Однажды Торгуй уже видел этот зал в столь же торжественном убранстве. Это было семь лет назад, когда Хаакон достиг своего совершеннолетия и был официально провозглашен королем. Сколь горька была чаша, которую Торгуну пришлось осушить по тому случаю. И все же это ничто по сравнению с тем, что уготовил ему его братец сегодня.

«Магнус лжет, — подумал Торгуй. — Бретана никогда бы не согласилась на этот отвратительный союз, что бы он там ни говорил». Не обращая внимания на происходившие вокруг него бурные приготовления к свадьбе, Торгуй пытался уверить себя в том, что Хаакон сильно заблуждается. Бретана обладает незаурядным и сильным характером и обязательно найдет способ отказать ему.

«Да, — думал Торгун, — сегодня он как раз и пришел за тем, чтобы наблюдать за унизительным провалом Хаакона. А если по какой-то немыслимой прихоти судьбы Бретана и согласится выйти за него, тогда целью его прихода будет она сама, ибо ее глаза скажут ему, действительно ли Хаакон ей по сердцу».

В течение казавшихся бесконечными нескольких недель, с тех пор как он видел ее в последний раз, Торгун все больше и больше тосковал по ней. Невероятно, как это он допустил, чтобы его действиями руководила корысть, а не любовь.

Какая же это ужасная ошибка, не видеть, как он нуждается в ее любви и преданности. Эта мысль преследовала его и ночами, когда он не мог уснуть от сознания того, что упустил случай измениться к лучшему.

Если бы он сразу честно сказал ей о своем бедственном положении и ее богатстве, то доводы Магнуса против него не оказали бы на нее сколько-нибудь значительного влияния. Он мог бы, вероятно, и теперь доказать свою любовь в том случае, если бы она позволила ему попытаться спасти ее.

Но она, видно, чувствует к нему только одно недоверие. Бретана уже дважды отвергла его, первый раз, когда обнаружила его двуличность, и затем, когда он помешал ее возвращению в Англию. Пусть так, но еще не все потеряно. Сегодня он сам убедится в том, нужен ли он еще ей. Один взгляд на нее — и он будет знать правду.

Он уже приготовился к побегу. Его слуга Ролло ждет поблизости со свежими лошадьми, на которых они через горы направятся вниз к фиорду. Там они сядут на корабль с небольшой командой и умчатся прочь, туда, где их не достанут цепкие лапы Хаакона и Магнуса.

Легко просматриваемый Трондбергенский фиорд для них закрыт, но вот прилегающая к нему бухта не охраняется, и они с Бретаной смогут ускользнуть незамеченными и быстро миновать его. А как только они оторвутся от побережья, их судьба окажется всецело в их руках. И неважно, куда они пойдут, главное — быть вместе.

А на другом конце города Бретана тоже думала о побеге, но отгоняла эти мысли прочь, напоминая себе о том, что выхода у нее нет.

Бригитта и Бронвин навели последний глянец на ее прическу и свадебный наряд, и Бретана подумала об ожидавшем ее Хааконе. Она представила, как его руки ласкают ее тело, и невольно вздрогнула.

— Госпожа?

— Нет, ничего, — ответила она и добавила:

— Холодно что-то.

«Я научусь выносить его», — пообещала она себе.

Успех ее намерения скрыть свою беременность и, вероятно, спасти этим себя и ребенка полностью зависел от того, как быстро она окажется с Хааконом в постели и насколько часто это будет происходить, чтобы заставить его поверить в то, что это его ребенок. Кроме того, надо убедить его в том, что ее чувствами владеет только он. Бретана не сомневалась, что если Хаакон заподозрит в ней хоть какие-то симпатии к Торгуну, то сделает все от него зависящее, чтобы навредить брату.

Прошло уже столько времени с тех пор, как Торгуй предложил ей свой план спасения, и это было в последнюю встречу, как она видела его. Это молчание могло означать только одно — он ее покинул, но даже сознание того, что он больше не хочет ее, никак не повлияло на ее чувства к нему.

Сколь ни горько было это признание, но Бретана по-прежнему любила Торгуна. Сейчас она охотно согласилась бы на побег с ним, но он ведь не повторил своего предложения.

— Ты хоть и не радостная, но по крайней мере прекрасная невеста.

Бронвин вздохнула и так расчувствовалась, что глаза ее наполнились слезами. Бретана взглянула на поставленное перед ней зеркало и сама удивилась волшебному превращению, которое осуществили умелые руки Бригитты. Искусная портниха сделала все, чтобы Бретана наиболее удобно чувствовала себя в этом платье, и получившаяся в результате этого комбинация скандинавского и саксонского стилей оказалась как нельзя более удачной во всех отношениях.

Белоснежное платье из шелковой парчи, изящная линия лифа, низкий вырез на шее и стянутая талия — все это создавало такой эффект красоты, от которого просто дух захватывало. Пояс, сшитый из того же материала, что и платье, и вдобавок украшенный сверкающим хрусталем, выразительно подчеркивал линию ее изящных бедер. Спереди пояс был завязан узлом и отделан множеством таких же каменьев, которые каскадом низвергались по платью.

Ворот, рукава и подол платья были оторочены мягчайшим мехом горностая. На шее невесты, в изысканном обрамлении меха, висело тяжелое ожерелье из множества искусно изготовленных серебряных треугольников, на каждом из которых изображены переплетенные тела мифических животных.

Спереди белокурые волосы Бретаны были скручены на голове и скреплены филигранным серебряным гребнем, а остальные свободно ниспадали по спине из-под обрамляющего ее чело серебряного хлао, также украшенного гранеными кристаллами.

— Ну прямо ангельское видение, дитя, — с обожанием произнесла Бронвин.

— Сегодня вечером я не вижу небес, — мрачно ответила Бретана, которую заботила не столько ее внешность, сколько то, что ее ожидает впереди.

Услышав в ее голосе отчаяние, Бронвин протянула к ней руки, привлекла к себе и крепко сжала в объятиях, стараясь успокоить свою питомицу.

— Все будет не так уж плохо, — ободряюще прошептала она, хотя хорошо знала, что это совсем не так.

— Да, я знаю, — ответила Бретана, стараясь подбодрить и себя, и Бронвин.

Такое же настроение она силилась поддерживать в себе на всем протяжении короткого пути до дома Хаакона, куда она направлялась в сопровождении Магнуса и целой свиты сопровождающих. Она изо всех сил старалась отгонять мысли о том, что ожидает ее впереди. Этот брак Бретана воспринимала как судьбу, поджидающую ее в конце длинного, темного подземелья.

Пиршественный зал Хаакона был заполнен толпой, состоявшей из городских жителей: мужчин, женщин, детей, причем каждая семья усаживалась в соответствии со своим общественным положением. Помещение было окутано дымом от масляных светильников, которые вместе с ярким пламенем большого очага в центре зала освещали самодельную арену. Когда на нее упали лучи света, проникавшего через трубу на крыше, Бретана обратила внимание на возвышающийся помост, на котором сначала состоится церемония ее удочерения, а затем и свадьбы.

Приближаясь к огромному залу, она услышала звуки трубы и арфы, которые наполняли вечерний воздух. Когда же она вступила в помещение, наступила внезапная тишина. Бретана, которая в этот момент пыталась как-то приспособиться к непривычному для нее окружению, наконец поняла, что временное прекращение веселья вызвано ее появлением.

— Ярл Магнус!

Этот громогласный призыв раздался с дальнего конца залы. Бретана повернула голову в том направлении и увидела Хаакона, который поднимался со своего огромного деревянного трона, расположенного теперь на противоположной стороне возвышающейся платформы.

— Приветствуем тебя и твою дочь по поводу этого самого радостного события. Можно начинать?

— Да.

Голос Магнуса был преисполнен твердой решимости. Он взял Бретану за руку и пропустил вперед. Ей ничего не оставалось, как только подойти к возвышению.

Хаакон, несмотря на весь свой злокозненный нрав, очень постарался, чтобы выглядеть на этот раз как можно лучше. На нем был камзол из блестящей шелковой парчи, украшенный фигурами летающих чудовищ с переплетенными лапами, похожими на человеческие ноги. По контрасту с открытым нарядом Бретаны одежда Хаакона завершалась высоким воротником, который был застегнут на горле огромной серебряной брошью, инкрустированной множеством гранатов. С плеч ниспадал просторный красный плащ, края которого, как и в одежде Бретаны, были оторочены мехом горностая.

Из-под плаща виднелись ножны с мечом, который, как подозревала Бретана, выполняли больше декоративную, чем практическую функцию. Тем не менее вид оружия не мог не вызвать в ней еще большего ужаса.

— Леди…

Хаакон во все глаза уставился на невиданное прекрасное зрелище перед ним. Бретана почти окаменела — столько ничем не скрываемого вожделения было в его взгляде.

— Бретана, — быстро договорил Магнус, надеясь, что, услышав свое имя, дочь пройдет вперед. Бретана медленно взяла протянутую ей руку Хаакона и осторожно ступила на устланное коврами возвышение. Когда она стала рядом с ним, он взял ее за локоть и повернул лицом к зале. Она увидела перед собой множество людей, которые все как-то необычно смотрели на нее. Чувствовала она себя очень странно, как будто весь этот бред ей только снится.

— Ярл Магнус намерен официально удочерить своего ребенка, — начал Хаакон, внезапно отвлекая ее внимание от созерцания толпы. — В качестве конунга Трондбергена я объявляю, что он имеет на это право. Ярл Магнус, у тебя есть эль из трех мер?

— Есть, — ответил Магнус, опуская вправленный в оникс кубок в глубокую серебряную чашу, стоявшую у края возвышения.

Магнус ступил на возвышение, стал рядом с Хааконом и Бретаной и поместил пальцы дочери вокруг ножки кубка, выполненной в виде виноградной лозы. В этом и заключалась простая церемония удочерения девушки, но теперь, когда это было сделано официально, ничто не могло помешать ей выйти замуж за Хаакона.

— Пей, Бретана!

Магнус повторил эту команду, и на этот раз в его голосе звучал металл. Его дочь, частично желая забыться, а частично просто потому, что была вне себя от ужаса, подняла кубок и разом осушила его.

— Ты забил быка?

Хаакон гнал церемонию полным ходом вперед, к свадебным торжествам, желая поскорее завершить эту прелюдию.

— Да! — ответил Магнус. — Принесен в жертву трехгодовалый бык. — С него содрана шкура и сшит башмачок. Теперь я предлагаю его своей дочери в знак того, что она наделяется законным правом стать наследницей всего, чем я владею.

— Дочь, — продолжал он, ставя башмачок у ноги Бретаны, — иди по моим стопам и владей всем, что у меня есть.

Бретана, которая все еще не пришла в себя от всего происходящего, не могла и пальцем шевельнуть. Внезапно на возвышение взобрались две служанки Хаакона, которые сняли с Бретаны правый башмачок и, почти насильно подтолкнув ее вперед, заставили вставить ногу в ритуальную обувь. Как только она сделала шаг, в зале раздался громкий шум приветствий, который означал, то она признана в качестве законной дочери своего отца. Радостные крики затихли только тогда, когда Хаакон поднял руку, призывая к спокойствию.

— А теперь по нашему закону вновь обретенной дочери ярла Магнуса нужен официальный свидетель. Это должен быть викинг, который подтвердит ее новое положение.

— Леди Бретана, — продолжал он с улыбкой, — эту услугу с удовольствием окажет вам наш брат Торгуй.

Хаакон отступил назад и указал в сторону боковой части возвышения, где в небольшой группе почтенных ярлов сидел Торгуй.

Торгуй! Это имя молнией промелькнуло в ее сознании, сразу же заставив вернуться к действительности, которую до этого момента она смутно воспринимала как сквозь густой клубящийся туман. Она и мысли не допускала, что он согласится прийти сюда и наблюдать за тем, как она становится женой его брата. Но вот он, с до боли знакомым лицом, сидит среди других гостей.

Полная нерешимости, она бросила быстрый взгляд на Торгуна, хотя и не знала, зачем она это делает. Ответом ей была улыбка, лучше сказать, та сардоническая, злобная усмешка, которую она так часто видела на его лице раньше.

Она знала, зачем пришел Торгуй. Своим присутствием он хочет унизить ее, показав всему городу, что, взяв ее в жены, Хаакон не сломил его.

Но она восторжествует и над ним, и над его братом, показав обоим свое собственное презрение.

Впервые с тех пор, как она вошла в этот дом, Бретана заговорила:

— Так что, я должна сесть с ним?

— Да, — все еще улыбаясь, ответил Хаакон. — Ему на колени, как велит наш обычай. Он сам должен видеть башмачок.

Торгуй сидел, удивляясь про себя утонченной пытке, которую Хаакон изобрел для него, и в то же время пораженный тем, насколько прекрасна стоявшая перед ним Бретана. Медленно, как будто под действием гипноза, Бретана сошла с возвышения и сделала навстречу к нему несколько шагов.

Он не помнил, чтобы она когда-либо была столь же прекрасна, чтобы тело ее было так совершенно и дышало такой пленительной женственностью. Полные груди, угадывавшиеся под шелковыми одеждами в обрамлении горностаевого меха, ангельский лик, пухлые вишневые губы и глубокие глаза цвета лаванды создавали неотразимый эффект искушения, нечто столь прекрасное, перед чем отступало его воображение.

Его обуревало исключительно физическое желание обладать Бретаной, так чтобы их тела слились воедино и образовали совершенно новое, гармоничное, доселе не существовавшее единое целое, как это уже не раз бывало в их жизни. Сейчас самое подходящее время для этого: он может вырвать ее отсюда, умчать к стоявшему наготове коню, а затем к поджидавшему их кораблю, и Хаакон глазом не успеет моргнуть, когда все уже будет кончено.

Люди Хаакона уже здорово накачались вином и потому не смогут помешать их побегу. Но было в Бретане нечто более ужасное, что заставило его отказаться от мысли о побеге: какая-то отчужденность во взгляде, что-то такое, что делало ее как бы недоступной для него и чего раньше в ней никогда не было. Почему она ничего не говорит ему, а ее глаза ни о чем не молят его.

Потом Торгуна озарила мысль, от которой его сердце готово было разорваться. Магнус сказал ему правду — Бретана больше не хочет его. Он может взять ее против воли Хаакона, но не против собственного желания.

— Мой господин.

Голос ее был бесстрастен.

Торгун пытался найти в ее глазах хоть какой-то намек на желание сопротивляться обстоятельствам, объяснение того, что все это какая-то жестокая игра и что она выходит замуж за Хаакона не по собственной воле.

— Так ты становишься женой Хаакона? Этот вопрос был задан не настолько громко, чтобы Хаакон мог его расслышать. При этих словах его лоб прорезала глубокая страдальческая морщина, а лицо исказилось болью. В других, более благополучных обстоятельствах, Бретана непременно и правильно оценила бы это выражение, но сейчас, под влиянием собственных чувств, оскорбленная тем, что он покинул ее, она расценила это всего лишь как проявление уязвленной гордости.

— Мне предназначено стать королевой. Этим ответом она хотела нанести ему жестокий удар, но вместо этого он, кажется, вызвал только его гнев. Торгун протянул к ней руки и произнес сквозь стиснутые зубы:

— Но прежде объявим тебя дочерью Магнуса. Он резко обхватил ее бедра, повернул к себе и усадил на свои широкие колени. Затем, обратившись лицом в сторону Хаакона, который, все еще ухмыляясь, стоял на возвышении, слегка ударил рукой по ритуальному башмачку.

— Король, я свидетельствую в том, что эта женщина действительно дочь Магнуса.

Затем так же резко, как и все, что делал до этого, он грубо поставил ее на ноги к вытолкнул вперед себя. Хаакон сразу же сошел с возвышения, схватил ее за кисть руки и поставил рядом с собой.

— Церемония окончена, — провозгласил он собравшимся в зале. — А теперь — свадьба.

Снизу из-за столов раздались оглушительные приветствия, но Британа уже почти ничего не слышала.

Затем Хаакон и Магнус провели Бретану через все положенные стадии ритуала и усадили в кресло рядом с королевским, а находившаяся здесь же прорицательница положила перед ними священные деревянные палочки, которые Хаакон называл блотопани. Они были окроплены бычьей кровью, и прорицательница, завернутая во множество рваных, выцветших лохмотьев и поэтому походившая на ужасное привидение, должна была разбросать их.

Своими крючковатыми пальцами, в которых она крепко сжимала священные предметы, старуха сделала несколько круговых движений над возвышением, а затем певучим голосом начала произносить какие-то заклинания и ритмично раскачиваться из стороны в сторону. Хотя Британа уже немного говорила на языке скандинавов, она могла понять только то, что это были магические слова, недоступные даже для самих викингов.

Внезапно прорицательница, издавая шипящие звуки, бросила пучок окровавленных палочек на пол. Наклонившись вперед, она сделала вид, что изучает форму, в которой они расположились на помосте, как бы вникая в ее тайный смысл. После долгого молчания она выпрямилась и собрала эти странные предметы колдовства в небольшую кожаную сумку, которая висела на ее веревочном поясе. Затем с бесстрастным выражением лица она подошла к Хаакону и таинственным голосом сказала ему несколько слов. Тот в ответ улыбнулся и, наклонившись к Бретане, перевел сказанное старухой.

— Она гадала о том, насколько благоприятен наш союз. По ее словам, тебе предназначено быть королевой викингов. И что скоро ты будешь носить ребенка.

С этими словами он положил руку на колено Бретаны, от чего она почувствовала только отвращение.

Она отвернулась в сторону, пытаясь избежать его плотоядного взгляда, и встретилась глазами со взглядом колдуньи, скрючившейся на полу поблизости от нее. Старуха выразительно смотрела на Бретану, заставляя ту ломать голову над тем, было ли такое точное предсказание сделано в угоду Хаакону, или же она была столь проницательна, что определила ее нынешнее состояние.

Бретана постаралась заставить себя думать о другом. Она отвела глаза в сторону и спросила Хаакона:

— А что она делает сейчас?

Старуха поднялась, стала в центре возвышения и с поднятыми над головой руками начала медленно кружиться на одном месте, пронзительным голосом выкрикивая какие-то причитания.

— Она просит Фрея, Бога плодородия, чтобы он помог нам исполнить это пророчество. Кроме того, она молит Одина ниспослать свой гнев или милость в зависимости от того, будет ли правдивой наша клятва на священном обруче. Встань.

Хаакон взял Бретану под локоть, поднял ее на ноги и повел к центру возвышения, где стояла колдунья. Та поднесла к ним огромный серебряный обруч, гораздо толще и нарядней по сравнению со всеми предметами такого рода, которые когда-либо доводилось видеть Бретане.

— Он принадлежал моему отцу, — пояснил Хаакон, — а до него деду, прадеду и так до того времени, когда его изготовил сам Тор, используя для этого свои молот и наковальню. С того самого дня он находится на хранении у смертных и является для них символом незримого присутствия Банила. Протяни руку вперед.

Бретана осторожно вытянула руку и поднесла дрожащие пальцы к огромному серебряному предмету. Хаакон положил на них свою руку и заговорил на своем языке.

— Я, Хаакон, правитель Трондбергена и потомок самого Одина, заявляю о своем намерении сделать эту женщину, по имени Бретана, дочь Магнуса, своей супругой, о том, что могу делить с ней ложе как со своей женой, а также обязуюсь защищать ее и нашего отпрыска. Да подтвердит ярл Магнус, что цена за невесту была назначена, что я уплатил требуемую от меня часть и вступил во владение приданым. Оно должно быть доставлено завтра утром, после того, как мы действительно станем мужем и женой. Леди Бретана, ты согласна с этим?

Хаакон бросил пристальный, устрашающий взгляд на Бретану, которая вся дрожала от страха.

Магнус заранее предупредил дочь, что ей вполне достаточно сказать только одно слово да, поскольку она еще плохо говорила на языке скандинавов. Но сделать даже это было так же трудно, как произнести целую речь на чужом языке. Как ни пыталась она, но из ее уст не выходило ни звука.

— Бретана.

Она услышала свое имя откуда-то сзади. В голосе Магнуса отчетливо слышалось раздражение. Ведь от нее ждали согласия. Но даже зная, что Торгуй покинул ее, что он буквально толкнул ее в объятия своего брата, она все еще не могла представить себя согласной на эту ужасную сделку.

Но ребенок… Эта мысль молнией промелькнула в ее сознании. Единственная надежда защитить их обоих заключалась именно в этом дьявольском союзе, на который она решилась. В каком-то отчаянном порыве, подобно пловцу, вынырнувшему из-под высокого утеса, Бретана рванулась вперед, убоявшись, что еще одно мгновение колебаний, и она вообще никогда не заговорит.

— Да! — громко воскликнула она голосом человека, которого больно ударили.

Хаакон снял руку Бретаны со священного обруча и надел ей на кисть браслет гораздо меньшего размера.

И сразу тишина торжественного ритуала взорвалась неистовыми приветственными криками толпы позади них. Не в силах более сдерживаться и как бы стремясь приблизить момент обладания ею, Хаакон крепко прижал Бретану к себе и в порыве страсти впился в ее губы.

«О, Боже, — подумала она, — я не могу выдержать даже его поцелуя, а что же будет ночью?»

Наконец, к огромному облегчению Бретаны, Хаакон оторвался от ее губ. Однако он не освободил ее из своих объятий и так сильно прижимал к себе, что поверх его левого плеча она могла видеть сидящую в зале толпу. Торгуй был на том же самом месте, где она сидела у него на коленях и откуда он сам послал Бретану в жадные объятия Хаакона. Он неподвижно стоял среди всеобщего веселья, и на его лице застыла маска ненависти и негодования.

При виде Торгуна глаза Бретаны наполнились горячими, жгучими слезами, хотя окружающим ее людям они могли показаться проявлением радости по поводу свершившегося события.

Но Бретана знала лучше, почему она плачет — это были слезы утраты. Глядя на Торгуна, она знала, что несмотря на всю ненависть к ней, которой было наполнено его сердце, теперь он нужен ей как никогда раньше. И никогда еще она не была так далека от него. Теперь она принадлежит другому.

Хаакон все еще держал ее в своих жадных объятиях, когда Торгуй направился к двери. Но, прежде чем окончательно скрыться от взгляда Бретаны, он еще раз обернулся к ней, надеясь, вопреки всему тому, что знал, убедиться в своей ошибке относительно ее намерений.

Итак, Бретана стала женой Хаакона. Торгун до сих пор не верил, что такое могло свершиться, и, судя по всему, по ее собственной воле. Ведь она сама произнесла слова согласия и ему, и его брату. Он-то думал, что она не такая, как другие женщины, которые выходят замуж из-за жадности. Почему же еще она предпочла ему Хаакона? «Какая ирония, — думал он, — что сначала их разлучила его собственная, а потом все довершила ее жадность».

Торгуну и раньше приходилось страдать от боли, иногда в битвах, иногда от рук Хаакона. Но до сегодняшнего дня его не поражал такой острый клинок, которому он уподоблял выражение ее лица. Эти слезы радости были для него мучительным подтверждением того, сколь глуп он был, испытывая к ней чувство любви. Не в силах дальше выдерживать эту пытку, Торгун отвернулся от ужасной картины — Бретана в объятиях Хаакона.

Звуки бурного веселья постепенно замирали за ним, а вместе с ними угасали и надежды Торгуна. Теперь его уделом были адские мучения. Если бы он знал, что и сама Бретана обрекла себя на такую же участь.