5

— Первое, что нам необходимо создать, так это шоп-центр, — предложил Ансгар.

— Шоп-центр? Но у нас пока нечего продавать. Зачем нам открывать магазин? — Пиндар Смит был бизнесменом до мозга костей.

— Я полагаю, что Ансгар имеет в виду не торговый центр, а мастерскую, — спокойно вставил Джон. Он уже привык к таким трехсторонним беседам, в которых ему приходилось вносить ясность в вопросах, вызывавших недопонимание.

— Да, именно так, — возбужденно подтвердил Ансгар. — Мастерскую. Лабораторию. Мы на этой богом проклятой планете уже целых…

— Не богом проклятой, а забытой Матерью, — поправил Джон, выполняя еще одну из своих функций.

— Прошу извинить. Мы на этой забытой Матерью планете уже целых три недели, а еще ничего не сделали. Мы должны начать изобретать всякие штуки, и для этого нам нужна мастерская, чтобы было где изобретать. Без нее никак не обойтись.

— Ладно, ладно. Я понял, — сказал Смит. — Но какого черта мы будем здесь изобретать?

— Не какого черта, а какого Материнского носа, Пин, — снова поправил Джон. — Ты что, витаешь в облаках? Я думал, что ты был с нами, когда мы решили изобрести телеграф.

— Но почему, Сокровенным Именем Матери, мы должны изобретать телеграф? Иногда…

Джон устало поднялся и принялся считать на пальцах причины, по которым необходимо было начинать прогресс на планете именно с телеграфа:

— Для телеграфа необходимо электричество — раз; электричество ведет к электронике — два; для телеграфа необходимы провода — три; необходимость иметь провода ведет к совершенствованию процесса металлургии — четыре; телеграф требует организации школы для обучения телеграфистов — пять; школа ведет к общему повышению уровня грамотности — шесть; телеграф означает быструю связь — семь; быстрая связь ведет к изданию газет — восемь; газеты дадут нам возможность продвигать в массы свои идеи — девять; для телеграфной компании потребуются вооруженные охранники — десять; у меня закончились пальцы на руках, но все равно — охрана может быстро стать ядром регулярной армии — одиннадцать. — Он снова уселся в кресло. — О, я забыл еще одно — уровень развития лиффанского общества как раз позволяет нам изобрести телеграф, не подрывая устоев всей забытой Матерью культуры — двенадцать. Еще есть вопросы?

— Ладно, согласен, — ответил Смит. — Значит, нам нужно арендовать мастерскую. Но как это сделать?

Арендовать мастерскую на Лиффе означало примерно то же, что арендовать мастерскую на Терре. Хард и Джон в поиске свободного помещения до одури в голове исходили все деловые кварталы Лиффдарга.

— Самое важное, что нам необходимо постоянно помнить, сынок, это то, что мы ищем не просто помещение, а помещение за минимальную арендную плату. Если люди узнают о том, что мы большие моты, мы привлечем к себе внимание всего города и нам не удастся ничего сделать. А мы не должны привлекать к себе внимания.

Наконец, они нашли помещение, которое их устраивало, на улице Хромого Далбера, прямо рядом с таверной. Даже Джон, который был привязан к терранским стилям в архитектуре, вынужден был признать, что здание впечатляющее. Большинство зданий на Лиффе представляли собой приземистые строения, слепленные из гипса, кое-как обработанных деревянных деталей и в редких случаях — из отесанных вручную досок; большинство из них было покрыто чем-то, напоминающим солому. Джон не был уверен, что эта штука действительно называлась соломой, поскольку иногда ему казалось, что солома — это то, чем, кажется, были покрыты давно вымершие на Терре животные, которые назывались «птицы». Он должен обязательно не забыть спросить Ансгара насчет соломы.

Но здание на улице Хромого Далбера было действительно впечатляющим — во всяком случае, не было видно соломы, или как там называются такие покрытия; оно полностью был сложено из блестящего белого камня, и в этом отношении было единственным во всем городе; в дополнение ко всему этому, оно было четырехэтажным, что делало его в этом городе настоящим небоскребом.

— Раньше оно принадлежало Храму, — доверительно поведал домовладелец. — Когда-то здесь жили Маленькие Сестры. — Он ухмыльнулся. — Поэтому я и могу сдать его в аренду за столь мизерную плату.

— Но нам нужен только первый этаж, — напомнил ему Джон.

— Что вы имеете в виду под «мизерной платой»? — осведомился Хард. Поскольку он, вполне естественно, вел все переговоры, домовладелец ответил именно ему.

— Совершеннейший пустяк, — пробормотал он. — Всего девяносто семь далберов в месяц.

— Я так и думал, — сказал решительно Хард. — Пойдем отсюда, брат Джон, поищем другое место, где нас не будут грабить.

— Но это недорого, — возразил Джон и осекся. — Конечно, продолжал он, — это намного дороже того, что мы можем себе позволить, но для здания, такого как это, это не слишком дорого. Надеюсь, вы когда-нибудь сможете сдать его в аренду, хозяин. Всего хорошего.

Они поднялись и направились к выходу.

— Подождите, подождите, — остановил их домовладелец. — Поскольку вы новички в нашем городе, и только поэтому, а также поскольку Мать любит торг, только для вас я снижаю цену до девяноста далберов. Ну как?

— Хмм, — промычал Хард. — Это очень любезно с вашей стороны, хозяин, но мы спешим, нам пора идти. — Но все же они уселись и пошел торг.

А в это время в соседней таверне «Хромой Далбер» Тчорнио Гар-Сполниена Хиирлта под воздействием изрядной порции выпивки так развезло, что состояние его духа стало все больше и больше скатываться в сторону слезливой сентиментальности. За последние три недели у него развилась такая хроническая бессонница, перед которой оказался бессильным даже сам Личный Королевский Лекарь. Тчорнио все никак не мог забыть о том, как убийца насмехался над накладной бородой бедняги Гарлина.

— Это заговор, — все повторял Тчорнио, запивая каждое такое утверждение добрым глотком вина. — Чернь поднимается против нас. Они хотят свергнуть правительство! Они не любят Мать!

В последнее время он стал заливать свою обиду вином в гордом одиночестве. Две недели назад дружки перестали называть его «Спасшимся» и прилепили ему кличку «Дригол», смысл которой в кругах золотой молодежи Лиффа подразумевался в зависимости от контекста — между «мокрая простыня», «бесхарактерный простофиля» и «старая дева». И вот он вынужден пить в одиночестве, ему некому было излить свою душу, кроме как владельцу таверны, который приходил во все большее раздражение.

— Еще стакан вина, — прошептал он своей жене, — только один стакан вина этому проклятому Матерью пьянчужке, и я вышвырну этого выродка далбера из таверны!

— Пятьдесят один далбер, господа. Я не могу еще больше снижать плату. — Домовладелец обливался потом. — Вы уже и так отбираете кусок хлеба у моей семьи.

— Бармен, еще вина! — прокричал Тчорнио в соседнем заведении.

— Не знаю, не знаю, — сказал Джон с сомнением в голосе. — Как ты считаешь, Хард?

— Думаю, что это уже похоже на нечто подходящее.

— Послушай, молокосос, — ответил хозяин таверны. — Ты и так уже нализался до чертиков. Что если я тебе дам последний стакан на посошок, а? Ты выпьешь его и пойдешь домой, а?

— Теперь, господа, если вы подпишете вот здесь — вы ведь умеете писать, правда? — Домовладельцу не терпелось завершить сделку до того, как его клиенты передумают или затеют торг снова.

— Материнский нос! — воскликнул Джон. — Смотри, Хард, он заготовил договор еще до того, как мы пришли сюда!

— Бывает, — прокомментировал Хард. — Давай подпишем эту забытую Матерью бумагу и пойдем домой. Я измотался за день до чертиков.

Они подписали договор, обменялись с хозяином наилучшими пожеланиями и заверениями о дружбе, и вновь окунулись в зной ярко освещенной улицы. Пока их глаза привыкали к солнечному свету, они услышали доносившийся из соседней таверны шум.

— Знать не хочу, чей ты сын! Убирайся отсюда, забытый Матерью пьянчужка! — орал кто-то низким голосом.

— Ты выродок далбера и Матерененавистник! — кричал более высокий голос. — Я приведу сюда моих друзей, обязательно приведу. И ты еще пожалеешь. Ты тоже участвуешь в заговоре, я это знаю точно.

У двери таверны произошла стычка, в результате которой молодой, богато одетый молодой повеса был вынужден неуверенно подниматься на ноги с мостовой, в то время как попроще одетый хозяин таверны возвращался в свое заведение.

— Похоже, мы где-то встречались с этим парнем, — прошептал Джон.

— Да. Где мы с ним… Ах, да, теперь я вспомнил.

Тчорнио, встав на ноги, неуверенными движениями стряхивал пыль со своей одежды, сердито осматриваясь вокруг на тот случай, не видел ли кто-либо из посторонних его унижение. Джон и Хард попытались как можно более незаметно уйти. Тчорнио потребовалось некоторое время, чтобы его затуманенная винными парами память подсказала, кем являются эти двое, которые пытаются незаметно уйти из поля его зрения. Несмотря на то, что тогда он видел их в темноте, он все-таки узнал их, и бурная реакция не заставила себя ждать.

— А, это вы! — прокричал Тчорнио.

— О, Мать! — пробормотал Хард. — Кажется, влипли. — Они побежали.

— Убийцы, — верещал Тчорнио, пытаясь заплетающимися ногами догнать их.

— Быстрее, друг Джон, быстрее!

— Что там за шум? — пронзительно прокричал снова вышедший на улицу хозяин таверны.

— Вон они, те самые люди! — ответил ему Тчорнио, указав на Джона и Харда, стремительно приближавшихся к ближайшему углу, и обернулся в сторону владельца таверны. В то же мгновение он споткнулся о вывороченный камень из мостовой и упал прямо на живот.

— Вот уж эти мне позабытые Матерью пьяницы, — проворчал шинкарь и поспешил возвратиться в приятную прохладу своего заведения.

— Остановите этих людей! — заверещал Тчорнио, поднимаясь на ноги. — Награда тому, кто их остановит! — Неровным шагом он побежал по улице, сбивая прохожих с ног то справа, то слева.

Джон и Хард повернули за угол.

— Для пьяного, — задыхаясь проговорил Джон, — этот парень неплохо бегает.

— Сейчас, — Хард судорожно заглотнул воздух, — не время, — тяжелая одышка, — для бесед.

Тчорнио тоже свернул за угол и помчался за ними как какое-то сверхъестественное порождение природы. Та амплитуда движения, которую он мог себе позволить на довольно широкой улице Хромого Далбера, оказалась слишком размашистой для узкой боковой улочки, поэтому первое серьезное дело, которое ему удалось там совершить, было то, что он повалил стенд торговца гончарной кухонной посуды.

— Эй! — закричал лавочник, когда гончарные изделия посыпались на землю.

— Эй! — эхом повторила его жена, в то время как сам лавочник побежал за Тчорнио, перепрыгивая через черепки, которые только что были его товаром.

Но в данный момент для увлеченного погоней молодого человека звук разбивающейся посуды не значил ровным счетом ничего. Звуки, которые создавал разлетавшийся на куски при ударе о мостовую фаянсовый товар, были для Тчорнио всего лишь шумовым фоном и не больше. А сам гнавшийся за ним по пятам и кричащий что-то непонятное для его уха лавочник воспринимался им не как гневный преследователь, а как союзник в погоне. Тчорнио даже вынул свою шпагу из ножен и стал размахивать ею, чтобы еще больше подбодрить лавочника.

— Да защитит нас Мать, — кричал лавочник своим соседям. — Этот сумасшедший имеет шпагу! Он всех нас перебьет!

А его жена в это время кричала, выглядывая из уютного укрытия, каковое представляло собой крошечное помещение лавки:

— Остановите его! Вор! Остановите его!

Тчорнио позволил себе оглянуться на мгновение. Прекрасно. За ним следовала уже целая толпа, готовая оказать ему помощь в поимке заговорщиков. Он был уверен, что убийцы уже у него в руках. Уверенный в этом, он сходу врезался в тщательно уложенную пирамиду тыкв, от чего толстокорые, большие, круглые овощи стали катиться по улице в самых различных направлениях.

— Наш друг, — отметил Джон едва дыша, — похоже, — одышка, — попал, — снова одышка, — в маленькую неприятность.

— Мать любит нас! — это было все, что позволил выговорить Харду запас воздуха в его легких.

Они снова свернули за угол и попали на рынок далберов. А далбер — чрезвычайно непоседливое животное. В какой-то период эволюции фауны на Лиффе какая-то ящерица так и не решила окончательно, то ли стать ей птеродактилем, то ли динозавром. В результате появился далбер, наиболее игривое животное во всей галактике.

Стадо далберов, приведенное в тот день на продажу, составляло до трехсот голов. Когда Джон и Хард пробегали мимо, животные занервничали, их обычно ярко-зеленый цвет сразу померк и сделался пепельным. Что-то, подумали про себя далберы, было не в порядке. Они были уверены, что ситуация где-то выходила из-под контроля и требовала максимум собранности, быстроты действий и минимум обдумывания. Поэтому далберы сбились вместе для защиты, приведя своего погонщика, знавшего о них гораздо больше, чем ему бы этого хотелось, в состояние злой агрессивности, которое пока выражалось в целой серии крепких ругательств.

Когда Джон и Хард уже пробежали полквартала, Тчорнио Гар-Сполниен Хиирлт только что повернул за угол, громко крича, опасно для всех окружающих размахивая своей шпагой, что лишь только подтвердило опасения далберов о грозящей опасности. А за ним, в точности повторяя все изгибы его маршрута, то есть раскачиваясь от одной стороны улицы до другой, крича, как и он сам кричал, и торопясь, как самый буйный помешанный, гналась толпа разъяренных лавочников.

Нецензурная брань погонщика сменилась смиренной молитвой, поскольку он слишком хорошо знал далберов. Животные, с другой стороны, вскрикнули хором, как стадо рассерженных гусей. Цвет их кожи превратился из игриво пепельного в наводящий на всех ужас желтый; доминантой их насущных желаний стала решимость во что бы то ни стало убежать от неизвестной опасности.

И вот как будто бы по сигналу три сотни выкрикивающих гортанные звуки далберов проломили загородку. Их погонщик, пытаясь угнаться за ними, направлял в адрес Матери тщетные молитвы.

— Убийцы! — выкрикивал Тчорнио.

— Га-га-га! Га-га-га! — истерически кричали гнавшиеся за ним по пятам триста далберов.

За далберами бежал их погонщик, выкрикивая что-то непечатное о некоторых частях Материнской святой анатомии.

За погонщиком, заполнив улицу во всю ширину, гнались лавочники, выкрикивая «Задержите его! Задержите того человека!»

Один из гвардейцев, слонявшийся во внеслужебное время по улице, с удивлением рассматривал пробегавшую мимо него процессию. Когда мимо пробежал погонщик, гвардеец услышал выкрики торговцев. Его реакция была молниеносной — в коротком решительном броске он схватил погонщика, оба упали на мостовую, и по их телам, даже не подозревая о их наличии, промчалась толпа рассерженных лавочников.

Тчорнио осмелился еще раз оглянуться назад. Материнский нос! Что эти все проклятые Матерью далберы собирались… Бах!

Эх, до чего же неровные камни у мостовых Лиффдарга!

Джон и Хард быстро повернули направо. Далберы, не обращая никакого внимания на лежащего на мостовой Тчорнио, не считая, правда того, что каждый из них умудрился наступить на него в процессе бешеного бега, ринулись по улице по направлению к Храму. Прежде, чем Тчорнио смог оторвать от мостовой свое истоптанное далберами тело, продавец фаянсовых кухонных изделий настиг его и помог ему подняться.

— Две сотни глиняных сковородок! — рычал он, тряся Тчорнио как тряпку для полировки сапог. — Сорок девять больших глиняных горшков для тушения мяса! — Он неистово хлестал по лицу Тчорнио. Тот, увы, горько плакал.

— Четыре сотни первоклассных тыкв! — приговаривал другой торговец, не переставая бить ногами по его голеням.

— Триста проклятых Матерью далберов! — причитал погонщик, весь в ссадинах и кровоподтеках, держа в одной руке хлыст, а в другой — камень из мостовой.

— Посторонись! Посторонись! — грубо командовал гвардеец. — Я сам займусь этим. Пошли со мной, ты! — Схватив Тчорнио за воротник, он поволок его к Храму.

— Но я благородного происхождения! — плакал Тчорнио. — И вы позволили убийцам скрыться!

— Проклятый Матерью пьяница, — бормотал привлеченный шумом владелец таверны.

— Между прочим, брат Джон, — заговорил, наконец, Хард, когда они, изрядно уставшие, направлялись домой, — я когда-нибудь рассказывал тебе о далбере, который пожелал петь?

— Нет, дружище Хард, не рассказывал.

— Итак, однажды был далбер, который…

— Хорошо, введите его, — прорычал Сполн Гар-Тчорниен Хиирлт. Старик был чрезвычайно сердит.

— Папочка, — жалобно захныкал Тчорнио, входя в кабинет отца. — Ты ничего не понимаешь. Я…

— Ты абсолютно прав. Я ничего не понимаю. Более того, я не хочу ничего понимать. Поскольку сегодня мне пришлось заплатить за двести семьдесят пять кухонных глиняных горшков сомнительной ценности и неимоверной стоимости, за пятьсот тыкв, которые мне не пришлось даже попробовать, и за четыре сотни далберов, несомненно самой паршивой породы, хотя я и уплатил за них сполна как за чистокровных. Ущерб, нанесенный далберами, еще пока подсчитывается, но вне всякого сомнения мне придется оплатить и его.

— Но отец…

— Спокойно. Я злой не поэтому — я просто сокращу размер выплаты тебе карманных денег. Я злой оттого, что мне, Великому Князю Лиффа, пришлось сегодня идти в Храм — подчеркиваю, именно идти — и унижаться перед капитаном гвардейцев для того, чтобы вызволить своего сына, единственного сына, из общей камеры для уголовников.

— Но папа…

— Успокоишься ли ты наконец! Ты — сама мерзость. Ты опозорил свои фамилии, все три из них. Ты опозорил таким образом себя, а это достижение граничит с невероятным. Хуже того, ты опозорил меня. Мне стыдно появляться во Дворце. Мне стыдно даже принять делегацию Гильдии Текстильщиков. Ты понимаешь это? Мне стыдно даже смотреть в глаза простолюдинам. О, Тчорнио, если бы у меня был второй сын, я бы не раздумывая лишил тебя прав на наследство. Убирайся от меня, пьяный дурак. Иди в свою комнату и молись о прощении и о чувстве ответственности, которое у тебя отсутствует. Я не хочу тебя видеть.

Грязный, в изодранной одежде, в кровоподтеках, до крайности униженный, Тчорнио боязливо попятился задом от стола отца, кланяясь ему при каждом третьем шаге. При третьем поклоне он умудрился разбить большую декоративную вазу.

— Идиот!

Тчорнио повернулся и побежал, рыдая, по длинному залу к своей комнате. Там он просидел семь проклятых Матерью часов, клянясь о возмездии, возмездии, и еще раз возмездии.

6

— Вэлш? — с чувством глубокого собственного достоинства переспросил адмирал Беллман. — Какого дьявола нужно от меня этой старой калоше?

— Тссс! — предупредил адъютант адмирала. — Он прямо за дверью, сэр!

— Вы заблуждаетесь, молодой человек. Я уже здесь, — произнес высокий гнусавый голос, наводивший тоску вот уже на три поколения журналистов и терроризирующий такие же три поколения государственных служащих.

— Как, Эмсли Вэлш! — Адмирал весь бурлил от приступа вдруг нахлынувшей на него радости. — Прошу, прошу! Рад вас видеть.

— Ладно, ладно, Эдвальт, не лукавь. Ты ведь прекрасно знаешь, что если бы меня приятно было видеть, то меня просто бы здесь не было. — После проведенной в парламенте полусотни лет сенатор Вэлш мог позволить себе не быть чересчур вежливым, когда этого не требовали обстоятельства. — Лучше бы ты шел к себе, сынок, — обратился он к адъютанту. — Твоему начальнику и мне нужно кое о чем переговорить.

Сенатор Вэлш уселся в кресло поудобнее в предвкушении приятной беседы; Беллман же, несмотря на прекрасную сигару за десять кредитов, раскуривание которой всегда доставляло ему ощущение праздника, на этот раз чувствовал себя препаршиво; адъютант с чувством огромного облегчения возвратился на свое место за столом в приемной.

— Итак, Беллман, — сразу же перешел к делу сенатор, как только дверь кабинета закрылась за адъютантом. — Что-то в последнее время я то и дело слышу о твоих парнях, нарушивших Правила Контакта.

Эмсли Вэлш, старший сенатор от Австралии и с незапамятных времен бессменный лидер сенатского большинства, был сух и тощ как карандаш, пребывал в возрасте восьмидесяти пяти лет, в связи с чем его можно было с полным основанием считать реликтом человека. Он вполне мог бы сойти за пра-прадедушку любого современника, если бы не его горящие жаждой к действию глаза и не гладкая, туго обтягивающая лицо кожа без единой морщинки. Будучи основателем и лидером популярной в народе Партии Консерваторов с самого момента ее основания, он не только обладал абсолютной властью над каждым правительственным чиновником, но и умело этой властью пользовался.

— Что вы имеете в виду, говоря о нарушении Правил Контакта? — попытался было уклониться от прямого ответа адмирал.

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, — отрезал Вэлш и принялся описывать такие строжайше засекреченные деликатные подробности Особой Операции «Л-2», что адмирал поперхнулся дымом сигары. — Ты ведь знаешь нашу, консерваторов, позицию на этот счет, — продолжал он. — Такое вмешательство во внутренние дела недоразвитой цивилизации является не чем иным, как эксплуатацией. Ты используешь этих невинных людей для достижения своих эгоистических целей, Беллман, и это граничит с неприкрытым рабовладением. Предупреждаю тебя, что Партия этого так не оставит.

Проблемы с этой партией состояли в том, что по своей сути она была альтруистической. Она всегда выступала в интересах чьего-нибудь блага без приглашений и просьб со стороны нуждающихся в благодеянии, а зачастую даже против их воли, причем всегда делала это со всей страстностью и преданностью по отношению ко всем слабым и угнетенным. Если же таковые отсутствовали, то Партия нередко сама создавала слабых и угнетенных, которые существовали в ее собственном коллективном воображении. Основной принцип Партии — стоящий у власти автоматически делает ошибки — не изменялся на протяжении всего времени ее существования даже несмотря на тот факт, что за последние тридцать лет Партия контролировала не менее пяти восьмых всех голосов на каждых выборах на уровне Федерации. Если следовать логике консерваторов, то оказывалось, что любая власть, кроме их собственной, является злом.

Здесь справедливости ради следует отметить, что Беллман оказался не совсем неподготовленным к внезапному проявлению интереса к Особой Операции «Л-2». Хотя он и надеялся, конечно, что набор обычных мер безопасности поможет сохранить в тайне сам факт проведения операции, он все же подготовил еще и довольно объемную подборку впечатляющих доказательств, которая должна была послужить своеобразной опорой в том случае, если где-то произойдет утечка информации. И вот теперь наступило время обратиться за помощью к одному из таких средств; оно представляло собой тщательно подготовленный набор сфабрикованных документов, которые со всей очевидностью доказывали, что такой штуковины как Особая Операция «Л-2» вообще не было в природе.

— Дело вот в чем, сенатор, — энергично закончил он. — Все ресурсы Флота задействованы в программе перевооружения. У нас просто нет ни людей, ни кораблей, которых можно было бы задействовать в так называемую вами «Особую Операцию». Мы должны срочно построить флотилию боевых кораблей, и эта задача не оставляет нам на что-либо иное ни времени, ни сил. Так что в данный момент мы просто не смогли бы нарушить Правила Контакта, даже если бы даже и желали этого. Но если вы не верите моим словам, сенатор, то вот вам все материалы — можете взять их с собой и на досуге тщательно ознакомиться. Там учтен каждый человек и каждая единица оборудования; убедитесь в том, что у нас не осталось ровным счетом ничего, что можно было бы использовать в осуществлении Особой Операции, о которой вы говорите. Вас, очевидно, ввела в заблуждение какая-нибудь выглядящая чрезвычайно правдоподобной утка, сенатор. Но в любом случае, нарушений Правил Контакта нет.

В наступившей тишине сенатор внимательно изучил представленную ему адмиралом подборку. Беллман изо всех сил старался выдавить из себя улыбку. Было похоже, что старика удалось-таки убедить.

Наконец Эмсли Вэлш оторвался от бумаг и по-отечески ласково улыбнулся:

— Ерунда, — сказал он в необычно мягкой для него манере. — Вот это, — он потряс бумагами, — не более чем набор лжи. Не стану отрицать — очень умный набор, но ум не делает его более правдивым.

Беллман пытался возразить:

— Но сенатор, помилуйте…

Сенатор поднял руку, требуя тишины, и возражения со стороны адмирала повисли в воздухе.

— Партия Консерваторов имеет неопровержимые доказательства того, что Флот вступил в контакт с недоразвитой и беспомощной цивилизацией. Источник нашей информации никогда до этого не подводил нас, и у нас нет никаких оснований полагать, что он ошибся на этот раз. Мы знаем о вашей Особой Операции, знаем, кто именно вовлечен в ее исполнение и какая цель была поставлена при ее осуществлении. Единственное, чего мы пока не знаем, — это названия и места расположения планеты, которую ваша «Особая Операция» намерена так резво уничтожить. Но мы скоро узнаем и это. Найдется кто-нибудь, кто добровольно представит нам эту информацию. Но даже если такого и не найдется, парламентское расследование всегда в состоянии выбить информацию из всякого, кто ею располагает. В данном случае это означает, что таким человеком будете вы.

Сенатор встал и направился к выходу.

— Полагаю, нет необходимости перечислять все нарушения закона, которые совершил ты и твой отряд Особой Операции. Их вполне наберется на целый список — от фальсификации официальных документов — я возьму с собой эти бумаги в качестве доказательства — до преднамеренного ксеноцида. Все это падет на твою голову, Беллман. Будь здоров. — С такими словами этот удивительно проворный старик удалился.

Адмирал Беллман на протяжении целого получаса не мог выйти из шока; он ощутил острый приступ язвы желудка, о которой до этого даже не подозревал. В течение этого получаса адмирал позволил себе роскошь полностью возненавидеть Особую Операцию «Л-2». Затем он вызвал старших офицеров разведки флота и космической безопасности и принялся за разработку плана по предотвращению угрозы, нависшей со стороны консерваторов.

7

Задача по изобретению телеграфа легла, естественно, на плечи Пиндара Смита. На это ему потребовалось пять недель.

— Если бы все, что мне нужно было сделать, заключалось только в изобретении забытого Матерью телеграфа, то не о чем было бы говорить, — сказал он. — Любой терранский школьник сделал бы это. Самым трудным делом было изобрести именно лиффанский телеграф, то есть, такой вид телеграфа, который мог бы изобрести местный житель. Позабытая Матерью штука должна быть логическим продолжением состояния знаний на планете именно в данный момент, в то время как нет никакого логически возможного продолжения проклятых Матерью современных знаний.

Конечно, Смит преувеличивал. Его проблема заключалась вовсе не в том, что не существовало никакой базовой технологии, а в том, что она существовала в неожиданных формах. Например:

— Я пасую, — сказал он однажды Джону.

Джон воспринял это заявление с сочувствием:

— В чем проблема, сынок?

— В медном проводе, вот в чем. Никто в Лиффдарге не знает, как делать медный провод, а я не знаю, как сделать телеграф без него. Прежде, чем изобретать телеграф, я должен изобрести медный провод, а прежде, чем я это сделаю, я должен изобрести какое-то не связанное с электричеством его применение. А на это могут потребоваться целые годы.