— Тогда это не бизнес, — сказал Бишоп. — Не бизнес, как я понимаю его.
      — Вы совершенно правы.
      — Но меня готовили для бизнеса. Я потратил…
      — Годы и годы на учение. Но на земные методы ведения дел, а не на кимонские.
      — Но здесь есть бизнесмены. Сотни.
      — Есть ли? — спросила она с улыбкой. Она улыбалась не с превосходством, не насмешливо… просто улыбалась.
      — В первую очередь, — продолжала она, — вам необходимо общение с кимонцами. Осмотритесь. Вам надо дать возможность оценить наш взгляд на вещи и узнать, как и что мы делаем.
      — Вот это по мне, — сказал Бишоп. — Что же мне делать?
      — Иногда люди с Земли нанимаются компаньонами.
      — Не думаю, чтобы это мне подошло. Наверно, надо будет сидеть с детишками, или читать старушкам книги, или…
      — Вы умеете играть на каком-нибудь инструменте или петь?
      Бишоп покачал головой.
      — Писать маслом? Рисовать? Танцевать?
      Ни того, ни другого, ни третьего делать он не мог.
      — Может быть, вы занимаетесь боксом? — спрашивала девушка. — Иногда он вызывает интерес, если не слишком жесток.
      — Вы говорите о призовой борьбе?
      — Думаю, вы можете это называть и так.
      — Нет, боксом я не занимаюсь.
      — Тогда у вас остается не слишком большой выбор, — сказала девушка, беря со стола какие-то бумаги.
      — Может быть, я могу работать на транспорте? — спросил он.
      — Транспортировка — личное дело каждого.
      Конечно, она права, подумал он. Телекинез дает возможность транспортировать себя или что бы то ни было… без помощи механических средств.
      — Связь, — сказал он слабым голосом. — Наверно, и с ней дело обстоит так же?
      Она кивнула.
      Телепатия, подумал он.
      — Вы знакомы с транспортом и связью?
      — С их земными разновидностями, — ответил Бишоп. — Думаю, здесь мои знания не пригодятся.
      — Нет, — согласилась она. — Хотя мы могли бы устроить вам лекционное турне. Наши помогли бы вам подготовить материал.
      Бишоп покачал головой:
      — Я не умею выступать перед публикой.
      Девушка встала.
      — Я наведу справки, — сказала она. — Заходите. Мы найдем что-нибудь подходящее для вас.
      Бишоп поблагодарил ее и вышел в вестибюль.

* * *

      Он пошел гулять.
      Гостиница стояла на равнине, а вокруг было пусто. Ни других зданий. Ни дорог. Ничего.
      Здание гостиницы было громадное, богато украшенное и одинокое, словно перенесенное сюда невесть откуда. Оно застыло на фоне неба, и кругом не было никаких зданий, с которыми оно гармонировало бы и которые скрадывали бы его. У него был такой вид, будто кто-то в спешке свалил его здесь и так оставил.
      Бишоп направился через поле к каким-то деревьям, которые, по-видимому, росли на берегу речки, и все удивлялся, почему нет ни тропинок, ни дорог… но вдруг сообразил, почему их нет.
      Он подумал о годах, которые убил на зубрежку способов ведения бизнеса, и вспомнил о толстенной книге выдержек из писем, которые писались домой с Кимона и содержали намеки на успешный бизнес, на ответственные должности.
      И ему пришло в голову, что во всех выдержках из писем было нечто общее — на все сделки и должности только намекали, но никто и никогда не писал определенно, чем занимается.
      «Зачем они это делали? — спрашивал себя Бишоп. — Почему они дурачили нас?»
      Хотя, конечно, он еще многого не знает. Он не пробыл на Кимоне и целого дня. «Я наведу справки, — сказала белокурая гречанка, — мы найдем что-нибудь подходящее для вас».
      Он пересек поле и там, где выстроились деревья, нашел речку. Это была равнинная речка — широкий поток прозрачной воды медленно струился меж поросших травой берегов. Он лег на живот и глядел на речку. Где-то в глубине ее блеснула рыба.
      Бишоп снял ботинки и стал болтать ногами в воде. Они знают о нас все, думал он. Они знают все о нашей культуре и жизни. Они знают о знаменах с изображениями леопардов и о том, как выглядел Сенлак в субботу 14 октября 1066 года, о войске Гарольда, стоявшем на вершине холма, и о войске Вильгельма, сосредоточившемся в долине. Они знают, что движет нами, и они разрешают нам приезжать сюда, потому что им это для чего-то нужно.
      Что сказала девушка, которая появилась невесть откуда на стуле, а потом исчезла, так и не притронувшись к своему стакану? «Вы будете служить развлечением, — сказала она. — Но вы привыкнете к этому. Если вы не будете думать обо всем слишком много, вы привыкнете».
      «Навестите меня через неделю, — сказала она еще. — Через неделю мы поговорим».
      Они знают нас, но с какой стороны?
      Возможно, Сенлак — это инсценировка, но во всем, что он увидел, была какая-то странная тусклая реальность, и он всеми фибрами души своей чувствовал, что зрелище это подлинное, что все так и было. Что не было никакого Тэйллефера, что, когда человек умирал, его кишки волочились по траве, что англичане кричали: «Ут! Ут!»
      Озябший Бишоп сидел в одиночестве и думал, как кимонцы делают это. Как они дают возможность человеку нажать кнопку и оказаться вместе с давно умершими, увидеть смерть людей, прах которых давно смешался с землей?
      Способа узнать, как они это делают, конечно, не было. И догадки бесполезны.
      Морли Рид сказал, что техническая информация революционизирует весь облик земной экономики.
      Он вспомнил, как Морли ходил из угла в угол и повторял: «Мы должны узнать. Мы должны узнать».
      И способ узнать… есть. Великолепный способ.
      Бишоп вытащил ноги из воды и осушил их пучками травы. Он надел ботинки и пошел к гостинице.
      Белокурая богиня все еще сидела за своим столом в бюро по найму.
      — Я согласен приглядывать за детишками, — сказал Бишоп.
      Она была очень, почти по-детски удивлена, но в следующее же мгновение лицо ее снова стало бесстрастным, как у богини.
      — Да, мистер Бишоп.
      — Я все обдумал, — сказал он. — Я согласен на любую работу.

* * *

      В ту ночь Бишоп долго лежал в постели и не мог уснуть. Он думал о себе, о своем положении и пришел к заключению, что все обстоит не так уж плохо.
      Работа, по-видимому, найдется. Сами кимонцы этого хотят. И даже если это не та работа, которую хочется получить, начало по крайней мере будет положено. С этого опорного пункта человек может подняться выше… умный человек, конечно. А все мужчины и женщины, все земляне на Кимоне, безусловно, умны. Если бы они не были умны, они не попали бы сюда, чтобы начать новую жизнь. Все они, по-видимому, преуспевают.
      В тот вечер он не видел ни Монти, ни Максайн, но поговорил с другими, и все они казались довольными своей долей… или по крайней мере делали вид, что довольны. Бишоп говорил себе, что если бы все были разочарованы, то довольного вида у них не было бы, потому что земляне больше всего любят тихо плакаться друг другу в жилетку. Ничего подобного он не заметил. Никто не жаловался.
      Ему говорили о том, что организуются спортивные команды, и некоторые собеседники возлагали на это очень большие надежды, как на источник дохода.
      Он разговаривал с человеком по имени Томас, который был специалистом-садоводом и работал в крупных кимонских поместьях. Тот больше часа рассказывал о выращивании экзотических цветов. Коротышка Вильяме, сидевший рядом с Бишопом в баре, с восторгом говорил о том, что ему поручено написать книгу баллад на основе кимонской истории. Некий Джексон работал над статуей по заказу одной местной семьи.
      Бишоп подумал, что если человек может получить работу, которая его удовлетворяет, то жизнь на Кимоне становится приятной.
      Взять хотя бы номер, который он получил. Красивая обстановка — дома на такую он рассчитывать бы не мог. Послушный шкаф-робот делает коктейли и бутерброды, гладит одежду, выключает свет и запирает дверь, предупреждает любое, даже невысказанное желание. А комната — комната с четырьмя голыми стенами и единственным креслом, снабженным кнопками? Там, в этой комнате, можно получить знания, найти забаву и приключения. Он сделал дурной выбор, попросив показать для начала битву при Гастингсе. Но есть другие места, другие времена, другие, более приятные и менее кровавые, события, при которых он может присутствовать.
      Он присутствовал… не только смотрел. Он действительно шел вверх по склону холма. Он пытался выскочить из-под копыт мчащихся лошадей, хотя в этом не было необходимости. Ты вроде бы был и там и не там, находился в самой гуще и вместе с тем с интересом наблюдал из безопасного места.
      А есть немало событий, которые стоило бы увидеть. Можно пережить всю историю человечества, с времен доисторических до позавчерашнего дня… и не только историю человечества, а еще и кимонскую и галактическую… Прогуляться с Шекспиром… Плыть с Колумбом…
      Когда-нибудь, подумал Бишоп, я прогуляюсь с Шекспиром. Когда-нибудь я поплыву с Колумбом.
      Он видел подлинные события. Правда, она чувствуется.
      Все размышления Бишопа свелись к тому, что какими бы, странными ни были условия, жить в них все-таки можно.
      А условия были странными потому, что это чужая сторона, культура и технология которой неизмеримо выше земных достижений. Здесь не было необходимости в искусственной связи и механических средствах транспортировки. Здесь не было необходимости в контрактах, потому что это исключено телепатией.
      Надо только приспособиться. Надо научиться жить по-кимонски и не лезть со своим уставом в чужой монастырь. Он добровольно приехал на чужую планету. Ему позволили остаться, и поэтому он должен приспособиться.
      — Вам неспокойно, сэр, — сказал из другой комнаты шкаф.
      — Нет. Я просто думаю.
      — Я могу вам дать снотворное. Очень мягкое и приятное снотворное.
      — Только не снотворное, — сказал Бишоп.
      — Тогда, быть может, — предложил шкаф, — вы позволите мне спеть вам колыбельную.
      — Будьте любезны, — согласился Бишоп. — Мне нужна именно колыбельная.
      Шкаф запел колыбельную, и вскоре Бишоп уснул.
      Кимонская богиня в агентстве по найму сказала ему на следующее утро, что работа для него найдена.
      — Новая семья, — сказала она.
      Бишоп не знал, радоваться ли ему, что семья новая. Возможно, было бы лучше, если бы он попал в старую семью.
      — У них никогда не было человека с Земли, — пояснила девушка. — Вы будете получать сто кредиток в день.
      — Сто…
      — Вы будете работать только в дневное время, — продолжала она. — Я буду телепортировать вас каждое утро туда, а по вечерам они будут телепортировать вас обратно.
      — Сто кредиток! — запинаясь, сказал Бишоп. — Что я должен делать?
      — Будете компаньоном, — ответила богиня. — Но не надо беспокоиться. Мы проследим, чтобы с вами обращались хорошо…
      — Хорошо обращались?
      — Не заставляли вас слишком много работать или…
      — Мисс, — сказал Бишоп, — да за сотню бумажек в день я…
      Она не дала ему договорить.
      — Вы согласны на эту работу?
      — С радостью, — сказал Бишоп.
      — Позвольте мне…
      Вселенная раскололась и соединилась вновь.
      …Бишоп стоял в нише, а перед ним было узкое, заросшее лесом ущелье с водопадом, и со своего места он ощущал, как тянет прохладой от падающей воды. Кругом росли папоротники и деревья, громадные деревья, похожие на узловатые дубы, которые обычно встречаются на иллюстрациях к историям о короле Артуре и Робин Гуде.
      По берегу речки и вверх по склону бежала тропинка. Ветерок доносил музыку и запах духов.
      По тропинке шла девушка. Это была кимонка, но не такая высокая, как другие, которых он уже видел, и у нее был не такой величественный, олимпийский вид.
      Затаив дыхание он следил за ее приближением, и на мгновение забыл, что она кимонка, и думал о ней только, как о хорошенькой девушке, которая идет по лесной тропинке. Она была красива, она была прелестна.
      Девушка увидела его и захлопала в ладоши.
      — Вы, наверно, он, — сказала она.
      Бишоп вышел из ниши.
      — Мы вас ждали, — продолжала она. — Мы надеялись, что вас не задержат и пошлют тотчас же.
      — Меня зовут Селдон Бишоп, и мне сказали…
      — Конечно, это вы и есть, — сказала девушка. — Вам даже не надо представляться. Это у вас на уме.
      Она обвела рукой вокруг головы.
      — Как вам понравился наш дом? — спросила она.
      — Дом?
      — Я, конечно, говорю глупости. Это всего лишь жилая комната. Спальни наши наверху, в горах. Но мы переменили здесь все только вчера. Все так много поработали. Я очень надеюсь, что вам понравится. Смотрите, здесь все, как на вашей планете. Мы хотели, чтобы вы чувствовали себя дома.
      — Это дом? — снова спросил он.
      Она взяла его за руку.
      — Вы какой-то расстроенный, — сказала она. — Вы еще не начали понимать.
      Бишоп покачал головой.
      — Я прибыл только вчера.
      — Но вам здесь нравится?
      — Конечно, нравится, — сказал Бишоп. — Здесь все словно из какой-нибудь старой легенды о короле Артуре. Так и ждешь, что из лесу выедет верхом Ланселот или выйдет королева Джиневра…
      — Вы знаете эти легенды?
      — Конечно, знаю. Я то и дело перечитываю Теннисона.
      — И вы их нам расскажете.
      Он в замешательстве посмотрел на нее.
      — Вы хотите послушать их?
      — Конечно, хотим. А для чего же вы здесь?
      «Вот оно. А для чего же я здесь?!»
      — Вы хотите, чтобы я начал сейчас же?
      — Не сейчас, — сказала она. — Вы еще должны познакомиться с другими. Меня зовут Элейн. Конечно, это не точно. Меня зовут по-другому, но Элейн ближе к тому, что вы привыкли произносить.
      — Я могу попробовать произнести ваше настоящее имя. Я способен к языкам.
      — Элейн — вполне сносное имя, — беспечно сказала девушка. — Пойдемте.
      Он пошел следом за ней по тропинке.
      И тут он увидел, что это действительно дом — деревья были колоннами, поддерживавшими искусственное небо, которое все же не казалось слишком искусственным, а проходы между деревьями оканчивались большими окнами, смотревшими на пустошь.
      Но трава и цветы, мох и папоротники были настоящими, и Бишоп не удивился бы, если бы и деревья оказались настоящими.
      — Не все ли равно, настоящие они или нет, — сказала Элейн. — Их не отличишь.
      Они поддались вверх по склону и оказались в парке, где трава была подстрижена так коротко и казалась такой бархатистой, что Бишоп на мгновение подумал, что это не настоящая трава.
      — Настоящая, — сказала ему Эдейн.
      — Вы узнаёте все, что я ни подумаю.
      — Все.
      — Значит, я не должен думать.
      — О, мы хотим, чтобы вы думали, — сказала Элейн. — Это входит в ваши обязанности.
      — Вы меня наняли и ради этого?
      — Совершенно верно, — подтвердила девушка.
      Посреди парка стояло что-то вроде пагоды — ажурное здание, созданное, казалось, из света и тени, а не из грубой материи. Возле него Бишоп увидел шесть человек. Они смеялись и болтали. Голоса их были похожи на музыку — радостную и в то же время серьезную музыку.
      — Вот они! — воскликнула Элейн. — Пойдемте.
      Она побежала, и бег ее был похож на полет. У Бишопа перехватило дыхание при виде изящества и грациозности ее движений.
      Он побежал следом, но совсем не грациозно. Он чувствовал, что бежит тяжело. Это был какой-то галоп, неуклюжий бег вприпрыжку по сравнению с бегом Элейн.
      Он подумал, что бежит, как собака. Как щенок-переросток, который пытается не отстать и бежит, переваливаясь с ноги на ногу, свесивши язык и тяжело дыша.
      Он попытался бежать более грациозно и ничего не думать.
      «Я не должен думать. Я не должен думать совсем. Они все узнают. Они будут смеяться надо мной».
      Они смеялись именно над ним. Он чувствовал их смех — молчаливое снисходительное веселье.
      Она подбежала к группе и подождала его.
      — Быстрей! — крикнула она, и, хотя голос у нее был добрый, Бишоп чувствовал, что она забавляется.
      Он спешил. Он тяжело скакал. Он почта задохнулся. Его взмокшее тело было очень неуклюжим.
      — Вот кого нам прислали, — сказала Элейн. — Он знает легенды, связанные с такими местами, как это.
      Она представила Бишопу присутствующих.
      — Это Пол. Там Джим. Бетти. Джейн. Джордж. А там, с краю, Мэри.
      — Вы понимаете, — сказал Джим, — что это не наши имена…
      — Лучшее, что я могла придумать, чтобы было похоже, — добавила Элейн.
      — И чтобы вы могли произнести их, — сказала Джейн.
      — Если бы вы только знали… — сказал Бишоп и вдруг замолчал.
      Вот чего они хотят. Они хотят, чтобы он протестовал и проявлял неудовольствие. Они хотят, чтобы ему было неловко.
      «Не думать. Стараться не думать. Они узнают все».
      — Сядем, — сказала Бетти. — Бишоп будет рассказывать нам легенды.
      — Быть может, — обратился к нему Джим, — вы опишете нам жизнь на Земле? Мне было бы очень интересно послушать.
      — Я знаю, что у вас есть игра, называющаяся шахматами, — сказал Джордж. — Мы, конечно, играть не можем. Вы знаете почему. Но мне было бы интересно поговорить с вами о технике и философии игры в шахматы.
      — Не все сразу, — сказала Элейн. — Сначала он будет рассказывать нам легенды.
      Все уселись на траву в кружок и взглянули на Бишопа.
      — Я не совсем понимаю, с чего я должен начать, — сказал он.
      — Но это же ясно, — откликнулась Бетти. — Начните с самого начала.
      — Хорошо, — сказал Бишоп.
      Он глубоко вздохнул.
      — Однажды, давным-давно, на острове Британия жил великий король, которого звали…
      — Именуемый… — сказал Джим.
      — Вы читали эти легенды?
      — Это слово у вас на уме.
      — Это древнее слово, архаичное. В некоторых вариантах легенд…
      — Когда-нибудь мне будет очень интересно обсудить с вами происхождение этого слова, — сказал Джим.
      — Продолжайте рассказывать, — добавила Элейн.
      Бишоп снова глубоко вздохнул.
      — Однажды, давным-давно, на острове Британия жил великий король, которого звали Артур. Женой его была королева Джиневра, а Ланселот был его самым верным рыцарем…

* * *

      Пишущую машинку Бишоп нашел в письменном столе, стоявшем в гостиной. Он сел за стол, чтобы написать письмо.
       «Дорогой Морли», — начал он.
      А что писать? Что он благополучно прибыл и получил работу? Что за работу платят сто кредиток в день — в десять раз больше того, что человек его положения может заработать на любой земной работе.
      Бишоп снова склонился над машинкой.
       «Прежде всего хочу сообщить, что я благополучно доехал и уже устроился, на работу. Работа, может быть, не слишком хорошая, но я получаю сотню в день. Да Земле я столько не зарабатывал бы».
      Он встал и начал ходить. Следует сказать гораздо больше. Нельзя ограничиваться одним абзацем. Бишоп даже вспотел. Ну что он напишет?
      Он снова сел за машинку.
       «Для того чтобы скорее познакомиться с местными условиями и обычаями, я поступил на работу, которая даст мне возможность тесно общаться с кимонцами. Я нахожу, что это прекрасные люди, но иногда не совсем понимаю их. Я не сомневаюсь, что вскоре буду понимать их и по-настоящему полюблю».
      Он отодвинулся вместе со стулом назад и стал читать то, что написал.
      Да, это похоже на любое из тысячи писем, которые он читал.
      Бишоп представил себе тысячи других людей, которые садились писать свое первое письмо с Кимона и судорожно придумывали сказочки, безобидную полуправду, бальзам, способный принести облегчение уязвленной гордости.
       «Работа моя состоит в том, что я развлекаю и веселю одну семью. Я рассказываю им легенды и позволяю смеяться надо мной. Я делаю это, так как не хочу признаться себе в том, что сказка о Кимоне — это ловушка для дураков и что я попал в нее…»
      Нет, так писать не годится. И так тоже:
       «Но, несмотря ни на что, я держусь. Пока я получаю сотню в день, пусть их смеются, сколько им угодно. Я остаюсь здесь и сорву большой куш, что бы…»
      Дома он был единственным из тысячи. Дома о нем говорили вполголоса, потому что он добился своего.
      Бизнесмены на борту корабля говорили ему: «Человек, который разберется в обстановке на Кимоне, сделает большой бизнес», — и предлагали миллиарды на случай, если потребуется финансовая поддержка.
      Бишоп вспомнил, как Морли ходил из угла в угол. Он сказал, что надо вставить ногу, чтобы дверь не могла закрыться. Найти способ разобраться в кимонцах. Найти способ понимать их. Узнать самую малость… тут уж не до большого. Узнать самую малость. Пусть это окажется чем угодно, но только бы увидеть что-нибудь еще, кроме бесстрастного лика Кимона, обращенного к землянам.
      Письмо надо как-нибудь кончить. Нельзя оставлять его так. Он снова сел за машинку.
       «Позже я напишу тебе более подробно. Сейчас я очень тороплюсь».
      Бишоп нахмурился. Но что бы он ни написал, все будет вранье. Это не хуже десятка других отговорок:
       «Спешу на заседание… У меня свидание с клиентом… Надо срочно просмотреть бумаги…»Все это вранье.
      Бишоп написал: «Часто думаю о тебе. Напиши мне, когда сможешь».
      Морли напишет ему. Восторженное письмо, письмо, слегка окрашенное завистью, письмо человека, который хотел бы поехать на Кимон, но не может.
      Нельзя говорить правду, когда всякий отдал бы правую руку, чтобы поехать на Кимон.
      Нельзя говорить правду, раз тебя считают героем. Иначе тебя станут считать омерзительнейшим из негодяев Галактики.
      А письма из дому? И гордые, и завистливые, и дышащие счастьем оттого, что тебе живется хорошо, — все это только дополнительные цепи, которые приковывают к Кимону и кимонской лжи.
      — Нельзя ли чего-нибудь выпить? — спросил у шкафа Бишоп.
      — Пожалуйста, сэр, — сказал шкаф. — Сейчас будет, сэр.
      — Налейте побольше и покрепче.
      — Да, сэр. Побольше и покрепче…
      Бишоп встретил ее в баре.
      — Это опять вы, — сказала она таким тоном, будто они встречались очень часто.
      Он сел на табурет рядом с ней.
      — Неделя почти кончилась, — напомнил Бишоп.
      Максайн кивнула.
      — Мы наблюдали за вами. Вы держитесь хорошо.
      — Вы обещали что-то сказать мне.
      — Забудьте это, — сказала девушка. — Что говорить… Вы мне показались умным, но не совсем зрелым человеком. Мне стало жаль вас.
      — Скажите, — спросил Бишоп, — почему на Земле ничего не известно? Я, конечно, тоже писал письма. Но не признался в том, что происходит со иной. И вы не писали о своем состоянии. Никто из окружающих не писал. Но кто-то же из людей за все эти годы…
      — Все мы одинаковы, — сказала Максайн. — Как горошины в стручке. Мы все тут, как на подбор, упрямы, тщеславны, трусливы. Мы прошли огонь, воду и медные трубы, чтобы попасть сюда. Мы оттерли других. И они уже никогда не оправятся от этого. Неужели вы не понимаете? У них тоже есть гордость, и она попрана. Но с чем можно было бы сравнить их радость, если бы они узнали всю правду! Именно об этом и думаем все мы, когда садимся писать письма. Мы думаем, как будут надрываться от смеха тысячи наших конкурентов. Мы прячемся за чужие спины, стараемся сжаться, чтобы никто не заметил нас…
      Она сжала кулачок и постучала себя по груди.
      — Вот вам и ответ, — продолжала она. — Вот почему мы никогда не пишем правду. Вот почему мы не возвращаемся!
      — Но это продолжается многие годы. Почти сотню лет. За это время кто-нибудь да должен был проговориться…
      — И потерять все это? — спросила Максайн. — Потерять легкий заработок? Быть исключенным из братства пропащих душ? Потерять надежду? Не забывайте этого. Мы всегда надеемся, что Кимон раскроет свои секреты.
      — А он их раскроет?
      — Не знаю. Но на вашем месте я бы на это не надеялась.
      — Но ведь такая жизнь не для достойных…
      — Не говорите этого. Какие же мы достойные люди! Мы трусливы и слабы, все мы!
      — Но жизнь, которую…
      — Вы хотите сказать, что здесь нам хорошо живется? У нас нет прочного положения. А дети? Немногие из нас имеют детей. Детям не так плохо, как нам, потому что они ничего иного и не знают. Ребенок, родившийся рабом, не так страдает, как взрослый человек, некогда бывший свободным.
      — Мы не рабы, — сказал Бишоп.
      — Конечно, нет, — согласилась Максайн. — Мы можем уехать отсюда, когда захотим. Нам достаточно подойти к местному жителю и сказать: «Я хочу обратно на Землю». Вот и все. Любой из них может отослать вас обратно… точно так, как они отправляют письма, точно так, как они доставляют вас к месту работы или в вашу комнату.
      — Но никто еще не возвратился.
      — Конечно, никто, — подтвердила Максайн. — Запомните, что я вам сказала. Не думайте. Только так можно жить. Никогда не думайте. И вам будет хорошо. Вы будете жить спокойно, легко.
      — Верно, — сказал Бишоп, — только так можно жить.
      Она искоса посмотрела на него.
      — Вы начинаете понимать, в чем тут дело.
      Они заказали еще по одному коктейлю.
      В углу какая-то компания пела хором. Неподалеку ссорилась парочка.
      — Тут слишком шумно, — сказала Максайн. — Не хотите ли посмотреть мои картины?
      — Ваши картины?
      — То, чем я зарабатываю себе на жизнь. Они довольно плохи, но в этом никто не разбирается.
      — Я бы посмотрел.
      — Тогда хватайтесь за меня и держитесь.
      — Хватайтесь…
      — Мысленно. Не руками, конечно. К чему пользоваться лифтом?
      Бишоп удивленно смотрел на нее.
      — Учитесь, — сказала Максайн. — В совершенстве вы этим не овладеете никогда, но двум-трем трюкам научитесь.
      — А что мне делать?
      — Просто расслабьтесь, — сказала Максайн. — Умственно, конечно. Постарайтесь быть поближе ко мне. Не пытайтесь помогать. Вы не сможете.
      Он расслабился и постарался быть поближе к ней, сомневаясь, правильно ли он все делает.
      Вселенная раскололась и соединилась вновь.
      Они стояли в другой комнате.
      — Я сделала глупость, — сказала Максайн. — Когда-нибудь я ошибусь и засяду в стене или где-нибудь еще.
      Бишоп вздохнул, огляделся и присвистнул.
      — Как здесь хорошо, — сказал он.
      Вдалеке едва виднелись стены. На западе возвышались снежные горы, на востоке текла река, берега которой поросли густым лесом. Прямо из пола росли цветы и кусты. В комнате были синеватые сумерки, а где-то вдалеке играл оркестр.
      Послышался голос шкафа:
      — Что угодно, мадам?
      — Коктейли, — сказала Максайн. — Не слишком крепкие. Мы уже раздавили бутылочку.
      — Не слишком крепкие, — повторил шкаф. — Сию минуту, мадам.
      — Иллюзия, — сказала Максайн. — Все тут иллюзия. Но прекрасная иллюзия. Хотите попасть на пляж? Он ждет вас. Стоит только подумать о нем. Или на Северный полюс. Или в пустыню. Или в старый замок. Все это, будет как по мановению волшебного жезла.
      — За ваши картины, должно быть, хорошо платят, — предположил Бишоп.
      — Не за картины. За мою раздражительность. Начинайте с этого. Впадите в черную меланхолию. Начните подумывать о самоубийстве. Тогда все у вас будет наверняка. Вас быстренько вознесут в номер получше. Сделают все, лишь бы вы были довольны.
      — Вы хотите сказать, что кимонцы сами переместили вас сюда.
      — Конечно. Вы еще новичок, и потому у вас не такой номер.
      — Мне мой номер нравится, — сказал Бишоп.
      Коктейли были готовы.
      — Садитесь, — сказала Максайн. — Хотите луну?
      Появилась луна.
      — Хотите две или три? — продолжала она. — Но это уже будет слишком. С одной луной совсем как на Земле. Так вроде бы уютней.
      — Но ведь должен быть предел, — сказал Бишоп. — Не могут же они улучшать наше положение до бесконечности. Должно прийти время, когда даже кимонцам нельзя уже будет придумать ничего нового и неизведанного.
      — На вашу жизнь хватит. Все вы, новички, одинаковы. Вы недооцениваете кимонцев. В вашем представлении они люди, земные люди, которые знают чуточку больше нас. Но они совсем другие. Ни в чем не похожие на нас. Только вид у них человеческий. Они снисходят до общения с нами.
      — Но для чего им нужно общаться с нами?
      — Вот об этом, — сказала Максайн, — мы никогда не спрашиваем. От этого можно с ума сойти.

* * *

      Бишоп рассказал своим кимонцам об обычае людей устраивать пикники. Эта мысль им никогда не приходила в голову, и они ухватились за нее с детской радостью.
      Они выбрали для пикника уголок в горах, прорезанных глубокими ущельями, поросшими деревьями и цветами. Тут же была горная речка с водой, прозрачной, как стекло, и холодной, как лед.
      Они устраивали различные игры и боролись. Они плавали, загорали и слушали рассказы Бишопа, усаживаясь в кружок, отпуская язвительные замечания, перебивая, споря.
      Но Бишоп посмеивался над ними, не открыто, конечно, так как он знал, что они не хотят оскорбить его, а просто забавляются.
      Еще несколько недель назад он обижался, сердился и чувствовал себя униженным, но постепенно привык… заставил себя привыкнуть. Если им нужен клоун, пожалуйста, он будет клоуном. Если уж ему суждено быть придворным шутом, одетым в разноцветный костюм с бубенчиками, то он должен с достоинством носить дурацкую одежду и стараться, чтобы бубенчики звенели весело.
      Временами в их поведении была какая-то злобность, какая-то жестокость, но долго это не продолжалось. С ними можно было ладить, если только знать, как это делать.
      К вечеру они разложили костер ж, усевшись вокруг него, разговаривали, шутили, смеялись, оставив, наконец, Бишопа в покое. Элейн и Бетти были чем-то встревожены. Джим посмеивался над их тревогой.
      — Ни один зверь к костру не подойдет, — сказал он.
      — А тут есть звери? — спросил Бишоп.