Самое худшее было в том, что Охотник не мог осуждать ее за это. Их сделка повисла над ними подобно темному облаку. Ее обещания привязывали ее к нему, но не сближали. Ему было известно, что она боится момента, когда он потребует, чтобы она легла с ним под бизоньи шкуры. С каждым прошедшим днем такая перспектива все больше пугала ее. Охотник был достаточно сообразительным, чтобы понять, что терпеливое ожидание, пока она не придет к нему сама, не способствует его интересам. Однако он не мог заставить себя принудить ее к этому силой.

Хотя она никогда не говорила о гибели своих родителей, Охотник участвовал в достаточно большом количестве налетов, чтобы знать, свидетелем каких ужасов она могла быть. Одного этого было достаточно, чтобы заставить ее ненавидеть команчей со злобой, которой могло хватить на целую жизнь. И этого, несомненно, было достаточно, чтобы заставить ее бояться всех мужчин независимо от их расовой принадлежности. Все это усугублялось тем, что все мужчины, с которыми ее сталкивала жизнь, были также жестокими — ее похотливый дядя, Сантос и его товарищи и, как это ни печально, сам Охотник. Когда Охотник смотрел на мир так, как, по его представлениям, должна была смотреть она, сердце у него сжималось.

По ночам Охотник мучался больше всего. Он мечтал, чтобы Лоретта была рядом не только для удовлетворения его желаний, но хотелось просто обнять ее. Это желание овладевало им так сильно, что вызывало ощущение физической боли. Ее близость доставляла ему величайшее наслаждение — чувство, которое она явно не разделяла. Она пускалась на любые уловки, чтобы не спать рядом с ним, опасаясь, по его твердому убеждению, что он хотел не просто спать. Каждый вечер она подолгу возилась в вигваме, изобретая ненужные дела до тех пор, пока он, сжалившись над нею, не притворялся спящим. Считая, что он крепко уснул, Лоретта занимала место рядом с Эми, а Охотник лежал всего лишь на расстоянии нескольких футов, совершенно бодрствующий, расстроенный, так как ему хотелось, чтобы она лежала рядом.

На шестое утро Охотник пришел к тревожному выводу, что он никогда раньше не был более несчастным. Пережевывая кусок жареной оленины, он рассматривал свой вигвам, пытаясь вспомнить, как все здесь выглядело раньше, когда не было Желтых Волос. От невообразимого одиночества, нахлынувшего на него, у него едва не перехватило дыхание. Охотник понял, что предпочитает быть несчастным с Лореттой, чем жить в пустоте без нее. Это отрезвило его и подстегнуло к действию. Он понял, что должен предпринять шаги, чтобы быть уверенным, что она никогда не покинет его.

Охотник нашел Воина у реки, занятого обучением плаванию Девочки-Пони. Усевшись под тополем, Охотник прижался спиной к стволу и положил руки на поднятое колено.

— Воин, я должен совершить короткую поездку, — начал он. — Не присмотришь ли ты за моей женщиной и ее сестрой, пока меня не будет?

Удивленный вопросом Воин забыл о необходимости наблюдать за девочкой и повернулся лицом к Охотнику.

— Еще одна поездка? Ты же только недавно вернулся.

Взгляд Охотника переместился на Девочку-Пони, и его глаза округлились в тревоге. Вскочив на ноги, он закричал:

— Воин, она тонет!

Воин схватил ребенка за волосы и вытащил ее из воды. Тряхнув головой, он отошел от берега.

— Я не знаю. Может быть, она еще очень маленькая. Девушка утверждает, что нет, но я не припоминаю, чтобы двух других детей было так же тяжело научить.

— Я учил Черепаху, а девушка учила Черного Дрозда, — напомнил ему Охотник.

Воин опустился на корточки перед плачущим и кашляющим ребенком, пытаясь успокоить ее сотрясающим тело похлопыванием по нижней части спины. Охотник мысленно поблагодарил богов за то, что ожоги Девочки-Пони залечились.

— Может быть, проблема во мне, а? — размышлял Воин. — Я плохой учитель. Охотник, почему бы тебе не поучить ее?

— Я уезжаю.

— Ах, да. Куда же ты отправляешься?

Охотник не ответил на вопрос. Одно дело спасовать перед своей женщиной и совсем другое признаться в этом брату.

— Может, я научу ее, когда вернусь.

У Воина на лице появилось выражение облегчения.

— Это звучит как справедливая сделка. Я с радостью присмотрю за твоей женщиной, если смогу освободиться от этой обязанности, которую навязала мне Девушка. Судя по результатам, которых мы добились, ее имя надо переменить на Камешек. Она идет ко дну, как один из них.

Охотник подбросил Девочку-Пони в воздух и улыбнулся ей.

— Камешек? Нет, мне нравится больше Девочка-Пони. Давай научим тебя плавать, а, ласка?

На такой высоте Девочка-Пони забыла, почему она плачет, и разразилась смехом. Охотник посадил ребенка себе на плечо и пошел рядом со своим братом к дому.

— Меня не будет несколько дней. Ты сможешь держать мою женщину подальше от Красного Бизона это время?

— После тех сказок, которые он рассказал, когда ты уезжал в прошлый раз, Девушка не подпустит его близко. Ей очень понравилась твоя Лоу-реетта. Она даже делает для нее блузу, юбку и мокасины.

— Правда? — Мысль о Лоретте, одетой в кожу, понравилась Охотнику. — Передай ей мою благодарность, ладно?

— Скажи ей сам. Мне не очень по душе эта затея. Поэтому я должен учить Девочку-Пони плавать! Девушка занята шитьем.

— Я не могу сказать ей. Я уезжаю..

— Прямо сейчас?

Когда они приблизились к деревне, Охотник опустил Девочку-Пони на землю и похлопал ее на прощание по спине.

— Да, прямо сейчас. Я должен найти несколько мужчин, которые согласятся поехать со мной. Я приведу Лоу-реетту и Эй-мии в твой вигвам до отъезда.

Охотник не стал объяснять Лоретте причину своего внезапного отъезда. Одну минуту он был дома, а в следующую уехал. В течение нескольких дней Лоретта и Эми оставались с Девушкой Высокой Травы. Эми брала уроки у терпеливого Быстрой Антилопы и накопила довольно большой словарный запас на языке команчей, что помогло им в общении, а вскоре сама Лоретта начала учить слова. Девушке очень нравилось учить Лоретту не только языку, но и обычаям: никогда не позволять тени падать на костер, на котором готовится пища, никогда не произносить имена умерших, никогда не поворачиваться направо при входе в чей-нибудь вигвам. Лоретта впитывала в себя знания, стремясь научиться всему, .чему только могла.

В конце четвертого вечера Много Лошадей посетил вигвам Девушки. Сначала Лоретта, почувствовавшая, что отец Охотника приглядывался к ней, отнеслась с подозрением к причинам его посещения, но вскоре шутки, которые Много Лошадей произносил с невозмутимым видом, вызвали у нее улыбки и даже смех. К восхищению Эми, Много Лошадей забавлял их историями из детства Охотника. К концу вечера Лоретта вынуждена была признаться себе самой, что он по-настоящему понравился ей. Еще более тревожащим обстоятельством было то, что она тоже понравилась ему, и, как ни странно, это было ей приятно.

Прощаясь, он положил заскорузлую руку на лоб Лоретты почти как святой, отпускающий благословение, и пожелал ей спокойной ночи, обратившись со словами «моя дочь». Такое обращение явилось для Лоретты абсолютным сюрпризом. Когда она взглянула на него, Много Лошадей одарил ее понимающей улыбкой и вышел прежде, чем она пришла в себя.

На восьмой день отсутствия Охотника, когда приближались сумерки, Лоретта услыхала шум и, подняв голову от костра, на котором Девушка готовила пищу, увидела группу всадников. Не составляло никакого труда разглядеть среди них Охотника, ехавшего на несколько лошадиных корпусов впереди других и ведшего в поводу мула, везущего священника. Лоретта поднялась на цыпочки и нахмурилась. Вероятно, ей показалось. Какой священник, находящийся в здравом рассудке, отважится на визит в лагерь команчей?

Глянув на соседей Девушки, Лоретта увидела на их лицах растерянность. Затем она посмотрела на Воина, который полулежал поблизости, охраняя ее. Он вскочил, услыхав шум. Он скользнул по ее лицу осторожным взглядом и приподнял бровь.

— Мой брат привез Черную Одежду?

Это в самом деле был священник. Лоретта вытянула шею, чтобы лучше видеть происходящее. Охотник проехал прямо к большому костру, который был уже зажжен в подготовке к вечеру, и стащил священника с мула. Резко приказав что-то бедному человеку, он повернулся и направился прямо к вигваму Девушки. Он шел быстрыми шагами, сжав зубы. Лоретта глубоко вдохнула. Внезапно, отказываясь поверить, она поняла, зачем Охотник привез священника в деревню.

Его шаги замедлились, когда он приблизился. Мускулы бедер вздувались, туго натягивая кожу его штанов. Лоретта напряглась при вызове, блеснувшем в его глазах. Подняв подбородок, она ожидала его приближения, приковав свой взор к его широким плечам, сопротивляясь желанию обратиться в бегство.

— Я привез тебе Черную Одежду, — сказал он и кивком указал на ожидавшего священника. — Он будет молиться словами твоего Бога над нами, да?

С этими словами Охотник крепко схватил ее за руку и потащил к большому костру, ни на миг не замедляя шага, несмотря на попытки Лоретты заставить его сделать это.

— Я не выйду за тебя замуж! — в неистовстве закричала она.

Он бросил на нее взгляд, полный воинственной самонадеянности.

— Ты будешь моя жена, маленькая. По-моему или по-твоему, в конце концов это будет так.

Охотник остановился перед священником. Лоретта взглянула на бедного человека, который так сильно дрожал, что едва удерживал свою Библию. В этот момент она была всецело занята своей судьбой и не могла беспокоиться о его судьбе.

— Отец, — произнесла она самым спокойным тоном, на который была способна, — пожалуйста, объясните этому язычнику, что венчание не может состояться без согласия женщины.

Рот священника открылся, но он не издал ни одного звука. Он перевел взор, полный страха, на Охотника, и лицо его побледнело.

— Моя добрая молодая госпожа, может быть, лучше приступить к венчанию? Этот мужчина полон решимости, и я со своей стороны не смею сердить его.

Охотник повернулся, чтобы посмотреть на нее оценивающим взором, вопросительно приподняв темную бровь. Сузив глаза с вызовом, Лоретта вздернула подбородок и наклонилась в его сторону.

— Что ты сделал с этим бедным человеком? Он запуган! У тебя совсем нет стыда?

Охотник хотел напомнить ей, что было время, когда она тоже была напугана в равной степени, но предпочел придерживаться намеченного курса. Его целью была свадьба, а не состязание в речах. Он повелительно посмотрел на Черную Одежду.

— Молись своими словами, старик. Священник облизнул пересохшие губы и со страхом посмотрел на толпу дикарей, собравшихся вокруг. Возможно, причиной тому был резкий контраст черной одежды с мертвенно-бледным лицом, но Лоретте показалось, что его лицо становится все бледнее с тревожащей скоростью. Казалось, он вот-вот упадет в обморок.

— Говори слова Бога, старик! — снова прорычал Охотник.

— Не смей запугивать его, — прошипела Лоретта. — Он служитель Богу, Охотник! Нельзя рычать на священника.

— Все в порядке, дитя, все в порядке. — Священник, с лица которого капал пот, поспешил раскрыть Библию. — Милостивый Боже, — пробормотал он, явно молясь об избавлении. Сдавленно закашлявшись, он начал листать страницы, повернувшись немного, чтобы свет от костра попадал на них. — Я прошу прошения. Обычно я не пользуюсь этой книгой… — Он снова закашлялся и стал отмахиваться от дыма. — По какой-то причине слова совсем вылетели из памяти. А, вот, я нашел.

Взбешенная Лоретта вырвала свою руку из хватки Охотника.

— Отец, вам абсолютно нечего бояться, уверяю вас. Охотник снова взял ее за руку, сжав с такой силой,

что она повернулась к нему лицом. Наклонив голову, он прошептал:

— Голубые Глаза, ты испытываешь мое терпение. Я ударю сильно, как ветер.

— Ударяй! — Она попыталась высвободить руку. — Ты делаешь мне больно.

— Я побью тебя. Тогда ты будешь знать, как бывает больно. Теперь замолчи!

Глаза Лоретты зажглись голубым пламенем.

— Я не выйду за тебя замуж. Избей меня до потери сознания! Начинай!

Охотник посмотрел на нее взглядом, который месяц назад испугал бы ее до смерти.

— Лоу-реетта, ты будешь молчать и позволишь ему сказать слова Бога.

— Он может говорить слова Бога, пока снежки не растают в… — Она замолчала и покраснела. — Я должна сказать слова, Охотник, а я не стану говорить их. Понимаешь?

— Мое дорогое дитя, — вмешался священник, — не часто один из этих, — он бросил многозначительный взгляд на Охотника, — джентльменов предлагает сделать из пленницы уважаемую женщину. Не будет ли умнее согласиться?

— У меня нет нужды в супружестве, отец. Я сохранила свою честь.

Охотник дернул ее к себе и угрожающим ровным голосом произнес:

— Твоя честь скоро улетит с ветром. Голубые Глаза. Ты давала обещание Богу. Ты моя женщина! Теперь я говорю, ты будешь моей женой!

Лоретта облизнула губы, стараясь как можно тверже смотреть ему в глаза.

— Я привел к тебе Черную Одежду, да? Так Что это будет свадьба в твоем сердце. Если ты не скажешь слова твоего Бога, чтобы сделать это, я женюсь на тебе по-моему. — Он широко махнул рукой. — Твоя честь улетит с ветром. Suvate, это кончено. Выбирай.

Голосом, хриплым от возбуждения, Лоретта вскричала:

— Но я не хочу выходить за тебя замуж. Если я выйду, это будет навсегда. Разве ты не понимаешь?

— Навсегда это очень хорошо.

— Нет, это очень плохо. Я никогда не смогу покинуть тебя.

Охотник поднял руки кверху.

— Нет Черной Одежды, нет свадьбы для твоего Бога. Мне достаточно свадьбы по-моему. — С решительным блеском в глазах он повернулся к толпе, поднял руки и что-то прокричал. Затем он пожал плечами. — Вот, Suvate, кончено. Я сказал мои слова. Мы женаты. — Схватив ее за руку, он проворчал: — Кее-mah, пошли, жена.

Лоретта уперлась каблуками.

— Нет! Подожди!

Он посмотрел на нее сверху вниз с явным раздражением.

— Ты будешь говорить слова Бога?

Лоретта не видела для себя другого выбора. По меньшей мере таким образом ее супружество получит благословение священника, и она не будет жить с Охотником в грехе.

— Д-да, я скажу слова. — Взглянув на него сбоку, она сказала: — Могу я переговорить со священником всего лишь одну минуту?

— Для чего?

— Просто спросить его о чем-то. Хватка Охотника на ее руке ослабла.

— Namiso. торопись.

Лоретта приложила руку к уху священника и быстро прошептала свою просьбу, а затем снова отступила на свое место рядом с Охотником. Священник, подумав над сказанным, кивнул головой.

Минутой позже он благословил стоящую перед ним молодую пару, и церемония началась. Слова доносились до сознания Лоретты, но она не понимала Их смысла. Машинально она произносила свои ответы по указанию священника. Затем настала очередь Охотника. Священник задал обычный вопрос, добавив в конце:

— Отказаться от всех других, взять одну жену, и только одну, навсегда, без горизонта?

Охотник бросил подозрительный и понимающий взгляд на Лоретту. В течение нескольких долгих секунд он молмал, а она затаила дыхание, не отводя глаз от его. Затем с торжественной искренностью он наклонил голову и ответил:

— Я сказал это.

Священник, ожидавший услышать привычное «Я обязуюсь», смутился на мгновение, что-то пробормотал, обдумал, затем кивком выразил свое согласие, и церемония завершилась. Лоретта и Охотник были обвенчаны в соответствии с его и ее верами. Охотник дал указание своим друзьям вернуть священника в миссию, подчеркнув, что сорвет с них головы, если этот человек не будет возвращен в целости и невредимости. Затем он отослал Эми в вигвам своей матери. Когда все были разосланы, он повернулся к Лоретте, в его темно-синих глазах блестели огоньки смеха.

— Одна жена, и только одна, навсегда, без горизонта?

Лоретта спрятала глаза, и щеки ее покраснели. Сцепив руки за спиной и сжав губы, она покачивалась с носков на каблуки и снова на носки.

— Я говорила тебе, Охотник, я отказываюсь играть вторую скрипку.

Он улыбнулся медленно распространявшейся зловещей улыбкой, от которой дрогнули ее нервы. Разгоряченным взором он окинул ее с головы до ног. Схватив за руку, он повел ее к своему вигваму.

— Теперь ты покажешь этому команчу, как хорошо ты играешь скрипку номер один, да?

— Я… — У Лоретты было такое ощущение, словно рот ее был полон песка, когда, спотыкаясь на каждом шагу, она пошла рядом с ним. Он сжимал ее руку как тисками. — Наверняка ты не имеешь в виду прямо сейчас. — Ее удивленный взгляд уперся в дверь вигвама. — Еще даже не стемнело. Люди еще не спят. Ты не ел. Костер не разведен. Мы не можем просто…

Он поднял клапан двери и втащил ее в темный вигвам.

— Голубые Глаза, у меня нет голода для пищи, — сказал он хриплым голосом. — Но я разведу костер, если тебе нужно.

Любая задержка, какой бы короткой она ни была, устраивала Лоретту.

— О да, здесь как-то прохладно, тебе не кажется? — Был особенно душный вечер, один из тех, когда одежда прилипает к телу, но это не имело никакого значения. — Да, развести костер было бы чудесно.

Он оставил ее стоящей в одиночестве в темноте, чтобы принести ветки, которые он быстро уложил в яме для костра. Минутами позже золотые языки пламени осветили вигвам, свет плясал и мерцал на рыжевато-коричневых стенах. Сидя на корточках у костра, он запрокинул голову и стал лениво рассматривать ее, взором касаясь одежды, брови подняты в безмолвном вопросе.

— Ты хочешь есть? — негромко спросил он. Лоретта прижала руку к животу.

— Ты знаешь, я в самом деле голодна. Просто умираю с голода! А ты нет? — Она бросила беспокойный взгляд на кухонные горшки, стоявшие позади него. — Бьюсь об заклад, тушеное мясо поразит твое воображение, не так ли? После такого далекого путешествия, когда ты не ел ничего, кроме вяленого мяса. Да, тушеное мясо — это как раз то, что надо.

Рот Охотника скривился.

— Голубые Глаза, приготовление тушеного мяса займет очень много времени.

Всю ночь, если ей повезет.

— О, не так уж много. Никаких хлопот! — Она обошла вокруг него на порядочном расстоянии, направляясь к горшкам. — Я готовлю чудесное тушеное мясо, правда. Я уверена, что у Девушки есть необходимые мне корешки и лук, и она даст их мне. Ты только…

Лоретта вздрогнула от прикосновения его руки к ее плечу. Она повернулась к нему лицом с вклинившимся между ними большим горшком, ручку которого она сжимала с такой силой, что суставы пальцев побелели.

— Голубые Глаза, я не хочу тушеного мяса, — прошептал Охотник с нежностью. — Если ты голодна, мы можем кушать орехи и фрукты.

Лоретта проглотила нервный ком. Фрукты и орехи были лучше, чем альтернатива. Может быть, если она станет есть по одному ореху за раз…

— Хорошо, фрукты и орехи.

Он расстелил бизонью шкуру рядом с костром, пока она убирала горшки и доставала сумку с фруктами и орехами из запасов, заготовленных впрок. Опустившись рядом с ним на колени, Лоретта стала тщательно жевать, глядя в пляшущие языки пламени, ощущая на себе взгляд Охотника. Когда она потянулась за четвертой горстью, он сжал ее запястье своими длинными пальцами.

— Хватит, — сказал он ровным голосом. — Ты заболеешь, если будешь кушать еще.

Лоретта и так уже была в довольно плачевном состоянии. Она глотала, стараясь избегать его взора, что ей плохо удавалось. Когда их взгляды сталкивались, она чувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. В его взгляде нельзя было ошибиться. Настал момент расчета.

Конечно, она знала, что он настанет раньше или позже. Она только надеялась, что позже, гораздо позже. Ясно, что этому не суждено было случиться. За спасение Эми она обещала ему себя. Это было почти чудом, что он ждал так долго, чтобы потребовать свою награду. Еще невероятней было то, что он привел сюда священника, чтобы обвенчать их. Она должна была испытывать облегчение, даже радость от сознания, что их союз освящен церковью, но она просто не чувствовала себя замужем. Все ее чувства сводились к страху, абсолютному, черному, бессмысленному страху.

К сожалению для нее, она не пришла к супружескому ложу невежественной, как положено для невесты. Она знала, что ее ожидает и как ужасно болезненно и унизительно это происходит. Даже тетя Рейчел ненавидела это. Она сама признавалась в этом, и даже если бы она не признавалась, Лоретта слышала ее плач достаточное количество раз через щели в полу, чтобы знать без всякого сомнения, что совокупление причиняет боль. Все это должно быть в тысячу раз хуже в объятиях дикаря, который считал, что женщин можно покупать и продавать, как какую-нибудь вещь.

Вытерев руки об юбку, Лоретта печально смотрела в огонь. Свет. Милосердные небеса, зачем она просила развести костер? Он будет в состоянии видеть ее, что делало мысль о необходимости раздеваться перед ним еще более невыносимой.

У нее покалывало кожу. Он смотрел на нее, как мужчина, ожидающий, пока подадут его ужин. И, что было еще ужаснее, она чувствовала себя, как его ужин. Сотни мыслей проносились у нее в голове, и самая навязчивая из них была мысль о побеге. Но ее останавливало чувство долга. Она обещала ему, а обещание есть обещание. Она не нарушит своего слова. Она пройдет через это с высоко поднятой головой. Она должна.

Дрожащими руками Лоретта принялась расстегивать длинный ряд маленьких пуговиц на своем лифе. С каждым движением пальцев ее щекам делалось все горячее. Свет от костра оставлял очень мало теней, и внутри вигвама было светло, как днем. Она пыталась успокоить себя тем обстоятельством, что он видел ее обнаженной ночью, когда у нее была лихорадка, но это было давно и мало облегчало ее растерянность, когда рукава ее платья соскользнули с рук.

Если бы он был белым. Он погасил бы костер. Или, может быть, он испытал бы угрызения совести и понял, какой это варварский поступок, вынуждать добродетельную девушку к замужеству. Но он не был белым, и слово «совесть» отсутствовало в его словарном запасе. Он владел ею. Теперь они повенчаны, даже в глазах ее народа. Навсегда.

При этой мысли ею овладела паника, когда она сбросила платье с бедер и стояла, готовясь переступить через него. Ей предстояло проходить этот ритуал не однажды, но тысячи раз. Теперь она жалела, что заставила его обещать, что он возьмет только одну жену. Многоженство может иметь свои преимущества. Она могла бы затеряться среди нескольких жен, и он не стал бы беспокоиться о ней…

Наблюдая за Лореттой, Охотник чуть не рассмеялся. Она была похожа на маленькую полевую мышку, которую собирался съесть большой ястреб. Ее голубые глаза были огромными и сверкали от страха. Ее шея покраснела и стала розовой, как… Его взгляд переместился на сорочку. За тонким миткалем ему были видны тени заостренных сосков. Его живот сжало от желания. Цветки кактуса и лунные лучи. Возможно, она права, чувствуя себя подобно маленькому существу, которое будет сожрано. Он мечтал обладать ею, ласкать ее груди, прокладывать губами возбуждающие дорожки вдоль бедер, отыскивать чувствительные места на ее теле и раздражать их языком и легкими прикосновениями пальцев до тех пор, пока ее страсть не достигнет своего максимума.

Пока она возилась с ленточной перевязью, которая удерживала нижнюю юбку, и дрожь ее рук с каждой секундой усиливалась, веселое настроение Охотника превратилось в нежность, которая заполнила все его существо. Хотя она ужасно боялась, она оставалась верна данному ею обещанию и собиралась отдаться ему. Горло у него сжалось с такой силой, что он почти перестал дышать. Воспоминания об Иве над Рекой, об их первой ночи и о том, как нежно он приучал ее к занятию любовью, нахлынули на него. Эти воспоминания заставили его устыдиться теперешних мыслей. Прошло уже много времени с тех пор, как он лежал в постели с девушкой. Слишком много, если его могла развлекать такая болезненная застенчивость.

Поднявшись, Охотник разбросал костер так, что языки пламени стали слабо лизать дерево, а вигвам погрузился в мягкие тени. Затем он повернулся лицом к своей жене, опустив руки, вся его поза говорила о расслабленности.

— Голубые Глаза, иди сюда, — прошептал он.

Она вскинула голову, как испуганная оленуха, глядя большими и настороженными глазами. Внутренности Охотника сжались, и одним шагом он перекрыл расстояние, разделявшее их. Схватив ее за подбородок, он запрокинул ее голову и провел большим пальцем по дрожащей нижней губе.

— Я… — Голос ее дрогнул, и она умолкла. Глотнув, она попыталась снова. — Я сожалею, Охотник. Я помню свое обещание. Это просто оттого… я немного нервничаю.

Охотник наклонил голову и своим лбом легко прижался к ее, разводя ее руки в стороны, чтобы он смог развязать розовую ленту, которая опоясывала ее талию. Ловко действуя пальцами, он освободил нижнюю юбку, и она упала у их ног.

— Не надо бояться, — прошептал он, — ничего.

У нее перехватило дыхание, когда он развязал один из маленьких бантов, удерживавших сорочку. Он быстро развязал все остальные и провел пальцем по ее плечам, раздвигая миткаль и стягивая с ее рук. Стыд охватил ее, горячий и пульсирующий, когда дыхание вечернего воздуха коснулось ее обнаженных грудей. Она закрыла глаза, желая себе смерти на этом самом месте. Через мгновение она открыла глаза, испугавшись того, что он может сделать, пока она не видит.

Развязав шнурок, который удерживал ее панталоны, он опустился перед нею на корточки, стягивая штаны и снимая высокие ботинки. Когда он встал, у него тоже перехватило дыхание. В течение минуты он не мог отвести взгляда от нее, так зачарован он был светящейся белизной кожи, плавными изгибами тела, так долго скрытыми от него ситцевым платьем и многочисленными слоями миткаля. Положив руки на тонкую талию, он привлек ее к себе. Сердце его забилось сильно и учащенно, когда кончики маленьких грудей коснулись его тела над ребрами. В полумраке ему были видны мерцающие следы слез на бледных щеках. Он нагнул голову, чтобы ощутить их вкус кончиком языка.

— О, Голубые Глаза, ka taikay, ka taikay, не плачь. Разве моя рука на тебе когда-нибудь принесла боль?

— Нет, — прошептала она судорожно.

Решив довести до конца начатое, Охотник взял ее на руки и понес к кровати. Опустив ее мягко на шкуру, он вытянулся рядом и придвинулся вплотную. Его мужественность настоятельно напирала на сдерживающую кожу штанов. Он предполагал, что она будет сопротивляться, и, если бы она действительно стала сопротивляться, он продолжал бы с единственной целью осуществить их супружество, оставить ее страхи позади и устранить боль в своих чреслах. Но вместо драки она обвила худыми руками его шею и прижалась к нему, такая напряженная от страха, такая хрупкая, ее руки тряслись почти неудержимо.

Голосом, осипшим от слез, она сказала:

— Охотник, можешь ты сделать одну вещь для меня? Только одну небольшую вещь. Пожалуйста?

Он положил руку ей на спину и ощутил бешеное биение сердца.

— Какую вещь, Голубые Глаза?

— Ты можешь сделать это быстро? Пожалуйста? Я никогда не попрошу больше, клянусь тебе. Только в этот раз, пожалуйста?

Охотник спрятал улыбку в ее волосах и закрыл глаза, сжав ее в объятиях. Голос отца шептал ему: «Страх не похож на пыль, лежащую на листьях дерева, его нельзя смыть легким дождем». Едва он вспомнил эти слова, как его память подсунула ему дюжину других воспоминаний. В одно мгновение годы улетели прочь, и Охотник увидел себя бегущим рука об руку с Ивой над Рекой по лугу, покрытому красными маргаритками. Их смех звенит над колеблемой ветром травой, глаза блестят от избытка переполняющей их любви, и они упиваются видом друг друга. Он вспомнил так много в это мгновение — любовь, конечно, но главным образом он вспомнил дружбу, которую делили между собой он и Ива над Рекой, доверие, глупости, смех. Ода, конечно, смех… Он и его маленькая Голубые Глаза так редко смеялись вместе, что Охотнику трудно было вспомнить, когда они смеялись. Внезапно он понял, что без смеха никакой любви у них не получится. Особенно для нее.

Голосом, в котором звучали расстройство и нежное веселье, Охотник сказал:

— Ты так сильно хочешь меня, что мы должны торопиться, да?

Она напряглась и откинула голову назад, чтобы посмотреть ему в глаза. Он встретил ее взгляд ленивой улыбкой, стараясь не думать о ее сосках, трущихся о его кожу, о том, как мучительно ощущать ее бедра, прижимающимися к нему. Высвободив одну руку, он осторожно вытер следы слез с ее щек.

Издав негромкий смешок, который он закончил ; вздохом поражения, он сказал:

— Голубые Глаза, у нас еще будет много ночей лежать друг с другом. Навсегда, да? Пока мы не умрем.

— Пока смерть не разлучит нас, — поправила она.

— О да, пока смерть не разлучит нас. — Он пожал одним плечом. — Очень долгое время, да? Если я вызываю в твоем сердце такой страх, что мы должны торопиться, умнее подождать. Достаточно того, что ты будешь лежать рядом со мной, что я могу обнять тебя.

Выражение ее лица изменилось от настороженного недоверия к полному неверию.

— И ничего не делать?

Охотник разделял ее чувства. Это была самая лучшая идея из всех когда-либо приходивших ему в голову. Никогда в жизни он так сильно не стремился к обладанию женщиной.

— Ты захочешь делать что-нибудь? Ты скажи это, и мы будем делать. — Стремясь дать ей возможность не так остро ощущать свою наготу, он натянул поверх них шкуру и ослабил руку, которой обнимал ее, дав ей возможность почувствовать себя свободнее. — Расскажи мне историю. Про мою Лоу-реетту, когда она была маленькая, как Черный Дрозд.

Она смотрела на него, явно не в состоянии поверить, что он действительно имел в виду то, что сказал. Он заставил себя зевнуть, и по выражению, промелькнувшему на ее маленьком лице, понял, что был не очень убедителен.

— Тебе не хочется спать, — сказала она обвиняющим тоном.

— Ка, нет, — признался он. — Я делаю ложь, да? Чтобы сделать тебе спокойно. Мое сердце лежит на земле, когда ты боишься. Давай будем радоваться. Расскажи мне историю.

— Охотник, на мне нет ничего из одежды, — пропищала она.

Одна из его темных бровей вопросительно приподнялась.

— Ты должна иметь одежду, чтобы рассказывать истории?

— Нет. Мне кажется я… ну, в общем, это могло бы помочь мне думать.

Он вздохнул и перекатился на спину, увлекая ее за собой в изгибе своей руки. Прижав ее голову к своему плечу, он сделал невероятное усилие игнорировать ощущение ее шелковистого тела на своем и сказал: