Глава первая

К полудню Святого праздника Рождества Митры солнце стояло низко в ясных небесах. Грациллоний, прищурясь, посмотрел на юг, и в ресницах его заискрилось радужное сияние. Поля в оврагах, холмы, дальние равнины — все притихло под снежным покровом. Над Борковицием и прилепившимся к форту поселением, выглядевшим отсюда всего лишь продолжением крепостной стены, курились и таяли в небе дымки. Север казался необитаемым. Вал Адриана отбрасывал в ту сторону громадную тень, достигавшую сизоватых подножий гор. Словно насторожившись, застыл тронутый морозом лес на горных склонах. Редкий порыв ветра шевелил деревья, и заиндевевшие ветви вспыхивали мириадами колючих звезд. Хрипло переругивались вороны.

На мгновение Грациллония охватило странное чувство потерянности. Даже летняя война показалась вдруг совершенно нереальной, как будто ее не было вовсе, а был только сон или же слышанная в детстве и почти забытая сказка… но что же в таком случае реально?

Он встряхнул головой, отгоняя оцепенение, огляделся, и все прошло. На западе, закрывая обзор, высился мрачный прямоугольник башни, а на восток по гребню Вала шли сторожевые вышки, через каждую милю — башня; две вышки — башня, две вышки — башня, и так, пока видит глаз, до самого горизонта, пятнадцать футов от земли до верхнего края, семьдесят семь миль от моря до моря, поперек всей Британии.

Над парапетом лениво плескались имперские орлы на обвисших знаменах; глаза слепили солнечные зайчики, игравшие на начищенных нагрудниках дозорных.

Лагерь был разбит в двухстах шагах от Вала: шеренги одинаковых казарм на одинаковом расстоянии друг от друга. Строгость этого квадрата подчеркивалась кривизной путаных улочек городского поселения. Все как обычно, все на своих местах.

Как и он сам. Тело его привыкло к тяжести металла: к шлему, наплечникам, натирающим до крови поножам. На Грациллонии была зимняя форма легионера: чулки, заправленные в подбитые гвоздями сандалии, короткие шерстяные штаны, туника, юбка из коротких кожаных полос, кольчуга, шарф на шее. На правом бедре меч, в руке вырезанный из корня жезл центуриона, на шлеме пурпурный гребень конского волоса — знак проверяющего посты.

Выстудив кольчугу, холод пробирался внутрь, под одежду. С утра Грациллоний ничего не ел — по праздникам есть не полагалось до самого вечера, до свершения Таинств, — но чувство голода почему-то бодрило его и придавало уверенности в своих силах.

Чистыми голосами запели трубы, им многократно вторило эхо. Настал Святой полдень.

Для большинства солдат сигнал труб означал обычную смену караула. А для Грациллония наступило время молитвы. Он положил жезл на парапет, рядом поставил шлем, обратился лицом к солнцу, простер руки и тихим голосом — зачем кричать, ведь бог услышит слова, идущие из сердца, — начал:

— Приветствую Тебя, Митра Непобедимый, Спаситель, Воин, Бог, рожденный среди нас на веки веков…

— Центурион…

Слово это скользнуло по краю сознания, словно нечто, его не касающееся.

— …Услышь нас, о Ты, Сразивший Быка, чтобы кровь Его оплодотворила мир, Ты, Предстоящий Льву и Змее…

— Центурион! — раздалось уже над самым ухом. В нем вскипела ярость. Есть ли предел дерзости этих христиан? Он потянулся было к жезлу, дабы хлестнуть невежу по лицу, но… кощунственно осквернять молитву насилием, да и не пристало офицеру Римской империи терять самообладание. Он сдержался.

Бросив на солдата взгляд, от которого тот попятился, Грациллоний снова обратился к солнцу.

Наконец молитва подошла к концу.

Но гнев еще не остыл. Схватив жезл, Грациллоний круто развернулся, шагнул вперед и… опустил руку. Солдат был из Шестого Непобедимого, придворного легиона комита Римской империи, командующего армией в Британии Магна Клеменция Максима. Хотя Шестой и стоял в Эбураке, ближе к Валу, чем другие легионы, он ни разу не выступал с ними против северных варваров, всегда оставаясь в резерве. Считалось, что Максим придерживает Шестой против саксов. Из солдат и офицеров Шестого Непобедимого состояла его гвардия: телохранители, советники, наперсники, курьеры.

Но отступать Грациллоний не любил. Перекинув жезл в левую руку, он сунул его под мышку и с презрением спросил:

— Где это тебя научили перебивать старших, да еще во время молитвы? Ты позоришь своих орлов, солдат.

Тот попятился, сглотнул слюну, но от испуга своего оправился весьма быстро.

— Прошу прощения у центуриона. Епископ не говорил, что полдень — время для молитв. У меня приказ. Мне показалось, что центурион задумался, вот я и…

Наглец и плут, подумал Грациллоний, успокаиваясь. И, разумеется, христианин. Многие легионеры ныне приняли христианство или сделали вид, что приняли. В этом году вышел рескрипт, запрещающий старые веры. И поползли слухи о том, что в первую голову власти принялись рушить храмы Митры. Правда, летом была война, и командующий без особого рвения исполнял императорский указ — незачем раздражать воюющих людей. Теперь же опасность миновала; наступило затишье…

Грациллоний почему-то вдруг вспомнил отца. «Слишком уж ты горяч, сынок. Вот и попадаешь вечно в передряги. Как будто сам бегаешь за неприятностями. Не стоит, поверь мне. Неприятности и сами придут. Бегал бы ты лучше за девицами».

Отец при разговоре всегда немного растягивал слова.

Гнев прошел. На сердце потеплело. И снова обратившись к солдату, Грациллоний уже с трудом удерживался от улыбки:

— Следовало бы узнать твое имя и посоветовать твоему командиру научить тебя дисциплине. Или высечь палками. Но твоя несообразительность тебя извиняет. Я буду великодушен. Что тебе нужно?

— Мне… поручена честь передать Гаю Валерию Грациллонию… — солдат тщательно подбирал слова, — … центуриону Второго… это ведь вы? Ваши люди сказали мне, что вы здесь.

— Я перед тобой. Говори.

Солдат сделал важное лицо и торжественно произнес:

— Меня прислал командующий армией Британии. Он снимает вас с караула и ждет с рапортом в претории.

— Командующий? Он разместился здесь? — удивился Грациллоний. Если Максим и наезжал к ним для проверки, то останавливался обычно в стоявшей особняком старой крепости, Виндоланде.

— Он здесь с инспекцией и… по другим делам. Он вызывает вас.

Что бы это значило? Зачем он мог понадобиться командующему?

Ничем не выдавая охватившей его тревоги, Грациллоний повернулся и зашагал к дозорной башне.

Солнце скользило поверх узкого, как щель, прохода между казармами, сумрачного и пронизываемого ветром. На открытой террасе шумно играла в кости компания варваров. Пики свои они составили остриями вниз неподалеку, у портика. Сменились с караула, на ходу определил Грациллоний. Гарнизон на границе формировался из ауксиллариев, вспомогательных войск. Регулярных перебрасывали к Валу, только если начиналась война, как в этом году. Эти же солдаты были рекрутами из племени тунгров. Они кутались в меховые шкуры. Морозный воздух должен был казаться тунграм божественным эфиром после гнилых туманов их болотистого края. Когда их гортанные выкрики затихали, слышно было, как отдаются шаги по заледенелой земле.

Грациллоний повернул на запад, дошел до штаба, стоявшего в центре разомкнутого каре из административных зданий, и вскинул руку в салюте, проходя мимо базилики: на ней висели знамена. Знамена не его легиона, но легиона Империи. Часовые отсалютовали в ответ. Это приятно удивило Грациллония: горланившие на террасе тунгры напомнили ему о хаосе, творившемся в лагере, когда легион только прибыл сюда. Надо отдать Максиму должное — дисциплину он укрепил. Правда, помогла ему в том долгая летняя кампания. Наспех набранные дикари всегда гибнут первыми.

В памяти замелькали события прошедших месяцев: поход под проливными весенними дождями к чудесному камню, которого он прежде не видел; утомительные рейды по холмам, оврагам, буреломам, долинам, заросшим вереском, вновь по холмам; если повезет, убогие солдатские радости в убогих селениях. Одно только радовало душу — храм Митры. В легионе Грациллоний был на хорошем счету, и никто не мог упрекнуть его в недостатке ловкости и отваги, но куда важнее то, что добрый друг Парнезий похвально отозвался о нем Отцу. Вот только жаль, что братьев становится все меньше и меньше…

На самом деле ему перестала нравиться война. Только вернешься на базу из очередного похода, как границы Империи вновь нарушают свирепые, как раненые медведи, пикты, раскрашивающие перед боем лица, или светлокожие воины из-за пролива, и регулярным опять приходится выступать против дикарей. Преследовать их в любую погоду: в жару, в стужу; следить, чтобы солдаты были всегда сыты, гасить вспыхивающие меж ними свары, вечерами, когда уже нет сил, заставлять окапывать стоянку рвом, и насыпать вал, и обходить посты, чтоб не уснули часовые, а на рассвете вновь выходить в погоню, от деревни к деревне, по пятам, по пожарищам; и, наконец, настигать врага и делать свое дело, оставляя за собой без счета убитых и раненых, раненых… Таково уж военное ремесло. Ты пытаешься удержать своих солдат от ненужной жестокости, когда они режут глотки пиктам, скоттам, смуглым косматым горцам или рослым светлокожим дикарям неизвестного племени из-за моря. Но раненые… Они остаются умирать там, на поле боя. На границе мало кто берет пленных. Пленный — твоя законная добыча; но выживет ли он, сможешь ли ты его вылечить, продать; и как долго его придется кормить? Не до жалости становится, когда хоть раз побывал на пепелище, где мужчин вырезали сонными, над женщинами надругались и тоже убили, а детей забрали с собой, чтобы впоследствии продать. Такое творится не только на севере. К югу от Вала Адриана, на имперских землях, также неспокойно. Как угадать, какой ночью и в какую бухту неслышно скользнут легкие, из ивняка и кожи, ладьи охотников за живым товаром? В этот год карательная экспедиция была долгой: последнего врага Грациллоний убил в последнем бою поздней осенью. Листва с деревьев почти вся уже облетела; шел град, и кровь на земле была в белых крапинах. В Британии воцарился мир. Надолго ли?

Грациллоний и не заметил, как дошел до претория. Прочь дурные предчувствия! Максим укрепил дисциплину в войсках, он воевал и победил. Он преподал дикарям жестокий урок и надолго отбил у них охоту разбойничать в подвластных Империи землях. Теперь ему зачем-то понадобился центурион, изнывающий от однообразия гарнизонной жизни. Понадобился в Святой праздник Рождества Митры. Это добрый знак. На мгновение он задержался, собрался с духом, расправил плечи и шагнул внутрь. За дверью стоял часовой. Грациллоний назвал себя, часовой дважды стукнул древком короткого копья об пол, затем из боковой двери появился человек и жестом показал следовать за ним.

Преторий не уступал размерами принципии. Здесь мало что напоминало о войне: горячим воздухом подогревались снизу изразцовые полы, гомеровские боги и герои соседствовали на фресках с изобильными плодами, гирляндами цветов и невиданными заморскими тварями. По коридорам сновала взад-вперед прислуга. Грациллоний ничему не удивлялся. В Иска Силурум, базовом лагере его легиона, резиденция командующего была обставлена с еще большей роскошью. Максим привык жить на широкую ногу, где бы он ни находился.

Они подошли к двери, где на часах стоял легионер Шестого. Грациллоний снова назвал себя. Часовой открыл дверь и, дождавшись позволения, громко объявил:

— Гай Валерий Грациллоний, центурион седьмой когорты Второго легиона Августа.

Затем посторонился, пропуская входящего, вышел и прикрыл за собой дверь. Грациллоний вскинул руку в приветствии.

Светильники были зажжены, хотя за окнами стоял ясный день. На столе посреди комнаты лежали исписанные дощечки выскобленной — тоньше волоса — древесины; стило, навощенные таблички, сосуд с тушью, отточенные перья. Углы разостланного пергамента с картой были прижаты кубками с вином. За столом сидели двое.

Один — молодой, широкоплечий, с бледными веснушками на обветренном лице, не римлянин, хотя и в римской одежде. Его выдавали массивное золотое ожерелье на шее, густые усы и огненно-рыжие волосы. К тому же римляне коротко обрезают волосы, а не отращивают их, как женщины, и не укладывают в узел на затылке. Второго Грациллоний видел, и не раз. Это был командующий императорской армией в Британии.

Магн Клеменций Максим, подобно многим уроженцам предгорий Испании Тарраконской, был низкоросл, сухощав, легок в движении. Грациллоний давно заметил, что испанцы хуже других переносят промозглый туманный климат его страны: кожа у Максима была нездоровая, отливала оливковым цветом. Узколицый, с выступающими скулами, он мог, пожалуй, сойти за гунна, если бы не ястребиный римский профиль и высокий лоб, закрытый до середины завитками черных с проседью волос.

— Входи, центурион, мы давно ждем тебя, — латинские слова Максим выговаривал необычно мягко. В голосе, однако, звучали металлические нотки, и взгляд у него был тяжелый, оценивающий.

— Центурион возглавит твое сопровождение, — сказал Максим человеку за столом и снова повернулся к Грациллонию. — Тебе выпала честь оказать услугу Кунедагу, принцу вотадинов, верному союзнику Рима. Твоя центурия направляется в базовый лагерь, заодно ты поможешь принцу с его людьми без помех добраться до ордовиков, — он вдруг улыбнулся. — Я смотрю, вы неплохая пара. Надеюсь, найдете общий язык.

Грациллоний слышал о вотадинах. Этот народ признал над собой власть империи, и, хотя границы давно откатились на юг, правители вотадинов старались поддерживать добрые отношения с Римом. В знатных кланах, как водится, претендовали на римское происхождение и часто носили римские имена. Оставшись союзниками Рима, вотадины храбро сражались во время летней кампании. Кунедаг был их вождем.

Принц поднял взгляд и испытующе посмотрел на Грациллония. Перед ним стоял мужчина лет двадцати пяти. Для британца он был, пожалуй, невысок, но на полголовы выше любого италийца. Коренастый, круглолицый, с упрямым квадратным подбородком и прямым тонким носом. Бороду Грациллоний брил. Золотисто-каштановые волосы были коротко обрезаны, серые глаза смотрели ясно и открыто. Двигался он по-кошачьи мягко и говорил низким, хрипловатым голосом.

— Ты достоин своего славного имени, — сказал Кунедаг на своем языке. — Надеюсь, наш путь будет легким.

— Благодарю, принц. Я сделаю все, что в моих силах, — ответил Грациллоний на диалекте думнониев, который северяне должны были понимать.

— Что ж, — протянул Максим. Он казался довольным. — У нас была долгая беседа. Принц, должно быть, устал. Если принцу угодно, он может отдохнуть в своих покоях или там, где ему будет по нраву, до вечерней трапезы. А мы с центурионом обсудим скучные армейские дела, которые принцу, конечно, будут неинтересны.

Кунедаг, умный варвар, не обиделся на грубоватый намек. Он встал и с достоинством заявил, что желал бы отдохнуть в своих покоях. Максим ударил в гонг, и на пороге появились слуги. Один из них отправился с Кунедагом, а другой, выслушав распоряжение, вскоре вернулся с бутылью вина и кубком для Грациллония. Максим кивнул на свободную табуретку. Грациллоний сел, не поднимая на командующего глаз. Сердце его забилось сильнее.

Задумавшись, Максим просидел несколько секунд, потирая пальцем кончик носа.

— Ну, солдат, — произнес он наконец, — ты удивлен, откуда командующему известно твое имя и почему именно тебе он доверяет важную миссию.

— У командующего много ушей, — это прозвучало дерзко.

Максим пожал плечами.

— Не так много, как ты думаешь, солдат. И меньше, чем мне бы хотелось. За то, что ты сидишь сейчас передо мной, благодари Парнезия. Я знаю его отца и на юношу этого тоже возлагаю некоторые надежды. Парнезий хвалил тебя. Ты храбр, но не безрассуден. Это хорошо. Безрассудная храбрость есть признак недалекого ума. Ты не увиливаешь от ответственности. Горяч, но обуздываешь себя. У тебя есть воображение и… дар вожака.-Максим вздохнул. — Непостижимый, таинственный дар. Наделяет им лишь Господь Бог. За тем, кого тронула Господня десница, идут слепо, хотя бы он и вел ко вратам ада. Хотел бы и я обладать частицей такого дара, чтобы так же шли и за мной.

От подобной откровенности Грациллонию стало не по себе. В Британии, как и в любой другой провинции империи, всегда находились вожаки, дерзавшие солдатским мечом добыть власть над миром и облачиться в императорский пурпур. Именно в Британии больше ста лет назад легионы провозгласили императором великого Константина. Потом был Магненций, восставший в Галлии. Но родился он в Британии, и поддержали его британцы. Низвержение и ужасный конец Магненция ненадолго остудили горячие головы. Война заканчивается, и унылыми темными вечерами на зимних квартирах легионеры будут раздумывать, спорить, ворчать… Пятнадцать лет, как сторожевой пес, охраняет Максим самую северную окраину империи. С его-то честолюбием… Шестой легион стоит в резерве на случай рейда саксов — это правда. Саксы умеют воевать и появляются всегда неожиданно — и это правда. Но есть еще одна правда: Шестой — любимый легион Максима, и легионеры Шестого пойдут за ним хоть ко вратам ада… Кто правит Западной империей? Варвар, женщина и церковник… Если власть не вызывает ни уважения, ни страха — обязательно найдется вожак, который обнажит меч и проложит себе кровавый путь к трону.

— Твой легион, части Двенадцатого и вспомогательные пока остаются на Валу, — снова заговорил Максим. — Пикты сами по себе меня не слишком беспокоят. Крысиное племя. Выползут из своей смрадной норы, цапнут что под руку попадет, получат трепку и уползут в нору зализывать раны — на большее они не способны. Но с ними стали подниматься и скотты, а это зверь совсем другой породы. — Его лицо исказила злобная гримаса. — А мутят воду из Ибернии, кто-то очень сильный и очень хитрый. Терпеть не могу неожиданностей, тем более когда они случаются у меня за спиной. Впрочем, меня редко кому удавалось застать врасплох, — Максим ухмыльнулся и сделал глоток вина.-Я и сейчас успею подготовиться — до весны здесь обычно затишье. Пусть регулярные возвращаются в лагеря. Зима — не время для долгих маршей, но люди будут только рады. А ты, Грациллоний, отправишься с Кунедагом. По дороге встретишь солдат из легиона Валерия и старых друзей из Второго. Но учти: нужно, чтобы Кунедаг добрался до места. Целым и невредимым. Для этого ты обязан будешь сделать все.

— Командующий может объяснить, для чего это нужно?

— Я уверен, ты легко справишься с поручением, — уклонился от ответа Максим.-Осведомители докладывают, что большинство кланов готово принять Кунедага. Ты не рекрут и не первый день в армии. Ты не хуже меня знаешь, как нелегко в Британии насадить порядок. Соблюсти закон. Покарать виновного и защитить беззащитного. От тех же скоттов. Или от доморощенных головорезов. И пока у меня за спиной… — Он оборвал себя на полуслове. — Кунедаг обладает немалой властью. Как политической, так и военной. Он друг Рима. Мне нужно, чтобы он добрался до ордовиков, — повторил Максим. — У ордовиков не задерживайтесь. Как только Кунедаг даст команду, быстрыми переходами уходите в Иска Силурум. Тебе все понятно?

— Понятно, — ответил Грациллоний. — Но не все.

— Хорошо, узнаешь больше. Ты получишь точные инструкции. Кстати, — Максим опять улыбнулся, — тебе представится случай присмотреться к Кунедагу. Сегодня, за вечерней трапезой.

Иногда легче выхватить меч и броситься на врага, чем выговорить одно-единственное слово в мирном разговоре.

Грациллоний собрался с духом и сказал:

— Сожалею, но я не могу принять приглашение командующего.

Максим приподнял бровь: — Как?

— Сегодня святой день. Мне не должно разделять трапезу ни с кем, кроме братьев в Боге, после свершения Таинств.

— Вот оно что, — Максим замолчал и некоторое время смотрел на него невидящим взглядом. Потом заговорил, с холодным презрением роняя каждое слово: — Я и забыл. Ты язычник.

— Я не поклоняюсь Юпитеру, если это имеет в виду командующий, — чаша терпения переполнилась. Грациллоний едва удерживался, чтобы не вспылить — и тем погубить себя.

— Ты поклоняешься Митре. А это запрещено. Ради спасения твоей же души, разумеется. После смерти гореть тебе в вечном огне, если не сменишь веру.

К лицу Грациллония прилила кровь.

— Мы смиренно надеемся, что командующий не намеревается закрывать наши храмы…

Максим вздохнул.

— Что ж, тебе решать, тебе решать. Командующий не намеревается закрывать ваши храмы. Сейчас, по крайней мере. Вот и Парнезий такой же упрямец. Но он хорошо служит Риму. Как ты и, в меру своих слабых сил, как и я. Лучше отопьем вина за процветание Столицы мира, Матери городов. За Вечный Рим!

Вино оказалось превосходным. Хорошего вина Грациллоний не пил давно: по пути к дальним гарнизонам оно безнадежно прокисало. С непривычки у центуриона закружилась голова. Максим опустил кубок, нахмурившись и блуждая взглядом по комнате. Он словно высматривал что-то в жавшихся по углам тенях.

— Кому же и позаботиться о больной матери, если не ее детям. Ты когда-нибудь был в Риме? Нет?… Для Матери нашей наступили плохие дни. По улицам Вечного Города бродит больше призраков, чем живых людей. Император предпочитает править из Милана, из Августы Треверорума, отовсюду… Только не из несчастного, покинутого Рима. Цезарь Западной империи… Нет, у нас ведь теперь два Цезаря. Одним, как тряпичным паяцем на ярмарке, вертят франки, другой — подкаблучник у своей августейшей мамаши. Весь Константинополь падает ниц, когда выезжает Август Востока… А на Западе они разделили власть и империю. И империя осталась без власти. Пять лет как длится полоса несчастий… Пять лет как готы разбили легионы под Адрианополем. Ты слышал об этом, центурион? Император Валент пал на поле боя. Теперь Феодосий, преемник, покупает дружбу варваров, арианских еретиков, поганых язычников. И расплачивается римским золотом… Господь Бог услышит наши молитвы, Рим! Час твоего избавления грядет! — Последние слова Максим почти выкрикнул. И тотчас же овладел собой. Отхлебнув вина, он поднял кубок к глазам и улыбнулся Грациллонию: — Будь спокоен, центурион. Я умею ценить преданных людей. Я уверен, что ты достоин большего, нежели сопровождать одних варваров к другим. Хотя бы эти варвары и были вождями. Считай, что это испытание, и если ты с ним справишься, а я надеюсь, справишься… — он опять задумался. — После того, что я услышал от Парнезия, я стал собирать сведения о тебе. Своими путями. И все-таки хотел бы услышать от тебя самого: что ты за человек?

— Самый простой солдат, — смущенно ответил Грациллоний.

Командующий, оживившись, выпрямился на стуле, положил ногу на ногу и, обхватив лодыжку, почти пропел:

— Вот уж нет, не так ты прост!

Поза была недостойна римлянина. Так мог бы сидеть варвар. И Грациллоний почувствовал укол неприязни к Максиму.

— Нет, солдат. Не за выслугу лет тебе вручили жезл центуриона. Мне доложили, что ты отличился там, на севере.

— Я исполнял свой долг. Если приходили скотты или пикты — мы встречали их. Еще — патрульные объезды, наряды по лагерю, караулы.

— Хм… Я слышал историю о молодом легионере, с риском для жизни вытаскивавшем детей из горящего дома. Кто это был? Не ты ли? И этот же храбрец всегда ладит с местными, будь то родственники ему — белги, силуры — или дикари.

— Я родом из Британии, как известно командующему.

— Знаю… Как знаю и то, что ты из регулярных войск, а не из вспомогательных. И почти тезка императору Грациану.

Грациллоний с трудом заставил себя промолчать. Сравнить его славный род с этим скифом, сластолюбивым распутником, в котором от римлянина осталось только имя!

— Простое совпадение, — ответил он. — Я из белгов. Мы жили у Южного моря еще до правления Клавдия. Мои предки давно носят латинские имена. Но наши корни здесь, в Британии.

Разговор явно занимал Максима.

— Все твои предки — белги? Такое редко бывает. Вы не роднились с другими племенами?

— Я из рода воинов, командующий. Мои предки привозили жен из Испании, Дакии, из племени нервиев. А также из Галлии.

Максим с серьезным видом кивал головой.

— Интересно, интересно… Твой дед отличился на военном поприще, верно? А твой отец занялся торговлей и тоже преуспел. Он много ходил по морю, а мореходу требуется немалая ловкость. Все эти приливы, отливы; а еще нужно уметь драться, ведь моря кишат пиратами, — видно было, что командующий всерьез заинтересовался скромной персоной младшего офицера. Откуда ему могут быть известны такие подробности? Только от Парнезия. Допрос продолжался: — Твой отец торговал с Арморикой, верно? И всегда брал тебя в плавание.

— Да, я помогал отцу с двенадцати лет. А в шестнадцать я вступил в армию, — ответил Грациллоний.

— Расскажи мне об этом. О ваших путешествиях.

— Сначала мы шли на юг, огибали Британию, брали попутные грузы, потом через пролив — в Галлию, до самого Гезориака, потом — на запад. Торговали. Иногда сходили на берег, в Кондат Редонуме, Воргие… — Как бы ему хотелось вернуть эти времена!

— Вы заходили в Ис? — Вопрос был задан неожиданно резким тоном.

— В Ис? — Грациллоний растерялся. — В Ис… нет… Почему вы спрашиваете?

— Оставим пока. Ты знаешь галльские языки? Те, что в ходу на западной оконечности Арморики?

— Когда-то знал, давно, — Грациллоний начал понимать, куда клонит командующий. — Думаю, смогу вспомнить. Они не очень отличаются от языков южной Британии. У нас в доме была женщина из думнониев. Няня. — Делиться воспоминаниями почему-то расхотелось. — Присматривала за нами, когда мы были маленькими. Нашего языка она не знала. Потом я ее не видел. Надеюсь, еще жива. Ее звали…

Но Максим уже не слушал. Застыв как изваяние, он смотрел сквозь Грациллония, но в невидящем взгляде его пылал огонь, способный, казалось, прожечь каменные стены претория и устремиться туда, в сердце Европы.

— Наконец-то, — прошептал Максим, — Господь смилостивился надо мной, грешным. Промыслом Божьим для свершений, недостойных христианина, избран ты, язычник.

В глазах у Грациллония потемнело. Возможно, это сквозняком пригнуло пламя фитилей в серебряных плошках, и тьма, осмелев, подступила ближе, словно прислушиваясь к разговору двух людей. Но в комнате было тихо.

Император Адриан повелел выстроить Вал. И тот простерся от моря до моря, захлестнув, как удавкой, Британию. С южной стороны Вала стояли римские легионы. Времена были тревожные, и окрестные жители, страдавшие от набегов северян, переселялись поближе к гарнизонам, под защиту имперских орлов и солдатских мечей. Форт Борковиций ничем не отличался от десятков таких же пограничных поселений. Здесь жили отставные легионеры, которым некуда было уйти после выслуги; крестьяне, ремесленники, торговцы, вдовы, жены, дети. Вокруг постоялых дворов жгли по ночам костры бродяги и попрошайки. Доступные женщины продавали солдатам свою недорогую любовь.

Первый храм Митры был выстроен на самой окраине поселения. Но двести лет назад империя погрузилась в смуту. Во время междоусобных войн в край вторглись каледонцы и сравняли Борковиций с землей. Император Север спас империю и восстановил закон и порядок. В Борковиции появился новый гарнизон, форт отстроили, и вокруг снова стали селиться люди. Теперь храм Митры находился в перелеске между фортом и ближней сторожевой башней. Воры, опасаясь мести странного чужого бога, обходили Митреум стороной.

Время до службы оставалось, и Грациллоний замедлил шаг. На небе неохотно зажигались бледные звезды. Солнце уплывало за холмы, превращая вершины в громадные угли, прогорающие в пламени заката. На севере клубилась вязкая тьма, но зубчатый горизонт Вала не давал ей пролиться через край и растечься по всей земле.

В морозной тиши слышалось шумное дыхание обгонявших Грациллония прихожан, и чуть поскрипывал снег под ногами.

Парнезий тоже пришел рано и поджидал приятеля в теменосе возле храма. Несмотря на мороз, он не пристегнул капюшона; над густыми сросшимися бровями у него — с левой стороны, ближе к виску — розовел шрам, знак низшей степени посвящения. У Грациллония был такой же. Со временем шрам побледнел, но Грациллоний помнил ту боль и сладковатый запах паленой кожи.

— Приветствую тебя, — Парнезий смешно шмыгнул толстым носом. Он был в несколько более веселом расположении духа, нежели приличествовало перед службой. — И о чем же вы толковали со стариком?

Они пожали друг другу руки чуть повыше кисти, на манер римлян.

— Да ты весь дрожишь, приятель! — воскликнул Парнезий.

— Мне бы очень хотелось рассказать тебе, — серьезно ответил Грациллоний, — но это тайна, и командующий взял с меня слово…

— Что ж, я вижу, ты доволен, и я рад за тебя. По-моему, пора, — Парнезий тронул плечо стоявшего впереди легионера: — Посторонись, дружище…

У входа в храм было уже не протолкнуться, а люди все шли и шли. Солдаты, мастеровые, сервы, рабы. Земное состояние человека ничего не значило для Ахура-Мазды.

Как и для бога христиан, только в их храмы пускают женщин — почему-то вспомнил Грациллоний. Отец, брат, он сам поклонялись Митре, а вот мать его была христианкой. По молчаливому семейному соглашению христианками стали и его сестры. Неужели поэтому христианство одерживает верх?

Недостойная мысль… Он поспешил за товарищем. Парнезий был скор на ногу, угнаться за ним было нелегко. Где они, те счастливые беззаботные дни, когда он, Парнезий и медлительный раздумчивый Пертинакс, наняв проводника, отправлялись бродить по болотам, холмам, вересковым пустошам; охотились и рыбачили?

— Ты должен мне кое-что объяснить, — сказал Грациллоний. — У нас мало времени. — Легионеры должны были успевать в казармы к вечерней поверке.

Парнезий взглянул на него и ударил кулаком по ладони.

— Могу только догадываться, — ответил он небрежно. — Судя по тому, что он выспрашивал о тебе. И вообще… Сначала он хотел, чтобы мы с Пертинаксом… Но мы пока остаемся на Валу. А ты, похоже, отправляешься на юг. Не в Иска Силурум, а дальше, в Галлию. Верно?

— Я дал слово…

— Разумеется, — Парнезий повернулся и положил ему руку на плечо. Глаза его блестели. — Максим, как всегда, напустил туману. Но ты, наверное, понял, чего он хочет. Ему нужен надежный тыл, чтобы… Догадываешься? Все опять готовятся к войне, и для нас она будет потяжелее, чем летняя. Теперь понимаешь?