5

— Мы любили друг друга. Я никогда не боялась любить, Клара. Тебе бы не грех научиться этому.

Та раздавила сигарету в пепельнице и потянулась за новой.

— И чем кончилось?

— Таможенный катер перехватил его в 1924 году. — Голос Лорейс осел, с лица пропало всякое выражение. — Когда выяснилось, что он вот-вот оторвется, они открыли огонь. Он был убит.

— Ох, извини.

— Что ж, нам с тобой не привыкать к смертям. — Лорейс встряхнулась и взяла себя в руки. — Он оставил мне четверть миллиона в векселях на предъявителя. Мне пришлось уехать — я продала свои ночные клубы и четыре года провела, путешествуя по белу свету. Сначала Ирландия, Англия, Франция. Во Франции усовершенствовала свой французский, немного изучила Африку, потом поехала туда — сперва в Либерию, потом в колонии на побережье — надеялась узнать что-нибудь про своих предков. Завела много друзей в буше, ближе познакомилась с обычаями, о которых прежде читала в книгах, узнала, чем живут племена, их веру, ритуалы, тайные общества, традиции… Это заставило меня на обратном пути заглянуть на Гаити, где я тоже пожила немного.

— Воду? — распахнула глаза Клара.

— Буду, — поправила Лорейс. — Черная магия тут ни при чем, это религия. Она позволила людям остаться людьми в дни событий, едва ли не самых жестоких в истории, — да и теперь еще спасает тех, кто пребывает в омерзительных тисках нищеты и анархии. Там я вспомнила о собратьях, оставшихся дома, и вернулась в Гарлем.

— Ясно, — выдохнула Клара. — Ты основала культ. На лицо Лорейс на мгновение набежала мрачная тень.

— Ты думаешь, дескать, какой классный способ надувательства! Уверяю тебя, дело обстоит отнюдь не так.

— Нет-нет, я вовсе не то имела в виду…

— То самое, — Лорейс вздохнула. — Впрочем, ладно. Мысль вполне естественная, и винить тебя не за что. Но на деле мне нет нужды наживаться на суевериях — перед отъездом за рубеж я вложила свои средства, и очень удачно. Позже мне не понравилась ситуация на фондовом рынке, и я вовремя вышла из игры. О, я прекрасно прожила бы сама по себе. — Она посерьезнела. — Но здесь живет мой народ. И надо решить проблему моего собственного выживания на длительный срок — а теперь еще и твоего.

Клара не знала, как продолжать.

— А чем бы ты занялась, не организуй ты секты?

— Секты и их главы чересчур бросаются в глаза, особенно когда добиваются успеха, — быстро, бесстрастно ответила Лорейс. — То же и со всякими революционными движениями. Да и не хочу я революций — мне прекрасно известно, что кровопролитие ни к чему хорошему не ведет. Тебе-то это должно быть известно не хуже моего.

— Я об этом как-то не задумывалась, — скромно ответила Клара, совсем забыв о сигарете, дымящейся меж пальцев.

— Я организовала не секту, а… назовем это «обществом» в африканско-гаитянском смысле. Имей в виду, это не преступная организация и не компания бездельников; это часть некоего единого целого — культуры, нерасторжимое единство плоти, крови и духа. В моем обществе религия и магия тесно сплетены между собой. Сама я еще в Канаде перешла в католицизм, который, по-моему, стал одним из истоков вудуизма. Я не предписываю никому, какую церковь посещать, — просто открываю человеку глаза на то, что он не только христианин, а неотъемлемый элемент вечно живой Вселенной. Я не налагаю проклятий и не раздаю благословений, но говорю слова и свершаю ритуалы, в которых выступаю не как богиня и не как мессия, и даже не как святая, — просто как та, кому было дано ближе подойти к пониманию высших сил.

Мы не чураемся практической деятельности. Гаитянин понял бы, что стоит за принятым мной званием «мама-ло». Но я вовсе не пытаюсь добиться власти — ни голосованием, как республиканцы и демократы, ни насилием, как коммунисты, ни убеждением, как социалисты. Нет, моя политика заключается в том, что отдельные личности тихо-мирно объединяются под руководством добровольно признанного лидера — ив обстановке взаимовыручки строят будущее для себя самих.

— Извини, — покачала головой Клара, — но я как-то не улавливаю, о чем ты толкуешь.

— Не волнуйся, — ласково отозвалась Лорейс. — Пока что можешь рассматривать духовную сторону вопроса совсем просто: я предлагаю моим последователям что-то получше выпивки и кокаина. Что же до материальной стороны — теперь, когда очереди на биржах труда становятся все длиннее, слух о нас ширится, к нам приходит все больше и больше людей — черных, белых, пуэрториканцев, людей всех цветов кожи. Официально мы всего-навсего одна из многих сот добровольческих благотворительных групп. Потихоньку-помаленьку новичков проверяют, и если они достойны доверия, то проходят все ступени посвящения. Тогда мы принимаем их в общину, где они начинают жить, работать и верить — жизнь скромная, но с надеждой на будущее. А взамен они оказывают мне кое-какую помощь, если попрошу.

Она помолчала пару секунд и продолжала:

— Пока что не могу посвятить тебя во все подробности. Ты будешь учиться. Правду сказать, я и сама еще учусь. Я вовсе не строила грандиозных планов, а отыскивала дорогу на ощупь и отыскиваю до сих пор. Быть может, в конце нас ждет крах или медленное увядание. Но может статься… впрочем, я не пророк. Когда во главе организации стоит бессмертная, дело получает существенно иной оборот, но я пока толком не знаю, как воспользоваться этим преимуществом. В одном я уверена абсолютно: мы должны держаться в тени.

— А это возможно?

— Попытаемся. Надеюсь, что, говоря «мы», могу подразумевать и тебя. — Лорейс приподняла бокал. — За завтрашний день!

Клара присоединилась к тосту, хотя тревога не покидала ее.

— А каковы твои планы… на ближайшее будущее?

— Мои планы обширны, и тебе в них отводится значительная роль. Ведь ты кое-что скопила, верно? Ну вот — мы, то есть общество, ныне весьма рассредоточены и остро нуждаемся в оборотных средствах. Перед сообразительными людьми сейчас открываются широкие возможности. Например, из-за биржевого краха цены на акции упали почти до нуля.

— Это все депрессия. Но ты же вроде говорила, что не играешь на бирже.

— Если бы я могла точно предвидеть случившееся два года назад, в октябре, — рассмеялась Лорейс, — то вовремя распродала бы все без остатка и теперь держала бы Уолл-стрит в кулаке. Но я не волшебница и никогда на это не претендовала, а потому привыкла играть наверняка. Что вовсе не означает робости или недомыслия. Послушай, никакие депрессии не вечны. Людям всегда нужно будет нечто солидное — дома, машины, тысячи разнообразных товаров; рано или поздно у них опять появится возможность купить все это. Быть может, настоящие прибыли пойдут лет через пятьдесят, но бессмертным торопиться некуда.

— Ясно. — Клара просветлела: ей показалось, что она в чем-то разобралась. — Ладненько. Имея перед собой перспективу, как-нибудь перетерплю еще полсотни лет.

— Тебе не придется терпеть. Времена меняются.

— То, что нужно мужчинам, измениться не может.

— Верно. Зато могут измениться законы. Впрочем, не в этом суть. Клара, выбирайся из грязи, как только сможешь.

— Чего это ради? Чем же мне еще заняться? Я не умею ничего, кроме… — Не договорив, Клара с оттенком наивной отчаянности заявила: — Не хочу становиться твоей иждивенкой. Не хочу и не буду.

— Нет-нет, захребетников среди нас нет и не может быть! Помимо денежного взноса, ты должна будешь отрабатывать свое содержание. Пусть ты не хочешь этого признать, но у тебя за плечами опыт четырнадцати веков — а вместе с ним и приобретаемая опытом проницательность и интуиция. Мудрость досталась тебе горькой ценой, но она нужна нам.

— На кой черт?

— Чтоб укрепить нашу мощь.

— А? Погоди, ты же сказала…

— Я сказала, что не намерена свергать правительство, захватывать страну или совершать еще что-либо столь же глупое и эфемерное, — провозгласила Лорейс. — Я хочу прямо противоположного: наша организация должна обрести такую силу, чтобы мы могли сказать решительное «нет» любым поработителям, беснующимся толпам, правящим господам. Они силой захватили моего отца, заковали в цепи, увезли прочь от дома и продали. Когда я бежала, они гнались за мной, как за дичью, — и не попадись мне на пути нарушители их закона, меня непременно поймали бы. Несколько лет назад они застрелили моего любимого всего лишь за то, что он хотел доставить людям удовольствие, которое правители поставили под запрет. А ведь ему еще повезло! Он мог погибнуть и раньше, в этой чертовой бесполезной войне. Я могла бы и продолжать — но есть ли смысл? Ты могла бы рассказать в семь раз больше, ведь жила куда дольше моего.

И что было причиной этой бесконечной цепи унижений и смертей, как не то, что одним дана власть над другими? Пойми меня правильно, я не анархистка. Так уж устроен человек, что массой должна править горстка избранных. Иной раз правители даже хотят блага для всех — что бы там ни говорили, я уверена, что отцы-основатели Соединенных Штатов действовали с наилучшими намерениями, — но их благие стремления умерли вместе с ними.

Так что добиться хотя бы относительной безопасности, — завершила Лорейс свой монолог, — добиться права распоряжаться собственной жизнью можно лишь своими силами. Единство и несокрушимая решимость — вот способ стать независимыми от вершителей судеб мира. И мы, бессмертные, сможем завоевать независимость для себя, только если будем разумно направлять бедных и обездоленных к этой высокой цели.

Пойдешь ли ты со мной?

Глава 16

УКРОМНАЯ НИША

Отель построили совсем недавно, и сверкающие свежестью стены еще не успели обрести душу. Зато отсюда рукой подать до Старого города, а с высоты десятого этажа открывается великолепный вид на бесчисленные крыши и улочки, трудолюбиво карабкающиеся к камням Цитадели — вон она мрачным силуэтом темнеет на фоне звезд, хотя их свет приглушен сиянием фонарей и окон. А из угловых покоев на западной стороне можно обозреть всю современную Анкару — — залитую огнями площадь Улус и бульвар, роскошные витрины, толпы на тротуарах, торопливо снующие автомобили. Лето близилось к концу, но дневная жара еще подолгу держалась в вечернем воздухе, и окна были распахнуты настежь: хотелось впустить хоть капельку наползающей с реки и дальних гор прохлады. Уличный шум долетал на верхние этажи приглушенно, даже вопли клаксонов едва пробивались сквозь жужжание большого вентилятора в углу.

Персонал гостиницы постарался на совесть, накрыв для американского клиента и приглашенного им гостя роскошный стол. За время обеда они не перемолвились ни словом. Как выяснилось, самым понятным для обоих языком оказался греческий. Теперь большая часть обеда осталась позади; наступила пора сыра, кофе и ликеров.

Октай Сайгун откинулся на спинку стула, рассмотрел бокал на свет, потом отхлебнул чуть-чуть и изобразил на лице улыбку. Единственной примечательной чертой этого коренастого толстяка был его нос. Костюм, хоть и не слишком поношенный, явно служил хозяину не первый год, да и в день покупки не отличался дороговизной.

— О, — пробормотал гость, — очень вкусно. Как я погляжу, господин Маккриди, вы редкий знаток.

— Рад, что вам понравилось. Надеюсь, теперь вы чувствуете себя со мной не так скованно.

Сайгун по-птичьи склонил голову к плечу — хотя птица, чтобы походить на него, должна была бы быть филином или раскормленным попугаем. Дэвид Маккриди, куда более стройный и гибкий, был на два-три сантиметра выше турка. Впрочем, для обладателя подобной фамилии он был слишком смугл и горбонос, да и глаза американца казались какими-то левантийскими. Они излучали сердечность и вместе с тем пристально вопрошали о чем-то.

— Разве я произвел на вас такое впечатление? — деланно удивился Сайгун. — Тогда извините. Какая черная неблагодарность за столь радушный прием! Уверяю вас, я вовсе не желал этого.

— Что вы, я вас не виню. Вас вполне можно понять: звонит совершенно незнакомый человек, приглашает вас… Может, я хочу впутать вас в свои преступные замыслы. Или вдруг я агент иностранной державы и хочу вас завербовать — в наши дни шпионов в любой столице полным-полно.

— Кому же придет в голову вербовать мелкого канцеляриста в чисто гражданском архиве? — Сайгун хмыкнул. — Если кому из нас двоих грозят неприятности, так это вам. Сами знаете, вам уже пришлось иметь дело с нашей бюрократией, избежать ее внимания никак нельзя, особенно иностранцу. Поверьте слову знающего человека: если мы захотим, то сумеем запутать, умаять и остановить на полном скаку стадо взбесившихся слонов.

— Так или иначе, времена нынче неспокойные. Сайгун помрачнел. Отвернувшись к окну, он устремил взгляд в ночь и негромко сказал:

— Действительно, время зловещее. Герр Гитлер не ограничится захватом Австрии, так ведь? Боюсь, мистер Чемберлен и мсье Даладье позволят ему распространить свои притязания и на Чехословакию. Да и Красная Россия не утратила былых царистских амбиций, а она совсем близко. — Вернувшись взглядом к американцу, он утер свой низкий лоб носовым платком и пригладил черные волосы. — Извините меня. Вы, американцы, предпочитаете оптимистические прогнозы, разве нет? Ну что ж, что бы ни случилось, цивилизация уцелеет. До сих пор ей всегда это удавалось, независимо от того, какой внешний облик она обретала.

— А вы неплохо информированы, господин Сайгун, — растягивая слова, проговорил Маккриди. — Похоже, у вас философский склад ума.

— От газет никуда не денешься, — пожал плечами турок. — И от радио тоже. Нынче что ни кофейня, то вавилонское столпотворение, и все толкуют исключительно о политике. Я лично ищу утешения в чтении старинных книг, они помогают мне отличить вечное от преходящего.

Сайгун залпом осушил бокал. Маккриди вновь наполнил его и предложил:

— Сигару?

— Почему бы и нет, спасибо большое. Вид вашего портсигара сулит нечто необыкновенное.

Маккриди извлек две гаванские сигары, гильотинку для их обрезки, которую тут же предложил гостю, и зажигалку. Когда он уселся обратно, голос американца чуть заметно дрогнул:

— Могу я теперь перейти к делу?

— Несомненно. Вы вольны начать, когда вам заблагорассудится. Я просто полагал, что вы хотите приглядеться ко мне поближе. Или, если можно так выразиться, прощупать меня.

— Пожалуй, вы справились с этой задачей лучше, чем я, — криво усмехнулся Маккриди.

— Разве? Я просто наслаждался интересной беседой с приятным человеком. Ваша удивительная страна у всех на устах, и ваша собственная карьера в бизнесе — не пустяк…

Маккриди дал гостю прикурить, потом занялся собственной сигарой.

— Разговор все время либо перекидывается на меня, либо сворачивает на банальные темы. А в результате о вас не было сказано почти ни слова.

— А что там обо мне говорить? Я самый заурядный и незначительный человек. Даже не представляю, что вас могло заинтересовать в моей ничтожной персоне. — Сайгун глубоко, со смаком затянулся, не торопясь выдохнул, довершил впечатление глотком ликера. — Однако я рад встрече. Подобные удовольствия нечасто выпадают на долю мелкого служащего среди рутины повседневных дел в заштатной конторе. Турция — страна бедная, и взятками не побалуешься — президент Ататюрк искореняет коррупцию беспощадно.

Маккриди никак не удавалось раскурить сигару как следует.

— Друг мой, вас можно считать кем угодно, только не заурядным. Вы уже продемонстрировали изрядное хитроумие и умение уклоняться от нежелательных для вас тем. И ничего удивительного. Люди в нашем с вами положении, не обладающие этими качествами и не умеющие воспитать их в себе, скорее всего обречены.

— В нашем положении? Это в каком же? Сайгун распахнул круглые блестящие глазки.

— Осторожничаете? Вполне понятно. Если вы тот, за кого я вас принимаю, то это давняя-предавняя привычка. Если же нет — вы ломаете голову, самонадеянный ли я дурак или сумасшедший.

— Нет-нет, зачем же так! Ваше прошлогоднее газетное объявление привлекло мое внимание. Загадочное, и все же… подлинное. В самом деле, замечательно сформулировано.

— Спасибо. Хоть это в изрядной мере заслуга не моя, а моего партнера. У него дар слова.

— Насколько я понимаю, вы поместили подобные объявления во многих газетах по всему миру? — Дождавшись утвердительного кивка Маккриди, Сайгун продолжал: — Полагаю, в зависимости от региона варьировался не только язык, но и текст сообщения. Как там было? «Вниманию тех, кто прожил столь долго, что праотцы наши — для них братья и друзья…» Да, пожалуй, таким и должен быть призыв к обитателям Ближнего Востока, гражданам древней земли. А средний человек, на глаза которому попадет это объявление, непременно подумает, что какой-то ученый разыскивает стариков, интересующихся историей и размышлявших над ней, с целью поднабраться у них мудрости. И много было откликов?

— Нет. Большинство откликнувшихся были или слегка не в своем уме, или надеялись выудить у меня денег. Вы были единственным во всей стране, кого мой агент счел достойным того, чтобы я рассмотрел ваш случай собственной персоной.

— Прошло немало времени. Я уж начал было подумывать, что это не серьезное дело, а какой-то розыгрыш.

— Мне пришлось рассмотреть изрядное количество рапортов. По большей части я отправил их в корзину. Потом двинулся в турне по миру. Сегодня — моя третья встреча.

— Зато ваши люди, видимо, встречались с каждым, кто откликнулся на объявление, где бы тот ни находился. Выходит, вы тратите на это порядочные средства, господин Маккриди. Вот только цели свои вы мне пока не раскрыли. Осмелюсь предположить, что и агентам своим тоже.

— Я подсказал им определенные критерии соответствия, но и только, — кивнул американец и сквозь сигарный дым пристально вгляделся в собеседника. — Самое важное, чтобы кандидат выглядел молодым и здоровым, хотя с виду призыв обращен к старикам. Я объяснил агентам, что не хочу афишировать этот факт, но ищу гениев-самородков, обладающих проницательностью и интуицией, развитыми не по возрасту, особенно в области истории. Мол, если свести вместе подобных гениев, представителей различных культур, мы могли бы выработать новые воззрения на предмет, создать новую науку, превосходящую самые смелые надежды самых знаменитых историков вроде Шпенглера и Тойнби. Агенты наверняка считают, что я просто свихнулся на истории. Впрочем, плачу я чистоганом, и довольно щедро.

— Ясно. Ну и как, довольны вы итогами знакомства с первыми двумя?

— Вы же прекрасно понимаете, кого я на самом деле ищу.

— В таком случае, — рассмеялся Сайгун, — вы и сейчас не попали в цель. Никакой я не гений — напротив, абсолютная посредственность. И меня это вполне устраивает, что служит еще одним подтверждением моей серости. — Он помолчал. — Так что там эти двое?

Маккриди стремительно пронзил воздух сигарой и раздраженно воскликнул:

— Проклятье! Неужто мы всю ночь будем ходить вокруг да около?

Сайгун вновь откинулся на спинку стула. Невыразительная улыбка на широком лице могла скрывать что угодно — и опаску, и радость.

— Бог не позволит мне отплатить за вашу щедрость неучтивостью. Наверно, будет лучше, если вы возьмете инициативу в свои руки и скажете все напрямую.

— Хорошо! — Маккриди резко подался вперед. — Если я заблуждаюсь на ваш счет, вы сочтете меня не просто эксцентричным, а буйным безумцем. В таком случае вам будет лучше отправиться домой и никогда никому не рассказывать о нашем разговоре, потому что я буду все отрицать, и в дурацком положении окажетесь вы, а не я. — И тут же торопливо уточнил: — Это не угроза. Я прошу вас о молчании лишь для нашего взаимного блага.

Сайгун приподнял бокал.

— Со своей точки зрения вы идете на риск. Понимаю и обещаю молчать.

И выпил, будто скрепляя договор. Маккриди встал и произнес совсем тихо:

— Что бы вы сказали, если бы я заявил, что по рождению я вовсе не американец, а родился в здешних краях примерно три тысячи лет назад?

Сайгун молча уставился в бокал. Из-за окон смутно долетал шум города. Штора едва заметно колыхалась, отзываясь на легкое дуновение ветерка с Анатолийских холмов. Когда турок вновь поднял глаза, в«них впервые блеснул огонек человеческих чувств.

— Я бы назвал ваше заявление весьма необычным.

— Тут не замешаны ни чудеса, ни волшебство, но такое бывает — раз на десять миллионов рождений, а может, на сто миллионов или на миллиард. Одиночество… Да, я финикиец из Тира — из древнего Тира времен расцвета. — Он принялся нервно вышагивать по ковру из угла в угол. — Сколько себя помню, я только и делал, что искал других подобных мне, хоть кого-нибудь…

— И нашли?

Голос Маккриди внезапно охрип.

— В троих я совершенно уверен, и один из них жив по сей день — мой партнер, о котором я уже упоминал. Недавно он обнаружил еще два потенциальных случая. Что же до двух остальных — мы не старимся, но это не может уберечь нас от насильственной смерти, как и всех прочих. — Он яростно раздавил сигару в пепельнице. — Вот так.

— Отсюда я заключаю, что те двое, кого вы проверяли по пути сюда, вас разочаровали?

Маккриди кивнул и стукнул кулаком правой руки по левой ладони.

— Они оказались именно теми, кого я якобы разыскиваю — высокоразвитыми и глубокомысленными… молодыми людьми. Быть может, мне удастся подыскать им место, у меня есть свои предприятия, но… — Остановившись посреди комнаты, он широко расставил ноги и воззрился на толстяка. — Но вы отнеслись к моему рассказу совершенно спокойно, не так ли?

— Я же говорил, что я — серая личность. Флегматик.

— Что дает мне основание считать, что вы отличаетесь от тех двоих. Кроме того, мой агент провел негласное расследование. Вы могли бы сойти за двадцатилетнего, не проработай вы на нынешнем месте уже тридцать лет.

— Мои друзья тоже удивляются. Обходится без зависти, ведь я не Адонис. Ничего особенного, просто морщины и седина иногда приходят с запозданием.

— Какие друзья? Вас нельзя назвать ни общительным, ни необщительным. Вы приветливы, но ни с кем не сходитесь. Хороший работник, достойный повышения в порядке очередности, но не карьерист. Делаете все строго по инструкции. Холостяк. Это необычно для турка, но изредка бывает. Никому нет до вас дела, и потому никто всерьез вами не интересовался.

— Ваше суждение лестным не назовешь, — отозвался Сайгун, но вовсе не выглядел обиженным. — Зато обрисовали картину вы довольно точно. Я же говорил, что мне по вкусу оставаться таким, каков я есть.

— Бессмертным? — тут же бросил Маккриди. Сайгун как бы загородился ладонью с зажатой меж пальцев сигарой.

— Мой дорогой сэр, вы торопитесь с выводами…

— Все сходится! Послушайте, со мной вы можете быть откровенны! По крайней мере, не упрямьтесь. Я могу предъявить вам доказательства своих слов, доказательства, которые убеждали людей поумнее нас с вами. Только бы вы согласились чуточку мне посодействовать. И еще… Как вы можете спокойно сидеть в такой миг?

Сайгун лишь пожал плечами.

— Даже если я в вас ошибся, даже если так, и вы считаете меня сумасшедшим, то должны проявить хоть какое-то волнение, — взорвался Маккриди. — Или желание побыстрей удрать. Или… Но, сдается мне, вы тоже не знаете старости и могли бы присоединиться к нам, а вместе мы сможем… Кстати, сколько вам лет?

Наступило молчание, и когда наконец Сайгун нарушил его, в голосе турка вдруг прорезалась сталь:

— Пожалуйста, не считайте меня полным тупицей. Я же говорил, что люблю читать. Кроме того, у меня был целый год на размышления. Я размышлял, что прячется за вашими странными уклончивыми подходами, да и задолго до того задумывался над вопросами такого рода. Не будете ли вы добры снова сесть? Я предпочитаю беседовать, как принято у цивилизованных людей.

— Прошу прощения. — Но прежде чем сесть, Маккриди подошел к столу и смешал себе порядочную порцию виски с содовой. — Хотите?

— Нет, благодарю вас. Если можно, еще рюмочку ликера. Знаете, до сегодняшнего дня мне ни разу не приходилось пробовать ничего подобного. Но, в сущности, Турция только-только стала современным светским государством. Замечательный напиток! Надо припасти малую толику, пока не разыгралась война, которая сделает его непозволительной роскошью.

Преодолев внутреннее смятение, Маккриди вернулся на прежнее место.

— И что же вы мне скажете?

— Ну-у, — легонько усмехнулся Сайгун, — меня бросает то в жар, то в холод. Да и чего еще ждать после столь экстраординарных заявлений! Я вовсе не собираюсь их оспаривать, господин. Я ведь не ученый, и не мне решать, возможно то, что вы рассказали, или нет. Но я и не такой невежа, чтобы назвать гостеприимного хозяина впавшим в самообман, а тем более — лжецом. И все же прошу вас успокоиться. Можно рассказать вам историю?

— Несомненно, — выдохнул Маккриди, одним глотком осушив полстакана.

— Наверно, стоило бы назвать мой рассказ досужим вымыслом, полетом фантазии, вроде сочинений мистера Герберта Уэллса. Что, если бы то-то и то-то случилось на самом деле? К чему бы это привело?

— Слушаю.

Сайгун устроился поудобнее, затянулся сигарой, отхлебнул из бокала и помаленьку повел рассказ:

— Итак, давайте представим себе человека, родившегося на свет давным-давно. Например, в Италии времен заката республики, той, которая предшествовала Римской империи. Он был сыном людей из сословия всадников, ничем не примечательных, не интересующихся ни войной, ни политикой, не слишком преуспевших в коммерции, а потому обреченных корпеть на государственной службе. А государство быстро росло, завоевывая все новые провинции, и, как результат, остро нуждалось в конторских служащих, регистраторах, летописцах, архивариусах и прочих работниках, воплощающих в себе память правителей. Как только к власти пришел Август, делопроизводство быстро наладилось, система государственных структур устоялась, деятельность их стала упорядоченной и предсказуемой. Для миролюбивого, тихого человека пребывание на государственной службе, на средних должностях, сделалось очень удобным.

Маккриди втянул воздух сквозь зубы, но Сайгун, не обратив на это внимания, вел свое:

— Затем мне хотелось бы позаимствовать вашу концепцию о человеке, не знающем старости. Поскольку вы тщательно и в деталях продумали этот вопрос, я не стану углубляться в описание трудностей, угрожающих такому человеку с течением лет. Достигнув возраста, когда пора удалиться от дел, он волей-неволей вынужден перебраться куда-то, объяснив знакомым, что по состоянию здоровья нуждается в более мягком климате, к тому же поищет мест, где жизнь подешевле. Если ему назначена пенсия, то он не осмелится получать ее вечно; а если пенсии не в обычае, то на сбережения долго не протянешь, даже если пустить деньги в оборот. Так что волей-неволей надо снова идти работать.