Да, к старости человек узнает так много, что странным кажется, какая малость может его иногда удивить. Говорят, у миклагардского короля перед троном лежит зверь из чистого золота, который будто бы встает на дыбы и рычит. Слышал я об этом от Эйлифа Эйриксона, что служил в королевской дружине, а ему, когда он не пьян, верить можно. Видел он и греческий огонь, горящий на воде.

Вот почему, жрец, я так легко верю твоим рассказам о Христе. Бывал я и в Англии, и в стране франков, видел — хорошо живет там народ. Должно быть, это очень могущественный бог, коли столько народов поклоняется ему — ты как будто сказал, что каждому, кто перейдет в твою веру, дадут белую одежду? Я бы не прочь иметь такую. Только вот заплесневеет она из-за наших проклятых исландских туманов, но ведь можно принести жертву домовым, и… Как? У вас этого не делают? Полно! Я готов даже поступиться куском доброй конины, хоть зубы у меня уже совсем не те… Ведь каждый разумный человек знает, сколько неприятностей могут причинить домовые, если их не накормить досыта.

…Что ж, выпьем еще по чаше и поговорим. Нравится тебе мое пиво? Я сам его варю. А чаши эти я привез из Англии много лет назад. Тогда я был еще молод… Как идет время… Потом я вернулся сюда, получил в наследство от отца вот эту усадьбу и с тех пор уж никуда не уезжал. Плавать с викингами хорошо смолоду, а станешь постарше — начинаешь понимать, чем по-настоящему богат человек: богатство — это земля и скот.

Подкинь-ка топлива, Хьялти! Холодновато становится. Порой мне кажется, что зимы теперь куда суровее, чем в мои мальчишеские годы. Вот и Торбранд из Сэлмондейла тоже так считает, но, по его мнению, это боги сердятся за то, что многие из нас отвернулись от них. Нелегко тебе будет, жрец, обратить в свою веру Торбранда. Уж очень он упрям. Что до меня, то я человек сговорчивый и умею хотя бы слушать.

…И вот что еще. В одном ты неправ. Через два года не будет конца света. Уж это я знаю наверняка!

Ты спросишь меня откуда? Это длинная история, да и жуткая. Хорошо, что я уже стар и буду спокойно лежать в земле, задолго до того как наступит это великое завтра. Страшное будет время перед тем, как придут Великие Морозы (1) Нет, что я говорю — перед тем, как архангел затрубит в боевой рог. Ведь и проповеди твои я слушаю потому, что знаю: Христос одержит верх над Тором. Скоро вся Исландия примет христианство, так уж лучше оказаться в стане победителей.

Нет, все что я расскажу, мне не привиделось. А случилось это пять лет назад, и мои домочадцы и соседи могут клятвенно все подтвердить. Почти никто из них не верил тому, что рассказывал незнакомец. А я вот верю, хотя бы уже оттого, что лгун, по-моему, не способен причинить столько бед. Я люблю свою дочь, жрец, и когда все кончилось, нашел ей хорошего мужа. Она не возражала, но теперь сидит со своим мужем в усадьбе на мысу и не пришлет мне даже слова привета. Муж ее, как говорят многие, недоволен, что она так молчалива, печальна, потому он и проводит ночи с наложницей-ирландкой… Укорять его я не могу, но, сказать по совести, меня все это очень огорчает.

Так вот. Я уже порядком выпил и могу поведать тебе эту историю. Мне все равно, поверишь ты или нет. Эй, девушки! Наполните-ка нам чаши, не то в горле у меня пересохнет, прежде чем я закончу рассказ.

Случилось это в один прекрасный день, пять лет назад, в конце весны. В ту пору со мной и моей женой Рагнильдой оставалось лишь двое наших детей, которые еще не обзавелись собственной семьей: младший сын Хельги — ему исполнилось тогда семнадцать зим — и восемнадцатилетняя Торгунна. Дочь моя считалась красивой. Много женихов приходило сюда, но она всем отказывала, а я не из тех, кто станет силой принуждать дочь к повиновению. Что касается Хельги, так он всегда отличался проворством и умел неплохо работать, хоть и был безрассуден по молодости лет. Сейчас-то он в Норвегии, в дружине короля Олафа. Кроме нас четверых, в доме было около десятка слуг: двое рабов-ирландцев, две служанки, помогавшие по дому, и шесть керлов (2). Хозяйство немалое!

Ты еще не видел, как расположены мои владения? В трех километрах к западу находится залив, а примерно в восьми километрах к югу, возле Рейкьявика, — несколько рыбацких дворов. По направлению к Лонг Екуль местность повышается; земля у меня холмистая. Зато покосы на ней хороши, а на берегу можно найти плавник. Я даже выстроил навес для хранения леса и сарай для лодок.

Так вот, с вечера накануне того дня разыгрался шторм, и утром мы с Хельги отправились на поиски плавника. Тебе, норвежцу, не понять, как ценится дерево у нас в Исландии — ведь здесь растет только мелкий кустарник. Нам приходится привозить лес из других стран. В старину, бывало, поджигали дома кровных врагов, но мы считаем такой поступок страшным злодеянием, хотя это и теперь иногда случается…

Я жил в мире со своими соседями, поэтому мы взяли с собой немного оружия: я — топор, Хельги — меч, а у двух керлов, что нас сопровождали, были копья. После ночной бури день стоял ясный, и лучи солнца весело играли в высокой мокрой траве. Я смотрел на свои сочные луга, на сытых овец и коров с лоснящимися боками, на дым, поднимавшийся из отверстия в крыше, и думал о том, что жизнь прожита не зря. Когда усадьба скрылась за холмом и мы приблизились к воде, тихий западный ветерок стал теребить волосы моего Хельги. Удивительно, как ясно вижу я сейчас все, что случилось в тот день, хотя, конечно, этот день и должен был больше врезаться в мою память, нежели любой другой.

Мы спустились к морю. Оно с грохотом билось о камни, и бело-серые волны виднелись до самого края света. Несколько чаек с криком метались над нами: наше появление отпугнуло их от рыбы, прибитой штормом к берегу, где было полно плавника и лежал даже целый сосновый ствол… Наверное, в ту ночь потонуло груженное бревнами судно. Находка была ценной, но мне, как человеку осторожному, следовало совершить жертвоприношение, дабы не опасаться бедствий, которые может наслать дух владельца леса.

Мы потащили это бревно под навес, как вдруг Хельги вскрикнул. Я схватился за топор и посмотрел туда, куда указывал сын. Кровной вражды у нас в ту пору не было ни с кем, но ведь нередко в наших местах появляются всякие бродяги.

Однако этот человек выглядел вполне безобидно. И вправду, пока он, спотыкаясь, шел к нам по сырому леску, я заметил, что он совеем безоружен, и не мог понять, откуда он взялся. Это был рослый здоровяк в очень странной одежде: куртка, штаны и башмаки похожи были на наши, но какого-то нелепого покроя, а на икрах вместо перетянутых крест-накрест ремешков были какие-то чулки из твердой кожи. Не доводилось мне видеть и такого шлема: почти квадратный, он прикрывал шею, а нос оставался открытым — стрелки не было. Держался этот шлем на голове при помощи кожаного ремешка, и, верите ли, он был сделан из одного цельного куска, только не похожего на металл.

Подойдя немного ближе, незнакомец торопливо и неуклюже побежал в нашу сторону, размахивая руками и что-то выкрикивая. Слова его больше походили на собачий лай, чем на любой из языков — а я их слыхивал немало. Он был бритый, темные волосы коротко подстрижены, и я решил, что незнакомец, должно быть, франк. Этот человек был молод и хорош собой — голубоглазый, с правильными чертами, и хотя сложения он был отменного, по цвету его кожи я определил, что большую часть жизни он провел под крышей.

— Может, он с потонувшего корабля? — спросил Хельги.

— Посмотри на его одежду, — возразил я, — она у него сухая и чистая. Видно, он не так давно странствует, даже бородой не оброс! Но что-то я не слышал, что у нас в округе гостит какой-либо чужестранец.

Мы опустили оружие, а он подбежал к нам и остановился, судорожно переводя дыхание. Я увидел, что его куртка и рубашка не зашнурованы, а скреплены какими-то косточками и сшиты из плотной материи. На шее у него висела засунутая под куртку узкая полоска ткани. Все эти одеяния были коричневатых оттенков. Башмаки его тоже выглядели нелепо, но были сшиты на славу. На плотной куртке в разных местах крепились кусочки меди, на каждом рукаве — по три светлых полоски и черная лента с такими же белыми буквами, что и на шлеме. Это были не руны, а настоящие римские буквы «МР» (3). Опоясывал его широкий ремень, на котором сбоку в ножнах висел маленький, похожий на дубинку, металлический предмет, а с другого боку — обыкновенная дубинка.

— Он, наверное, колдун, — пробормотал мой керл Сигурд. — Иначе к чему все эти амулеты?

— Может, для красоты или от дурного глаза, — успокоил его я. И, обратившись к незнакомцу, сказал: — Я Оспак Уольфсон из Хилстеда. А кто ты такой?

Грудь его тяжело вздымалась, взгляд был безумным. Он, должно быть, прибежал издалека. Потом он застонал и, закрыв лицо руками, опустился на землю.

— Он, наверное, болен, лучше отведем его домой, — предложил Хельги.

Глаза Хельги сияли — нам так редко удается видеть новые лица.

— Нет… нет… — поднял голову незнакомец. — Дайте мне минутку передохнуть…

Говорил он по-норвежски довольно бегло, но произносил слова так, что его трудно было понять. Кроме того, он вставлял в свою речь много чужеземных слов, которых я не знаю.

— Может, это викинги высадились? — вмешался мой второй керл Грим и сжал в руке копье.

— Где же это видно, чтобы викинги появлялись в Исландии? — усмехнулся я. — Спокон веку не было такого.

Незнакомец затряс головой, словно приходя в себя после удара. Чуть пошатываясь, он поднялся на ноги.

— Что случилось?-спросил он.-Что сталось с городом?

— С каким городом? — удивленно спросил я.

— С Рейкьявиком! — простонал незнакомец. — Где он?

— В пяти километрах к югу, откуда ты пришел, если только ты не имеешь в виду фьорд, — ответил я.

— Нет! Там осталась лишь отмель с несколькими жалкими лачугами да…

— Берегись, если Ялмар Широконосый услышит, как ты отзываешься о его усадьбе, — предупредил я.

— Но там был город! — вскричал он. Взгляд его снова стал безумным. — Я переходил улицу, когда раздался взрыв, все стало рушиться, я очутился на берегу, а город исчез!

— Он спятил, — отступая на шаг, сказал Сигурд. — Осторожней! Если у него изо рта пойдет пена, значит, он берсерк (4).

— Кто вы? — пробормотал незнакомец. — Почему вы все в такой одежде? Зачем вам эти копья?

— Нет, не похож он на безумца, — заметил Хельги. — Он просто перепуган и растерян. Не иначе как с ним что-то стряслось!

— На нем — проклятье богов, не хочу я стоять рядом с ним! — взвизгнул Сигурд и бросился бежать.

— Вернись! — закричал я. -Стой, не то я проломлю твою вшивую голову!

Сигурд остановился — у него не было родни, которая могла бы за него отомстить, — но к нам не подошел. Тем временем незнакомец успокоился настолько, что по крайней мере обрел способность членораздельно говорить.

— Это была водородная бомба, да? — спросил он. — Разве началась война?

Он и потом часто повторял слова «водородная бомба», вот я и запомнил их, хоть и не ведаю, что они значат. Кажется, что-то вроде греческого огня. Что же касается войны, то я не понял, о какой войне идет речь.

— Вчера вечером разыгралась сильная буря, — добавил я. — Ты говоришь, что слышал грохот. Быть может. Тор (5) ударил своим молотом и перенес тебя сюда.

— Куда это сюда? — спросил он. Теперь, когда первый испуг прошел, голос его звучал ровнее прежнего.

— Я тебе уже говорил. Это Хилстед в Исландии.

— Но я и был в Исландии, — пробормотал он. — В Рейкьявике… Что произошло? Наверное, все уничтожено водородной бомбой, пока я был без сознания?

— Ничего не уничтожено, — возразил я.

— Быть может, он говорит о пожаре в Олафсвике месяц назад? — предположил Хельги.

— Нет, нет! — Он закрыл лицо руками, но спустя минуту снова взглянул на нас и произнес: — Послушайте. Я Джеральд Робертс, сержант военной базы Соединенных Штатов в Исландии. Я был в Рейкьявике в тот момент, когда в меня ударила молния или что-то другое. Очутившись вдруг на берегу моря, я испугался и побежал. Вот и все. А теперь объясните мне, как добраться обратно до базы.

Я почти слово в слово передаю тебе, жрец, все, что он сказал. Мы, конечно, не поняли и половины его слов, а потому заставили его повторить их несколько раз и объяснить, что они значат. Но даже тогда мы уразумели только, что он из какой-то страны, называемой Соединенными Штатами Америки, что находится эта страна, по его словам, к западу от Гренландии и что он вместе с другими своими соотечественниками прибыл в Исландию, чтобы защищать наш народ от врагов. Он не лжет, думал я, скорее, просто ошибается или все это ему пригрезилось. Грим готов был уложить его на месте за то, что он считает нас глупцами, способными поверить его россказням, но я-то видел: незнакомец говорит то, что думает.

Когда ему удалось втолковать нам все это, он почти совсем пришел в себя.

— Послушайте, — начал он тоном чересчур рассудительным для рехнувшегося,-давайте попробуем добраться до истины вместе. Разве вы не слыхали о войне? Ничего такого, что бы… Ладно, слушайте. Мои соотечественники впервые прибыли в Исландию, чтобы охранять ее от немцев. Вы знаете, когда это было?

Хельги покачал головой.

— Я-то знаю, что такого никогда не было, — ответил он. — А кто эти немцы? Если только не старые колдуны…

— Он говорит об ирландских монахах, — объяснил я. — Тут жило несколько монахов, но когда пришли норвежцы, их выгнали. Это было… хм… лет сто с чем-нибудь назад. Твой народ помогал этим монахам?

— Да я о них и знать не знаю! — воскликнул он, как-то странно всхлипнув. — Вы… Разве вы, исландцы, пришли не из Норвегии?

— Ну да, лет сто назад, — терпеливо растолковывал ему я. — А после этого король Харальд Светловолосый завоевал все норвежские земли и…

— Сто лет назад! — прошептал он, и я увидел, как лицо его побледнело. — Какой же сейчас год? Мы уставились на него в изумлении.

— Второй год после великой охоты на лосося, — пытался вразумить его я.

— Какой год с рождества Христова, спрашиваю я? — прохрипел он, с мольбой глядя на нас.

— А, значит, ты христианин? Хм, дай-ка подумать… Однажды в Англии мне довелось беседовать с епископом. Мы с него взяли выкуп, а потом отпустили, так он сказал… Подожди-ка… Он вроде сказал, что ваш Христос жил тысячу лет назад или, быть может, чуть поменьше.

— Тысячу! — Незнакомец затряс головой, и что-то ушло из него, ибо глаза у него вдруг остекленели. Мне приходилось видеть стекло, я ведь говорил тебе, что побывал во многих странах… Вот так он и стоял, а когда мы повели его к усадьбе, шел покорно, как малое дитя.

Ты своими глазами видишь, жрец, что жена моя Рагнильда, хоть она уже и не молода, до сих пор хороша собой, а Торгунна пошла в нее.

Она была… Нет, и нынче она высока и стройна, а на голове у нее целая копна золотистых волос. По обычаю наших девушек она носила их распущенными по плечам. У нее были голубые глаза, чуть удлиненное лицо и алые губы. И к тому же веселый, добрый нрав, поэтому все мужчины были влюблены в нее, а Сверри Сноррасон даже в викинги ушел, когда она отказала ему, и погиб. Но ни у кого не хватило ума понять, что она так и не была счастлива…

Мы привели домой этого Джеральда Сэмсона — на мой вопрос он ответил, что его отца звали Сэм, — оставив Сигурда и Грима на берегу собирать плавник. Есть люди, которые, побоявшись колдовства, не рискнули бы привести к себе в дом христианина, но я человек не суеверный, а Хельги просто сходит с ума, когда видит что-нибудь новое. Пока мы шли полями, наш гость брел, спотыкаясь, как слепой, но едва миновали ворота, он сразу словно очнулся: обежал взглядом все дворовые постройки от конюшен и сараев до коптильни, пивоварни, кухни, бани, капища и самого дома. А в дверях дома как раз стояла Торгунна.

На мгновенье их взгляды встретились, и я увидел, что она покраснела, но тогда я над этим не задумался. Когда мы, разгоняя собак, шли по двору, наши башмаки громко стучали по плитняку. Двое моих рабов, бросив чистить конюшни, вытаращили на нас глаза, пока я не заставил их вернуться к работе, заметив, что бездельника никогда не поздно принести в жертву. (Вы, христиане, не используете это право; честно говоря, я сам тоже никогда не принес бы в жертву человеческую жизнь, но вы даже не представляете, как помогает само напоминание об этом!)

Мы вошли в дом, я назвал домочадцам имя незнакомца, поведал им, где мы его нашли. Рагнильда послала служанок разжечь огонь в очаге и принести пива, а я тем временем усадил Джеральда на самое почетное место и сел рядом с ним. Торгунна поднесла каждому из нас рог с пивом.

Пригубив напиток, Джеральд поморщился. Я даже обиделся, потому что мое пиво слывет лучшим в округе, и спросил, что ему не понравилось. Он грубовато засмеялся и ответил, что нет, мол, пиво неплохое, но он привык к такому, которое пенится и не очень кислое.

— А где такое варят? — недоверчиво спросил я.

— Везде. И в Исландии тоже. Нет… — Он невидящим взглядом смотрел перед собой. — Скажем… в Винланде.

— А где этот Винланд? — спросил я.

— На западе, откуда я приехал. Я думал, вам известно… Подождите. — Он опять покачал головой. — Быть может, я сумею кое-что понять. Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Лейф Эйриксон? (6)

— Нет, — ответил я.

Много позднее мне пришло в голову, что именно эти слова доказывают истинность его истории, ибо теперь викинг Лейф Эйриксон известен всем; с большим доверием я ныне слушаю и рассказы о странах, которые видел Бьярни Херюльфсон (7).

— А о его отце — Эйрике Рыжем, слышали? — спросил Джеральд.

— Слышал, — ответил я. — Видимо, ты говоришь про норвежца, который, убив человека, бежал из своей страны в Исландию, а потом и отсюда по той же причине; он сейчас живет вместе с другими в Гренландии.

— Тогда значит… это незадолго до путешествия Лейфа, — пробормотал он. — Конец десятого века.

— Постой, — вмешался Хельги, — мы терпеливо слушали тебя, но сейчас не время для шуток. Придержим их до пиров и похмелья. Скажи нам ясно и просто, откуда ты и каким путем сюда добрался.

Джеральд закрыл лицо руками.

— Оставь его, Хельги, — сказала Торгунна. — Разве ты не видишь, что у него горе?

Гость поднял голову и взглянул на нее, как побитая собака, когда ее погладят. В комнате было сумрачно — в окна под потолком еще падал дневной свет, поэтому свечи пока не зажигали. Тем не менее я приметил, что оба они покраснели.

Глубоко вздохнув, Джеральд начал что-то искать в карманах — а у него чуть ли не вся одежда состояла из карманов. Он достал пергаментную коробочку, вынул из нее маленькую белую палочку и вставил себе в рот. Затем достал другую коробку, а из нее — деревянную палочку, провел ею по коробке, и на конце палочки вспыхнуло пламя. Этим огоньком он поджег палочку во рту и вдохнул дым.

Мы смотрели на него во все глаза.

— Это христианский обряд? — спросил Хельги.

— Нет… не совсем. — Губы его скривились в улыбку; в ней было немало разочарования и горечи. — А я-то думал, что вы удивитесь, даже испугаетесь.

— Мы и вправду видим это впервые, — признался я, — но ведь исландцы не из пугливых. Огненные палочки могут нам пригодиться. Ты приехал, чтобы торговать ими?

— Нет, вряд ли. — Он вздохнул. Дым, который он вобрал в себя, как ни удивительно, по-видимому, придал ему силы, в то время как из-за дыма в нашем помещении поначалу гость закашлялся, и у него выступили слезы на глазах. — Дело в том… Вы не поверите мне. Я сам не могу себе поверить.

Мы ждали. Торгунна застыла, чуть подавшись вперед; рот ее был полуоткрыт.

— Удар молнии… — Джеральд утомленно кивнул головой.-Во время грозы я очутился на улице, и молния, должно быть, ударила в меня, да так, как это бывает лишь один раз за многие тысячелетия. Удар этот отбросил меня в прошлые времена.

Это были его слова, жрец. Я не понял их и сказал ему об этом.

— Понять действительно трудно, — согласился он. — Дай бог, чтобы мне это только приснилось. Но если это сон, придется потерпеть, пока я не проснусь… Так вот. Родился я в тысяча девятьсот тридцать втором году от рождества Христова, в расположенной на западе стране, которую вы еще не открыли. На двадцать третьем году жизни, вместе с войсками из моей страны, я прибыл в Исландию. В меня ударила молния — и вот… вот девятисотый с чем-то год от рождества Христова, и, тем не менее, я здесь — ведь осталась еще почти тысяча лет до моего рождения — а я здесь!

Мы молчали. Стукнув об пол молотом, я приложил к губам рог и долго пил из него. Одна из служанок захныкала, но Рагнильда, хоть и шепотом, так сурово одернула ее, что услышал и я:

— Тише! Бедняга не в своем уме, но он не причинит нам вреда.

Я был согласен с нею, хотя последние ее слова и вызывали у меня кое-какие сомнения. Устами человека безумного могут говорить боги, а богам не всегда следует доверять. Кроме того, безумец может стать берсерком, а если на нем лежит тяжкое проклятие, оно может перейти и на нас.

Он сидел, глядя прямо перед собой, а я, погрузившись в размышления, поймал на себе несколько блох и раздавил их. Заметив это, Джеральд со страхом спросил, много ли у нас здесь блох.

— Конечно, много,-ответила Торгунна. — А у тебя разве нет?

— Нет. — Он криво улыбнулся. — Пока нет.

— Ах! — вздохнула она. — Значит, ты болен.

Она рассуждала вполне здраво. Я понимал ее мысль, как понимали ее и Рагнильда и Хельги. Раз человек так болен, что на нем даже нет блох, значит, естественно, он должен заговариваться. Я было забеспокоился, не перейдет ли это на нас, но потом решил, что вряд ли. У него ведь что-то с головой, возможно, от удара, который ему нанесли. Во всяком случае, раз дело происходит на земле, а не в небесах, мы сумеем с ним справиться.

Как годи, то есть как старейшине, который приносит жертвы, мне было невыгодно прогонять незнакомца. Более того, если он сумеет раздобыть побольше этих огненных палочек, можно будет наладить выгодную торговлю. Поэтому я велел Джеральду ложиться спать. Он было запротестовал, но мы силой уложили его в постель, где он, утомившись за день, вскоре уснул. Торгунна сказала, что присмотрит за ним.

На следующий день в благодарность за найденный лес и дабы уберечь себя от проклятия, которое могло лежать на Джеральде, я решил принести в жертву лошадь. Конечно, я выбрал старую и ни на что не годную. А кроме того, мы давно уже не лакомились свежим мясом. Джеральд весь день в задумчивости бродил по двору, но, входя в дом, чтобы поужинать, я услышал, что он и моя дочь смеются.

— Тебе, видно, лучше, — заметил я.

— Да… Ведь могло быть и хуже. — Заметив, что керлы положили на козлы доску, которая служила столом, Джеральд сел возле меня. Служанки внесли еду.

— Меня всегда привлекали времена викингов, — сказал гость, — делать же кое-что я умею.

— Что ж,-ответил я,-коли у тебя нет своего дома, можешь жить у нас.

— Я умею работать, — перебил он меня. — Вам не придется кормить меня даром.

И я понял, что он действительно пришел издалека, ибо какой вождь станет батрачить на чужой земле? И все же вел он себя с непринужденностью, свойственной людям знатного происхождения, а по виду его было заметно, что он привык к хорошей еде. Правда, явился Джеральд без даров, но я не придал этому значения; в конце концов он потерпел кораблекрушение.

— Быть может, тебе удастся вернуться обратно в свои Соединенные Штаты, — сказал Хельги. — Снарядим корабль, и я тоже охотно посмотрю это королевство.

— Нет, — мрачно возразил Джеральд, — такой страны нет. Пока нет.

— Значит, ты продолжаешь утверждать, что пришел из завтра? — проворчал Сигурд. — Сумасшедший. Передай-ка мне лучше свинину.

— Продолжаю, — упрямился Джеральд. Теперь он был совершенно спокоен. — И могу это доказать.

— Не понимаю, где научился ты, пришелец из дальних краев, говорить на нашем языке, — заметил я.

Я ни за что не назову человека в глаза лжецом, разве только тогда, когда мы мирно похваляемся друг перед другом, но…

— В моей стране в мое время будут говорить по-иному, — ответил он, — а вот в Исландии язык мало изменялся с древних времен, и я научился ему по приезде сюда.

— Хоть ты и христианин, — сказал я, — но уж придется тебе потерпеть, когда мы нынче вечером будем совершать жертвоприношение.

— Мне все равно, — ответил он. — Боюсь, я никогда не был особенно ревностным христианином, и мне хотелось бы посмотреть на ваш обряд. А как вы это делаете?

Я объяснил ему, как на глазах у бога наношу лошади молотом удар по голове, потом перерезаю ей горло и ветками ивы разбрызгиваю кровь. Затем мы разделываем тушу и пируем на славу. Он поспешно произнес:

— Вот теперь я и смогу доказать, кто я такой. У меня есть оружие, которое убьет лошадь… вспышкой молнии.

— А что это такое? -заинтересовался я. Мы все столпились вокруг Джеральда, когда он вытащил из ножен кривую металлическую дубинку и показал ее нам. Меня, правда, взяло сомнение: лезвия у нее не было, и на вид она годилась, пожалуй, только для того, чтобы ударить по голове, но я понял, что сработал ее удивительно искусный мастер.

— Ладно, давай попробуем, — согласился я.

Он показал нам все, что было у него в карманах: несколько необычайно круглых монет с удивительно четкой надписью, маленький ключ, палочку с грифелем внутри, чтобы писать, и плоский кошелек, в котором было множество бумаг с какими-то знаками. Когда он торжественно заверил нас, что некоторые из них деньги, то все, даже Торгунна, расхохотались. Но лучше всего был нож: лезвие его пряталось в рукоятку. Увидев, как я обрадовался ножу, он подарил его мне — большая щедрость со стороны человека, потерпевшего кораблекрушение. Я сказал, что взамен дам ему одежду и добрый топор и жить он может у нас столько, сколько захочет. Нет, сейчас у меня нет этого ножа. Ты еще узнаешь почему. А жаль — это был отличный нож, хоть и совсем небольшой.

— А кем ты был до того, как стрела войны поразила твою страну? — спросил Хельги. — Купцом?

— Нет, — ответил Джеральд. — Я был… инженером… то есть я собирался им стать. Инженер строит дома, мосты, делает разные рабочие инструменты, прокладывает дороги… Это больше, чем просто мастеровой. Поэтому я и считаю, что здесь мои знания могут очень пригодиться. — В глазах его я снова увидел лихорадочный блеск. — Дайте мне время, и я стану королем!

— У нас в Исландии нет королей, — проворчал я. — Наши деды пришли сюда, чтобы избавиться от королей. У нас есть Тинг (8), где мы разбираем споры и принимаем законы, но каждый человек имеет право добиваться справедливости собственными силами.

— А если обидчик не согласен подчиниться? — епросил Джеральд.

— Тогда мы вспоминаем про кровную месть, — ответил Хельги и принялся рассказывать об убийствах, довершенных за последнее время. Глаза его горели. Джеральд смятенно вертел в руках пистолет. Так он называл свою дубинку, исторгавшую огонь.

— На тебе богатая одежда, — мягко заметила Торгунна. — Наверное, у твоей родни много земли.

— Нет, — ответил он. — Наш… наш король дает такую одежду каждому своему воину. Что же до моей семьи, то у нас нет земли, а живем мы в доме, в котором живет еще много семей.

Я и сам не люблю кичиться своим богатством, но он, этот человек, деливший со мной на правах старшего почетное место у очага, подумалось мне, нарочно прибедняется, говоря, что у него нет земли. Торгунна поспешила погасить мой гнев.

— У тебя еще будет своя усадьба, — сказала она.

Стемнело, и мы отправились к месту, где свершаются жертвоприношения. Керлы развели перед капищем костер, и, когдая отворил дверь, деревянный Один, казалось, прямо прыгнул нам навстречу (9). Джеральд шепнул моей дочери, что наш бог вырезан очень грубо, а так как Одина вырезал мой отец, я еще больше рассердился на Джеральда. Некоторым людям недоступно понимание истинного искусства.

Тем не менее я позволил гостю помочь мне подвести лошадь к каменному алтарю. Взяв в руки сосуд, куда собирают кровь, я заметил, что теперь он, если хочет, может убить лошадь. Джеральд достал свой пистолет, вложил его в ухо лошади и что-то нажал. Раздался грохот, лошадь вздрогнула и упала, а в голове у нее оказалась дыра. Мозг был испорчен — вот какое грубое оружие! Затем я уловил резкий, горьковатый запах — так пахнет возле вулкана. Мы все подпрыгнули, одна из женщин вскрикнула, а Джеральд с гордостью огляделся по сторонам. Опомнившись, я поспешил окончить жертвоприношение. Джеральд не пожелал, чтобы его обрызгали кровью, но ведь в конце концов он был христианин. Супа из конины и конского мяса он тоже поел самую малость.

Потом Хельги долго расспрашивал его о пистолете, а он объяснял, что из пистолета можно убить человека с такого расстояния, какое пролетает стрела, но что будто бы в этом нет никакого колдовства, просто надо научиться кое-чему, чего мы еще не знаем. А поскольку мне уже доводилось слышать о греческом огне, то я ему поверил. Пистолет мог быть очень полезен в бою — в этом мне потом пришлось убедиться. Но нам не имело смысла делать такой же: железо стоит дорого, да и много месяцев пройдет, прежде чем удастся сработать хотя бы один.

Больше всего меня беспокоил сам Джеральд. На следующее утро я услышал, как он рассказывал Торгунне разные глупости о своей стране: о домах, высоких, как горы, о повозках, что ездят без лошадей и летают по воздуху. В городе, где он живет, говорил он, тысячу раз по восемь или девять тысяч жителей, и называется этот город Нью-Йорвик или что-то в этом роде. Я, как и мои соседи, не прочь послушать хорошую выдумку, но это уж было чересчур, а потому, рассердившись, я велел ему идти со мной искать отбившийся от стада скот.

После того как мы целый день проблуждали в холмах, я убедился, что Джеральд не способен даже отличить, где у коровы зад, а где перед. Раз мы почти натолкнулись на заблудившийся скот, но чужеземец, ничего не соображая, пересек тропу прямо под носом у животных; они ушли, а нам пришлось начинать все сначала. Еле сдерживаясь, но все же учтиво я спросил его, умеет ли он доить коров, стричь овец, косить и молотить. Нет, ответил Джеральд, он никогда не жил на ферме.

— Жаль, — заметил я, — ибо в Исландии этим занимаются все, кроме разбойников.

От моих слов он вспыхнул.