Тем более что он сегодня собирался напомнить о его обещании подарить меч настоящий, лук со стрелами, кольчугу с чешуей и шлем с бармицей. Особенно мечталось княжичу Ивану иметь бармицу на шлеме. Он уже примерял отцовский боевой шлем, и ему очень понравилось, как золоченые кружева холодили шею и мягкой тяжестью лежали на плечах. Снисходительно разрешив отцу потрепать его по русым кудрям, княжич Иван спросил, не откладывая в долгий ящик:

– Меч и доспехи, отец, не готовы ли?

– Нет, сын мой. Саадак со стрелами готов. Сам видел. Лук, сказали, завтра сработают. Меч с кольчугой и шелом обещали на этой неделе завершить. Так что – потерпи. Моим мечом пока забавляйся…

– Тяжел он мне, отец. Пробовал. Не подниму.

– Жаль, детские мои доспехи куда-то запропастились. Ну, да ладно, будет и у тебя все, как у воеводы, огнем золотым гореть.

Подхватив сына, посадил его на плечо, на второе поднял дочь и, обняв княгиню, пошагал, блаженно-умиротворенный, в горницу. А княгиня в это чудное время не сдержала вздоха грустного.

– Иль что стряслось, мне неведомое? – спросил Михаил Воротынский жену. – Поведай. Не носи в себе.

– Побанься, баня готова, поужинаем, тогда уж расскажу тебе о моих тревогах. Может, пустяшные они, только сердце – вещун.

То, чего еще не знал князь, занятый порубежьем, княгиня уже знала: выбранная царем Иваном Васильевичем невеста Марфа Собакина, дочь купца новгородского, вдруг занедюжила, и пошел слух, будто доктор царев Бомалей углядел отравление. Княгини и боярыни со страхом ждали очередного царского гнева и гадали, на кого он падет. Жена Воротынского, как и все жены, опасалась за своего любимого. Вот и собиралась она посоветовать ему, чтобы нашел он предлог покинуть Москву на какое-то время. Перед сном хотела это сделать, когда они останутся вдвоем.

Но вышло не совсем так, как она рассчитала. Еще супруг ее парился в бане, отменно построенной стараниями Фрола Фролова, а во дворец пожаловал князь Владимир со страшным известием: самовластец начал очередную расправу над теми, кто, якобы, отравил Марфу Собакину, а заодно над теми, кто пособничал изменникам, понуждавшим Девлет-Гирея штурмовать Серпухов, чтобы убить или пленить самовластца всея Руси. Уже отравлены зельем, приготовленным царевым лекарем Бомалеем, любимец царев Григорий Грязной, князь Иван Гвоздев-Ростовский. Царь самолично подносил им кубки с отравленным вином.

Уволокли опричники на Казенный двор шурина Ивана Васильевича князя Михаилу Темтрюковича (завтра утром его посадят на кол), воеводу Замятию Сабурова, следом – боярина Льва Салтыкова и, не утихомирившись еще, рыскают по Кремлю и Москве, хватая все новые и новые жертвы.

Князь Михаил Воротынский, которому поспешил рассказать обо всем этом брат прямо в бане, не очень-то удивился услышанному. Ухмыльнулся:

– Разве не понятно было, что грядет это? Ждал самовластец лишь повода.

– А мне казалось – одумался. Как после того пожара.

– И я, признаться, долго на это надеялся. Увы, вразумил его Бог лишь на малое время.

– Кроме Бога есть еще и злостники, трон окружившие.

– Так и есть. Прости нам, Господи, кощунство наше, но отвернул ты лицо свое от царя нашего, от России.

– Не ровен час и к нам псиные морды пожалуют.

– Все в руках Господа. Одно тебе скажу: поезжай теперь же домой. Вместе нельзя нам. В сговоре еще обвинят.

– Хорошо, брат. Будь здоров. Да сохранит нас Господь!

– Княгине рассказал все?

– Да.

– Ясно. Поезжай с Богом.

Наскоро ополоснувшись, но не забыв поставить ведро воды и веник на полке для Банника, да приговорить: «Тебе Банник на помывку, а мне на здоровье», – Воротынский поспешил к жене, чтобы успокоить ее, но она уже успела взять себя в руки, и ужин семейный прошел без уныния. Зачем детям знать раньше времени о горе-печали? Да и челяди, прислуживающей за столом, вовсе не стоит видеть истинное настроение своих властелинов. Но зато когда князь и княгиня удалились в опочивальню, отвели они душу в долгой беседе, успокаивая друг друга, определяя линию поведения в самых сложных, не дай Бог, положениях. Княгиня настаивала на одном:

– Покинь Москву. Разве мало тебе дел на царевых украинах? Проведай и свой Новосиль. Пусть и князь Владимир в Стародуб отправится.

– Брату можно. Мне же иная забота. Завтра же попрошу царя, чтоб полки речные сразу после масленицы в Коломне собрать. Поглядеть нужно, что за ратники. Если что не так, подучить да снарядить по-людски можно будет без лишней горячки.

– Не совет мой тебе егозиться. Повремени с Коломной. До масленицы ой как много времени.

– На попятную не пойду, раз задумал так. Да и не позволительно главному воеводе не знать, на что годны полки, данные под его руку. Как я встану, не зная их, супротив Девлетки? А пойти он – непременно пойдет. Не рано, должно быть, не весной, но пойдет. Весть я о том уже получил, теперь вот еще купца жду. К тому же, ладушка моя княгиня, уловки твои ровным счетом ничего не дадут: если самовластец задумает лихо, достанет и в Новосиле, и в другом ином месте. Нам с тобой одно остается: молиться Господу и Пресвятой Богородице, чтоб оберегли нас от деспота.

Так и прокоротали ночь супруги, не успокоив себя и не обретя душевной ровности. Но утром князь Воротынский ни в чем не проявлял своего тревожного настроения. Да разве он один? Все бояре собрались на думу обычным порядком, кланялись друг другу, справлялись о здоровье, делились мелкими бытовыми новостями, словно никто не знал, что всю половину вчерашнего дня и до самой полуночи не затворялись ворота Казенного двора, а кузнецы трудились до седьмого пота. Только один из Шуйских, когда Михаил Воротынский оказался с ним поодаль ото всех, упрекнул князя:

– Поупрямились вы с брательником да дьяк Михайлов, вот теперь расхлебываем. Десница Божья, за недоумь нашу, прости Господи.

Ничего не ответил князь Михаил Воротынский, осознавая вполне справедливость упрека. Но не признаваться же в этом. Опасна сегодня откровенность. Очень опасна. С кем бы то ни было.

Думу царь Иван Васильевич тоже вел привычным порядком, обсуждая с боярами, дьяками и дворянами размер пошлины с ногайских конеторговцев, словно в это самое время не вздрагивала пыточная башня от нечеловеческих воплей пытаемых, будто через час-другой не начнутся жестокие казни, ибо цель их не только умертвить тех, кого наметил царь-деспот, но еще и устрашить тех, очередь которых еще не подошла, чтоб тряслись их души, как заячьи хвостики. Вот и изгалялись весьма знатные на злодейские выдумки мясники-опричники. Все, и царь, и думные, знали о том, что десятки несчастных мучаются на дыбах, истязаются каленым железом и, в конце концов, будут иезуитски умерщвлены, но все делали вид, что мирно и тихо в Кремле, что размер пошлины с ногайских конеторговцев – наиважнейший на сегодня вопрос. Когда дума приговорила пошлину в десять коней с сотни, царь отпустил всех, не дав никому никакого поручения. Тогда князь Воротынский – к нему.

– Челом бью, государь.

– Что стряслось? – пронзил подозрительным взором Михаила Воротынского царь Иван Васильевич.

– Повели Разрядному приказу полки окские раньше срока звать в Коломну. Сразу же после масленицы. Хочу смотр загодя провести, подучить, если что, оружие и доспехи привести в пригодность для доброй сечи.

– Велю. Дерзай. Второго воеводу себе, первых и вторых воевод полков думе представишь. Князя Владимира не трожь. В Ливонию его пошлю.

Отлегло от сердца. Выходит, ни ему, ни брату царь не замышляет лиха. И все же князь Воротынский не передумал ехать в Коломну, хотя мог бы послать того же Логинова, чтобы вместе с воеводой тамошним определить все нужное для раннего сбора рати и расписать, кому какой урок исполнять для этого.

В Разрядном приказе, куда он направился после разговора с царем, встретили государево повеление с хорошо скрываемым неудовольствием: у них все было продумано по сбору войска на конец марта. Месяца до выхода на Оку вполне, как они считали, достаточно, чтобы и смотр провести, и устранить неполадки. А отрабатывать взаимодействие в бою вполне можно и там, на своих летних станах. Да и чем иным там полкам заниматься, если не учебой? Чего князь дурью мучается, ни себе, ни людям спокою не дает? Не выполнить, однако, волю царскую дьяки приказные не могли, оттого заверили, что завтра же разошлют гонцов с царевым повелением всем воеводам.

– А я завтра вместе с дьяком Логиновым еду в Коломну. Распоряжусь, чтоб к сбору рати все изготовили бы.

На следующий день, однако же, он лишь послал гонца в Коломну с письмом к воеводе, чтоб начал тот подготовку к приему полков, самому же князю удалось выехать туда только через неделю. И виной тому стала весть от купца, вернувшегося из Крыма. Он прислал гонца, что имеет важное сообщение, которое может изложить только самолично, и что вслед за посланцем выезжает в Москву сам. Князь Воротынский, получив такую весть, не мог, естественно, покинуть Москву, и нисколько об этом не жалел. Он давно уже ждал этого дня.

Дружинники княжеские встретили купца еще на Десне и привезли его прямехонько во дворец. Сам князь пошел с ним в баню, чтобы прогрел купец бренное тело свое после зябкой дороги. Там и разговор состоялся. Без лишних ушей.

– Ни нойон, ни ципцан не дали посланий. Поосторожничали. И правы оказались: караван мой дважды перетряхивали, а меня и погонщиков до самых до исподних общупывали. Чтоб, значит, тайна не выскользнула за Перекоп. А тайна великая: сам Селим Второй вдохновляет Девлета. Войско Девлетка уже собрал. Как сказывают, за добрую дюжину туменов перевалило. Со всего миру войско то. Одних ногайцев тумена три. Астраханцев тоже – море.

– Неужели султан не понимает, что себе же яму роет?

– Каво там – понимает! Пушек навез в Тавриду видимо-невидимо. Янычар – тьма-тьмущая. Сам, сказывал ципцан, мурз для городов наших отбирал. И не только из крымской знати, но и из стамбульских. Одно скажу: одолеет Девлетка нынче, считай, нет России больше. Крышка ей. В Татарию ее превратят. Попыжится-попыжится люд русский, только со временем или костьми ляжет, либо отуречится. Как славяне многие южные.

– Верно глаголишь, опасность невероятно велика. Я завтра же государю челом ударю, пусть сам тебя послушает.

– Не гоже бы купцу с царем не о пошлинах да не о товарах речи вести.

– Твое слово убедительней. Своими глазами видел, своими ушами слышал. Может, повернет царь лицо свое от Ливонии в сторону Крыма. В раскоряку когда, не ладно может все кончиться. Ради России прошу выложить все, как на духу. Без страха.

– Что ж, добро. Ради России даю купеческое слово.

Он сдержал клятву. Робел, конечно, отвечая на вопросы царя Ивана Васильевича, но не путался, толково все разложил по полочкам, и так это понравилось самовластцу, что одарил он купца шубой.

Вроде бы, что для купца шуба? Эка невидаль! Их у него своих куры не клюют. Только ведь не сама шуба царева дорога, сколько подклад. Он куда дороже верха: тут тебе и чин, и земля с деревнями, тут и беспошлинная торговля… Впрочем, купец не очень-то обрадовался щедрой царской милости. Поблагодарил, конечно, с низким поклоном. Не станешь же отказываться. Не оценит этого самовластец. Разгневается. Но с князем Михаилом Воротынским пооткровенничал, когда тот провожал верного исполнителя тайных своих поручений домой. Преподнес князь ему подарок: кубок золотой для меда пенного.

– От меня и от княгини. В приклад к царевой шубе.

– С благодарностью, князь, приму подарок ваш, хотя, если говорить честно, квиты мы: ты рать станешь готовить знаючи, я барыш получил знатный и России послужил к тому же. А вот что касаемо царевой милости, сомневаюсь, не станет ли она горше горького. Царь-то наш, прости Господи, сегодня милует, завтра казнит.

– Казнит крамольников, – поосторожничал князь Воротынский, – а верных слуг жалует.

Ничего купец не ответил, поклонился только хозяйке дома, хозяину затем и – в возок.

Будет тот разговор лишь на следующий день, сейчас же ни царь Иван Васильевич, ни князь Михаил Воротынский не заметили, что купец не рад подарку. Царь, довольный тем, что щедро вознаградил купца, спросил Михаила Воротынского, когда купец был отпущен:

– Подумал уже, что предпринять?

– Конечно. Перво-наперво, не повезем ни крепостицы, ни города к местам сборки. Сготовить – сготовим, но повременим со сборкой. Не пошлем посоху на гибель.

– Отступаешься от Приговора думы?

– Нет. Побьем Девлетку, и как только станет он уползать из земли твоей, государь, мы следом – плоты и обозы.

– Эко! Побьем! Силищу такую. Что я ей противопоставлю? Где я возьму такую несметную рать?!

Хотел князь Воротынский сказать то, что не единожды советовал государю: «Отступись на время от Ливонии», – но побоялся. Ответил со вздохом:

– Мне столько и не нужно. Если тысяч восемьдесят или восемьдесят пять дашь, куда как ладно.

– Сейчас я тебе к тем полкам, что на Оку расписаны, добавлю только опричный полк в дюжину тысяч. Воеводами ставлю верных слуг моих Хованского и Хворостинина. Передовым его определи. От Строгановых распоряжусь тысячу казаков прислать. И еще казаков атамана Черкашенина дам. Все. Больше у меня никого нет. Если Девлетка пойдет, я тогда – в Новгород. Соберу там полк-другой и пошлю к тебе.

Мерзопакостно стало на душе у князя Воротынского. Что, не понимает самовластец, какое лихо грядет? Не об охотничьей забаве речь идет, а о жизни и смерти России, о его престоле, наконец. Самому бы с ратью быть, собрав ее со всех концов страны, а он – в бега. Подальше. Его же, Воротынского, бросает на произвол судьбы, оставив с ним всего-навсего шестьдесят тысяч ратников. Будто в насмешку. Или на испытание: выдержит либо нет. Не судьба России движет его мыслями, а свои интересы. Никаких полков царь, конечно, не пришлет. «Ладно! Поглядим! Не просто так Девлетке достанется Москва! Не за понюх табака сядет в Кремле! В дыму, как Иван Вельский, не задохнусь! Потягаюсь с Девлет-Гиреем и с Дивей-мурзой! Потягаюсь!» Вслух же сказал:

– Не припоздняйся, государь, с подмогой. Крайний срок – начало июля. И пушек полковых на колесах дай мне сколько сможешь. Алатырь пусть только на меня работает, Васильсурск, Серпухов, Тула, Вятка, Москва. Что смогут пушкари восстановить от прошлогодних пушек, пусть восстанавливают, но самое важное – новые бы спешно лили.

– Ладно. Большой наряд дам. И гуляй-город. С воеводами Коркодиновым и Сугорским.

– Благодарствую. Это – знатная подмога.

– Немцев-наемников Юргена Фаренсбаха возьми. Всех. Не слишком много их, но дело свое они туго знают.

– Что ж, какую дырку заткнуть – сгодятся. Деньги царевы они честно отрабатывают.

Все перепуталось в голове князя Михаила Воротынского: с одной стороны самовластец не дал достаточно рати, с другой – опричный полк от себя оторвал, но особенно – наемников. Всем известно, что они – главная и самая надежная его личная охрана. «Неисповедимы пути государя нашего…» Исповедимы. Он вполне это поймет спустя всего лишь малое время. Теперь же, когда он вышел из маленькой комнаты для тайных бесед, голову его тяготили думы, он даже не замечал поклонов царевой дворни и опричников-охранников, лишь дьяк Логинов вернул его на землю грешную. Тот поджидал князя у Красного крыльца.

– Кручинушка, князь, одолела? – с нарочитой задорностью спросил дьяк, отчего Михаил Воротынский вздрогнул. – Иль государь не понял тебя, иль слишком много рати под руку твою дал, что голова кругом пошла?

– Пусть бы шла, заботливый ты мой Мартын. Беда в том, что полк опричный в дюжину тысяч добавил да наемников отдал. Хорошо хоть, что огненный наряд не отказал. Ну, да ладно, Бог с ним. Государева воля – Божья воля. Пойдем, покумекаем, за чертежом сидючи.

Только сиди хоть до морковкина заговенья, если силенок мало, то – мало.

– Большой огненный наряд – у бродов. Как Иван Великий Ахметку на Угре встречал. Так ведь и не дал переправиться…

– У Ахметки сколько было? Двадцать тысяч. С ними по многим бродам не побегаешь, тем более, что и у Ивана Третьего почти столько же рати под рукой, если не больше. А сейчас мы сколько пушек можем поставить, если на все броды поделим? Семечки. Играючи татары сомнут заслоны.

– Не приемлемо, говоришь? Что ж, тогда в единый кулак собери.

– Про то и моя, Мартын Логинов, думка. Если вот здесь, в верховьях Нары укрепиться… Только вот что меня смущает: не станет ввязываться в сечу Дивей-мурза. Хитрая он бестия. Скует нас пятком туменов, а хан, обойдя полки наши, прямиком поползет в Москву. Выйдет хуже даже, чем в прошлом году и когда Магмет-Гирей с братцем своим Москву пожег. Нужно так повернуть дело, чтоб незнаемо для них оно оказалось, и не они, а мы бы водили их на аркане, как медведя ручного. Думать стану. Времени еще много. Тебя попрошу напрячься, Никифора Двужила с сыном, Селезня Николая. Как вернемся из Коломны, поговорим.

Однако с дьяком Логиновым, которого князь взял с собой в Коломну, не ждали они урочного часа. Что взбредет в голову, тут же обкатывают со всех сторон. Но из всего множества рождавшихся предложений принято было одно, и там же, в Коломне, положено было ему начало. А выплыла эта разумность, как часто бывает, совершенно случайно, из несбыточного. Дьяк Логинов предложил:

– Сделать бы так, как царь Иван Великий поступил: он не только рогом уперся на Угре, а послал водную рать, из порубежников собранную, по Волге-реке вниз. Улусы татарские громить. Что оставалось делать Ахметке, как ни кинуться спасать свои владения?

– Голова твоя, Мартын Логинов, светлей солнца ясного, – с ухмылкой ответил князь Воротынский. – Кто был Иван Третий? И кто мы с тобой? То-то. Мне государь прямо сказал, что больше у него ничего нет, и сколько бы я не просил, он ничего не даст. Нет у него будто бы ни одного лишнего человека. Вот так. Да и Астрахань нынче под рукой царя нашего. Позволительно ли жечь улусы за измены малой части князей? Зачем грех на душу брать. К тому же крымцев Астрахань меньше всего будет волновать. Ногайцы и сами астраханцы только покинут Девлетку.

– И то не худо бы. Два или три тумена.

– Пустое глаголишь, Мартын Логинов. Пустое.

– Похоже, и впрямь не туда погреб. – И вдруг стукнул себе по лбу. – Пустое, да не очень. Вспомни, князь, как корабли отца нашего государя черемиса топила, когда он рать Волгой к Казани сплавлял?

– Это совсем иной кафтан…

– Другой. Верно. Только, думаю, куда как ладно придется он тебе, князь. Изготовь, князь, на Оке речную рать, упрячь ее в затонах вблизи переправ, и добрую она тебе службу сослужит, разя басурман, когда они станут переправляться.

– А что?! Разумно. Вернемся в Москву, ударю челом государю Ивану Васильевичу.

– А по мне, так не стоит этого делать. Вятичи в окскую рать расписаны? Расписаны. Из них и собери речников добрых. Они и лодьи помогут строить, чтоб ловкими были для стрельбы из рушниц и самострелов. За Серпуховым их поставить. У Калуги где-нибудь. Вниз скатываться сподручней будет, когда татары начнут переправляться.

– Спасибо, умница ты мой. Теперь же, в Коломне, мастеров подберем, обмозгуем, какие лодьи сподручней ладить и – с Богом.

– В Рязань пошли воеводу, чтоб и там мастеров нашел. Меня же пусти в Каширу, в Серпухов и в Калугу. Пока ты здесь побудешь да в царственный град вернешься, я строить лодьи начну. Как все налажу, так поспешу к тебе.

– Согласен. Так и поступим.

В Коломне перво-наперво они, взяв с собой воеводу, направились к артельщикам, которые работали по лодкам, лодьям и дощаникам. Но совет держали не со всеми – зачем трезвон в столь важном деле? Артельных голов позвали да пожилых надежных каравелов. Объяснять долго им не пришлось, они все поняли и тут же принялись обсуждать, какие изменения внести при постройке боевых кораблей.

– Фальшборт высоко если задрать, остойчивость потеряется. Чуть что не так – вверх дном.

– На аршин-то можно поднять фальшборт, стрельницы прорезав. А чтоб укрыть стрельцов, аршина на полтора уступить палубу у борта. Шириной ступень тоже аршина полтора.

– Фальшборт сам и ниже на аршин, а то и полтора – воловьей кожей оббить. Для надежности от стрел басурманских.

– А если навесом станут пускать стрелы?

– Козырек сладить. На него можно вдвое шкуру пустить.

– Эко, вдвое. На излете имеет ли стрела силу большую? В один ряд – куда с добром хватит.

Слушал князь Михаил Воротынский корабельных мастеров, и душа его радовалась. Вот они – костяк крупной артели, которую действительно лучше собрать в Калуге. Многоручно если, то быстро все сделают, только подвози нужный им лес. Но когда князь заговорил о том, где лучше строить лодьи и дощаники, мастера, поразмыслив, предложили иное:

– Всяк у себя пусть остается. Не кучьте. Возьми, к примеру, нас: все под рукой, все привычно. Даже лесу на целую, почитай, лодью наберется. А пока суд да дело, новый лес тут как тут.

– А ежели есть сомнение, будто вверх по воде гнать до Калуги не сподручно, – поддержал артельного голову седокудрый корабельщик, – так я тебе, князь, так скажу: вожу с пользой то дело пойдет. К команде приглядится, какова в плавании, реку с ратным углядом углядит.

Что ж, вполне приемлемо. Действительно, можно кроме Коломны строить лодьи и дощаники в Кашире, в Серпухове, в той же Калуге. По паре штук, а то и по три поставят на воду, куда с добром. Пресечь татарам переправы не пресекут, но потопить не одну сотню сарацинов потопят. Но главное, пушки и припасы зольные к ним на дно пускать. Крепкий тут урон можно сотворить ворогам. А если еще триболы на версту перед переправами разбросать, тогда и коней знатно Девлет-Гирей потеряет.

Ударили по рукам с артельщиками на три лодьи и на один дощаник, чтоб готовы были к пасхе. Воевода дал слово, что с лесом, а если нужда выйдет, то и с подмастерьями, никакой задержки не станет, и Логинов тут же, не мешкая, выехал в другие приокские города.

– Недели через три жди, князь. Поспрашаю к тому же у местных воевод, что они предложат, как татар встречать…

– Спрашивать – спрашивай, но о речном отряде не раззванивай. Не забывай, сколько в прошлом году переметнулось к Девлетке, когда он к Оке подошел.

– Как такое забыть!

Несколько дней с воеводой Коломны-крепости обговаривал Воротынский все вопросы, самолично вникая в каждую мелочь раннего приема рати, исподволь выпытывал и мнение воеводы, как лучше распорядиться полками, встречая крымцев, но ничего интересного от него не услышал. Но те беседы имели какое-то влияние на то, что у самого князя все отчетливей вырисовывался замысел, хотя и очень рискованный, но суливший в итоге победу. Пока это был только общий план, не обросший конкретными деталями, но и он бодрил князя. «Бить вдогон! Только так. Иначе – поражение!»

Делиться своими мыслями князь Воротынский, однако, не позволял себе. Только четверым решил довериться полностью (дьяку Логинову и своим боярам), послушать их, не возразят ли, а если нет, то сообща обмозговать несколько возможных вариантов. Остальным же воеводам, даже первым всех пяти полков, указывать только то, что их касается, не знакомя с общим замыслом до самых последних дней, а может быть, до последнего часа.

В общем, когда собрал Михаил Воротынский своих бояр и Логинова, вернувшегося с удачной, как тот доложил, поездки, князь уже вполне уверился в правильности своего замысла и готов был отстаивать его выгодность, оттого и начал твердо, уверенно:

– Хочу бить Девлетку по чингисхановским наказам, только с еще большей хитростью.

– Воеводы речь! – с явным одобрением воспринял первые слова князя боярин Двужил.

А Логинов молвил со вздохом:

– Нужда заставит есть калачи.

– Верно, – согласился князь Михаил Воротынский. – Нужда изворачиваться заставляет. Одно я скажу: до Москвы Девлетку допускать нельзя. Да я и не желаю задохнуться, как мышь трусливая, в погребе своего дворца.

Подождал, не скажет ли кто какого слова, но ближние его советники промолчали, ибо не о том пока глагол князя, что можно обмозговывать, и тогда Михаил Воротынский продолжил. Теперь уже о сути своего замысла:

– Стеной встречать крымцев на Оке не станем. Пусть его переправляется. Все одно помешать мы ему не в силах. А дальше так: на ту дорогу, по какой пойдут главные силы, поставим полк Правой руки. Пусть поупирается чуток, но в большую сечу не ввязывается, поначалу попятится, будто под неудержимым нажимом татар, а затем и вовсе – пятки в руки. Вроде бы в Москву побежит полк. На самом же деле, оставив не более тысячи для огрызания на удобных холмах и на переправах, уйдет во фланг крымцам и станет теснить их сбоку. Левая рука тоже фланг татарский зажмет. Окажутся татары хоть и не в крепком, но все же в ощипе. Передовой опричный полк начнет хвост татарский щипать. Да не так, чтобы легонько, а со злостью. Девлетка наверняка не захочет иметь в тылу рать русскую и пошлет тумен-другой уничтожить наших ратников, только мы и тут не станем ввязываться в серьезный бой, а тоже – в побег. Смысл в том, чтобы привести преследователей к Большому полку. Вот тут мы их встретим.

– Верно, можно будет основательно вывернуть скулы тем туменам, прыти тогда у Девлетки поубавится, – с искренним восторгом воскликнул Селезень. Он никак не мог свыкнуться с мыслью, что теперь он боярин и должен хотя бы выглядеть степенным, рассудительным. Он оставался все тем же Николкой Селезнем, моментально воспламеняющимся, когда что-то ему ложилось на душу. Он не заметил даже, как посуровел челом Двужил, продолжал все так же восторженно: – Если сарацинский хан не совсем безмозглый, повернет разбойников своих. Обязательно повернет? Вот тут – под дых ему! По мордасам!

– Не гопай, пока не перепрыгнешь, – не сдержался Двужил. – Кто кому мордасы начистит, Богу одному ведомо. Пока же утихни, дай князю слово закончить.

– Да я, вроде бы, обо всем сказал, – решил слукавить Михаил Воротынский, промолчать и о переправах, и о мерах по обороне самой Москвы на случай, если Дивей-мурза разгадает его, Воротынского, замысел и посоветует Девлет-Гирею не отвлекать большие силы по мелочам, а идти, не теряя времени на Москву. Сам-то он в одном еще не определился: какую задачу поставить Сторожевому полку. Все остальное он продумал до мелочей, но посчитал не лишним послушать своих бояр и дьяка Логинова, а уж потом решить, в чем поступить по-своему, в чем согласиться с мнением своих соратников. А они молчали. На этот раз удивленные, недоумевающие. И только когда уже безмолвствовать стало невмоготу, заговорил Двужил. Пользуясь правом учителя княжеского:

– Сдается мне, до всего ой как далеко. Иль ты, князь, тронный город на произвол судьбы бросить надумал? Если так, худой ты воевода…

– Что посоветуешь? Как бывало прежде…

– Прежде ты, князь, княжичем был, дитем, теперь же – матерый воевода. Казань к ногам царевым положил. От одного этого слава тебе на веки-вечные. Иль уже считаешь, что Бога за бороду ухватил? Верхоглядством не занедюжил ли, грешным делом?

– Да нет, сердитый мой учитель, не задрал я носа. Просто пока что не все обмозговал. Надеюсь к тому же, что не пустопорожние слова от вас услышу. Особенно от тебя, боярин Никифор. Не серчай попусту, а пособи.

– Ладно уж, прости старика ворчливого, если что лишнего сказанул. А по делу если, то так: хитрить нужно с умом, не считая, будто татарва безмозгла. Один Дивей-мурза чего стоит. Да и темник ногайский Теребердей, ой, как не промах. Их шеломами не закидаешь, если еще прикинуть, что и шеломов-то у нас вдвое, почитай, меньше. Вот мой тебе, князь, совет такой: на переправах без боев не обойтись. Это – перво-наперво. Москву нельзя тоже открытой оставлять.

– Верно твое слово. Скажи только, как это сделать, чтобы двух зайцев одной борзой?

– Размести Сторожевой полк по монастырям. В Даниловом. В Новоспасском. В Симоновом. Испроси, князь, благословение первосвятителя. Вылазки оттуда делать зело ловко. Не поведет рать свою сарацинскую хан, не вытащив такие занозы. Тут и ты – в загривок. Да во всю силушку русских богатырей! Чтоб татарве тошно стало!

– Дело. Весьма разумен твой совет.

– Погоди, князь, не все я сказал. На переправах опричню поставь. Пушки для пособления. Не так, конечно, густо, но по полдюжины на каждую переправу отряди.

– Про водную рать не следует забывать, – вставил дьяк Логинов. – Не зря же лодьи и дощаники спешно ладим…

– Разумная твоя, дьяк, голова. Польза от твоей выдумки большая может стать. И урон крымцам будет, и для сокрытия хитрости нашей ратной.

Князь Михаил Воротынский не хотел растаскивать Передовой опричный полк по переправам, он считал достаточным небольшие заслоны из городовых казаков и ополченцев из приокских городов во главе со смышлеными воеводами, но совет боярина Двужила показался ему стоящим. «И в самом деле, Дивей-мурзе пальца в рот не клади».

А Никифор Двужил продолжал:

– Вестимо, весь полк по реке разбрасывать бессмысленно. Не более четверти его хватит. Пособить же опричникам могут стрельцы, дети боярские и казаки из порубежных сторож. Наказ им дать: стоять насмерть.

– Разумно ли? – усомнился сын Никифора молодой боярин Косма. – Верно, порубежники – ратники куда с добром, только кем их в лазутном деле заменить?

– Дельно, – с благодарностью оценил реплику Космы Двужила князь Воротынский не только по смыслу, но и по форме. Сам он готов был уже резко возразить Двужилу: «Порубежников не трону!» Косма же не только опередил его, но и преподал урок пристойности. Поглядел на Никифора, который все же насупился. Как же, яйцо курицу учит. Успокоил его.

– Не гневись на сына боярин Никифор, что перечит. Бога благодари, что сыном таким род твой пополнил.

– Я что? Я – как лучше. Сам, князь, прикинь, кто из нас правее.

– Сын твой прав, – ответил Михаил Воротынский и продолжил: – Возьмем казаков городовых из окских крепостей. Добровольцев ополчим. Боярину Косме Двужилу и повелим этим заняться. К полусотне опричников по две-три сотни городовых и ополченцев. Триболы им же разбрасывать. Это, боярин Косма, тоже твоя забота.