- Почему ты обратилась ко мне? Ты же знаешь, я не особо умна и не слишком сильна. Если я смогу тебе помочь, то, конечно, постараюсь.
      - Я беременна, - сказала Виндилис. Фенналис привстала и залпом осушила вино.
      - Что? Это же чудесно.
      - Скоро посмотрим. Вчера Иннилис осмотрела меня и убедилась, что симптомы верны. Ребенок родится накануне зимнего солнцестояния.
      Фенналис немного подумала и тихо спросила:
      - И что тебя тревожит? Если захочешь, ты можешь избавиться от него с помощью Цветка. Ты немолода, но вынослива, как рысь. Бояться нечего.
      Виндилис расхохоталась.
      - Скажи, а кузнец, выковывая меч, не боится им пораниться? Нет, его тревожит лишь то, чтобы он не сломался в руках владельца.
      - Так чего же ты хочешь? - не совсем уверенно спросила Фенналис.
      Виндилис зашагала по комнате, шурша юбками. Потом пристально посмотрела на Фенналис и проговорила:
      - Я доверяю тебе, потому что ты единственная, кому я верю. Ты не слаба, Фенналис, и далеко не глупа. Ты родила шесть детей от трех разных королей, и все они до сих пор живы. От Колконора ты могла уйти - он тебя не очень хотел, - но вместо этого ты снова и снова встречалась с ним, сносила его побои, и тебя не заботило, что он жесток к Дахилис и твоим собственным дочерям. В конце концов, не ты первая, не ты последняя, кто осмелился обратиться к нам, чтобы наказать его. С тех пор...
      Фенналис всплеснула руками:
      - Я не питаю зла к королю Граллону. - Виндилис снова рассмеялась.
      - Не будем о сокровенном. Ты не скрывала своей неприязни к нему, когда он по-настоящему не взял тебя в жены, да и на Совете ты не раз возражала на его предложения.
      Фенналис вздохнула:
      - Это все в прошлом. Он искренен в своей вере, и меня это не оскорбляет. Мысли, некогда всколыхнувшиеся во мне, давно улетучились. Я всем довольна.
      - Ты? - Виндилис подошла к ней. - Остальные - более или менее довольны. Сама подумай. Бодилис - его любимица, его... его друг. У Ланарвилис бывают с ним разногласия, но уже не очень часто. Для нее он олицетворение Рима, римской добродетели и римского мира, который, по ее мнению, существует. У Квинипилис, разумеется, есть сомнения, но ей нравится его общество, и к тому же она слишком стара и скучна в разговоре. Малдунилис нужны его фаллос и ласка. Гвилвилис - его любимая племенная кобыла. Форсквилис. Кто может с уверенностью сказать, что думает Форсквилис? Я бы не стала с ней откровенничать. Остаешься ты.
      - И Иннилис.
      - Иннилис... Она слушается меня, - голос Виндилис неожиданно смягчился. - Что о ней сказать? Ей тоже он нравится как мужчина, и... порой его внимание доставляет ей удовольствие. Бог запрещает мне подвергать Иннилис опасности, - она вздохнула.
      - Если ты не рада, то почему носишь его ребенка? - мягко спросила Фенналис.
      Виндилис слегка улыбнулась.
      - Я не огорчена. Он убил ужасного Колконора. Он старается для Иса и его королев, и это прекрасно. - Она перевела дыхание. - Он не виноват, что мы с Иннилис встречаемся урывками, улучив момент. Он не виноват даже в том, что, когда она избавилась от его ребенка, то чуть не умерла. Нет, мы могли оказаться в более тяжелом положении, а в лучшем - вряд ли.
      - Но ты по-прежнему на него сердишься.
      - Потому что он такой, какой есть, - вскричала Виндилис. - Я не сразу это поняла. Я приглядывалась, расспрашивала, прислушивалась, размышляла. Я молилась Матери звезд, прося наставлений, но четкого ответа не получила. Каких только дум я не передумала, каких только знамений не искала в морской пене и завывании ветра - все, казалось, звало меня вперед.
      Фенналис занялась прозаическим делом - что может быть прозаичнее чем резать сыр?
      - И в конце концов ты решила родить от него ребенка, - сказала она.
      Виндилис кивнула.
      - Это единственное, что у меня останется от него.
      Она подошла к окну и долго смотрела на улицу, словно могла разглядеть через маленькое серое стекло то, что находилось далеко за городом, за океаном.
      - Мне нелегко далось это решение, - сказала она, не поворачиваясь. Мне бы хотелось, чтобы я никогда об этом не пожалела. В девичестве я собиралась постричься и стать младшей жрицей. Теша себя этой надеждой, я основала гимназию для девочек. Пойми, Фенналис, меня не раздражают мысли и поступки мужчин. Я не испытываю отвращения к их потным, волосатым телам, но из-за их стремления угадать, что у меня между ног, я навсегда останусь в этих стенах.
      Фенналис не стала упоминать о том, что большинство женщин Иса наслаждаются свободой.
      - Я помню, - сказала она. - Тебе было предзнаменование, ты чувствовала себя счастливее короля Хоэля. Он тоже был добрый.
      - Ты знала, что именно Квинипилис, моя мать, заставила меня открыть ему мое лоно? Она меня вынудила к этому бесконечными упреками, запугиванием и... - Виндилис пожала плечами и усмехнулась. - В свое время у нее был непреклонный характер. Наконец я сдалась и зачала внучку, которую она так хотела. Одна. Тебе прекрасно известно, что я уделяла Руне гораздо меньше внимания, чем следовало. Бедная малышка. Надеюсь, на этот раз я буду умнее и проницательнее.
      Наступила тишина, только весенний ветер завывал под крышей: "у-у".
      - Зачем ты мне это рассказываешь? - спросила Фенналис, помедлив.
      Виндилис обернулась.
      - А ты не понимаешь? Мне нужен твой совет, твоя помощь. Ради Иса и его богов.
      Фенналис отложила хлеб, который мяла в руках, и взяла вино.
      - Ты хочешь иметь влияние на Граллона вопреки своим убеждениям.
      - Да. Хочу. Мы все к этому стремимся. - Виндилис снова зашагала по комнате.
      - Подумай, - сказала она, - из-за того, что ему все удается, он обретает все больший вес. Теперь он поставил последнюю печать на своем царствовании, убив претендента на трон. Это рассеет последние опасения людей, что он, возможно, еще не выполнил свой долг перед богами. Он молод, силен, ловок, и в будущем наверняка справится с любым соперником.
      - Но он римлянин!
      - А как же император Максим, который послал его нам?
      - Граллон объяснил, что не позволит Максиму войти в город, - сказала Фенналис.
      - Он так говорит, но на самом деле считает иначе. Но сможет ли он, сможет ли Ис удержать римлян без помощи наших богов? И, невзирая на исход битвы, я не верю, что он с ними дружен. Он собирается строить храм своему Убийце Быка. Что должен чувствовать Таранис, видя, что его жрец и реальное воплощение божества поклоняется Митре?
      - Я даже не знаю...
      Виндилис, словно охотник, завидевший раненую добычу, настойчиво продолжала:
      - Что произойдет, что он сделает, когда появится следующее знамение? Тебе никогда не приходилось не спать по ночам? Тебе, которой он пренебрег из-за того, что ты мать Ланарвилис? Квинипилис осталось жить лишь несколько лет, а может, и часов. Кто из весталок выберет таких богов?
      - Найдутся такие.
      - Какая ты наивная! - Виндилис сжала губы. - Лично я сомневаюсь, что они ему помогут. Мне кажется, они подарят ему дочь одной из нас. И не твою Амаир, потому что у них есть Мирейн и Бойа от Ланарвилис. Или... Скоро печальная слабоумная Одрис, дочь Иннилис, станет невестой, а немного спустя - и Семурамат, дочь Бодилис, или моя Руна. Боги смеются над нами. Верно, Фенналис? Ты уже слишком стара. Да и любая из нас может неожиданно умереть. И что тогда?
      Мир между Граллоном и богами невозможен так же, как между Римом и Исом, и вскоре это будет проверено. Мы, галликены, должны быть готовы ко всему, чтобы показать, на что мы способны. Поэтому я ношу под сердцем королевское дитя. Приманку? Заложницу? Талисман? Не знаю. Помоги мне, сестра.
      Виндилис бессильно опустилась на стул, стоявший напротив кушетки, взяла чашу с вином, выпила и уставилась в пустоту.
      - Понимаю, - вздохнула Фенналис, - у тебя благородная душа.
      - Нет, - побормотала Виндилис, - только тот, кто к этому готов, останется свободным.
      - Возможно, так и будет... Что ж, ты права. Мы должны удержать короля от того, что он может совершить. Я имею в виду остальных королев, поскольку мы с тобой уже знаем, как объяснить это им. Да, если действовать разумно, материнство, безусловно, наделяет властью.
      Виндилис кивнула.
      - Так же как и выбор имени для человека.
      - Что? - спросила Фенналис. Она подумала и тоже кивнула. - Да, хотя именно он хотел, чтобы у нас были римские окончания.
      Они подумали не о Зисе, дочери Малдунилис, не о Сэсай, дочери Гвилвилис и не о Нимете, дочери Форсквилис. По традиции первенец королевы должен носить ее девичье имя. Но у Гвилвилис родилась Антония, названная в честь сестры Грациллония, живущей в Британии; а Ланарвилис родила Юлию, гордость матери; Бодилис родила Уну, хотя, в честь кого ее так назвали, никто не знал.
      - Надеюсь, ему понравится мое предложение, - сказала Виндилис.
      - Как ты хочешь ее назвать?
      - Августина. По имени его легиона.
      II
      Через два года после неудачи, постигшей его в Исе, Ниалл Мак-Эохайд продолжил воевать на родной земле Миды. Туаты, полагавшие, что его силы на исходе, или он впал в немилость богов, отказались платить ему дань, и, когда он посмел ее потребовать, взялись за оружие. Первые бои были жестокими, он действительно понес серьезные потери из числа лучших воинов. Но потом он одержал блестящую победу, заключил мир и принес в Темир головы врагов и привел заложников. Когда это известие распространилось, восстания стихли, а новобранцы принялись мечтать о славе и богатстве, которым в изобилии обеспечит их повелитель.
      К восстанию их подстрекал Энде Квеннсалах, король Лагини. Между его народом и семьей Ниалла издревле существовала вражда. Около трехсот лет назад Тотуал Желанный напал на Миду и большую его часть присоединил к Лагини. Тем не менее король Лагини женился на дочери Тотуала, а когда она ему надоела, упрятал ее в надежное место и, сообщив всем, что она скончалась, женился на ее сестре. Когда вторая жена случайно узнала, что ее сестра жива, обе умерли, поскольку не могли снести павшего на них позора кровосмешения. Рассвирепевший Тотуал напал на Койкет Лагини - убивал, грабил, сжигал все на своем пути, пока несчастные не сдались. Он назначил цену: через год они должны были платить ему дань, которую стали называть борума.
      Она включала в себя коров, свиней, одежду, бронзовые и серебряные изделия и была так велика, что Лагини совершенно обнищал. В скором времени ее отказались платить. С тех пор требования королей Кондахта и Миды удовлетворялись редко, и то только под угрозой меча и после жестокой войны. Их возненавидели на долгие годы.
      Энде, постоянно докучавший Темиру, понял, что у него есть возможность разгромить своего врага. На третий год Ниалл решил отомстить.
      Их армии сошлись в южной части реки Руиртек. В тот день над долиной нависли тяжелые тучи, небо приобрело свинцовый оттенок. Обрушившиеся потоки воды омывали раны воинов и мертвые тела; вскоре налетел пронизывающий ветер. Среди сумрачных красок лишь сверкало золото доспехов и алела кровь. Крики, рев труб, цокот копыт, топот ног, дребезжание колес, лязганье оружия постепенно стихли. Но ветер по-прежнему бушевал.
      Колесница Ниалла рванулась вперед по густой, но скользкой траве; Катуэлу, возничему, потребовалось призвать все свое умение, чтобы она не перевернулась. Позади него в трясущейся, шатающейся колеснице стоял король, с кошачьей ловкостью сохранявший равновесие. Ниалл рычал, разил мечом, наносил удары, высоко вздымался красный от крови наконечник его копья, это был знак его последователям. Он сам был как знак, как направляющая комета. Светлые волосы выбились из-под шлема, семицветный плащ развевался на широких плечах, сафьяновая туника сияла золотом и янтарем. В пылу битвы его красивое лицо исказилось, голубые глаза сверкали. Рядом бежали гончие; они прыгали, лаяли, рычали, выли. Он казался таким же животным, как они; он был похож на восставшего из земли бога войны Лага. К нему приближалось много храбрецов, которые потом позорно бежали от его карающей руки, стеная и внося панику в ряды своих товарищей.
      Ниалл остался вождем, осторожным и знающим. Он проложил путь остальным колесницам. Рядом с ним оказался Домнуальд, второй сын его королев. Ему было не более пятнадцати лет, этот бой был для него первым. Благодаря каждодневным упражнениям Домнуальд сохранял равновесие, при этом нанося точные удары. Светлые, как у отца, волосы падали на нежное, как у девушки, лицо. О, Бригита, мать любви, как он напоминал Бреккана, который умер у него на руках под стенами Иса!
      Старшие сыновья, несмотря на раны, были неутомимы, как жеребцы, и горделивы, как орлы. Несколько знатных воинов тоже ехали на колесницах. Большинство из них, вооруженные мечами, копьями, топорами, алебардами, пращами, под свист стрел шли за своими начальниками. Грохот боя перекрывал шум дождя и завывание ветра. В небе кружили вороны - птицы Морруигу, слетевшиеся на пир.
      Воины Лагини сопротивлялись яростно. Они были экипированы, как и солдаты Ниалла, и, возможно, их было не меньше. Большинство из них дрались, как звери, но не смогли одолеть войско Ниалла. Еще не кончился день, а часть из них полегла, других взяли в плен, трупы остальных остались на поле брани.
      III
      Энде послал гонца с предложением о перемирии. Ниалл принял его поскольку посланник считался неприкосновенным - и дал согласие. Встретиться решили недалеко от места битвы, у дома короля туатов.
      Днем, когда начало темнеть, Ниалл и его воины зажгли факелы. По углам заплясали косые причудливые тени. В глазах людей, в чашах отражался яркий свет. Вдоль стен стояли скамейки. Старшие военачальники сидели на стульях, остальные расположились на глиняном полу. Чаши передавали из рук в руки. Веселье было в полном разгаре.
      - Ты нам споешь, Лейдхенн? - спросил Ниалл.
      - Конечно, - ответил поэт. Он всегда сопровождал армию и наблюдал за происходящим, слагая потом песни. Это считалась так же почетно, как и участвовать в сражении. Что толку в подвигах, если они не останутся в памяти людей и слава о них улетучится как дым? - Только я попрошу вас немного подождать.
      - Почему? - удивился Ниалл. Гул голосов стих, лишь дождь громко стучал по соломенной крыше.
      Лейдхенн сделал неопределенный жест. Это был крепкий мужчина, с густыми всклокоченными волосами и бородой, аккуратно одетый. Он внушал благоговейный страх - главный королевский певец, бывший ученик Торны Эсеса из Муму.
      - Вам известно, что я, так же как вы, привел на войну своего сына. Домнуальду предстоит стать блестящим воином, я же обучаю Тигернаха своему искусству. Не желаете ли послушать сочинения мальчика? Они еще по-детски наивны, но искренни, и я думаю, что достойны вас.
      - Мы с радостью послушаем, - милостиво разрешил Ниалл.
      Тигернах встал. Он был почти ровесником Домнуальда, а телосложением походил на отца: темноволосый, со спокойным выражением лица, на котором начали пробиваться усики. Он негромко, но очень искусно заиграл. Из арфы полилась чистая мелодия, голос его окреп:
      - Наш господин, победивший лагини, в бою сверкал, подобно звезде...
      Его стихам не хватало утонченности, тропы получились разрозненными и отличались напыщенностью, заставившей солдат слегка поморщиться. Однако стихи были сложены правильно, и по ним было ясно, что мальчик со временем обещает стать смелым поэтом. Ниалл поблагодарил его и подарил серебряную брошь. Тигернах покраснел так, что это стало заметно даже в темноте, пробормотал ответные слова благодарности и сел. Лейдхенн светился от гордости.
      Стихи Тигернаха, разумеется, не шли ни в какое сравнение с песнями отца - возвышенными, завораживающими, от которых трепетала и сжималась душа. От волшебных песен Лейдхенна по щекам воинов заструились слезы, они сжимали кулаки, их взгляды устремлялись далеко за пределы этого мира.
      Между тем подъехал король Энде в сопровождении дюжины родовитых военачальников. Стражники попросили его подождать, пока Лейдхенн закончит песню и получит вознаграждение. Молодые воины Энде зароптали.
      - Тихо, - сказал король, - это справедливо. Никогда не выказывайте неуважения к жрецу и поэту. Таков закон всех мужчин.
      Он мрачно посмотрел вдаль. Дождь и туман мешали определить местонахождение лагеря захватчиков, но он отчетливо слышал их неистово-радостные возгласы. Неподалеку слуги готовили великолепный ужин, чуть подальше на полях паслись стада.
      Наконец стражники позволили гостям войти. Когда воин объявил о приходе Энде и вошел сам король лагини, Ниалл не встал и даже не преклонил колено, однако, как и подобает, предложил гостям сесть на приготовленные для них места и распорядился подать им полные чаши с вином, чтобы они утолили жажду. Слуги сняли с гостей верхнюю одежду и принесли им сухую, чтобы те согрелись.
      - Итак, - сказал Ниалл, - вы согласны заключить мир?
      - Скоро выяснится, - ответил Энде. Это был худой человек, с седыми волосами и бородой.
      - Давайте сначала получше узнаем друг друга, - сказал Ниалл и сделал знак Лейдхенну, чтобы тот оказал им честь и представил жителей Миды.
      - Никогда еще у меня не было более скорбного дня, - сказал Энде. - Но позвольте представить вам моих сыновей.
      Он подошел к одному из них. Юноша был почти одного возраста с Домнуальдом и Тигернахом, стройный, миловидный, у него были густые черные волосы, белая кожа и голубые глаза. Для него тот бой тоже оказался первым.
      - Эохайд, самый младший из тех, кто со мной воевал. Но дома остались его братья, им еще предстоит подрасти.
      - Так звали моего отца, - улыбаясь, сказал Ниалл. - Рад с тобой познакомиться, Эохайд.
      Мальчик вспыхнул. Первое, что он усвоил на поле боя, это то, что поражение влечет за собой жестокость.
      Энде представил остальных сыновей.
      - Богам, - закончил он свою речь, - было угодно, чтобы в этот день ты, Ниалл Мак-Эохайд, одержал победу; но тебе также известно, что она досталась дорогой ценой - народ лагини доблестно сражался. Что ты нам предложишь, если мы заключим с тобой мир?
      Ниалл убрал со лба светлые волосы.
      - Я тебе ничего не предложу, Энде Квеннсалах. Почему я должен платить за то, что досталось мне в честном бою? Отныне ты держи свою ложку подальше от моего сотейника, и вспомни старую клятву: ты должен платить мне боруму.
      Раздался вздох, но ни один человек не шелохнулся. Никто не удивился, когда юный Эохайд вскочил и закричал:
      - Вы хотите нас разорить, презренные червяки? Никогда! - Ему никто не ответил, и он разозлился еще больше. - Мы вас растерзаем и втопчем в грязь!
      - Молчи, ослушник, - приказал Энде. Он схватил сына за рукав.
      Эохайд его не слушал.
      - Презренные червяки, мясные мухи, навозные жуки, вот вы кто! - кричал он. - Подождите, мы разворошим ваши гнезда и выкурим вас отсюда!
      Лейдхенн выпрямился. В мерцающем свете его тень казалась чудовищно огромной. Он тронул струны арфы. Мужчины притихли.
      - Будь осторожен, мальчик, - предупредил он. - Как бы ты ни был возбужден, не надо клеветать на своих врагов, словно сумасшедшая старуха в канаве. Веди себя подобающе.
      Эохайд вспыхнул:
      - Я - старуха? Убирайся в свой загон, старая овца, и совокупляйся со своими баранами.
      Всех обуял ужас. Прежде чем кто-либо успел вымолвить слово, вскочил Тигернах, сын Лейдхенна. Он кипел от переполнявшей его ярости.
      - Ты посмел оскорбить поэта, моего отца? - прошипел он. - Я сравняю тебя с навозом!
      Он выхватил два железных шипа, надел их на пальцы левой руки и ударил Эохайда. Осмысленные, зрелые стихи полились из груди Тигернаха, словно кто-то внутри его заранее сочинил их, предвидя то, что сейчас здесь произошло:
      О боже, легкомысленные парни!
      Как вы осмелились такое говорить.
      Слова глупейшие, слова без капли правды,
      Нам кажется, мы слышим только рык.
      Орете вы, чтоб хвастаться пред всеми,
      Как будто вас крапивой отстегали.
      А если бы вы были поумнее,
      Пустой котел ногами не пинали.
      Должно быть, стыдно вам, хоть вы и заслужили.
      Плебеи тяжко переносят срам.
      Похожи вы на них, коль вас не научили,
      Как все расставить по своим местам.
      Эохайд закричал, отступил назад, упал на колени и схватился за голову. На его щеках и над бровью вздулись три больших волдыря: красный, как кровь, белый, как снег и черный, как земля. Он стонал от боли.
      IV
      К вечеру дождь прекратился, ветер стих. Лейдхенн с сыном вышли из дома и направились к реке.
      В синеве неба по-прежнему плыли облака. За долиной, залитой солнечным светом, раскинулась радуга. Под лучами солнца трава блестела зеленью. В вершинах деревьев переливались солнечные зайчики, вода тускло мерцала. Было прохладно. Тишину нарушали только их шаги и далекие голоса. Среди туч кружили падкие на мертвечину птицы, потревоженные людьми, вернувшимися на поле брани за телами своих родственников и товарищей.
      - Тебе не следовало это делать, - мягко произнес Лейдхенн. - Я не корю тебя, но твой поступок мог подорвать авторитет короля Ниалла. Впрочем, должен тебе сказать, что сатира - более грозное оружие, чем нож или яд.
      Тигернах упрямо выпятил подрагивавшую нижнюю губу:
      - Каким образом это может навредить нашему королю, если единственный человек, который в его присутствии повел себя так, как подобает, заслужил наказания?
      Лейдхенн вздохнул.
      - Для растерявшегося, убитого горем мальчика это было слишком жестоко. Своими оскорблениями он никого не унизил, кроме самого себя. Конечно, отец должен был выгнать его и наказать. Волдыри пройдут. Возможно, даже не останется безобразных шрамов. Но его раненая душа будет еще долго кровоточить. Ниалл это понял и смягчил свои требования. Но поруганная честь лагини вынуждает их биться насмерть. После Иса это может оказать ему дурную услугу. Твоя выходка может дорого ему обойтись, сынок.
      Упрямство Тигернаха было сломлено. Он вздрогнул, опустил глаза.
      - Если король потребует мою голову, - задыхаясь, проговорил он, значит, так тому и быть.
      - Не волнуйся, - Лейдхенн обнял его за плечи, и они двинулись дальше. Мы с ним понимаем друг друга. Мне достаточно взглянуть на него, и я вижу, что он чувствует и что скажет. Люди должны мстить за оскорбления, нанесенные их родным. Он не сердится на тебя из-за того, что ты бросился на мою защиту. Он всего лишь... огорчен. В конце концов, он победитель; ему удалось заключить мир; борума слишком велика, чтобы можно было надеяться получить его ближайшие несколько лет.
      Тигернах был по-прежнему печален.
      - Право, сын мой, - снова заговорил Лейдхенн, немного помолчав, - никто не был так удивлен случившимся, как я. Кто бы мог подумать, что ты, будучи по существу поэтом, способен слагать разрушительной силы сатиру? С божьей помощью или сам, но ты станешь таким же могущественным, как Торна. Как бы то ни было, но тебе предопределено судьбой повлиять на многие жизни.
      Тигернах прерывисто задышал и выпрямился.
      Лейдхенн посмотрел в сторону реки. С заросшего тростником берега доносилось шуршание и хлопанье крыльев.
      - Будь осторожен, - сказал он, - впредь всегда будь осторожен и пользуйся своим даром лишь тогда, когда чувствуешь, что это действительно необходимо. Сегодня ты нажил непримиримого врага. Больше не поступай так, если в этом нет крайней нужды. Тебя ждет слава, но, возможно, она не принесет тебе счастья.
      Глава седьмая
      I
      В разгар лета сквозь неподвижный воздух на землю изредка проливались теплые дожди. В один из таких ненастных дней королева Ланарвилис приняла у себя Капитана бога Лера и Оратора бога Тараниса. За низвергающимися потоками было трудно что-либо различить; не было больше ни неба, ни моря, только глухая стена дождя и бурлящие потоки воды. Мир наполнился шумом ливня, барабанившего по крышам домов и мостовой, а снизу к крепостным стенам Иса непреклонно поднимались грохочущие волны.
      Мужчины отдали впустившему их слуге промокшие плащи и сразу направились в комнату, где их ждала жрица. Даже свет множества свечей не смог отогнать их уныние, а в красно-сине-бежево-хрустальном великолепии они не чувствовали себя свободно. Ланарвилис была в белом просторном шелковое платье; оно прекрасно гармонировало с серебряной лентой, которую она повязала вокруг головы. Гости были в простых туниках, штанах и сандалиях. Если бы не погода, они не посмели бы появиться здесь в такой одежде.
      - Здравствуйте, - сказала она, в знак приветствия положив руку на грудь. - Сядьте, помолитесь. У меня ничего нет, кроме вина и воды. Судя по вашей записке, у вас ко мне серьезное дело. Я охотно вас выслушаю, а затем мы вместе отобедаем.
      Ханнон Балтизи уселся напротив нее на кушетку и покачал головой.
      - Благодарю тебя, госпожа, но мы с оратором не станем долго задерживаться, - сказал он. - Народ может удивиться нашему приходу, а нам бы хотелось сохранить его в тайне.
      Сорен подошел к товарищу. На короткий миг из-за игры света волосы и борода Сорена показались такими же седыми, как у Ханнона. Когда он сел, его широкое лицо с крючковатым носом снова оказалось в тени. Сорен и Ланарвилис смотрели друг на друга, словно забыв о присутствии третьего человека. Затем она спросила:
      - Вы пришли поговорить о короле?
      - О ком же еще? - проворчал Сорен. Она слегка встревожилась:
      - Что случилось? Я читаю в твоих глазах ярость, но он не сделал ничего плохого. - Она старалась смотреть им прямо в глаза: - Так получилось, что прошлую ночь он провел со мной. Я с ним уже три года, и знала бы, если что-то было не так. Он мне рассказал о том, что происходит в городе.
      - И что же он рассказал? - неожиданно спросил Сорен.
      Она порозовела.
      - Это никого не касается! - Она взяла себя в руки; ей часто приходилось обуздывать себя. - Впрочем, в основном разговор был пустой. Мы немного поиграли с Юлией, он рассказал о последней шалости Дахут, затем мы принялись обсуждать его осенний поход. Ничего нового. Планы у него все те же, он их изложил перед Советом.
      Ханнон кивнул. В нем росло беспокойство. На собрании он выступал против предложения короля пойти другим обходным путем - через западную Арморику к Порту Намнетекому - и сплести плотную союзническую сеть. Грациллоний зашел слишком далеко - он пренебрег своими священными обязанностями и оскорбил богов. В конце концов они пришли к компромиссу. Грациллоний уедет не позже равноденствия и вернется к зимнему солнцестоянию.
      Прежде чем Ханнон открыл рот, Сорен сказал:
      - Прошу прощения, моя госпожа. У меня не было намерения вмешиваться в вашу жизнь или показаться неучтивым. Мы пришли за советом и помощью.
      Ланарвилис выпрямилась и положила руки на колени.
      - Говорите.
      - Он собирается построить храм в честь чуждого нам бога Митры, - с трудом произнес Сорен и закашлялся.
      - Я думала, он обсудил это с вами. Суффеты, разумеется, восприняли это неохотно. Но мы, галликены, обратясь к нашим сердцам, книгам и помыслам, узнали, что если он будет по-прежнему предан богам Иса, то ничего в этом запретного нет.
      - И долго он будет им предан? Когда он убил Орнака... - Сорен осекся. Неважно. Пусть говорит Капитан бога Лера. Я пришел лишь за тем, чтобы поддержать его просьбу. Мы с тобой давно знаем друг друга, Ланарвилис.
      Он сгорбился на стуле.
      - Прости меня, моя госпожа, но я привык быть кратким, - Ханнон заговорил раскатистым голосом, словно он находился на палубе корабля. Вид у него был величественный. - Меня потрясло желание Граллона. Мало нам слащавого христианского священника. Король ничего не может с ним поделать, и ни один стоящий человек не удостаивает его вниманием. Но этот митраизм... В бытность мою моряком я кое-что узнал о Митре. Уверяю вас, он не плохой бог, такой же, как Христос. Он стоит за честность, мужественность и не запрещает верить в других богов. Но он - Убийца Быка, товарищ Солнца. Он возвышает себя над остальными и издает свои законы, основанные на его культе. Помните, Граллону пришлось отказаться от короны после того, как он завоевал трон. Может, это само по себе и неважно, но это знамение...
      В шторм, в густом тумане, при мертвом штиле, в нескончаемом безмолвии я познал Ужас Лера, моя госпожа. Ис жив с его молчаливого согласия. Не выказывайте неуважения к Белисаме или Таранису, нет, нет. Мы живем благодаря им. Но договор Бреннилис сделала Ис вечным заложником Лера.
      Наступила тишина, был слышен только шум дождя. Ланарвилис, вздохнув, кивнула. Сорен сжал кулаки.
      - У Лера нечеловеческое лицо, - сказал Ханнон.
      Помолчав немного, он продолжил:
      - Граллон хочет снести пакгауз, который перестал использоваться еще до того, как мы родились, и переделать его в храм Митры. Он это решил после того, как Совет не разрешил ему купить землю и выкопать на берегу пещеру.
      Ланарвилис чуть слышно произнесла:
      - Это земля Белисамы. А среди митраистов нет набожных женщин.
      - Таранис сделал эту землю плодородной, - недовольно проворчал Сорен.
      - Вот почему Граллону нужен дом в городе, - сказал Ханнон. - Мне кажется, он поступает неправильно. Зачем гневить Лера? - он замолчал, затем вздохнул и посмотрел на королеву. - Что ж, - сказал он, - люди не молятся Леру. Мы приносим ему жертвы, но он не внемлет нашим мольбам, не видит наших слез. Его моря и без того соленые.
      Он никогда не карает тех, кто идет против его воли. Давным-давно он пообещал это Бреннилис. Теперь, когда ее век подходит к концу, может, он снова вернется? Я сам был моряком, ходил в далекие страны. Страдал от жажды, не позволял себе спать... - Он встал. - Нет, никаких видений, никаких голосов, никаких воспоминаний. Вскоре бриз помог мне добраться домой; в лунном свете резвились дельфины...
      Он положил на колени большие грубые руки, потом встал, подошел к слуге Тараниса, который смотрел на жрицу Белисаму, и сказал:
      - Моя мысль проста: возвращение культа Лера приведет к тому, что храм Митры станет его заложником. А тех пор как римляне построили нашу стену, вода никогда не поднималась так высоко, как сегодня. В башнях, стоящих на берегу, есть комнаты, которые полностью ушли под воду.