— Я хотела бы увидеть розу.
      — Думаю, что это можно устроить.
      — Да, прошу вас, вы… — она употребила слово, звучащее у нас как «мессия» или «пророк», вроде как Исайя или Локар. Ваше стихотворение — знамение свыше. Я расскажу о нем Браксе.
      Я был польщен, но пророк… нет, это уж слишком. Я отклонил это почетное звание и тут же подумал, что наступил момент, когда можно обратиться с просьбой.
      — Мне хотелось бы иметь копии всех ваших текстов, а пишу я недостаточно быстро, — начал объяснять я. — Нельзя ли мне принести в храм кинокамеру и копировальный аппарат?
      К моему немалому удивлению она сразу же согласилась и даже сделала встречное предложение, приведшее меня в замешательство.
      — Может быть, вы поживете здесь, и тогда смогли бы работать в любое удобное для вас время, кроме тех часов, разумеется, когда в храме идет служба.
      — Почту за честь, — поклонился я.
      — Хорошо, приносите свои машины, я же определю вам комнату.
      — Можно ли прямо сегодня?
      — Разумеется.
      — Тогда я иду собирать вещи. До вечера.
      — До свидания.
      Я был уверен, что возражения Эмори не будут слишком настойчивыми. Всем на корабле хотелось бы увидеть марсиан, узнать, из чего они сделаны, расспросить их о климате, болезнях, химическом составе почвы, о политическом устройстве и, конечно, о грибах (наш ботаник просто помешан на всякого рода грибах, а что касается всего остального — он отличный парень), но лишь четыре или пять человек имели такую возможность. Экспедиция большую часть времени раскапывала мертвые города, их акрополи. Мы строго соблюдали правила игры, по которым марсиане жили так же, как японцы в девятнадцатом столетии.
      Я согласился в расчете на то, что сопротивление будет не очень сильным, и оказался прав. У меня даже сложилось впечатление, что все будут только рады моему отсутствию.
      Я отправился в лабораторию гидропоники поговорить с нашим любителем грибов.
      — Привет, Кейн. Как, растут поганки?
      Он чихнул, он всегда чихал. Может, у него аллергия к растениям?
      — Привет, Галлингер. Нет, с поганками мне определенно не повезло, но на обратном пути загляни в тот угол. Там у меня проклюнулась пара кактусов.
      — Это уже кое-что, — заметил я. Док Кейн — мой единственный друг на борту, не считая Бетти. — Я пришел попросить тебя кое о чем.
      — А именно?
      — Мне нужна роза.
      — Что?
      — Хорошая, алая американская роза: шипы, аромат…
      — Не думаю, чтобы она прижилась на этой почве. Апчхи!
      — Ты не понял. Я не собираюсь разводить здесь розы. Мне нужен только цветок.
      — Можно использовать бассейн, — он почесал свой лысый затылок, — но это займет, по меньшей мере, месяца три, даже с ускорителем роста.
      — Сделаешь?
      — Конечно, если ты можешь подождать.
      — Могу. Собственно, три месяца — это как раз к отлету. Я осмотрел бассейн с водорослями и горшками с рассадой. Сегодня я переправляюсь в Териллиан, но буду периодически наведываться. Предупреди, когда роза расцветет.
      — Переселяешься. Мур говорил, что они исключительно разборчивы.
      — Ну, значит, я и есть это самое «исключение».
      — Похоже, что так. Впрочем, у меня до сих пор не укладывается в голове, как тебе удалось постичь этот их язык. Мне, разумеется, приходилось учить французский и немецкий, но на днях я слышал за ленчем, как Бетти демонстрировала марсианский. Какие-то невообразимые звуки. Она сказала, что говорить на нем — все равно что подражать птичьим голосам, одновременно разглядывая кроссворд в «Таймс».
      Я рассмеялся и, взяв предложенную сигарету, сказал:
      — Да, непростой язык, но, знаешь… Это все равно как если бы ты вдруг нашел здесь совершенно новый класс грибов. Они начнут тебе сниться по ночам.
      Глаза у него заблестели.
      — Вот здорово! А что, может быть, и найду еще, — сказал он, посмеиваясь, и проводил меня до двери. — Вечером займусь твоей розой. Береги там себя.
      — Спасибо.
      Я же говорил, что он помешан на грибах, а в остальном отличный парень.
 
      Моя комната в Териллиане примыкала к храму. По сравнению с моей тесной каютой на корабле она была просто дворцом. К тому же их цивилизация уже доросла до изобретения мягких матрацев, и кровать, как ни странно, оказалась мне по росту.
      Я распаковал вещи, но, прежде чем сесть за книги, сделал несколько снимков самого зала. Я щелкал, пока мне не стало тошно от монотонно-безумного переворачивания страниц, и тогда я начал переводить исторический трактат:

       Внимайте. В тридцать седьмой год процесса Силлена пришли дожди, которые послужили сигналом к праздничным церемониям, так как это редкое и великое событие обычно истолковывалось как благо. Но то, что падало с небес, не было живительным семенем Маллана. Это была черная кровь вселенной, бьющая струей из ее разорванной артерии. Для нас наступили дни печали. Близилось время прощального танца. Дожди принесли чуму, которая не убивает. И под их шелест он начался — последний танец Локара.

      Я спрашивал себя, что же имел в виду Тамур? Ведь как историк он, определенно, придерживался фактов. Что же это Апокалипсис, что ли? Очень может быть. А тогда горстка обитателей Териллиана — это все, что осталось от некогда великого народа. У них были войны, но они не носили глобального масштаба. Их научные разработки были технологичны и не нарушали технологии.
      Чума, которая не убивает… Может ли она быть причиной гибели? И почему чума, если она не смертельна?
      Я продолжал читать, листая страницу за страницей, но природа болезни нигде не уточнялась. Ну где же М’Квайе? Вечно ее нет именно тогда, когда она больше всего нужна. Если бы я был уверен, что буду понят правильно, то немедленно отправился бы разыскивать ее. Но нельзя нарушать установленных правил. Придется ждать до завтра.
      Это выбило меня из колеи, и я долго и громко выкрикивал проклятья Маллану на всех известных мне языках, понося его в стенах собственного храма. Он не испепелил меня на месте, а я утомился и решил, что на сегодня достаточно, что утро вечера мудренее, и пошел спать.
      Проснулся я оттого, что кто-то дергал меня за рукав пижамы. У моей кровати с крошечной лампой в руках стояла Бракса. Должно быть, я спал всего пару часов.
      — Привет, — только и смог сказать я спросонья и уставился на нее.
      — Я пришла, чтобы услышать стихотворение.
      — Какое стихотворение?
      — Ваше.
      — А-а. — Я зевнул и сел. Не думаю, что ответ мой блистал остроумием, во интересно было бы послушать, что вы сами сказали бы, если бы вас разбудили среди ночи для чтения стихов, а? — Это, конечно, очень мило. Сейчас, наверное, самое удобное время?
      — Неважно.
      Когда-нибудь я напишу статью для журнала «Семантика» и назову ее «Интонация голоса — недостаточное средство выражения иронии».
      Тут я окончательно проснулся и протянул руку за одеждой.
      — Что это за животное? — спросила Бракса, указывая на изображения дракона на лацкане моего халата.
      — Мифическое, — ответил я. — Послушай, Бракса, уже очень поздно, я устал, а завтра — море дел, да и вообще, что подумает М’Квайе, если узнает, что ты была здесь в такое время?
      — Подумает о чем?
      — Черт побери, ты прекрасно понимаешь, о чем!
      Мне впервые пришлось употребить марсианское ругательство, но и это не помогло.
      — Не понимаю. — Вид у нее был растерянный, как у щенка, которого наказали неизвестно за что.
      Я смягчился. Красный плащ прекрасно гармонировал с рыжими волосами и дрожащими алыми губами.
      — Извини, я не хотел тебя обидеть. Просто в моем мире существуют определенные правила насчет пребывания ночью в спальне двух людей противоположного пола, не связанных узами брака. Гм, ну, ты понимаешь, что я хочу сказать…
      — Нет.
      — Гм… Ну это… вообще… я имею в виду секс.
      В ее нефритовых глазах вспыхнул свет.
      — О, я поняла, вы имеете в виду — делать детей?
      — Да, вот именно.
      Она рассмеялась. Впервые я слышал смех в Териллиане. Он прозвучал, как будто виолончелист ударил смычком по струнам. Не очень-то приятно было это слушать, к тому же смеялась она довольно долго и как-то истерично. Наконец смех отзвучал, и она придвинулась ко мне.
      — Теперь я вспомнила. У нас тоже существовали такие правила полпроцесса назад, когда я была еще ребенком, но… Похоже, она еле сдерживалась, чтобы вновь не рассмеяться. В них больше нет необходимости.
      Мой мозг работал, как компьютер. Полпроцесса! Нет! Да… Полпроцесса — это же двести сорок три года! Вполне достаточно, чтобы изучить две тысячи двести двадцать четыре танца Локара. Достаточно времени, чтобы изучить и состариться, если, конечно, ты — человек (я имею в виду — землянин). Я снова взглянул на нее, бледную, как белая шахматная королева из слоновой кости. Готов побиться об заклад, что она — человек, живой, нормальный, здоровый человек, и к тому же она — женщина. Мое тело…
      Но если ей два с половиной столетия, то М’Квайе тогда и вовсе бабушка Мафусаила. И это ведь они хвалили меня за успехи в лингвистике и превозносили мое поэтическое дарование. Эти высшие существа!
      Но что она имела в виду, когда сказала, что в этих правилах нет необходимости? Почему, говоря об этом, она была близка к истерике? И еще эти странные, как бы оценивающие взгляды М’Квайе. Неожиданно я почувствовал, что стою на пороге раскрытия загадки.
      — Скажи, — я старался говорить безразлично, — это имеет какое-нибудь отношение к чуме, которая не убивает?
      — Прямое, — ответила она. — Дети, рожденные после Дождей, не могут иметь своих детей. Кроме того…
      — Что? — Я наклонился вперед: память была установлена на «запись».
      — У мужчин нет желания иметь их.
      Я прислонился к стене. Всеобщее бесплодие, мужская импотенция, наступившие вслед за необычным явлением природы. Неужели это было бродячее радиоактивное облако, проникшее через их разреженную атмосферу бог знает откуда? И произошло это задолго до того, как Скипарелли увидел на Марсе каналы, мифические, как мой дракон, задолго до того, как эти каналы вызвали правильные догадки, основанные на неверных данных. И уже тогда Бракса жила, танцевала, проклятая во чреве, и другой слепой Мильтон уже написал о рае, тоже утерянном?
      Я достал сигарету. Хорошо, что я догадался захватить с собой пепельницу. На Марсе никогда не было ни табака, ни алкоголя. Я видел в Индии аскетов, так вот — они были Дионисами по сравнению с марсианами.
      — Что это за огненная трубочка?
      — Сигарета. Хочешь попробовать?
      — Да, пожалуй.
      Она села рядом, и я прикурил для нее сигарету.
      — Щиплет в носу.
      — Да, но ты вдохни поглубже, задержи дыхание, а потом выдохни.
      Прошло несколько секунд, м раздался ее тихий вдох, пауза. Потом:
      — Она священная?
      — Пожалуй, никотин — это эрзац божественности.
      Она опять затихла.
      — Только, пожалуйста, не проси меня переводить, что такое «эрзац».
      — Нет-нет. Я иногда испытываю такое состояние, когда танцую.
      — Это скоро пройдет.
      — А теперь прочитайте мне свое стихотворение.
      Мне пришла в голову идея.
      — Подожди-ка, у меня есть кое-что получше.
      Я встал и, порывшись в своих записях, вернулся, сев рядом с Браксой.
      — Здесь первые три главы книги Экклезиаста, — объяснил я. — Она очень похожа на ваши священные тексты.
      Когда я прочел всего одиннадцать строк, она воскликнула:
      — Не надо! Лучше прочитайте что-нибудь свое!
      Я замолчал и бросил блокнот на стол. Она вся дрожала, но это была ее дрожь от сдерживаемых рыданий. Сигарету она держала неуклюже, как карандаш. Я обнял ее за плечи.
      — Это так печально, — сказала она.
      Я порылся в памяти, стараясь вспомнить что-нибудь светлое, яркое, вроде рождественской игрушки. Я стал экспромтом переводить с немецкого на марсианский стихотворение об испанской танцовщице. Мне казалось, что это понравилось Браксе, и не ошибся.
      — О-о, — снова произнесла она. — Так это вы написали?
      — Нет, это написано поэтом, более талантливым, чем я.
      — Нет-нет, то создано вами.
      — Это написано человеком по имени Рильке.
      — Но вы переводили это на мой язык. Зажгите еще одну спичку, чтобы я увидела, как она танцует.
      Я зажег.
      — Огонь вечности, — задумчиво прошептала Бракса, — и она затоптала его «маленькими крепкими ножками». Хотела бы я так танцевать.
      — Ты танцуешь лучше любой цыганки, — засмеялся я, гася спинку.
      — Нет. Так я не смогла бы.
      Я взял из ее рук потухшую сигарету и положил рядом со своей.
      — Хотите, чтобы я танцевала для вас?
      — Нет, иди в постель.
      Она улыбнулась и, прежде чем я успел сообразить, что к чему, расстегнула красную пряжку на плече. Одежда упала. Я сглотнул.
      — Хорошо, — сказал она.
      Я поцеловал ее, а дуновение воздуха от упавшей одежды загасило лампу.
 
      Дни были подобны листьям у Шелли: желтые, красные, коричневые, — бешено кружащиеся яркими клубками в порывах западного ветра. Они мелькали мимо меня кадрами микрофильмов. Почти все книги были скопированы. Не один год пройдет, пока ученые разберутся в них, оценят их по достоинству. Весь Марс лежал в ящике моего стола. Экклезиаст, к которому я много раз возвращался, был почти готов заговорить на Священном языке.
      Я писал стихи, которых стеснялся бы раньше, тихонечко насвистывал, если гулял в храме, а по вечерам мы с Браксой гуляли в дюнах или в горах. Иногда она танцевала для меня, а я читал ей что-нибудь длинное, написанное гекзаметром. Она по-прежнему считала, что Рильке — это я, да я и сам в это почти поверил. Это я жил в замке Дуино и писал «Дуинские элегии».
 
Разумеется, странно покинуть привычную Землю,
Обычаев не соблюдать, усвоенных нами едва ли.
Розам и прочим предметам, сулящим нам нечто,
Значения не придавать и грядущего в них не искать.
 
      Нет! Никогда не пытайтесь прочесть грядущее по лепесткам роз! Вдыхайте их аромат (апчхи! Кейн), и срывайте их, и наслаждайтесь ими. Ловите каждое мгновение, живите им, держитесь за него покрепче, но… не спрашивайте у розы о судьбе. Лепестки опадают так быстро, а цветы…
      И никто не обращал на нас внимания.
      Лаура и Бракса. В них есть что-то общее, но больше различий. Та была высокая, невозмутимая, светловолосая (ненавижу блондинок). Отец вывернул мою душу наизнанку, как карман, и я думал, что она сможет заполнить меня. Но тот долговязый безвольный рифмоплет с бородкой и собачьей преданностью в глазах подходил только для ее вечеринок. И на этом все кончилось.
      Как проклятый, я корпел над работой в храме, и за это. Маллан благословил меня.
      А западный ветер проносился мимо, и что-то надвигалось. Наступали последние дни.
      И пришел день, и я не увидел Браксы. Потом ночь.
      Прошел второй день и третий…
      Я чуть было не сошел с ума. До сих пор я не сознавал, как мы близки, как она важна для меня. С тупой уверенностью в ее постоянном присутствии я не говорил с ней о будущем. Я искал ее. Мне не хотелось никого расспрашивать, но выхода не было.
      — Где она, М’Квайе? Где Бракса?
      — Ушла.
      — Куда?
      — Не знаю.
      Я смотрел в ее дьявольские глаза, и проклятья готовы были сорваться с моих губ.
      — Я должен знать.
      Она смотрела сквозь меня.
      — Бракса покинула вас. Вероятно, ушла в горы или в пустыню. Это не имеет никакого значения. Конец танца близок. Скоро храм опустеет.
      — Почему она ушла?
      — Не знаю.
      — Я должен увидеть ее. Через несколько дней мы улетаем.
      — Мне жаль, Галлингер.
      — Мне тоже, — ответил я, захлопнул книгу и, не сказав положенного «M’Happa», встал. — Я найду ее.
      Я вышел из храма. М’Квайе сидела неподвижно, как статуя. Башмаки стояли там, где я их оставил.
      Весь день мой джипсер с ревом носился по дюнам. Команде корабля я, должно быть, казался песчаным смерчем. Но в конце концов пришлось вернуться, чтобы заправить бак горючим. Неожиданно ко мне подошел Эмори.
      — Вот это да. А грязный-то! К чему это родео?
      — Я кое-что потерял.
      — Посреди пустыни? Неужто один из своих сонетов? Вряд ли что-нибудь еще может заставить тебя так выкладываться.
      — Нет, черт возьми. Кое-что личное.
      Джордж закончил заливать бак, и я шагнул к джипсеру.
      — Подожди! — Эмори схватил меня за руку. — Ты никуда не поедешь, пока не объяснишь, в чем дело.
      Конечно, я мог вырваться, но тогда он бы просто приказал стащить меня за ноги, а кому это нужно? Я сделал над собой усилие и заставил себя спокойно произнести:
      — Просто я потерял свои часы, которые подарила мне мать. Это семейная реликвия. Я хочу найти их до отлета.
      — А ты уверен, что их нет в каюте или Териллиане?
      — Там я уже искал.
      — Может быть, кто-нибудь спрятал их, чтобы подшутить над тобой? Тебе ведь известно, что на корабле ты — не самая популярная личность.
      Я отрицательно покачал головой.
      — Я уже думал об этом. Но я всегда ношу их с собой, в правом кармане. Скорее всего, они выпали, когда я мотался по этим дюнам.
      Он прищурился.
      — Помнится, я читал на суперобложке одной их твоих книг, что твоя мать умерла сразу после твоего рождения.
      — Верно, — подтвердил я и мысленно чертыхнулся. — Часы принадлежали еще ее отцу, поэтому она хотела, чтобы они перешли ко мне. Мой отец сохранил их для меня.
      — Гм, — фыркнул он. — Странный способ искать часы, разъезжая по дюнам на джипсере.
      — Я думал, что увижу блики отраженного света, — упрямо пробормотал а.
      — Уже темнеет. Сегодня, пожалуй, нет смысла продолжать поиски. Зачехлите джипсер, Джордж, — приказал он механику, а затем похлопал меня по плечу. — Пойдем. Примешь душ, перекусишь. По-моему, и то, и другое тебе не помешает.
      Мешки под тусклыми глазами, редеющие волосы и ирландский нос, голос на порядок ъыше, чем у кого бы то ни было. Я ненавидел его. Клавдий! Если бы только это был пятый акт!
      И тут я действительно понял, что нуждаюсь в душе и еде. К тому же, настаивая на немедленном выезде, я лишь вызову подозрения и кривотолки. Я стряхнул песок с рукава.
      — Вы правы. Это идея.
      — Пойдем. Поедим у меня в каюте.
      Душ был благословением, чистое хаки — милостью Божьей, а пища пахла, как в раю.
      — Вкусно пахнет, — сказал я.
      Мы молча поели, а когда перешли к кофе и десерту, Эмори вдруг спросил:
      — Почему бы тебе не остаться на ночь? Поспи здесь.
      Я покачал головой.
      — Я очень занят. Надо все закончить, а времени осталось мало.
      — Пару дней назад ты говорил, что почти все закончил.
      — Почти, но не совсем.
      — Ты говорил также, что сегодня ночью в храме служба.
      — Верно. Но я буду работать в своей комнате.
      Он пожал плечами и, помолчав, сказал:
      — Геллингер. — Я посмотрел на него: официальный тон грозил неприятностями. — Конечно, это не мое дело, — начал он, — но тем не менее… Бетти говорит, что у тебя там есть девушка. — Это был не вопрос. Это было утверждение, но оно повисло в воздухе в ожидании ответа.
      «Бетти, ты — шлюха. Корова и шлюха, и к тому же — ревнивая. Какого черта ты суешь свой нос в чужие дела. Лучше бы ты ослепла и оглохла. Чтоб у тебя язык отсох!»
      — А что? — спросил я.
      — А то, — ответил он, — что я как начальник экспедиции обязан поддерживать дружественные, так сказать дипломатические, отношения с туземцами.
      — Вы говорите о них так, словно они дикари. Нет ничего более далекого от истины. — Я встал. — Когда опубликуются мои заметки, на Земле узнают правду. Я расскажу о них то, чего не смог бы предсказать даже доктор Мур. Я расскажу о трагедии народа, который, зная, что обречен, достойно несет бремя жизни. Когда я назову причину этого, то даже самые суровые ученые не смогут сдержать слез. Да, я напишу об этом и получу множество премий и наград, только зачем мне они теперь? Господи! — воскликнул я. — Когда наши предки дубинками защищались от саблезубых тигров и только пытались приручить огонь, у марсиан уже была своя культура!
      — Так у тебя есть там девушка?
      — Да! — выкрикнул я. Да, Клавдий! Да, отец! — Да, Эмори, да! А сейчас я сообщу вам еще кое-что. Они уже мертвы, они бесплодны. Это — последнее поколение, после которого марсиан не будет. — Помолчав, я добавил: — Они останутся только в моих записях, в немногих микрофильмах и фотографиях, да еще в стихах о девушке, которые появились только потому, что она есть.
      — О-о, — только и смог произнести он, но немного погодя добавил: — Последние месяцы ты вел себя несколько необычно. Я удивлялся этим переменам и все гадал, что же случилось, но я не думал, что для тебя это так важно.
      Я опустил голову.
      — Это из-за нее ты носишься по пустыне?
      Я кивнул.
      — Почему?
      Я поднял голову.
      — Потому что она пропала. Не знаю, куда и почему, но мне просто необходимо найти ее до отлета.
      — О, — опять произнес он. Затем, отодвинувшись, открыл ящик стола, достал оттуда что-то, завернутое в полотенце, и развернул. На стол легла женская фотография в рамке. — Это моя жена, — сказал он.
      Симпатичное лицо с большими миндалевидными глазами.
      — Много лет назад, в молодости, я, знаешь ли, был морским офицером. Я встретил ее в Японии и полюбил. Там, откуда я родом, было не принято жениться на женщинах другой расы, поэтому мы не обвенчались, но я все равно считал ее своей женой. Когда она умерла, я находился на другом краю света. Моих детей забрали в приют, и я даже не смог выяснить, в какой. С тех пор я их не видел. Это было так давно. Почти никто не знает об этом.
      — Я… простите, — пробормотал я.
      — Нет, нет. Забудь об этом. Но… — Он поерзал в кресле и посмотрел на меня. — Если ты хочешь забрать ее с собой на Землю, то сделай это. С меня за такое, конечно, голову снимут, но я все равно слишком, стар и такую экспедицию мне больше не возглавить, так что… — Он залпом проглотил свой остывший кофе. — Возьми джипсер. — Он отвернулся.
      Дважды я пытался сказать «спасибо», но так и не смог. Тогда я встал и вышел.
      — Сайонара и все такое, — пробормотал он мне вслед.
 
      — Эй, Галлингер! — окликнули меня.
      — Кейн! — Я оглянулся, но увидел только темную фигуру на светлом фоне около люка и услышал, как он чихнул. Я вернулся. — Что?
      — Твоя роза, — он протянул мне разделенный на все части пластиковый контейнер. В нижней части плескалась какая-то жидкость, в которую был опущен стебель, а в другой половине пламенела большая, только что распустившаяся роза.
      — Спасибо, — сказал я, пряча розу в карман.
      — Возвращаешься в Териллиан?
      — Да.
      — Я видел, как ты приехал, и подготовил ее. Чуть-чуть не застал тебя в капитанской каюте.
      — Еще раз спасибо.
      — Она помещена в специальный раствор и простоит несколько недель.
      Я кивнул и шагнул в ночь.
 
      Теперь горы. Выше, глубже. Небо было как ледяная купель, в которой плавали две луны. Подъем стал круче, и маленький «ослик» заупрямился. Я подстегнул его, выжав газ, и продолжал забираться все выше и выше. Увидев немигающую зеленую звезду, я почувствовал комок в горле. Контейнер с розой бился о мою грудь, как второе сердце. «Ослик» взревел последний раз громко и протяжно, потом начал чихать. Я подстегнул его еще раз, и он сдох. Я поставил машину на тормоз, слез и пошел пешком.
      Как холодно здесь, вверху, особенно ночью. Почему она так поступила? Что заставило ее бежать от тепла и огня в ночь?
      Я излазил вдоль и попрек каждое ущелье, каждый перевал, быстро двигаясь на своих длинных ногах с легкостью, невозможной на Земле. Всего два дня осталось, любовь моя, но и в них мне отказано. Почему?
      Я карабкался по выступам, перепрыгивая с камня на камень, полз на коленях, упирался локтями, слышал, как трещит одежда.
      — Маллан!
      Никакого ответа. Неужели ты не хочешь помочь мне, потому что я из другого народа? Тогда я попробовал обратиться к другим богам. Вишну — ты великий бог-охранитель. Сохрани ее! Кто поможет мне найти ее? Иегова? Адонис? Осирис? Таммуз? Маниту? Легба? Где она?
      Я поскользнулся. Камни посыпались из-под ног, и я повис, цепляясь за края. Пальцы замерзли. Как трудно удержаться! Я посмотрел вниз. Приблизительно футов двадцать. Я разжал пальцы, упал и покатился. И тут раздался ее крик.
      Я лежал, не двигаясь, глядя вверх.
      — Галлингер! — звала она в ночи.
      Я не пошевелился.
      — Галлингер!
      Она умолкла, а я услышал шорох катящихся камешков и понял, что она спускается по какой-то тропинке справа от меня. Я вскочил и спрятался в тени. Она вышла из-за поворота и сделала несколько неуверенных шагов.
      — Галлингер!
      Я шагнул из своего укрытия и схватил ее за плечи.
      — Бракса!
      Она вскрикнула, потом заплакала, уткнувшись мне в грудь. Я впервые видел, как она плачет.
      — Почему? — спросил я.
      Она только крепко прижалась ко мне, продолжая плакать.
      — Я думала, ты разбился, — сказала она наконец.
      — Мог бы и разбиться. Почему ты ушла из Териллиана? А как же я?
      — Разве М’Квайе не сказала тебе? А сам ты не догадываешься?
      — О чем я должен догадываться, когда М’Квайе сказала, что ничего не знает?
      — Это неправда, она знает!
      — Что знает?
      Бракса вздрогнула всем телом и долго молчала. И только тут я заметил, что на ней лишь тонкое платье, в котором она танцевала. Слегка отстранив ее от себя, я снял куртку, набросил ей на плечи и снова обнял.
      — Великий Маллан! — воскликнул я. — Ты же совсем замерзла!
      — Нет.
      Я стал перекладывать контейнер с розой в карман брюк.
      — Что это? — спросила она.
      — Роза. В темноте ее трудно разглядеть. Я как-то сравнил тебя с розой. Помнишь?
      — Да. Можно, я понесу ее?
      — Конечно. — Я опять положил контейнер в карман куртки.
      — Я все-таки жду объяснений.
      — Ты и в самом деле ничего не знаешь?
      — Да нет же!
      — Когда пришли Дожди, — сказала она, — пораженными, очевидно, оказались одни мужчины. Оказывается, я не была бесплодной.
      — А-а! — только и смог произнести я.
      Мы молча стояли, а моя голова трещала от мыслей.
      — Но почему ты убежала? Разве плохо, что ты забеременела? Тамур ошибся, и ваш народ сможет возродиться.
      Она рассмеялась. Снова этот спятивший Паганини дергает струны. Я остановил ее, прежде чем смех перешел в истерику.
      — Как? — спросила она, потирая щеку.
      — Вы живете значительно дольше нас. И если ребенок родится нормальным, значит наши расы биологически совместимы. У вас должны быть и другие женщины, способные иметь детей. Почему же нет?
      — Ты читал книгу Локара, — сказала она, — и еще спрашиваешь меня об этом? Решение умереть уже принято. Но предсказано это было последователем Локара уже очень давно. «Мы сделали все, — говорили они, — мы все видели, все слышали и все познали. Танец был хорош. Пусть он закончится».
      — Ты же в это не веришь.
      — Неважно, во что верю я, — ответила Бракса. — М’Квайе и Матери решили, что мы должны уйти из жизни. Сам их титул звучит сейчас как насмешка, но их решение будет выполнено. Не исполнилось только последнее пророчество. Оно оказалось ошибочным. Мы все умрем.
      — Нет.
      — А что же?
      — Летим со мной на Землю.
      — Нет.
      — Тогда пойдем со мной сейчас.
      — Куда?
      — В Териллиан. Я хочу говорить с Матерями.
      — Тебе не удастся. Сегодня ночью — церемония.
      Я рассмеялся.
      — Церемония в честь бога, который сначала сбивает тебя с ног, а потом добивает лежачего?
      — Маллан — наш бог, — ответил она, — а мы — его народ.
      — Вы отлично бы спелись с моим отцом, — усмехнулся я. — Я иду, и ты пойдешь со мной, даже если мне придется нести тебя. Я сильнее и больше тебя.
      — Но не больше Онтро.
      — О дьявол! Что еще за Онтро?
      — Он остановит тебя, Галлингер. Он — кулак Маллана.
      Я резко затормозил джипсер перед единственным известным мне входом — входом к М’Квайе. Бракса поднесла розу к свету фар и замерла, как очарованная. Она молчала. На ее лице застыло какое-то странное выражение благодати.
      — Они сейчас в храме? — спросил я.
      Выражение лица мадонны не изменилось, и я повторил свой вопрос. Она встрепенулась.
      — Да, — сказала она с трудом, — но ты не сможешь пройти.
      — Ну это мы еще посмотрим.
      Я помог ей сойти с джипсера и взял за руку. Она двигалась как в трансе. Восходящая луна отражалась в ее глазах, которые глядели в никуда, как в день нашей первой встречи, когда она танцевала. Я щелкнул пальцами, но в ее лице ничего не изменилось. Я распахнул дверь, пропустил Браксу вперед. В коммате царил полумрак. И тут она закричала в третий раз за этот вечер:
      — Не причиняй ему вреда, Онтро! Это — Галлингер!
      До сих пор я ни разу не видел марсиан-мужчин, поэтому не знал, все ли они такие, или он — исключение, хотя и сильно подозревал последнее.
      Я смотрел на него снизу вверх. Его полуобнаженное тело сплошь покрывали родинки и вздутия, вероятно, что-то связанное с железами.
      Я считал себя самым высоким человеком на планете, но он был семи футов росту и гораздо тяжелее меня. Теперь мне стало понятно происхождение моей огромной кровати!
      — Уходи, — сказал он. — Она может пройти, ты — нет.
      — Мне нужно забрать свои книги и вещи.
      Он простер свою огромную левую руку. Я посмотрел туда. В углу лежали, аккуратно сложенные, мои вещи.
      — Я должен войти и поговорить с М’Квайе и Матерями.
      — Нет.
      — От этого зависит жизнь вашего народа.
      — Уходи! Возвращайся к своему народу, Галлингер! Оставь нас!
      Мое имя в его устах прозвучало как «чужак». Сколько ему лет? Триста? Четыреста? И всю жизнь он охранял храм? Зачем? От кого он его охранял? Меня насторожило то, как он двигался. Знавал я людей, которые могли так двигаться.