4

Они втроем шагали по прерии — Таррант и Перегрино впереди, Руфус поотстав на шаг-другой. Бескрайний небосвод источал мягкий свет, от почвы струилось тепло, сухая выгоревшая трава шелестела под ногами. Лагерь индейцев и ранчо давным-давно затерялись вдали, среди рыжих просторов, и лишь дым костров отвесно возносился к небесам, достигая круживших там стервятников.

Откровенность далась им как-то удивительно безболезненно. А может статься, в этом и не было ничего удивительного — ведь ожидание этой встречи длилось так долго! Надежды Тарранта и Руфуса обратились в уверенность еще во время поисков. А Перегрино сумел взлелеять в душе такой покой, что любое удивление проносилось в ней, как легкое дуновение ветра, — иначе он не смог бы перенести своей обособленности и дожить до этого дня, когда одиночеству пришел конец.

— Я был рожден почти три тысячи лет назад, — говорил Таррант, — а мой друг вполовину моложе.

— До недавнего времени я не вел счета годам, — отвечал Перегрино. Это имя подходило ему ничуть не меньше множества других, прежних. — Но мне кажется, что от роду мне лет пятьсот — шестьсот.

— Значит, ты родился еще до Колумба. Какие же перемены прошли перед твоими глазами!

Улыбка Перегрино была натянутой, словно на похоронах.

— Ты видел больше моего. И удалось тебе найти кого-нибудь из наших, кроме мистера Буллена?

— Это как посмотреть. Однажды мы нашли женщину, но она исчезла, и мы даже не знаем, жива ли она. Но кроме нее и Руфуса, ты первый. А ты никого не встречал?

— Нет. Пытался, но потом бросил. По всему выходило, что я единственный в своем роде. Как же вы напали на мой след?

— Это долгий рассказ.

— Времени у нас достаточно.

— Ну ладно… — Таррант достал из кармана брюк кисет, а из рубашки — вересковую трубку, курить которую при Кванахе счел неблагоразумным. — Начну с того, что мы с Руфусом прибыли в Калифорнию в сорок девятом. Ты слыхал о золотой лихорадке? Мы разбогатели, но не в роли старателей. Мы торговали.

— Это ты торговал, Ханно, — подал сзади голос рыжебородый, — а я только болтался поблизости.

— И был мне чертовски полезен. Ты вытаскивал меня из стольких передряг, что и не сосчитать. Потом я лет на пять пропал из виду и вновь объявился в Сан-Франциско уже под нынешним именем. Купил судно — я всегда обожал море. Сегодня у меня уже несколько кораблей. Фирма преуспевает.

Набив трубку, он неторопливо раскурил ее и продолжал:

— Когда у меня водились деньги, я нанимал людей для поиска бессмертных. Естественно, они толком не знали, что именно ищут. Ведь по большей части те из нас, кто выжил, должны держаться в тени. Так что меня считают тронутым миллионером, помешанным на родословных. Мои агенты полагают, что я бывший мормон. Они должны найти нечто вроде… ну, скажем, людей, весьма похожих на других, исчезнувших много лет назад, за что тотчас же получат солидное вознаграждение. Теперь наши поиски существенно облегчились — благодаря пароходам и поездам я могу раскинуть сеть по всему миру. Разумеется, пока она не так уж обширна, к тому же частой ее не назовешь, скорее наоборот — потому-то в нее и попались лишь считанные единицы, да и эти ниточки в конечном счете оказались ложными.

— До нынешнего дня, — заметил Перегрино.

— До моего человека в Санта-Фе дошли слухи о шамане команчей, который сам не принадлежит к их роду-племени. По описанию, он больше походил на сиука, пауни или еще кого-нибудь из тех мест — но команчи чрезвычайно его уважают, и… в общем, слухи о нем приходили и раньше, в разное время и из разных мест. Правда, никому из образованных господ и в голову не пришло сопоставить эти факты — разве можно принимать дикарские выдумки всерьез? Прошу прощения, я вовсе не хотел вас обидеть — это просто фигура речи. Вы же знаете склад мыслей бледнолицых. Мой агент тоже не считал эти слухи достойными внимания и просто упомянул о них парой строк в отчете, чтобы продемонстрировать свое усердие.

Случилось это в прошлом году, — продолжал Таррант. — Я решил пуститься на поиски самостоятельно. Мне посчастливилось встретить двух стариков, индейца и мексиканца, которые помнили… Впрочем, это неважно. Важнее, что его существование вроде бы подтверждалось — и если он есть на самом деле, то сейчас присоединился к отряду Кванаха. Я надеялся застать вас на зимних квартирах, но вы уже снялись, и нам пришлось гоняться за вами по всей прерии, — Таррант ласково положил ладонь на плечо индейца. — И вот мы здесь, брат мой.

Перегрино внезапно остановился, а вслед за ним и Таррант. Встретившись взглядами, они замерли и долго вглядывались в глаза друг другу. Смущенный Руфус, потупившись, застыл поодаль. Наконец Таррант с кривой усмешкой пробормотал:

— Гадаешь, правду ли я сказал, так ведь?

— Ас чего ты взял, что я ни в чем не солгал тебе? — в тон ему отвечал индеец.

— Да уж, ты учтив, как я погляжу. Ничего, я заранее подготовился к подобному повороту событий — время от времени я устраивал тайники с доказательствами, а заодно и золотом на черный день. Пойдем со мной, и в свидетельствах подлинности моих слов недостатка не будет. А можешь просто пожить на полном моем обеспечении лет двадцать — тридцать и последить за мной. Да и потом — с какой стати мне городить подобные россказни?

— Верю, — кивнул Перегрино. — Но почему ты решил, что я не вожу тебя за нос?

— Во-первых, я приехал для тебя неожиданно, предвидеть мое появление ты не мог. Во-вторых, ты оставил следы, они простираются на десятилетия. Следы не намеренные. Никто из белых ничего не заподозрит, если только не будет знать, что именно ищет. А вот индейцы… Кстати, они-то как к тебе относятся?

— По-разному.

Взгляд Перегрино был устремлен вдаль, поверх рыжеватой травы, колышущейся над выбеленными черепами бизонов, к едва различимому в неясном сером мареве горизонту. И когда он заговорил — медленно, часто останавливаясь, чтобы подыскать точную фразу, его английский изменился, от него вдруг повеяло архаикой:

— Да будет тебе ведомо, каждый живущий обитает в своем собственном мире, и миры эти меняются день ото дня… Поначалу я был шаманом у своего родного народа. Но появились лошади, и это изменило порядок вещей — и для меня, и для них. Тогда я покинул их и пустился в странствия. Вольный как ветер, я провел в пути много зим и много лет. Мне хотелось понять, в чем смысл моего несходства с другими, открыть свое предназначение. Порой я оседал где-нибудь на время, но ненадолго — очень уж больно было видеть, что происходит. Я даже пожил с бледнолицыми — пристал к миссии, где меня окрестили, научили испанскому и английскому, чтению и письму. Потом я изрядно побродил и по мексиканской стороне, -и по английской. Перепробовал множество ремесел — был охотником, следопытом, плотником, ковбоем, садовником… Я толковал со всеми, кто был не прочь со мной потолковать, я читал всякое печатное слово, попадавшее ко мне в руки. Но тоже ничего не добился. Так и оставался чужим для всех. Тем временем племена исчезали одно за другим — кого уносили болезни и войны, а кто оказался сломлен и заточен в резервации. А там уж, стоило бледнолицым решить, что эти земли им тоже нужны, — краснокожим ничего не оставалось, как уходить снова, Я видел, как племя чероки завершает свой путь по Тропе слез…

Негромкий, почти бесстрастный его голос упал до шепота и оборвался. Руфус, прокашлявшись, хрипло бросил:

— Так уж устроен свет. Мне довелось видеть саксонцев, викингов, крестоносцев, турок, религиозные войны, сожжение ведьм… — Голос его окреп: — Ну и что индиане творят, когда сила на их стороне, тоже видел.

Таррант хмурым взглядом велел ему замолчать и обратился к Перегрино:

— Так что же привело тебя сюда?

Тот вздохнул.

— Я наконец пришел к решению — уж поверьте, оно далось мне отнюдь не сразу, — что моя жизнь, которая все идет, идет и никак не кончится, не принося мне ничего, кроме все новых и новых могил, — так вот, что в ней есть какая-то цель, какой-то смысл. Быть может, они сводятся всего-навсего к тому, что я смог накопить огромный опыт, да еще и не старею, и потому люди прислушиваются к моим словам. Быть может, мне удастся помочь своему народу, всей своей расе, пока она не ушла в небытие, помочь сберечь хоть что-то — и тем самым дать шанс на возрождение… И вот, лет тридцать назад, я вернулся к своим. Свободные племена юго-запада продержались дольше всех. Нермернугов — кстати, вы знаете, что слово «команчи» принесли испанцы? — нермернугов вытеснили с Апачей, и они на равных сражались здесь с племенем киова, заключили с ним военный союз, а потом в течение трех веков успешно противостояли испанцам, французам, мексиканцам, техасцам — и даже ухитрялись переносить военные действия на территорию, захватчиков. Но теперь американцы решили во что бы то ни стало выбить нас с земли предков, хоть индейцы заслуживают лучшей доли. Разве не так?

— А что здесь делаешь ты? — в вопросе Тарранта было что-то от терпеливой уверенности круживших над головой чернокрылых птиц.

— Правду говоря, поначалу я был среди киова — их разум более открыт для всего необычного, в том числе и для долгожительства, нежели у нермернугов. Команчи уверены, что настоящий мужчина должен умирать молодым и сильным, в бою или на охоте. Старикам они не доверяют и относятся к ним свысока. Вот у моего родного народа, давным-давно… получалось так, что я… что почтение ко мне с каждым годом росло. Мое умение пользовать раненых и больных помогало мне. Я никогда не стремился выбиться в пророки. Кликуши-проповедники уже погнали на смерть многие тысячи — а ведь это еще не конец. Нет, я просто переходил от племени к племени, от отряда к отряду, и мало-помалу они начали считать меня святым. Я помогал им чем только мог, я был для них и лекарем, и советником. И в первую очередь советовал жить в мире. Наконец, после долгих блужданий, я присоединился к Кванаху, ибо он оказался последним великим вождем. Теперь все зависит от него.

— Ты говорил ему о мире?

— И о том, что мы могли бы сберечь во имя наших детей. У команчей от предков не осталось ровным счетом ничего, им даже не во что по-настоящему верить. Это безверие подтачивает их изнутри, делая легкой добычей для всяких там пророчествующих филинов. Среди киова я узнал новую веру и принес ее нермернугам. Вам знаком кактус пейот? Он открывает взору Путь, он приносит покой в сердце… — Перегрино умолк на полуслове, и в горле его заклокотал смешок. — Впрочем, я вовсе не хотел выступать в роли миссионера.

— Я с удовольствием выслушаю тебя позднее, — сказал Таррант, про себя подумав: перед моим взором прошло столько богов, что еще один вреда не принесет… — А также вникну в твои воззрения по поводу достижения мира. Я же тебе говорил, что ворочаю деньгами, и немалыми. Кроме того, я всегда старался держать в руках все нужные нити. Смекаешь? Кое-кто из политиков в долгу передо мной, других я могу купить — так что нам с тобой вполне по силам выработать план. Но сперва надо забрать тебя отсюда. Ты должен уехать с нами в Сан-Франциско, пока не получил пулю в лоб. И вообще, какого черта ты двинулся с ними в набег?

— Я же сказал, что должен заставить их выслушать меня, — усталым голосом пояснил Перегрино. — А это все равно, что плыть против течения. Прежде всего, они испытывают подозрительность ко всем старикам. Сейчас, когда их привычный мир рушится прямо на глазах, мое чудесное долголетие не может не пугать их. Я должен доказать им, что я мужественный человек, а вовсе не тряпка, что я на их стороне. Так что покинуть их сейчас я просто не могу.

— Эй, погодите! — рявкнул Руфус. Они оглянулись. Рыжий здоровяк застыл на месте, прочно упершись в землю широко расставленными ногами, сдвинув шляпу на затылок и открыв свое обветренное лицо. Среди этих бескрайних просторов грозный крюк, не раз пронзавший врагов, вдруг показался тонюсенькой тростинкой. А Руфус повторил, только уже с запинкой: — Погодите! Босс, ну о чем выдумаете?! Ведь перво-наперво надо спасти этих фермеров.

Таррант нервно облизнул губы, прежде чем ответить:

— Это невозможно. Нас двое против сотни. Вот разве что… — он бросил взгляд на Перегрино.

— Заикнись я об этом, меня и слушать не станут, — покачал тот головой. Голос его звучал едва слышно. — Я только потеряю все, чего добился с таким трудом.

— Да нет, я о другом: может, мы их выкупим? Как я слышал, команчи часто продают пленных, а у меня с собой много всякого товара, не считая подарков. Да и Герейра отдаст свой груз мне, если я пообещаю уплатить ему золотой монетой.

— Что ж, может быть, может быть… Индеец впал в задумчивость.

— Дать этим дьяволам оружие, чтоб они перестреляли еще кучу белых?! — возмутился Руфус.

— Вы же говорили, что на свете такое не в новинку, — с горечью бросил Перегрино.

— Н-но… но варвары в Европе тоже были белыми. Даже турки… Для вас-то, может, это без разницы. Раз уж связались с этими зверями…

— Хватит, Руфус! — оборвал его компаньон. — Вспомни, зачем мы здесь. Не наше дело — спасать пару-тройку смертных, которые не протянут и века. Если удастся, я их выручу, но, по сути, мы приехали из-за Перегрино. Это он наш кровный брат. Так что утихомирься…

Ни слова не говоря, однорукий круто развернулся и заковылял прочь. Проводив его взглядом, Таррант заметил:

— Вспыльчив и не слишком умен, но верен мне со времен великой Римской империи.

— Тогда отчего же он так печется… о бабочках-однодневках? — удивился шаман.

Таррант раскурил угасшую трубку и выпустил несколько клубов синеватого дыма, глядя, как они растворяются на фоне синевы небес. Помолчав, он вздохнул.

— Бессмертные тоже подвержены влиянию окружения. Последние лет двести мы с Руфусом провели по преимуществу и Новом Свете — сперва в Канаде, тогда еще французской, потом перебрались в английские колонии. Здесь открывались более широкие возможности, здесь человек мог дышать свободнее, — разумеется, если он был англичанином. Естественно, мы выдавали себя за англичан. Потом стали американцами, но по сути ничего не изменилось. Должен сказать, что на Руфусе здешняя жизнь сказалась сильнее. Я-то время от времени становился рабовладельцем, на паях владел парочкой плантаций, хотя особого значения этому не придавал. Мне было все равно, есть у меня рабы или нет. Просто я испокон века привык считать рабство естественным явлением, подобное несчастье могло свалиться на любой народ, независимо от цвета кожи и вероисповедания. Когда гражданская война положила рабству конец — а заодно с ним и многому другому — я просто пожал плечами: колесо истории совершило еще один оборот. В конце концов, судовладельцу из Сан-Франциско рабы не нужны.

А Руфус, простая душа, — продолжал Таррант, — не может жить так же, как я. Он ищет опору вовне — ему обязательно нужно за что-то цепляться. Но разве может бессмертный найти нечто неизменное вне себя? Руфус прошел через дюжину христианских сект. В последний раз он примкнул к баптистской церкви возрождения — и все еще не может отделаться от ее догматов. Еще до гражданской войны, и после нее тоже, он очень серьезно относился к трескотне насчет превосходства белой расы над прочими и ниспосланной ей свыше обязанности править цветными. — Таррант угрюмо хмыкнул. — Кроме того, с самого отъезда из Санта-Фе у него не было женщины. На Льяно-Эстакадо он был просто поражен известием, что женщины команчей вовсе не так доступны для чужаков, как на севере. А в той хибаре отсиживаются одна-две белые женщины. Ему самому даже в голову не приходит, что он мучится вожделением — доведись ему оказаться в их компании, Руфус будет само уважение и галантность, самое большее — будет бросать на них пылкие взгляды. Но мысль о том, что десятки краснокожих, один за другим, совершат надругательство над белыми женщинами, — для него просто непереносима.

— Не исключено, что ему придется это пережить.

— Твоя правда, не исключено, — поморщился Таррант. — Должен признаться, что я тоже не в восторге от этой перспективы — как, впрочем, и от перспективы выкупа их ценой винтовок. Я не так уж заматерел, как… как должно бы.

— По-моему, в ближайшие часы ничего не случится.

— Это хорошо. Надо преподнести Кванаху дары, пройти через какие-то формальности… Кстати, ты подскажешь мне, что и как предпринять, а? Только не сию же секунду. Пойдем. Нам с тобой есть о чем потолковать. Я ждал этого часа целых три тысячелетия.

5

Воины выстроились вокруг вождя и пришельцев, держась на приличествующем расстоянии. Теперь они хранили полное достоинства молчание и неподвижность, ибо собрались для определенного ритуала. Их обсидиановые волосы и кожа цвета красного дерева горели в лучах заходящего солнца алыми искрами. У тех, кто стоял лицом к западу, в глазах пылало пламя.

Стоя между шеренгами воинов перед своим типи, Кванах принял дары от Тарранта, а затем произнес пространную речь на языке своего отца — вне сомнения, весьма цветистую, в духе предков. Когда он кончил, стоявший рядом с гостем Перегрино сказал по-английски:

— Он благодарит тебя, нарекает другом, а завтра утром ты выберешь из табуна любую понравившуюся тебе лошадь. Для того, кто стоит на тропе войны, это весьма щедрый дар.

— Знаю, — отозвался Таррант и по-испански обратился к Кванаху: — Благодарю тебя, о великий вождь! Могу ли я просить о милости — во имя дружбы, которой ты великодушно даришь нас?

Герейра держался чуть позади, хотя все-таки в первом ряду. При этих словах он заметно вздрогнул и напряженно вытянулся, прищурившись. После прогулки с шаманом Таррант не подходил к нему, а собрал все, что нужно, и направился прямо сюда. Однако весть о церемонии быстро разнеслась по лагерю, и когда торговец увидел, что воины собираются вместе, то пришел тоже — этого требовали и вежливость, и осмотрительность.

— Можешь просить, — бесстрастно отвечал вождь.

— Я хочу купить осажденным свободу. Они тебе все равно не принесут никакой пользы — так зачем без толку терять из-за них время и людей? Мы заберем их с собой. И дадим тебе за них хорошую цену.

По рядам команчей прокатился ропот. Воины зашевелились и загудели. Те, кто расслышал просьбу, повторяли ее остальным. Лица потемнели, руки сжались на рукоятках копий и томагавков. Самые горячие взялись за ружья.

Стоявший рядом с вождем изможденный, покрытый шрамами человек разразился хриплой тирадой. Лицо его покрывали глубокие морщины, редко встречающиеся даже у пожилых индейцев. Окружающие его воины одобрительно загудели. Кванах поднял руку, призывая к вниманию, и сообщил Тарранту:

— Вахаумау говорит, что павшие ждут отмщения.

— Но они пали… э-э… с честью.

— Он говорит обо всех павших. За многие годы, годы жизни и годы смерти, мы потеряли многих и многих.

— Не думал, что твой народ придерживается таких воззрений.

— Вахаумау мальчишкой был в том лагере, откуда теханос похитили мать Кванаха, — пояснил Перегрино. — Сам он нашел укрытие и уцелел, но его мать, брат и две младшие сестренки были убиты. А после он потерял жену и малолетнего сына, когда войска обстреляли наш лагерь из гаубиц. Многие из присутствующих прошли через то же — в разное время и в разных местах.

— Искренне соболезную, — сказал Таррант всем, кто его слышал. — Но люди с этого ранчо тут совершенно ни при чем, а кроме того… В общем, у меня множество замечательных вещей вроде тех, что я дал вашему вождю. Неужели несколько вонючих скальпов лучше этих богатств?

Вахаумау вновь потребовал слова. Он говорил долго, сопровождая свою речь рычанием, шипением, заламыванием рук и обращенными к небесам громогласными воплями. Суть речи была ясна и без перевода Перегрино:

— Он называет твое предложение оскорбительным. Неужели нермернуги продадут победу за одеяла и выпивку? У теханос они возьмут столько добычи, что не унести, да к тому же скальпы.

Поскольку Перегрино предупреждал Тарранта о возможности такого поворота событий, тот взглянул Кванаху в глаза и произнес:

— У меня есть предложение еще лучше. Мы привезли винтовки, целые ящики патронов и другую амуницию — без них вам не одержать победу, как без лошадей. Сколько за жизни этих несчастных?

— Эй, постойте, — шагнул вперед Герейра, но Кванах его опередил:

— Они в твоем багаже? Если да — хорошо. Если нет — ты опоздал. Твой компаньон уже согласился отдать их за скот.

Таррант окаменел. Вахаумау, ухвативший суть, закричал что-то скрипучим голосом.

— Меня надо было спросить, — перекрывая нарастающий шум толпы, сказал Герейра.

Пока Кванах призывал всех к молчанию, Перегрино выдохнул Тарранту на ухо:

— Попытаюсь убедить их переиграть сделку. Но особых иллюзий питать не стоит.

И шаман принялся ораторствовать. Его примеру последовали немногочисленные союзники. По большей части они выступали сдержанно — ведь для того и созывались подобные собрания, чтобы достичь согласия. Правительства у индейцев не было, гражданские их вожди выступали лишь как судьи и посредники, и даже боевые вожди получали неограниченную власть только в битвах. Кванах выжидал окончания дебатов. Под конец даже Герейра что-то сказал, а вслед за тем Кванах провозгласил окончательный вердикт, вызвавший волну одобрения и утихомиривший воинов, как отлив. Солнце коснулось горизонта. Вахаумау смерил Тарранта взглядом победителя.

— Ты уже догадался? — Перегрино приуныл настолько, что даже его выговор стал нечетким. — Ничего не получилось. Они жаждут крови. Вахаумау твердил, что бросать начатое — дурная примета, и многие охотно поверили ему. Им нетрудно выделить полдюжины людей и отогнать это стадо в Нью-Мексико на продажу. Они предвкушают поездку как развлечение. А команчеро сказал, что он не из тех, кто может пойти на попятный, когда сделка уже заключена, — так что поневоле затронул их представления о собственной чести. Кроме того… Кванах не высказывался ни за тех, ни за других, но они знают, что у него есть план захвата дома, и им интересно, что он затеял. — Перегрино помолчал. — Я сделал все, что мог.

— Понимаю, — кивнул Таррант. — Спасибо.

— Но знай — мне тоже не по вкусу то, что должно произойти. Давай уедем в прерию и не вернемся до завтра — ты да я. И Руфус, если захочет.

— У меня такое чувство, что лучше оставаться здесь поблизости, — покачал головой Таррант. — Не волнуйся за меня, я на своем веку повидал всякого.

— Догадываюсь…

Воины понемногу расходились. Таррант выразил Кванаху свое почтение и зашагал к стоянке Герейры, расположенной всего-то в десятке ярдах от крайних типи. Индейцы, толпившиеся небольшими группками, провожали его взглядами, в которых читались самые разные чувства — от угрюмого недоверия до беспечной радости. Команчеро же поспешил вступить в разговор с кем попало, лишь бы отсрочить объяснение с Таррантом.

Сыновья торговца развели огонь и теперь хлопотали у костра, торопясь приготовить ужин, пока над прерией не сгустились быстротечные сумерки. Солнце еще не село, но его лучи пронизывали поднимающийся к небу дым горизонтально, и свернутые постели уже дожидались своего часа. Руфус сидел в одиночестве, ссутулив плечи и сжимая в единственном кулаке бутылку. Подняв глаза на подошедшего Тарранта, он понял все с первого взгляда, однако не удержался от вопроса:

— Как там?

— Пустой номер. — Таррант опустился на истоптанную траву и протянул руку. — Дай мне тоже хлебнуть. Чуть-чуть, но и ты не увлекайся. — Он поднес бутылку к губам и с благодарностью ощутил, как по гортани прокатился огненный клубок. — Побили меня по всем статьям: Перегрино не хочет бросить команчей, а команчи не хотят принять выкуп.

Таррант вкратце обрисовал ситуацию. Руфус откликнулся:

— Вот же сукин сын!

— Кто, Кванах? Он хоть и враг, но честный человек.

— Нет, Герейра. Он мог бы…

Герейра будто только и ждал этого, чтобы появиться.

— Я слышал свое имя?

— Ага, — Руфус вскочил, зажав бутылку в кулаке. И продолжал по-английски, бросив на родном языке торговца лишь два слова: — Vipera es. Змей подколодный. Чернозадый. Ты мог… мог… сторговать Ханно… сторговать боссу эти ружья и…