Римлянин был предуведомлен и ответил с готовностью:

— Вы хотите услышать о моей вере? Однако не думаю, что сумею сказать что-нибудь, чего бы вы уже не знали. Митраизм был широко распространен в те времена, когда Ис поддерживал тесные связи с империей. Я буду рад объяснить все, что вас интересует, но пока мне хотелось бы только заверить собравшихся, что я готов чтить богов Иса… если не считать нескольких незначительных деталей обрядов… и если вызвал чем-то их недовольство, так лишь по незнанию, а не от недостатка доброй воли.

Он обвел глазами лица собравшихся. Только лицо Бодилис, одевшейся сегодня в серое, казалось суровым.

— Позвольте мне, — попросил Грациллоний, — услышать прежде рассказ о вашей вере. Я умоляю — просветите меня!

— С чего же начать? — раздался хриплый голос. Кое-кто усмехнулся. Вопрос задал один из немногих присутствующих, не принадлежавших к родам суффетов, — художник, посвящавший досуг исследованию материальных объектов.

— Вероятно, лучше начать с истории, которую, как ты помнишь, Грациллоний, мы с тобой уже обсуждали, — предложила Бодилис.

— Помню, — согласился Грациллоний. — Почтенные господа и моя королева, я повидал мир и знаю, как часто римляне ошибочно отождествляли чужеземных богов с Юпитером, Нептуном и прочими знакомыми им божествами. Я пока не слишком разбираюсь в пантеоне Иса. Не от недостатка почтения к богам — просто я не сумел пока проникнуть в тонкости.

— Например?

— О… некоторые из ваших богов, по-видимому, происходят из южной Азии, а другие — из Галлии. Но это не галльские божества. Таранис, например, получил верховенство среди богов от Луга, а Молот — от Саккелуса, но ни один из них, насколько мне известно, не почитается в городе, — Грациллоний позволил себе улыбнуться. — Помогите мне разобраться, в кого я превратился!

Эсмунин Сиронай еле слышно заговорил:

— Надеюсь, ты понимаешь, что люди образованные не принимают древних мифов в их буквальном значении — в отличие от христиан. Для нас это символы. В различных языках одни и те же понятия могут обозначаться разными словами. Так и разные боги могут представлять одну и ту же Сущность. Со временем боги меняются, как меняется язык, развиваются в соответствии с потребностями их почитателей. Само небо не остается неизменным, но сущность его сохраняется во все эпохи.

Главный астролог выглядел дряхлым седым стариком. Он почти ослеп, но под его руководством исследования продолжали вести верные ученики. Птолемеевская система мироздания казалась ему недостоверной, и старец продолжал разрабатывать свою модель.

— Может, лучше кратко представить хронику богов, — вмешался Таэнус Химилко. — Ты уже отчасти знаком с ней, Грациллоний, но весьма отрывочно.

Послышался ропот согласия.

— Ты и веди рассказ, — решил Ирам Илуни. — Среди нас ты — лучший знаток.

Таэнус, аристократ по внешности и манерам, председатель Совета суффетов, владел поместьем неподалеку от Священного леса и знал предания не только горожан, но и земледельцев.

Грациллоний поддержал просьбу президента, и Таэнус начал рассказ:

— В Начале Тиамат, Змея Хаоса, грозила уничтожить Творение. Таранис сразил ее. Но Лер, ее сын, подстерег убийцу матери и убил Его. Земля и небо пребывали во тьме, покуда Белисама не спустилась в нижний мир. Страшной ценой выкупила Она Тараниса, вывела его назад, и примирила Она Тараниса с Лером. Но условием мира Лер поставил, чтобы Таранис умирал снова и снова до Конца Мира, когда он будет возрожден навеки. Мы в Исе ежегодно представляем это действо в лицах. Прежде оно сопровождалось человеческими жертвоприношениями. Ныне жертву Тараниса олицетворяет король. Он гибнет в битве и возрождается в победителе, который зачинает новую жизнь в галликенах, избранницах богини. В некотором смысле каждая из дочерей короля и королевы — божественного происхождения. Но лишь Девятеро представляют Ее воплощения. Прочие проживают обычные человеческие жизни, как и потомки союзов между прочими божествами и смертными. У нас немало семей, ведущих свой род, скажем, от Тевтатиса, Иисуса, Кернунноса — как моя семья — или от богинь, избравших любовниками смертных: Эпоны, Банбы… Правда, это родство не подтверждено ничем, кроме семейных преданий. Быть может, больше истины в туманном веровании, что в жилах Перевозчиков Мертвых течет холодная кровь Лера… Повисла пауза. Грациллоний решился нарушить ее:

— Перевозчики. Я слышал о них, но никто не желает рассказать толком. Что происходит, когда человек умирает?

— Никто не знает. Рассказывают разное. Призраки, обитающие в родных домах, духи, живущие в курганах, Дикая Охота… мрачный Аид или полное забвение… Здесь — в городе и на побережье — мы, как ты знаешь, хороним умерших в море. Хороним тела. Долг Перевозчиков — доставить их души на Сен, и в награду за этот страшный труд они освобождены от налогов и гражданских повинностей. Верят, что там Белисама, а может быть, и Лер подвергают души суду. Говорят, иные из них возрождаются — умершие галликены могут стать тюленями, задержаться на земле, дожидаясь тех, кого любили в этом мире, — но я не знаю и не стану о том говорить.

— А вот митраисты знают, — иронически заметила Бодилис.

Грациллоний вспыхнул.

— Я не знаю, что ждет меня, — огрызнулся он. — Человеку дано только стремиться заслужить спасение.

— Мужчине! Да и то лишь тому, кто омылся в крови Быка. Так что, путь на небо открыт только богатым?

— Нет! — горячо возразил Грациллоний, не ожидавший нападения с этой стороны. — Тавроболия — этот отвратительный ритуал, когда верующие стоят в яме, куда стекает кровь — для поклонников Кибелы! Они называют ее Великой Матерью.

— Ты был освящен кровью короля. Почему бы другим не принимать освящение в крови Быка?

— Не спорю. Но и для них этот обряд не обязателен. И к их обрядам допускаются женщины, — Грациллоний не стал упоминать о тесных связях между храмами Митры и Кибелы. Ему никогда не нравился этот культ, где мужчины в истерических припадках доходили до того, что оскопляли себя. Лучше уж пусть женщины следуют учению Христа. Тот был добр к своей Матери. — Мы, когда убиваем Быка, делаем это достойно, как делал Митра.

— Прошу вас, прошу вас! — воскликнул Ирам. — Сегодня мы только сравниваем взгляды, обмениваемся сведениями. Обсуждение, если потребуется, назначим на другой раз.

Грациллоний взял себя в руки.

— Что касается человеческой судьбы, — сказал он, — многие из моих единоверцев полагают, что она управляется движением планет, но мне, признаюсь, это кажется сомнительным. Не просветит ли нас ученый Эсмунин?

— Я сам ничуть не верю составляемым мною гороскопам, — согласился старец, — хотя добросовестно выполняю свою работу. Если и существует судьба, то, полагаю, силы ее непостижимы для смертного. Появление же планет, загадочные затмения, прецессия равноденствий…

Грациллоний заслушался.

Грациллоний рад был бы сидеть до последнего, но почти сразу после трапезы Бодилис потянула его за край тоги и тихо сказала:

— Идем со мной. Нам надо поговорить.

Досадуя, он подумал все же, что королева не стала бы звать его без важной причины, и откланялся.

В городе они обходились без вооруженной охраны. Провожавший их мальчуган с фонарем не говорил на латыни.

— Прости, что рассердила тебя, — начала Бодилис, перейдя на язык римлян, — но я не могла упустить такую возможность.

Грациллоний в изумлении взглянул на нее. Лицо королевы ярче освещали звезды, нежели свет фонаря, мерцавшего впереди. Он словно впервые увидел его выразительную сильную лепку и, смешавшись, отвел взгляд в сторону. Шаги громко отдавались в холодном ночном воздухе.

— Видишь ли, — спокойно продолжала Бодилис, — ты не понимаешь свободных женщин. Если ты будешь править, как мы с тобой надеемся, тебе придется этому научиться. Для начала я дала тебе попробовать того, чем вы угощаете нас.

— О чем ты говоришь, — возмутился он. — Моя мать, сестры — не рабыни!

— Но и не равные, — перебила она. — А мы, галликены, равны тебе. Не забывай об этом, Граллон.

(Так теперь к нему обращались порой, переделав имя на исанский лад.)

— Что я сделал не так?

Она вздохнула, но тут же улыбнулась и взяла его под руку.

— В сущности, это не твоя вина. Нигде, если не считать редких племен варваров, женщины не равны мужчине по положению. Римляне почитают своих матрон, но в делах не предоставляют им права голоса. Греки запирают своих жен в доме, и когда эти бедняжки наскучивают мужьям, те обращают свою любовь на мальчиков. Твой культ вообще не для женщин. Христиане допускают их к богослужению, но косятся, как на сосуд искушения, и никогда не возводят во жреческое достоинство. Откуда же тебе знать?

Великая Матерь… Сегодня ночью Грациллоний явственно ощущал присутствие Белисамы, владеющей луной и звездами.

Он проглотил комок в горле.

— Я оскорбил Девятерых? Я не желал этого. И Дахилис ничего мне не сказала.

— Она и не скажет. Слишком любит тебя. Но я подозреваю, что она советовала тебе обращать больше внимания на ее Сестер?

— Да, она… но…

— О, я говорю о гордости и долге, не о вожделении, хотя и плоть имеет свои права. Вспомни, например, как ты объявил, что Дахилис беременна и со временем у тебя будет возможность обслужить остальных! Тебе нравится, когда до тебя снисходят?

— Нет! Но… но…

Она тихонько рассмеялась и крепче сжала его локоть.

— Милый Грациллоний! Никогда ты не проявлял большего мужества, чем сейчас, когда беспомощно заикаешься. Разве стала бы я поучать Колконора? Даже Хоэль не понимал. Мог бы… он был не глуп, но не пытался понять. У него никогда не хватало терпения выслушать. А вот ты не безнадежен.

— Я готов… выслушать любые разумные слова… и постараюсь поступать правильно, — он осторожно подбирал слова. — Но никогда я не унижу своего достоинства мужчины.

— И не надо! Просто и мы не дадим унижать наше женское достоинство!

Они в молчании подошли к ее дому. Грациллоний дал мальчику монету и отпустил его. Слуги уже спали, но в атриуме оставили пару зажженных ламп. Их свет окрашивал лицо Бодилис в цвет теплого янтаря. Грациллоний собирался распрощаться, но женщина обернулась и удержала его, прижалась к груди и шепнула:

— Идем. Ночь на исходе!

В прошлый раз с ней было хорошо. В этот — потрясающе!

Дождевая завеса скрыла башни Иса и превратила улицы в мрачные ущелья. Дахилис и Иннилис шли сквозь нее, ощущая на лицах поцелуи тысячи призраков. Плащи мало помогали. И несмотря на то что королевы не ожидали от предстоящего разговора ничего хорошего, они обрадовались, добравшись, наконец, до дома Квинипилис.

Жрица сама впустила гостей. Старая королева накинула шаль на залатанное платье, натянула шерстяные чулки на распухшие от ревматизма ноги и сунула их в соломенные шлепанцы. Небрежно причесанные волосы окружали ее лицо седой львиной гривой.

— Добро пожаловать, — приветствовала она. — Входите, не мокните, в доме хоть немного теплее! Я согрею вина или, если хотите, заварю травы, — она втянула их внутрь и сама вразвалку заковыляла следом. — Простите, что встречаю в таком виде. Вы просили в записке о разговоре наедине, так что я отпустила слуг. Обычно я не принимаю гостей, пока не приглажу космы.

— Мы… мы не хотели беспокоить тебя, — прошептала Иннилис.

— Чепуха, детка. Вы дали мне отличный предлог избавиться от хлопот по делам храма. Бросьте где-нибудь плащи. — Квинипилис провела их в комнату, мебель в которой, как и все ее хозяйство, выглядела ветхой, но была удобна. — Устраивайтесь. Вольно, как сказал бы наш добрый центурион. В нашем распоряжении целый день, не так ли?… И суп уже на огне. Варю сама. Кухарка у меня неплохая, но вечно забывает положить черемшу.

Они расселись и некоторое время молчали, прихлебывая из кубков. Квинипилис незаметно поглядывала на молодых Сестер и наконец сочла, что пора нарушить молчание.

— Вижу, что вы в тревоге и в горькой печали. Расскажите, если хотите.

Иннилис дважды пыталась заговорить, но не сумела — вжалась в кресло, уткнулась в свой кубок и сидела тихо, стараясь не расплакаться.

Дахилис погладила ее по плечу.

— Это я решила, что нам нужно просить совета у тебя — старшей и мудрейшей из Сестер. Мы хотели позвать с собой и Виндилис, но она отказалась и нас не хотела пускать. Если тебе покажется, что она держится еще холоднее и надменнее, чем обычно, — причина в этом.

— Старость — это еще не мудрость, милая. Но я в самом деле немало повидала на своем веку. Продолжай.

— Это… ужасно… но я не решаюсь назвать это грехом. Я узнала случайно — если только в том не было воли богини… что Иннилис и Виндилис — любовницы!

Квинипилис беззвучно захихикала, обнажив остатки зубов.

— Только и всего? Я знаю об этом не первый год. — Иннилис ахнула, расплескав вино. Квинипилис же улыбнулась ей как ни в чем не бывало и добродушно добавила: — Не бойся. Ручаюсь, что больше никто не подозревает. Я, знаешь ли, люблю наблюдать за людьми. Тело часто бывает откровеннее языка. И я неплохо изучила его речь.

— Но что же нам теперь делать? — умоляюще спросила Дахилис.

Старуха пожала плечами.

— А зачем что-то делать? Такое случается не впервые. Девять женщин на одного мужчину — это, конечно, освящено богами, но едва ли естественно. Однако Ис веками поддерживал этот обычай. Не все, заимствованное нами от предков-карфагенян, является благом. Но я думаю, Белисама понимает.

Ее взгляд устремился вдаль, и старая королева заговорила как будто сама с собой:

— Бедняжка Иннилис. И бедная Виндилис. Я была для нее плохой матерью. Моя Руна, будущая Виндилис, мало получала от меня тепла. Вы помните, от Вулфгара, которого я любила, у меня родилась Лирия. Да, Вулфгара я любила, а Лирия — вы не помните ее, вы слишком молоды — была очаровательным ребенком! А потом Гаэтулий убил Вулфгара и зачал во мне Руну. Вся моя любовь досталась дочери Вулфгара. А потом, в царствование Лугайда, на Лирию сошел знак, и она приняла имя Карилис и умерла в родах, и на ее дочь, Форсквилис, я перенесла любовь к ее матери…

Она встрепенулась.

— Довольно. Все это в прошлом, а сердцу не прикажешь. Выполняй свой долг королевы. А в остальном твоя жизнь принадлежит тебе.

— Но как скрыть это от Грациллония? — вздохнула Дахилис. — Знает он или нет, но ведь его это тоже касается. А он — король, о котором мы молили богов. Мы обязаны ему верностью.

— А разве он был нам верен? — резко спросила Квинипилис.

— А как же! Он такой… добрый. И мудрый, и сильный… — Дахилис покраснела. — Да, кое-чем он пренебрегает, но в том и моя вина, и Бодилис сказала, что говорила с ним, и он обещал…

— Все это хорошо, — прервала Квинипилис. — Пойми меня правильно. Он мне очень нравится. И я опасаюсь, что он потеряет благоволение Трех. Быть может, дорогая Иннилис, то, что происходит между тобой и Виндилис, — наказание ему, хоть и началось задолго до его появления. Хорошо, если Их недовольство ограничится этим.

— И я тоже боюсь, — наконец заговорила Иннилис. — Что, если боги разгневаются на него, как… и на прошлого короля? То, что Дахилис узнала… не Их ли это знак?

Квинипилис насторожилась, как старая собака, взявшая след.

— А? Что такое? Кажется, вы еще не все сказали?

— Не все, — призналась Дахилис. Запинаясь на каждом слове, она поведала о митраистском обряде над ручьем, посвященным Белисаме, и о том, что Грациллоний упорно отказывается раскаяться в содеянном. — Он заверил, что не причинил никому вреда, и он так умен и властен, что я… я заставила себя поверить ему… Но тут открылось про Иннилис и Виндилис — и я не спала всю ночь… Скажи, что делать!

— Хм-хм… — Квинипилис задумчиво погладила подбородок. — Мне это не нравится. Он уже оскорбил Лера, похоронив того солдата на мысу Ванис. И мне не верится, что Таранису по нраву его пренебрежение к остальным женам. Боги терпеливы, однако…

Она встала и заходила по комнате, сцепив руки за спиной. Видно было, что каждый шаг причиняет ей боль. Молодые женщины безмолвно следили за ней взглядами. Наконец старуха остановилась — ее высокая фигура заслонила собой окно, и в комнате заметно потемнело — и сказала:

— Он стоит того, чтобы бороться за его спасение. Он принес в Ис надежду. Хоэль и Вулфгар тоже были хорошие люди, но им недоставало его искусства в войне и политике, да и времена на их долю выпали поспокойнее. Если он не желает искупить свои грехи, мы, Девятеро, должны сделать это за него. Таков жребий женщины. Каким образом? Не знаю. В таких делах я невежда — во мне слишком много земного, слишком мало воздуха, огня и морской воды. Позвольте мне обратиться к Форсквилис. Она молода, но моей внучке открыто многое.

Дахилис и Иннилис вздрогнули.

— Без сомнения, это потребует времени, — продолжала Квинипилис. — Между тем постараемся уже сейчас успокоить богов. Прежде всего, Грациллоний должен найти время и зачать плод в тех галликенах, которые еще способны рожать. Если сам он не пойдет на это — придется нам сделать первый шаг.

Дахилис понурилась.

— Я старалась, — пробормотала она. — И Бодилис говорит, что упрекнула его, и после этого они… Я так обрадовалась. Но он все время говорит… говорит, что займется этим, когда… когда я отяжелею. Что я еще могу сделать?

Квинипилис хрипло хихикнула.

— Неужели старой карге доведется учить девчонок? Ответ у вас в крови, — она вздохнула. — Слишком вы горды, молодые. Скрываете обиду. А вы не думали, что он вас просто боится? Может, и сам того не знает. Внушил себе, что ему никто не нужен, кроме Дахилис. А в глубине души… он ведь сознает ваше могущество, и… каждый мужчина боится спасовать перед женщиной. Ему-то это не грозит ни с одной из вас — но верит ли он в это на самом деле?

Она положила узловатую руку на плечо Иннилис.

— Приди к нему, не бойся. Открой себя для радости. О, я помню…

— Я постараюсь, — тоненько и неуверенно прозвучало в ответ.

Квинипилис отстранилась и сверху вниз посмотрела на хрупкую болезненную фигурку. Целебное прикосновение, дарованное богиней, не могло помочь самой маленькой королеве.

Наконец Квинипилис покачала головой.

— Я забыла. Ты ведь едва не умерла, рожая дочь от Хоэля; и Одрис — болезненная девочка и не совсем в своем уме. Да, это причина, чтобы полюбить женщин, — она с видимым трудом нагнулась и обняла Сестру. — Не спеши, девочка. Наберись храбрости. Уступи черед другим. Дахилис поможет тебе. И не забывай, что существуют травы. Если боги не поразили нас за то, что ни одна не выносила плод Колконора, то, конечно, простят тебе желание сохранить здоровье, а может, даже и жизнь. Но когда ты почувствуешь, что готова, приди к нему. Не бойся полюбить.