(Обманываешь, этого Давид не мог сказать. Тем лучше - попалась.)
      - Ну, вот видишь. Я пролежу год, два, даже три. Найдут средство, меня разбудят, вылечат. Видишь, как я здорово хочу обмануть смерть?
      Думает что-то. Наверное, представляет: я в саркофаге.
      - А как же буду я?
      Поддается. Наступать.
      - Ты будешь ждать. Будешь работать, растить детей.
      (Спросить: "Или ты уже свыклась с мыслью, что я умер, а ты свободна от этой тяжести - лгать?" Нельзя. Жестоко.)
      - Я понимаю, что тебе будет тяжело. Но обо мне тоже нужно подумать: это единственный, хотя и маленький шанс. (Никакого шанса нет. Средство самоубийства. Нет, очень, очень маленький - есть. Убеждать ее пользой для науки? Не подействует.)
      - Вообрази, какой будет фурор: "Профессор проснулся после трехлетнего сна!"
      Вырвала руку.
      - На черта мне фурор! Мне ты нужен.
      Это не действует. Слишком искренна. Или недостаток воображения? Но поддается.
      - Ну хорошо, не будет фурора. Проснусь тихо, мирно, как сегодняшняя собака.
      Молчит. Сейчас ее мучает совесть: "Как я могла подумать о себе, о своем спокойствии, если есть какие-то маленькие шансы на его спасение?"
      - Прости меня, милый.
      - За что? (Притворяюсь. Невинность!)
      - Так, прости. И ты серьезно думаешь, что это... пробуждение возможно?
      - Конечно, серьезно! (Как же!) Конечно, я не буду уверять, что гарантия, но ведь в моем положении и тридцать процентов - находке. Жить-то осталось полгода. (Не будем уточнять. Надеюсь - год.)
      - Нет, я не могу себе этого представить. Что же, так и будет - как с собакой? И... скоро?
      (Вот - сдалась.)
      - Успокойся, еще не очень скоро. Еще нужно камеру приготовить, новый АИК, почку, автоматику. Нужно провести несколько длительных опытов. Много еще дела, Больше, чем я хотел бы.
      Улыбнулась горестно.
      - А я уже думала - совсем скоро. Какой ты все-таки фантазер!
      (Договаривай: "Все умирают себе спокойно, а ты сопротивляешься".) А может быть, она это и не подумала? Не нужно ей приписывать свои мысли. Сколько раз ошибался. Она чище и проще.)
      - Значит, договорились? Даешь согласие?
      - Не надо меня обманывать, Ваня. Я ведь знаю, что ты и без моего согласия уже все решил. Я не преувеличиваю своего значения. Помнишь, как я собиралась развестись?
      Помню, как же. Струсила тогда.
      - А может быть, было бы хуже, Лю? Сейчас было бы тебе плохо - все видеть вблизи. И в перспективе - одна.
      Гладит мою руку. Простила.
      - Мой друг, не меряй меня по своей мерке. Разве ты знаешь, как мне тяжело издали? Ты представляешь, как мне было дома, когда ты лежал там, при смерти?
      Представил: она, Лю, задыхается, лежит в больнице, около нее муж. Мне нельзя. Разве что пройти под окном. Плохо. Очень плохо. Прости меня, милая.
      - Даже в этом ты меня обгоняешь.
      (Не завидуй, это пройдет. К потере близких тоже привыкают. Но это же будет не смерть? "Там он лежит, в саркофаге"... Ужасно.)
      - Дорогая, ты просто не имеешь права так думать. Есть еще Костя и Дола. Разве ты забыла?
      - Никогда я не забываю. Ты этого и понять не можешь. Но временами мне бывает невмоготу. И тогда я призываю смерть. Потом спохватываюсь: "Дети. Не надо, не надо! Чур меня!"
      - Бросим этот разговор. Я умирать не собираюсь. Расскажи лучше, как ребята год закончили.
      Улыбается чему-то своему, внутреннему.
      - Отлично. Дола принесла грамоту. У Кости только одна четверка. Знаешь, как приятно? Нет, не знаешь.
      И не узнаю. Еще полгода назад была какая-то надежда - узнать. Впрочем, это она меня настраивала. Внутренней потребности не было.
      - Костя с отцом готовятся к летнему походу. Втроем поедут, они и еще один приятель. Я так боюсь отпускать: вдруг что случится? Ты ведь знаешь, я всего боюсь. Везде мне чудятся несчастья.
      - Знаю - идея возмездия.
      Задумалась. Трудно ей жить. Труднее, чем мне.
      - Я пересиливаю себя и стараюсь быть твердой и строгой с детьми. Стараюсь прививать честность и благородство. И в то же время со страхом жду - вот Костя вспылит и скажет: "А ты сама какова? Знаю я твою честность!" Что мне после этого останется? Нет, ты представляешь? Ведь в городе о нас говорят...
      Да, что стоит моя ревность, мое одиночество в сравнении с этим?
      - Все кончится, Лю, скоро кончится.
      - Ах, какой ты жестокий все-таки! Или ты просто не чувствуешь, черствый?
      - Лю, милая, я, конечно, не такой чувствительный, как ты. Но я умом понимаю: со временем все забывается. Имея двух детей, можно перенести смерть... любимого мужчины.
      (Не любит она слова "любовник". Говорит, что оно не содержит любви, одну постель. Пожалуй, правда.)
      Грустная у нас сегодня встреча. Смерть пережить можно, а вот эту штуку - саркофаг - много труднее. Хоть бы с вей не случилось чего-нибудь плохого. Психоз? Самоубийство? Может быть, нужно еще раз подумать? Не знаю... Отвлечь.
      - А Дола что делает?
      - Читает романы. Редко таких детей теперь встретишь. Многие вас с мужем осуждают, во все-таки я считаю, что ограничивать ее чтение не стоит. Она же остается нормальной девочкой - вышивает, даже играет в куклы. С подружками ладит. Как ты думаешь?
      - Я не знаю. Ну, что она, например, теперь читает?
      - Прочла "Дон-Кихота", сейчас - "Айвенго". Перед тем - "Два капитана". Список большой, все в этом духе.
      - Такие книги повредить не могут. У нас печатают много дряни, но вредных книг я не встречал. Впрочем, я сейчас мало читаю. Нет времени, да и интерес пропал.
      - А я читаю. Не могу без книг. Даже плохие читаю.
      Встала, прошлась по комнате. Провела пальцем по письменному столу. Показала с улыбкой: пыль. Неважно. Думает о чем-то своем.
      Уже сумерки. Девять часов. Что-то мне не звонят ребята? Значит, все в порядке.
      - Трудная это штука - детей воспитывать, Ваня.
      - Да, меня это тоже интересует. Хотя и с других позиций - как будет развиваться общество? Только сегодня у меня был разговор с ребятами...
      Рассказал ей. Села напротив. Слушала внимательно. Сумерки изменили лицо: контуры стерлись, глаза ввалились и потемнели.
      - Мы с мужем (все время "мы"!) и друзьями много обсуждали эти проблемы. Три врага: обеспеченность и чрезмерная любовь родителей, дух неверия и критиканство и, наконец, телевидение.
      - Что же вы делаете, как боретесь?
      - Прежде всего - труд. Чтобы меньше свободного времени. И, конечно, идеалы. Сначала простые, так сказать, официальные, а потом нужно расширять их до общечеловеческих понятий - служение людям, гуманизм. Потом наука... И еще нужно бороться с распущенностью, правильное сексуальное воспитание.
      Мне немного неприятно. Кажется, что она говорит чужие слова - Павла, его друзей. Хочется поспорить, но нет доводов.
      - Ну и как ты думаешь - удастся? Особенно с идеалами - дело довольно трудное.
      - Почему? Молодежь осталась столь же чувствительной к примерам, как и раньше. Нужно только их найти. И суметь подать. (Раздражение.)
      - И ты тоже - "подать". Последнее время слишком много думают об этом "подать".
      - Прости, слово в самом деле неудачное. Но согласись, что оно хорошо отражает суть воспитания. И "подавать" - это еще не значит лгать.
      Телефонный звонок. Вадим. Неужели сдохла? Тогда нормальный конец. Для Лю лучше. А мне?
      - Извини меня.
      В прихожей уже темно. Трубку - на ощупь.
      - Да?
      - Иван Николаевич, это я, Вадим. Докладываю: Дружок совсем проснулся, даже молочка изволил попить. Все показатели измеряем и записываем. Кровяное давление понижено - около восьмидесяти. Видимо, есть сердечная слабость, так как венозное давление выше нормы, и в легких прослушиваются застойные хрипы. Моча идет. Мы все стараемся регулировать, но все-таки есть гипоксия.
      - Перечисли мне все данные подробно.
      У кого-то требует таблицу. Жду. Люба стоит рядом, света не зажигает, почти не видна. Но я ее чувствую. Хотя - не до нее. Потом он называет мне цифру за цифрой. Дела не блестящи, но катастрофы нет.
      - Пожалуйста, не переливайте много жидкости.
      Люба шепчет: "Только белковые препараты. Строфантин. Кислород. Не надо давать пить".
      Опытный доктор. Я повторяю все это Вадиму.
      - Все поняли?
      - Да, все. Но мне еще нужно что-то сказать.
      Слышу: "Валя, пойди погуляй".
      - Юрка рассказал мне о вашей беседе. Вы его простите, он просто болван. Получилось так, будто мы заговор устроили и уже вообразили себя невесть чем. Представляю, как вам было неприятно. Небось, подумали: "Ну и ученички!"
      - Конечно.
      (Люба зажгла свет. Любопытная - хочет читать по лицу.)
      - Так вот, это все не так. Мы вас любим и уважаем. Никогда, слышите меня? Никогда мы вас не предадим... Конечно, ничего, ну никакой реорганизации без вас мы бы не стали делать. А план, о котором он рассказал, мы вместе обдумывали. По-моему, хороший план? А? С этим подлецом работать нельзя. Так вы не будете на нас сердиться?
      - А Юры нет с тобой?
      - Нет. Он меня послал одного. Ему стыдно. (Так ли?)
      - Ну ладно. Не подлизывайся. Великие комбинаторы. До завтра.
      - Так вы обещаете не сердиться? Мы хорошие! Все!
      Повесил трубку. Я так и вижу его возбужденную физиономию. "Мы хорошие!" Я верю. Приятно верить.
      - Все-таки они неплохие ребята, Лю!
      - У вас что-то произошло?
      - Да, да. Я не успел тебе рассказать. (Мне просто не хотелось рассказывать, неприятно было. Теперь - другое дело, легче.)
      - Ну, расскажи, да мне пора идти. Видишь, уже темно.
      Уже пора. Появится, посветит и - исчезнет. А может быть, и лучше? Поэтому и любовь не проходит.
      Сесть не захотела. "Нет, не хочу. Тороплюсь".
      Я рассказал ей очень коротко о плане "завещания" (поморщилась), о разговоре с Юрой, об обиде.
      - Ребята придумали правильно. Если будете при больнице - так, может быть, какую-то пользу принесете.
      Мнение, как всегда, категорично. (Откуда у нее эта самоуверенность? От профессии?) Обидно. Будто они, врачи, сами по себе, мы - сами. Возразить.
      - Нет, нет, и не возражай! Восемнадцатый год работаю врачом, но ни разу не почувствовала я пользы от физиологов. Химики - дали, бактериологи дали, а что получили от вас? Молчишь?
      Затрещала! Досада.
      - Подожди, подожди, не трещи. Ответь мне, как может существовать без физиологии анестезиология, реанимация, проблема искусственного кровообращения?
      - Отвечу. Есть разная физиология: чистая и прикладная. Чистая - это вы. Никакого толку. Прикладная - это врачи, которые исследуют больных, ну и иногда ставят эксперименты. От врачей пошло искусственное кровообращение, реанимация, искусственная почка, все. Я за такую физиологию.
      - Но ведь твоя врачебная физиология питается от нас, от чистых теоретиков!
      - Может быть, когда-нибудь и питалась, а теперь что-то там копаетесь со своими собачками, а мы лечим больных. Да вот пример: один ваш физиолог, я забыла фамилию, на кроликах изучает изменение кровообращения и дыхания после удаления легкого. Беседовал с нами. Я ему говорю: зачем губить кроликов, приходите ко мне в отделение, изучайте больных! Те же пробы можно проделать, если вам интересно. Нет, говорит, это не то, А почему ответить не мог. Докторскую диссертацию пишет - ты представляешь?
      Я знаю этого товарища. Физиолог чистой воды.
      - Что же, значит, закрыть физиологию?
      - Всю, наверное, закрывать не надо, какие-то сугубо теоретические вопросы есть. Я не знаю. (Спасибо!) Но большинство бездельников нужно разогнать. Пусть работают вместе с врачами.
      Сам знаю недостатки, но когда вот так нас порочат - задевает. И, главное, ведь она не понимает сути... И многие врачи так думают.
      - Что же, по-твоему, нервную клетку, мозг тоже в больнице нужно изучать?
      - Не в больнице, а рядом с больницей. Чтобы чувствовали, на кого работают. В общем, ты меня не убедишь. Поэтому переезжайте к нам в клинический городок. Оплодотворяйте нас своими идеями.
      (Конечно, тебя не переспоришь. "Оплодотворяйте". Тоже - слово! Смолчу.)
      - Ваня, хотя ты и запретил мне спрашивать о болезни, но все-таки скажи, как себя чувствуешь?
      - Ничего, день пережил. Как видишь, (Намек поняла.)
      - Я пойду.
      Жалко отпускать. Хотя бы раз осталась на ночь! Чтобы не спешить, разговаривать, спать... Все поняла. Видно по мне.
      - Нужно. Ну-ж-но. И - нельзя. Поцелуй меня.
      Целую много раз. В щеки, в глаза, в губы. Обнимаю нежно. Ощущаю ее всю, мою милую. Без страсти, только нежность.
      - Пусти меня, иначе я не уйду.
      Пустил. Не удержать.
      Ушла. Двери закрылись, и каблучки простучали по лестнице. Затихли.
      Выбежал на балкон. Белая фигурка растаяла в теплой полутьме. Не оглянулась. Мысли ее уже там, дома.
      А я остался один.
      Опять один.
      Так плохо, когда она уходит. Я еще вижу ее здесь, разную... Пальчиком провела по столу. Показала с улыбкой - пыль. Спорит: глаза блестят, лицо жесткое. (Ограниченность!) Потом вдруг улыбнется - ямочки на щеках. Как ребенок. И еще одна - страсть. Белые руки, закинутые за голову, полузакрытые глаза. Влажные губы. Вся - как струна. Звенит. Не нужно вспоминать. Не хочу. Достаточно ощущать ее здесь. Чувствовать запах волос.
      Ушла.
      Попросить бы получше - осталась. Но мучилась бы. А зачем она - с муками? Еще хуже.
      Одиночество обступило со всех сторон.
      Странная мысль, уже много раз: залезть под письменный стол. Сидеть там, скрючившись между тумбами, отгородиться креслом. Кажется: недоступен. Все меня ищут, черные мысли - тоже, а я сижу, притаился. И Смерть пришла, не увидела. И Любовь. И Дружба. Всякие заботы, обязательства. А потом уснуть...
      Нет. Нужно делать что-нибудь. Делать. Иначе - с ума сойдешь. Тоже неплохой выход? Нет, не хочу. Помню: студент, занятия по психиатрии. Дантов ад. Голые тела. Странные позы. И - глаза, безумные. В некоторых ужас, в других - нечеловеческое страдание. Не хочу.
      Убрать со стола. Потом заняться делом. Вадим оставил свои новые схемы регулирующих систем. Посмотреть.
      Или, может быть, лечь, почитать? Есть новый роман.
      Нет. Начинал уже этот роман - казенный оптимизм раздражает.
      Юра. Казалось, все ясно в нем, никаких тайн. И вдруг - опять незнаком. Взрослый человек, твердо знает, что делать. Возможно, вынашивает честолюбивые мечты. А может быть, из тех подвижников, только на современный манер. Кибернетик. Нужно пойти с ним к Борису Никитичу, уговорить взять лабораторию к себе в институт. Настоящая современная физиология и настоящая физиологическая кибернетика, а не те декларации, что сейчас печатают. Мой вклад. Как же, гений!
      Приятно, что Вадим позвонил. Так страшно обманываться в людях. Предательство учеников. Измена возлюбленной. Лицемерие друга. Тогда - и жить нельзя.
      А что если позвонить Леньке? Приглашу? 9:30. Еще не поздно. Так хочется поболтать с ним... Последний раз мы виделись в больнице на тон неделе. Были люди. Мешали.
      Но нужно ж просмотреть схемы Вадима. Несколько глав его диссертации, одна - Игоря. Захочет ли Игорь перейти с ребятами? Наверное, да. А Семена они сами не возьмут. Ни к чему. Надоели эти диссертации. Правда, наши интересные. Характеристики сердца. Модель регулирующих систем. Защищать они уже будут без меня. Года два, три пройдет, они уже станут на собственные ноги. Если не перессорятся. Вадим, кажется, покорился Юре. Он - хороший. Одна беда - плохо воспитан: мало выдержки, такта, Оставлю ему свою квартиру. Доброе дело. Но не скрою - жаль. Мои книги, вещи, все куда-то денется. Вещи - они как живые: жили-жили, а теперь убирайся в чужие люди.
      Ну, что, позвоним? Посидим часок, другой. Если он еще не пьян. Стоит ли мне утруждать себя диссертациями под конец? Не так много удовольствий осталось. В конце концов сегодня я уже заработал отдых. Опыт удался. После Любы никогда не работается.
      Иду звонить. Восстание.
      - Марина Васильевна? Леня дома? (Говорит, что дома. Даже почти трезвый. Занимается. Позовет.)
      - Леня, может быть, ты придешь навестить болящего друга? Да, немножко есть. (Это о коньяке.) Марина пусть не беспокоится, много не дам. Просто у меня нет. "Маленькая" одна. Приходи. Расскажу об опыте. Реальная возможность увидеть будущее. Жду. Привет Витальке.
      Все. Грехопадение совершилось. Вечер пропал. Беда в том, что потери времени невосполнимы. Что не сделаю сегодня, уже не сделать через годы.
      Смотри, цветок так и остался на столе. Она составляла букет (как в Японии!) и потом забыла. Поставить его в воду. Бедный. Сантименты. А почему? Он чувствует жажду. Границы жизни - в растениях. Сложные структуры, со своими программами, которые обеспечивают рост, развитие, размножение... И - умирание. Нет, это уже от нарушения программ. Старость - накопление помех. Между клетками, в клетках в течение жизни собираются какие-то "нестандартные" атомы, молекулы, загромождают, мешают. Машина работает все хуже и хуже, пока не остановятся какие-то важные агрегаты, например, сердце. Смерть.
      Старость - неизбежна. Только вопрос времени. Раньше - позже. Конечно, можно над этой машиной поставить другую, более сложную. Она будет моделировать первую, учитывать накопление в ней помех, оказывать воздействие с целью очищения от вредных примесей. Это во многом удастся, жизнь удлинится. Но в этой, высшей машине тоже будут накапливаться свои помехи, и она тоже будет стареть... И так - без конца. Бессмертие организмов как биологических систем невозможно. В принципе невозможно.
      А вид? Только насильственная смерть? От конкуренции других? Наверное, да. "Помехи" могут накапливаться и в генетическом аппарате - уменьшится приспособляемость к внешним условиям. Если полезные мутации своевременно не изменят вид в благоприятную сторону.
      А социальные системы? Еще сложнее. Спросить Леньку. Мои болезни сегодня совсем утихли. Интерес. Можно забыть даже о смерти. Человеческая кора мощная штука.
      Леня скоро придет. Здесь близко. Марина, наверное, не очень довольна моим приглашением. Уже был дома - значит, в безопасности от соблазнов. Трудно ей жить. Алкоголизм - разрушитель семьи. Нет, он не гуляет. Как я и помню - был равнодушен к женщинам. Потом взял и сразу женился. Наверное, не был счастлив. Может быть, оттого и пьет? Этот вопрос не обсуждаем. Мужское "табу". О Любе - тоже. Знает, но говорим редко.
      Все-таки подсознательно Люба хочет моей смерти. Писатели и психологи очень наивны: всегда изображают человека в одном плане. Будто он хочет чего-нибудь одного. В действительности - сплошные противоречия. Сейчас одно, через минуту - другое. Или еще - одновременно и то и то. Или только у меня? В чужую голову не влезешь. Нет, наверное, это у всех.
      Она уже настроилась. Как пожар: сначала масса мучений, все гибнет на глазах, любимое. Потом - пепелище. Апатия. А затем построить закуток и собрать в него, что уцелело. И постараться найти что-то, чтобы жить. У нее есть. Работа. Заговорила о диссертации. ("Что я, глупее других?") А раньше, когда предлагал, "зачем мне? Слишком много ученых!".
      Дети. "Мы решили, мы обсудили". Павел - разумный. И как мужчина - не чета мне. Видный. Чуточку полноват, пожалуй. Дело вкуса. (Не будь циником.)
      Как вырождается любовь! Раньше влюблялись и все бросали. Пренебрегали запретом церкви, презрением общества. Оставляли детей, положение. А теперь? Пожалуйста - расходись. Но - нет. У меня наука. У нее - дети, их интеллектуальное воспитание. И тоже - работа. А для любви кусочек "от сих до сих".
      В новом обществе семье ничто не угрожает. А свободной любви не будет. Это хорошо. Поздно испытал, но думаю, что нельзя выпускать страсти на волю. Это может стать угрозой для собственного интеллекта и для общества.
      Сейчас она подавлена. Нужно создавать все заново: как будто нет смерти (хорошо!), но нет и освобождения от лжи. Впрочем, она будет свободна. На свидания ходить не нужно. Только этот саркофаг - как немой укор. И еще немного страха: а вдруг проснется и заявит права?
      Сложная проблема, а мне плохо и так и так.
      Походим. Семь шагов туда, семь - обратно. Эстампы нужно сменить надоели. Зачем? Попался: не веришь в смерть? Может быть, не отдавать квартиру? В институте кибернетики Вадиму могут дать. Все-таки я - герой, отправляюсь в будущее, как в космос. Прости - не совсем. Космонавты молоды и здоровы. И Вадиму квартиру не дадут: у них площадь в семье достаточная. В правилах пока не предусмотрено предоставление квартиры для спасения от тещи. И на обмен эта мамаша не пойдет.
      Придется отдавать.
      Чудак - что стоят эти цацки: бюстик Толстого, глиняная вазочка для карандашей? (Толстой - от мамы!).
      Теперь я понимаю, почему у древних в могилы собирали любимые вещи: человек не верит в смерть. И теперь не верит.
      Но я-то знаю, что там НИЧЕГО НЕ БУДЕТ.
      Чего он не идет?
      Мог бы позаниматься. Ничегонеделание - это удовольствие. В молодости не понимал. Каждую свободную минуту - книга. А теперь могу ходить или лежать и думать, думать о всякой всячине.
      Звонок. Пришел. Поцеловались. Кто бы видел - не поверил. Ленька, такой насмешник, - целуется!
      - Здравствуй. Проходи. Садись вот тут - в кресло.
      - Пепельницу давай. А это - убери. (О цветах. Притворяется?) Неустойчивая штука, упадет, зальет.
      Ставлю ему пепельницу. Большую. Иначе все засыплет пеплом.
      - Ты молодец, держишься, не куришь. Железная воля. Как твое здоровье?
      Раздражает - "как да как".
      - Поди к черту. Зачем ты меня спрашиваешь об этом?
      - Это ты брось. Мне важно. Помрешь, большой кусок души уйдет с тобой. Без мала тридцать лет - не часто бывает.
      - Ты, кажется, сегодня трезвый? Удивительно.
      Смеется. Похож на монгола - скулы, глаза. Морда насмешливая. Принимает ли он что-нибудь всерьез?
      - А знаешь, что я сейчас читал? Хемингуэя. "По ком звонит колокол". Здорово. По-моему, самое лучшее. Потому что всюду звучат социальные ноты. Мы ведь, сами того не замечая, привыкли к общественной оценке всякого произведения. Ты заметил?
      - Это верно. Одни любовные истории и картинки природы - не звучат. И что же Хемингуэй - "за" или "против"?
      - Насколько я понял, "за". Вот послушай, я тебе перескажу эпиграф, я запомнил:
      "Нет человека, который был бы как остров, сам по себе. Каждый человек есть часть материка, часть суши, и если волной снесет в море береговой утес, меньше станет Европы, и так же если смоет край мыса или разрушит замок твой или друга твоего. Смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я один со всем человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит колокол. Он звонит по тебе. Джон Донн. XVI век".
      Сильно, правда? Каждый человек отвечает за все, что делается в этом мире. Конечно, не все у него совпадает с нашими представлениями, так что за беда? Неужели мы не сумеем разобраться?
      - Так что же ты предлагаешь? Печатать все без разбору?
      - Брось. Всякое дело нужно разумно организовывать. Нужно переводить книги настоящих мастеров - они воспитывают вкус у читателей и у писателей.
      - Это верно. И вообще - не нужно печатать плохие книги. Смотреть - не только "о чем", но и "как".
      - Значит, ты за умеренную регламентацию?
      - Я за разумную. Еще за доверие. (Сейчас я его поймаю.)
      - Скажи мне, друг, а можно ли и как определить меру регламентации? Конечно, она необходима в каждой системе управления: это те пределы изменения некоего фактора, показателя, за которыми должны вступать регулирующие воздействия. Но как?
      - Вопрос правильный. Есть ли мера измерения свободы или, например, порнографии, которую, по-моему, печатать не надо.
      - Ну зачем ты смеешься? По существу.
      - Давай по существу. Есть целый ряд понятий, которые можно определить как социальные. Они имеют качество, чем и отличаются от других, и количество - степени внутри качества. Я думаю, что степени можно определить методом простого опроса. Это вид социального исследования, который совершенно недостаточно применяется у нас.
      - Очень запутанный вопрос. Нужен какой-то общий подход к решению подобных задач. Бессмысленно решать голосованием узкоспециальные вопросы, в которых голосующие ничего не понимают. Конечно, еще более рискованно решать это одному.
      - Наука в условиях свободы обсуждения - вот единственно надежный критерий выбора правильного решения.
      - Знаешь, друг, служители науки уж очень субъективны. Тоже ошибки будут. В тех загибах, что у нас были, ученые сильно виноваты.
      - А для того, чтобы этого избежать, нужны количественные критерии. Цифры. То, что вы у себя в лаборатории делаете, - математическое моделирование. Это же можно распространить на все области наук.
      (То же говорил Юра. Да и я это знаю.)
      - А не кажется ли тебе, Леня, что в основу всего этого - оценки информации, решений - нужно положить еще что-то очень важное, какие-то общие принципы?
      - Вот что, Ваня, ты меня совсем заговорил, а коньяк не ставишь. "Все Жомини, да Жомини, а о водке ни полслова..."
      - А я-то думал, что за интеллектуальными разговорами ты совсем забыл об этом деле.
      - Черта с два! Давай ставь. Мозг нуждается в питании.
      Алкоголик. Марина говорила, что пьет каждый день. Спрошу. Скрытный, не любит откровенничать. Вылечить может только сильная встряска, например, болезнь. Инстинкт самосохранения обычно очень силен. Но в данном случае я не уверен.
      - Так ты, Ваня, говоришь, нужны принципы? Попытаюсь. Еще не говорил тебе - свежие.
      Цель: рациональное общество. Главное требование: счастье всех людей. Заблуждаться, однако, мы не будем - полное счастье для всех невозможно. Мы уже говорили как-то: центры приятного и неприятного, адаптация. Значит, вопрос об оптимуме счастья.
      Компоненты его тоже известны: инстинкты - еда, семья, отдых, тщеславие. Сложные рефлексы: свобода, любопытство, труд для достижения цели. Есть такой рефлекс, физиолог?
      - Говорят, что есть. Рефлекс цели. Еще Павлов признавал.
      - Раз Павлов - значит, все в порядке. Кроме этих животных источников счастья, есть еще общество. Удовольствие от общения - лучше с коньяком. (Не паясничай!) Творчество. Искусство. Благородные поступки самоотверженность. Может, и еще что-нибудь, не вспомню. Не так уж часто встречается.
      - Неправда.
      - Хорошо, пусть неправда. Значит, источники - разные. И противоречивые. Часто один человек получает удовольствие за счет другого. Вот психологи вместе с вами должны проделать такую работу - составить "баланс счастья". Найти варианты у разных типов людей. Можно это сделать? Есть у вас, физиологов, методы объективной регистрации состояния счастья и несчастья?
      - Есть. Не то чтобы уже есть, но возможны. Возбуждение центров удовольствия имеет отражение в функции внутренних органов. Правда, сложно, но, наверное, можно создать аппараты и методы.
      - Хорошо, не отвлекай. Можно - значит можно. Я забыл еще сказать вот что: путем тренировки коры удовольствие от всех животных чувств можно усилить во много раз. И тогда любой из инстинктов может стать пороком. Инстинкт питания даст жадность, половой - разврат, самосохранения эгоизм, властолюбие. И так же можно развить хорошие. Любовь к детям даст доброту, любопытство создаст ученых, рефлекс цели - волю и, наверное, творчество? Я еще не думал.
      (Хорош Ленька, когда в меру выпьет. Фантазия, красноречие, обаяние.)
      - Второй вопрос - это воспитуемость детей. И взрослых, конечно. Насколько можно подавить вредные инстинкты и привить полезные общественные программы? Что-то я не знаю таких исследований, а без них - нет базы. Это только утописты говорили, что в каждом человеке заложен ангел. Возможности воспитания, небось, большие, но их нужно количественно определить. Вез этого - нет фундамента. А может быть, ты знаешь о таких научных работах?
      - Я? Нет. Я специально этим не интересовался.
      - Конечно, ты же профессор. Изучаешь только от одной точки до другой. Не больше.
      - Отстань. Давай дальше, энциклопедист.
      - А я, пожалуй, им завидую. Какой-нибудь Гельвеций мог знать почти всю науку своего времени. По крайней мере все важное. А теперь немыслимо. Вот дали бы мне институт - я бы провел изыскания по всем этим вопросам. Жаль, не дают. Не понимают.
      (У него тщеславие есть, только перед собой.)
      - Ну, продолжай.
      - Продолжаю, коли есть охота слушать. Так вот, сначала установим компоненты счастья, потом нужно изучить организацию. Как реализовать возможности, заложенные в человеке? Как создать точную систему, чтобы обеспечить оптимальное счастье? Я вижу три главных направления: организация труда и материальной жизни, организация воспитания и, наконец, - управление.
      - Слушай, а не пахнет все это крамолой?
      - Ничуть. Только научный подход к построению коммунизма на современном уровне. Наука сильно двинулась вперед, этого забывать нельзя. Можно продолжать?
      - Конечно. В конце концов я не эксперт в этих вопросах.
      - Начнем с труда. Нет, лучше с воспитания. Для этого опять же нужно ввести некоторые принципы. Например, такие: минимум насилия. Это не то чтобы непротивление злу, но минимум. В крайнем случае. Второе - уважение свободы других людей. Третье - привить потребность к труду. Потребность, а не по принуждению. Это возможно. Четвертое - уважение к семье. Строгость морали. Пятое - ограничение честолюбия. Не полное его изничтожение, но ограничение. Количественная мера. И шестое - бороться с чрезмерной приверженностью к вещам - с жадностью.
      Молчу. Интересно. (Ему нравится проповедовать. А кому не нравится?)
      - Я, конечно, понимаю, как это трудно - проблема воспитания, но без ее разрешения никаких надежд на лучшее общество нет. Этот вопрос особый и трудный. (Ты, теоретик! Парня своею не воспитал, как нужно. Это - плохо. Вон Люба, у нее теории мало, но она твердо ведет линию. Тоже принципы выдвигала. Везет мне сегодня на принципы!)
      - Труд прежде всего обязателен. Это у нас правильно. Дальше. Есть оптимум обязательного рабочего дня, разный. Излишний досуг - он вреден для очень многих людей. Тоже нужны специальные исследования. Главный вопрос чтобы люди хорошо работали, на совесть. Радикально это решит воспитание, а пока нужны временные меры, "пети-мети", но в разумных пределах. Нельзя давать обогащаться, иначе вреда будет больше, чем пользы. Опять нужна наука - сколько платить.