Реакция Вассермана и Латыпова на мифы, легенды и другие шутки истории

Анатолий Вассерман, Нурали Латыпов

Реакция Вассермана и Латыпова на мифы, легенды и другие шутки истории

Часть первая. Политика и экономика

Анатолий Вассерман

Дальновидное вложение. Россия могла дёшево купить надёжного друга

На моём рабочем месте – не только компьютер, но и телевизор. Одна из важнейших частей моей работы – просмотр разнообразных новостей. Причём смотрю я их сразу по всем основным каналам. Ведь мне важны не только сами факты, сообщаемые в новостях. Факты я могу и в Интернете прочесть. На экране мне важнее интерпретации фактов.

Скажем, десятилетие назад по тому, какие нюансы подчёркивали на ОРТ, а какие на НТВ, можно было очень многое узнать о позициях стоявших за этими каналами Березовского и Гусинского. Сейчас НТВ принадлежит Газпрому, недавно расформированное РАО ЕЭС владело РенТВ. Газовики с электриками постоянно спорят о цене газа. Я с интересом следил, как эти споры отображены в различиях трактовки одних и тех же событий на соответствующих каналах.

С октября 2008 года несколько месяцев в числе популярнейших предметов обсуждения на всех информационных каналах, включая не только телевидение, но и Интернет, была одна из первых примет глобальности экономического кризиса. Исландия обанкротилась и попросила у России взаймы четыре миллиарда долларов. Вот уж когда я наслушался разноречивых мнений! Вот когда было раздолье для вычисления интересов разных политических и экономических группировок.

Впрочем, далеко не все мнения были ангажированы. Многие рядовые граждане высказывались совершенно искренне. У меня тоже сформировалось собственное мнение. И сейчас я вспоминаю тот давний повод прежде всего потому, что мне это мнение кажется не устаревшим даже сейчас, когда вопрос вроде бы решён отрицательно: Россия согласилась дать Исландии куда меньше запрошенного и только через Международный валютный фонд.

Это многие предсказывали ещё в октябре. В предвидении всеобщего кризиса надо всячески экономить, а не растрачивать деньги, накопленные с таким трудом, на займы всяким неудачникам. Но с другой стороны, за очень скромные по нашим меркам деньги можно было приобрести надёжного союзника.

Во время Второй мировой войны Исландию использовали американцы в качестве непотопляемого авианосца. Вылеты с неё обеспечивали прикрытие конвоев с военными грузами, шедших и в Великобританию, и в Советский Союз. Сейчас для нас аэродром в Исландии может оказаться не менее ценным приобретением, нежели аэродром в Венесуэле, куда с недавних пор летают наши стратегические ракетоносцы.

Но дело не в этих сиюминутных выгодах. И уж, понятно, дело не в той военной угрозе, которую мы можем создать для Америки. Пока существуют наши баллистические ракеты, пока бродят где-то под арктическими льдами и по тихоокеанским просторам наши подводные ракетоносцы, до тех пор стратегические ракетоносные бомбардировщики – лишь очень незначительное дополнение к нашей военной мощи. Дополнение важное, полезное, но всё же далеко не решающее. В своё время мы отказались от военных баз на Кубе и во Вьетнаме, чтобы сэкономить несколько сот миллионов долларов в год. Очевидно, те миллиарды долларов, которые мы могли потратить на возможную военную базу в Исландии, тоже далеко не лишние. Даже если забыть, что Исландия сейчас входит в совершенно иной военный блок и вряд ли может предоставить нам те же военные базы без непомерных политических осложнений, явно неприемлемых для неё в обозримом будущем.

Для нас гораздо важнее совершенно другое. Сейчас уже ясно: однополярный мир, продержавшийся несколько лет, закончился. Более того, конфигурация былого двухполярного мира, где нашими союзниками были лишь ближайшие соседи, тоже завершается. Сейчас строится совершенно другая экономическая конфигурация во всём мире. И соответственно под неё будет радикально перестраиваться обстановка политическая.

Мой коллега журналист Владимир Ильич Ульянов (именно журналистом он подписывался в многочисленных своих анкетах) когда-то учил: политика есть концентрированное выражение экономики. Пока люди существуют в обществе, пока общество поддерживается нашими трудами, это положение никто не сможет оспорить. Политика останется концентрированным выражением экономики до тех пор, пока сама экономика в нынешнем своём виде будет существовать и не заменится какими-нибудь молекулярными дубликаторами.

Значит, нам и впредь придётся приобретать себе не только союзников, но и экономических партнёров, и просто друзей. И честное слово, по мировым меркам сумма, которую попросила у нас Исландия, – очень недорогая плата за обретение нового друга и союзника.

Даже если предположить, что Исландия эти деньги не вовсе не вернула бы. А я не сомневаюсь, что не только готова, но и способна вернуть.

При всех экономических потрясениях есть мы не перестанем. Значит, знаменитая исландская сельдь останется весьма ходовым товаром даже в очень отдалённом будущем. Всё, что Исландия сейчас теряет на потрясениях мировой финансовой структуры, она рано или поздно возместит на том, что сумеет и впредь удовлетворять одну из ключевых потребностей человечества. Потребность в том самом хлебе насущном, который в молитве «Отче наш» христиане просят подать им ежедневно. Вложения в того, кто может ежедневно давать пищу, дальновидны независимо от политических соображений.

Наши руководители приняли решение по другим мотивам – но лично мне хватило и этого.

Тупик дипломатической вежливости. Советники, как и всякие посредники, изолируют клиентов от реальности

Несколько лет назад мой старый друг и постоянный партнёр по многим различным проектам Нурали Нурисламович Латыпов получил от знакомого дипломата весьма высокого ранга предложение поучаствовать в подготовке материалов к предстоявшей очередной встрече Большой Восьмёрки. Естественно, я тоже постарался внести в эту работу посильный вклад.

На встрече должны были, помимо всего прочего, рассматриваться многие традиционные для этого собрания вопросы: борьба с наркотиками, борьба с глобальным потеплением, борьба с разрушением озонового слоя и так далее.

И Латыпов, и я имеем некоторую научную подготовку. Соответственно мы отнеслись к делу вполне серьёзно и применительно к этим вечным темам написали то, что серьёзной науке давным-давно известно.

Любая попытка запретить какой-нибудь наркотик приводит к резкому росту его распространения. Значит, бороться с наркотиками можно только одним способом – всячески агитировать против их применения, но само это применение никоим образом не запрещать.

Озоновый слой разрушается и восстанавливается по причинам, не имеющим никакого отношения к активности человека и человечества. Запрет фреонов под предлогом защиты этого слоя – махинация. Она принесла своим организаторам многие миллиарды долларов и в то же время уже погубила несколько тысяч жизней хотя бы вследствие того, что в аэрозольных баллончиках абсолютно безопасный фреон сейчас заменён всякими взрывоопасными газами вроде пропан-бутановой смеси – той же, что в газовых зажигалках.

Глобальное потепление опять же никак не связано с активностью человека. Попытка бороться с ним нашими руками приведёт лишь к полному параличу экономики доброй половины мира – следовательно, ко многим миллионам, а то и миллиардам смертей. Все эти смерти окажутся на совести организаторов борьбы с законами природы.

Все темы, затронутые нами в той работе, даже перечислять долго. Главное – практически по каждой из них мы шли вразрез с общим мнением.

Когда мы показали плоды наших трудов заказчику, этот опытный дипломат сказал: всё написанное совершенно невозможно вынести на такой уровень. Ко встрече Большой Восьмёрки всегда готовится согласованная позиция. Если одно из государств предложит что-то расходящееся с этой позицией, все остальные участники обсуждения просто отвергнут эти предложения. Выйдем на Большую Восьмёрку со сведениями, соответствующими истине – окажемся изгоями в международном сообществе.

Между тем и Латыпову, и мне доводилось довольно много работать с достаточно крупными и серьёзными политиками. Правда, лично я беседовал только с одним президентом, а премьеров лицом к лицу вовсе не видел. Но общался и с вице-премьерами, и с губернаторами, и со множеством депутатов. Исходя из опыта общения, пришёл к твёрдому выводу: политики по крайней мере не глупее большей части людей, которыми управляют. Даже американский президент Джордж Уокер Буш младший, хотя и оказался вынужден разыгрывать из себя дурачка с тех самых пор, как подался в политику, но на самом деле вдали от бдительного ока телекамер далеко не глуп и не раз доказывал, что вполне способен воспринимать здравые доводы и сам выдвигать не менее здравые.

Думаю, если бы Латыпов и я каким-то образом показали свои разработки непосредственно восьмерым главам государств и правительств, собравшимся на Большую Восьмёрку, то с нашими доводами несомненно спорили бы, но во всяком случае их не отвергли бы с порога. И очень может статься, что таким образом нам – пусть после серьёзной дополнительной работы – удалось бы существенно изменить мировую политику в нескольких весьма важных пунктах. Не потому, что мы такие умные, а просто потому, что сама эта политика, к сожалению, зашла в несколько очень тяжёлых и опасных тупиков – не только экономических – и пока из этих тупиков выбраться не может.

А не может во многом именно из-за того, что любое лицо, принимающее решения, всегда не в силах самостоятельно оценить все обстоятельства, важные для этого, и доверяет предварительную оценку своим советникам – посредникам между собою и реальностью. А посредник, как часто бывает, считает себя важнее тех, между кем посредничает. Самому руководителю тоже неохота признавать, что его ввели в заблуждение – да ещё те, кого он сам выбрал себе в помощь и поддержку.

Значит, если кто-то из советников выдвинет даже совершенно нелепое положение, но этому положению поверят, останется очень немного шансов на радикальные перемены до того, как система, движущаяся по однажды выбранному неверному пути, окончательно упрётся в тупик. И хорошо ещё, если просто упрётся в тупик, а не сойдёт с рельсов, разнося по дороге целые страны.

Очень надеюсь, что советники, окружающие нашего президента, могут себе позволить спорить и друг с другом, и с уже сложившимися мнениями. Потому что советники, окружающие, скажем, того же Буша или нынешнего президента Обаму, уже не раз доказывали, что не способны на такое поведение.

А вам желаю не просто прислушиваться к советникам, но рассматривать множество альтернативных мнений и разбираться в том, почему эти мнения альтернативны. Тем более что моё мнение – тоже лишь одна из альтернатив.

Пирамида интересных. Возможности порождают обязанности

Практически сразу после того, как я стал выступать с телемонологами, начали мне доставаться всё новые предложения журналистской работы – одно завиднее другого. Мой брат Владимир – в отличие от меня, умный во всех отношениях, а не на нескольких случайно сложившихся направлениях – по этому поводу сказал: интересные люди составляют сильно сужающуюся пирамиду – чем выше поднимешься, тем выше вероятность встретить других, не менее интересных, и получить от них всё более любопытные задачи.

Но за пять с половиной десятилетий активной жизни мне встречалось множество интересных людей. Насколько я могу судить, их концентрация практически не зависит от того, на каком общественном уровне я обитал.

Правда, я – увлекающийся и любопытный. Я и помню так много не потому, что специально заучивал или хитрыми способами упражнял память. Интересное само собой легко запоминается, а мне интересно многое. Человек, интересный мне, тоже вовсе не обязательно вызовет всеобщее внимание. Брат же несомненно имел в виду интерес не личный, а общественный.

С тех пор, как я оказался предметом массового внимания, со мной то и дело стыкуются другие популярные деятели. Причём не только в редакциях – ведь меня стали приглашать на разные замечательные события вроде молодёжного палаточного городка на озере Селигер.

Я охотно откликаюсь. Если меня хотят видеть – не мне возражать: кому много дано, с того много спросится.

Дело, пожалуй, именно в этом «много дано». Дело не в том, чаще ли я стал общаться с интересными людьми. Главное – рост моей популярности всё чаще сталкивает меня с людьми, располагающими немалыми возможностями – от авторских часов на радио до собственных журналов.

Ещё Гилберт Кийт Эдвардович Честёртон в одном из рассказов о патере Брауне – скромном священнике, попутно с церковными делами распутывающем самые головоломные преступления – высмеял расхожий предрассудок: богачи неизменно скучны, стары и некрасивы. Сходный предрассудок бытует и у нас: мы чаще всего полагаем, что богатый – а тем более деловой – человек не умеет общаться с кем-то, кроме людей одной с ним ценовой категории.

Между тем и прославленные спортсмены, и тусовочные львицы, и олигархи – такие же люди, как все прочие. Судя по западным образцам, даже несколько поколений пребывания в элитных школах и прогулок на многомиллионных яхтах не вытравят обычного человеческого любопытства, любви к чужому искусству, желания людей посмотреть и себя показать – словом, готовности к общению в самом широком круге. А уж нашей элите, ещё пребывающей в стадии формирования, и подавно ничто человеческое не чуждо. Правда, у богача обычно ничуть не больше свободного времени, чем у простых смертных, и общению отведены считанные часы. Но страсть к нему – неизменна.

Поэтому, как только я стал заметен на телевидении, меня стали приглашать и на радио, и на новые телевизионные программы, и на разнообразные светские затеи. Например, журнал «Плейбой», несколько лет назад назвавший меня в числе пятерых знаменитейших девственников, теперь приглашает меня на свои вечеринки «Девушка года». Просто потому, что там очень много желающих побеседовать или просто сфотографироваться со мной. Да и ведущие телерадиопрограмм, похоже, зовут меня в основном ради того, чтобы самим со мной пообщаться: им не меньше, чем их зрителям и слушателям, хочется расширить спектр общения.

Мне, как выяснилось после нескольких визитов, общаться с этими людьми не менее интересно, нежели в своём привычном кругу. Правда, общих знаний и опыта у меня с ними, естественно, меньше, чем со старыми друзьями. Зато от них я могу узнать много нового и неожиданного. Да и они от меня слышат немало такого, о чём раньше даже не подозревали. Меня и приглашают в основном ради того, чтобы услышать что-то непривычное.

Я на светских сборищах – не единственный несветский деятель. Общался и с музыковедами, и с классическими певцами, и со многими другими интересными, по общему мнению, людьми. Но и те, кого принято считать чисто тусовочными персонажами, и те, кто вроде бы ничего не должен видеть, кроме своего бизнеса, чаще всего ничуть не менее интересны.

В моих привычках общения не поменялось ничего. Но многие мои собеседники располагают изрядными возможностями – в том числе и в тех сферах, где могут быть применены мои способности, накопленные знания, профессиональные навыки. Отсюда – всё новые предложения. Порой столь многие, что я просто не успеваю на все откликнуться.

Далеко не все, кого я встречал на вечеринках, распоряжаются средствами массовой информации. И, естественно, не все редакторы, предложившие мне поработать на них, посещают светские рауты. Но в газеты и на экран меня приглашают ещё и потому, что на меня – а значит, и на соответствующее издание – теперь обращают внимание в верхних слоях российской атмосферы.

Стих 12 главы 13 Благой вести от Матфея гласит: «Ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет». Мне сейчас дано неожиданно много. Потому и приумножается.

Но кому много дано – с того много и спросится. Передо мной – возможности обширной серьёзной работы. И я стараюсь обширно серьёзно работать.

Кассандрология. Предсказания обычно забываются

Запись – дело удобное. Технология публикации моих видеомонологов – не только на телевидении, но и в Интернете – позволяет заниматься ими лишь изредка, в промежутках между многими другими делами. Но это приводит к тому, что некоторые монологи изрядно запаздывают.

Записал я для одного сайта видеообъяснение: почему впрыскивание денег на финансовый рынок не погасит кризис, а только разовьёт его ещё больше. Передал запись в редакцию, а буквально на следующий день рынки, подстёгнутые инъекцией, снова пошли вниз. Монолог же появился в Интернете только через несколько дней. И воспринимался уже не как предсказание, а как брюзжание по поводу уже совершившихся фактов.

Но опоздание на несколько дней – далеко не рекорд. Ещё в декабре 2002 года я утверждал: в пределах от начала 2006 до конца 2008 года начнётся серьёзное падение рынка нефти. Опубликованный прогноз сбылся к концу 2008 года – то есть в предсказанных мною рамках. Но мне от этого не легче. Ведь я не просто предрекал неприятность. Я предлагал принять многие конкретные меры с дальним прицелом – в расчёте на неизбежное падение. Вот эти меры никто даже не пытался принять.

Потому что пока гром не грянет – политик не перекрестится. Как отмечал Уинстон Леонард Рэндолфович Спенсер Черчилл, политик думает о будущих выборах, государственный деятель – о будущих поколениях.

Я сам в последний раз баллотировался в Верховный Совет Украины ещё в 1994 году. С тех пор только помогал избираться другим. Кстати, не раз успешно помогал. Так что могу себе позволить рассуждать именно в категории поколений. Тогда как ЛПР – лица, принимающие решения – вынуждены думать в категории выборов, а то и того ближе.

Например, знаменитый скандал «Энрон» – один из ранних предвестников большого финансового кризиса – разыгрался в 2001 году прежде всего потому, что управленцы акционерных компаний обязаны думать в рамках квартального отчёта, хотя действительно крупная компания просто вынуждена планировать деятельность на десятилетия вперёд. Это противоречие сроков породило не только махинации руководителей «Энрон», но и множество других катастроф, и, несомненно, будет изобильно порождать их и впредь.

Соответственно мои прогнозы на дальние сроки чаще всего оказываются не востребованы. Их слушают, порой снисходительно кивают, но им не верят. Не верят, по крайней мере, в том плане, что не учитывают при действиях.

А ведь прогнозы – не самостоятельное развлечение, а часть управленческого процесса. Только на основе прогноза можно выбрать направление действий. Без прогноза придётся блуждать вслепую.

Естественно, если прогноз ошибочен, то направление, выбранное на его основе, может лишь по редкой счастливой случайности оказаться не слишком далеко от правильного. Но на точность моих прогнозов жалоб вроде бы пока не поступало. И в рамках моих личных наблюдений все мои прогнозы, коим пришло время сбыться, действительно сбылись. Но не использованы.

Я не то чтобы жалуюсь. Я в общем понимаю природу происходящего. Поэтому вижу тут не злой умысел, а объективно существующую проблему. Эффективного решения её пока не удалось найти не только мне, но и множеству других прогнозистов, регулярно оказывающихся в сходном положении.

Проблема невнимания к прогнозам возникла в незапамятные времена. Ещё Гомер рассказал, как Аполлон Зевсович, воспылав любовью к Кассандре Приамовне, наделил её даром пророчества. Но гордая троянская принцесса отвергла божественные притязания. Бог солнца разгневался и сурово покарал непокорную – сделал так, что в её безусловно верные предсказания никто не верил. В частности, не поверили её предсказанию о разрушении Трои и гибели всех её защитников, включая саму Кассандру.

Между тем как раз для этого прогноза божественный дар не требовался. Расклад торговых потоков в тогдашнем эллинском обществе подталкивал к конфликту Трои со всеми остальными городами. А соотношение сил гарантировало её поражение. Так что Приаму Лаомедонтовичу следовало намять бока сыну Парису и вернуть похищенную им Елену Зевсовну законному мужу Менелаю Атреевичу. Правда, глубинную, экономическую причину раздора это не отменило бы. Но отсрочка войны могла изменить многое, в частности, снять часть торговых противоречий в результате развития новых рынков и тем самым сделать развитие событий неоднозначным.

Очень надеюсь, что невнимание к моим советам, порождённым моими же прогнозами, не приведёт к гибели ни страну в целом, ни самих политиков, коим я эти прогнозы давал. Очень надеюсь, что когда припрёт, эти политики вспомнят мои советы или самостоятельно придут к сходным выводам и смогут – пусть даже в последний момент – повернуть руль в сторону от ожидающих нас крутых поворотов и подводных камней.

Я далёк от мысли, что мои прогнозы – единственно верные. К счастью, у нас активно действует множество профессионалов, способных и дать здравый прогноз, и выстроить на его основе разумные советы о дальнейших действиях.

Но даже при наличии разумных советов выбирать из них и следовать им в любом случае приходится самостоятельно. Надеюсь, вам хватит сил и на выбор, и на исполнение выбранных действий.

Развали себя сам. План уничтожения СССР мы составили без Даллеса

Несколько слов о планах и их авторах.

Вы скорее всего слышали про план Даллеса, а многие, я думаю, и читали его. Цитировать в подробностях не буду, просто вкратце напомню: это план идеологического уничтожения Советского Союза путём подсовывания людям – прежде всего молодым людям – разнообразных западных соблазнов и опорочивания наших собственных идеалов и достижений.

Должен заметить: стиль изложения опубликованного плана, мягко говоря, не характерен ни для одного из известнейших руководителей Центрального разведывательного управления Соединённых Государств Америки (один из переводов слова state означает государство – смысл Декларации Независимости как раз в том, что 13 британских колоний объявили себя самостоятельными государствами), Аллена Уэлша Аллен-Мэйсивича Даллеса, ни для его брата министра иностранных дел – или, как там принято говорить, государственного секретаря – Джона Фостёра Даллеса. Эта стилистическая странность вполне естественна.

Дело в том, что на самом деле план сочинил известный советский писатель Юрий Петрович Михайлик, более известный как Дольд-Михайлик. Прославился он романом «И один в поле воин». Это была одна из первых советских книг о работе наших разведчиков во время Великой Отечественной войны. Вышла она в 1956 году. До того у нас эту тему почти не затрагивали. То ли по соображениям секретности, то ли потому, что раньше писали в основном о действующей армии. Так что Михайлик сразу стал знаменит.

Ещё через восемь лет Михайлик написал продолжение этой книги – роман «У чёрных рыцарей». Там действие происходит в первые послевоенные годы. В основном в Испании, куда перебираются из Германии нацистские преступники, где они находят приют у новых хозяев – американцев, готовящих при помощи былых противников борьбу с былым союзником. Кстати, такая подготовка и реальная борьба действительно велась до самого развала нашей страны.

Именно в романе «У чёрных рыцарей» этот план вложен в уста некоего генерала американской разведки Думбрайта, более похожего не на Даллеса, а на того, кто собственно и был инициатором создания единой разведслужбы и первым её руководителем – Уильяма Джозефа Тимотивича Донована по кличке «дикий бык». По стилю этот план тоже больше похож на него, чем на Даллеса. Другое дело, что Донован столь далеко идущих планов заведомо не строил.

У Михайлика этот план позаимствовал писатель Анатолий Степанович Иванов. В его «Вечном зове» недобитый белогвардеец Арнольд Михайлович Лахновский подробно расписывает предстоящую идеологическую борьбу с советской властью. Чтобы плагиат не был так заметен, Иванов не только отредактировал текст. На мой вкус, отредактировал в худшую сторону: по-моему, Иванов – худший стилист, чем Михайлик. Вдобавок Иванов порезал монолог на несколько ломтиков и раскидал их по разным концам своего толстенного романа.

Потом какой-то доброжелатель снова собрал кусочки воедино и приписал их Даллесу. Строго говоря, не только собрал, но ещё и вложил туда несколько цитат из реально опубликованных американских планов – прежде всего из аналитических записок и директив Совета по национальной безопасности. Так что в целом текст выглядит довольно правдоподобно. Если не знать его родословную, то можно и поверить в его подлинно американское происхождение.

Но главная причина для нашей нынешней веры в том, что план-то в общем сбылся. Мы действительно изменили свою жизнь примерно в том направлении и тем способом, что описаны ещё Дольд-Михайликом. Понятно, у многих возникло твёрдое убеждение: все наши беды последней четверти века – действительно порождение не разоблачённого вовремя гнусного западного плана.

Но опять же на мой вкус и взгляд всё гораздо хуже. Если бы происходящее с нами было следствием вражеского злого умысла, то было бы довольно легко разбить этот умысел, реорганизоваться и пройти победным маршем туда, откуда пришла беда. В конце концов, России не впервой сокрушать врагов. Но вражеского-то плана не было. Потому и бить за границей некого.

Я, к сожалению, не имел чести быть знакомым с самим Юрием Петровичем Михайликом лично, но имею честь знать нескольких его родственников. Судя по ним, писатель действительно очень умён и проницателен. Он выявил реальные проблемы нашего общества. Обнаружил реальные слабые места. Вычислил реальные механизмы дальнейшего углубления и развития этих слабостей. Вот эти-то наши уязвимые точки он и описал в монологе своего персонажа. А дальнейшие события развивались в соответствии с этим монологом не потому, что кто-то извне подталкивал нас, а потому, что наши собственные проблемы и наши собственные слабости разрастались именно так, как предвидел писатель.

Если бы мы в своё время прислушались к этому прогнозу, то возможно, смогли бы устранить наши реальные беды, не впадая в предсказанные Михайликом заблуждения. Правда, сейчас некоторая часть этих бед почти забыта в связи с серьёзнейшими общественными переменами. Часть из них – как раз следствие распада страны: не было бы счастья, да несчастье помогло. Но теперь надо избавляться от несчастий и в то же время оставлять при себе те достижения, что помогли убрать часть замеченных Михайликом бедствий.

Россия, как всякая великая страна, сама избирает свой путь. Сама попадает в тупики на этом пути. И сама же должна искать способы выхода из тупиков. Сама. Не пугаясь вражеских планов, придуманных нами же самими.

То же, но лучше. Копирование – способ обучения

Моя знакомая, одесская – и уже больше пятнадцати лет австралийская, – поэтесса Елена Юрьевна Михайлик регулярно публикует в Интернете столь занимательные рассказы о японской революции Мэйдзи, что я их то и дело перечитываю.

В 1854 году американские военные корабли под руководством коммодора Мэттью Кэлбрайта Кристофёр-Рэймондовича Пёрри зашли в один японский порт. По тогдашним японским законам для иностранцев была открыта только гавань Нагасаки, причём заход туда разрешался только нидерландским купцам. А тут – корабли не торговые, не нидерландские, заходят не в Нагасаки. Их, естественно, попытались остановить. Они, естественно, языком своей артиллерии объяснили, чего стоят такие попытки.

К тому времени власть в Японии уже два века полностью принадлежала военным. Фактическим главой государства был сёгун – верховный главнокомандующий. Тэнно, император, был только номинальным главой местной церкви с титулом живого бога да вождём с реальной властью поменьше, чем у нынешней британской королевы – кстати, тоже главы местной церкви.

Естественно, по всей стране поднялся массовый вопль негодования: «Как же так? Мы даём военным власть, чтобы они нас защищали, а они не могут». Накал ксенофобии был совершенно фантастический. По сравнению с тогдашним отношением японцев к иностранцам отношение Адольфа Алоизовича Хитлера к евреям можно счесть мелким хулиганством.

Вскоре по инициативе местных ультрафанатиков начались силовые акции. Правда, большая часть ультра в ходе этих же акций и погибла. В конце концов сёгун – действительно верховный главнокомандующий. И первые мятежники довольно быстро убедились: по крайней мере для уничтожения внутренних врагов сил у сёгуна ещё хватает. Дальше начался разброд и шатание. В конце концов, через 15 лет после визита Пёрри, в результате множества споров, закулисных переговоров и прямых военных столкновений верх одержали люди, исходившие из довольно простой мысли: «Чтобы победить восточных варваров (именно восточных, поскольку Америка значительно восточнее Японии), мы должны уметь делать всё, что делают они, лучше них».

Японцы ещё в ходе междоусобицы, порождённой американским визитом, закупили в той же Америке первый для себя пароход. Причём боевой – один из оставшихся в ходе тамошней гражданской войны фрегатов южан. Японцы за пару десятилетий выстроили новую армию по лучшему на тот момент прусскому образцу. Японцы уже в XX веке прославились умением сперва копировать западную технику, а потом и создавать свою, во многих отношениях лучше. В общем, они действительно научились делать всё то, что делают восточные варвары, только лучше.

Правда, в самом этом словечке «всё» скрыта немалая ловушка. Ведь заранее-то не было известно, какие именно отличия восточных варваров от цивилизованных японцев позволяют этим варварам японцев побеждать. Поэтому, когда кто-то копировал искусство перезаряжания револьверов, кто-то осваивал не менее сложное для японцев искусство ношения высоких шнурованных ботинок и широкополых шляп.

Правда, знаменитый в ту пору мастер фехтования и великий политик Сакамото Рёма успешно освоил и то и другое искусство. Но это вообще выдающийся деятель. Обе противоборствующие стороны объявили награды за его голову – и обе в конце концов стали следовать его советам. Правда, награды отменить забыли. Поэтому некий энтузиаст выследил Сакамото и убил его спящим. А потом до конца жизни укрывался от мести обеих сторон. Ведь все были уверены: если бы легендарный Рёма остался жив, до открытой войны дело не дошло бы.

Постепенно примеру Сакамото Рёма последовали другие тогдашние образцы ловкости. А к окончанию гражданской войны подражание иностранцам стало отдельным видом мастерства, заслуживающим немалого уважения.

К концу XIX века англичане насмехались: японцы, копируя выставочный образец двигателя, где случайную дырку в цилиндре наспех заделали болтом с прокладкой, в новом двигателе аккуратно просверлили такое же отверстие и ввинтили туда такой же болт с прокладкой.

В конце концов жизнь устоялась. Японцы разобрались, что стоит копировать, а что лучше делать по собственному обычаю.

Сейчас сходный период прихода в себя после столкновения с остальным миром переживаем мы. Да, оказалось, что во многих отношениях нас превзошли. Да, мы в долгом, изнурительном соревновании, на одном из этапов отстали так далеко, что попытались вообще прекратить гонку.

К сожалению, наши оппоненты эту гонку не прекратили. И прекращать не собираются: конкуренция вечна. Поэтому сейчас нам тоже приходится учиться делать всё, что делают они, только лучше. Естественно, мы сейчас, как японцы тогда, лихорадочно пытаемся копировать всё подряд, не особенно разбираясь, чему стоит подражать, а что лучше по-прежнему делать на свой манер.

У японцев революционная смута заняла 15 лет, последующее освоение зарубежного опыта – ещё почти полвека. Мы смогли свою смуту прекратить менее чем за десятилетие. Надеюсь, и с зарубежным опытом тоже разберёмся намного быстрее японцев. И узнаем, что лучше в дальнейшем делать по западному образцу, а что мы и так умеем – и впредь будем уметь – лучше наших оппонентов.

Власть собственности. Государство вынуждено вмешиваться в дела бизнеса

Несколько слов о борьбе власти и собственности. Ещё в 1994 году Егор Тимурович Гайдар в книге «Государство и эволюция» демонстрировал пагубность вмешательства государства в дела частных собственников и призывал установить надёжную защиту от него. Но другой безоглядный реформатор – Пётр I Алексеевич Романов – предупредил: всуе законы писать, коли их не исполнять. Прежде чем всесторонне и непрошибаемо защищать частного собственника от государства в целом и отдельных чиновников в частности, не худо бы проверить: возможна ли сия защита вообще и если да, то в какой мере полезна обществу.

Пожар в пермском клубе «Хромая лошадь» доказал российским гражданам то, что мировой опыт доказывает с незапамятных времён: полное самоустранение государства из любого направления бизнеса открывает этому бизнесу прекрасную возможность стать опасным для общества в целом. И не по чьему бы то ни было злому умыслу. Конкуренция в отсутствие контроля вынуждает к рискованным решениям. Эволюция, порождённая конкуренцией, рано или поздно заполняет все экологические ниши – в том числе и смертельно опасные.

Живут же люди даже на склонах действующих вулканов, ибо вулканический пепел формирует довольно плодородную почву и прибавка урожая понуждает рисковать. Приходится государству изгонять крестьян с Везувия и рестораторов из подвалов. Потому что больше некому: страховая компания в худшем случае поднимет тариф – так ведь не каждый задумывается о страховке даже от несчастного случая.

Чисто коммерческая деятельность государства тоже вряд ли устранима. Так, многим видам сырья соображения в пользу государственной собственности на недра ничуть не менее почтенны, нежели в пользу частного владения полезными ископаемыми.

Но допустим, мы – то ли ради чистоты теории, то ли в надежде на экономические выгоды ничем не ограниченной конкуренции – ухитримся действительно искоренить всякое государственное вмешательство в экономическую жизнь. Правда, для этого придётся скорее всего вовсе отказаться от государства. Ведь экономика неотделима от всех прочих сторон жизни.

Скажем, библиотеки и филармонии посягают на священное право перекупщиков рукописей получать сверхприбыль от продажи каждого экземпляра книги и звукозаписи отдельному владельцу (а в идеале – даже от каждого отдельного прочтения и прослушивания). Значит, государственное финансирование этих очагов культуры ущемляет интересы сих почтенных хозяйствующих субъектов и должно быть прекращено ради незапятнанности либертарианской святыни.

Бизнес обеспечивает себе прибыль не только законами о перекупке объектов творчества. Например, основная доля экономии Михаила Борисовича Ходорковского на налогах протекла через щели действовавшего закона. Но эти щели прорублены депутатами, взятыми на содержание им и его фирмой.

В преддверии парламентских выборов 2003 года Ходорковский скупал уже не отдельных политиков, а целые партии. Если бы его не арестовали на основании ещё уцелевшей части законов, в скором будущем никакое его деяние не было бы подсудным.

В Соединённых Государствах Америки сразу после Гражданской войны 1861–1865 годов покупка законов стала общепринятой и общеприемлемой нормой. И сопровождалась столь же безудержной, как у нас в 1990-е, монополизацией экономики. Что давало соответствующим бизнесам всё больше покупательной способности.

Американскую лавину остановили два ключевых закона. Антимонопольный изначально нацелен против профсоюзов, но в начале XX века президент Теодор Теодорович Рузвелт развернул его в сторону, противоположную намерениям авторов. А закон о лоббировании требует от бизнеса и политиков публиковать все сведения о своих контактах, дабы избиратели сами решали, нужно ли им вновь голосовать бюллетенями за этих политиков и долларами за этот бизнес. Конечно, даже в этих рамках бизнес доселе контролирует основную часть американской политики. Но до беспредела 1890-х там уже далеко.

В России закон о лоббировании, разработанный по американскому образцу, заблокирован прежде всего усилиями всё того же Ходорковского – и получил через коммерческие СМИ такую репутацию, что и по сей день никто не рискует компрометировать себя внесением в парламент новой его версии. Лично я бы уже за одно это отдал под суд и Михаила Борисовича, и многих журналистов, выступивших тогда по его указке.

Коллеги Ходорковского в ту эпоху творили практически то же самое. Просто именно его дела исследованы судом, а решения суда в свою очередь подробно разобраны специалистами.

И его пример, и вся отечественная и мировая практика неукоснительно показывает: как только власть уходит из бизнеса, он сам становится властью. И, как правило, заметно более диктаторской. А потому в интересах рядовых граждан – включая мелкий и средний бизнес, чьи представители не могут в одиночку покупать целые партии – не слабая или изолированная от экономики власть, а равномощная крупному бизнесу и умеющая ему противостоять. Чтобы эти две главные силы, формирующие структуру общества в целом, взаимно удерживали друг друга от прогулок по нашим головам.

Общее благо. Ничьё – значит, общее

Экономика – наука (а зачастую – и искусство) распоряжения ограниченными ресурсами. В силу их ограниченности весьма желательно ими распорядиться как можно рачительнее, дабы получить наибольший возможный эффект. Посему эффективность зачастую считают главной целью хозяйствования в целом. А её достижение – задачей любого управленца.

Мы хозяйствуем ради решения конкретных задач. Но современная экономическая теория исключает из рассмотрения не только сами задачи экономики, но и механизм их формирования. Она ограничивается понятием платёжеспособного спроса. При таком понимании предмета науки за её пределами остаётся немалый спектр практически важных вопросов. В частности, распоряжение ресурсами, находящимися в общем достоянии.

Эгоистическая логика неизменно приводит к хищнической эксплуатации природных (или унаследованных от предыдущих поколений) объектов, постоянным спорам о распределении оплаты мест общего пользования и прочим осложнениям, описанным во множестве учебников экономики. Для защиты от хищничества экономисты советуют предоставить каждый ресурс конкретному владельцу Английские землевладельцы XVII века, объявив общинные земли своей безраздельной собственностью и воспретив крестьянам их использование, лишь предвосхитили позднейшие рекомендации экономических теорий. При этом крестьяне не могли эффективно распоряжаться и своими – точнее, арендуемыми у того же лендлорда – наделами, разорялись и уходили, освобождая землю под пастбища: бесплатный, но приятный побочный эффект.

Огораживание и впрямь послужило предпосылкой к созданию в Англии мощной промышленности. Но далеко не всегда так же легко и просто организовать индивидуальное использование ценности, изъятой из общественного владения. Что делать с частнособственной лестничной клеткой многоэтажного дома? Даже если взимать плату за проход, ничто не помешает уже вошедшим на лестницу делать – за свои деньги! – нечто столь пакостное, чего они с коллективным (то есть хоть в малейшей степени собственным) имуществом не натворили бы: мол, ты лестницу приватизировал – ты на ней и наводи порядок.

Нынешние российские властные экономисты то и дело предлагают сделать платными основные российские автомагистрали: мол, нет другого источника средств на их содержание, не говоря уж о строительстве новых. Да и несправедливо, по их мнению, вынуждать массового рядового налогоплательщика покрывать из собственного кармана затраты тех сравнительно немногих, кому нужны дальние переезды и перевозки. Нашим властям неведома транспортная теорема, многократно доказанная мировой историей: если межрегиональные связи развиваются медленнее самих регионов, государство разваливается. Мы ещё не расхлебали последствия развала Союза, где межрегиональные связи парализовала в конце 1980-х скрытая инфляция.

Нужна ли нам новая геополитическая катастрофа? Не лучше ли считать часть налога, уходящую на дороги, платой за стабильность страны?

Лечение вроде бы нужно только самим больным. Но если хоть один туберкулёзник не сможет платить врачам и аптекарям – он заразит многие сотни встречных прямо на улице. Суммарные затраты на их спасение многократно перекроют расходы на госпитализацию и медикаменты для этого бедняка. Противоэпидемические мероприятия за общественный счёт выгоднее.

В советское время через общественные фонды потребления распределялось куда больше, нежели в порядке обычной заработной платы. Понятно, многим недоплачивали. Но идеально справедливого распределения в любом случае не достичь – ведь само представление о справедливости у людей разное (и зачастую меняется в зависимости от текущего положения человека).

Правда, блага из общественных фондов зачастую достаются не тем, кому предназначены по исходному замыслу. Ведь далеко не все они столь специфичны, как искусственные сердечные клапаны. В бесчисленных сочинских и ялтинских санаториях в советское время обитали далеко не только те, под чьи нужды эти медицинские учреждения профессионально затачивались. Изрядные средства, вложенные в специальное оборудование и обучение персонала общественно необходимого заведения, использовались не вполне эффективно.

Увы, альтернативой неэффективному использованию чаще всего оказывается эффективное неиспользование. В тех же санаториях – хоть сочинских, хоть подмосковных – нынче, судя по рекламе, днём с огнём не сыскать тех, кому показан тамошний климат, для кого десятилетиями накапливались аппаратура и навыки персонала. Попытка замены общественного потребления частным обернулась растратой громадных специализированных ресурсов.

Наилучшее распоряжение ограниченными ресурсами – лишь один из множества инструментов общества. Прежде всего надо достичь общественно значимых целей, а уже потом думать, можно ли сходные результаты получить с меньшими затратами. Когда мы вместе с мутной водой чиновного распределения выплеснули общественные фонды потребления – от чиновников всё равно не избавились, а вот собственные потребности удовлетворяем куда хуже. Поневоле задумаешься над классическим вопросом Станислава Ежи Беноновича де Туш-Леца: «Если хорошее старое вытесняет плохое новое – это прогресс?»

Наука и цикл. Длиннейшие процессы экономики проистекают из фундаментальных открытий

Несколько слов о больших экономических циклах.

Ещё в начале этого тысячелетия я предсказал: не позднее 2008 года сырьё – прежде всего нефть – на мировом рынке начнёт дешеветь. Мотивировка предсказания была очень проста. Техническое перевооружение, необходимое для сокращения затрат энергии, в целом по основным субъектам мировой экономики отнимает примерно 10 лет. Нефтяной рынок достиг низшей своей точки в 1998-м – это, кстати, вызвало памятный дефолт 17 августа. Соответственно я подсчитал: к 2008-му должен начаться очередной сырьевой спад.

Это, конечно, далеко не единственный возможный экономический цикл. Так, в XIX веке каждые десять лет происходил крупный спад производства, связанный с тогдашним инвестиционным циклом. Всплеск спроса давал множеству промышленников сигнал: надо создавать новое производство. Все бросались в открывшуюся нишу рынка практически одновременно. Предприятия чуть ли не синхронно выходили на пиковую мощность и выпускали столько продукции, что предложение намного опережало спрос. Из-за этого падала цена, значительная часть производств закрывалась, спрос вновь начинал опережать предложение – и цикл повторялся. Этот процесс подробно рассмотрел ещё Карл Генрихович Маркс в книге «Капитал». Потом уточнили: спрос на один и тот же продукт колеблется в 3—4-летнем цикле. Десятилетний цикл связан с перетоком капитала в производство существенно новых товаров – их освоение куда дольше раскрутки готового производства.

В 1920-е годы наш отечественный экономист Николай Дмитриевич Кондратьев рассмотрел ещё несколько видов инвестиционных циклов. В частности, он установил: на десятилетний цикл накладываются более длинные периоды, порождая тем самым циклы с периодичностью 20 лет, 40, 80… Сейчас мы живём в конце 80-летнего цикла, начатого Великой депрессией. По Кондратьеву – просто обязан начаться очередной спад.

Десятилетний цикл связан в основном с созданием новых производственных мощностей на уже имеющихся технологиях. Двадцатилетний порождают не только новые заводские здания, но и новые поколения технологий. Сорокалетний вызван не только радикальной реконструкцией инфраструктуры, как заметил Кондратьев, но и рождением новых наук – базы для технологий. Восьмидесятилетний, похоже, формируют новые фундаментальные концепции – источники новых наук.

В частности, нынешний 80-летний цикл может вести отсчёт с окончательного формулирования квантовой механики. Так, полупроводниковая цифровая электроника, пропитавшая сейчас всю нашу жизнь – приложение квантовой механики. Точнее, физики твёрдого тела. Её развитие как раз и началось, когда возникли чёткие квантовомеханические формулы. Два десятилетия ушло на разработку методов их применения к большим совокупностям взаимосвязанных в твёрдом теле частиц – и сразу появились транзисторы. Ещё два десятилетия заняла разработка технологии создания больших интегральных схем. Два – доведение технологии до уровня массового производства, позволяющего насытить интегральными схемами даже бытовую технику. Два – само производство. Параллельно шла отработка методов цифровых преобразований информации, ибо технологические ограничения полупроводников создают пути аналоговых помех. Сейчас возможности всего этого направления развития исчерпаны, темп прироста упал – это и запустило кризис.

Думаю, со временем будут открыты ещё какие-то уровни циклов, связанные с какими-то ещё более фундаментальными концепциями, чем даже науки такого уровня, как квантовая механика. Циклического развития нам не избежать.

Более того, удлинение циклов в какой-то мере связано с тем, что постепенно были найдены средства борьбы с самыми короткими циклами – десятилетними. После Великой депрессии как раз и появилось исторически первое такое средство – накачка экономики инфляционными деньгами, предложенная Джоном Мейнардом Джон-Невилловичем Кейнсом и введённая в практику Фрэнклином Делано Джэймсовичем Рузвелтом.

Но кризис – это не только потери. На месте, расчищенном кризисом, возникает новое. Приходит новое поколение управленцев на смену тем, кто не смог вовремя разобраться, как действовать. Приходят новые поколения технологий на смену пошедшим на свалку вместе с закрывшимися предприятиями. Приходят новые науки. Словом, кризис – это ещё и замечательная стартовая точка для новых подъёмов. Надеюсь, нашим управленцам – и деловым, и государственным – хватит ума, чтобы воспользоваться сложившейся ситуацией и не пытаться тупо повторять весь прошедший когда-то путь развития капитализма, а сразу строить нечто принципиально новое. Что именно новое – я, естественно, подсказать не берусь, иначе я был бы не консультантом, а бизнесменом.

Кризис – не только время разбрасывать камни, но и время собирать камни, как выразился царь Соломон Давыдович в книге «Проповедник». Из камней, собранных нами сейчас, выстроятся новые стартовые площадки для новых циклов и, естественно, новых кризисов. Абсолютная стабильность – только на кладбище. Жизнь – всегда колебания. Поэтому надо жить и надо преодолевать кризисы, даже если знаешь: взамен преодолённым придут новые.

Цикличность в истории. События повторяются по объективным причинам

Несколько слов о механизмах, порождающих циклы в экономике и вообще в истории.

Я здесь говорил об экономических циклах разной длины. Один из моих собеседников спросил: «Как же может экономика развиваться циклически – ведь каждое новое изобретение даёт какие-то новые возможности?» Действительно, возможности человечества непрерывно обновляются. Но в то же время остаются и многие постоянные условия.

Начну с отдалённой аналогии. У нас, к сожалению, давно в моде историческая теория математика Анатолия Тимофеевича Фоменко. Придумал её не он, а знаменитый народоволец Николай Александрович Морозов. Фоменко просто обрастил его рассказы большим объёмом информационного шума. Но суть теории в том, что сперва Морозов подметил: интервалы между историческими событиями очень часто схожи, причём намного чаще, чем следует ожидать, исходя из предположения о полной независимости этих событий друг от друга. Из этого Морозов сделал вывод: на самом деле речь идёт об одних и тех же событиях, просто то ли по ошибке, то ли по какому-то хитрому умыслу эти события описаны несколько раз и отнесены к разным эпохам. Фоменко подыскал большее количество совпадений такого рода, но суть от этого не меняется. Главное, что периодические события считаются не повторениями, а просто повторными описаниями одних и тех же эпизодов. То ли по ошибке, то ли по злому умыслу.

Между тем по крайней мере одна из причин такого регулярного повторения, на мой взгляд, совершенно очевидна. Если бы Морозов или хотя бы Фоменко вместо того, чтобы сочинять всемирные заговоры, начал исследовать эту реальную причину, он действительно прославился бы в исторической науке как автор фундаментального открытия.

На протяжении нескольких тысячелетий движущими силами исторических событий были совершенно одинаковые лошади. Движущими в прямом смысле слова: и воинские обозы они тащили; и кавалерию на себе несли – а кавалерия не раз решала судьбы сражений; и торговые караваны перемещались на одних и тех же верблюдах, или – скажем, в Европе – на быках. Словом, тяга была одинаковая. Значит, поход от города до города – что с военными целями, что с торговыми – занимал в разные века примерно одинаковое время. И военные кампании развивались сходными темпами. И новые города основывались на примерно равных расстояниях, определяемых удобством перехода торговых или переселенческих караванов.

Словом, были реальные причины для повторов срока. Вот эти причины и надо исследовать. В погоне за шумным скандалом Морозов, а за ним и Фоменко упустили замечательную возможность серьёзной работы. Да вдобавок скомпрометировали сам вопрос, так что им ещё долго никто не рискнёт заняться.

Аналогичные причины есть и для периодичности экономических циклов.

Например, на фасаде одесского Пассажа – одного из старейших в городе торговых центров, да ещё и совмещённого с большой и очень неплохой гостиницей – указано время строительства: «1898–1899». Многие, кто видит эти даты, просто не могут поверить: «Как могли в те времена строить так быстро?» Особенно в советское время это было никому непонятно, поскольку тогда крупные стройки растягивались иной раз на десятилетия.

Причина очень простая: Пассаж строили не так, как советские здания. В советское время строители на все доступные деньги закладывали множество нулевых циклов, то есть котлованов и фундаментов – там затраты человеческого труда намного меньше, чем при строительстве собственно здания, а формальный объём работы большой, поэтому платят много. Потом начинали понемногу выжимать деньги из начальства на завершение строительства и завершали его, в сущности, в свободное от закладки фундаментов время. С Пассажем было всё не так: сначала обеспечили финансирование, потом собрали строителей, они навалились и быстренько всё сделали за два сезона работы.

Это я к тому, что характерное время строительства производственной инфраструктуры – зданий, дорог (хоть шоссейных, хоть железных), мостов и так далее – уже пару веков практически не меняется. Оно зависит не столько от характеристик техники, сколько от возможностей организации труда. А эти возможности меняются довольно медленно.

Почти постоянна и скорость перехода научных открытий в изобретения, а изобретений – в конструкции. Эта скорость зависит прежде всего от возможностей человеческого мышления, а они тоже не шибко меняются. Всяческие конструкторские бюро, испытательные стенды, компьютеры – только вспомогательные средства, упрощающие воплощение уже созревших идей. Но сам процесс их созревания определяется способностями нашего разума.

Словом, при всех новых возможностях, непрерывно рождающихся по ходу прогресса, темпы осуществления этих возможностей меняются очень мало. Именно поэтому возникают экономические циклы.

Различные механизмы перехода, например, открытий в изобретения, а изобретений – в готовую продукцию неплохо изучены. Лично я особо рекомендую тем, кого это заинтересует, труды Генриха Сауловича Альтшуллера. Хотя, конечно, один человек не в силах охватить всю сложность этой темы – но он нарисовал общую карту, удобную для ориентации. А конкретный маршрут по этой карте каждый может выбрать самостоятельно.

Тоталитаризм – это борьба. Не путайте форму с содержанием

По меньшей мере с эпохи Возрождения высшей ценностью признана свобода. Карл Генрихович Маркс (с недавних пор названный едва ли не главным проповедником принуждения) предлагал измерять благосостояние человека свободным временем, остающимся у него по удовлетворении всех безотлагательных личных и общественных потребностей.

Соответственно эталоном пренебрежения природой и нуждами человека уже давно положено считать тоталитаризм – желание государства контролировать все стороны жизни каждого человека. Да и подобное же стремление общества, не опирающееся на государственную мощь, нынче столь же предосудительно. Так, в числе главных претензий к религиям – их желание предписывать каждому адепту многие особенности форм поведения – вроде иудейской кипы, исламского хиджаба или христианского крестного знамения.

Между тем на протяжении всей истории общество налагает на каждого своего члена несметное множество ограничений. И почти каждый член общества подчиняется этим ограничениям даже в тех случаях, когда может нарушить многие из них. Потому что (как сформулировал ещё Аристотель Никомахович Стагирский) человек – животное общественное.

Наша жизнь с незапамятных времён подчинена одному из основных принципов экономики: чем глубже разделение труда, тем выше его производительность. В обществе каждому жить выгоднее: сосредоточившись на своей узкой специальности, получаешь от других – также сосредоточенных на своём – куда больше, нежели смог бы сделать в одиночку, в режиме полного автономного самообеспечения.

Но чем глубже разделение труда, тем сложнее механизмы, обеспечивающие взаимодействие между хозяйствующими субъектами. Соответственно сложнее поддержание работоспособности этих механизмов.

Вдобавок сама структура экономики стала хоть немного понятна лишь в последние пару веков. До того приходилось лишь гадать, какие именно особенности поведения каждого из нас могут сказаться на общем благополучии. Ещё в конце XVII века добропорядочные жители городка Салем в британской колонии Массачусеттс на западном побережье Атлантики искренне веровали в способность вызывать заболевания и непогоду колдовскими манипуляциями: печально памятная охота на ведьм убила пару десятков человек и сломала ещё многие десятки судеб. Религиозная регламентация поведения, ныне именуемая тоталитарной, тысячелетиями представлялась единственным надёжным способом обеспечить стабильность общества и тем самым поддержать возможность взаимодействия звеньев разделённого труда.

Чем производительнее труд, тем больше накапливается излишков по сравнению с потребностями жизнеобеспечения, тем меньше внимания можно уделять общей эффективности. По мере развития общества его нравы становятся свободнее. Первой ощущает эту свободу верхушка, где скапливается преобладающая масса жизненных благ. Возмущение рядовых граждан расточительностью и развратом правителей и богачей – постоянный лейтмотив едва ли не всей известной нам истории. Но со временем и вся народная масса обретает достаточно, чтобы не слишком беспокоиться о каждой дисциплинарной мелочи. Даже самое скромное по нынешним западноевропейским меркам поведение представляется недопустимо вольным и непристойным любому привыкшему к африканскому или арабскому уровню достатка с соответствующим уровнем жёсткости унификации поведения. А западноевропеец в свою очередь считает такую унификацию варварски тоталитарной.

Чем сложнее стоящие перед обществом задачи, чем больше требуемая для их решения доля доступных в данный момент ресурсов – тем строже регламентация всех сторон жизни. В дни наивысшего напряжения общество подобно спортсмену, готовящемуся к ответственным соревнованиям. Жёсткая диета. Чётко дозированная нагрузка. Некоторыми мускулами приходится вовсе жертвовать: для решения поставленной задачи они не нужны – пусть и не развиваются, не оттягивают на себя кровь и питательные вещества. Незнакомому со спортом – и даже болельщику, не имеющему личного опыта высоких нагрузок – такое поведение кажется тоталитарным. А уж любой тренер при взгляде с комфортного дивана и подавно заслуживает по меньшей мере Гаагского трибунала: вспомним хотя бы любимые журналистами легенды о свирепости нрава Станислава Алексеевича Жука – и слёзы благодарности фигуристов, завоевавших под его руководством десятки золотых медалей. Да и солдаты, поминающие злого как чёрт сержанта, не всегда достаточно знакомы с военным делом, чтобы подсчитать, сколько раз его строгость спасала им жизнь.

Само по себе повышенное внимание к собственным возможностям – ни в коей мере не криминал. Стрельбе учится и охотник, и киллер. Качают мускулы на тренажёрах и бодибилдеры, и уличные грабители. Даже если мы наблюдаем в какой-то стране все признаки тоталитаризма, трудолюбиво собранные Ханной Паулевной Арендт – это ещё ни в коей мере не доказывает преступные намерения государственного руководства. Так же как сходная острота зубов и мощь челюстей не стирают различие, отмеченное Александром Исаевичем Солженицыным: «Волкодав – прав, людоед – нет!»

Тоталитаризм – форма существования общества. Не всегда лучшая. Но порою жизненно необходимая. Не будем путать форму с содержанием.

Долгая дорога в будущее. Постиндустриализм неизбежен

Несколько слов о причине нынешних экономических потрясений.

В России принято говорить о двух проклятых вопросах: «Кто виноват?» и «Что делать?» – по названиям прославленных в своё время романов Александра Ивановича Герцена и Николая Гавриловича Чернышевского. На самом деле ответ на вопрос «Кто виноват?» важен прежде всего потому, что без него очень трудно правильно определить, что делать.

Например, в Интернете сейчас очень популярны аналитики под псевдонимами avanturist и alexsword. Они подробно и, на мой взгляд, довольно реалистично описали самый вероятный механизм развития нынешнего экономического кризиса и даже подобрали аналогичные кризисы в прошлом. Рассмотрели они также пути наиболее вероятных попыток выхода из кризиса. Причём пути довольно реалистичные – хотя порою и страшные.

Но с моей точки зрения в их концепции есть один дефект. Первопричиной кризиса они считают перепроизводство людей. Ведь с экономической точки зрения люди – тоже ресурс. Причём ресурс достаточно сложный и в производстве, и в последующем поддержании его активности. Поэтому для использования этого ресурса нужны соответствующие технологии – а сейчас они недостаточно развиты. С моей же точки зрения, проблема гораздо глубже.

Во-первых, как я уже не раз говорил и, к сожалению, ещё не раз скажу, в перепроизводстве у нас всё-таки не люди, а деньги. С тех самых пор, как знаменитый экономист Джон Мейнард Джон-Невиллович Кейнс предложил гасить экономические колебания впрысками денег, этой мерой злоупотребляют, пытаясь гасить даже те колебания, которые, в общем-то, и не следовало бы. Ведь мелкие сбои рынок довольно быстро улаживает сам. В докейнсовы времена даже самые тяжёлые депрессии занимали максимум пару лет. А накачка рынка деньгами по любому поводу в конце концов привела к тому, что все экономические противоречия, не разрешённые нормальным рыночным путём, накопились, стали действовать одновременно и породили такую волну, против которой уже никакой Кейнс не поможет.

Но это опять-таки не полное рассуждение. Куда важнее, с моей точки зрения, то, что мир сейчас находится на пороге нового качественного скачка в экономике – перехода в так называемый постиндустриальный период. Первыми провозвестниками этого периода стали простейшие средства автоматизации станков – вроде копирных приспособлений, позволяющих без непосредственного человеческого участия воспроизводить очень сложные конфигурации деталей. Они появились ещё на заре индустриального периода развития, в XVIII веке. Но неизбежность постиндустриального перехода почувствовали в двадцатых годах XX века.

В частности, тогда появилась пьеса «РУР» – «Россумские универсальные роботы» – Карела Антониновича Чапка – именно так в чешском языке звучит родительный падеж от фамилии Чапек. Для неё его брат Йозеф Чапек придумал термин «робот», от словацкого «robota», соответствующего нашему «работа». В этой пьесе сложные механические устройства, созданные для исполнения всех производственных функций человека, в конце концов человека же и поработили. Но главное, что была осознана и высказана возможность создания таких устройств для любых целей в любых необходимых количествах.

А вот с самим созданием дело подзадержалось. Постиндустриализм – по замыслу сперва фантастов, потом экономистов – должен заключаться, грубо говоря, в том, что обязанность человека – только придумывать. А сделать придуманное можно и без человека.

Увы, без человека пока не получилось. Имитацию постиндустриализма сделали, переведя производство в страны, где рабочая сила очень дешёвая. Но это, что называется, заметание мусора под ковёр. Те противоречия индустриальной эпохи, которые должен разрешить постиндустриализм, оказались не разрешены и после временного затишья проявились с новой страшной силой.

Мир остановился перед постиндустриальным барьером, не сумев перепрыгнуть его с первого раза. Вряд ли сейчас кто-то может достоверно предсказать, когда появятся силы для следующего скачка.

Теоретически не исключено даже, что этот скачок будет произведен именно сейчас, в момент, когда всё кажется рушащимся. В периоды кризисов не только рушится старое, но и расчищается почва для нового. Может быть, какие-то изобретения, о которых мы доселе не слышали именно потому, что их невыгодно было внедрять при избытке дешёвой рабочей силы, сейчас будут кем-нибудь подхвачены – хотя бы от отчаяния, в качестве последнего средства спасения – и станут той последней песчинкой, которой недоставало опоре под нашими ногами, чтобы человечество, оттолкнувшись от неё, наконец перелетело через постиндустриальный барьер. А может быть, потребуется ещё десяток попыток.

Ясно одно: мы либо перейдём полноценно в постиндустриальную эпоху, либо новую индустрию придётся развивать уже не людям, а каким-нибудь другим существам. Ведь индустриальная организация общества принуждает значительную часть людей заниматься делами нетворческими – значит, оглупляет человечество в целом, ограничивает наши общие возможности преодоления неизбежных будущих препятствий, наращивает риск нашему существованию.

Но человечество всегда находило выход из положения, когда у него не оставалось другого выхода. Так что будем оптимистами. Вот я, например, оптимист. Чего и вам желаю.

Постиндустриальный доллар. Почему Обама нам выгоднее Маккейна

Несколько слов о событиях за океаном.

Во время предвыборной кампании 2008 года по выборам президента Соединённых Государств Америки весь мир оживлённо обсуждал: кто более матери-истории ценен – Барак Хусейн Барак-Хусейнович Обама или Джон Сидни Джон-Сиднивич МакКейн?

Чаще всего рассматривались их личные качества и красивые обещания. Между тем за каждым из них – мощнейшее экономическое течение.

Уже около полувека в Америке не очень мирно сосуществуют два основных направления развития экономики – индустриальное и постиндустриальное.

Логика индустриальной экономики проста, изучена ещё Марксом, а существует с незапамятных времён: «Сами придумали, сами сделали, сами продали, живём на выручку с продаж». Постиндустриальная логика первоначально задумывалась так: «Придумали люди, сделали машины, а как с продажами получится – неважно. Может быть, вообще всё, что машинами сделано, можно бесплатно раздавать, а авторам – просто всяческие почёт и уважение».

Но на практике пока так не получается: нету у нас ещё машин, способных производить всё подряд и без сложных многомесячных переналадок. А поэтому нынешняя постиндустриальная логика выработана не столько инженерами, сколько менеджерами, и выглядит так: «Придумали сами, произвели там, где рабочие руки дешёвые, продали представители тех, кто производил, а те, кто придумал, живут на выручку от лицензионных отчислений».

У каждой из этих стратегий свои достоинства, свои недостатки. Главный недостаток постиндустриальной стратегии: те, кто не способен придумывать что-то новое, должны либо обслуживать тех, кто придумывает, либо оставаться вовсе не у дел. Соответственно доходы у них, мягко говоря, ограниченные. Но с другой стороны, постиндустриальная логика действительно избавляет от множества забот, связанных, например, с экологическими неурядицами. Поэтому сейчас она считается более перспективной – по крайней мере, до тех пор, пока экономического кризиса нет и пока сделанное находит себе покупателей. Но эта проблема касается индустриальной логики примерно в той же степени.

Для всех нас очень важно, что для индустриальной логики предпочтительно понижать цену своей валюты, чтобы повышать конкурентоспособность товаров, сделанных в зоне действия этой валюты. За пределы этой зоны они продаются по меньшим ценам – соответственно, производители могут набрать своё за счёт увеличения общего числа продаж. А вот постиндустриальной экономике выгодно, наоборот, наращивать курс своей валюты. Ведь лицензионные соглашения, естественно, заключаются в этой валюте – значит, при росте её курса реальная выручка растёт. Правда при этом увеличивается ещё и цена и, соответственно, становится сложнее продать произведенное. Но это уже проблема того, кто производит, а не того, кто придумал. Это он обязан выполнять лицензионное соглашение, пусть даже ценой уменьшения своей прибыли.

К постиндустриалам примыкают и чисто финансовые бизнесы. Им также выгоден рост курса своей валюты, чтобы привлекать на свой финансовый рынок средства извне. Пару десятилетий назад Великобритания даже пожертвовала промышленностью, чтобы остаться финансовым гигантом.

Традиционно американские представители индустриальной экономики группируются вокруг республиканской партии, а представители постиндустриальной – вокруг демократической. Соответственно с тех самых пор, как президент Ричард Милхауз Фрэнсис-Энтонивич Никсон в 1973 году отменил золотое обеспечение доллара, республиканские президенты, как правило, стараются доллар понизить, а демократы – наоборот, поднять. Вот и Обаму продвигали к власти те, кто готов играть на повышение доллара, пусть даже ценой ухудшения экспортной конкурентоспособности американских товаров, тогда как МакКейн, скорее всего, продолжил бы политику Буша, нацеленную в целом на опускание доллара, даже несмотря на то, что время от времени приходится по разным конъюнктурным соображениям его поднимать.

Но нынешний экономический кризис, насколько я могу судить, продиктован как раз неумеренным понижением доллара, неумеренным впрыском долларов в американскую и мировую экономику. Ведь чем больше печатают денег, тем быстрее растут цены, так что денежной массы перестаёт хватать для обслуживания потока товаров и услуг: инфляция порождает дефляцию, а та парализует хозяйственные связи. Продолжение политики «дешёвого доллара» резко усилило бы кризис во всех его проявлениях.

Выходит, в тактическом плане нам выгоднее победа Обамы, поскольку он старается повышать доллар, а это может убрать первопричину кризиса и способствовать стабилизации мировой экономики. Но с другой стороны, кризис – это не только следствие финансовых игр. Это накопление великого множества разнообразных экономических противоречий. Победа МакКейна довольно быстро довела бы кризис до явного обвала. Все накопленные противоречия оказались бы в одночасье выброшены в явный вид. Их пришлось бы решать в комплексе – значит, сравнительно быстро. Победа же Обамы в 2009 году оставила многие из противоречий «под ковром». Они ещё долго не будут решены и могут дать многочисленные неприятные последствия, которые придётся расхлёбывать ещё очень и очень долго. Можно даже считать предстоящую вторую волну кризиса следствием победы Обамы.

Покупайте партнёров. Антикризисное поглощение

Несколько слов о том, что можно и нужно делать серьёзным производителям в ходе нынешнего кризиса.

Я уже не раз говорил: нынешний кризис имеет дефляционную природу. Он вызван избыточной накачкой денег в мировую экономику, а избыток денег в конечном счёте всегда переходит в их острый недостаток. Ведь от дешевеющих денег пытаются избавиться, скупают всё подряд, и цены растут быстрее, чем успевают допечатывать деньги. При острой дефляции – нехватке денег, – в том числе и по ходу кризиса, денежный оборот заменяется бартерным.

Но по бартеру можно заключить сделку двоих-троих партнёров. Когда же партнёров десятки, а то и сотни, практически невозможно согласовать все их интересы: обмен предметами – в отличие от обмена деньгами – нужен далеко не всем. Поэтому множество технологических цепочек просто рвётся. Итак, в ходе кризиса высокотехнологичные производства испытывают жесточайшие проблемы при взаимодействии с контрагентами, поставляющими всяческие комплектующие, производящими предпродажное обслуживание и так далее.

По счастью, как раз в нашей стране накоплен немалый опыт развития сложных технологий в отсутствие налаженного взаимодействия с партнёрами. На заре советской индустриализации приходилось сразу создавать сложные и серьёзные производства, например, производство больших станков на Уральском заводе тяжёлого машиностроения. Тогда у нас попросту не существовало той инфраструктуры в виде множества мелких производств, какая к этому времени уже была на Западе. Соответственно нам тогда приходилось закупать не просто готовые технологии, а сразу целый пакет технологий по всем комплектующим и осуществлять всё закупленное в рамках единого производства. На советских крупных комбинатах фактически царило натуральное хозяйство. На месте делалось практически всё – от выплавки чушек металла и до прецизионной обработки тончайших деталей. Это, конечно, значительно дороже и куда сложнее в управлении, чем схема со множеством партнёров, каждый из которых специализируется на какой-то одной работе и благодаря узкой специализации достигает высшей производительности труда. Но эта схема предотвращала сбои, неизбежные при независимом освоении всех этих технологий.

Строго говоря, кооперация в какой-то мере существовала и тогда. Например, Ижевский оружейный завод во время Великой Отечественной войны поставлял практически всем остальным оружейным заводам винтовочные стволы и производные от них стволы для пистолетов и пистолет-пулемётов, имевших тогда тот же калибр, что и винтовки. Именно в Ижевске наладили самое массовое производство. Потому что Ижевск тогда освоил новую технологию изготовления нарезов. До того нарезы в стволе выцарапывались специальным крючком на длинном держателе – так называемым шпаллером. А в Ижевске стали их делать, проталкивая сквозь заготовку ствола специальную профилированную насадку – дорн. Дорн просто выдавливает в металле нарезы. Такая технология считается несколько рискованной для высокоточной стрельбы, поскольку дорн создаёт значительные внутренние напряжения, и из-за них ствол при нагреве в ходе эксплуатации может чуть деформироваться. Зато производительность дорна на порядки выше, чем шпаллера. Причём на эксперименты с формой дорна, с режимом его протягивания, со смазками ушло пятьдесят тысяч стволов. Только громадный Ижевский комбинат мог себе это позволить.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.