ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Боярская дума собиралась на совет. Царь Василий Иванович повелел, чтобы никто не смел проявлять нерадивости, а все бы думные прибыли в Золотую палату. Оттого бояре и облачились в самые дорогие саженые шубы, усыпанные жемчугом, оттого и шапки горлатные выбрали самые высокие, а поднимались по ступеням крыльца осанисто, гордо неся свою знатность. Непроницаемо-торжественны лица, словно маски величественные. А в душах – смятение. Тревожатся сердца боярские, упрятанные под дорогими мехами. Мысли тоже тревожные, метущиеся. Вопросов много. Очень много. Отчего в Золотой палате? Послов никаких. Гостей знатных, кому бы честь такую оказывать, тоже в Москве нет. Не слыхивали, во всяком случае, бояре о таковых. Лишь окольничий Хабар-Симский прибыл в стольный град по повелению государя. Но не ему же такой почет?

Самое главное же беспокойство вызывало то, что много времени прошло, а царь Василий Иванович не сказал еще своего слова о сраме, который пережила Москва от нашествия братьев Гиреев. Каждый из бояр прикидывал, нет ли в тех промахах, которые тогда случились, и его вины, не окажется ли он в опале. А то, что царь нынче может раздать всем сестрам по серьгам, бояре не сомневались. Только никак не могли взять в толк: отчего дума в Золотой палате?

Менее всех беспокоился князь Иван Воротынский. Безмятежная радость не покидала его вот уже какой день. Да и как не быть ему довольным жизнью, если его палаты почти совсем не пострадали от пожара? Обнищали, конечно, после грабежа, что-то унесено, что-то порушено, челядь, однако, и казну, и меха самые ценные успела переправить в кремлевский терем. Жена-ладушка жива и здорова, но главное – родила во здравии сына. Наследника! Продолжателя рода! Сразу же, как татарва схлынула, стремянный Никифор доставил их в Москву на радость своему князю. Знатно услужил! Молодец, Никифор. Верный слуга. К тому же головастый. И в ратном деле смышлен да опытен. Смог сохранить град его удельный от разграбления и жену-роженицу уберечь. Честь и слава ему за это.

Опалы государевой, коей опасаются бояре, ему-то чего бояться? С самого начала царь не послушал его княжеского совета, баней лишь отблагодарил. А так все и вышло, как он, князь, сказывал. Конечно, потом он мог бы более упрямо стоять на том, чтобы Коломну не покидать, но воля князя Андрея – воля большего воеводы. Ему, князю Андрею, и ответ держать. Да еще юнцу Дмитрию Вельскому, который, запершись в Серпухове, всю обедню проспал. Он в первую голову ответчик.

Не только не беспокоился князь Иван Воротынский, он даже гордился собой. А причины тому имелись: не он ли предложил князю Андрею встать с царевым полком насмерть за Коломной? За жизнь свою не страшился. Не он ли добровольно, когда другие бояре отлынивали, предложил возглавить посольство к Магметке – тоже не к теще на блины прогулка!

Степенно и достойно поднимался по ступеням в Золотую палату князь Иван Воротынский, не ведающий, чем обернется для него предстоящая дума. Да ему и кланялись с подчеркнутым уважением все бояре, как сумевшему сговориться с Магметом-разбойником, отвести от Кремля угрозу полного его разорения.

Все привычно в палате: рынды-лебеди разметали крылья от царского трона вправо и влево; веселящий глаз блеск золота и эмали; меха, стеганные жемчугом, не шелохнутся вдоль стен сидючи, терпеливо ждут выхода государя – прошел князь Воротынский к своему по роду его предназначенному месту и тоже молча, не ерзая, не проявляя нетерпения, стал ждать.

Государь не спешил с выходом к думным, томя души боярские. Уж все в сборе, о чем ему наверняка донесли, и надо же – медлит. Чего бы это ради? К добру ли? К худу ли? Появился наконец. Лицо не грозно, но и не источает довольства. Сел на трон и молвил с добротой в голосе:

– Слава Богу, бояре думные, шертная грамота возвернулась ко мне. Слава Богу!

Выдохнула палата негромко, но дружно:

– Слава Богу, Господу нашему…

– А земной герой – окольничий Иван Хабар-Симский…

Царь поднял руку и в палату, в сопровождении дьяков, ведающих царевой писцовой книгой, вошел сам земной герой. Не очень-то уютно, похоже, почувствовал он себя, выставленный как бы на суд чинных шапок и шуб.

А царь подливает масла в огонь:

– Поведай, слуга мой верный, как послов Магмет-Гирея, разбойника, вокруг пальца обвел?

– Заслуга моя не велика, – начал окольничий. – Мне весть дал через посланца неведомый мне нойон, верный человек, как посланец сказывал, князя Воротынского. Два важных слова в той вести… Дашкович нудит Магмет-Гирея дать для разора город, оттого как мало поживились казаки, к Угре в основном направленные. Но штурма не предлагал, хитростью, дескать, намерен ворота отворить. А Дашкович – атаман, всем известный своим коварством. Когда мы с Крымом союзничали, он что умудрил: литовскую рать в татарские одежды обрядил, чтобы, значит, мы мечи на Крым подняли за то, что, якобы, не держат татары слова. Вот я – и ушки на макушку. Не обвел бы вокруг пальца атаман-хитрюга. Еще одно слово нойона важное: спешит хан домой, Астрахань на него готовит поход. Долго никак у города не задержится. Потому и начал я волынить, время затягивать.

– Великое дело тобой совершено: своего государя и Русь отчину его, от позора спас. Нет у Магметки шертной грамоты! Нет! Никакие мы ему не данники! – сделав малую паузу, продолжил: – Род ваш давно и с великой пользой служит отечеству. Родитель твой, воевода Нижнего Новгорода, при моем еще родителе спас город от татарского разорения. Много других малых подвигов он совершил. Ты, окольничий, славен тем, что по отцовой стежке шаг держишь. И вот мое решение: быть тебе с сего дня боярином. Я так повелел, а дума присудила.

Горлатные шапки закивали в знак согласия, хотя не все, особенно из третьерядных, тоже недавно выбившихся в боярство, были довольны решением Василия Ивановича. Новый боярин непременно потеснит кого-либо из них. Не тягаться же новому боярину с князьями ярославскими, суздальскими, ростовскими. Не по зубам ему Вельские, Мстиславские, Патрикеевы и Куракины; и второй ряд не доступен новику: Микулинские, Курбские, Воротынские, Одоевские и Вельские (ветвь Черниговская) да Пронские – все они князья родовитые, не чета боярам московским, получившим чин за верную службу великим князьям. Вот в их ряды и влился конкурент, и это не могло радовать. Кивала, однако же, знать московская усердней князей родовитых.

Тем временем лицо Василия Ивановича посуровело. Да и тон изменился, когда он вновь заговорил.

– Теперь, бояре думные, суд стану чинить: отчего татар до Москвы допустили без сечи?! Отчего полками, на Оке стоявшими, не заступили путь ворогу?! Ваше слово, бояре.

Как и заведено, перворядным слово – ярославским да суздальским. Они, естественно, в обиде на царя, что главным воеводою речных полков поставлен был юнец Вельский. Хоть и племянник он царев, но покатили на него бочки без опаски: нерасторопен, неопытен в ратных делах. А затем князь Щенятев яснее ясного сказал:

– Князь Иван Воротынский, прискакавши из вотчины своей порубежной, тебе, государь, совет давал, куда полки рядить, ты не послушал воеводу башковитого, а князю Вельскому доверился. Ничего не велел ему менять.

Князь Воротынский доволен. Щенятевы не дружны с ними, Воротынскими, а гляди ж ты, режут правду-матку. Низкий поклон им за это. И не подумал, сколь роковы для него слова князя Щенятева. Он особенно проявлял недовольство волей царя жениться на Елене Глинской, ибо предвидел возвышение князя-предателя Михаила Глинского, инородца.

Василий Иванович знал позицию князя-боярина Щенятева, оттого и подумал гневно: «Ишь ты, с Воротынским в одну дуду дуть хотят!» Вспомнил он откровение Ивана Воротынского в бане перед походом. Тот тоже не в лоб, конечно, но против супружества с Еленой говорил. «В одну дуду! Не выйдет! Не дам!» Оковать князя Ивана, обвинив его во всем, вспыхнула услужливая мысль, но Василий Иванович отмахнулся от нее. До поры, как оказалось, до времени. Когда бояре наговорились досыта и почти каждый сожалел, что зря не послушали князя Воротынского, винили князя Дмитрия Вельского, что расторопности и ратной мудрости не проявил и что совершенно неоправданно двинул полки к Одоеву, Белеву и Воротынску, оттого не смог встать на пути Магмета-разбойника, царь спросил Вельского:

– Что скажешь, главный воевода?!

Вельский был краток:

– Как не послать полки в верховье, если гонцы из Воротынска прискакали с известием, что вся татарская рать в верховье?!

Ловко передернул факт. Из молодых, да ранний… Дальше у него еще ловчее вышло.

– А из Коломны я не велел трогаться. На поле, ясное дело, выйти цареву полку и дружине Воротынского непосильно было, а крепость отстоять вполне они могли. Имея такую рать за спиной, Магмет-Гирей не вел бы себя так нагло. Князь Андрей не послушал меня.

– Отчего самовольство?! – вопросил грозно царь брата своего. – Иль ты главным воеводой назначен был?!

– На защиту Москвы вышли, посчитав, что татары не пойдут через Коломну. Гонец к князю Воротынскому прискакал с доносом, что татары у его вотчинного града стоят и все верхнеочье заполонили. Когда же гонец из Коломны догнал нас и сообщил, что татарские тумены переправляются через Москву-реку, уже к Северке подступили передовые их разъезды, я хотел воротиться, только князь Иван отсоветовал. При гонце наш разговор шел, – помолчал немного, чтобы царь и бояре осмыслили последние его слова, что при свидетеле, значит, упрямился князь Воротынский, продолжил: – Князь Иван иное предложил: встать с царевым полком и его дружиной в поле, тумены татарские ожидаючи. Только я рассудил так: поляжет не за понюх табака твой, государь, полк, а дружину князь Иван с собой привел лишь малую. Большая его удел оберегала.

Вот это – удар. Куда ниже пояса. Теперь у Василия Ивановича оказались руки развязанными. Никто не осудит его решения. Во всяком случае – гласно. Сказал свое последнее слово:

– На казенный двор князя Воротынского. Оковать!

Подобные приказы исполняются без особой охоты, но моментально, чтобы не навлечь на себя опалу. И известие о подобном факте тоже разносилось мгновенно. Еще не успели князя Ивана Воротынского вывести из Золотой палаты, а дружинники, приехавшие с ним в Кремль и теперь ожидавшие, как и слуги других бояр, своего господина, узнали о постигшем их несчастье.

Сидор Шика бросил своим товарищам: «Побегу, гляну!» – и заспешил к Золотой палате. Дружинники и возничие других бояр окружили людей князя Воротынского, сочувственно расспрашивая их, не ведома ли им причина опалы, но те, обескураженные неожиданной вестью, ничего путного сказать не могли.

Вернулся Шика. Сообщил взволнованно:

– Увели! Сам видел. Я скачу к Никифору. Вы тоже уносите ноги, повременив чуток.

Сидор Шика взял в намет с места и, нахлестывая рвущегося из-под седока коня, вылетел из кремлевских ворот и, пугая редких уличных зевак, поскакал к княжескому дворцу. У ворот, осадив взмыленного коня, крикнул нетерпеливо:

– Отворяй!

Воротники заспешили, но Шика еще более нетерпеливо потребовал:

– Шевелись! Мухи сонные!

Наметом к дому дружинников. Крикнул Никифору Двужилу:

– Беда! Князя на казенный двор свели!

Никифор присвистнул и тут же распорядился:

– Возок запрягайте. Быстро. Коней всей дружине седлать. Я и Шика с возком едем, все остальные – следом. Да не вдруг. Не все гамозом. Не более чем по полдюжины. Через четверть часа друг за другом. За Десной буду вас ждать.

Сам же размашисто зашагал к княжеским палатам и, еще ничего не сообщив княгине, не спросив ее, как дальше поступать, распорядился мамкам, словно сам князь:

– Княжича Михаила готовьте в путь. В дальний. Мигом чтобы!

Те начали было перечить, что, мол, как без указа княгини, но Никифор цыкнул на них грозно:

– Готовь, говорю, мигом! Иначе – посеку! – и взялся для убедительности за рукоятку меча.

Вышла на шум княгиня. Спросила:

– Что стряслось, Никифор? Отчего сына моего в путь готовить велишь, меня не спросивши? Иль князь приказал?

– Тебе, матушка, тоже не медля ни часу ехать неволя. Возок запрягают уже. Супруга твоего, князя нашего, на казенный двор свели. Окован.

Княгиня, ойкнув, опустилась на лавку. Заломила руки.

– О, пресвятая дева Мария, заступница наша! Отчего такая напасть?!

А Никифор жестко:

– В дороге поплачешь, матушка! И Богородице помолишься. Теперь же недосуг. В чем есть, так и садись в возок. Дружинники догонят, прихватив все нужное в дороге. Пошли! Если тебе себя не жалко, княжича обереги. Не ровен час, государь своих людей за ним пошлет. Нам не ведомо, отчего оковали князя. Может, он род Воротынских намерен истребить. Если не так – то слава Богу. Только, думаю, Бог бережет береженого. Пошли, матушка. Не послушаешь, на руках унесу. Силком.

– Я к Елене поеду. К великой княгине. К царице…

– Никуда не поедешь, пока не станет все ясно, – упрямо подступил к ней Никифор будто хозяин-деспот, кому нельзя перечить. – Сказал: силком в возок снесу, стало быть – снесу. Не погневайся, матушка.

– Ладно уж, пошли, коль так настойчив ты. Бог знает кто из нас прав. Возможно, ты.

Подчиниться она – подчинилась, только первое желание кинуться к великой княгине Елене Глинской, возникшее сразу же, как оглоушили ее страшным известием, не отступало, а наоборот, чем дальше она отъезжала от Москвы, тем оно становилось более рельефным. Княгиня вспоминала то свое первое знакомство с княжной Еленой, совсем еще юной, которое случилось на их с князем Иваном свадьбе.

Елена затмила всех своей красотой и скромностью, хотя все знали, в какой чести у властителя польско-литовских земель Казимира были Глинские. Тогда они, обе юные, поклялись на всю жизнь оставаться подругами. Елена не забыла клятву и после того как судьба вознесла ее так высоко, она благоволила княгине, делилась с ней своими тайнами. Только ей сокрушалась Елена, что долго не дарит своему князю наследника, хотя, похоже, сама не спешила это сделать.

Неожиданно, нарушив тягостное молчание в возке, княгиня заявила твердо:

– В Серпухове остановимся! Мне к Елене, княгине великой нужно поспешить. Совсем худа не случилось бы с супругом моим.

– Поступай, матушка, как сердце тебе велит. Только совет мой тебе: хотя бы неделю повремени. Когда прояснится, сколь велика опала, тогда – с Богом. А вот княжича, матушка, я тебе не оставлю. Не обессудь. Увезу в удел. Более того, на Волчий остров определю на то время, какое посчитаю нужным. Под охраной Сидора Шики станет жить. С кормилицей вместе.

Княгиня не возражала. Она все более признавала верность поступков стремянного, тоже опасаясь за жизнь своего первенца. «Если в крамоле обвинят свет-Ивана, то и наследника может государь живота лишить!» Княгиня была дочерью своего века и знала его жестокость. Только никак она не могла понять, в чем вина князя, супруга ее любимого. Служил государю со всей прилежностью и вдруг – опала страшная. Отчего?! «Быть может, скрывал что от меня? Не похоже, вроде бы…»

Но и сам князь Иван Воротынский тоже не мог еще понять, в чем его вина, и не мог прийти в себя от столь неожиданного и страшного решения государя. «За что?!» В одном был он повинен перед царем, что оставил большую дружину в Воротынске, но велика ли эта крамола, сравнима ли с тем, что он сделал доброго для царя Василия Ивановича и земли русской? Не он ли, переметнувшись к родителю Василия Ивановича Ивану Великому, мечом доказывал полякам и литовцам свое право, воевал, вместе с другими князьями, города их с великой удачей? Не это ли помогло царю всея Руси Ивану Великому добиться от Казимира, что признал он за русским царем земли перешедших к нему князей. За Россией по тому договору остались его, князя, вотчина, еще и Вязьма, Алексин, Тешилов, Рославль, Венев, Мстислав, Таруса, Оболенск, Козельск, Серенек, Новосиль, Одоев, Перемышль, Белев.

И в том, что удельные князья древней земли Черниговской поставили купно сложить с себя присягу Казимиру, велика заслуга князей Воротынских – Дмитрия и его, Ивана, да Василия Кривого, тоже из их рода. И не он ли, Иван Воротынский, оберегал затем земли верхнеокские от татарских набегов и от польско-литовского захвата? Иван Великий, царь всея Руси, царство ему небесное, не за зря же думным боярином его пожаловал и слугой ближним. Воеводою числил. Да и то верно, дружина его разумно устроена, готова и к полевой сече, и к осадному сидению, но она научена еще и лазутить. Каждый из дружинников – добрый сторожа. Не его ли княжескими усилиями засечная черта легла до самого Козельска, а по черте той и его дружинники, и казаки служилые по сторожам посажены, станицами лазутят? Даже в степь они выезжают, чтоб почти под носом у татар лазутить, и в самый раз оповещать о татарских сакмах, а тем более – о рати.

Верных людей своих к тому же он, князь, имеет и в литовской земле, и у татар. Важные вести те ему шлют безразрывно. Сколько раз эти вести служили великую службу русской земле. И на сей раз послужили бы, прими их государь Василий Иванович. Так нет, отмахнулся! Юнцу Вельскому веры больше оказал!