- Нет, что вы! Я буду исправно принимать все, что нужно. Но вы же знаете, что результат-то один.
      Протестующий жест. Защищается от жалоб обреченного человека. Злюсь: "Дать бы тебе!" Почему? Это естественно. Все избегают боли.
      - Иван Петрович, я пришел к вам не за утешением. Дело в том, что до конца мне нужно закончить работу, и в этом нужна ваша помощь. Вы знаете, что совместно с Институтом кибернетики мы создаем электронную установку, которая будет моделировать организм при острых патологических состояниях. Она нужна врачам.
      Удивленно поднимает плечи. Дескать, "брось красивые фразы". Это верно. Последние слова о врачах режут ухо. Не буду его убеждать. Зайдем с другого боку.
      - Эта тема вошла в союзный план научных работ. Кроме того, она обещает очень эффективный выход в практику.
      "Внедрение в практику" - больное место теоретических институтов. И, конечно, их директоров. Должен клюнуть. Задумался. Или сделал вид.
      - Да, я вас понимаю. Для ученого наука - самое главное в жизни.
      Для тебя, например, главное - покрасоваться. Удовлетворить свое стремление к сласти. А может быть, он искренне воображает, что двигает науку? Каждый человек считает себя хорошим и важным. Неужели каждый?
      Наступать.
      - Мне нужна комната для того, чтобы приступить к монтажу машины. Нужно три ставки научных сотрудников, чтобы взять на них математиков. И еще техники - человека три-четыре. В отделе кадров сказали, что у вас есть вакансии.
      - Но они предназначались для другого...
      - Мне нужно на год. Потом заберете их обратно.
      Не может же он отказать человеку в моем положении? Отказать - нет, но пообещать и не выполнить - вполне. Есть такие приемы у начальства.
      - Хорошо, я вам дам этих лиц. На год. Только, может быть, не сразу.
      Начинаются оговорки. Настаивать.
      - Я вас очень прошу, Иван Петрович, сделать это теперь же. Вы понимаете, что "не сразу" для меня не подходит. У нас уме есть кандидаты.
      - Ладно, пусть они подают заявления.
      - А комната?
      - Будет и комната. Только вы, пожалуйста, не перегружайтесь чрезмерно. Лечение прежде всего.
      - Ну, конечно. Я вам очень, очень благодарен. До свидания.
      - Будьте здоровы.
      Сам понял, что неудачно сказал. Вышел из-за стола и провожает до дверей, смущенный. А я лицемер: "Очень, очень благодарен". Наверное, это эффектно выглядит: ученый, думающий только о науке. На самом деле совсем не так: просто я не могу иначе. Продолжать работать - самый легкий выход. На людях и смерть красна. Неплохо придумали люди.
      Иду и думаю... Пришел в кабинет. Посидеть. Удобное кресло. Смотрю в окно: серое небо, редкие снежинки.
      Много ли еще таких директоров, как наш? В науке ничто, а командует учеными. Нелепо. Какую линию он может проводить? Какие идеи? Каждая лаборатория работает, как может, средства и штаты он распределяет по принципу: кто больше вырвет. Эффект - от числа печатных работ и диссертаций. А ценность их? Неважно.
      Ну, есть еще один принцип планирования - звонок: "Ты там, Иван Петрович, создай условия товарищу Н., он, видимо, очень талантливый человек. Новатор. Руководство так считает". Значит, какой-нибудь нахал пошел прямо в "дамки" - к самому высшему начальству. Сумел убедить, понравиться. Это же проще, чем доказывать ученым. А тому льстит роль мецената, хотя в данной науке он ничего не понимает. Он и звонит. На несколько лет товарищ Н. обеспечен. Потом, конечно, лопнет...
      Не стоит злиться, друг. Этот принцип кончается. И не жалуйся, что обижен. Иван дал тебе лабораторию, потом каждый год увеличивал штаты. Без звонков. Дал, но как? Тоже меценат. Нравилось покровительствовать и при случае ввернуть: "Мы передовые, развиваем кибернетику". Мы пахали.
      Бог с ним. Теперь мне это неважно, а думаю еще по-старому. Инерция.
      Одно объяснение пережил. Сейчас будет второе. Потом с Любой. Жалко как ее! Почему? Все к лучшему. Кончится ее двойная жизнь. Можно смотреть в глаза детям.
      Как ей сказать? "Люба, дорогая, я болен. Я смертельно болен..." Представляю лицо: опустятся уголки губ, четко обозначатся страдальческие морщинки. Станет некрасивой и старой. (Помнишь: "Не хочу стареть! Не хочу, чтобы ты меня разлюбил!") Милая, разве я могу тебя разлюбить? До смерти!
      "...а до смерти четыре шага..." Песня такая была на войне.
      Не думать. Держи себя в руках.
      Осадок после директора. Не люблю его. Раздражают эти барские, покровительственные манеры. Как же - член всевозможных комиссий, академик. Завидуешь! Фи! И нигде не скажешь, кроме как между своими.
      Науке нужна свобода. Свобода дискуссий. Это воздух.
      Постой. А смог бы ты сейчас защитить свои идеи? Доказать синклиту ученых, что тебе нужны деньги на машину, нужны инженеры? Пожалуй, смог бы. Конечно, авторитеты тоже консервативны, но дайте возможность доказывать.
      Ничего. Уже не страшно. "Волевое планирование" уходит в прошлое. Хоронят любителей приклеивать ярлыки. Помнишь бранные клички: "вейсманист-морганист", "антипавловец"? Скажут - и завтра уже у тебя лаборантку забрали, принесли распоряжение начальства отдать ценный прибор. Директор с каменным лицом. "Развитие перспективных направлений советской науки требует перестройки".
      На следующем заседании, смотришь, ученый кается в грехах. Красный, губы дрожат. Видно, что сам себе отвратителен. Куда денешься? Работать хочется, да и пить-есть надо. Жена, дети.
      Противнее всего, что сами же ученые устраивали эти погромы. Начальники "вверху" с их же голоса повторяли. И ведь крупные имена были среди этих проводников "партийности" в физиологии. За культом в политике неизбежно следует культ в науке. А за ним - застой, регресс.
      Все это позади. Да ты сам и не страдал от этого. В младших сотрудниках ходил, терять было нечего. Но, между прочим, на собраниях не протестовал. Ограничивался своей компанией. "Прошу заметить, господа присяжные заседатели".
      Снова вопрос "о количестве благородства", героях. Без кибернетического подхода уже нельзя обойтись даже в вопросах этики.
      Уже два часа. Что-то они не идут? Опыт уже в той стадии, что можно обойтись без них. Программа. Но, впрочем, мало ли что может случиться. Сердце остановится, например.
      Остановится. Неприятные ассоциации. Гнать!
      Стук в дверь.
      - Входите.
      Вот, явились - все трое. Веселые, оживленные, молодые. Сразу стало тесно и светло в комнате. Вадим что-то доказывает. По лицам вижу, что спорили. Наверное, в столовой были. Там всегда дискуссии.
      - Как опыт? Как ведет себя сердце?
      - Во! Как зверь. Давление в аорте меняли от сорока миллиметров до двухсот, а производительность ровная, как ниточка.
      Это Вадим. Дальше Игорь:
      - Записали вагон цифр.
      Юра:
      - Думаю, что придется внести некоторые коррективы в мою модель. Будем сидеть до позднего вечера, чтобы пронаблюдать разные степени патологии.
      - Хорошо. Юра, позовите Семена Ивановича.
      Нужно собраться с мыслями. Делаю вид, что просматриваю рукопись. Она передо мной. "Заметки об анабиозе". Слышу, Вадим шепчет: "Что за тайна? Женится шеф, что ли?" Да, женюсь. На НЕЙ.
      Так прошла жизнь. Давно ли я был таким же, как они? Только, может быть, не столь веселым. Всегда было самолюбие и комплекс неполноценности: беднее всех одет, некрасив, танцевать не умею и ухаживать. "Книжный червь" называла мама.
      Завидую. Молодые, способные. На правильном пути - физиология в соединении с техникой и математикой сулит блестящую науку. И карьеру тоже. Степени, звания, зависть, восхищенные взгляды девушек. Конгрессы в Париже, Токио, Рио-де-Жанейро.
      Жизнь, полная до краев.
      Пришли. Набираю воздуха. Нужно начинать.
      - Садитесь, товарищи.
      Пауза. Любопытство во взглядах.
      - Я должен вам сообщить новость... (Тоже мне, нашел слово - "новость"). В общем, у меня обнаружен лейкоз. Очень много лейкоцитов. Увеличена селезенка.
      Комок в горле. Опустить глаза. Только не плакаться! Почему-то стыдно перед ними, что меня нужно жалеть.
      Поглядел. Испуг на лицах. У всех. Потом потупили глаза. Разлилась жалость.
      Сдержаться. Надеть маску неприступности. Прогнать слезы. Скрыться за казенными словами.
      - Я собрал вас не для того, чтобы принимать соболезнования или сложить обязанности. В моем распоряжении примерно год или немного больше. Я намерен использовать этот срок с наибольшим эффектом.
      Вполне овладел собой. Даже представляю свое лицо: жесткое, с желваками. (А может быть, оно совсем не такое: мальчик силится сдержать слезы.)
      - Это значит, что я хочу видеть макет нашей машины и убедиться, что она будет работать.
      Мне хочется сказать - "помогать врачам лечить людей". Но я боюсь красивых фраз. Они их не любят. Нужно сразу перевести беседу в деловое русло.
      - Я продумал план усиления работ, и мы должны его сейчас обсудить.
      Смотрю. Вторая реакция: Семен думает, что будет заведовать отделом. Игорь беспокоится о диссертации. Юра растерянно смотрит на лица товарищей. Он, наверное, мало знает о лейкозах. Вадим сидит совершенно убитый и, видимо, не слушает.
      Перед ними вся жизнь, и, конечно, обсуждение планов кажется им сейчас неуместным. Но я буду продолжать.
      - Первое: получение характеристик органов. Конечно, мы не сможем провести необходимого объема экспериментальной работы. Поэтому я предлагаю шире использовать опыт клиники.
      (Не останавливаться. Говорить и говорить. Похоронить за словами горечь и жалость. Даже если они меня не слушают.)
      - Второе: ускорить работы по получению математического выражения характеристик органов. Не нужно увлекаться чрезмерно сложными зависимостями - все равно нам придется упрощать, так как много факторов останутся неучтенными. Нужно получить дифференциальные и алгебраические уравнения, выражающие зависимость работы органа от силы раздражителей при упрощенных условиях. Директор обещает ставки для математиков, но роль физиологов и врачей будет не меньше. Они должны заранее нарисовать примерные кривые зависимостей.
      (Для этого у биолога должна быть отличная голова. Кто из них? Наверное, только Вадим. И все равно мало знает. Нужно привлекать со стороны.)
      - Третье: проигрывать на ЭВМ взаимодействие отдельных органов, для которых уже заданы характеристики. Например, гидродинамику сосудистой системы или водный баланс. Эти работы необходимы, прежде чем создавать электронные модели систем.
      Зачем я все это говорю? Они смотрят на меня отсутствующими глазами, и я чувствую, как тает моя вера в успех.
      Болит под ребрами. Сохнет во рту. Пойти и лечь. Взять больничный лист: "Красные... помидоры... кушайте... без меня".
      Ладно. (Это я себе.)
      - Четвертое: проектировать и собирать блоки органов. Нужно шире использовать элементы уже существующих аналоговых машин, поскольку характеристики многих органов будут упрощенные.
      Это пока все... Что делать потом, я расскажу в другой раз. Позднее. Прошу вас подумать и высказаться.
      Все молчат. Что скажешь? Поставь себя на их место. Пауза затягивается. Семен вздохнул, оглядел других и решительно начал:
      - Иван Николаевич, но, может быть, прежде всего нужно подумать о лечении...
      Ишь ты, ему не терпится занять мое место. Но почему ты так судишь? Есть факты? Нет. Поэтому - спокойно.
      - Я буду лечиться, конечно. Но не отрываясь от дела. И давайте не будем обсуждать этот вопрос.
      Вадим вскакивает.
      - Позвольте, как это не будем? Вы что для нас - чужой человек? Или мы куклы, автоматы - включили программу - и действуй? В конце концов не думайте, что ваши решения всегда самые лучшие. Отлично знаем вашу щепетильность и будем действовать сами.
      Как он кричит... Всегда такой невоздержанный, грубый. Но сегодня мне это приятно. Приятно, когда любят и заботятся. Я не избалован этим с детства. Как, в самом деле, мало было человеческого тепла в моей жизни! Опять-таки жалко себя... Снова комок в горле.
      - Зачем вы вынуждаете меня говорить? Неужели вы не чувствуете, что мне трудно? Что мне жалко себя? И я не хочу умирать. Не хочу... Только нашел настоящее дело...
      Но что же мне прикажете делать? Я врач и даже... ученый. Всегда стесняюсь этого слова. Я знал о лейкозах, вчера еще прочитал. В моем случае - дело безнадежное. Не могу же я просто лечь и ждать смерти, принимая таблетки, процедуры? Вы понимаете, как это ужасно?
      Наконец еще: я должен оплатить долги. Последнее время меня это гложет... Всю жизнь только брал и ничего не вернул. Люди от моей науки пока не получили ничего. Сейчас появилась возможность что-то сделать. И я должен это успеть. Вы, молодые, не думаете об этих вопросах или живете надеждами на будущее. Что-де успеете еще отдать. Но жизнь проходит быстро. Долг - это не просто фраза. Это так и есть.
      Снова молчание. Чувствуют безвыходность положения. Многие из них, наверное, впервые столкнулись с таким положением. Никто не работал врачом. Нужно закончить разговор. Мне как-то неловко перед ними, будто я виноват. И потом эти фразы о долге, наверное, звучат фальшиво.
      - Я все понимаю. Лаборатория под угрозой. У вас могут опуститься руки. Задачи большие, дел впереди много, а на меня надежды нет. Может быть, даже думаете, что планы я составляю от отчаяния, а потом, как припечет, уйду. Так вот; лабораторию не выпущу до смерти. Кто сомневается, пусть уходит сейчас. Но кто останется, должны дать слово работать год во всю силу. Для дела и... для меня.
      Намекнуть бы, что я их всех в люди вывел. Нет, не буду. Понимают хорошо, нет - слова не помогут. Конечно, сейчас никто из них не поднимется и не уйдет. Нужно наблюдать потом.
      - Давайте обсуждать план.
      Это сказал Юра, совсем спокойно и буднично. Хорошо, давайте. А может быть, лучше бы еще поговорить о чувствах? Хочется, чтобы погладили по головке... Нет. Юра продолжает:
      - Без серьезной помощи извне мы не сможем создать машину. Никто из вас не представляет, как сложна эта установка: все равно что сотни радиоприемников. Институт кибернетики мог бы, но у них тоже мало сил. Нужно привлекать другие институты и учреждения, просить директоров. Но этого мало. Нужно найти энтузиастов. Я знаю, что такие есть. Мы их найдем. Но вам, Иван Николаевич, придется с ними поговорить. И, конечно, с директорами.
      Да, "не хлебом единым".
      - Будет сделано. Срок?
      - Три дня на разведку. Но это не все, нужно знать, что моделировать. Ведь, Кроме сердца, почки и немного нервной регуляции, у нас нет характеристик. И даже схемы взаимоотношений органов еще полностью не утрясены. Когда я пришел сюда три года назад, мне казалось все очень просто. А теперь, наоборот, сложно. Нет надежды, что за... да, за год мы получим полные характеристики. Остается одно: придумывать. Эвристическое моделирование. Нужно смелее выдвигать гипотезы и моделировать их.
      Хорошо он говорит и верно. Я должен сам засесть за это дело. Никаких статей, докладов и лекций в этот год: все время на думание.
      - Что скажут другие?
      - С нервной и эндокринной системой очень трудно. Нет методов изучения. Нервные импульсы нельзя поймать, они идут по очень многим проводникам, которые недоступны, а гормоны в крови, для их определения нужна очень сложная химия.
      - Вадим, вы должны исходить из допущения, что к началу острого заболевания регулирующие системы были здоровы. Тогда, я думаю, их реакции будут более или менее стереотипны. Так говорит Селье. Значит, нужно ухватить несколько узловых пунктов, и по ним можно представить всю систему. Вы должны попытаться нарисовать эту схему, ну...
      - Да.
      - Семен Иванович, как у вас? И что вы скажете вообще?
      - Моя задача очень скромная: характеристики почек. Я думаю, что они скоро будут готовы - через месяц или два.
      - И это все?
      - А что я могу еще? Вы знаете, что математику я не знаю и фантазировать не умею.
      - Но вы могли бы взять на себя хотя бы печень. Нам без нее просто невозможно: участвует во всех болезнях.
      - Я попытаюсь. Поищу в литературе методики исследования, но боюсь, что найду немного. Кажется, все очень сложно.
      Не может он или не хочет? Не может. Привык всю жизнь заниматься узкими вопросами: влияние "а" на "б". Ребята смотрят на него с недоверием и неприязнью. Видимо, с ним будет конфликт. Пока оставим в покое. Игорь тоже молчит. Этот-то может работать, я знаю. Но - вот:
      - Иван Николаевич, разрешите мне сказать.
      - Прошу.
      - Я не буду говорить о сердце: здесь все благополучно. Мы с Юрой и Толей скоро напишем характеристику формулой, она свяжет минутный объем с давлениями в венах, артериях, с насыщением крови кислородом. Однако только при умеренной патологии. Неясно значение регулирующих систем гормональных и нервных воздействий. Электронная модель, которую сделал по характеристикам Юра, достаточно хороша.
      - Игорь, это я все знаю.
      - Да, простите. Я волнуюсь. Я хотел сказать вот что: нам нужен хороший доктор. То есть опытный врач, хорошо знающий острые патологические процессы, для которых мы создаем свою машину. Это мог бы быть Алексей Юрьевич, анестезиолог. Вы его хорошо знаете, приходит на опыты. Но нужно поговорить с его шефом.
      - Запишем: поговорить с Петром Степановичем. (Я скажу ему все. Хотя его не напугаешь смертями, но он заинтересован в машине. Прогрессивный врач. Сухой только, не поймешь, чем он живет.)
      - Извините, я еще хочу предложить: переключите меня на клиническую физиологию. Временно. Там можно получить много данных для характеристик больного сердца.
      - Тоже хорошо.
      Все успокоились и обсуждают по-деловому. Без красивых фраз. Будут ли выполнять свои обещания? До сих пор приходилось активизировать их, иначе лабораторию будто илом заносит. Теперь для этого не будет сил. Все может пойти прахом. Нужно заинтересовать.
      - Послушайте, а вы понимаете, что результаты всей нашей работы пойдут уже вам, а не мне? Что вы на себя будете работать? Что вообще это "золотая жила"?
      Реакция. Снова Вадим:
      - Мы все понимаем, только напрасно вы это говорите. Мы не продаемся за чины и степени, хотя и не отказываемся от них.
      Неловкое молчание. Юра покраснел. Игорь смотрит в окно. Семен ничего не выражает.
      Обидел. Говорю красивые фразы о долге, а о людях думаю плохо.
      - Простите меня, мальчики.
      Юра:
      - Мы не идеальные герои, Иван Николаевич, но не нужно нам об этом напоминать. Будем делать, что можем.
      Ничего не могу ответить на это. Остается сделать вид, что ничего не случилось. И вообще пора заканчивать этот разговор.
      - Еще одно дело, товарищи. В нашей схеме плохо представлены ткани, клеточный уровень. А ведь именно они потребляют кислород, глюкозу, выделяют углекислоту, шлаки. Для характеристики тканей нужна хорошая биохимия, а наша лаборатория сами знаете какая. Семен Иванович, я вас попрошу съездить в Институт биохимии и позондируйте почву насчет сотрудничества. Есть у вас там знакомые?
      - Нет, во я познакомлюсь. Завтра же поеду. Только не знаю, сумею ли толково объяснить, что мы хотим. Во всяком случае, попытаюсь заинтересовать и тогда приведу к вам.
      Кончаем. Что я должен еще сказать? Да, о поведении.
      - Повестка исчерпана, товарищи. Я записал, кто, когда и что должен сделать. Прошу мне сообщать о результатах. И не стесняйтесь меня беспокоить. Когда будет плохо, я сам скажу. И еще одно: тайну из моей болезни делать не нужно, скрыть все равно невозможно, но и лишние разговоры ни к чему. Главное, пусть ни у кого не возникает мысль об ослаблении работы лаборатории, иначе так и будет. А теперь идите. Я еще зайду в операционную посмотреть.
      Это я добавил, чтобы не прощаться. Наверное, прощание им неприятно.
      Встают и тихо уходят. Один за другим, высокие, прямые. Молодые. Здоровые.
      Вот так начинается новый этап в жизни лаборатории. Сейчас они будут думать. Не уверен, что у всех удержатся благородные порывы. Сложна человеческая натура, сильны инстинкты, подсознательные стремления к овладению, к власти, лень. Поднимутся зависть, недоверие, жадность. Достаточны ли барьеры на их пути?
      Позвонить Любе, пока она не ушла домой. Как неприятна организация этих свиданий: ложь, ложь, ложь!.. Она так страдает от этого. Слава богу, скоро конец.
      Беру трубку.
      - Алло, коммутатор? Город свободен? Наберите мне Б3-67-20.
      Соединяет.
      - Позовите, пожалуйста, Любовь Борисовну.
      Жду. Что скажу? Удивится. Не ожидает.
      - Любовь Борисовна? Это я. Да, я. Мне нужно с вами поговорить. Сегодня же. Ничего не случилось, но нужно. Буду дома после пяти. Как обычно. До свидания.
      Чувствую, что переполошилась. Но я должен ее видеть сегодня. Не могу ждать следующей недели. И страшусь этого разговора. Буду изображать такого бравого мужчину, который ничего не боится. И она тоже будет лгать успокаивать. А потом плакать всю дорогу. Вытирать слезы на крыльце и пудриться торопливо, вслепую. Потом надевать спокойную маску.
      Муторно стало на душе. Опять меня обступили эти призраки: болезнь, больница, страдания, смерть. Еще: жалость, объяснения, неловкость.
      Что мальчики подумали? Что их шеф такой одержимый ученый? А он совсем слабый человек, которому хочется засунуть голову под подушку и стонать, стонать от тоски. И эти планы - только бегство от самого себя. Движение всегда притягивает мысль и отвлекает от другого - от безысходного одиночества. Наука - отличная вещь. Думаешь и думаешь и забываешь, что есть вопрос: "Зачем?"
      Неумолимая вещь материализм. Частицы, атомы, молекулы. Клетки, органы, организмы. Мозг - моделирующая система. Любовь, дружба, вдохновение только программы переработки информации. Их можно смоделировать на вычислительной машине. И никакого в них нет особого качества. Нет бога, нет души. Нет ничего. Я только элемент в сложной системе - общество. Живу, страдаю и действую по строгим законам материального мира. Могу познать их - правда, очень ограниченно, но вырваться - нет. Вернее, да. В смерть. Пусть она идет. Никого не люблю.
      Брось. Опять рисовка. Не нужно злиться. Жизнь - все-таки неплохая вещь. Радость открытия. Общение с любимой. Сигарета. Беседа с другом. Неважно, что все это - только изменение молекул и атомов в нервных клетках, образующих какой-то центр удовольствия в подкорке.
      Как жить? Чтобы радости было больше, а горя меньше? Как Примирить это с материализмом? Чудак. Тебе эти вопросы уже ни к чему.
      Нет. Теперь-то мне только и думать об этом. Отпала масса забот: как написать книгу, покрасоваться перед коллегами, купить новый костюм.
      Хорошо. Потом. А пока нужно еще подумать над этой "Запиской", чтобы потом поговорить с Юрой о реализации бессмертия. Почему не попробовать?
      Сижу, думаю. Об анабиозе и многом другом.
      Уже три часа. Пойду поищу его. Лучше бы, если бы другие не видели. Сепаратные переговоры в коллективе не одобряются. Взять "Записку".
      Наверное, он в мастерской. Послать кого-нибудь? Нет, сам.
      Наша лаборатория разбросана по всему зданию. Следы агрессивной политики: по мере развития работ отвоевывали новые и новые комнаты. Иван Петрович жался, жаловался, но уступал. Как же, "кибернетические методы, прогресс". Мы тоже произносили красивые фразы.
      Иду длинными коридорами. Народ собирается домой: двери в комнаты открыты, видно, как одеваются. Слышны прощальные слова. Кое-где еще висят таблички "Идет опыт. Не входить". Просто забыли снять.
      Что-то немного страстности вижу я в наших ученых: после трех часов институт пуст. Наука делается в рабочее время - "от и до". Разговоры тоже входят сюда.
      А мои сидят. Любят, правда, потом пожаловаться, что "ах, они перерабатывают", "вы нас эксплуатируете".
      Наконец добрался до цели. Болит под ложечкой. Подсознательно я все время прислушиваюсь к своему телу. Так и будет теперь: одно болит, другое. Все органы заговорили.
      Вот три двери вашей мастерской. Юра должен быть в первой: здесь стоит макет модели сердца - его детище и любовь.
      Да, так и есть. Он сидит один на высокой табуретке перед осциллографом, на котором луч вычерчивает кривые, как давление в желудочке сердца. Не видит меня. Смотрит на экран и медленно поворачивает рукоятки прибора. Меняется амплитуда и частота всплесков. Я знаю: это он меняет "входы" давление в венах.
      - Юра, мне нужно с тобой поговорить.
      - А?
      Он вздрогнул, потом широко улыбнулся. Лицо у него бывает совсем детское, не скажешь, что парню двадцать семь лет. Я бы уже мог иметь такого сына...
      - Разговор секретный. Здесь посидим или пойдем в кабинет?
      - Как хотите, Иван Николаевич. Здесь тоже спокойно. Ребята разошлись по всяким делам, а двое на опыте.
      - Давай останемся здесь.
      Я сажусь на старый стул, поближе к батарее отопления. Зябну.
      - Можно мне закурить?
      - Конечно, кури. Я с удовольствием понюхаю твой дым.
      Пауза. Я как-то смущаюсь говорить об этой фантазии - анабиозе.
      - Как идут дела с диссертацией? Ты понимаешь, что нужно спешить?
      Когда мы одни, я называю его на "ты", как и Вадима и Игоря. Я их люблю, они мои ученики. И хотя я знаю, что они уйдут когда-нибудь, но это - умом, а сердце не верит. Кажется, что всегда будут делить со мной мечты и разочарования.
      - Мне нужно на две недели выключиться из работы, и я закончу.
      - Это нельзя. Можно не работать в лаборатории, но организационные дела остаются. Ты должен искать компромисс: делать самое необходимое и уходить домой.
      - Придешь, так уже и не вырвешься до вечера.
      - Диссертацию нужно подать максимум через два месяца. Это нужно также в мне. Дмитрий Евгеньевич читал все главы? Математика в порядке?
      - Да, все одобрил.
      Давай переходить к главному. Никуда не денешься.
      - Юра. У меня есть еще один важный разговор. Мне немножко стыдно его начинать, так как я чувствую себя в положении человека, который хочет обмануть. Не делай удивленной мины, это так и есть. Я хочу обмануть смерть. (Фразер!)
      - Что?
      - Вот видишь, как ты удивился. Все люди нормально умирают, а я хочу увильнуть.
      (Как плоско я говорю... Балаган. Где найти слова, чтобы рассказать о страхе смерти, протесте, смущении? Вот он как смотрит на меня недоверчиво, тревожно, и мой авторитет качается.)
      - Юра, я не хочу умирать. Нет, ты не думай, что я проявляю малодушие и буду цепляться за каждый лишний день, покупать его всякими лекарствами. Но я хочу сыграть по крупной. (Опять плохо. Никогда не играл. Юра смущен, он как-то сжался. Или мне кажется? Скорее к делу.)
      - Короче: я хочу подвергнуть себя замораживанию. Слыхал про анабиоз?
      - Читал разные статейки и романы. Но серьезно не знаю.
      - Ты помнишь ваши опыты с гипотермией? Видел операции у Петра Степановича?
      - Да, слыхал. Но, кажется, то и другое было не очень удачным?
      - Вот поэтому мы и должны сделать это на высоком техническом уровне. Поэтому и нужна твоя помощь.
      - Я должен вникнуть в это дело по-настоящему. Дайте мне что-нибудь почитать.
      - Вот здесь некоторые мои соображения, которые написаны сегодня утром. Ты их прочти, а завтра побеседуем подробно. Потом я дам другую литературу.
      Передаю ему копию своей "Записки". Он тут же начал ее просматривать. Хорошая жадность, хотя невежливо.
      - Ты потом это прочитаешь, дома. Прошу тебя пока никому не говорить. Кроме технических проблем, есть еще и этические...
      Мне просто стыдно об этом говорить, как будто я делаю что-то неприличное. Будто я хочу выдвинуться нечестными средствами.
      - Иван Николаевич, я ничего не могу вам сказать. Сегодняшние события просто ошеломили. Я не Вадим, не могу все моментально схватить и ответить. Дайте, пожалуйста, день на обдумывание.
      - Ну, конечно, Юра. А теперь я, пожалуй, пойду домой.
      Встаю. Наверное, у меня жалкое лицо, потому что он покраснел и как-то подозрительно замигал. Или мне показалось? Возможно.
      - Может быть, мы можем чем-нибудь помочь? Прийти к вам вечером?
      - Поразвлекать? Спасибо, дорогой. Это, наверное, тоже вам придется делать, но не сегодня... Я сам скажу... До свидания.
      Он проводил меня сначала до двери, потом пошел дальше по коридору, до лестницы. Наверное, ему что-то хотелось сказать хорошее, но не осмелился из вечной боязни громких фраз. А зря.
      По дороге в кабинет я зашел в операционную.
      Опыт продолжался. Сердце работало хорошо, и почти половина программы была выполнена. Лена и Алла делали очередные записи. Мила вела наркоз она равномерно сдавливала резиновый мешок наркозного аппарата. Поля что-то возилась около подвешенных над собакой резервуаров с кровью, с помощью которых изменялась нагрузка на сердце. Игорь сидел за столом и рассеянно рассматривал графики характеристики сердца. Не видел меня.
      - Ну как?
      Вскочил, смущенный. Наверное, думал обо мне. Так и кажется, что все обо мне думают. А может быть, совсем не так?
      - Все хорошо. Посмотрите, какие интересные кривые.
      - Да. А где Вадим?
      - Он ушел домой. Голова заболела.
      Тоже реакция. У него особенно: самый экспансивный. Смотрю на других они, видимо, не знают. Это хорошо. Лучше привыкать постепенно.
      - Ну что ж, я тоже пойду. Завтра покажите мне кривые.
      - До свидания, Иван Николаевич.
      Я дома. Уже пообедал и лежу на диване. Видимо, я в самом деле болен: еда мне противна. Попросить Агафью Семеновну приготовить что-нибудь другое. Борщ, борщ, котлеты. Надоело смертельно. Но она ничего другого не умеет. Спасибо и за это. Столовые и рестораны - это еще хуже. Ждать, нервничать. Слушать грубости официантов.
      Холостяцкая жизнь.
      Посуда осталась на столе, немытая. Лень. Люба придет - помоет. Поворчит для виду, а самой нравится. Ей представляется, что она здесь совсем хозяйка. Вот, вижу ее: в Агафьином фартуке. ("Почему он всегда такой грязный?" Стройные ноги... Желание. Было.)
      "Люба-любушка. Любушка-голубушка..." Старая, довоенная пластинка. "Любо-любо Любушку любить".
      Ах, сегодня будет не до иллюзий семейной жизни. Как неприятно объяснять, что-де умирать надо. Причинять боль. Чувствую себя провинившимся. "Знаешь, Люба, заболел. Да. Смертельно заболел".