Вот как будто я здоров. И она пришла ко мне насовсем. Убрала посуду. Ходит по комнате, что-то переставляет, мурлычет какой-то мотивчик. Я лежу и делаю вид, что читаю газету, а сам любуюсь ею. Ей не нужно смотреть на часы: "Ах, уже девять, пора идти". Она моя жена. Я счастливый.
      Сколько раз представлялась мне эта картина!
      Теперь уже не будет. Безнадежно. Так и умру бобылем. Не повезло в любви. (Затасканная фраза.)
      А могло бы быть иначе.
      Картина перед глазами в яблоневом саду. Июньский вечер. Большая операционная палатка. Стук движка. Идет операция. Яркий свет переносной лампы, и черные тени причудливо пляшут по белым стенам палатки. Павел Михайлович оперирует ранение живота: разведчик Саша Маслюков подорвался на мине. Вера подает зажимы прямо в руку. Быстро, щелчком - раз, раз. Розовые кишки шевелятся среди белых салфеток и простынь. Все идет спокойно. Андрей светит из-за плеча, я и Коля стоим так. Я смотрю на кишки и на Веру. "Милая, милая..."
      Вдруг - взрыв, близко. Помню, Вера присела, а руки держит высоко: стерильные. Подумал: "Рефлекс". Самолет жужжит где-то совсем рядом.
      Павел Михайлович - спокойно:
      - Ваня, Коля, ложитесь! Нечего зря рисковать.
      И я отошел к стенке и лег. Жалкий трус.
      - З... з... ззззз... ух!
      Тени метнулись. Крик Веры:
      - А-а-а!
      Вскочил и вижу, как она оседает на пол, цепляясь руками в перчатках за стерильные простыни, тянет их за собой вниз.
      - Ребята, уложите ее. Володя, Маша, делайте свое дело. Быстро!
      Железный человек.
      Кончилась моя первая настоящая любовь.
      Как она медленно и трудно умирала. Перитонит. Огромные глаза на сером лице. "За что?" Беспокойные руки. "Милый, я не умру?" А мне все слышался упрек: "Ушел, лег". Даже сейчас противен сам себе. Предал. Не заслонил ее.
      Значит, все-таки ты трус в душе.
      Я больше ни разу не ложился под бомбежками.
      Все равно. Достаточно одного, того раза. Посмотрим, ляжешь ли ты в саркофаг. Будешь, небось, дрожать, скупиться: "Еще месяц. Еще недельку..." И помрешь в постели, выпрашивая укольчик морфия.
      Почти шесть часов. В окне совсем темно. Скоро она придет. Нужно встать. Слушать у дверей. Шесть лет уже ходит, а я все волнуюсь, как первый раз.
      Думал, уже больше никогда не полюблю, а вот случилось.
      Были и до Любы. Но не то. Не вырастало в любовь. Нет, не разменивался. Они были хорошие женщины. Наверное, все было проще - я им не пришелся. Да, конечно. Будь откровенен. Но и я расставался без жалости.
      Кто-то протопал вниз по лестнице. Надеюсь, не встретит.
      Это она меня окрутила. Нашла сокровище.
      Жалеешь?
      Нет. Нет. С Верой была почти детская любовь. Даже эти отношения были какие-то ненастоящие. И не запомнились совсем. С другими было всякое. И только тут - гармония.
      Странная это штука - любовь...
      Сердце бьется: "Тук, тук". А собственно, почему? Нет, не страсть. Тем более сегодня. Полное торможение от одного представления о теме разговора. Так что же? Интеллектуальные разговоры? Но Леня все-таки гораздо умней и интересней. А сердце не стучит. Может быть, от тайны? Возможно, зависит. Но не совсем.
      Войдет. Положит руки на плечи. Приподнимется на носки и поцелует остро, коротко. Какой-то специфический запах ее дыхания. "Ну, как?" И все станет светло. Цветы.
      Смотрите-ка, прямо поэт.
      Есть центры в подкорке. Есть гормоны. Есть модели в коре. И больше нет ничего. Материя.
      Может быть, это все и так. И даже наверняка так. Но я этим живу, это греет мою жизнь, мою науку.
      Почему ее нет? Задержало что-нибудь? Много всяких препятствий.
      Строили планы. Вот подрастут дети... Не нужно. Не нужно вспоминать.
      Приходится подводить итоги. Личная жизнь не удалась. (Ужасно затасканное выражение. Все кругом затаскано!) Планы, наверное, все равно не осуществились бы. Ей не переступить через укоризненные взгляды детей. Я... тоже не был бы очень настойчив. Будь откровенен: одному хорошо. Люба - очень решительная женщина, это утомительно.
      Наука. Какие были планы в науке?
      Звонок. Иду!
      Вбегает стремительно, запыхалась. Хочу поцеловать.
      - Постой, не могу отдышаться. Кажется, никто не видел. Что случилось?
      Тревожный, испытующий взгляд.
      - Ничего особенного. Раздевайся. Давай пальто.
      Поправляет волосы перед зеркалом. Специально куплено, потребовала.
      Садимся рядом на диван, как всегда.
      Не как всегда. Уже что-то стоит между нами. Преодолеть.
      Целую нарочито нежно. Но она тревожна. Чутье.
      - Что все-таки случилось?
      Думал, может быть, сказать потом? После. Но чувствую - не получится.
      - Хорошо, давай тогда сядем в кресла.
      Садимся к маленькому столику. Мимоходом: какие удобные кресла! Готовился, а начать не могу.
      - Может быть, я кофе поставлю сначала?
      Решительно:
      - Говори!
      (Привыкла командовать на операциях.)
      - Вчера ходил к врачу. К Давиду. Помнишь, говорил, что у меня слабость появилась, неприятные ощущения во рту. Только я пожаловался, он сразу послал в лабораторию, чтобы кровь исследовать. Потом расспросил обо всем, послушал, пощупал живот, особенно слева. Я смотрел на него внимательно, но на его толстой, доброй морде ничего не прочитаешь. Сказал, что подождем анализ. Сидели потом минут сорок, трепались о всякой всячине. Я ему о машине рассказывал. Увлекся и вдруг заметил, что он не слушает. В это время принесли анализ.
      - Где он?
      - Сейчас. Он его поглядел будто рассеянно и хотел было в стол сунуть, но я отобрал. Взглянул - и сердце у меня защемило. (Сдержись!) Но виду я тоже не подал. Давид сказал, что у меня неважно с кровью и нужно лечиться. Завтра я у него должен быть утром. Потом он меня еще долго расспрашивал о машине, о математическом моделировании... Вот и все.
      - Давай анализ.
      Достал его из записной книжки. Подал.
      Как жестко она умеет поджимать губы. Видно, как вся сжалась. Потом лицо странно обмякло, губы дрогнули, веки опустились... но только на несколько секунд. Нахмурилась, вскинула голову, взглянула прямо.
      - И что же, ты уже раскис? Уже собрался умирать?
      Мне неловко. Ждал слез, что будет утешать, пожалеет, и вдруг так резко.
      - Да, но ведь это лейкоз... Ты же знаешь, что будет, ты врач...
      - Во-первых, я еще не уверена, все ли правильно. Во-вторых, можно лечиться, и успешно.
      А углы губ все-таки мелко вздрагивают. Или мне кажется? Нет, спокойная. Может быть, в самом деле все не так страшно? Давид ничего не сказал определенного. Но энциклопедия? Ошибка? Врачи не любят, когда пациенты читают медицинскую литературу. Я же не просто больной, - профессор, медик. И все-таки...
      Брось. Она просто играет роль. Или она не любит, не жалеет меня? Так хочется, чтобы пожалели...
      Я тоже должен играть перед ней. Не показывать страха. Она молодец. Или просто привыкла? Доктор. Наверное, это хорошо - сдерживать друг друга, не распускаться. Впереди еще вторая часть разговора - анабиоз. Поцеловать ее. Аванс.
      Наклонился, целую.
      - Пойдем сядем рядом.
      - Не нужно, милый. В другой раз.
      Легонько отстранилась. Не приняла. Хорошо. Я хотел только для нее. Но она все чувствует. А может быть, нужно? Скоро все кончится, насовсем. Нет, не стоит себя подхлестывать. Пусть все идет своим порядком. Чистая нежность.
      Стою на коленях рядом. Целую руки. Мягкие, маленькие ладони, странно неподвижные сегодня.
      Нужно рассказать ей о моих планах. Пусть не думает, что я уже умер и нуждаюсь только в утешении. Немножко рисуюсь. Перед любимой всегда нужно стараться быть красивым.
      Снова сажусь в кресло напротив.
      - Я много прочитал о своей болезни и знаю ее прогноз. Пожалуйста, не думай меня обмануть. Но я не хочу поддаваться. Мне нужно во что бы то ни стало закончить начатое дело. Я составил план...
      Подробно рассказываю ей о сегодняшнем дне. Мне нужно говорить и говорить. Люба молчит, глаза широко открыты, смотрит прямо на меня. Губы сжаты. Вся внимание. Но мне кажется, что она не слушает и не видит, хотя обычно профессиональные дела - самая важная тема наших разговоров.
      - Не знаю, кого готовить себе в преемники. Вот если бы соединить в одном человеке Юру и Вадима. Они, правда, дружат, но надолго ли? Дружба не очень прочная база для совместной работы. Взаимное уважение на некотором расстоянии - самое лучшее для эффективной деятельности.
      (Как книжно я говорю. Профессор.)
      - А почему тебе нужно сейчас решать эти вопросы? Пусть все идет, как шло... Ты рано себя хоронишь.
      - Значит, пока живой - живи, а умрешь - будет все равно? Нет, так нельзя. Я затеял дело и должен его обеспечить. По крайней мере на первое время.
      - Тщеславен ты. Все вы такие, профессора.
      - Ну уж неправда. Это долг. У тебя долг перед больными, а у меня перед наукой. Нет, я, конечно, знаю, что все эти штучки - долг и прочее - только самовнушение, но оно органически вошло в меня, и с ним умру. И не хочу себя разубеждать, иначе жить нельзя... Даже эти последние месяцы.
      Она поморщилась при последней фразе. Правильно, не нужно повторять.
      - Я смотрю на тебя и завидую. (Нашла чуму!) Нет, не этому. Увлеченности. "Чокнутый". Потому ты и холостяком остался, что все ушло в науку. Сотворил кумира, создал храм и служишь и ничего больше не видишь. Хорошо так жить!
      Горечь в голосе.
      Как ей скажешь после этого об анабиозе! Она бы никогда не позволила так сделать и поэтому понять не сможет. Я, наверное, помолчу пока. Хотя так трудно от нее таиться.
      - Но ты одобряешь эти планы?
      - Еще бы!
      Механически отвечает. Мысли далеко, я вижу. Думает, наверное: "Пусть увлекается. Так ему будет легче". Все-таки мои идеи ей чужды. Жалко. Но вот снова говорит:
      - А знаешь, Ваня, я тоже раздумывала о твоей машине.
      Пауза. Продолжает:
      - Сомнения есть: сможете ли вы отразить специфику острых патологических процессов. Ведь есть различия, например, в нарушениях кровообращения при перфоративной язве или ранениях живота. А биохимия крови и тем более разная.
      Рот ее произносит слова, а лицо и глаза неподвижные. Какое-то скорбное выражение в них. Ей неинтересна машина сейчас. А мне она все равно важна.
      - Я понял. Это - слабое место, верно. Но мы просто не можем моделировать каждый орган до молекул, а от них зависит специфика патологических процессов.
      - Но если пренебречь спецификой, то не пропадет ли самое главное? Что определяет тяжесть и течение болезни?
      - Это я пока не знаю. Для этого нужно выразить сдвиги в организме количественно, числом, и определить, насколько они зависят от клеток, насколько - от органов. Что - общее и что - отличное. Думаю, что моделирование этого общего уже много даст для медицины.
      Как сложно, даже сам запутался. Стоит ли продолжать разговор? Она страдает.
      Молчим. Я смотрю на нее.
      (Помню, сидит, сжав лицо ладонями, и мрачно смотрит в стол из-под нахмуренных бровей. Бросает слова, как камни. "Шла к тебе, не разбирая дороги. Хотя бы попасть под машину... Такое отчаяние. Молю бога: убей меня, или тебя, или его. Или даже... детей. Преступница я, да?")
      Сидит, молчит. Хочет уйти и меня жалеет. Знает, что мне будет тошно потом... Заинтересовать.
      - Расскажи о ребятах.
      Одна из наших любимых тем. Это _ее_ дети, поэтому мне тоже все интересно. Я был бы для них хорошим отцом. Нет, подожди, наверное, они бы тебе мешали. Для меня отцовство - абстрактное чувство, знаю только по книгам.
      Улыбнулась грустно, но чуть светлее.
      - Трудно с Костей. Мальчик большой, пятнадцать лет, сильный. В книгах, в кино - борьба, драки. Ему это импонирует, а я не хочу.
      - Знаешь, это с возрастом пройдет - увлечение приключениями. Все мальчишки это переживают. Самое главное, чтобы был умный.
      - Главное ли? Умных подлецов тоже вполне достаточно.
      - Очень умные редко бывают подлецами. Это чаще середнячки в смысле интеллекта.
      - Не могу же я рассчитывать, что он будет талантливым.
      - Ум и талант - разные вещи. С талантом родятся, а ум воспитывают.
      - Ты же знаешь, что мы стараемся. Я, как дура, учу английский, а Павел занимается с ними математикой.
      Встала, прошлась по кухне. Рассеянно смотрит по сторонам.
      - Помыть тебе посуду?
      - Не нужно, прошу тебя. Посиди, поговорим. А я погляжу на тебя.
      - Все говорят - нужно прививать детям культуру. Ты мне скажи: что это такое, культура? Нет, дай сначала я сама.
      - Валяй.
      (Я-то сам не очень ясно представляю - культура?)
      - Мне кажется, что есть узкое и широкое понятие. Узкое я бы, пожалуй, сказала так: знания по искусству, истории, науке, и еще к этому поведение, такт, вежливость. Но это не настоящая культура. Согласен? Или я сказала глупость? Знаешь, Ваня, я ужасно стесняюсь изрекать умные вещи. Все мне кажется - "куда ты лезешь?". Это я только перед тобой осмеливаюсь.
      - Ладно, не прибедняйся. Продолжай.
      (Ей бы думать побольше, был бы толк. Нужно все время тренироваться в думании.)
      - Так вот, настоящая культура включает еще систему убеждений, взглядов, отражающих гуманизм. Прости меня за такое громкое слово. Смысл его я не могу передать, но чувствую.
      Она даже немножко порозовела. Нравится высказывать идеи. Пусть немного успокоится перед уходом.
      - Вот в том-то и дело. Любушка, что это слово очень расплывчатое. Многие на него предъявляют права и заявляют, что их определение истинное. Мне кажется, что его нужно определить количественно - степень гуманизма. Гуманизм в отношении чего-то определенного.
      - Это мне непонятно. Но я знаю, что гуманизм один. Внешняя культура может быть и без него, но воспитать в детях гуманизм без знаний культуры невозможно.
      Люба не понимает кибернетики. Она целиком находится в мире качественных отличии. Доброта для нее - это качество. Она всегда ей следует, пока не попалась на этой любви. Вопрос о количестве гуманизма мы обсуждали с Ленькой. А сейчас не будем забираться в дебри.
      - Ты уже сама сказала - можно привить знаниями, культурой. Искусством, идеалами, классиками.
      - Он не хочет их читать. Говорит, что скучно и неестественно.
      - Доля правды в этом есть. Недавно мне попался "Обломов". Боже мой, вот нудота!
      - Фи, какое слово, профессор!
      - Ну, знаешь, нельзя все говорить классиками.
      - Нужно стараться. Все, что о детях, меня кровно задевает. А сейчас мне все-таки нужно идти. Потом поговорим. (Когда потом?)
      Встала. Посмотрела на меня: каков? Спокойный? Можно уже оставить? Дома ждут. Стараемся обмануть друг друга.
      - Да, иди, моя милая. Надо, значит, надо.
      - Подай мне пальто, пожалуйста.
      Она любит, чтобы я за ней поухаживал.
      Пальто с дорогим воротничком. Муж купил. На свою зарплату не смогла бы. Знакомый запах.
      Несколько секунд послушала у дверей. Потом обернулась, вздернула личико. Смотрю: оно почти обычное. Улыбается. Нет, глаза другие, тревожные.
      - Целуй. Пошла.
      И все. Дверь хлопнула. Каблуки простучали по лестнице, и стало тихо.
      Опять один.
      Не распускаться!
      Вымоем сначала посуду. Агафья придет только послезавтра, оставить нельзя. Беспорядок не люблю, хотя и холостяк.
      Ну, я не очень размываю. Струя кипятку - раз, два! Поставь в сетку над раковиной - и все. Десять минут. Потом должен сесть за работу. Работать, работать, думать. Ни минуты свободной. Я должен представить себе, как выглядят характеристики важнейших органов. Дать математикам приблизительные кривые. Будут формулы. По ним - машины, модели.
      А может быть, не это главное? Может, последние месяцы стоит подумать о культуре, философии, психологии? Спорных вопросов очень много, они интересны. Ученый должен периодически перетряхивать старые догмы. По-моему, у нас это давно не делалось.
      Нет, я уже думал над всем этим довольно. Могу лишь поставить вопросы, но не ответить. Нужны специальные исследования. Впрочем, можно еще подумать, для себя.
      Однако главное - план. Оставить после себя что-то положительное. Хорошо, сейчас сяду. Ишь, как у тебя взыграло честолюбие! Обязательно нужно осчастливить человечество еще одной игрушкой.
      Костя не хочет читать классиков. То же говорят библиотекари. И вообще из года в год меньше читают художественную литературу. Сначала на Западе, а теперь и у нас. Почему?
      Быть может, устарела форма - нет терпения читать длинноты. Телевидение дает все в концентрированном виде - сразу на несколько органов чувств. ("Каналы информации", как говорят кибернетики.) Показывают массу ерунды, но по крайней мере быстро. И никакого труда.
      Писатели беспокоятся: что будет с культурой?
      Ничего не будет. С удовольствием читают фантастику и "книги фактов" путешествия, о науке. Хорошие романы тоже читают.
      Но что делать с идеалами? С гуманизмом?
      Особый вопрос. Отложим.
      С посудой покончено. Все на местах. Теперь в кресло, думать.
      Удобно. Ноги к батарее: зябнут. Болезнь? Старость? Нет.
      Люба все время присутствует где-то в подсознании. Не сказал об анабиозе. Сдаться? Или, на худой конец, отравиться? Нормальное самоубийство. А то будешь там лежать: считается, что можно ожить, а на самом деле мертвый. Как ее к этому подготовить?
      Я должен это сделать - анабиоз. Очень интересно. Когда еще решатся люди на такой эксперимент? Гуманизм не позволяет. А Люба привыкнет.
      Вдруг я действительно проснусь через двадцать или пятнадцать лет? Точно, как в романах, когда возвращаются из космических путешествий. Нужно запомнить (или даже записать) вопросы, которые сейчас стоят перед миром. Может статься, что я проснусь идиотом. Это ужасно. Впрочем, какая разница? Идиот не понимает своего положения. Хуже, когда не совсем, когда остается критика.
      Не стоит об этом раздумывать. Вероятность выживания столь мала, что смешно обсуждать детали.
      Нужно готовиться, как к смерти. Настоящей, реальной.
      Кого оставить преемником? Вадим? Юра? Юра может дать больше, но и Вадим тоже сумеет постигнуть математику и электронику. Не боги горшки обжигают. Тогда их возможности сравниваются. Нет, у Юры кругозор шире. Он сочетает фантазию с методичностью. Если бы еще несколько лет, пока усовершенствуется в физиологии... Этот вопрос можно еще немножко отложить.
      Завтра идти к Давиду. Какое лечение он мне назначит? Не слишком бы обременительное.
      Вечером, возможно, придет Леня. Что бы нам обсудить? Посмотрим, куда пойдет беседа. Свободная дискуссия.
      Не хочется начинать занятия. Устал. Столько было тягостных разговоров, а поспать после обеда не удалось. Люба.
      Нужно работать. Есть кто-то внутри, который гонит: "Давай, давай". Остановиться нельзя: страшно. Одиночество и бессмысленность меня обступают, и тогда волком вой.
      (У Горького хорошая фраза есть: "Быть бы Якову собакою, выл бы Яков с утра до ночи". Так и мне - хочется завыть.)
      Хватит. Берусь.
      Десять вечера. Сижу честно, тружусь, обложился книгами. Думаю над схемой управления жизненными функциями. Регулирующие системы, которые я предложил (Я!), пока выдерживают испытание. Однако мало сказать: система крови, система эндокринных желез, вегетативная нервная система и кора. Нужно расписать их "этажи", взаимодействие друг с другом. Эта схема должна быть заложена в нашу машину, как управляющая надстройка над органами.
      Вообще-то это дело поручено Вадиму, но он один, наверное, не справится. Я должен продумать сам, чтобы быть готовым обсуждать. Голова у меня пока хорошая. Доволен? Почему нет? Мне хорошо удается разложить все по полочкам, предугадать зависимость, выдвинуть гипотезы. По реакции окружающих я вижу, что придумываю хорошо. Чьи реакции? Твоих помощников? Они еще маленькие. Нет, они очень требовательны, завоевать авторитет трудно. Да и в институте со мной считаются. Иначе Иван Петрович не дал бы мне такую лабораторию. Без всякой протекции.
      Нет, друг мой Ванечка. Это все не так. Про себя ты знаешь, что твои способности до уровня таланта не доходят. Хороший комбинатор. Собрал вместе физиологию, кибернетические идеи, математику, технику, сумел привлечь способных ребят - вот и получилось нечто интересное. Но никакого открытия ты не сделал, и сомнительно, что можешь сделать. Да и идеи твои пока находятся в сфере разговоров. Вот когда получат математические характеристики и сделают машину, тогда дело другое.
      Все верно. Но характеристики и машины будут. Уверен. И это новый шаг с физиологии и медицине. Именно так. Хотя без гениальности.
      Самое трудное - регулирующие системы. Вон сколько книг по эндокринологии, а как взаимодействуют между собой железы, все-таки не ясно. Сведения противоречивы. Потому что никто не исследовал по-нашему количественно. Придется брать приблизительно.
      Телефонный звонок в передней. Кто бы это мог так поздно?
      Иду.
      - Да?
      - Иван Николаевич, это я, Юра. Вы не спите?
      (Вот дурень, еще только десять часов! Впрочем, это он из вежливости.)
      - Что случилось?
      - Ничего. Я прочитал вашу записку, и очень хочется поговорить.
      Раздумье. На завтра? Помешал занятиям. Мнение его важно: это техника, реальность идеи, моя жизнь или смерть. Кроме того, страх перед ночью. Одиночество. Пессимизм.
      - Ты где?
      - В лаборатории. Я быстро.
      - Приезжай.
      (Оставлю его ночевать.)
      Поговорим о разном. Люблю посидеть один на один. Человек раскрывается. Ищешь себя в других, поверяешь мысли.
      Кухня, холодильник. Опять посуду пачкать. Ничего. Что там на полках? Придет голодный. Молодой. Ты разве чувствуешь себя старым? Недавно - нет, а теперь - другое. Скоро конец. Не привыкну к этому. Должен привыкнуть. Иначе плохо.
      Все есть: колбаса, сыр, масло. Консервированный перец. Хлеба маловато. Печенье.
      Как сильно меняется человек с возрастом! Молодые для меня - уже другие люди. Совсем не похожие на нас в молодости. Или это кажется? Мы были бедные. Помнишь, кончил техникум - не имел пиджака. Ходил в каком-то старом свитере. Немножко стыдно было, но ничего. А теперь? Все хорошо одеты.
      Впрочем, это было всегда: отцы и дети, "мы были лучше". Поспрашивать Юру.
      Что-то он скажет о проекте? Технические проблемы могут быть очень сложными. Не успеть. Важно научиться охлаждать, а нагревание понадобится для меня не скоро. Потом выработают методику. И аппаратуру тоже потом. Начнем на макетах. Когда я там буду лежать, то, хочешь, не хочешь, придется дорабатывать машины. Деньги, люди - все найдется.
      Пожалуй, нужно смолоть кофе. Интересно: умом рассчитал, а в подсознании не верю. Как будто играю роль.
      Люба думает о том же. Представляю: что-то делает, а взгляд витает внутри. Горестные морщинки около глаз. Обиженный ребенок.
      Всю жизнь приучал себя не жалеть о потерянных вещах. Что с возу упало, то пропало. Теперь должен примириться с самой главной потерей. Приучить себя. Да, да. Неизбежно. Поэтому держись. Я не способен на большой героизм, чтобы молчать под пытками или броситься на амбразуру. Но это должен суметь. Представляю: ложусь на стол, прощаюсь. Последний взгляд на окно - кусок неба. Анестезиолог дает закись азота - "веселящий газ". Засыпаю с приятными ощущениями. И все. Потом скажут; "Шеф держался хорошо".
      Сумею. Заметь, это тоже тщеславие!
      Накрою на стол. Чтобы не отказывался. Колбаса, масло, сыр. Тарелки. Еще салфетки.
      Немножко староват для такого важного опыта. Гипотермия на щенках всегда удавалась лучше. К сожалению, помочь нельзя. Попробовать бы на ком-нибудь... Стоп! Вот подлая мысль, все время вертится где-то на задворках сознания! Так далеко, что даже не произносится словами. Приведем ее в ясность. И скажем раз навсегда: пробовать не будем. Забудь думать. Первым полетишь в вечность. Слова, все слова. Э, до лампочки...
      Осторожный звонок.
      Это Юра. Вежливый.
      Вошел румяный, красивый. (Девушки, наверное, от него без ума.)
      - Похолодало?
      - Да, кажется, начинается зима. Вы извините, Иван Николаевич, за позднее вторжение, но...
      - Что ты, Юра. Хорошо, что зашел. Мне скучно одному.
      (Не нужно намеков!)
      - Сейчас поужинаем и все обсудим.
      - Благодарю вас, я сыт, я на минутку.
      - Ну нет, теперь ты гость и должен слушаться хозяина.
      Мнется ровно столько, сколько положено приличному юноше. Потом садимся за стол. Поддерживаю компанию, чтобы не смущать мальчика. Он воспитанный. Старая интеллигентная семья. Не то, что я, беднота.
      - Бери больше. Знаю, что голоден, не притворяйся.
      - Да, верно. Боюсь, все ваши запасы съем.
      - Ничего, наша фирма выдержит. (Плоско!) Сейчас я заварю кофе.
      Хлопочу с кофеваркой. Засыплем побольше, вместо коньяку. Юра, кажется, не пьет. Но барышня у него, я слышал, есть. Наверное, уже можно начинать разговор.
      - Ну, мне не терпится услышать твое мнение. Только, пожалуйста, откровенно.
      - Я сейчас все расскажу по пунктам.
      Встал, принес из прихожей папку. Она там лежала на зеркале.
      - Иван Николаевич, я не компетентен судить о биологии и физиологии и буду высказываться только по вопросам техники.
      - Ну, не прибедняйся очень-то. Ты уже достаточно вошел в пашу науку. (Льщу. Хочу задобрить. Нет, правда.)
      - Итак, разрешите начать. Я вижу тут три основные проблемы: создание программы опережающего управления и ее воплощение в машине, по всей вероятности, типа аналоговой. Второе - датчики. Третье - исполнительные механизмы: АИК, почка. Сроки создания всего комплекса очень сжатые, сил у нас немного.
      - Не успеем? (Значит, умирать так?)
      Вижу, ему неловко.
      - Нет, я этого не сказал. Но мы должны договориться о максимальном ограничении задачи.
      - Юра, я понимаю, что это очень трудно. Но кое-что можно упростить. Первое - разрабатывать только программу охлаждения (умерщвления!). Второе - все механизмы создавать в виде макетов. Третье - не особенно увлекаться автоматикой: только там, где ручное управление не успевает срабатывать. Я так думаю, что важно только запустить всю эту механику, а потом можно дорабатывать. Ее нельзя будет так просто взять и бросить.
      Он слушает внимательно, но смотрит куда-то в сторону. Мне это не нравится. Неужели невозможно?
      - Мне не хотелось бы это делать тяп-ляп.
      Неприятно. Что же он, отказывается? Без него не сделать. Невозможно найти нового инженера и ввести в курс дела. Времени не хватит. Сдержись. Говори тихо. И не намекай.
      - Если ты говоришь "нельзя", значит, придется отказаться. Тем более, что у нас большая основная программа - машина.
      - Не нужно меня обижать, Иван Николаевич. Просто я никак не могу примириться с мыслью, что это должно случиться...
      (Он не верит. Я тоже не верю, но это факт. Знаю.)
      - Да, к сожалению, должно.
      - И вы серьезно считаете, что есть шансы?..
      Это уже нетактично - сомневаться и отнимать соломинку. Но будь снисходителен. Не по злому умыслу.
      - Все это написано в записке. Можно надеяться на просыпание. Ну, ты подумай, есть же зимнеспящие млекопитающие, у которых температура тела понижается до пяти градусов. Они имеют программы засыпания и восстановления жизни. По всей вероятности, они заложены в эндокринной системе и включаются от внешних условий. Выделяются какие-то гормоны, понижают обмен веществ, затормаживают нервную систему. Потом - наоборот.
      - Вот бы иметь такие гормоны!
      - Э, друг, их уже искали, но пока не нашли. Значит, это трудно. Во всяком случае, жизнь клеток при низкой температуре возможна. Опасность только в том, что анабиоз будет длительным. Но мы должны так его организовать, чтобы траты клеток пополнялись полностью.
      Вполне доказательно даже для меня самого. Очень важно, чтобы он поверил. Нет, не то слово, - убедился. Человек точных наук. Заинтересовать.
      - Неужели ты не чувствуешь, какой это интересный эксперимент?
      - Если бы он был только экспериментом.
      - Я бы тоже предпочел на другом, но что поделаешь? Если хочешь знать, так у меня есть одно сомнение. Хомяки, медведи, летучие мыши живут за счет трат собственных энергетических материалов, за счет распада. Наверное, это более или менее простые реакции. А вот будет ли синтез? Часть своих белков будет тратиться, но будут ли они восполняться? Вот что нужно проверить.
      - Хорошо, Иван Николаевич. Раз это неизбежно, давайте обсуждать конкретные вопросы. Хотя, если признаться, все очень страшно.
      - Конечно. Шуточное ли дело: человек отправляется в будущее. Да еще близкий человек. Или не так? Но я надеюсь, что ты все-таки продумал кое-что и пришел с конкретными соображениями.
      Кофе готов. Разливаю его по чашкам. Печенье.
      - Ну, пей.
      - Я уже сказал о трех основных направлениях работы. Датчики мы изобретать не будем: это слишком кропотливо и долго. Придется довольствоваться тем, что есть. Для программного управления охлаждением мы, возможно, приспособим готовые схемы. И для стационарного режима тоже.
      - Можно использовать нашу машину.
      Протестующий жест.
      - Нет, она не очень-то пригодится, потому что принцип ее моделирование действительности, а не управление. Но кое-что используем. Самой трудной проблемой окажется третья - исполнительные механизмы. Нужен идеальный АИК, отличная искусственная почка. А тут еще камера высокого давления. Нельзя без нее обойтись? Очень усложняется все дело.
      Наконец взялся за кофе. Руки не очень чисты, виден мастер.
      - К сожалению, думаю, что нельзя. По крайней мере на периоды охлаждения и нагревания. Возможно, что высокое давление окажется очень выигрышным и при низкой температуре.
      Я повторяю какие-то соображения из записки.
      Он все понял, это приятно. Именно его нужно оставить заведующим.
      Затем мысли ушли куда-то в стороны, к Любе, к болезни. Но слушай!
      - Итак, нужно проектировать несколько технических устройств. Первое система АИК с автоматическим поддержанием напряжения кислорода и углекислоты в притекающей и оттекающей от организма крови. С ним связана конструкция "саркофага" с регулированием давления и содержания газов. Отдельно регулирование температуры тела, видимо, тоже по оттекающей жидкости.