Приворотные зелья

По возвращении в Паду! Матео Колон проводил большую часть времени, затворившись у себя в комнате. Он выходил разве что к обязательной мессе и для занятий в анатомическом зале. Тайные визиты морг стали реже, затем и вовсе прекратились. Мертвецы перестали хоть сколько-то интересовать его. Закрывшись в своей комнате, он занимался лишь тем, что заново пролистывал и штудировал старинные фолианты по фармакологии. Когда он выходил в лес, граничивший с аббатством, ему уже не было дела до свежих трупов животных, которые показывал ему Леонардино. Вскоре анатом превратился безопасное травоядное животное. Он сделало фармацевтом. Он таскал мешки с бесчисленными травами, которые тщательно классифицировал, делил на группы, а затем готовил и: них настои.

Матео Колон изучал свойства мандрагор! и белладонны, цикуты и сельдерея и выяснял, как эти растения воздействуют на различные органы. Это была опасная затея, поскольку граница, отделявшая фармацевтику от колдовства, без сомнения, была весьма размытой. Белладонна привлекала внимание как медиков, так и колдунов. Древние греки называли ее atropa — несгибаемая —и приписывали ей свойство продлять или обрезать нить жизни. Она была известна итальянцам, и флорентийские дамы применяли сок растения, чтобы расширить зрачки и придать своему взгляду мечтательность, которая — ценой более или менее постоянной слепоты — придавала им ни с чем не сравнимую прелесть. Матео Колон знал о галлюциногенных свойствах зловещей черной белены, особенности которой были описаны в египетских папирусах более двух с половиной тысячелетий назад и о которой, как известно, Альберт Великий написал, что ее применяют чернокнижники, дабы заклинать демонов.

Он приготовил сотни отваров, формулы которых были точнейшим образом записаны, и стал по ночам ходить по самым мерзким борделям Падуи, увешанный фляжками. Матео Колон задался не слишком оригинальной целью: создать препарат, с помощью которого мог бы завоевывать переменчивую благосклонность женщин. Разумеется, существовало множество отваров, которые всего за несколько дукатов могла изготовить даже начинающая колдунья. Однако он еще не выжил из ума. Кроме всего прочего, он окончил фармацевтический факультет. Он превосходно знал свойства всех растений, —он читал Парацельса, древнегреческих медиков и арабских травников.

Среди его записей можно прочесть следующее: «Удостовериться в действенности препаратов можно, когда они попадают через рот в пищеварительную систему. Протирание кожи может давать эффект, хотя это более трудоемкий способ, а результаты гораздо менее заметны и менее стойки. Также можно вводить препараты через анальное отверстие, хотя в этом случае возникают сложности с тем, чтобы тело удержало их, поскольку они могут провоцировать поносы. И, в зависимости от обстоятельств, можно вдыхать их пары, и таким образом их частицы разносятся из легких вместе с кровью. Но наиболее рекомендуемый способ —прием через рот».

Все это хорошо, конечно, но как дать выпить препарат проституткам, чтобы они не отказались? Самый прямой путь — натереть член настоем высокой концентрации и, путем фелляции, ввести эти вещества в тело женщины.

Результаты были ужасающи.

В первом случае Матео Колон попробовал настой белладонны и мандрагоры в схожих пропорциях. Жертвой стала весьма зрелого возраста mammola, старая шлюха по имени Лаверда, уже давно служившая в публичном доме на верхнем этаже таверны «Муло». Ей платили по полфлорина, и это было щедро. Однако он заплатил не торгуясь.

Прежде чем взять в рот член своего клиента, Лаверда сделала глоток старого освященного вина, имевшего свойство отгонять заразные болезни и злых духов. Анатом знал, что такой обычай основан лишь на предрассудке, но счел его вполне подходящим для исхода своего эксперимента. Лаверда была женщиной привычной к фелляции. Ее сноровке способствовало то, что у нее не сохранилось ни единого зуба, так что член мог скользить с легкостью, не встречая никаких препятствий или помех. Первый признак действия настоя анатом заметил сразу же: Лаверда замерла, приподнялась и посмотрела на анатома возбужденным взглядом, во внезапном восторге, окрасившем ее щеки румянцем. У Матео Колона от волнения сердце забилось быстрее.

— Наверное, я… — начала Лаверда, — я…

— Влюбилась..?

— …отравилась, — докончила фразу Лаверда, и тут же все содержимое ее желудка хлынуло на камзол клиента.

Потерпев неудачу, Матео Колон приготовил другой настой тех же трав, но в обратных пропорциях: если первый отвар вызвал безмерное отвращение, обратная пропорция трав, если рассуждать логически, должна дать обратный результат. Он на верном пути.

На следующей неделе он снова, натеревшись настоем, поднимался по лестнице, ведущей в публичный дом. Результаты оказались Не менее плачевными. Второй его жертвой стала Каландра, молодая проститутка, которая лишь недавно начала заниматься этим ремеслом. После краткого обморока она очнулась и с ужасом увидела наяву целую череду самых разнообразных демонов, летающих по комнате и спускающихся к ногам анатома. Эти жуткие видения мало-помалу исчезли, уступив место стойкому мистическому бреду.

Тогда Матео Колон решил, что, наверное, будет лучше заменить белладонну беленой. Так он и сделал.

Когда Матео Колон вошел в таверну, там воцарилась гробовая тишина. Те, кто был поближе к двери, стали красться к выходу, а оказавшись на улице, в ужасе бежали прочь. По мере того, как анатом продвигался в глубь заведения, завсегдатаи расступались, давая ему дорогу, и здоровались с ним со смесью учтивости и страха. Поднимаясь по лестнице, Матео Колон остановился перевести дух и убедился, что за то краткое время, пока он одолел тридцать ступенек, из таверны исчезли все посетители. Не видно было и старого хозяина.

Постучав в дверцу борделя, он не услышал по ту сторону ни звука. Он был в таком замешательстве, что даже не подумал о причине страха посетителей таверны. Колон уже собирался повернуться и уйти, когда заметил, что маленькая дверца не заперта. Он не собирался входить без спроса, но ему показалось, что чуть приоткрытая дверь означает приглашение. Когда Матео Колон проскользнул внутрь, дверные петли не слишком приветливо скрипнули. В тусклом свете трехсвечника он с трудом разглядел в глубине коридора фигурку.

— Я вас ждала, ~ сказала фигура нежным женским голосом, — проходите.

Матео Колон сделал несколько шагов и только тогда узнал Беатрис, самую младшую из проституток борделя, девочку, которой не исполнилось и двенадцати лет.

— Я хорошо знаю вас, проходите, — повторила Беатрис, протягивая руку. — Я знала, что вы придете. Вам не нужно меня обманывать. Знаю, что настало время, когда сбудется великое пророчество. Прежде чем вы мной овладеете, хочу сказать, что принадлежу вам телом и душой.

Анатом оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что она не обращается к кому-то Другому.

— Я знаю, что вы сделали с Лавердой и с Каландрой.

Анатом залился румянцем и про себя вознес молитву за здоровье своих невинных жертв.

— Сделайте меня совсем своей, — хрипло оказала Беатрис, на губах ее играла зловещая Улыбка.

За этим я и пришел… — смущенно проговорил Матео Колон, прежде чем вынуть из а два дуката. Но Беатрис даже не посмотрела на деньги.

— Вы не знаете, как я вас втайне люблю. Не знаете, как я вас ждала.

Анатом что-то не припоминал, чтобы уже потчевал ее своим настоем.

— Как это ты меня ждала..?

— Я знала, что сегодня такой день. Сегодня полная Луна приближается к Сатурну, — сказала Беатрис, показывая на ночное небо за окном. — Вы, наверное, думаете, я не знаю пророчеств астролога Джорджо ди Новара? Это он открыл, что соединение Юпитера с Сатурном породило законы Моисея; соединение с Марсом — религию халдеев; с Солнцем —египтян; с Венерой — рождение Магомета; с Меркурием — Иисуса Христа. — Она сделала паузу, глядя прямо в глаза анатома, и делая ему знак, добавила:

— Сейчас, сегодня Юпитер соединяется с Луной…

Анатом взглянул в окно и увидел полную сияющую Луну. Тогда он вопросительно посмотрел на Беатрис, словно говоря: «А я-то здесь причем?»

— Сейчас, сегодня, настает время вашего возвращения! — и, вскочив на ноги, приглушенно воскликнула. — Это время Антихриста. Я принадлежу вам. Сделайте меня своей! воскликнула она, скидывая одежду и открывая взгляду анатома свою прелестную наготу.

Матео Колон понял не сразу.

— Да пребудет со мной сила Господня, —прошептал он, перекрестился и тут же взорвался гневным воплем:

— Идиотка, маленькая идиотка! Хочешь, чтобы я сгорел на костре?

Он занес кулак и уже был готов ударить эту бесноватую по лицу, но в последний момент сообразил, что может здорово влипнуть. Само по себе обвинение в «бесовстве», конечно, тяжелое, но гораздо хуже невольно навлечь на себя груз проистекающих из него нелепых домыслов. Он уже видел, как убегает из Падуи, преследуемый толпой взбесившихся фанатиков.

Прежде чем россказни Беатрис разлетятся по городу, словно семена, разносимые ветром, анатом решил просить декана отправить его в Венецию, пока воды Падуи не успокоятся. И дабы оправдать эту поездку в собственных глазах, а также не терять из виду цель, служившую ему путеводной звездой, он обратился к мудрости Парацельса:

"Как можно лечить недуг в Германии лекарствами, которые, по умыслу Божиему, обретаются на берегах Нила? А

Эти слова, именно они, положили начало череде самых безрассудных странствий.

Он поехал в Венецию. Он продолжал собирать и сортировать травы, Росшие на равнине, плесень, которую оставляла на ступеньках лестниц поднимавшаяся ночью вода, даже зловонные грибы, выраставшие на плодородных почвах, щедро удобряемых благородными отбросами из дворцовых акведуков. Он готовился приступить к сочинению очередного отвара, когда до него дошла весть, что Мона София была девочкой куплена в Греции. Прежде чем отбыть к эгейским морям, он нанес новую рану своему израненному сердцу, тайно наблюдая за прогулками Моны по Пьяцца Сан-Марко. Скрывшись за колоннами собора, он видел, как она являет всем свою высокомерную красоту, восседая в паланкине, который несли два раба-мавра. Впереди, как бы указывая путь эскорту, бежала сука-далматинка. Прежде чем отправиться в Грецию, он мучил себя, рассматривая ее ноги, словно выточенные из дерева, ее груди, которые, выглядывая из глубокого выреза, колыхались в такт шагам темнокожих слуг. Прежде чем отправиться в Грецию, он бросил горсть едкой соли в зияющую рану своей души, поглядев в зеленые глаза, заставлявшие бледнеть изумруд, что висел на лбу между бровей.

Травы богов

На островах, окружавших полуостров словно жемчужное ожерелье, Матео Колон собирал растения, из сока которых намеревался готовить свои настои. В салии он собирал белену, под дурманным действием которой древние жрицы в Дельфах провозглашали свои пророчества; в Беотии — свежие листья белладонны; в Аргосе он откопал корень мандрагоры, роковое сходство которой с человеком описал Пифагор, — озаботившись заткнуть уши, поскольку — и это известно любому собирателю трав, — если выкапывать ее, не имея опыта и не принимая мер предосторожности, предсмертные крики растения могут вызвать безумие; на Крите он нашел семена dutura metel, упомянутой в старинных санскритских и китайских рукописях, свойства которой были описаны в XI веке Авиценной; на Хиосе — temida dutura ferox, — афродизиак такой силы, что, как свидетельствуют хроники, под его воздействием член просто взрывается, а затем наступает смерть от потери крови. И он проверял все растения, дабы убедиться, что каждая трава, каждый корень и каждое семя хороши.

В Афинах, на склоне Акрополя, Матео Колон познал, что есть «Хорошо, Прекрасно и Истинно». Он упивался эллинской «Античностью», неизвестным ему язычеством, а кроме того, некоей, описанной Галеном, cannabis в смеси с белладонной, здесь, стоя на холме, он открыл для себя всю нищету Renascita*. Он пребывал в золотой колыбели подлинной «Античности». Здесь, на холме, он открыл мешок, в который собрал все травы богов, и проверил, насколько они хороши. Сначала он отведал гриб amarita muscaria. Тогда он смог узреть Истоки Всех Вещей: он видел, как Эвринома поднимается из мрака Хаоса; как она танцует танец Созидания, отделяя море от тверди и давая начало всем Ветрам. Тогда он, анатом, сделался Пеласгом, первым человеком. И Эвринома научила его питаться; Богиня Всех Вещей, Мать Всего Сущего, Та-Что-Дает-Имена протянула ему на ладони алые семена claviceps purpurea. Он съел одно и стал первым из сыновей Хроноса. Лежа на спине на склоне Горы Всех Гор, он сказал себе, что это жизнь, а смерть —лишь страшный сон. Он ощущал бесконечное сострадание к бедным смертным. Разведя небольшой костер, он бросал в него листья белладонны и глубоко вдыхал их дым: и тогда рядом с собой он увидал менад в оргиастическом танце в честь Диониса; он мог касаться их и ощущать взгляды их горящих огнем глаз; он видел, как они протягивают к нему руки. Он оказался в самом сердце Древности, в Элевсине, празднуя и благодаря богов за дар семян земли.

Не нужно ворошить тысячелетнюю пыль, не нужно шарить по архивам и библиотекам; здесь, перед его взором, была чистая эллинская Древность, его легкие наполнял воздух, которым дышали Солон и Писистрат. Все было на поверхности, ничто не сокрыто — не нужно ни переводить рукописи, ни изучать руины. Любой из крестьян, что шли по равнине, был изваян рукою Фидия, в глазах любого простака сверкало то же, что во взгляде Семи Мудрецов Греции. Что такое Венеция или Флоренция, как не грубое и претенциозное подражание? Что «Весна» Боттичелли в сравнении с ландшафтом, раскинувшимся у подножия Акрополя? Что миланские Висконти или болонские Бентиволио; что мантуанские Гонзаго или перуджинские Бальони; что Сфорца де Песаро или сами Медичи в сравнении с самым бедным афинским крестьянином? Всей родовитостью и знатностью эти новые господа со своими неизвестно откуда взявшимися гербами обязаны своим всемогущим condoftteri Ведь в жилах самого жалкого попрошайки в афинском порту Пирее течет благородная кровь Клисфена. Что великий Лоренцо Медичи в сравнении с Периклом? Все эти вопросы он задавал себе, пока спал глубоким и мирным сном на склоне Акрополя.

Наутро Матео Колон проснулся весь мокрый от росы. Рядом с собой он увидел остатки костра. Хотел встать, но чувство равновесия подвело его, и он скатился по склону к самому подножию холма. Разламывалась голова. Однако он прекрасно помнил вчерашние события. Эти воспоминания были более четкими чем расплывчатый, стертый пейзаж, открывавшийся взору: невозделанная земля с раскиданными здесь и там неприветливыми скалами — вот она, его вожделенная «Античность». Матео Колон глубоко устыдился. Он не мог ни поднять руки, чтобы осенить себя крестным знамением, ни попросить в душе прощения у Бога — Единственного и Всемогущего — за неожиданную вспышку язычества. Его вырвало,

Но он не забывал причины, приведшей его в Грецию. В Пирее он шел, собирая то, что преподносила ему местная растительность, вылезавшая из стен притонов и таверн, где между двумя глотками вина совершали сделки торговцы женщинами.

Он уже вознамерился смешать в надлежащих пропорциях травы, корни, семена и грибы, когда услышал из уст одного торговца, что Мона София была рождена на Корсике. Поэтому, следуя мудрости Парацельса, он отправился на остров пиратов.

Матео Колон совершал свое паломничество с тем же благочестием, с каким кающийся грешник отправляется в Святую Землю. Он шел по следам Моны Софии с мистическим обожанием, сходным с чувствами идущего Крестным путем, и, по мере того как он продвигался вперед, его преданность ей росла, а страдания усиливались. Он хотел найти ключ к Раскрытию Тайны, который с каждым шагом оказывался все дальше. И, блуждая по туманным морям Черного Горгара, он мог бы написать то же, что его однофамилец в послании к королеве: «Уже много дней из-за страшной бури не вижу ни солнца, ни звезд над морем: паруса на кораблях порваны, якоря, такелаж и провиант смыты за борт. Матросы болеют. Все каются, многие дают обеты, исповедуются друг другу. Боль разрывает мне душу. Жалость разрывает мне сердце. Я безмерно устал. Печаль моя становится все горше. Рана моя не затягивается. Надежды на благой исход не осталось. Глаза мои никогда еще не видели такого морского простора, страшного и вспененного. Это море — море крови, кипящее, словно котел на большом огне. Никогда еще небо не казалось таким пугающим».

С такой же отчаянной тревогой плыл Матео Колон на борту хрупкой, как ореховая скорлупка, шхуны, которая могла в любой момент разбиться о скалы. Но анатом даже не сумел добраться до берегов Корсики, потому что пираты Черного Горгара захватили шхуну, ограбили и перебили всю команду и большую часть пассажиров. Сам он спасся чудом: Черный Горгар получил рану в легкое, а Матео Колон вылечил его и тем самым спас ему жизнь. В благодарность пират подарил ему свободу.

С душой, все еще взбудораженной травами богов Олимпа, с телом, измученным холодом и сыростью, с разбитым сердцем, Матео Колон возвратился в Падую.

Его Величество Случай открыл ему глаза на любопытный парадокс: если плыть на Запад, можно попасть на Восток. Именно так, подобно своему генуэзскому однофамильцу или словно собиратель трав, случайно наткнувшийся на золотые россыпи, Матео Колон и открыл свою «Америку». Судьба дала ему понять: чтобы прибыть в Венецию не с пустыми руками, следует сначала побывать во Флоренции; чтобы править сердцем одной женщины, нужно сначала завоевать сердце другой. Так и случилось.

Часть вторая