Азовская альтернатива - Вольная Русь. Гетман из будущего

Анатолий Спесивцев

Вольная Русь. Гетман из будущего

Посвящается моей жене и музе Леночке.

Благодарю за помощь:

Алексея Махрова, на чьем форуме «В Вихрях Времен» она писалась и правилась;

Читателей форумов ВВВ, СИ, «Дружина», помогавших мне замечаниями и подбадриваниями;

Товарищей, особенно часто тапковавших текст по мере написания:

Сергея Акимова,

Шипарева Святослава,

Дмитрия Беспомесных,

Игоря Черепнева,

Кочанова Станислава,

Смирнова Сергея (Абрамия),

Федотова Михаила,

Федосеева Виктора,

а также всех, кого забыл упомянуть.

Пролог

Черное море, февраль 1644 года от Р. Х

Бог его знает почему, но Аркадий никак не мог найти себе комфортное место на галере. На палубе, даже в теплой одежде, продувает до костей морской влажный и холодный ветер. В каюте теплее, но воняет: галера, точнее кадирга, или каторга, была османской постройки и полностью избавиться от неприятного запаха так и не удалось. Какое-то тревожное предчувствие, неопределенное, но неприятное, не давало ему покоя.

«Чего, спрашивается, мне волноваться по поводу грядущих неприятностей, если не знаю, где они меня подстерегут? Это же прямой путь на тот свет, а у меня и на этом полно незавершенных дел. Жена опять-таки третьего ребенка скоро родит, а про недоделанную работу в гетманате и вспоминать тошно. Нахватался руководящих постов, как бродячая собака блох, а посты-то все далеко не синекурные, пахать на них надо. Разве мог я себе представить такой образ жизни в прошлом?»

Семь лет назад незадачливый черный археолог, копнув курган в двадцать первом веке, очнулся в Диком поле века семнадцатого. И закончил бы он жизнь на османской каторге, только не в капитанской каюте, а за веслами, если бы не выручивший его из ногайского плена характерник.

К своему великому счастью, попаданец имел с собой сказочную для семнадцатого века технику, а характерник, ставший впоследствии его другом, Иван Васюринский умел определять ложь в речах людей. Огромное количество информации из будущего потрясло характерника, а потом и казацких атаманов. Послезнание оказалось для казаков серьезным подспорьем, оно помогло им резко изменить ход истории.

Здесь они не только взяли Азов, но и сумели его удержать, а потом разбить поляков и освободить Малую Русь от помещичьего гнета, на юге образовалась мощная в военном отношении конфедерация Вольная Русь, объединившая южные степи, земли собственно Малой Руси (Украины), степное Предкавказье. Поляков не просто разбили, а разорили. Воспользовавшись удобным случаем, к разорению и захвату польско-литовских земель присоединились шведы и Великая Русь.

Благодаря удачным покушениям исчезла династия Османов, в Турции ее сменили Гиреи, что ослабило это враждебное Руси государство. Началась разработка донбасского угля и приднепровской железной руды, выплавка металла. На казацких землях появились оружейные заводы и мануфактуры по производству невиданных в семнадцатом веке товаров. Некоторые из них принадлежали семье попаданца, в других он имел долю.

Однако турки смиряться с таким положением дел не собирались, и их армию ожидали вскоре под Созополем в Болгарии, который казаки успели укрепить. Куда Аркадий и направился с очередной оружейной новинкой – минометами.

Глава 1

Начало испытания на прочность

Созополь, Черноморское побережье Румелии, 23 февраля 1644 года от Р.Х

Попытка разглядеть хвост змеи гиреевской армии, неудержимо накатывавшейся по приморской дороге, хорошо просматривавшейся из Созополя, естественно, не удалась. Вышли турки в поход, не дожидаясь конца распутицы, как только пригрело солнышко, можно представить, каким неприятным сюрпризом для них стало возвращение зимних штормов. Правда, холодные дожди избавили вражеское войско от глотания пыли, однако вряд ли там кто этому радовался. Аркадий об этом прекрасно знал, как и о бессмысленности попытки высмотреть конец армии. Ее тылы находились, наверное, еще у Стамбула, если успели выйти из него, но все же он пристально всматривался через подзорную трубу на юг, матеря про себя производителей оптического стекла. Если в пределах километра-двух резкость изображения вызывала лишь легкие нарекания, то на больших расстояниях приходилось догадываться, что видишь. Вроде бы чистое, прозрачное стекло давало сильные искажения, и, когда его удастся производить не только в нужных количествах, но и требуемого качества, никто не знал. О цейсовском идеале, оставшемся в Азове, пока приходилось лишь мечтать, понукая мастеров к новым экспериментам.

С досадой сдвинув свой несовершенный оптический инструмент, Москаль-чародей бережно положил его в футляр. Это придурок Рожественский мог по любому поводу и совсем без оного бить свои бинокли – в семнадцатом веке, да в уже осажденной крепости такой поступок вызвал бы у окружающих крайнее удивление. Стоила подзорная труба пока очень дорого, и раскупались подобные устройства влет, как пиво на следующий день после получки в рабочем квартале. Каждый атаман, черкесский князь, калмыцкий нойон, русский боярин или воевода желал иметь оптику и, кряхтя, но платил за нее большие деньги.

Бог его знает, что рассматривали Михаил Татарин и Дмитро Гуня, руководители обороны, но, похоже, проблемы с различением интересных им деталей наличествовали и у славных атаманов. Они морщились, то и дело меняли «настройки» – чуть раздвигая или сдвигая трубу, запорожец что-то бормотал себе под нос…

– От бисова труба, – уже громко выразил свое неудовольствие Гуня. – Аркаш, когда навчишься-таки робыты, щоб як у твоем бинокли видно було?

– Легко сказать, да трудно сделать. Не получается пока нужное стекло. Ты вспомни, какое поначалу было.

– Зеленое, как лягуха, – ухмыльнулся Татаринов. – Это, ясное дело, лучшей, но с биноклем все ж не сравнишь… – в голосе предводителя донцов и коменданта крепости послышались сожаление и ностальгия: биноклем из будущего он пользовался не раз.

– Да будут нормальные подзорные трубы, и бинокли тоже сделаем, но не сразу же. Быстро только кошки родятся, а над сложной техникой приходится долго мучиться, пока до ума доведешь.

– Да чего в этой трубе сложного?! – удивился Татарин.

– Чего сложного?.. – аж захлебнулся от возмущения Москаль-чародей. – Ты знаешь, сколько мы мучились, пока хоть такие стекла смогли варить? Сколько раз пришлось состав сырья в печи менять, силу жара и время плавки… «Чего сложного?» Хочешь сразу и лучше – делай сам!

– Так я шо? Я ничего, так, попросил… трудно рассмотреть ворогов, шо далеко идут. Как я могу сам эту колдовскую хрень сделать? Я ж не колдун, атаман, мы такому не обучены.

– Ну и не хрен мне нервы портить. Думаешь, нарочно плохие стекла льем? Не получаются хорошие. Самого злость и досада берут.

– И что, никакого просвета?

– Ну, заметили стекловары, рассматривая бинокль, что там стекла впереди и сзади разные.

– Так это ж и слепой заметит, – искренне изумился Михаил. – Впереди большие, сзади маленькие.

– «Большие», «маленькие»… по составу разные, из неодинакового стекла сделаны.

– Так у чем-то трудность? И они пусть из разного сделают.

– Какого «разного»? Чего в одно, а чего в другое добавлять?

– А в стеклышках из бинокля посмотреть нельзя?

– Можно. Вынуть из бинокля и расплавить, а потом пытаться определить, чего там намешано.

– Эээ… постой. Как «взять и расплавить»? А с биноклем чего будет?

– Конец ему будет. При этом большой вопрос, сможем ли мы найти отличия, не так-то это легко сделать.

– Не… тогда не надо. Жалко бинокль.

– Вот и мы так подумали. Пробуют ребята разные составы, но пока без толку. Когда-то найдут нужную примесь, а пока… Пошли, пожалуй, вниз, торчим здесь, как чиряки на носу, без толку.

В общем-то, это рассматривание с высоченной деревянной вышки подходящего к Созополю гиреевского войска большого смысла не имело. Благодаря разведке командование крепости и так знало, кто на них движется. Пятьдесят тысяч янычар: две трети – недавно набранные взрослые турки или родственники воинов оджака; пятнадцать тысяч суваллери, всадников оджака – также больше половины новички; с тысячу топчи, еще несколько тысяч обозников корпуса воинов-рабов (не путать с райя), пятнадцать тысяч сипахов-тимариотов, вооруженных заметно хуже обычного, тридцать тысяч кочевых турок и бедуинов, тридцать тысяч азапов и секбанов, не новобранцев, уже поучаствовавших во внутренних разборках. И естественно, с войском шло не меньше сотни тысяч работяг из Стамбула. Не янычарам же копать землю в осадных работах и тягать тяжести. После смерти Мурада IV (не к ночи будь помянут этот властелин, сумевший обуздать своеволие воинов оджака) янычары очень нервно реагировали на любые попытки принудить их к труду.

К удивлению казацкого старшины, крымских татар в этом войске не набралось бы и тысячи. Гирей предпочел оставить одноплеменников в Анатолии для окончательного усмирения и искоренения сторонников разбитого в прошлом году Лжемурада. Разбить-то его разбили, основные силы рассеяли, однако поймать не смогли. Он то ли погиб, то ли, сняв платок с морды, без которого его, почитай, никто и не видел, растворился среди местного населения, считавшего предводителя антиоджакского и антитатарского восстания ИСТИННЫМ Османом, божьим чудом, выжившим при покушении.

И ранее сильно не любившие янычар жители Анатолии их теперь люто, больше любых врагов ненавидели. Не помогло даже массовое зачисление в оджак анатолийцев, тем более что под видом турок туда попало немало янычарских родственников потурнаков – сербов, греков и албанцев. Да и вроде бы чистокровные турки отличались скорее толстым кошельком для дачи взяток, чем храбростью и воинскими умениями.

Немалая часть этого сильного чувства ненависти переносилась и на нового султана с одноплеменниками-татарами. Им султан Ислам выделил земли нескольких тюркских племен Восточной Анатолии, имевших несчастье активно поддержать лжесултана Ахмеда. Уцелевшие мужчины из этих племен сейчас шли в голове войска Гирея, который обещал за храбрость и заслуги одарить их новыми землями, здесь, в Румелии, и бывших ногайских степях. Им так же подробно рассказали, что будет не только с ними, но и с их семьями, если они не проявят храбрости. Семьи остались в Анатолии, обеспечивая верность их отцов и сыновей.

Подойдя к крепости где-то на километр или около того, всадники немного погарцевали перед смотрящими на них с валов и пяти бастионов защитниками Созополя, благоразумно не приближаясь к городу. О наличии у засевших там точного и дальнобойного оружия они были осведомлены, не представляя, впрочем, насколько оно мощное и на какое расстояние стреляет.

Покрасовавшись – кричать оскорбления на таком расстоянии не имело смысла, а подъезжать ближе опасались, – начали разбивать палатки для отдыха, привезенные во вьюках. А вот с кострами для приготовления пищи у них в этот день не сложилось. На дневной переход от города дерева не было. Совсем не было. Его предусмотрительно вырубили и утащили казаки, два года готовившиеся к этой битве. Узнай зеленые о таком умышленном опустынивании – вырубили даже виноградные лозы, – вандалов бы линчевали, но не водилось тогда таких зверей, зеленых.

Перекусив всухомятку – кочевников подобными лишениями не испугаешь – турки устроились в двух лагерях, выставив многочисленных часовых: о пластунах они также были наслышаны.

Невольно ежась от сильного, сырого и холодного ветра с моря, атаманы, спустившись с вышки, пообщались с защитниками крепости. Гарнизон уступал надвигающемуся вражескому войску более чем на порядок. Впрочем, этих-то казаков, отобранных из добровольцев, застращать было вообще проблематично. У нескольких на груди блистали светло-серые крестики с красно-желтым всадником, поражающим змия в середине, знаки ордена Георгия-победоносца, первой железной ступени, конечно: Хмель, долго не решавшийся последовать совету Москаля-чародея, в прошлом году таки основал сразу несколько орденов. Георгия-победоносца, выдаваемого за храбрость, четырех ступеней, железную, медную, серебряную и золотую. Выделялись они скупо, пока более двух никто не имел, даже совершенно безбашенный в бою Татаринов пока мог похвастаться только одним Георгием. Зато он, как и Гуня, имел высший орден Малой и Вольной Руси, Архистратига небесного воинства архангела Михаила. Такой же крест, золотой, с рубинами, на вычурной и массивной золотой цепи, отправили и в Мадрид, испанскому королю. На всякий случай приказав послу разузнать, примет ли гордый Фердинанд его. Было в этом сомнение, а осложнения еще и с Испанией казакам совсем не улыбались.

– Что, Сидор, поджилки от вида вражьего войска не дрожат, штаны от страха не загадил? – улыбаясь, явно не всерьез, спросил Татарин у старого знакомца, помнившего еще поход на Трапезунд донца, седого, с морщинистым лицом и пегой, неровно обрезанной бородой.

– Поджилки у меня трясутся только после доброй пьянки, а в походе, чай сам знаешь, Миша, пить нельзя. А штаны обгаживать мне, природному казаку, как-то негоже, не этим гололобым меня пужать.

– А если здесь объявится мой дружбан, Ефим? – сделав самую что ни на есть невинную морду лица, спросил Аркадий.

– Свят, свят, свят, – сняв шапку, трижды перекрестился казак. – Тот точно кого хочешь до греха доведет. Только он-то, слава богу, аж в Польше, да и ежели сюда явится, – опять перекрестился, – пугать будет турок, не нас.

Веселые выкрики со всех сторон показали, что Срачкороба здесь помнят, но вот его появления в крепости жаждут далеко не все. Как раз среди старых казаков имелось немало свидетелей шуточек знаменитого юмориста или их жертв, и у многих воспоминания к числу приятных не принадлежали.

Аркадий улыбался, шутил и с трудом удерживался от инстинктивного растирания груди в области сердца. В последние годы у него появились проблемы с надежностью работы этого жизненно важного органа, даже регулярно лекарство стал принимать, не желая, правда, при этом отказываться от употребления кофе. В конце концов, сердце ныло редко, а утром так трудно стало включаться в работу…

Гарнизон деловито готовился к предстоящим боям. Три тысячи ветеранов-донцов да шесть тысяч запорожцев из числа самых отмороженных и рисковых. К ним здесь добавились пять тысяч болгар, более-менее обученных военному делу, многие успели повоевать в наступившем на Балканах бардаке, все имели потери в семьях или среди друзей. В последний момент – в конце осени и зимой – набежало с пару тысяч греков.

Турки перед походом на север произвели восстановление законного, своего порядка в материковой Греции. Да так расстарались, что там осталась, дай бог, десятая часть населения. Большая часть потомков гордых эллинов сбежала в Морею или на острова, оставшиеся под контролем Венеции, меньшая ломанулась на север, к казакам или в Валахию. Из «домоседов», по какой-то причине не покинувших родные селенья, многие об этом пожалели. Ранее входившая в число самых либеральных стран мира, Турция стремительно радикализировалась, отношение к иноверцам в войске, по старой привычке еще часто называемом османским, стало совсем нетерпимым.

Легко было догадаться, что среди греков-беженцев есть вражеские шпионы и диверсанты, нескольких даже выявили: потурнаков выдало произведенное ими обрезание, но глупо было надеяться, что поймали всех. Пришлось усилить охрану многочисленных пороховых погребов и продовольственных складов, тщательнее охранять водные источники. Зато остальные новобранцы пылали жаждой мести, желанием навредить врагам даже ценой своей жизни.

Аркадий с содроганием вспомнил недавнее покушение на себя. Тогда он решил лишний раз проверить, не стали ли видны мины и ямки-ловушки с колышками после таяния снега. Впереди по лестнице на вал поднимался охранник, сзади шли еще несколько и джура, враги еще не вышли из Стамбула, чего, спрашивается, опасаться?

Выстрел с вала прозвучал как гром среди ясного неба и оказался очень точным. Большая пуля (калибры ружей в то время колебались от пятнадцати до тридцати миллиметров) попала в титановую пластину, защищавшую сердце, пробить броню не пробила, но с лестницы его сшибла, попутно выбив из сознания. О том, что другой грек пытался его, потерявшего сознание, прирезать, он узнал уже позже, от командира собственной охраны, Василя Вертлявого. К счастью, одновременно с подсылом к бесчувственному телу попаданца подскочил и сам Василь, успев обезоружить врага и оглушить его. Второго, палившего из ружья, к великой досаде очнувшегося позже Аркадия, пристрелили.

Бронежилет пуля не пробила, но даже сквозь поддоспешник оставила на память о себе большой синяк и ноющее, то ли ушибленное, то ли треснувшее, ребро. Оставалось радоваться, что сердце от такого обращения с ним работать хуже вроде бы не стало. На окружающих очередное «чудо» произвело разное действие. Казаки и так знали, что Москаля-чародея пули не берут, знаменитый ведь характерник, а вот балканцы сильно впечатлились. Выстрел в упор из янычарки не выдержала бы и самая лучшая немецкая кираса, а судя по гибкости, на колдуне была всего лишь кольчуга. Получалось, что у колдуна и правда шкура пуленепробиваемая. После этого случая он часто ловил на себе удивленно-испуганные взгляды. Хотя, казалось бы, люди пришли биться насмерть против более сильного врага, чего переживать из-за чьей-то необычности?

Довелось ему лично участвовать и в допросе висевшего на дыбе террориста. Морщась от боли, невольно прикладывая руку к груди, спустился в подвал. Там уже все успели подготовить для неторопливой и продуктивной беседы. Грека раздели догола, сорвав с него даже крестик, и подвесили за руки; судя по мученическому выражению лица, ему и без плетей или подпаливания было больно и в крайней степени неуютно. В комнате пылал очаг, не только прогревая воздух: рядом положили что-то железное, неприятное на вид, на столе в углу стояла непроливайка с ручкой и лежала пачка бумаги.

Аркадий подошел к террористу, невысокому, узкоплечему, без массивных мышц, но жилистому мужчине средних лет. По его смуглой коже гуляли вши и многочисленные мурашки, по телу то и дело прокатывали волны дрожи то ли от холода, то ли от страха. Появление мертвого, по его расчетам, человека поразило грека: лицо заметно побледнело, глаза выкатились, в них вместо привычного уже страха заплескался ужас.

Объяснялось это просто. В момент покушения он бросился после выстрела к упавшему-то только потому, что не знал, удалось ли соучастнику покушения попасть точно в цель. Успел заметить прореху в одежде напротив сердца, мертвенно-бледное лицо, закрытые глаза и решил, что задание выполнено. Как раз в этот момент его и скрутил Василь, заметив в руке нож. И вдруг этот мертвец является на допрос. Иоаннис Ставридис сначала замер, позабыв о боли в плечах, потом судорожно задергался, пытаясь разорвать путы и убежать от вурдалака – легенды о живых мертвецах ходили и по Элладе. Бедолага решил, что его ждет участь хуже смерти – вурдалачество. Но ничего, кроме срыва кожи около запястий, не добился: среди прочих своих навыков и вязать пленников казаки умели качественно.

Характерник стал напротив подвешенного на дыбу, лицом к лицу. Подтягивать узника к потолку не стали, а тридцатисантиметровая разница в росте не позволяла ему дотянуться пальцами ног до пола. Увидев колдуна так близко, Иоаннис принял его широкую улыбку за оскал, подготовку к укусу и, закатив глаза, потерял сознание. В помещении ощутимо завоняло.

«Однако… Неужели я такой страшный? Или он такой нежный и ранимый? Если уж человек на подобное дело идет, то должен быть покрепче. Что-то здесь не то…»

– Пане Москалю, гляньте, чим у вас стреляли, – раздался оклик казака, стоявшего рядом со столом, вызвавшегося «поспрошать» покушавшегося.

Подойдя туда – грек все равно висел без сознания, – Аркадий взял поданный ему сплющенный кусок… не свинца, как ожидал, а серебра.

«Эпическая сила искусства… Так и турки, получается, уже всерьез меня колдуном-оборотнем полагают. Вот тебе и действенность пропаганды. Хорошо хоть из греческого ружья палил, они обычно пятнадцати-шестнадцатимиллиметрового калибра. Бахни тот гад из алжирского, тридцатимиллиметрового – и бронежилет мог не спасти. Если здесь… хм… граммов двадцать-тридцать, крупняк, то снаряд – по меркам двадцать первого века – вышиб бы на тот свет почти гарантированно. Но почему покушение на меня, а не на отобравшего у османов Азов Татарина или много раз обижавшего их Гуню? Мало ли кто и кем числится, бьют-то обычно по вершинам, то есть по главным атаманам. Да… надо, ох надо его поспрашивать, расколоть до самого донышка».

Пленника привели в себя. Русского языка он не знал, так что Москалю-чародею для допроса понадобилась помощь переводчика. Упирался покушавшийся недолго: чего-чего, а развязывать языки пленникам казаки умели. К великому сожалению, ничего толком, кроме подтверждения, что послан именно убить Москаля-чародея, грек не сказал. Ни других засланцев в казацкий лагерь, ни объекты диверсий он не знал. Действительно не знал, иначе под пытками наверняка назвал бы: впечатления несгибаемого героя он не производил.

Пытался Ставридис сыграть на жалости, клялся-божился, что пошел на преступление не добровольно, а под страхом страшной смерти для всей большой греческой крестьянской семьи. Мол, обещал какой-то янычарский ага: если они с соседом убьют запорожского колдуна, то никто родственников двух незадачливых убийц не тронет, а если не смогут, то всех предадут лютой казни.

Пыток подследственный явно боялся, спешил ответить на любой вопрос, но пришедшие на допрос Татарин и Гуня приказали жечь его огнем. Аркадий, убедившись, что и под пыткой грек не меняет показаний, из допросной ушел. Иоанниса этого он даже немного пожалел, но требовать прекращения пыток, не говоря уже об освобождении покушавшегося, не стал. Не были атаманы садистами или маньяками, так что, если продолжили пытки, значит, видели в этом необходимость.

Ставридис умер к утру. В ходе «разговора», желая избежать боли, он назвал нескольких сообщников. Но вот их даже пытать не стали, уж очень путался в своих показаниях пленник. При малейшем нажиме сразу называл других «соучастников». Всех их, конечно, допросили, но сочли невиновными. Ясно, что от боли грек готов был оговорить любого, сочли правдивыми именно его первые показания.

На следующее утро решили отправить всех греков в Крым. Однако выполнить это постановление не удалось, уж очень часто штормило, причем нешуточно. А тут и разведка донесла о начале выдвижения турецкого войска в поход на Созополь. Эвакуацию пришлось отложить до наступления хорошей погоды, благо доминирование на море у казаков было полным. Пока греков-добровольцев запирали на ночь в выстроенных заблаговременно подземных бункерах, а днем старались использовать прежде всего для хозяйственных работ.

* * *

Из коренного населения города в нем к началу осады мало кто остался: женщин, стариков и детей эвакуировали в Крым, иногда добровольно-принудительно, так что человеческого балласта в Созополе практически уже не было. Во время вражеской осады мирные люди страдали бы от артиллерийских обстрелов, да и еду на них пришлось бы заготавливать.

Продовольствия запасли на полгода для тридцати тысяч защитников. Хотели больше, но из-за засух продовольственная проблема на Малой Руси и на Донских землях стояла остро. Не хватало хлеба и на Великой Руси, уж очень большое за последнее время она приняла пополнение – с полмиллиона турок, черкесов, поляков…

Пороха также лучше иметь бы побольше, но постоянно наращиваемое его производство на Малой Руси, вновь построенные пороходельные предприятия на Дону с запросами не справлялись. Зато улучшенной версии напалма (все еще сильно уступавшего изобретению ХХ века) запасли много. Как и ракет, уже в керамических корпусах, с боеголовками из толстого стекла, с взрывчаткой или горючей смесью внутри.

Припасли для горячей встречи врага и много другого оружия: крепостные барабанные ружья, бомбометы (минометы), расставленные сразу за валами, в зонах, фактически недоступных для поражения осаждающими. Естественно, на самих высоких земляных валах, очень неудобных для разрушения артиллерией, поставили и много пушек.

Крепость строили почти два года, согнав на строительство огромные массы турок-крестьян и кочевников, наловленных на юге Румелии и в Анатолии. Выгодное расположение на полуострове, абсолютное преимущество казаков на море позволили сосредоточиться на сухопутных укреплениях. Спланировал укрепления Боплан. С сорокового года он был уже не пленным, а вольнонаемным инженером. После дошедших из Франции жутких подробностей разгрома его родной Нормандии он возвращаться туда не спешил. Да и гетман Хмельницкий платил ему больше, чем ранее польский король.

Встретить турок вдалеке от собственных земель, не пустить их на территорию союзной Валахии, которая в этом случае легко может переметнуться к старым хозяевам, предложил Аркадий. После некоторых сомнений решили строить укрепления вокруг Созополя, расположенного у дороги из Стамбула на север и имевшего рядом удобную глубокую бухту. Предусматривалось, что, когда удастся измотать турецкую армию, ей в тыл высадится казацкий десант, на помощь крепости подойдет и союзное войско.

Решающим фактором, склонившим атаманов к принятию плана Москаля-чародея, стало наличие рядом с этим городом богатого месторождения меди. Одновременно со строительством крепости представители старшины, а потом и купцы из Малой и Великой Руси принялись за добычу руды и здесь же, на месте, плавку меди. В несколько месяцев дело было налажено так, что выход металла превысил османский в разы. Причем получалась сама собой не медь, а бронза, правда, не оловянная, мышьяковистая. Из-за чего при плавках начались многочисленные несчастные случаи: часть мышьяка из расплава попадала в воздух.

Аркадий поднатужился и «изобрел» противогаз. Точнее, если честно, его жалкое подобие, но и с ним количество отравлений резко пошло на убыль. Хоть гибли турки-рабы, людей было жалко, да они и денег стоили. Вокруг рудников возникло несколько поселков, с тенденцией сливания в один немаленький город. Ох, и печалились паны-атаманы, когда после Рождества пришлось добычу руды и плавку меди прекратить – такие прибыли уплывают. Но на Созополь надвигалась война.

Еще ранней весной сорок второго года пятнадцатитысячная конная армия под командой Кривоноса прошла по побережью и ударила по кочевавшим на северо-востоке Греции туркам-юрукам. Причем на этот раз запорожцы не взяли с собой обозы – уловив перерыв в штормах, продовольствие им доставил флот. Если казаки наступали на юруков с востока, отрезая их от Стамбула, то спустившаяся с перевалов Родоп валашская армия атаковала с северо-запада. Оказавшиеся в клещах, так и не сплотившиеся в одно войско кочевники почти поголовно попали в плен и стали строителями крепости Созополь. Остававшееся в Стамбуле войско оджака выйти им на помощь не решилось, ведь почти все наиболее боеспособные части в это время воевали на востоке Анатолии. Да и не воспринимали гордые османы этих юруков как очень уж своих.

Подошедшая позже армия Гуни взяла штурмом Адрианополь, еще несколько укрепленных городов, ликвидировав таким образом власть турок в Европе вне стен их столицы. Что еще больше обострило там, в огромном, пусть полупустом, но все еще очень многолюдном городе, продовольственную проблему. Лишенные возможности подвозить продовольствие морем из-за господства на нем врагов, власти стали силой загонять бедноту в Анатолию и осаживать их на землю: очень многие участки там за последние годы лишились прежних хозяев.

Два года казаки строили крепость без помех: не до них было Гирею и вождям оджака. И вот гиреевская армия наконец собралась с силами для возвращения себе Румелии. Идти на север мимо укрепившихся в прибрежном Созополе было слишком рискованно, поэтому, собрав всех, кого мог, султан Ислам повел их на решительный бой. Помимо меди рядом самые рисковые и предприимчивые атаманы наладили уже во внутренних районах добычу свинца, для войска нужного даже больше бронзы. Людей оттуда тоже срочно, в приказном порядке эвакуировали.

Для Вольной Руси настал час истины. Решалось, сможет она уцелеть или нет. Вопреки расчетам, испытания нагрянули с нескольких сторон, но для севших в осаду все решалось здесь и сейчас.

Неспокойная ночь

Созополь, 23–24 февраля 1644 года от Р. Х

– Не-е, Аркаш, не пойдуть они на приступ ноччю, – с улыбкой возразил Михаил на вслух высказанные опасения об атаке турками крепости в первую же ночь.

– Да який може буты приступ, якщо их мало не утрое меньше, чим нас? – поддержал Татаринова Гуня, разгоняя рукой облако табачного дыма, почему-то зависшее над столом.

– Втрое? – искренне удивился Москаль-чародей. – А мне показалось, что их тысяч двенадцать-пятнадцать.

– Какие там пятнадцать, – замахал руками Татаринов, спрятав наконец трубку в карман. – Дай бог семь.

– Ну, може, восемь.

– Трижды восемь – двадцать четыре, – ехидно посчитал вслух Аркадий.

– А вминня бийцив? Не утрое, а упьятеро, – пренебрег арифметикой Дмитрий.

– Енто точно, – поддержал собрата-атамана Михаил. – У нас казаки – лучшие из лучших, богатыри, все огонь и воду прошли, со смертью не раз здоровкались, а там пастухи турецкие, баранам хвосты крутившие. Ну, в поле… на конях они лучшее многих наших сидят, нелегко пришлось бы, из луков-то они стрелять умеют. Но за такими-то валами да рвами, имея столько пушек…

Настоявший на совещании в тесном кругу Аркадий даже растерялся. Не ожидал он от опытнейших атаманов такого пренебрежения к врагу.

– А если все-таки полезут ночью на валы? Вот плюнут на ледяную воду и рванут. Малым числом от навала и не отбиться ведь.

– Не… – замотал головой Татаринов. – Такому числу сюды не прорваться, там сначала тысяч двадцать-тридцать положить придется, чтоб дорогу до вала промостить. Я уж про мины и ямы-ловушки и не поминаю, их ведь тоже просто так не проскочишь.

– И по морю сьогодни не поплаваешь: витер та волны любу лодку перевернуть.

– А чего это ты все о ночном приступе толкуешь, предчувствие какое есть? – встревожился наконец Михаил.

Воины к предчувствиям относились серьезно, он исключением не был. Тем более что, как ни отбрыкивался Москаль-чародей от славы колдуна, даже его ближайшие друзья таковым числили. К предсказаниям же характерника пренебрежения не могло быть в принципе.

– Да нет, вроде ничего такого не было. Только… лучше поберечься. А чего не хотите поставить поболе людей на тот вал?

– Поставить-то их туда можно, да… каков сегодня ветер на вышке почуял?

– Бррр…

– Вот-вот, холодный и сырой ветрище, насквозь продувает. Те же турки к утру промерзнут до костей. Так зачем нам своих казаков простужать? Поторчат там и завтрева воевать не смогут. А, думаю, к вечеру следующего дня турок здеся буде не менее тридцати тысяч. Сдуру и правда на валы таким числом кинуться могут. Нехай наши казачки ночку поспят, а к завтрему биться готовы будут.

– Ну, вы атаманы, вам и решать, – сдался Аркадий.

– Да ты не сумлевайся, Аркаш, выставим мы добрую сторожу, не проглядят они ворогов.

Поговорив, пошли по «хатам». Выйдя на улицу, Аркадий невольно поежился. Пусть ветер в крепости дул много слабее, валы от него хоть и не полностью, но защищали, однако холод и сырость действительно пробирали, если не до костей, то весьма глубоко.

* * *

Сон никак не приходил. Аркадий ворочался на мягкой перине, будто она была набита не пером, а булыжниками. Почему-то его все больше охватывало чувство тревоги, вроде бы безосновательно.

«Вот дьявольщина. Вроде и не мальчик уже, в военном деле понимаю побольше многих других, а въехать в причины несокрушимой уверенности атаманов в невозможность ночного штурма не могу. Нет, ясно, минное поле, широкий ров, покрытый тонюсеньким ледком, бурное море, исключающее передвижение на лодках… мины, кажись, не испортились, для турок будут страшным сюрпризом… минометы в бою испытаем, барабанные крепостные ружья… Интересно, новый заводик по производству серной кислоты уже запустили? Шведы что-то нынешней зимой нехорошо зашевелились, не к добру…»

Мысли прихотливо скакали от одного важного предмета к другому, еще более важному, что, возможно, и послужило задержкой прихода сна. Москаль-чародей стал в Чигирине очень важной персоной, Хмельницкий без зазрения совести навалил на него кучу дел и поручений, в которых ленивый от природы Аркадий захлебывался уж который год. Странно, что не потонул. Помимо должности главного производителя оружия, кстати, на Дону тоже, он стал одним из помощников Богдана по иностранным делам (что вылилось в необходимость регулярно изучать массу материалов и зубрить латынь). Попытки откреститься хоть от этой нагрузки провалились: Хмель очень высоко оценил многие предложения тогда еще «свеженького» попаданца и хотел регулярно выслушивать его анализ текущих и предсказание грядущих событий.

В отличие от казачьих сообществ, на гетманьщине к предложению организовать контрразведку отнеслись с пониманием, возглавил ее друг гетмана Золотаренко. Его главным помощником и фактическим организатором «Службы безпеки» был Москаль-чародей. Естественно, никто с него не снимал обязанности по изобретению и поставке в войска – Гетманское, Запорожское и Донское, новых видов вооружения, а следовательно, ему же приходилось заботиться о возведении и качественной работе множества предприятий. Не будучи человеком масштаба Лаврентия Павловича, Аркадий справлялся со всеми этими обязанностями далеко не с блеском, но… не было в Вольной Руси никого другого для таких работ. К великой досаде старшины, приток специалистов из Европы прекратился почти совсем. Во-первых, между Западной Европой и Малой Русью находилась сплошная полоса земель, охваченных войной, во-вторых, иезуиты постарались разнести везде самые страшные слухи о диких казаках.

От всех этих хлопот и тревог он изменился и внешне. Не только постарел, годы никого не красят, но их прошло не так уж много, выглядел характерник по-прежнему заметно моложе здешних ровесников. Зато присущие ему ранее нерешительность, вяловатость, готовность уступить, лишь бы не было спора или конфликта, в общем, вся интеллигентщина, если не испарились без следа, то канули глубоко внутрь. Аркадий преобразился в резкого, решительного, внешне уверенного в себе и напористого человека. Учитывая его широкую известность как колдуна и друга Хмеля и Татарина, высокий рост и почти всегда красноватые от недосыпа глаза, спорить с ним теперь осмеливались немногие.

Сюда же – в крепость, построенную для осады врагом, – Москаль-чародей приехал под предлогом испытания новых вооружений, на самом же деле он сбежал от всех тех обязанностей, манкировать которыми никак не мог. Опасность сгинуть от вражеской пули или ядра по сравнению с тяжестью всего взваленного на него казалась такой несущественной мелочью… Ему жизненно нужен был перерыв, пусть даже такой.

Бог его знает, сколько он провалялся без сна, но, когда дремота наконец заглянула к нему в гости, ее тут же спугнули раздавшиеся невдалеке выстрелы.

«Бах» – поднял тревогу кто-то, выпалив из ружья.

Аркадий приподнял голову с подушки и прислушался.

«Бах» – поддержал шумиху второй выстрел, наверняка из другого ружья: перезарядить так быстро первое было бы невозможно.

«Тах-тах-тах-тах-тах» – поддержал веселье револьвер. Учитывая, что далее чем на десять-пятнадцать метров стрелять из револьвера казаки не стали бы ввиду полной бессмысленности подобного поступка, дело принимало неприятный оборот.

Пришлось вставать, зажигалкой воспламенять керосиновую лампу и под уже частую стрельбу, в которую вплелись и «бабахи» крепостных ружей и пушечные «бухи», обуваться. Одежду, кроме полушубка, Москаль-чародей предусмотрительно не снимал (ну, может, не предусмотрительно, а из лени, известный эпизод с Незнайкой был ему очень близок). Привычно быстро затянул ремни подмышечной кобуры и сунул в нее «ТТ», одел полушубок и опоясался ремнем с еще двумя кобурами, револьверными. Загасив лампу, бросился на улицу – напророченный им самим ночной штурм набирал обороты.

«Блин. Накаркал, черти б меня взяли. Но как же они мимо минных полей прошли? Взрывов-то не было. Неужели “протухли” мины? А ямы-то ловушки? А покрытый тонким ледком ров, пройти по которому невозможно, но и плыть в ледяной воде он не даст. Чертовщина какая-то, ведь опасался-то так, на всякий случай, сам не веря в возможность штурма сегодня, и на тебе… хоть отрезай себе дурной язык. Впрочем, отрезать надо пустую голову. Но как же они к стенам подошли и каким образом на них влезли? Лестниц-то у них точно не было, изготовить их не из чего… Чудны твои дела, Господи».

Ежась от пронзительного холодного ветра и несомой им мороси, осмотрелся и вслушался в звуки нараставшего боя. Здесь же, возле дома, обнаружились джуры и охранники, энергично обговаривавшие происходящее. Аркадий завертел головой, пытаясь хоть что-то рассмотреть в окружающей тьме. Чувствовал себя он откровенно хреново, к усталости от регулярного недосыпа прибавилась почему-то и легкая тошнота, хотя ел вечером немного – аппетита не было. Погода за время его пребывания в доме не только не улучшилась, но даже ухудшилась. Грохот выстрелов раздавался, как показалось, со всех сторон, но, присмотревшись к вспышкам выстрелов, можно было заметить, что стреляют в двух местах, на валах у обоих крайних бастионов, где на севере и на юге перекрывающие перешеек валы выходят к морю (крепость располагалась на полуострове).

«Атака с моря? На чем?

Неужели на бурдюках? Не может быть, при пяти-шестибалльном волнении их бы… да и вода ведь ледяная! В такой не поплаваешь, через пять-десять минут сам окочуришься».

В продолжающей разрастаться канонаде чуткое ухо уловило взрыв мины, потом еще один, затем почти одновременно последовали сразу два или три. Судя по редкости выстрелов в центральной части укреплений, взорвались мины невдалеке от завязавшихся на валах сражений.

«Ничего не понимаю. Ну, как тот мультяшный герой. Значит, сушей атака? Почему тогда только в двух местах, а не широким фронтом?»

Но торчать и дальше растерянно лупать моргалами знаменитому характернику не пристало.

– Юрка, мигом в Пятый, Северный бастион, узнай, что там творится, и обратно, Иван, а ты в Первый, Южный, я буду у бомбометчиков.

На бастионах к этому времени зажгли факелы, появилась возможность рассмотреть кипевшие возле них схватки. Можно было понять, что и там и там казаки пытались сбросить вниз забравшихся на валы врагов, но из-за постоянно прибывающего подкрепления очистить крепость от неприятеля пока не удавалось. Отметив по центру затишье, Аркадий решил наугад обстрелять края поля возле укреплений.

«Судя по всему, они двумя колоннами прорываются вдоль моря, там как раз на узкой прибрежной полосе и мины не закладывались, не было смысла это делать ввиду частых штормов с ударами волн и движением прибрежного грунта. Или плывут? Нет, в ледяной воде и при волнении, они же не тюлени. Но кто им подсказал слабое место? И как они ров преодолели? Неужели переплыли? Или с шестами перепрыгнули? Фу ты черт, при такой ширине рва это было бы по силам разве что Бубке, вот хрень в голову лезет».

Пытаясь выбросить на ходу из головы мысли о предательстве кого-то из своих, добежал до позиции бомбометчиков. Их, как и само оружие с боеприпасами, Москаль-чародей привез для испытания в боевых условиях совсем недавно. Новое оружие представилось ему особенно убойным именно в условиях осады, теперь предстояло в этом убедиться.

Бомбометчики успели добраться до своего оружия немного раньше и теперь растерянно толпились, обговаривая между собой происходящее. Большей частью это были бывшие сельские хлопцы без боевого опыта, увидев знаменитого колдуна, они неприкрыто обрадовались: уж он-то знает, что надо делать и как отбить врага.

Хочешь не хочешь, а приходилось соответствовать. Уверенным тоном Аркадий скомандовал подносить заряды, сам лично выставил бомбометы по пристрелянному заранее участку поля близ морского побережья. Вообще-то куда больший навык подобных действий имелся у самих бомбометчиков, но знаменитый характерник уже успел преисполниться сознания собственной значимости и незаменимости. Медные трубы наши предки не случайно в один ряд с огнем и водой поставили.

Бойцы со сноровкой, полученной благодаря долгим тренировкам, начали стрелять. С оглушительными хлопками бомбы отправлялись в полет, чтобы почти сразу с воем устремиться на врагов сверху. Или улететь на пустое место, ведь стрельба вынужденно велась наугад. Впрочем, никогда не слышавшим таких неприродно-жутких звуков врагам все равно приходилось туго. Атаковать под такой аккомпанемент, бежать в темноте сквозь взрывы и под свист осколков… мало быть смелым человеком, чтоб не драпануть, теряя штаны и оружие, – необходимо еще и иметь знания о примененном оружии. Скорее всего, для большинства вне валов на поле боя явились шайтаны из ада. За душами правоверных, естественно. И очень трудно нормальному человеку удержаться от немедленного спасения не тела даже – бессмертной души.

Православные или католики на их месте наверняка думали бы нечто подобное, с конфессиональным акцентом, естественно. Слава о страшных характерниках, казаках-колдунах, не без совершенно безвозмездной помощи иезуитов и мусульманских священнослужителей, широко распространилась в мире. Приобретя при этом эпические масштабы. Прежние рассказы об оборотничестве или ловле отдельных незадачливых чертей выглядели теперь такой мелочью…

«Блин горелый! Как же здесь не хватает связи, пусть самой примитивной! И ведь была мысля озаботиться наблюдателями на бастионах, чтоб давали знать, куда стрелять, делая это заранее оговоренными сигналами! Так кто ж знал».

Стоять рядом со стреляющей бомбометной батареей – удовольствие не из самых больших. Но заткнуть уши, к его великому сожалению, Аркадий не мог: надо было слышать, что происходит, ориентироваться в ходе боя приходилось по звукам. У бастионов, сначала у одного, а через полминуты и у другого, наконец-то догадались применить гранаты. Они вышли похожими на немецкие колотушки, с длинными деревянными рукоятями – с чугунными, в кубиках корпусами. Вероятно, именно применение нового оружия сломило атаковавших. В течение минуты или двух валы от них были очищены, немного погодя прекратилась и стрельба в поле в отступающих (или бегущих) врагов.

– Пане Москалю, боезапас закинчився, – доложил командир первого расчета, за ним и остальные его коллеги. Перед боем были предусмотрительно введены лимиты на количество мин, используемых за один бой. Бомб наделали пока немного, да и дорогими они выходили, приходилось экономить.

После грохота пальбы, от которого продолжал стоять звон в ушах и гул в голове, тишина показалась особенно приятной. Стрельба вокруг почти прекратилась, понятно: раз пушки замолкли, бой подошел к концу. Оставалось узнать об итогах: штурм-то точно отбили, в этом сомнений не имелось, но какой ценой?

Ждать у моря погоды или информации здесь, на позиции бомбометчиков, не имело смысла, пришлось всему из себя крутому характернику направиться к ближайшему бастиону. Именно тому, который и поддержала огнем батарея под его командованием. Благо идти надо было недалеко, дальность стрельбы нового оружия пока оставалась неудовлетворительной – где-то с полкилометра. У места недавнего вражеского прорыва наверняка уже присутствовал один из руководителей обороны.

«Посланные для разъяснения обстановки джуры, конечно, что-то разузнают, но лучше услышать новости самому, без пересказа с неизбежным при спешке перевиранием».

В крепости имелось несколько фонарей, подсвечивая одним из которых можно было бы существенно облегчить себе дорогу в такую беспроглядную ночь, но Аркадий воздержался от подсветки при передвижении. После последнего, но далеко не первого покушения выказывать свой путь светом ему не хотелось.

«Проклятая темень, чтоб ее черти взяли! Ноги без всяких врагов можно переломать или в грязюке вываляться. Хотя с чего чертям, чьим временем ночь и является, облегчать людям жизнь? Но пускать перед собой факелоносца или фонарщика – всем заявлять о своем присутствии. Невольно песня вспоминается: «Вот пуля прилетела и ага!..» На хрен! Не хочу агакаться, лучше нижними конечностями рискну. Но что же подвигло турок на такую авантюру и какая сволочь им о существовании незаминированных проходов стуканула? И как они через ров с водой перебирались? Если бы они попытались засыпать, то точно бы были обнаружены заблаговременно и о взбирании на вал только мечтать могли. Как их часовые проворонили? Загадка на загадке, авось Гуня хоть на некоторые уже ответы знает».

Кто-то бежал навстречу, не заботясь о приглушении шагов. Аркадий на всякий случай приподнял большим пальцем правой руки крышку кобуры одного из своих револьверов и положил ладонь на удобную рукоять.

«Конечно, сейчас по крепости много гонцов должно бегать, но… с оружием в руке чувствуешь себя спокойнее. Особенно если твою шкуру множество людей считают ценным трофеем. А я не прочь ее еще сам поносить, причем желательно в непродырявленном виде».

Несшийся не разбирая дороги казак пролетел было мимо, но уже за спиной характерника и охранников неожиданно затормозил и остановился, вызвав тем самым очередной приступ паранойи у Аркадия, чья рука невольно потянула револьвер из кобуры.

– Пане Москалю, це вы?

– Я, – не стал разыгрывать инкогнито он. То, что гонец мог искать одного из известных атаманов, удивления не вызывало. Развернувшись, всматривался в фигуру, показавшуюся смутно знакомой, окликнувшую его: не делает ли она подозрительных движений?

– Це я, Иван Малачарка, вы ж мене послалы у бастион. Беда у нас, пана Дмитра дуже тяжко поранено.

– Чтоб меня… Веди срочно к нему.

Гонец, громко топая, пробежал мимо характерника с охраной и помчался к входу в бастион. Хочешь не хочешь, а и им пришлось резко надбавить ход, но за быстроногим казаком угнаться не удалось, тот действительно бежал, не обращая внимания на риск скоростного передвижения в темную, безлунную ночь, да еще при ветре и дожде.

«Собственного джуру не узнал, что не есть гут. Правда, от волнения и усталости голос у него здорово изменился. Ох, как не вовремя ранен Гуня, как не вовремя… и будем надеяться, что рана не настолько серьезная, он же здесь не просто главный зам Татарина – единственный. Остальные командиры и близко по рангу и уважению не стоят. Пока он будет выздоравливать, и мне придется часть его функций брать на себя. Не было печали – черти накачали».

Возле бастиона вывесили освещение, так что, пробегая, удалось бросить взгляд на лежавшие у вала тела. Неожиданно – для такого-то короткого боя – многочисленные. За сотню точно, может, даже несколько сот. Рассматривать их подробнее не было времени, вслед за хекавшим от усталости, но не сбавлявшим темп передвижения проводником поднялись на «третий этаж», где невдалеке от выхода на вал и лежал раненый. Бег и подъем по лестнице дались неожиданно тяжело, появилась одышка, резко усилилось сердцебиение. В светлом (при трех-то керосиновых лампах) помещении, бастионном каземате с ощущаемым сразу запахом сгоревшего пороха.

Одного взгляда на Гуню Москалю-чародею хватило, чтоб определить, что он уже не жилец. Бледное до синевы лицо, обильная кровавая пена у рта, лихорадочный взгляд… но взгляд осмысленный. Увидев вошедших, знаменитый атаман даже попытался изобразить улыбку.

– О, а от и характерник, тильки мени вже и нихто не поможе. Усе, що Бог видмиряв (отмерил), прожив. Звыняй, Аркадию, якщо у чомусь був неправ, видхожу на суд божий.

И, коротко хрипнув, закатил глаза и умер.

Не был Дмитрий попаданцу другом, но смерть атамана для него стала шоком. Подойдя к уже бездыханному телу, попытался нащупать пульс, видя, что бесполезно, но боясь отказаться от слабой надежды на ошибку. Осознав безусловность ухода из жизни Гуни, снял шапку, другой рукой закрыл ему глаза, широко перекрестился.

– Господи, прими его грешную душу. Святым человеком он не был, но веру христианскую защищал, как мог, и погиб за други своя.

Постояв молча несколько секунд, отдавая, таким образом, дань уважения погибшему, обернулся к старшему джуре Гуни, молодому, с гладко выбритым подбородком и густыми, но недлинными усами казаку:

– Что вы атамана не уберегли, Остап?

– Так хто ж знав, що Юшко його у спину вдарыть?

– Что?! Так его свой убил?! Какой Юшко?

– Та ж Недайвода, щоб йому чорты у пекли покою не давалы, тай до Страшного суду. Турки лизлы як скажени (сумасшедшие), мы палылы у них из крутякив (револьверов), ох добру зброю ты придумав, а Юшко сзаду пидкрався та у спину атаману шаблюкою вдарыв. Да так, що й кольчугу пробыв.

– Я так понял, что вы его живым ловить не стали?

– Живым? – изумился джура. – Вин же, падлюка, атамана вбыв. Мы його у капусту порубалы.

– Вбыв-то он, а гроши хто йому за це дав, га?! Ты знаешь?! Недайвода ведь за копейку удавиться мог. Раз на такое дело пошел, наверняка ему немало заплатили. Кто?

Аркадий знал лично убийцу, известной личностью среди запорожцев был казак Юшко Недайвода. Фантастический, невероятный жлоб, у которого посреди моря соленой воды не выпросишь. Но в число хоть сколь значимых ценностей он собственную жизнь не включал, лез в любое предприятие с самым сомнительным исходом, если там виднелась возможность сорвать приличный куш. Даже по меркам запорожцев, жаднюга был редкостным отморозком без малейших признаков трусости. Стать начальником ему не светило ни в коем разе, но определенным уважением Юшко пользовался.

«Господи, хорошо хоть не грек, а свой же казак убивал. А то ведь нам с Татариновым пришлось бы здорово попотеть, чтоб удержать запорожцев от расправы над греками в крепости. Без того нехорошие слухи об их связях с турками ходят».

Явно растерянный Остап только развел руками. Немедленно совершая месть за покушение на атамана, казаки о поиске настоящих виновников не подумали.

– И где Гуня?! – распихивая стоявших в проходе запорожцев, в каземат ворвался расхристанный и очень взволнованный казак.

– Нету его. Погиб. А зачем он тебе понадобился? – заинтересовался Аркадий.

– Вот бяда… Татарин тожа сгинул.

– Как сгинул?! – Характерник, который как пыльным мешком по голове из-за угла получил, широкими шагами рванул навстречу пришедшему и навис над крепким, но не слишком высоким донцом.

– Пагиб, значится, – отвечал казак, не побоявшись при этом глядеть в глаза колдуна.

– Тоже в спину убит?

– Чой-то в спину?! Саблей ему турок голову разрубил.

«Песец подкрался незаметно. Как же это лихой рубака Мишка, не раз янычар и сипахов один на один одолевавший, так опростоволосился?.. И что я его жене скажу, как ей на глаза покажусь?.. Вот тебе и нет опасности штурма, оба в него не верили и головами за это поплатились. Но что же мне теперь делать, Господи? Это же пока шторма не пройдут и новый атаман от Богдана не прибудет, командование на себя придется брать – иначе передерутся атаманы и полковники здешние за булаву, нет среди них никого, для всех других авторитетного».

Аркадий с трудом вышел из раздумий и перестал гипнотизировать гонца, мужественно вытерпевшего сверление взглядом знаменитым колдуном. Отступил на шаг и приказал:

– Веди к Татарину.

Михаил был для него не просто знакомым – другом, да и одновременная гибель сразу обоих руководителей крепости стала страшным ударом по гарнизону. Имевшиеся в ней полковники и атаманы очень существенно уступали по авторитету Татарину и Гуне. Собственно, судорожно прокрутив в голове персоналии, Аркадий обнаружил, что действительно остался самым старшим в уже осажденной врагом твердыне. Все же он ведь был фактически министром и при Хмельницком – на гетманщине и на Вольном Дону. Неожиданное возвышение здесь совсем не радовало, даже если отбросить скорбь по другу Михаилу и доброму приятелю Дмитрию. Однако, хочется или нет, надо было срочно перехватывать управление Созополем. Альтернативой такому повороту истории стала бы жуткая свара среди командного состава с вполне прогнозируемым исходом – легкой победой турок.

Уже собираясь выходить, опомнился, вспомнил, что для командира даже смерть друга не повод забывать о своих обязанностях. Повернулся и поискал глазами среди казаков командиров. Найдя известного, ходившего в походы еще с Трясилом и Сулимой полковника Нестеренко, командира бастиона, обратился к нему:

– Прикажи осветить незаминированный подход к крепости, выставь усиленную стражу. В плен турок сегодня удалось взять?

Седоусый полковник, стоявший, понурив голову, с шапкой в руках, встрепенулся и, помявшись, ответил:

– Ни, Москалю. Живыми и брать не пытались, уж дуже гибель Дмитра на усих розлютыла.

Аркадий порадовался про себя, что его попытка взять власть прошла так легко, никто право характерника командовать оспорить не пытался. Хочется командовать или нет, а возникни здесь борьба за булаву, шансы дожить до окончания шторма резко снизятся: у осажденной твердыни не может быть больше одного командира.

– Поищите среди тел раненых турок. Может, кто для допроса сгодится. Найдете – перевяжите, покормите. Дай бог, хоть что-то об их планах узнаем.

«Блин, невезуха. И в разведке нас турки обыграли, чего раньше никогда не было. Впрочем, Гирей ведь не Осман, больше на ум и хитрость полагается, чем на силу. И морем никого в тыл врагу не выбросишь во время такой бури… Кажется, кончилось время везухи, победы кровью и потом придется добывать, зубами у судьбы выгрызать».

По прямой между крайними бастионами было немногим больше километра, но в связи с ломаностью линии укреплений пройти пришлось как бы не с два. То ли из-за спешки, то ли из-за волнения, но спотыкался Аркадий в пути много чаще обычного. Чертыхался себе под нос, но темп передвижения не снижал. От волнения и активного передвижения ему даже жарко стало, хотя погода ни на йоту не улучшилась.

Проходя мимо, разрешил бомбометчикам стрелявшей батареи уйти в казарму, прихватил в свиту дожидавшегося там собственного джуру с печальной вестью, ему уже известной. Потом отпустил и бойцов второй батареи, им самим и другим начальством забытой. Никто туда не явился для указания целей и передачи приказа стрелять. Оставалось попенять себе по этому поводу (вспоминал же о ней) и подумать об организации бомбометного огня. Причем подумать не отвлеченно, а конкретно, с указаниями совершенно определенным лицам.

Уже перед самым бастионом поскользнулся и упал-таки, зашиб коленку и разбередил не до конца зажившее ребро. Из-за охватившей организм вялости вставал с напряжением сил, будто старый дед. Загляделся на ряды покойников, и здесь выложенных вдоль стены. Пожалуй, не менее многочисленных, чем у ранее посещенного бастиона. Прихрамывая, невольно прикладывая ладонь левой руки к титановой пластине, закрывавшей ушибленное ребро, не стесняясь хвататься за перила, поднялся в каземат, аналогичный тому, в каком недавно был. Точнее, зеркальное отражение, с выходом не на юг, а на север. Освещался он, правда, похуже – горела всего одна лампа, а настроение пребывавших здесь казаков, большей частью не длинноусых, а бородатых, еще мрачней. Следы боя здесь просто бросались в глаза: на стенах у входа виднелись пулевые отметины, земляной пол пропитался кровью, к сильному запаху которой (подумалось вдруг: «Вампир здесь с ума немедленно сошел бы, ох и бойня тут была») ощутимо примешивалась вонь сгоревшего черного пороха и человеческих экскрементов.

«Н-да… только вони разложившихся трупов не хватает, покойники еще свежие, да и холодрыга на улице. Сунуть бы сюда тех студенток и школьниц, что свои попаданческие опусы про принцесок ваяли, может, и осознали бы, чем приключения на поле боя пахнут».

Людей в каземат набилось много, мрачных и сразу заметно, что растерянных. Все сплошь оборванцы с разбойничьими мордами, других среди казаков-ветеранов быть не могло, не выживали они ранее на фронтире. Приход колдуна заметили. Молчание сменилось гулом голосов, уважительно-тихих: все знали, что погибшего атамана и характерника связывала дружба. Помимо живых хватало и мертвых, они лежали двумя рядами вдоль одной из стен. Тела, это сразу бросилось ему в глаза, были только казачьи, в походной рванине, с рублеными и колотыми ранами. Одно, накрытое серым полотном, лежало наособицу, к нему и подошел. Сердце сжало, будто тисками, даже пот на лбу выступил, пришлось несколько секунд пережидать, пока боль снизится, станет всего лишь ноющей.

Присев, откинул холстину с головы лежащего. Угадал правильно. Несмотря на страшную рану, разрубившую череп почти до уровня глаз, свалявшиеся колтуном от крови и мозгов волосы друга он узнал сразу. На лице лихого, бесшабашного атамана навеки застыло выражение решимости и азарта.

«Странно, много раз приходилось видеть, как лица умерших расслабляются и разглаживаются, принимают умиротворенный вид, а Мишка будто и мертвый готов продолжить бой, разить врагов. Эх, Мишка, Мишка, на кого же ты меня покинул. Хорошо, что твоя супруга тебя таким порубленным не увидит, останешься в ее памяти бойким красавцем. Но как я буду с ней о твоей гибели говорить – представить страшно».

И без того не праздничное настроение стремительно покатилось вниз. Увильнуть от общения с теперь уже вдовой друга было бы подлостью, а рассказывать ей о его гибели – удовольствие настолько сомнительное, что он заплатил бы немалую сумму, чтоб его избежать. Но, к сожалению, есть вещи, от которых уклоняться нельзя.

Бережно, будто боясь причинить другу боль, накрыл его лицо рядном и встал, невольно поморщившись от боли в разбитом колене. Перекрестился. Внимательно оглядел столпившихся в другой части комнаты людей.

«Блин, мне это мерещится, или часть казачков, пока я прощался с Михаилом, слиняла? Вроде их больше было, когда заходил».

Хотя в крепости засели отчаюги из отчаюг, под взглядом колдуна они заметно терялись и мялись, невольно чувствовали вину за произошедшее.

– Братцы-казаки, как же это такой промах совершили, жизнь своего атамана проворонили, а?

Сразу несколько человек начало оправдываться. Естественно, разобрать в этих выкриках что-то – оправдывались ребята энергично – было мудрено. Аркадий дал казакам немного выплеснуться, потом неожиданно для них громко хлопнул в ладоши. Хлопок услышали все и замолчали.

– Не, ребята, так дело не пойдет. Негоже казакам базарный хай поднимать (вообще-то для казачьих сборищ весьма характерный – вольница ведь). Вот ты, Григорий, расскажи, как все произошло.

Смуглый, горбоносый брюнет Григорий Некрег, смахивающий на горского абрека, каким, возможно, и был до ухода на Вольный Дон, а ныне атаман одного из новых городков на Тамани и комендант данного бастиона, с ответом не задержался. Впрочем, говорил по-русски он как казак с низовьев Дона, может, там и родился, имея мать или отца с Кавказских гор, близко Некрега попаданец не знал.

– Так кто ж знал, Москаль, что у них хватит наглости напасть таким малым числом? А то, что турки нашли проходы к валам в минном поле… предательством здесь пахнет.

На такую отмазку оставалось только вздохнуть. Аркадий поморщился, покачал головой.

– Положим, предупреждал я атаманов, что недоброе чую. Заковыка в том, что и сам не понимал, когда и откуда беду ждать («Дьявольщина, придется заниматься самопиаром, иначе до смены и не доживешь»). А того, кто ворогам наши тайны сдал, найдем и… не помилуем.

– И правда, – раздался голос и из неразбежавшейся кучки казаков. – Смеялся Татарин, что Москаль-чародей совсем нюх потерял, стал даже такую кучку турок опасаться.

– Эх, – взмахнул рукой, будто саблей рубанул, характерник. – Знать бы точно, а то так… – он покрутил пальцами поднятой вверх руки, – мерещилось что-то тревожное, а что – сам не понимал. Только с вас это вины не снимает. Чего ж в бою атамана не прикрыли? Почему позволили ворогу его зарубить?

– Дык, разве его удержишь? Завсегда Татарин поперед всех в рубку кидался, ох и лют, царство ему небесное, – сопроводил крестным знаменем рассказ, – был в бою.

– Царство небесное и земля пухом, – согласился Аркадий. – А идти в бою рядом с атаманом разве никто обязан не был?

– Так и шли же. И слева и справа его люди бились, токмо в густом дыму-то…

– В густом дыму?.. – поднял удивленно бровь колдун. – А он откуда взялся? Вроде ничего здесь не горело?

– Так мы ж и напалили. Из скорострелок (донское название револьверов), ох и знатное оружье ты, Москаль, придумал… Поздно турок заметили, они уж ров переходили…

– Постой, как переходили? Ров в два человеческих роста глубиной, как его вброд перейти можно? Неужто они смогли его фашинами забросать? Так это же сколько времени надо, стража, получается, беспробудным сном дрыхла? Как сурки на зиму в спячку залегли?

– Не-е, батька Михаил хоть и добрейшей души человек был, – в этот раз перекрестились все присутствующие, Татаринова донцы любили и уважали, – токмо за сон на страже он виновного враз повесил бы, без жалости. Как можно?!

– Ладно, отложим разъяснение этого вопроса. Значит, перешли вброд, говорите?

– Точно, Москаль, тебе говорю, перешли. Все в мокрых штанах были: кто выше колена, а кто и по самые яйца, некоторые, так совсем мокрые, могет быть, по пути падали в воду. Хуч и бросали они в воду чего-то, таки видоки сказывают: и шедшие первыми не плыли, а пешими ров переходили. Но токмо с самого краю.

– Однако вода сейчас в море ледяная, да и край рва волнами захлестывается…

– Батьку, – вступил в разговор еще один казак, незнакомый Аркадию, русый, с серьгой в ухе, – своими глазами видал, как турки вброд через ров шли, а их волнами било. Некоторых так совсем с ног сбивало, и не все поднимались, но шли без остановок. А потом как бешеные на вал полезли, а там-то казаков немного было, да все только с ружьями да саблями.

Дальнейший опрос прояснил ситуацию. Не обращая внимания на выстрелы, турки забросили на валы множество кошек с привязанными к ним ремнями и полезли вверх. Малочисленная стража допустить этого не могла, полегла полностью, рассказчик, видевший переход через ров, наблюдал эту картину не с бокового, а с переднего вала. Развивая успех, враги попытались захватить и бастион, но туда, в каземат, ближайший к выходу на вал, уже набилось достаточно много казаков, в том числе и имевших револьверы. Интенсивная револьверная стрельба здорово проредила турецкие ряды, отдельных «везунчиков», сумевших прорваться в ближний бой, легко секли саблями. Дело шло к легкой победе, но множество выстрелов из оружия с патронами, снаряженными черным порохом, привели к сильнейшему задымлению в каземате, стрельбу пришлось прекратить и брать врагов в сабли. В этот-то момент и не заметил Михаил Татаринов удара, прервавшего его жизнь.

Гибель атамана только подстегнула казаков. Турок, сумевших прорваться в бастион, порубили, а снаружи кто-то догадался перебрасывать через вал гранаты. Это существенно сократило подкрепления, получаемые врагами на валу, и их трупы (в плен здесь не брали) скоро полетели вниз. С каждой секундой нараставший огонь из бойниц, полетевшие над головами наступавших с жутким воем бомбы, участившиеся случаи подрыва на минном поле… оказывали все более сильное давление на психику штурмующих. Турки, до этого проявлявшие невиданное мужество, растерялись, замялись и побежали обратно. Обрекая тем самым ворвавшихся в крепость на гибель.

Приступ отбили, потом выяснилось, что с небольшими потерями, погибло и получило тяжелые раны менее сотни казаков, но одновременный уход из жизни Татаринова и Гуни поставил обороняющихся в очень опасное положение. Этот момент Аркадий не просто сразу понял – ощутил всем существом. И немедленно начал действовать для блокирования нормальных в казачьем обществе демократических процедур по избранию новых руководителей взамен выбывших. В конце концов, собственный статус на гетманщине и Вольном Дону позволял ему такую попытку. Пока никто возражать не решился, большинство наверняка примет подобную перестановку как данность, а для горласто-недовольных море рядом и мешков хватает – мигом можно отправить в подарок морскому царю. Лучше утопить нескольких горлопанов, чем допустить разлад в гарнизоне осажденной крепости.

Поймав себя на отдаче распоряжения во второй раз, Москаль-чародей решил свернуть активную руководящую деятельность и сделать перерыв. Да и вымотал его нервотреп этой ночи порядочно: ощущение пышущего изнутри жара, переполненности энергией сменилось нараставшей апатией.

«Казаки настороже, старшина на валах и в бастионах, никакого неприятного сюрприза больше быть не должно. Необходимо хоть немного отдохнуть, день будет не менее тяжелый».

Фактический комендант крепости попытался поспать в одном из казематов, для подобного времяпровождения и предназначенных, в нем имелись не бойницы, а нары вдоль стен. Вот только заснуть ему долго никак не удавалось. Да и с обдумыванием случившегося возникли проблемы: никак не удавалось сосредоточиться на спокойном, тщательном анализе, мысли скакали как вспугнутые кузнечики в траве.

«Чертовщина какая-то получается, в стиле сказок про характерников. Ведь, по большому счету, правы были атаманы, когда не верили, что турки пойдут на штурм. Семь тысяч посредственных на земле, пешими, бойцов против вдвое большего числа несравненно лучше вооруженных, опытнейших, храбрых казаков… да перенеси их кто-то прямо в Созополь, и то порубили бы на хрен. Так что, желая поберечь своих людей, Мишка был прав, но… кстати, интересно, кого же вместо него донцы выберут? Хомяка Кошелева? Вряд ли, в последнее время он больше по хозяйственным делам суетился, а казаки предпочитают голосовать за военных вождей. Дружбана Калуженина? Хм… желательно бы, есть у него шансы, да только у Шелудяка или Федорова их таки больше. Впрочем, чего это меня в политику понесло, когда под боком турецкая армия? Так… ага, турецкая атака, по сути, была самоубийственной – это раз, и невероятно хорошо подготовленной – это два. Как они ров по воде, аки посуху перешли, – особый вопрос, но и о минном поле знали, и о двух узких щелях в нем, что совсем удивительно. Эх, мало пока капсюлей делаем, и дороги они, приеду домой, и в Чигирине, и в Азове придется как проклятому пахать. Черт, про капсюли потом подумаю, если выживу, уж очень неприятные сюрпризы Гирей подсовывает. Так с какого бодуна турки на смерть пошли? Ведь и они не могли не понимать, что победы им в этом штурме не видать, а вот жизнь сохранить вряд ли удастся? Непонятка».

Аркадий ворочался на тюфяке, однако, несмотря на сонливость и вялость, заснуть не мог.

«Ради чего люди идут на смерть? Ну, за идею, в данном случае – за веру. Хм… несмешно. Это ведь не ученики медресе из Стамбула, вот те да, могли и на верную смерть за торжество ислама пойти, если бы их какой-нибудь харизматичный мулла накрутил. Но пастухи… однозначно нет. За державу? Турки-то вообще весьма гордый народ, как любили выражаться в моем прошлом некоторые – державнотворчій. Только вот какое дело пастухам из Анатолии до крепости на болгарской земле и сидящих в ней казаках? Не-е, не канает здесь голый патриотизм. Не говоря уже о том, что эти самые пастухи недавно против армии Гирея воевали и, скорее всего, татар и янычар искренне и люто ненавидят».

Так, продолжая перескакивать с темы на тему, Аркадий ломал голову над загадкой штурма, но найти разгадки легкого преодоления рва и необъяснимой самоотверженности врагов не смог. Вот причины атаки по прибрежной полосе проглядывались невооруженным взглядом. Предательство. Причем не просто удача какого-то из засланных в крепость шпионов, умудрившегося высмотреть недочет в обороне. Нет, именно предательство кого-то из своих, сумевшего заметить эту особенность – отсутствие мин в прибрежной полосе.

«Мог ли этим Иудой быть Недайвода? Теоретически мог, но… разумнее предполагать, что он продался не один, и другой, или даже другие, в любой момент могут нанести удар в спину. С утра нужно будет усилить охрану пороховых складов, самые соблазнительные объекты для диверсантов. Если не считать моей скромной персоны, но я, слава богу, пока не объект, а субъект. Интересно, кто же это у турок такой умный нашелся, раньше за ними подобных ухищрений не числилось. Да… чувствую, за моей шкуркой пойдет охота… или за моей головой? Хм… да какая разница? В любом случае расставание что со шкурой, что с головой, один хрен, приведет к нежелательному летальному исходу. Впрочем, для кого нежелательному, а для кого и очень даже желательному… охотиться всерьез будут. Остается всего ничего – дожить до замены. Вот тебе и съездил на испытания нового оружия, захотел отдохнуть от нудных ежедневных дел. Что хотел, то и получил. Зато жаловаться на скуку и рутину наверняка не придется».

Поняв, что при размышлениях о серьезных материях не уснет, пробовал отвлечься на более приятные мысли. Увы, не удалось. Вот только не так-то легко это оказалось сделать. Даже при воспоминаниях о собственных детях, дочери и сыне, Мария ждала третьего ребенка, вдруг начинало мерещиться, что это турецкое войско добирается до Чигирина, янычары врываются в его дом…

«Блин горелый! Нормально заснуть – так Морфей где-то загулял и его обязанности выполнять некому, а кошмар практически наяву, я ведь понимал, что это не реальность, а кошмар, так пожалуйста».

Наконец усталость взяла свое, и к утру он задремал. Да не светило ему выспаться этой ночью. Заснуть покрепче не смог из-за снова поднявшейся стрельбы. Проклиная все и вся (турок, татар, продажных шкур, погоду, древних греков и скифов, собственную злую судьбинушку…), зажег керосиновую лампу и начал обуваться, вспоминая при этом мультик о Незнайке – вроде тот и не разувался, только ведь спать в сапогах очень уж неудобно.

Первый же взгляд из бойницы бастиона Аркадия успокоил. Видимость, правда, оставалась на редкость плохой. Костры и факелы на верхушке бастиона позволяли смотреть уверенно только метров на пятьдесят. И приблизительно еще на столько же видеть смутные тени. В полной темноте, несмотря на плотные тучи и густую морось, и то виделось бы, наверное, лучше: не случайно вечером этих огней не зажигали. Да, турки перед рассветом опять пошли на штурм, но на этот раз добраться до валов у них шансов имелось исчезающе мало. Практически не было совсем.

Одно дело – нагрянуть неожиданно, вопреки логике и здравому смыслу, и совсем другое – атаковать, когда тебя ждут. Между тем зоны возможного наступления нисколько не расширились, полосы, захлестываемые прибоем, метров пять-шесть. То есть полоса-то была шире, но сунувшиеся в нее в сторону моря очень быстро становились его жертвами: удар штормовой волны – грозное явление природы. Длинные узкие колонны врагов старались двигаться по ним как можно быстрее. Но шторм-то не утих, идти под ударами волн по мокрому песку быстро не в человеческих силах, а в крепости их уже ждали. И встречали если и не гостеприимно, то горячо. Из сотен разнокалиберных стволов.

Из-за узости незаминированных подходов турки передвигались плотной массой, и защитники Созополя этим воспользовались в полной мере. Пули и картечь выкашивали врага. Понаблюдав за боем с минуту, Аркадий обнаружил, что враги не приближаются, а отдаляются. Нет, они не побежали и не пятились – просто их убивали, сбивали на землю ранеными быстрее, чем они успевали подходить. Завалы из тел не образовались только из-за особенностей полосы наступления – волны и здоровых-то то и дело сшибали с ног и утаскивали на верную погибель в море. А уж раненые совсем не имели шансов уцелеть. Прежде чем кануть в глубинах, тела некоторых сраженных воинов будто переходили на сторону казаков, осложняя путь своим же товарищам, превращались в одно из сложных препятствий. Несомые волнами трупы таранами сносили живых или подворачивались им под ноги, вынуждая спотыкаться и падать.

Не выдержав этих испытаний, кое-кто из врагов попытался прорваться к крепости немного в стороне от моря и попадал на минное поле. Стрелки за такими искателями нехоженых дорог охотились редко, предпочитая палить в вынужденно плотную массу большинства идущих на приступ. Но хотя бы добежать до рва в этот раз никому не судилось. Осенью для достаточно мощных мин вырыли избыточно широкие ямы, обложив корпуса взрывных устройств щебнем. Теперь любой подрыв мины означал не только смерть неосторожного, на нее наступившего, но и поражение осколками и камнями многих его соратников. А неосторожные отбегали от товарищей в сторону недалеко: видимо, и ров можно было форсировать только по краю. Под ногами таких нарушителей порядка раздавались взрывы, и их уже безнадежно мертвые, искореженные тела падали на мокрую землю, одновременно с ними валились и те, кому «повезло» поймать осколок. Учитывая обстоятельства, подавляющее большинство хоть сколь-нибудь серьезно раненных или хотя бы потерявших равновесие в полосе прибоя пережить бой шансов не имели.

Гляделось все в неярком свете костров ожившей гравюрой на батальный сюжет. Мультфильмом. Черно-серым, другие цвета и оттенки в ночи не просматривались. Наверное, наступающие уже не пытались соблюдать тишину – подбадривали себя воинственными возгласами, вскрикивали от боли, но из-за канонады с бастионов и валов расслышать что-то от них было мудрено. Более всего, пока необъяснимо, в этой мрачной картине массового убийства Аркадия поразила ее продолжительность. Избиение, другими словами такое действо назвать трудно, продолжалось минут пятнадцать, если не больше [1]. Ни одного выстрела в ответ Аркадий не заметил, нанести казакам ущерб турки сегодня могли, только сблизившись с ними вплотную, в рукопашной.

«Подключить, что ли, минометы? Ребята наверняка уже стоят у своих минометных – в смысле бомбометных – батарей. Хотя… не стоит. Запас мин мал, когда новые подвезут, неизвестно, да и дороги пока, черт бы их подрал, эти бомбы. Приходится волей-неволей и войну делать экономной».

Наконец шедшие на смерть, будто заколдованные ее не замечать, турки дрогнули, замялись и побежали. Некоторое время стрельба по ним продолжалась, однако из-за плохой видимости вскоре большинство потеряли врагов из виду и стрельбу прекратили. Несколько минут самые азартные стрелки продолжали отстрел раненых или выцеливание теней на грани видимости и за оной, но вот и они затихли: их, скорее всего, приструнили младшие командиры войска. Ввиду той же экономии боеприпасов.

Судя по доносившимся с противоположного фланга звукам, там все произошло и закончилось малоотлично от здешнего боя. Три центральных бастиона враги даже не пытались атаковать, они принимали в бою незначительное участие. Вероятно, их коменданты разрешили поддержать товарищей только лучшим стрелкам. Учитывая отвратительную видимость, такие действия были разумными.

Осознав, что спектакль окончен и в третий раз этой ночью вряд ли повторится, характерник отошел от бойницы. Ложиться спать уже и пробовать не стоило, он приказал попавшему на глаза джуре приготовить крепкий кофе. Вспомнив о минометчиках, отослал другого джуру распустить их на отдых.

«Итак, можно теперь быть уверенным, что знания врага о крепости много больше, чем хотелось бы. В чем-то даже больше наших: они точно знали о возможности перейти вброд ров на участках у моря. Мы-то как раз ведать об этом не ведали. Характерно, что по дороге к центральному форту турки наступать и не пытались, хоть на ней ведь тоже мин нет, упорно перлись по прибойным полосам, где и без обстрела недолго на тот свет переправиться. Ударит волна посильнее по ногам, и здравствуй дедушка Нептун! Или кто там у мусульман утопленниками заведует? Ладно, будем посмотреть, откуда у нас во рву броды образовались? Чего-то вроде как о возможности слышал, но где, когда и от кого – тайна сия велика есть. Дьявольщина, даже сесть орлом и подумать, повспоминать и то времени нет!»

Недобрым утро не только с похмела бывает

Созополь, 24 февраля 1644 года от Р. Х

Пока Аркадий пил кофе, небо стало сереть. Именно сереть, потому как посветлело оно нескоро, часа через три. Погода к улучшению никаких тенденций не проявляла, ветер неистовал по-прежнему, морось превратилась в дождь, температура хоть превышала ноль по Цельсию – судя по незамерзающим лужам, – но очень ненамного. Причем и днем из-за густой облачности и дождя видимость не порадовала.

– Москаль, ночью-то, в темень ишо турки подошли, – подскочил к нему молодой рыжебородый казак.

– Где?!

– Та вона же, гляди, – протянул руку тот.

Но, как ни всматривался характерник в плотную пелену дождя, рассмотреть толком ничего не смог. Вероятно, увидеть вдаль в такую погоду мог только очень зоркий и наблюдательный человек. Решив поверить на слово, Аркадий принял к сведению сообщение.

«Однако ночной штурм мог стать успешным, если подкрепление сравнимо с прибывшими вчера днем. Выбей даже мы их из крепости, все равно ведь потом новых штурмов не смогли бы выдержать из-за потерь – сами-то наверняка тоже кровью в ночной резне умылись бы. Ситуация разворачивается все более неприятно. Вот и старайся для добрых людей: мы Гирея на трон посадили, а он норовит нас со света сжить. Не помню, чтоб приходилось читать о подобных турецких хитростях, и казаки ни о чем таком не рассказывали. Придется все время быть настороже, вряд ли поганые сюрпризы этим закончатся».

Аркадий разослал гонцов ко всем полковникам и атаманам, имевшимся в крепости, приказывая им явиться на военный совет. Конечно, такой шаг был рискованным: кто-нибудь из них в жажде вожделенной булавы мог затеять бучу для ее вырывания у нагло присвоившего желанный символ власти колдуна. Однако гарнизон по составу можно было приравнять как к усиленной дивизии, по меркам этих времен, так и к небольшой армии, а у него элементарно не хватало опыта руководства столь многочисленными коллективами во время военных действий. Стоило четко распределить права и обязанности командного состава, озаботиться получением полезных советов по организации дальнейших действий.

В этот день ему суждено остаться не только без сна, но и без завтрака. Вскоре явился Назар Нестеренко, да не сам, а с влекомым двумя дюжими запорожцами пленником. Выяснилось, что казаки заметили шевеление у вала, не поленились спуститься, связать турка, оглушенного телом собственного товарища, упавшим на него. Бедолагу тут же допросили и, отбив второй штурм, потащили к требовавшему пленника начальнику.

Военнопленный выглядел неважно. Точнее, совсем плохо. Даже в вертикальном положении его поддерживали с двух сторон казаки, юрук фактически висел между ними, бессильно согнув ноги в коленях и склонив голову. Впечатления грозного и бесстрашного воина, способного пойти на штурм мощной крепости в прибойной полосе, он не производил.

«Ты гляди, а штаны-то у него и действительно мокрые, а ведь уже несколько часов в помещении, следовательно, промочены были насквозь. Как он, бедолага, себе яйца не поморозил? Впрочем, они ему уже не понадобятся: никто лечить и выхаживать пленного в подобных обстоятельствах не будет. И сапоги у него кто-то хозяйственный уже успел прихватизировать. В общем-то, понятное дело: зачем сапоги покойнику? А вот одежку ему оставили, значит, совсем негодящаяся, не лучше той, что сами казаки в бой одевают».

Аркадий встал, подошел к турку и, схватив за волосы, приподнял его голову, чтоб посмотреть в лицо. Того такое обращение не смутило, потому что был пленник уже за гранью бытия. На отрешенном лице невозможно было заметить и тени чувств. Несмотря на открытые глаза, вряд ли он находился в сознании – смотрел сквозь заслонившего его от света колдуна, не замечая и не реагируя. Лицо выглядело вкрай измученным, но неизуродованным. Только под глазами светились два огромных синяка да в густых, черных с проседью волосах виднелись песчинки. Вблизи стала заметна и мелкая дрожь, пробиравшая его то ли от сырости и холода, то ли от перенесенных волнений и мук.

«Да… не случайно в двадцатом веке форсированный допрос иногда именовали потрошением… И что любопытно, но по голове и лицу его, кажется, не били, берегли, чтоб мог связно говорить, синяки, скорее всего, образовались от сотрясения мозга, полученного при падении на него соплеменника. Но мучить его еще раз вряд ли стоит, все, что надо, у него наверняка выспросили запорожцы, большие мастера подобных собеседований».

– Неужели не все вызнали, что его сюда приволокли? – обратился Москаль-чародей к Нестеренко.

– Що зумилы, то выспросылы, – развел руками атаман. – Може, ты захочешь щось ще взнаты.

– Хлопцы, посадите его пока на лавку и сами там посидите, а мы с атаманом поговорим, – скомандовал Аркадий казакам, продолжавшим держать обессилевшего пленника, который без их усилий немедленно обрушился бы на пол. – Пошли, Назар, присядем, в ногах правды нет.

Нестеренко, также не выглядевший «огурчиком» после тяжелой ночи, принялся рассказывать, что удалось выведать у турка. Знал простой кочевник, даже не десятник, немного, но уж что знал, все рассказал. Выяснилось, что вместе с попавшими в великую немилость юруками к Созополю вчера подъехали несколько отдававших команды их племенным вождям пашей из оджака и крымских татар из числа приближенных к султану Исламу. Имен вельмож, как ни «уговаривали», пленный не назвал, значит, точно не знал. После совещания с ними ханы собрали своих соплеменников и рассказали, что новые власти поставили их перед выбором: захватить крайние укрепления или их семьи уничтожат как мятежные. Захватят – то все грехи за бунт против законного султана Ислама Гирея будут списаны, а здесь, в Румелии, им выделят вдвое больше земли под кочевья.

Будь у людей выбор, идти или не идти на самоубийственный приступ по смертоносной полосе прибоя, многие не пошли бы, но выбора не было. Вскоре после наступления темноты к Созополю подошло несколько тысяч всадников. Сколько точно, и не спрашивали, зато неожиданно выяснилось: юрук слышал, будто это анатолийские сипахи, так же лишившиеся наделов и жаждущие их получить. Ханы предупредили соплеменников, что в случае успешного захвата сипахи придут им на помощь, а тех, кто вздумает трусить и повернет назад, порубят.

Назар рассказал, что, по словам пленника, многие до вала не дошли, сгинули по пути в волнах, но подгоняемые страхом за родственников и надеждой турки смогли добраться до вала. А уж потом-то пошли на приступ, будто крылья обрели. Сам он шел не в первых рядах, на вал даже не успел взобраться, но был потрясен полетевшими с него гранатами, буквально выкосившими всех, кто шел на подкрепление.

Воспоминание об этом отрезке допроса вызвало у вымотанного, осунувшегося Нестеренко улыбку.

– Очи вытаращив и повторяв: «Шайтан-бомба, шайтан-бомба…»

Участники второго штурма до крепости так и не дошли, хоть сгинуло их куда больше, чем при первой попытке, уточнить сведения, полученные при допросе, пока возможности не было. Пока же Москаль-чародей пообещал Нестеренко и Некрегу пополнения из резерва в связи с особой уязвимостью их участков и, предупредив о скором совете атаманов, пошел отдохнуть хоть часок. Адреналин из крови ушел, на него всерьез навалилась усталость, а на совете, смахивающем на бандитский сходняк, зевать не рекомендуется во всех смыслах.

«Блин горелый! Всегда казаки переигрывали вчистую турок по разведке, а здесь – будто злой колдун поколдовал. И ведь ничего во время шторма не сделаешь, ни за помощью послать нельзя, ни разведчиков в тыл турок забросить. И греки теперь для нас скорее не союзники, а недоброжелательные нейтралы, уж очень за последние годы пострадали. Наверняка кто-то из перебравшихся в Крым или Азов стучит султану. Наше счастье, что стамбульская беднота те погромы устроила, о массовом переходе греков на сторону турок после них и речи быть не может».

Заснул в этот раз Аркадий легко, будто в сон провалился. Хотя по-настоящему отдохнуть ему еще долго не судилось. Отдыха от многочисленных забот не получилось. Не судьба. Или наоборот: кисмет.

В осаде

Созополь, 24–29 февраля 1644 года от Р. Х

Первый день в осажденной крепости выдался для Аркадия очень бурным. Нервотреп из-за вражеских атак, горе и волнения по поводу гибели друзей-атаманов, переживания об обустройстве в крепости властной вертикали… много чего навалилось. Без твердого единоначалия любая армия ущербна, не один он это понимал. Высокий статус и среди запорожцев, и среди донцов позволил Москалю-чародею на удивление беспроблемно взять власть в свои руки, но злоупотреблять ею он не собирался. Оставил всех атаманов и полковников на своих местах, прислушиваясь к их советам, усилил оборону крайних бастионов.

Самочувствие все это время проявляло тенденцию к ухудшению. Донимали постоянно вялость, слабость, сонливость, но употребление кофе – от греха подальше – Аркадий сократил. Давление в груди тревожило его все чаще, даже запах любимого напитка иногда уже не радовал, а вызывал тошноту. Однако отказаться от кофе совсем он пока не смог.

Естественно, сразу же поутру двадцать четвертого казаки проверили глубину рва – немаловажной части укреплений Созополя. Почти на всей своей длине он обмелел незначительно, но вот по краям, там, где соединялся с заливом, оказался занесен песком почти полностью. Обвязавшись веревкой, осажденные промерили эти места и шестом, и собственными ногами, попробовав перейти его вброд туда и обратно. Один проверяющий отделался мокрыми – точь-в-точь как у пленника – штанами, другой оступился и был сбит достававшей до этого брода волной. Товарищи, его страховавшие, вытащили совершенно мокрого и продрогшего друга из воды. Одно утешение – броды оказались узкими и из-за волн очень ненадежными и опасными, даже если не учитывать легкость обстрела их со стен и из бастионов.

Углубление рва решили отложить до лета – копаться, стоя в холодной воде, уж очень не полезно для здоровья. Теперь, когда осажденные знали об этом слабом месте, оно уже не представляло для них опасности. Пытаясь атаковать здесь, турки должны были делать это плотными колоннами, становясь прекрасной мишенью сразу для сотен стволов. Аркадий про себя решил, что спешить с углублением вообще не стоит: чем больше врагов сгинет на узких прибрежных полосках, тем легче и быстрей удастся добиться победы казакам.

Само собрание атаманов и полковников Созополя прошло без скандалов и весьма свойственных этому контингенту попыток хапнуть нечто себе. Оглядев присутствующих, Москаль-чародей понял, что они почти все смущены и… нет, не испуганы, но пребывают в некотором беспокойстве. Такое начало – гибель сразу обоих командиров – не предвещало ничего хорошего. Поэтому желание знаменитого колдуна возглавить гарнизон прошло на ура. Кто, как не характерник, сможет переколдовать вражеских чародеев? А о мистической природе почти закончившейся удачей попытки приступа турок в гарнизоне говорили открыто. Как и о том, что бежали враги именно после вступления в бой бомбометов под командой Москаля-чародея. Не только турки были в те времена склонны к вере в сверхъестественные причины самых обыденных событий. К ночи, совершенно вымотанный, он выпал в осадок и продрых до полудня двадцать пятого.

Возможность отдохнуть вволю не только новоявленному начальнику гарнизона, но и большей части его воинов дали враги. Больше на приступы они в этот и последующие несколько дней не ходили, сосредоточившись на сооружении лагеря для жилья и осадных укреплений – вопреки мнению некоторых наших современников о совершенной отсталости осман, осаждать и захватывать вражеские укрепления они умели.

На вышку – при таком-то ветрище – Аркадий больше не лазил, но все увеличивавшиеся полчища врагов рассматривал с бастионов при первой же возможности, стараясь уловить для этого любое улучшение видимости в светлое время суток. И открывающееся при этом зрелище вызывало у него целую гамму чувств.

Вокруг все было серо и мрачно. Не расступавшиеся на небе темно-серые, свинцовые тучи, с которых большей частью лило или моросило. Высокие волны, в которых его глаз никак не мог уловить привычных для Черного моря сине-зеленых ноток, вода во рву. Земля, песок, камень… Многочисленные палатки, навесы, шатры, установленные во вражеском лагере, имели разнообразную раскраску, однако под таким небом и в таких условиях и они, казалось ему, несли на себе сероватый налет.

Воистину, погода была как раз такая, в какую хороший хозяин и дворового пса на улицу не выгонит, побережет животину. Ежась от порывов холодного ветра, да еще насыщенного влагой, то и дело сморкаясь при любом выходе из помещений, разглядывая копошащихся в грязи врагов, он начинал их даже жалеть. Им-то приходилось куда хуже, чем казакам, сидящим в хорошо оборудованной, с обогревом помещений крепости. Легко было догадаться, что настолько регулярное обливание холодной водой для многих в гиреевском войске – смертный приговор. Не приспособлены южане к таким испытаниям.

«Дьявольщина, Ислам и командиры оджака с ума, что ли, посходили, зимой в поход трогаясь? Там же уже сейчас наверняка тысячи заболевших, скоро они умирать сотнями в день начнут без всяких пуль и ядер. А ведь и моя затея с вырубкой древесины дала эффект – мало костров у турок, смехотворно мало, учитывая холодрыгу на дворе. К утру-то вода льдом покрывается, при мокрой одежде это приговор. А когда тепло придет, на них новые напасти свалятся – место под их лагерем за последние годы капитально унавозили, эпидемия дизентерии, если не холеры им обеспечена».

Уже позже он узнал, что в поход турецкое вой-ско вышло в теплую, солнечную погоду. Собственно, для османов начало похода в конце зимы или самом начале весны было нормой. При малой скорости передвижения основного войска – километров двадцать в сутки – туркам добираться до границ приходилось не менее трех месяцев, а то и дольше. К этому обстоятельству добавилось другое, не менее важное – у султана кончились деньги. В огромную сумму обошелся контракт с голландцами на перевозку хлеба из Египта в Стамбул. Кормежка войска и части горожан столицы этой зимой производилась на кредиты, полученные у тех же голландцев, с выплатой им больших денег за транспортировку. Ислам среди своих называл договор с голландцами грабительским и несправедливым, но вынужден был его заключить. Самостоятельно перевезти что-либо по морю турки на данный момент не могли. Совсем. На Средиземном море турецкое мореплавание блокировалось Венецией, в Черном море – казаками. Пойти на мир с теми или другими, уступив им, султан не мог из-за полной потери лица (и более чем вероятной потери вскоре после этого собственной головы). Суда голландцев венецианцы вынуждены были пропускать. Но кредит кончился, платить воинам уже было нечего. Замаячила и перспектива совместного голодного бунта горожан и всего вой-ска. Даже всученная голландцами по цене осетрины подпорченная соленая селедка заканчивалась. Именно поэтому так легко поверили в Стамбуле в приход весны в середине февраля.

Время для рассматривания осадных работ у Москаля-чародея имелось. Жизнь в Созополе устаканилась, его ценные указания испрашивались редко, опытнейшие казацкие руководители прекрасно справлялись и без них. Затевать разброд и шатания перед огромным вражьим войском никто не спешил. Даже под низким покрывалом плотных облаков, с которых то и дело лило, можно было рассмотреть в подзорную трубу вражеский лагерь. И наблюдаемое там характерника радовало.

«Однако я молодец. Особенно гадостную гадость врагам придумал, сидеть в лужах при холодрыге и сильном ветре – только, чего уж там, именно врагу и пожелаешь. Еще неделька-другая – и ни в кого стрелять не надо будет, сами посдыхают. Ох, и нелегко им приходится – отсюда можно рассмотреть, что многих трясет от кашля. А вот костров-то для такой погодки у них маловато, вряд ли успевают просушить одежду. Ай да Аркашка, ай да сукин сын! Да простит меня тень Александра Сергеевича за наглый плагиат».

И проблемы во вражеском лагере Аркадий, находящийся в тепле, сытый, уверенный в сытных обедах и ужинах на ближайшую перспективу, сильно недооценивал. Смерть уже собирала, пока в основном среди полуголодных, с ослабленным иммунитетом райя обильную жатву. Однако ими она не ограничивалась, мерли чем дальше, тем больше воины – сипахи, янычары, топчи… Сотни покойников в сутки уже прибавлялись, причем с каждым днем их число росло. Иезуитская выходка казаков с обезлюдниванием округи и вырубкой деревьев обрекала осаду на неудачу. Издали возить дрова для варки пищи и обогрева на такую массу людей во всех смыслах ослабленной турецкой армии оказалось не по силам. А ведь еда, причем не только прошлогодняя солома, но и зерно, нужна была и животным. Как таскавшим эти самые дрова за десятки верст, так и боевым коням гиреевской кавалерии. Несчастные лошади и быки также мерли в большом количестве, оттягивая своей смертью начало голода среди людей.

Убивали осаждающих не только простудные заболевания. В их лагере вовсю гуляла и дизентерия: находилось достаточное количество неосторожных, готовых при жажде попить из лужи. Вот малоактивные в холод микробы и отогревались в их желудках, благо иммунитет у голодающих, лишенных витаминов людей ослабел.

Заметили с бастионов и продвижение больших отрядов конницы на север. Помешать им осажденные не могли, даже разведать, сколько всадников и куда отправились, были не в силах. Шторм то немного утихал, то опять усиливался, но волнение до приемлемого для каторг уровня не снижалось. Оставалось ждать и готовиться к штурму.

Попытка больших конных отрядов прорваться в Валахию или поживиться чем-то на западе Болгарии не удалась. Болгары, те, кто не пожелал переселяться на север, успели понастроить крепостей, для конницы неприступных, а перевалы надежно охранялись валашскими гарнизонами в мощных укреплениях. Султану оставалось одно – взять штурмом Созополь, в котором, как он знал, имелись большие запасы продовольствия. Сожалея, что ночной штурм не удался, турки копили возле осажденного города пехоту, подтягивали туда расходный материал – райя. О минном поле и глубоком рве Ислам знал, их и должны были ликвидировать ненужные ему голодные рты, уменьшая, таким образом, и проблему нехватки продовольствия.

Уже на второй день осады Аркадий заметил во вражеском лагере сумятицу. Орта не орта, но несколько десятков янычар в красных доламах (куртках), легко опознаваемых по головным уборам, юскуфкам, устроили митинг возле одного из больших шатров с охраной из тех же янычар, но в синих доламах, все сплошь с челенками (гребнями) – знаками доблести – на шапках. «Красные» норовили прорваться в шатер, «синие», выстроившись в два ряда и держа в руках ружья, этому препятствовали. Обе стороны конфликта, несмотря на погоду, быстро разогревались и возбуждались, но… тут с неба ливануло как из ведра, видимость резко ухудшилась, и узнать, чем все закончилось, не удалось.

На следующий, третий день осады особо приглядываться нужды не было. Кучки, кучи и целые толпы, часто с признаками явного возмущения, собирались или перемещались между шатрами и палатками. При виде дружно разеваемых ртов – подзорная труба дала неожиданно хорошую картинку – у наблюдателя даже слуховая галлюцинация возникла. Ему послышалось: «Хейя, хейя».

Разумеется, никто здесь забитой противнику шайбы не жаждал, но Москаль-чародей невольно потряс головой и улыбнулся про себя. Он с удовольствием бы предпочел соревнование за голы и очки битве не на жизнь, а на смерть. Вот только никто его о предпочтениях не спрашивал.

«С другой стороны, нехрен бога гневить. Были у меня разные варианты, кому служить в этом мире, легко мог спрыгнуть в Москву, Варшаву или Стамбул. Третий вопрос – что меня там ждало… но выбор я сделал сам. И по месту и цели в этой жизни. Пенять и жаловаться не на кого».

Раза три оттуда раздавались звуки ружейной стрельбы, однако узнать об их зачинщиках и итогах пока не представлялось возможным. Минное поле и шторм напрочь исключали засылку разведчиков во вражеский лагерь, одновременно блокируя путь для возможных перебежчиков. Рисковать не только жизнями разведчиков, но и экипажем корабля для вылазки было слишком авантюрно. Хотя и сомнения быть не могло: кинь Москаль-чародей клич на такое дело, добровольцев нашлось бы на все три имеющиеся в наличии каторги.

Оставалось злорадствовать вражеским неприятностям (слаб человек) и ждать. Последнее, в полном соответствии с народной мудростью, было особенно тяжело: ведь повлиять на ход событий, безвылазно сидя в крепости, затруднительно. Но можно. Если очень хочется.

«Если у врага беспорядки, то почему бы не добавить для них поводов? Пребывать в месте, обстреливаемом врагом, не имея возможности ответить – очень серьезное испытание для нервной системы, а жестокого Мурада, способного заставить своих воинов не замечать вражеские выстрелы, уже нет. Посмотрим, как справятся с подобной ситуацией нынешние лидеры Турции».

Срочно собрав наиболее авторитетных атаманов и полковников, Москаль-чародей озаботил их новой задачей – ведением по врагу беспокоящего, нечастого (порох стоило поберечь) огня. Рассчитывая, что при такой погоде турки и ответить толком не смогут, а нервы у них не железные. У казаков же, в бастионах, порох сухой, и километр-два для их пушек – не расстояние.

Атаманы предложению, а не прямому приказу начать выборочный отстрел врагов откровенно обрадовались. Серьезные, а то и хмурые их физиономии повеселели, в каземате раздались соленые казацкие шуточки и смешки. Расходились все в куда лучшем настроении, чем сходились. Однако полковник Тимофей Бугаенко покидать помещение не спешил.

Здоровенный, всего пальца на три ниже Аркадия, но более широкий в плечах и объемный в груди, одетый – как все – в жуткое, воняющее протухшей селедкой тряпье (мера против вшей), Бугаенко явно пребывал в нерешительности, лихому казаку несвойственной.

– Ну, говори уж, раз собрался, – подтолкнул его Москаль-чародей.

– Ну, понимаешь… ну, дило таке…

– Да не мнись ты, как девка на выданье. Не к лицу казаку так себя вести. Пришел – рассказывай.

Тимофей набычился в полном соответствии с кличкой, превратившейся в фамилию, поморщил нос, зыркнул из-под солидных надбровных дуг, будто звереющий бугай, однако резко ответить собеседнику не решился. Даже самые храбрые, а другие полковниками тогда у казаков не становились, рисковать попусту не любили. А нарываться на ссору со знаменитым характерником, к тому же любимцем Хмельницкого – это ж совсем тормозов не иметь.

– Бида у мене, Москале… – никак не мог добраться до сути атаман, хотя, судя по голосу, волновала его тема беседы чрезвычайно.

– И какая? Да говори, чего уж, ведь не по пустяку пришел.

– Да, уж точно не по пустяку. Проклятый я, и нихто этого прокляття зняты не може… Вот и набрався духу тебе попросить, балакають, ты знатный колдун. К кому ни обращался, либо проклятия совсем не видит, либо снять не может.

«Назвался груздем – полезай в кузов. Мне только танцев с бубном для полного счастья и не хватало. Странно, что он у других характерников ничего не добился».

Аркадий ждал, и начавший дышать с сопением, как натуральный бык, Бугаенко разродился:

– На потомство я проклят.

– Що, твоя жинка забеременеть не може?

– Да ни, брюхатяться воны легко, тильки разродытыся ни одна не змогла. Уси при родах померлы. И диточки мои, – Тимофей всхлипнул, – диточки, два сыночки и донька, теж… померлы.

Плачущий от непереносимого горя навзрыд, с текущими по щекам крупными слезами здоровенный бандит – зрелище не для слабонервных. У Аркадия и самого в глазах защипало.

– И что повитухи говорили? Отчего и жены, и дети-то померли? Неужели слабые были?

– Та ти повитухи… – Бугаенко махнул рукой, потом вытер рукавом свитки слезы и громко высморкался в многострадальную полу одежки. – Говорили, що здоровья жинкам не хватало. А як же не хватало, як я ж самых бойких, веселеньких брав. Остання (последняя), Софийка, шляхтяночка, кров з молоком, такая бойкая була, такая бойкая, усе зи скакалкою скакала и колы вже брюхата була.

У Аркадия вдруг все внутри изморозью покрылось.

– А сколько лет-то твоим женам было?

– Перший, Оксанци, колы пид венец шла, чотырнадцять, другий, Марийци, тринадцать с половиной, а Софийци теж чотырнадцять. Уси молоденьки, незаймани и доброго здоровья. Правда, у постили воны… так и не смогли привыкнуть… А характерники сказалы, що немае на мени прокляття… – захныкал, как малое дитя, трехкратный вдовец.

Москаль-чародей закрыл глаза, сжал до побеления кулаки и прилагал неимоверные усилия, чтоб не пристрелить этого педофила прямо здесь и сейчас. Со стороны это выглядело как общение колдуна с духами, шмыгающий носом атаман притих, ожидая приговора. Колдун, на удивление моложавый и сильный – хоть говорили, что ему больше ста, если не двухсот лет, – сидел с закрытыми газами, как статуй, виденный Тимофеем в одном из захваченных поместий. Не шевелилась на нем ни единая волосинка.

«Господи, Боже мой, дай сил не шлепнуть этого придурка своими руками! Невиноватый он, времена, чтоб им… здесь такие. Бедные девочки… да не только его бывшие жены. Что же делать, Господи?! Как остановить этот ужас?! Моя Маша ведь взрослая женщина, и то чуть богу душу не отдала во время родов при самой-то лучшей в этом мире помощи роженице. А что творится по селам и городам…»

Наконец, после долгого молчания, характерник открыл глаза, и на Бугаенко оттуда будто смерть сама посмотрела.

– Правду говорили тебе характерники, нет на тебе проклятия. Оно не на тебя, на все войско Запорожское и все войско гетманское положено. Знал я это и раньше, чего думаешь, на взрослой девице, перестарке женился. – Москаль-чародей зловеще улыбнулся. – Да были затворены мои уста. А вот сегодня мне позволено сообщить про это. Кто на малолетке моложе шестнадцати лет женится, на того и проклятие падает. От некоторых ангелы-хранители беду отводят, только рассчитывать на такую помощь… не советую. Запомни сам и передай другим: жениться надо на девицах или вдовицах старше шестнадцати лет. Тебе так только вдовица продолжить род может. Понял?

Тимофей часто-часто закивал, не решаясь отвечать словами из-за по непонятной причине перехваченного горла.

– Тогда можешь идти. И не забудь рассказать другим.

Понимание невиновности собеседника отнюдь не уменьшило вспышки яростной ненависти по отношению к нему у попаданца. В спину уходящего не смотрел, чтоб тот этого не почувствовал: воины такие взгляды часто кожей ощущают. Ну не любил выходец из двадцать первого века педофилов, мягко говоря, считал их ошибкой природы, требующей немедленного исправления в виде повешения или утопления.

Всплеск эмоций исключал на несколько часов рассудочную деятельность, и он предался созерцанию вражеского лагеря и несомненных проблем у его обитателей. Попытки вести траншеи к крепости осаждающие прекратили – все углубления в почве очень быстро заполнялись водой. Ледяной, что исключало бултыхание в ней. Позиции для артиллерии подготавливались, но самих пушек во вражеском лагере не обнаруживалось. Нетрудно было догадаться, что их еще тащат по раскисшим дорогам.

До наступления темноты Аркадий имел удовольствие наблюдать несколько раз, как падают от пули и больше не встают работяги, копавшие землю в пределах ружейного огня. И один раз он заметил попадание небольшой бомбы в толпу сипахов, что-то живо обсуждавших, энергично жестикулируя, в лагере. Последнее зрелище даже разочаровало.

«Подумаешь… негромкий бабах и невысокий дымный султан в неожиданно возникшей “полянке” среди плотно стоящих человеческих тел. Тем более что часть упавших уже встает. В Голливуде умели снимать такое куда эффектнее: летающие отдельно от тел человеческие конечности, море крови и горы трупов. Наверное, плохой бы из меня режиссер получился. Не случайно кинодельцы игнорировали, хотя… я ведь сам туда не рвался. А вдруг и получилось бы? Теперь и не попробуешь, не узнаешь…»

Впрочем, сипахов бомба впечатлила куда больше, чем далекого наблюдателя с бастиона. Стартанули от неожиданной напасти с похвальной скоростью в разные стороны, как воробьи от брошенной в стайку палки. Однако тут же себя в его глазах реабилитировали. В первый момент шарахнувшиеся от взрыва воины тут же опомнились и вернулись к пострадавшим товарищам. Похватав раненых и убитых, они ломанули подальше от Созополя, в глубь табора, но не испуганные, а, судя по жестам, вздрюченные и возмущенные. Аркадию даже показалось, что он слышит их негодующие вопли. И можно было догадаться, что возмущение направлено не только и не столько против врагов – что с неверных возьмешь, – а, прежде всего, на собственное начальство. Известная истина: командир не только всегда прав, но и во всем виноват. Если, конечно, подчиненные не бараны, а львы. Сипахи к числу мирных парнокопытных уж точно не принадлежали.

* * *

Бог его знает, что тому было причиной – вражеское злое колдовство или шутки Судьбы, но выспаться Москалю-чародею опять не судилось.

Дочка, весело смеясь изо всех своих невеликих силенок, пыталась шлепнуть по его ладони своей пухлой ручкой, а он коварно в последний момент отдергивал лапищу, и удар приходился по ни в чем не виноватой подушке. При всей своей незамысловатости игра полностью захватила участников, подушка же – в силу отсутствия речевого аппарата – возразить против несправедливого избиения не могла. Вот опять крохотулька подняла ручонки и…

– Атаман, атаман, просыпайся. – Не удовлетворяясь словесными призывами, его кто-то еще и тряс за плечо. – Атаман, вставай, перебежчик от турков явился, – среди ночи немилосердно вырвал его из сна собственный джура.

– Мыы… – Аркадий, еще толком не проснувшись, резко сел в постели, сбросив при этом одеяло на пол. – Что стряслось?!

– Да говорю же: перебежчик от турков прибег, атаман Некрег велел срочно об том тебе сказать.

Щурясь со сна от света керосиновой лампы (за спиной джуры, действительно, маячила фигура, видимо, посланца от Некрега), морщась от боли в висках (то ли давление на улице менялось, то ли сказался прерванный в самой неподходящей фазе сон), характерник наконец осознал важность принесенной информации. Уже много дней не было никаких сведений из стана гиреевцев, между тем действия турок показывали прекрасную осведомленность о положении в крепости. А ведь информация тоже оружие, сохранение информационного вакуума о положении врагов может казакам дорого обойтись. Перебежчик, да – судя по срочной побудке – принесший важные сведения, был настоящей победой, маленькой, но безусловной.

Естественно, при таком-то пробуждении, прежде всего, захотелось выпить кофе. Без стимулятора и глаза норовили сами собой захлопнуться, и имелся риск вывихнуть челюсть от непрерывного зевания. Однако проявлять такое неуважение к Некрегу – откладывать визит – не стоило, по пустякам он знаменитого колдуна поднимать бы не стал. Раз устроил побудку, значит, вести перебежчик принес не просто важные, а «горячие», требующие срочной реакции.

Невольно вспомнилась сценка из блистательной комедии «Бриллиантовая рука», когда герой в исполнении Папанова будит героя в исполнении Миронова.

«Что ж там Папанов сказал… вроде: будет тебе и кофе и… черт, забыл, а ведь бог знает сколько раз смотрел. Блин, выцветает в памяти все больше и больше мир двадцатого – двадцать первого веков! Становится все прозрачнее и нереальнее, можно сказать, призрачнее, как фантастические герои в “Понедельник начинается в субботу”. Но уж мучить мозги ради такого не буду».

Ночевал этой ночью Аркадий не в «своем» доме, а в каземате центрального бастиона, точнее, в какой-то каморке-кладовке, на данный момент пустой. Не захотелось ему тащиться в темноте под пронизывающим ветром и холодным дождем, вот и пристроился спать невдалеке от места проведения последнего совещания.

Растерев энергично лицо ладонями, обулся и засомневался, идти по проходу в валу или выйти во двор крепости и добраться до цели под открытым небом. По дальности разница была небольшой. Очередной зевок предопределил выбор. Накинул плащ с капюшоном и отправился к выходу: негоже являться на встречу сонным зомби, а ветерок и дождик, мягко говоря, прохладный, мигом прогонят сон.

Расчет на волшебное воздействие природы оправдался быстро и полностью. Получив в морду душ ледяной – по крайней мере по ощущениям – воды, вдохнув сырой холодный воздух с доброй примесью той самой мороси, проснулся окончательно. И трусцой побежал к северному бастиону. Ветерок хоть заметно ослаб, но продолжал выдувать тепло из организма с пугающей скоростью.

«Ой-ой-ой! Как же выживали ямщики на Руси? Им-то приходилось постоянно ездить при таком ветре и куда более низкой температуре. Почему они в ледышки не превращались? Тулупы, оно, конечно, теплая одежка, но… все равно непонятно. Хотя… ездил ведь и я по вьюжной степи… хм… чего-то меня не туда понесло, отвлекаться от текущей ситуации не стоит».

Хрустя щебнем, которого насыпали вроде бы не скупясь, хлюпая по лужам и чавкая по грязи – которой быть, по идее, не должно было, но идея уступила прозе жизни, – Аркадий быстро добрался под завывание ветра и грохот прибоя до северного бастиона. И успел немного замерзнуть: сырость, ветер и холод – страшное сочетание.

«За несколько минут успел продрогнуть, а турки уже не один день то бредут при такой веселой погодке, то сидят в лужах, как полярные лягушки. Обыкновенные земноводные в таких условиях спят беспробудным сном. Или вымирают. Пожалуй, и без перебежчика можно догадаться, что турки замышляют идти на штурм. Иначе без всяких боев передохнут».

Перед входом немного притормозил: негоже крутому колдуну от какого-то дождика с ветерком бегать. Вошел почти нормальным, разве что широким шагом.

Перебежчик оказался невысоким тощим греком, невероятно грязным – хоть лопатой счищай, – с голодным блеском в испуганных глазах. По крайней мере, именно так расшифровал для себя Аркадий впалые щеки и бегающий взгляд. Ноги бедолаги были закутаны в чье-то тряпье, а мокрые штаны сушились на имевшейся в каземате печи, распространяя вокруг запахи, далекие от цветочных. После уличной свежести такое амбре просто било по обонянию. Преодолев легкий приступ тошноты, характерник подошел к Некрегу.

– Сегодня приступ будет?

Атаман бросил на Москаля-чародея странный взгляд, но его предположение подтвердил.

– Все забываю, что ты колдун. Да, утрецом, посля молитвы и завтрака, пойдут на нас в атаку.

Аркадий сообразил, что ему опять приписали нечто колдовское, хотя он пользовался элементарной логикой, как герой одного из любимейших сериалов в прошлом.

«Или будущем? Век-то был двадцатый, а ныне на дворе семнадцатый… ну да не до философии сейчас. И, если штурм только после завтрака, пожалуй, не стал бы он меня ночью будить. Какие-то вести еще эта птичка в клюве принесла».

Перебежчик, заросший черным волосом, из которого торчал солидный шнобель и выглядывали испуганные, взволнованные глаза, действительно напоминал нахохлившуюся ворону. Точнее, мужа вороны: в принадлежности грека к мужскому полу сомневаться не приходилось. Пожалуй, его даже немного трусило. Хотя, по идее, он должен был давно согреться, но продолжал жаться, будто сидел задницей на льду, а не на лавке возле печки.

Странно, но эта мирная, в общем, картина Аркадия встревожила непонятно почему.

«Чего это он трясется? Со страху, что ли? Так вроде бояться ему уже нечего, приняли как своего, турка, помнится, никто переодевать и не собирался. Непонятно».

– Что там у них случилось? Неспроста же решили по такой погоде на приступ идти? Бунт где приключился или кто домой побежал, султана не спросясь?

Некрег развел руками.

– Да тебе и без перебежчиков все известно.

– К сожалению, не все. Он, – Аркадий кивнул на грека, – на русском или татарском языке, конечно, говорить не умеет?

– Нет, токмо на греческом и османском.

Характерник поморщился. На греческом, причем не новогреческом, а на древнем языке Платона и Аристотеля – распространенном среди эллинов Северного Причерноморья – он знал десятка два-три слов, османский же тогда имел только с четверть слов с тюркскими корнями, понимание крымско-татарского общаться с перебежчиком напрямую возможности не давало.

– Ну что ж, будем через толмача с ним говорить, если понадобится дополнительно чего разузнать. А пока ты выкладывай новости, им принесенные.

Разговор намечался не на пять минут, поэтому Москаль-чародей присел на лавку.

Атаман сжато и четко пересказал результаты допроса перебежчика.

Сначала по гиреевскому войску распространились слухи, что завтра будет атака на крепость. Потом, весьма скоро, эти слухи оправдались. Всех стамбульских райя собрали по сотням, к которым они были приписаны, и вернувшийся от тысячника сотник рассказал, что еда в войске заканчивается, а из-за бунта в Египте подвоза новой не будет. Неоткуда ее везти: повсюду голод и разорение. Посему если они, райя, не хотят передохнуть с голоду, то пойдут на штурм крепости, где проклятые гяуры запаслись продовольствием на долгую осаду. Причем им, райя, не надо даже в крепость врываться – это воины сделают. Их дело – забросать мешками с землей и песком ров и даже не весь, хотя бы в нескольких местах.

В этом месте Некрег прервался и ухмыльнулся:

– Понимаешь, Москаль-чародей? Всего-навсего, а?

– Чего тут непонятного? Пробежаться с тяжелыми мешками через минное поле под обстрелом с бастионов. Легкое дело, раз плюнуть и растереть.

– Точно. Вот и он, – атаман кивнул на перебежчика, – так подумал. И заместо такого легкого дела затеял рисковый побег к нам пешком по волнам. Храбрецы легких путей не ищут, – и опять широко ухмыльнулся.

– Да… в одиночку-то по прибою, ночью, в такую погоду… трус-то скорее под плетью с мешком на смерть побежит. И правда храбрец. Как же он в Стамбуле выжил? Греков там вроде не осталось?

– Да омуслимился, иначе его давно бы повесили. Думаю, не один он там такой. А сейчас вот вспомнил, что христианином был, и решил в истинную веру возвернуться. Осознал, можно сказать, свое грехопадение. И к нам норовит притулиться.

– Придется принять, чай, не звери ведь мы. Еще чего интересного не рассказывал?

– Да усе жалился на голод, холод и мокрядь. Кормили их совсем худо, токмо чтоб не подохли, одежка от дождей промокла, а просушить негде и не на чем: дров и на приготовление пищи не хватает… А у последние-то дни и животом многие стали маяться, хучь едового с гулькин нос получают, а гадить тянет бедолаг то и дело. Оттого и мрут один за другим.

– Только райя или и воинам?

– Почитай, всем. Еще на полпути, как поняли, што занегодилось усерьез, султан и паши свои походные гаремы назад, в Стамбул, возвернули. Хотя, ясно дело, они, паши с султаном, значит, в мокром платье на холодном ветру не ходют.

Как бы в подтверждение небезвредности такого времяпровождения, перебежчик зашелся в приступе тяжелого кашля, щедро делясь с окружающими, донимавшими его вирусами.

«Черт!!! Вот почему мне тревожно было: перебежчик-то болен, поэтому и кутается. Ой, как бы он нас всех не перезаразил. Вот только эпидемии в тесном пространстве нам и не хватало! Для полного счастья. Но и прекращать допрос глупо – вирусы-то уже успешно из воздуха усвоены. К тому же, скорее всего, у болезного обычная простуда или, в худшем случае, грипп. При обилии лука и чеснока в крепости большой беды не должно быть. Надеюсь».

Однако дальнейший допрос надежды Аркадия на большой объем важной информации не оправдал. Грек охотно пересказывал ходившие по гиреевскому лагерю слухи, делился своими наблюдениями, малоотличными от того, что можно было подмечать и с валов крепости. Среди прочего он подтвердил, что простудные болезни не просто широко распространились у турок, а имелись там почти у всех. И количество нетрудоспособных исчисляется уже тысячами, сотни ежедневно мрут, не вынеся таких условий существования.

– И янычары помирают? – счел нужным уточнить Аркадий.

Некрег перевел вопрос и, выслушав пространный ответ, подтвердил:

– Да, и они простужаются и умирают, хоть и реже, чем райя. Все же и не голодали они раньше, сейчас их опять-таки кормят лучшей… одежка у янычар потеплее. Токмо все одно – и к ним старуха-смерть часто наведывается.

– И это хорошо, – ободряюще улыбнулся Москаль-чародей допрашиваемому, пребывавшему явно не в лучших чувствах. – Пороху больше для других ворогов прибережем.

– Полагаешь, скоро новая война? – встревожился атаман.

– Уверен, на наш век походов и боев хватит, но об этом потом погутарим. Вы его чем-то теплым поили?

– А как же, сразу же, как только шаровары его на просушку повесили, горячего настою на травах дали.

– Прикажи принести еще, да меду не жалейте, больным простудой надо поболе пить теплого и сладкого. Потом, когда поговорим с ним, положите бедолагу в теплое местечко, но с охраной. Нам разносчик заразы в крепости совсем не нужен.

– Так, может, его…

– Поздно. Нас-то с тобой он уже обкашлял-обчихал. Да и вроде бы простуда у него, не холера, авось и не передастся. Турки-то от холода, дождя и ветра страдают, недоедают, а у нас с этим все в порядке. В тепле и сытости сидим, и мокряди у нас нет. Бог не выдаст, свинья не съест.

Как бы в подтверждение этих слов, грек снова раскашлялся. Затем, придя в себя, с тревогой уставился на оговаривающих его судьбу казаков. Он не мог не понимать, что сейчас решалась его судьба, а о злобе и жестокости казаков среди турок ходило множество рассказов, один другого страшнее.

– Еще какие слухи он слышал о разных неустройствах у турок? И расспроси подробнее, правда ли, Египет отделиться захотел? Кто там бунтует, мамелюки? – свернул на любимую тему геополитики Аркадий. Еще со времен советских кухонь любимую: мальчишкой любил слушать разговоры родителей с гостями.

Некрег принялся расспрашивать перебежчика, тот охотно и многословно отвечал, до уха характерника доносились и знакомые слова – мамелюк, паша, оджак, Мурад, Левант, но смысла хоть одной фразы он уловить не смог. Пришлось ждать.

Атаман выяснил, что восстали, объявили об отделении от султаната Гирея не мамелюки, а египетский паша и поддержавшие его воины местного оджака. Они захотели стать такими же независимыми, какими были до недавнего разгрома испанцами янычары Туниса и Алжира. Именно так прозвучало официальное объявление от имени султана Ислама.

– А мамелюки? – поинтересовался Москаль-чародей, помнивший, что с ними и Наполеону сражаться довелось.

– Про них он ничего не слышал. Видно, они подчинились паше и тоже приняли участие в бунте.

Посетовав про себя на малую информированность источника, Аркадий продолжил допрос:

– Еще чего-то он слышал?

– Да. Среди турок ходят слухи, что бунтуют в Леванте арабы. Будто они вырезали там все турецкие войска, а на востоке Анатолии опять объявился истинный Осман, якобы выживший благодаря божественному вмешательству султан Мурад. И он поднимает турок на битву с иноплеменниками, оджаком.

– Так чего же они сюда поперлись, если у них там такая веселуха?! – удивился Москаль-чародей, позабыв, что грек-райя вряд ли в курсе подробностей принятия решений в окружении султана.

Атаман пожал плечами, но вопрос перевел. Ответ оказался кратким и обескураживающим: турки узнали об этих событиях в пути или уже здесь.

Пока Аркадий соображал, что еще спросить, грек заерзал на лавке, состроил виноватую рожу и что-то просительным тоном произнес. Выслушавший его Некрег недовольно поморщился и перевел просьбу Москалю-чародею:

– До ветру просится, сильно его поджимает.

– Так пускай сходит, не хватало, чтоб здесь обоссался.

Атаман кратко выразил согласие, и перебежчик спешно раскутал намотанное вокруг себя тряпье. Вопреки опасению Аркадия, он сидел небесштанный, как было ему подумалось. Видимо, казаки шаровары на смену просыхавшим выделили, как и какие-то чувяки, в которых страждущий облегчения и посеменил подпрыгивающей походкой в сторону сральни.

– От ссыкун, – выразил отношение к происходящему Некрег. – Всего ничего у нас находится, а уже четвертый раз до ветру бегает.

«Однако. Уж не подсыл ли этот перебежчик? Для связи с кем-то здесь вполне могли послать агента, вот и бегает он якобы до ветру. Правда, тогда он блистательный актер – ну все признаки крайней нужды в облегчении у него присутствовали. Хм… да и вспоминая, как сам маялся недержанием мочи, простудив то ли мочевой пузырь, то ли простату в летнем походе… а сейчас-то далеко не лето, на хрен все поотмораживать можно. Но очень уж связно, судя по потоку информации от переводчика, грек отвечает. Ни за что не поверю, чтоб такие сведения выдал бывший простой рыбак или грузчик. Вот купец приличного уровня или контрабандист, а скорее, и то, и другое…»

Вернувшийся перебежчик поспешил замотаться в тряпье и сел на прежнее место. Видно было, что и после короткого путешествия по относительно теплому коридору он замерз. На вопрос о прежней деятельности он ответил, что был купцом и судовладельцем, но попал в беду и лишился всего состояния.

– Купец, судовладелец, а также моряк и контрабандист? – бог его знает, почему решил удовлетворить свое любопытство Москаль-чародей.

Услышав перевод, грек бросил на характерника настороженный взгляд, но ответил утвердительно.

Дальнейший допрос особых успехов не принес. Разве что Аркадий уверился во мнении, что восставшие арабы – это друзы, а в Египте власть захватили именно янычары, точнее воины оджака, а не мамелюки. В любом случае в сочетании с возобновлением антиоджакского восстания на востоке Малой Азии перспектива для продолжения так неудачно начатого похода на север вырисовывалась для турок тухлой и сулящей множество новых неприятностей. Пусть на востоке осталась Анатолийская армия, пусть там пребывали верные Гирею татары, без регулярного снабжения Румелийской армии продовольствием войско ждала катастрофа. Грабить на юго-востоке Болгарии было просто некого: не церемонясь, казаки вынудили местное население отселиться. Кто уехал в Валахию, кто перебрался в Крым – главное, что на несколько дней пути добыть пропитание стало можно лишь охотой, для сотен тысяч людей источников пищи здесь и сейчас не существовало.

«Что у турок пошла междоусобица – это, конечно, хорошо. Теперь даже самые дикие и фантастические планы по разгрому отдельных частей великой еще недавно державы строить можно. Что оджак оказался настолько склонен к сепаратизму… тоже хорошо. Кстати, мамелюки там ведь наверняка о возврате власти над Египтом мечтают, до последней капли крови за турок биться не будут, а вот в спину им ударить могут легко. В общем, как в песенке про маркизу: все хорошо, но… Не будет теперь долгой осады, на которую мы рассчитывали. При сложившихся обстоятельствах сама жизнь вынуждает султана штурмовать Созополь. Эх, сколько задуманных пакостей так и останутся в планах… И уничтожить изнуренную осадой турецкую армию не судьба».

Перебежчик не рассказал, просто не знал этого, что положение гиреевской армии осложнилось до чрезвычайности. Можно сказать, катастрофически. Разоренная Анатолия прокормить многочисленное – несмотря на все беды – население столицы и слишком большую для нынешней Турции армию не могла. Теперь же ожидать новых поставок никак не приходилось: восстание египетского оджака самими голландцами и было инспирировано. Развал могучей империи на несколько враждующих частей полностью соответствовал интересам европейских колониалистов – слабым, находящимся во вражде государствам несравненно легче диктовать условия торговли. У султана Ислама и верхушки стамбульского оджака не осталось другого выхода, кроме немедленного штурма осажденной крепости. Над собранным для восстановления империи войском нависла угроза голода, запасы продовольствия, собранные в Созополе, стали не просто желанной, а жизненно необходимой добычей.

Впрочем, на срочно собранном атаманском совете геополитические новости прошли рефреном. Старшину интересовали конкретные вопросы удержания крепости в своих руках, вот их кратко и обсудили. В принципе, к битве казаки готовились несколько лет, и особого беспокойства у собравшихся предстоящий приступ не вызывал. Единодушно решили даже не выставлять казаков на валах заранее, предпочтя поберечь их здоровье и силы.

Долгожданный, но все равно непредсказуемый штурм

1 марта 1644 года от Р. Х

Заснуть в предутренние часы Москалю-чародею не судилось. Пусть атаманы в приступах на крепости и их отражении разбирались несравненно лучше его, но уж если взялся возглавлять оборону, то будь добр делать это без дураков и имитации деятельности. Неудачливые и неловкие командиры у казаков очень редко отделывались отставкой, куда чаще их начальствование заканчивалось нырянием в мешке или выдачей незадачливых начальников врагу живыми, что сулило куда более длительное и неприятное расставание с жизнью. Надежд на индульгенцию от такого исхода благодаря прошлым заслугам характерник не питал – понимал, в каком обществе оказался. И, кстати, считал подобный оборот дела справедливым: завел людей на смерть – отвечай первым.

Раздавать ценные указания, соображать о возможных негативных поворотах грядущего сражения для осажденных пришлось, невзирая на жуткую головную боль. Уже здесь, в семнадцатом веке, у Аркадия появилась метеозависимость – головная боль при изменении погоды. Причем чем старше он становился, тем сильнее болела голова.

«Черт! Впору волком завыть для облегчения. Хм… а это мысль! И легче, может быть, станет, окружающие не очень удивятся, все же “знают”, что я оборотень. Раз завыл, значит, так надо, душа, значит, просит».

Невольно улыбнувшись этой мысли, он тут же скривился: в виски будто раскаленные иглы кто загнал. К счастью, подобные приступы случались нечасто, но и обыкновенное уже для него тупое нытье в черепушке радости не доставляло.

«Вой не вой, но придется терпеть. В аптеку за пенталгинчиком не сбегаешь, а болеутоляющие характерников слишком на наркотики смахивают, принимать их из-за такой банальщины, как головная боль… глупо. Только наркозависимости мне для полного счастья не хватает. Хотя ведь были прецеденты, тот же Кеннеди, например, стал к концу жизни законченным наркоманом. И ведь не худшим президентом был. Эх, выпить бы наливочки граммов двести да поспать минуток триста… мечты, мечты. Выпивка в походе для казака – приговор с немедленным исполнением, даже если бы спиртное у меня имелось, хлебать его точно не решился. Невозможно в таком коллективе, среди алкашей, истомившихся по главной – после резания чужих глоток – усладе в жизни, утаить распитие. Мигом унюхают, чем ни закусывай, были уже случаи, что характерно – весьма печальные для употребивших. Будем глушить боль кофейком, иногда ведь помогает».

Рассвет встретил на центральном бастионе, на его вершине. Благо и дождь, ливший больше недели, прекратился, и ветер существенно утих. Впрочем, и ослабший, он в сочетании с промозглой сыростью сонливость прогонял лучше кофе. Увы, на самочувствии утренняя свежесть никак не сказывалась, башку будто невидимый инквизитор в тиски зажал и пытал подозреваемого в богопротивной мерзости. Совсем не утешало и то, что немалая часть окружающих, судя по их кислым физиономиям и то и дело долетавшим до его ушей проклятиям, испытывала сходные ощущения.

Глядя на шевеление среди врагов, погадал: многие ли мучаются там?

«Если уж нам, сидящим в тепле и сытости, хреново приходится, то мокнущим, мерзнущим, голодающим и болеющим бедолагам, чтоб они все разом посдыхали, наверняка хуже достается. Много хуже».

С некоторым усилием переключился с головной боли на более важные дела.

«Блин! Как бы турки не посчитали улучшение погоды знаком свыше, они наверняка и без этого озверело атаковать будут – в желании добыть жратву и укрытие от дождя. Хотя… дождь-то уже не льет, думается, с сегодняшнего дня и теплеть будет. Интересно, успеет ли сработать наше “минирование” мусорными отходами той территории, где они сейчас лагерь поставили? Летом там повальная дизентерия их косила бы, но весной… сомневаюсь. Два года унавоживали почву, да так, что там теперь ничего не растет, и… – Аркадий невольно тяжело вздохнул, – получилось, зря мучились. И здесь, кажись, облом».

За пробуждением турецкого лагеря в это утро наблюдало из Созополя как никогда много глаз. И ожидания их обладателей оправдались: после громкоголосого призыва муэдзинов, донесшегося до валов крепости, и традиционно короткого намаза духовные отцы – муллы и имамы, дервиши признанных в нынешней Турции орденов – принялись вдохновлять паству на подвиг. При отсутствии звукоусилительной техники делали они это не в одном месте, а по всему лагерю. Вопреки ожиданию попаданца, действие это не затянулось, уже минут через пятнадцать накачка прекратилась, и огромные массы людей двинулись на штурм.

«Однако… это что получатся: людей в бой бросили, не покормив? Они же и без того охляли и больны поголовно. Чудны твои дела, Господи. Ох, опять и снова я чего-то важного не понимаю. Даже при недостатке продовольствия покормить-то воинов перед штурмом стоило бы. Хотя… помнится, читал, что в Великую Отечественную опытные солдаты предпочитали идти в бой с пустым желудком: больше было шансов выжить при ранении в живот. Но здесь-то пуля в брюхо по-любому смертельна!»

Наступление велось нестройными рядами – с этим даже в лучшие времена у османов имелись непреодолимые проблемы, – но дружно и решительно. Вот чего-чего, а храбрости и агрессивности у турок всегда хватало. Трусы и неумехи великую империю создать не могут в принципе.

К изумлению Москаля-чародея, развивалась вражеская атака весьма и весьма неспешно. О первой причине подобной неторопливости он догадался, заметив частые падения штурмующих. Нетрудно догадаться, вспомнив погодные условия предыдущего периода, что грохались они, поскальзываясь на камнях. Второй повод для падений удалось рассмотреть вскоре в подзорную трубу: большая часть турок тащила, держа перед собой, мешки (вероятно, с землей). При более тщательном рассмотрении они показались не мешками, а так, мешочками. Вероятно, командирам пришлось учитывать при планировании слабосильность многих из райя, да и состояние почвы не способствовало переноске тяжестей.

Да-да, большая часть идущих на штурм в передних рядах оказалась не воинами, а подсобными рабочими, что в первый момент чрезвычайно удивило Аркадия. Он знал отношение к работягам в оджаке и управленческом аппарате султаната – доверять им такое важное воинское дело, в его представлении, янычары не могли. Райя присутствовали в лагерях османов всегда, но только как землекопы, возчики, пастухи… Для боевых действий их не привлекали никогда. Между тем заметных издалека характерных головных уборов – кече – в толпе виднелось очень немного.

«Да что же это происходит?! Ни за что не поверю, чтоб храбрецы-янычары прятались при штурме за чужие спины».

Тщательнее рассмотрев происходящее в подзорную трубу (и лишний раз обматюкав качество своего оптического прибора), Москаль-чародей убедился, что большая часть среди идущих на приступ не имеет даже оружия.

Времени для разглядывания врагов, идущих на приступ, у защитников крепости оказалось достаточно. Это на стадионе спортсмен может преодолеть полтора километра за несколько минут. Здесь люди передвигались не по ровной дорожке, да и всю жизнь они занимались совсем не скоростным бегом. Опять-таки состояние многих из них было далеко не только от идеального, но и до удовлетворительного не дотягивало. Очень быстро достаточно плотная возле лагеря толпа существенно разредилась и растеклась по полю. Все в ней шли со своей, личной скоростью: кто-то – довольно бойко, кто-то – еле-еле, с частыми остановками, с огромным трудом поднимаясь после падений.

Именно благодаря таким доходягам и удалось Аркадию обнаружить, что в толпе немалое число атакующих никаких тяжестей не несет. Помимо янычар среди этих оделенных ношей было много чалмоносцев в просторных длинных одеждах. Они и янычары, судя по подсмотренным сценкам, вдохновляли и понукали райя на более энергичное продвижение, но и поддержкой совсем охлявшим бедолагам не брезговали. Помогали встать на ноги, клали уроненный мешок на спину, раз перед собой – где он служил и некоторой защитой от пуль – уронивший его нести не мог. Некоторые из райя явно переоценили свои силы, им-то и без груза пройти такое расстояние в нынешнем состоянии не судилось: болезни и голод делали свое черное дело.

«Вот чего нам для полного счастья не хватало, так это талибов [2]. Судя по скудности бороденок и даже отсутствию оных у некоторых из этих недоделанных мулл, они явно ученики медресе. Вояки-то из них, обучавшихся не войне, а грамоте и изучению Корана… скорее всего, не ахти какие. Но вот храбрости и желания уничтожить врагов-иноверцев им наверняка хватает, причем не только на себя самих, но и для окружающих. Еще одна проблемка: эти могут упереться, когда воины, пусть и несравненно опытные в ратном деле, предпочтут отступить».

И мелькали чалмы, среди которых иногда попадались даже зеленые [3], не только сзади – для понукания их носителями отстающих, но и в самых первых рядах, заведомо обреченных.

Вскоре атакующие стали падать, не только поскользнувшись или споткнувшись, но и сраженные казацкими выстрелами. Сначала ядрами из длинноствольных пушек – прицельно на такую дальность из них стрелять невозможно, однако здесь целиться особой нужды не было, на приступ шли десятки тысяч, жертву снаряд находил практически наверняка, если не в прямом попадании, так рикошетом. Эффективнее были бы бомбы, но их запас несколько поистратили при обстреле лагеря в предыдущие дни, а селитры для изготовления пороха, пороховых мельниц для большого казацкого войска по-прежнему не хватало. По выплавке же чугуна Вольная Русь уже входила в число европейских лидеров, правда, во многом благодаря всеобщему разорению на континенте.

Затем в бой вступили казаки, имевшие винтовки – это слово с легкой руки попаданца уже вошло в оборот. Эти не палили наперебой, а с самого начала пытались выцелить кого-то из командиров. Издалека это удавалось куда реже, чем хотелось самим снайперам. Все же дымный порох очень плохо подходит для прицельного поражения на больших расстояниях: слишком малую скорость вылета пули дает. Да и ветер вносил в точность попадания свои коррективы. Однако уже в полукилометре от бастионов смертность янычар и священнослужителей, которые вели за собой райя, стала стремительно расти. Заодно доставались свинцовые «подарки» и всем, кому не повезло оказаться рядом.

Наконец первые из скорее бредущих, чем бегущих турок, подошли до невидимой им, но очень хорошо просматриваемой с валов частой цепочке мраморных булыжников, тянувшихся в двухстах саженях от передних углов бастионов. Их расположили там заранее, тщательно выверив расстояние до бастионов, замазав внешние стороны каменюк, чтоб по ним не могли ориентироваться враги. С трудом дождавшись этого момента, открыли огонь и самые нетерпеливые обладатели гладкостволок. Пули Нейслера – «грибы» – спокойно долетали на такое расстояние и калечили бездоспешных райя. Разве что некоторых спасал мешок с землей. Большинство при таком счастливом попадании все равно падали, но могли встать на ноги. Могли – в данном случае – не значит, что спешили, несмотря на холодность и влажность почвы, некоторые хитрованы пытались перележать атаку. Но мало кому удался подобный фокус: янычары и священнослужители шли в толпе райя среди прочего и для пресечения таких способов дезертирства.

«Это я хорошо придумал – выложить видимые только нам цепочки из заметных издали камней, одновременно замаскировав их с обратной стороны. Теперь любой имеющий глаза может определить приближение врага на расстояние в двести и четыреста метров (или приблизительно сто и двести сажен) от бастионов. Где же я это вычитал… черт… – отступившая вроде бы головная боль – как затаившийся на время коварный противник – ввинтилась в виски со скоростью сверла электродрели. Аркадий зажмурился и с трудом удержался от инстинктивного желания схватиться за голову руками. – Фу… да и тот самый черт с ним, с тем, у кого я идею спер. Пригодилась, и ладно. Чтоб я еще хоть раз позволил копаться в своей башке… хрен им всем! От Хмеля до родной супруги, обойдутся без новых девайсов и песен другого времени» [4].

Постепенно счет убитых и раненых (в подавляющем большинстве также обреченных на смерть) перевалил с сотен на тысячи. Этот фактор пока не сказывался на течении приступа никак: слишком большое поле как бы маскировало многочисленность жертв. Тем более что гибли, прежде всего, те, кто добрался до невидимой им полосы в сто сажен от бастионов, а немалая часть штурмующих преодолевала дальнюю от крепости часть поля. Да и не очень-то поприсматриваешься вокруг, когда, обессилевший от недоедания и болезни, тащишь в руках тяжелый мешок. Зато недостаток сил у атакующих, камни, ямы и бугры на поле все сильнее и сильнее замедляли турок. Делая из них удобные мишени, причем большая часть пострадавших от огня с бастионов принадлежала к сохранившим силы и опередившим основную массу райя.

Всего на внешнем обводе крепости стояло более ста пушек – от длинноствольных морских до легких трехфунтовок и похожих на ночные горшки без ручки мортирок. Часть разместили в казематах с ограниченным сектором обстрела, остальные поставили на бастионах и валах. Там же, поверху, засели около десяти тысяч казаков. Всем стрелковых позиций не досталось – размеры крепости Созополь умышленно сделали небольшими, чтоб малым гарнизоном уверенно отбивать атаки огромного войска. Поэтому часть запорожцев и донцов заняла места сзади паливших во врагов, подавая им заряженные ружья и давая возможность поддерживать ураганный темп стрельбы.

Примечание

1

К великому сожалению Аркадия, часы с надежным ходом создать пока все еще не удалось. Приезжая в Азов, он старательно накручивал хвосты коллективу, над ними работавшему, подвижки были, причем значительные, но появление карманных часов пока оставалось перспективой, хоть и близкой. Переместить работы над часами в Чигирин, место теперешнего своего основного проживания, он не мог. Из-за евреев, работавших изначально в коллективе. В Малой Руси и в сорок четвертом, даже при покровительстве всевластного гетмана, людям иудейского вероисповедания появляться без особой нужды не стоило.

2

Талибы они только для попаданца. В Стамбуле учеников средних медресе называли софта, а высших – сухи. И они, организованные своими руководителями, играли в общественной и политической жизни реальной столицы Османской империи огромную роль. При печальном для турок повороте истории смертность среди учащихся оказалась наименьшей, а влияние усилилось.

3

Зеленую чалму имели право носить только люди, совершившие хадж в Мекку – по тем временам предприятие очень длительное, тягостное и рискованное.

4

Аркадий после появления у него мигреней решил, что они результат поиска с помощью гипноза в его памяти. Насколько он прав, бог весть, мигрени и у самых обыкновенных обывателей случаются.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.