Легионеры быстро построились.

— Все, кроме Эпилла, — правую руку вперед!

Насупившись и не поднимая глаз на командира, легионеры выполнили приказ. Грациллоний прошел вдоль строя и нанес каждому сильный удар жезлом по руке. Впрочем, он никого не покалечил — впереди еще был долгий и трудный поход. Эпилл, наверное, тоже заслуживал наказания, но подрывать авторитет помощника Грациллоний не хотел. В это время раздался резкий сухой щелчок, как будто треснула парусина, следом — отчаянный вопль. Это дружки рыжего наказывали своего вожака и, как видно, не жалели сил.

Наведя таким образом порядок, офицеры, морской и сухопутный, спустились в капитанскую каюту. Капитан достал флягу и налил два полных кубка. Выпив, они посидели молча.

— Это верно, дисциплина на флоте уже не та, — наконец произнес капитан. — И год от года все хуже. В том нет вины матросов. Они же видят, что творится вокруг. Когда-то Рим держал здесь сильный флот. А теперь… Теперь ходят вот такие посудины, вроде нашей. Любая галера саксов ее догонит и перегонит! Саксы творят что хотят, и в море, и на побережье. Где вчера была деревня, богатая, куда матросы к девицам бегали, — сегодня пепелище, головешки еще тлеют, трупы везде…

Саксы наведались. Прошли морем. Мимо нас. А мы бессильны. О каком боевом духе, не говоря уж о дисциплине, может идти речь? Люди подавлены, напуганы. Озлоблены. Ну, а что у вас, на суше?

— На суше не так плохо, — ответил Грациллоний. — Прошлогоднюю войну мы выиграли. Варвары теперь долго не сунутся. Моя центурия недавно вернулась из похода по Британии. Были у ордовициев, привели им нового вождя. Нашего. Недовольства никакого не было. Народ присмирел и принял нас вполне радушно.

— Надеюсь, и тамошние девицы тоже?

— И девицы… — Грациллоний улыбнулся. — В общем, на зимние квартиры все вернулись довольные, считайте даже, что отдохнули. Наш легион стоит в Иска Силурум вот уже лет двести-триста. Так что Иска для нас — второй дом. У легионеров — жены, дети. И холостым развлечений хватает. Оттуда до Акв Сулиевых всего день пути. А там — термы, театры. Веселые дома. С Лондинием, конечно, не сравнить, но все же… Не глухомань какая-нибудь северная, — Грациллоний отхлебнул из кубка. — Все-таки армия для человека не худшее место. Бывает, правда, что местные поворчат после учений: мол, посевы потоптали и зачем нам эти легионы… А без легионов что было бы? Нет, где мы — там мир и порядок.

— А бывает, что легионы меняют императоров, — сказал капитан, понизив голос и пристально глядя на Грациллония. — Небось, воображаете себя хозяевами империи?

Тайное становится явным, подумал Грациллоний. Он уже убедился в этом. Британия гудела, словно потревоженный улей: Максим что-то задумал. Нетрудно было догадаться, что именно он задумал, но выговорить это вслух мало кто решался. Это могло стоить болтуну жизни. Тем более не стоило откровенничать с человеком, бывающим по обе стороны пролива. Если в Галлии о чем-нибудь проведают, то, во-первых, тут же к императорам с тайными донесениями помчатся курьеры; во-вторых, объявят мобилизацию, тогда прольется кровь граждан империи. Море крови.

— По моим расчетам, мы должны прийти в порт до темноты, — сменил он тему. — Хотелось бы пораньше устроить солдат на ночлег.

— Если ветер не стихнет — к вечеру будем в порту. А вы, я смотрю, в море не новичок.

— Раньше у отца был корабль. В Гезориак мы заходили трижды. Давно. Я тогда был мальчишкой.

— Что ж, предлагаю вечером развлечься. Готов послужить проводником. Сходим в цирк. Вряд ли мальчишкой вы там бывали. Цирк небольшой, зато в дождь они натягивают крышу, и представление продолжается. И звери у них что надо! Не медведи полудохлые, как в Дубрии. Как-то даже были настоящие гладиаторы!

— Благодарю. Не по мне это все. Мучения, убийства. Для того чтоб чернь потешилась. Много их, любителей потешиться чужой кровью. А наставь на него самого меч или выпусти зверя… Да любой из этих завсегдатаев цирка тут же обгадится со страху!

— Вам голубиная кротость в бою не мешает? — обиделся капитан.

— Не пытайтесь меня оскорбить. Бой — совсем другое дело. К тому же и времени у нас не будет — утром выступаем.

— Ну, если так… — сказал капитан примирительно. — Тогда приглашаю в веселый дом. Туда можно и ночью.

— Благодарю, — снова покачал головой Грациллоний. — Мне сначала нужно разместить людей. К тому же, — он посерьезнел, — я дал обет. На время похода… Нет, не могу.

— Но ведь можно зайти в любую церковь и… — капитан хихикнул, — смыть грехи.

Грациллоний тяжело вздохнул:

— В Лондинии наш храм закрыли. А здесь разве есть Митреум?

Капитан вскочил, выпятил грудь и вскричал с брюзгливым выражением оскорбленной добродетели:

— Вы, должно быть, насмехаетесь надо мной!

— Отнюдь нет. Я поклоняюсь Митре. А вы, скорее всего, христианин. Но что для нас эти различия, когда мы оба служим Риму!

Капитан трижды осенил себя христианским крестом и, расставив мизинец и указательный палец, боднул «рогами дьявола» в сторону Грациллония.

— Вон отсюда! Вон! Мало мне того, что на борт поднялся язычник, так он еще пробрался в мою каюту и пьет мое вино! Если бы не подпись Максима на бумаге, ты бы у меня давно кормил рыб на дне! Приказу командующего я подчинюсь, но незамедлительно доложу о тебе по возвращении. А теперь вон! Прочь с глаз моих!

Грациллоний поднялся и вышел на палубу. От стыда и бессильной ярости щеки его пылали, и соленая морская морось, казалось, только растравляла рану.

К ночи ветер стих. Корабль вошел в гавань, пришвартовался, и легионеры принялись сносить на берег свое имущество. Труднее всего оказалось свести лошадей. Одуревшие от качки лошади вставали на дыбы, шарахались и ни в какую не хотели ступать на узкие сходни. Солдат, настрадавшихся за плавание не меньше, ждал ужин и ночлег, и непредвиденная заминка так их раздражила, что гавань огласилась жуткой бранью, в которой поминались языческие боги, высшие лица Римской империи, а заодно и вся их родня. Даже Грациллоний, привычный ко всякому, смутился и мысленно попросил Митру не гневаться на богохульство усталых людей. На шум прибежал офицер, дежуривший в гавани, он дал дельный совет нарастить сходни и сообщил Грациллонию, что почти весь гарнизон в поле на учениях и в казармах пусто, так что места хватит всем. Сходни расширили — нашлись и топор, и доски, и гвозди, — свели лошадей на берег, навьючили поклажей, и легионеры строем направились в казармы расквартированной неподалеку когорты. Префект когорты внимательно прочитал предписание и воздержался от лишних вопросов — время было неспокойное, армия полнилась самыми невероятными и тревожными слухами, и чрезмерное любопытство запросто могло перечеркнуть карьеру, а то и жизнь. От предложенного ему помещения Грациллоний отказался.

— Я переночую в таверне, — сказал он, — а утром избавлю вас от незваных гостей.

— В таверне, конечно, мягче спится, — почему-то усмехнулся префект.

Грациллоний проследил, чтобы каждому легионеру досталась отдельная кровать, миска еды и кубок вина, и отправился на постоялый двор. На улице было темно, и префект дал Грациллонию в провожатые дежурного легионера с фонарем. Утихомирившись к ночи, морской ветер развеял облака, и ущербная луна заливала город холодным оловянным свечением. Зима кончалась, но за день воздух и земля не прогревались, и к ночи землю сковывал иней. Но уже пахло весной, и на голых ветвях набухали бледные почки.

Таверна была двухэтажная, крытая красной черепицей, заиндевевшей к ночи. С правой стороны от нее находилась конюшня, а слева тянулся длинный открытый навес. Дом стоял почти вплотную к городской стене, на южном тракте. От стены по сторонам мощенной известняком дороги шли поля. Построек поблизости не было, только старинные руины римской виллы белели в поле — последнюю сотню лет Гезориак, как и большинство галльских городов, не разрастался вширь. Мало кто рисковал строиться вне оборонительных укреплений, опоясывавших город.

Уже миновав конюшню, Грациллоний услышал странные звуки. И остановился. Животные таких звуков издавать не могут. Вернувшись к воротам, он прислушался. В конюшне кто-то плакал. Столь безнадежно, что Грациллония охватил ужас. То был многоголосый и какой-то потусторонний плач, словно кто-то запер нечаянно в темной конюшне существа из иного мира, неведомо как попавшие на окраину портового галльского городка. Петли засова были скреплены веревкой. Рванув створку так, что веревка лопнула, Грациллоний шагнул внутрь. На миг рыдания затихли, из темноты раздался вопль ужаса. Грациллоний обернулся к сопровождающему.

— Посвети, — сказал он. — Только не подожги солому.

В конюшне оказались дети.

— Не бей нас! — высоким голосом выкрикнул мальчик. — Мы будем хорошие, честное слово! Не надо бить!

Мальчик говорил на языке племени белгов. Грациллоний тоже был из белгов, но его предки ушли в Британию несколько веков назад. За это время язык не слишком изменился. Дети были все светлокожие и светловолосые, как и большинство ребятишек в деревнях вокруг его родного дома.

Их было пятеро, три мальчика и две девочки; примерно одного возраста: лет по девять-десять. Лица и одежда у них были грязные. Но одежда — домашняя, добротная. Двоим матери успели повязать на прощание яркие шерстяные шарфы. Дети были заперты в стойле, превращенном в клетку. Доски набили горизонтально на такой высоте, чтобы они не могли выпрямиться во весь рост. В соседних стойлах мирно дремали лошади. Лошадиное дыхание и тепло их больших тел — вот и все, чем могли согреться дети в полупустой конюшне.

Грациллоний присел на корточки.

— Не бойтесь, — сказал он, стараясь, чтобы его хриплый голос звучал как можно мягче. — Я не трону вас. Я ваш друг.

Между досками просунулись руки. Грациллоний сжал детские кулачки в своих больших ладонях.

— Пожалуйста, — проговорила, всхлипывая, девочка, — отведи нас домой.

Он не мог им помочь. В наступившей тишине ему трудно было выговорить эти слова:

— Прости меня, дитя. Я не могу. Сейчас не могу. Может быть, потом… Но вы не бойтесь.

— Ты не Иисус? — это спросил мальчик. — Я знаю, что в городе Бог — Иисус. Он добрый.

— Я не Иисус, — сказал Грациллоний. — Но я обещаю, что Иисус присмотрит за вами.

Девочка, вцепившись в его руку, молча смотрела на него. Он был взрослый, он не бил их, и он был из города, где есть добрый Бог Иисус.

Что он мог сделать? Грациллоний поцеловал ее тонкие пальчики, высвободился и пошел к выходу.

— Спокойной ночи. Спите. Постарайтесь уснуть.

Он вышел на улицу, прикрыл ворота и прислушался. Дети снова зарыдали.

— Видать, рабы. Новенькие, — попытался завязать разговор сопровождающий. Его эта сцена, казалось, позабавила.

— Вижу, — отрезал Грациллоний.

Он быстро зашагал к дому, взбежал по ступенькам и забарабанил в дверь кулаками.

Открыл румяный мужчина с зажженной свечой в руке, хозяин.

— Что вам угодно? — спросил он. Грациллоний был в гражданской одежде. — Уже поздно. Ужина нет.

— Во-первых, это меня не интересует, — отрывисто сказал Грациллоний. — Во-вторых, я центурион Второго легиона Августа, нахожусь в поездке по имперскому делу. И еще: почему у вас дети заперты в конюшне?

— А… — Хозяин на мгновение замешкался, потом ткнул пальцем себе за спину. — Он там, за столом. У него и узнаете. Входите, офицер.

Документов хозяин не спросил — легионер с фонарем, выглядывавший из-за плеча Грациллония, подтверждал его слова лучше всяких бумаг.

Отпуская провожатого, Грациллоний поблагодарил его — он давно взял себе за правило быть вежливым с подчиненными и независимым с вышестоящими. Хозяин провел его в большую комнату, скудно освещенную несколькими сальными свечами. Свечи потрескивали и коптили, распространяя по дому запах прогорклого жира. Запах бедности. Убожества и бедности, в которую впала Римская империя. Вокруг стола сидело четверо мужчин.

— Мир входящему! — воскликнул дородный, богато одетый мужчина, махнув рукой с унизанными перстнями пальцами. — Присоединяйтесь!

Держался он развязно и был в этой компании, похоже, за главного. Остальные держались скромнее и были одеты проще: в галльские туники и короткие штаны. На головах у всех были ночные колпаки.

Грациллоний ничего не ответил. Он указал в гостевой книге имя, звание и цель визита. Хозяин зажег еще две свечи, вручил одну Грациллонию и повел его наверх.

— В этот год у меня прямо прилив постояльцев, — хвастался он по дороге. — Так вы, говорите, из Второго легиона Августа? Это не тот, который в Британии? Понимаю, понимаю… Нелегкие для всех нас времена… Ну, я-то умею держать язык за зубами. Ваша комната, офицер. Располагайтесь, а я пойду старуху разбужу. Надеюсь, вы не слишком привередливы, офицер? Особенного ничего не ждите, а вот котелок доброго чечевичного супа — это я вам обещаю.

Словоохотливый хозяин закрепил свечи в настенном канделябре и отправился вниз будить жену. Оставшись один, Грациллоний осмотрелся. Не слишком роскошно, зато есть все необходимое: кувшин с водой, таз, лежанка на двоих и ночная посудина. Центурион распаковал походную сумку, достал принадлежности и, как смог, вымылся. Переодевшись в чистое, он произнес слова молитвы. Солнце, правда, зашло, но лучше поздно, чем никогда.

Когда Грациллоний спустился вниз, дородный мужчина снова окликнул его:

— Мы ждем, приятель! Или вы дали обет молчания?

Грациллоний отбросил сомнения. В конце концов, он приехал сюда не в поисках удовольствий, как решил префект. Сведения о положении дел на континенте, сплетни, слухи — вот что его интересовало. Обстановка в этой провинции Римской империи была достаточно сложной: набеги неизвестных Грациллонию варварских племен, мятежи окраинных народов, интриги царедворцев. Знание всего этого не добудешь мечом и отвагой, а незнание может оказаться гибельным.

— Благодарю, — кивнул Грациллоний и подсел к компании. Шустрый мальчишка — не то слуга, не то сын хозяина — подбежал с кувшином и наполнил его кубок.

— Секст Тит Луготорикс, — представился мужчина в перстнях и неопределенно обвел рукой вокруг стола. — Мои помощники.

Он назвал их имена, которые Грациллоний пропустил мимо ушей. Помощники глядели исподлобья. Вид у них был разбойничий.

— Гай Валерий Грациллоний, центурион, по особому поручению.

Луготорикс вздернул бровь. У него был короткий приплюснутый нос, утопавший в жирных складках щек, и узкий, как прорезь в забрале, лягушачий рот с вывернутой нижней губой. Он то и дело растягивал губы в улыбке, но белесые, как градины, глаза смотрели настороженно. От него шел дух дешевого ароматического масла. Таким натирались женщины в веселых домах в Аквах Сулиевых. Грациллония слегка передернуло.

— А вы, как я погляжу, не из болтунов, а, центурион?

— Служба такая. А вы чем занимаетесь?

— Я? Я сборщик податей.

— Так я и думал.

— Да… Мы-то все местные. Только вот припозднились сегодня. В деревне были, по службе. Терпеть не могу эту деревенщину! Дубье стоеросовое. Чуть что — в плач! Плачут, воют, а сами сосчитать не могут даже, сколько пальцев у них на руке. А закон — он ведь для всех закон. Ну, пришлось, конечно, поучить мужланов, так сказать, уму-разуму. Пришлось… А тут как раз и ночь. И ворота на запоре. Теперь с этим строго. Хорошо, уговорили стражу впустить нас. Потом решили — чего по домам идти? Нам и здесь неплохо — тепло, светло, а главное, бесплатно! — Луготорикс хихикнул и заговорщицки подмигнул Грациллонию.

— Не знал, что ваша должность дает право на государственное обеспечение, — заметил тот.

— Кому как, — ухмыльнулся Луготорикс. — Мне вот дает. Только мне. Мне одному. — Он покачал головой и снова подмигнул Грациллонию. — В конце концов, у городских властей должен быть свой источник дохода.

— А дети в стойле — это вы загнали их в конюшню?

Луготорикс захохотал.

— Не загнал, приятель, как вы изволили выразиться. Никто никого не загонял. Показали им кусочек — самый хвостик — плетки, и они сами побежали в стойло, да еще в проходе толкались! — Он снова зашелся в хохоте. На этот раз вместе с ним, как по команде, загоготали помощники. Отсмеявшись, Луготорикс утер слезы и снисходительно взглянул на Грациллония.

— Вы и в конюшню уже заглянули? Ну-ну, центурион, вы не девица на выданье! — Луготорикс подтянул кувшин поближе, наполнил свой кубок до краев и с преувеличенной осторожностью подвинул кувшин обратно. Двигался он несколько замедленно, ибо был пьян. — Разве их кто-нибудь обидел? Нет. Накормили, напоили, спать положили, — он шумно отхлебнул вина и закашлялся. — Сами же видели — тепло, солома мягкая… Зачем портить товар? Да и прибытку-то с него… Больше на харч потратишь. Я же патриот, как и вы. Моя служба — искать недоимщиков, и я их ищу. Моя служба — собирать подати, и я их собираю. Да только сердце у меня доброе. Я же нож к горлу не приставляю. Всегда даю время, много времени. Найдете деньги, пожалуйста, я подожду. Хотя у меня тоже семья, и я должен ее кормить. Но я всегда даю время. Ну, а уж если деньги не находятся, значит, не хотят давать или же плохо искали. Что делать? Беру тогда зерном, или скотом, или вот сопляками этими. Но, конечно, строго по стоимости плюс скромное возмещение за труды и терпение. А как же? Ведь если те не будут платить, — он снова приложился к кубку, — и эти не будут платить, откуда государство деньги возьмет?

— И что будет теперь с детьми? — не поднимая глаз, спросил Грациллоний.

— Откуда мне знать? — пожал плечами Луготорикс. — Будем надеяться, попадут в христианские дома и там обучатся христианской вере, и души их спасутся. Так что я делаю богоугодное дело. А дадут за них немного. Сколько лет их еще кормить, пока они начнут работать, в поле или еще где…

— В веселом доме! — осклабился один из подручных Луготорикса, низенький, тщедушный, со шрамом через всю щеку. — Молоденькие курочки там очень даже в цене.

— Я этого не говорил, я этого не говорил! — пьяно запротестовал Луготорикс. — Мое дело — продать, а деньги сдать в казну. Эти деревенские обычно такие уродины! Нам, правда, сегодня попалась одна… но это, скажу я вам, редкость!

Грациллоний вспомнил тонкие цепкие пальчики…

Он стиснул зубы и опустил голову, чтобы не выдать охватившего его негодования. В конце концов, что он мог сделать? Римская империя держалась на чиновниках. На чиновниках да на армии. Но про армию вспоминали, когда возникала угроза или когда шатался трон, а чиновники в государстве были, есть и всегда будут. У него секретная миссия, и вести себя он должен как лазутчик. Меньше говорить, больше слушать. И не поддаваться чувствам.

— Что ж, — сказал он. — Каждый служит Риму на своем месте. Я, кстати, направляюсь на запад Арморики. По имперскому делу. Край для меня новый, а вы, я смотрю, люди бывалые. Везде походили, много видели. Не поможете советом, к чему готовиться в пути, чего опасаться? Что там вообще творится?

Луготорикс был заметно польщен.

— Мы и сами не больно-то осведомлены, что там, в той стороне, — произнес он после некоторого раздумья. — Курьерская связь с Арморикой ненадежная, особенно что касается частной корреспонденции. Властям тоже веры мало. Я на самом деле лучше знаю, что твориться в Массилии, чем в Байокассиуме. Здесь, в Белгике, все спокойно. Война с Магненцием их почти не коснулась. На востоке, у германцев, тоже мир. Молодцы германцы. Не то что франки. Дикари! В общем, здесь у нас тишина. Или затишье. Но на западе все гораздо хуже. Чем дальше, тем хуже. Вы, я надеюсь, не один?

— Нет, со мной моя центурия.

— Это хорошо. Все-таки армия… Но мой вам совет — будьте крайне осторожны. Не думаю, что бакауды осмелятся напасть на армию, хотя время сейчас такое, что…

Слово было знакомо Грациллонию. Он его слышал когда-то давно. Но что оно значило — не мог вспомнить.

— Бакауды? — переспросил он. — Грабители?

— Если бы, — ответил Луготорикс со злобой. — Мятежники. Люди — если их можно считать людьми, — которые бросили свои дома, ушли в лес и не просто живут разбоем, нет, они создали целую организацию. Они называют себя «бакауды» — герои — и воюют против государства. Зверье! Волки! Переловить их по лесам да распять на деревьях! И то будет мало!

— А твоему Христу хватило, — пробормотал Грациллоний. К счастью, в эту минуту в комнату вошел мальчик с глиняной миской на подносе. Грациллоний указал ему на соседний стол. Он сухо сообщил Луготориксу, что привык ужинать в одиночестве и, не обращая внимания на обиженные взгляды мягкосердечного сборщика податей, пересел.

Узнал он немного, и находиться в этой мерзкой компании ему больше не хотелось. А дети… Что ж, оставалось только молиться, чтобы Митра — или Христос, или какой там бог стоял у их колыбелек — поскорее принял к себе их намаявшиеся удрученные души. Ничто не должно отвлекать Грациллония от служения человеку, поклявшемуся вернуть Риму его величие.

Мощеная дорога еще много миль шла на юг, а потом повернула на запад. Грациллоний решил не срезать — месяц был дождливый, землю развезло, и по тракту все равно выходило быстрее. Центурион не отмерял заранее дневные переходы. Когда он чувствовал, что люди устали, он объявлял ночной привал, и легионеры разбивали лагерь и окапывались.

Сам он ехал верхом. Иногда ему хотелось пройтись вместе со всеми в пешем строю, но это было бы нарушением субординации. И палатку ему разбивали отдельную. Командир должен отличаться от подчиненных. Это было понятно всем.

За ночь солдаты успевали отдохнуть и еще находили время почистить и подлатать обмундирование. На марше они выглядели браво. Грациллоний вел отряд колонной по четыре. Так они не занимали всей дороги, и им не мешали часто встречавшиеся крестьянские повозки. Чтобы поберечь копыта своего коня, Грациллоний прижимался к обочине, где земля была утоптанная, но мягкая. Вьючных лошадей вели сзади трое легионеров. Каждый день Квинт Юний Эпилл назначал нового авангардного, которому выпадала честь везти знамя. Доспехи его покрывала медвежья полость. Вслед за авангардным шли легионеры в полном боевом облачении, чуть в стороне, сбоку, — центурион в серебристой кольчуге, в небрежно завязанном под горлом плаще и с алым султаном на шлеме. В унисон стучали подбитые гвоздями башмаки, но строй не был идеально ровным: солдаты не стеснялись в движениях. Знающий глаз в этой мнимой разлаженности увидел бы готовность при малейшей угрозе мгновенно сплотиться, слиться в единое целое и дать отпор.

Сначала Грациллоний вел отряд по знакомым местам, где они бывали когда-то с отцом. С тех пор почти ничего не изменилось. Гладкие дороги, возделанные поля, пасущиеся на сочных лугах стада коров. Частые перелески и разбросанные кругом селения, обычно в несколько деревянных домов. Длинные одноэтажные дома поделены на две части; в одной живут люди, другая — для домашней скотины в холодную зиму.

По дорогам громыхали повозки. Если груз был слишком тяжел, то крестьянин в грубой толстой куртке и деревянных башмаках, жалея лошадь, шел рядом. Ездили и верхом — на лошадях или на мулах. Но большей частью ходили пешком, с котомками, корзинами за спиной или нехитрым сельским инструментом — лопатой, киркой, мотыгой — на плече. Никто не пугался вооруженных людей, даже женщины. Завидев отряд, крестьяне сначала открывали рты от изумления, затем, спохватившись, сдергивали войлочные шапки и приветствовали легионеров громкими возгласами. Через каждые миль пятьдесят-шестьдесят попадался город. Это был мирный край.

Но чем дальше забирали на юг, тем безотраднее становилась картина. Людей навстречу попадалось все меньше, селения встречались реже. Южные города, как и везде, были обнесены защитными стенами, однако сделанными наспех, из всего, что под руку попало. Даже из могильных плит и обломков статуй. Такие стены через год давали усадку, покрывались трещинами и достаточно нелепо смотрелись в качестве защитных сооружений. Вряд ли они могли надолго задержать варваров. Скорее, это были свидетельства страха и бессилия. Даже внутри городских стен жители не всегда чувствовали себя в безопасности. Они бросали дома на окраинах и со всем скарбом перебирались поближе к центру. Вид обыватели имели, как показалось Грациллонию, растерянный. Обычно многолюдные торговые площади пустовали. Возле таверн, где горожане предавались безрадостному пьянству, правда, царило оживление. В провинции дела обстояли не так печально — у селян в отличие от обитателей обреченных городов было вдоволь своей еды, но большинство их было сервами. Часто встречались заброшенные поместья, и, проезжая мимо очередного дома с пустыми глазницами окон, со снятой черепицей, отвалившейся штукатуркой и побегами зелени, проросшими сквозь рассохшуюся дранку, Грациллоний с грустью вспоминал отца и с проклятьями — Луготорикса, сборщика податей.

Провиант можно было добыть двумя способами: реквизируя его у населения — центуриону было дано это право — или получая при армейских гарнизонах. Грациллоний предпочитал второй путь. Правда, гарнизоны зачастую состояли из ауксиллариев, вспомогательных войск, набранных в дальних провинциях. У них были свои представления о солдатском пайке, не всегда совпадавшие со вкусом британцев. Обычно Грациллоний брал обжаренное зерно, бобы, чечевицу, хлеб, сыр, копченую колбасу или мясо, орехи, свежую или соленую капусту, яблоки, изюм, вино. С вином дело обстояло хуже. Варвары с имперских окраин не знали толк в вине, большинство из них и попробовало-то его, лишь оказавшись в армии. Разумеется, поставщики бессовестно надували армейских интендантов и подмешивали в вино воду, а то и вовсе продавали прокисшее. В таких случаях Грациллоний требовал заменить вино пивом. Сам он пил мало, пьянства не поощрял, но редких минут у костра с кубком вина, пока готовится ужин, легионеры всегда ждали с нетерпением.

Как-то они разбили лагерь на окраине обширного сельского выпаса. Трое местных парней, видно пастухи, робко приблизились к легионерам. Босые, чумазые, с волосами, свалявшимися, как пакля, они, словно по команде, оперлись на длинные жердины и застыли в немом восхищении. Легионеры, предвкушая ужин, были в благодушном настроении и беззлобно подтрунивали над селянами. Грациллоний распорядился подать в палатку котел с нагретой водой, губку и перемену белья. Ему не терпелось сбросить груз дневных забот, поскорее смыть с себя дорожную пыль и вместе со всеми посидеть у вечернего костра. Он требовал, чтобы солдаты блюли себя в чистоте и перед ужином умывались. Сам он мылся отдельно от всех, в своей палатке, как того требовали правила субординации.

Будик осторожно внес в палатку котел. Поставив его в изголовье сплетенного из ветвей ложа, он выпрямился, шагнул было к выходу, но замешкался, переминаясь с ноги на ногу. Облизнул губы, вздохнул, желая сказать что-то, но не решаясь. Грациллоний вопросительно взглянул на него.

— Могу я… просить центуриона… об одолжении? — Будик запнулся.

— Можешь, — с улыбкой ответил Грациллоний. — Но это не значит, что ты его получишь.

— Я не ем мяса. Сейчас не ем. Если бы вы распорядились выдавать мне двойную порцию хлеба и сыра…

— Тебе что, разонравилось мясо?

В палатке был полумрак, но Грациллонию показалось, что солдат покраснел.

— У нас Великий Пост.

— Пост… Вот оно что. Долгий христианский пост. Ты уверен? Я слышал, что христиане сами никак не могут решить, когда им праздновать свою Пасху.

— Не знаю, я совсем забыл об этом. Поход, и вообще… Я потерял счет дням. А там, на корабле, вспомнил. После драки… Просил у Христа прощения за мой постыдный гнев и вспомнил. Я думаю — это ничего, если я и опоздал немного. Христос простит и поймет, — от волнения голос его дрожал. — Я знаю, что вы не христианин. Но вы добрый человек.

Грациллоний помедлил с ответом. Ему не хотелось ставить кого бы то ни было в особое положение — это могло вызвать недовольство легионеров. Но ведь солдат отказывался от своей порции мяса. И вряд ли кто-то еще вспомнит о посте и последует примеру Будика. Легионеры у него в отряде не слишком-то благочестивы. По крайней мере, он ни разу не слышал жалоб на то, что им не удается соблюсти воскресенье, святой день как для митраистов, так и для христиан. Будик пришел в армию недавно. Он нравился Грациллонию. Застенчивый, худой и невзрачный, в бою этот парень превращался в дикую кошку. Он отчаянно дрался в прошлогоднюю войну, был честен и исполнителен. Отказать в такой просьбе значило бы навсегда оттолкнуть его. Он был хороший солдат, несмотря на свою веру, к которой Грациллоний не испытывал особого уважения. Наверное, в родной деревне Будика христиане были в редкость, и сверстники издевались над ним. А может, он и в армию пошел в надежде обрести друзей и единоверцев.

— Что ж, если это для тебя так важно… — сказал Грациллоний. — Только не уговаривай других следовать твоему примеру. Пусть каждый поступает по своей вере и совести. Ступай предупреди кухонный наряд.

— Благодарю вас, центурион! — Будик вспыхнул от радости. — Храни вас Бог!

Грациллоний обтерся губкой, переоделся и вышел из палатки. Ему оставалось назначить часовых и наряд на завтрашний день. На площадке в центре лагеря весело потрескивал костер. Походный котел уже закипал, и к дыму примешивался густой дух мясного бульона. Будик сидел на корточках поодаль от костра. Его окружили несколько солдат с кубками в руках. Они оживленно жестикулировали и время от времени разражались хохотом.

— Стало быть, надумал столоваться отдельно, — издевался Админий. — Так, глядишь, и в епископы скоро выбьешься. Благословите скушать кусочек мяса, ваше святейшество!

Солдаты захохотали. Шрам на щеке Кинана уже затянулся сухой коркой. Он один не смеялся. Кинан был из демециев, а они немногословны. Он размышлял.

— Хорошо, что я не христианин, — с расстановкой сказал он. — Уж больно у вас все просто: несколько дней не поешь мяса — и ты спасен.

На самом деле, подчиняясь рескрипту императора, в Британии он ходил к мессе, но не скрывал своего пренебрежения к этой религии слабаков, неженок-горожан и женщин, оставаясь в глубине души верным Нодену.

— А может, коли повезет, мы по дороге и еще кого из церковников найдем, — продолжал изгаляться Админий. — Привяжем его к кобыле, чтоб не отставал. Будет у кого благословения испросить, как до крови дойдет.