандес. — Не такие большие, мой друг.

— О, строго говоря, не рептилии, но ближе к этому типу, чем земные млекопитающие. Здесь есть теплые и холодные сезоны, и у них, должно быть, теплая кровь и хорошо развитые сердца; но они определенно не плацентарные.

— Это еще одно доказательство отсутствия здесь разумной жизни, сказал Лоренцен. — Эта планета кажется открытой и ждущей людей.

— Да… Ждущей. — Эвери говорил с внезапной горечью. — Ждущей шахт, городов, дорог, ждущей, пока холмы будут сровнены и равнины наполнены людьми. Ждущей наших собак, кошек, свиней, которые уничтожат бесконечное разнообразие местной жизни. Ждущей пыли, шума и толчеи.

— Вы не любите человечество, Эд? — спросил Гуммус-луджиль сардонически. — Я думал, что ваша работа запрещает вам это.

— Я люблю человечество в соответствующем ему месте… на Земле, сказал Эвери. — Ну, ладно. — Он пожал плечами и улыбнулся. — Не обращайте внимания.

— У нас достаточно своей работы, — сказал Гамильтон. — Не наше дело беспокоиться о последствиях.

— Многие думали так в истории, — ответил психолог. — Солдаты, инквизиторы, ученые, сделавшие атомную бомбу. Ладно… — он отвернулся со вздохом.

Лоренцен задумался. Он думал про зеленый шум аляскинских лесов, дикую красоту лунных плесов. Мало осталось в Солнечной системе мест, где человек может быть в одиночестве. Жаль, что и Троас…

Через неделю принесли обезьян. Умфандума внимательно осмотрел их, а потом умертвил и вскрыл. Анализы он производил с помощью Хидеки.

— Все в норме, — доложил он. — Я обнаружил в их крови несколько типов местных бактерий, но они совершенно безвредны и не взаимодействуют с организмом по всей вероятности, они не могут размножаться в химических условиях земного тела. У нас от них даже не будет и легкой лихорадки.