- Слабовато это выглядит у тебя.
      - Сам чувствую. В одном уверен - нужно поощрение, хорошая организация труда и воспитание, но не отступление к тельцу. Голый энтузиазм так же не годен, как и голые деньги.
      - Ясно. Количественные критерии для сознательности и стимулирования.
      - Да. И еще одно замечание - нужен научно обоснованный оптимум благ, чтобы не чувствовать лишений, но и не поощрять жадности. Начальство, конечно, должно показывать пример. Наша гигиена может "запросто" решить эту задачу вместе с психологами. Комната на человека, простая питательная пища, удобная одежда. А зачем лишнее? Нужно прививать новое отношение к вещам. Они не самоцель.
      - Может быть, до этой пропаганды сначала нужно достичь определенного уровня, а потом предлагать ограничения? Как ты думаешь?
      - Мещанин ты! Уровня нужно добиваться, верно, но высказать определенные взгляды на этот вопрос - тоже необходимо. И сейчас! Иначе какие же мы коммунисты?!
      - Не знаю, не думаю, чтобы это было своевременно.
      - Хорошо, оставим. Третий пункт: сфера управления. Это самое важное: организует труд и воспитание, обеспечивает устойчивость существования и развития общества. Два аспекта - система и аппарат. Система должна строиться по общим принципам управления: обратная связь, способность к саморегуляции и совершенствованию. Аппарат должен сочетать стабильность и сменяемость. У старых работников - опыт, но у них же обязательно развивается честолюбие, оно искажает функции управления. Все эти вопросы, между прочим, тоже вполне доступны науке.
      (Совсем незаметно, что он выпил. Только глаза блестят и щеки порозовели. Привык. Это для него, как курение. Но все, что сказал, - это "вообще". Я не возражаю, ни это рассуждения. А реализация? Возможно ли? Кибернетика?)
      - Ну, допиваю последнюю каплю. Горючее иссякло, машина не пойдет. Ты мне об опыте хотел рассказать.
      (Врешь - тебе интересна критика. Попытаюсь.)
      - Все очень интересно. Я согласен. Нужен научный подход к воспитанию, организации труда, управлению. Только наук пока таких нет. Психология, социология - они пока находятся в стадии накопления фактов и качественных гипотез. Я считаю, что без кибернетического метода, без моделирования эти науки не много помогут практике.
      - Ты все правильно говоришь, профессор. Тут мы давно договорились. Моделирование, действующие модели и т.д. К сожалению, до сознания многих не доходит даже сама постановка вопроса - научный подход к этим трудным проблемам. Между прочим, ты заметил? Сам вопрос о моделировании полезен: ученым мужам приходится по-новому оценивать свою старую науку. Отказаться от общих рассуждении и переходить к строгости. Ну, а машины - пока ерунда.
      - Ты все-таки ужасно самоуверен, Ленька. Как ты берешься судить о таких сугубо специальных вопросах?
      - Преимущество дилетанта. Дилетант, он сам берет себе право обо всем судить. Специалисты смеются, но иногда дилетанты бывают правы. И потом я высказываюсь только за рюмкой. Это не страшно.
      (Уже хватит. Пить хочу. Нужно закругляться. И об опыте еще хочется рассказать.)
      - Леня, наша сегодняшняя беседа, как интервью знаменитого ученого газетному журналисту. Давай кофе пить. Главные проблемы решили.
      А ведь я, возможно, увижу это будущее. Не очень отдаленное, но мир развивается быстро. Хотя я и не заметил, чтобы люди изменились за мою жизнь. Нет, изменились. Стали лучше. Правда, мир может погибнуть. Остается только надеяться на силы миря и на науку. Счастье людей измерят и систему, дающую оптимум, определят... Но как? И почему не удалось до сих пор? Только с помощью машин. Будущих машин. Ленька прав - пока они слабы.
      Интересно будет посмотреть: структура общества? Системы управления? Роль машин? Человек?
      Пошел ставить чайник. Может, дать ему вина? Коньяка нельзя. Явно. Нет. Пусть пьет чай. Марина обидится. Не понимаю, что хорошего? Для меня - одна горечь. Еще не успел опьянеть, а уже тошнит и рвет. Защитный рефлекс. Интересно, что он скажет об опыте, о перспективах. Он все знает. Неглубоко, так широко.
      Он меня или совсем не жалеет, или хорошо притворяется. Даже обидно. Ты лицо мер: просишь, чтобы не выказывали жалости, а когда так делают неприятно. "Не любят".
      Кофе готов. Подожду чая. Чтобы вместе. Печенье дать. Не буду особенно подробно расписывать опыт. Поскромнее. Как-то там собака?
      - Скоро ты придешь, хозяин? Гость скучает.
      - Сейчас. Посмотри там газеты.
      Закипает. Сильная штука - газ. Помнишь, в детстве согреть самовар целая проблема. Угли, лучина, раздувать. Зато на столе было уютно. Впрочем, это я так, повторяю за кем-то. Все равно.
      Все готово. Заварим покрепче, чтобы прояснило мозг. Настаиваться будет там.
      Сидит за письменным столом, читает что-то.
      - Ну, давай, садись чаевничать.
      - Любопытно пишут в "Литературке" о генетике. Я думал, уже забыли старые грехи, а они еще вспоминают. Читал?
      - Нет, еще не было времени. Перед сном.
      - Ну, теперь давай опыт. Любопытствую.
      - Ничего нового я тебе сообщить не могу. Обычная гипотермия, какую применяют хирурги, только температура значительно ниже. Больше двух часов было два градуса в пищеводе. (Это я притворяюсь скромным...)
      - Что же, это неплохо. Какой вы получили обмен веществ в отношении нормального?
      - Что-то около двух процентов. Еще точно не сосчитано.
      - Один день жизни - пятьдесят дней гипотермии?
      - Приблизительно да. Впрочем, других расчетов пока нет. Похвастаюсь собака проснулась хорошо и вечером была жива. Все сделано по высшим стандартам.
      - Что ты этим хочешь сказать?
      - Качество регулирования внутренней среды. Все показатели не выходили за границы нормы.
      - Расскажи подробнее, с начала до конца. Это интересно.
      Рассказываю не очень подробно, но достаточно. Второй раз, как автомат. Попутно наблюдая за реакцией. И где-то стороной - сознание - думаю о разных вещах. А еще где-то чувствую боли в животе.
      Слушает молча. Внимание сохранено - не опьянел. Что за человек? Чуть не тридцать лет дружим, а по-настоящему не знаешь. Философский склад ума. Еще в институте был главный спорщик. А к людям он равнодушен. В семье холодок. Мать - сын, он отдельно. Может, скрывает? Все одни смешки. Не видел в трудных ситуациях. Впрочем, воевал хорошо. Несколько орденов.
      Рассказываю о нагревании. Как были все напряжены! Будто один организм.
      Ему и на меня наплевать. Не замечал, чтобы проявлял сентиментальность. Не суди. Что за обидчивость? А сам каков? Тоже - равнодушный. Сказать о Юре?
      - Как ты думаешь - имеет смысл переводить лабораторию в институт кибернетики? (Рассказал о планах, приукрасил немного, скрыл обиды: высмеет.)
      - Ребята твои придумали разумно. Там им будет легче. Этот Юра, видимо, толковый. (Он уже меня списал в расход. Первый раз за вечер проговорился.)
      Расхваливаю Юру. "Вот посмотри, есть активные философы. Не боятся замахиваться на большое".
      А Люба, наверное, все думает и думает. Сживается с новой ситуацией. Может быть, и не будет еще ничего? Нет уверенности, что не отступлю в последний момент. А хорошо бы чего-нибудь случилось: р-раз - и готов. Чтобы и подумать не успеть.
      Конец рассказа. Собака проснулась. Что скажет?
      - Ваня, ты еще не оставил своей фантазии об анабиозе? (Напрасно я ему рассказал тогда...)
      - Нет. А почему я должен ее оставить?
      - Да так. Все это сильно смахивает на дешевый роман.
      - Знаешь, друг, разные взгляды. Поставь себя на мое место, все прикинь, потом скажи.
      - Да уже ставил. Конечно, ты придумал здорово, но как-то нескромно. Как каждое самоубийство.
      - А мне наплевать на приличие в таком деле. И совесть моя чиста никому ущерба не нанесу. (Не совсем - Люба. Ты, конечно, перенесешь.) И с каких это пор ты проникся таким уважением к приличиям?
      - Пожалуй, ты прав. Привыкнешь к некоторым понятиям и даже не думаешь, чего они стоят. Действительно - кому какое дело? В системе в целом мораль нужна, но с позиции каждого гражданина - она фикция. Осуждение самоубийства - что это такое? От религии пошло, а у нас? Долг. Непорядок, если каждый будет плевать на свои обязательства и уходить, когда захочет.
      - Как ты, например, со своим пьянством. Почему-то это ты считаешь приличным.
      - Сдаюсь! Уточни: в какой степени серьезны твои расчеты на возможность проснуться? (Ответить откровенно.)
      - Знаешь, до чего паршиво мне было в больнице? Прямо чувствовал - вот умру. Страха не было, но, когда тебя душит, - ужасно. Я все еще под этим впечатлением. Конечно, если бы сказали, что умрешь без мук и без предупреждения, я бы примирился. Зачем в самом деле поднимать шум? Я тоже не люблю громких фраз.
      - Вот, вот. Но все-таки о "проснуться" - выскажись.
      - Я думаю, что шансы есть. Но, конечно, доказательств у меня мало. Вот достроим камеру, усовершенствуем АИК, тогда проведем длительный опыт.
      Задумался. И я молчу. Что он скажет?
      - В будущем, конечно, эту проблему решат. Только я думаю, что физических факторов маловато. Химия должна помочь: ингибиторы, средства, тормозящие жизненные процессы. Ты слыхал, конечно, о поисках гормонов у зимнеспящих? Может быть, уже нашли?
      - Нет, не нашли. Иначе просочились бы какие-нибудь сведения в печать. Мы следим.
      - Ну что же, "ехать так ехать", сказал попугай, когда кошка тащила его под кровать... Ты все-таки не торопись. Можно еще потянуть, если лечиться правильно. Мне говорили, что ты злоупотреблял работой.
      - Еще ты будешь призывать меня к осторожности! Говоришь это зря, по инерции.
      Что-то он погрустнел. Хмель, видимо, проходит.
      - Да... Пожалуй, ты прав. Все правильно решил. Ну, не будем горевать! Выпить бы сейчас! Бездарность ты все-таки, что не держишь запаса. (Все равно не дам. Но - охота дать. Нет.)
      - Придумал уж ты, что будешь делать на том свете? Судя по твоему условию, тебе придется мерзнуть не менее двадцати - тридцати лет.
      - Почему ты так думаешь?
      - Потому что для полной победы над лейкозом нужно расшифровать структуру клеточного деления. В деталях, на атомном или еще ниже уровне. Какой смысл тебе просыпаться раньше времени? (Циник ты. Или опять притворяется? Одно время промелькнула грусть.)
      - Смысла нет. Где двадцать, там и пятьдесят. А с другой стороны, я бы еще живых современников застал. Учеников, например.
      - Сомнительное удовольствие. Все равно они умнее тебя будут. Машины всякие создадут. "Умножители умственных способностей". И вообще задумывался ты над этой проблемой: что делать, когда проснешься?
      - Ты сегодня как нанялся меня дразнить. Да! Задумывался! Не в восторге. Одиноко будет, неуютно. Но я и теперь не разбалован обществом и вниманием. Может быть, люди будущего будут снисходительнее? Как полагаешь - идет к идеалу или нет?
      - Вопрос трудный. Но все-таки - идет. Отец рассказывал, что в его время были много грубее: жен били, матерные слова писали на стенах.
      - Ну, это еще и мы с тобой застали. Помнишь, ехали с Дальнего Востока после войны? Ходили специально читать на вокзалы в уборные? "Народный эпос" - ты называл.
      - Хорошее время было, Ванька. А? Мечты: мир, люди хорошие, наука. А кончилось для меня коньяком. Ты еще имеешь шансы прогреметь этой штукой.
      - А ты что, жалеешь, что не прогремел?
      - Знаешь, как-то странно: по инерции честолюбивые мысля всплывают. Потом спохватишься, одернешь себя: "Дурак, зачем тебе это?" Все поставишь на свое место и снова живешь спокойно. Нет, я не честолюбив.
      - Так я надеюсь, что, когда проснусь, люди будут лучше и приютят меня, пригреют. Я не думаю, чтобы к тому времени все стали гениальными, а я один буду дурак. Я же не рассчитывал на большой срок. Биология меняется медленно.
      - Между прочим, "когда" - это уже будет зависеть не от тебя.
      - А что им тянуть дольше необходимого? Ученым всегда будет интересно разбудить. Посмотреть, что получилось из опыта.
      Помолчал.
      - Хватит, потрепались. Сомнительный юмор. Пойду я домой. Завтра опять на кафедру, студенты, лицезрение коллег. Потом библиотека или забегаловка. Тоска. Плохо ты меня угостил. Пошел.
      Встал. Я не задерживаю. Уже поздно, устал я. Умные разговоры надоели за целый-то день. И все у меня опять заболело после этой беседы. Каждый орган чувствую.
      - До свидания. Ты все-таки не сильно нажимай на работу. Торопиться ведь нет смысла.
      - Да, да. Буду стараться. Еще массу дел нужно сделать.
      Ушел. Шаги по лестнице тяжелые, как у пьяного. Но он протрезвел.
      Спать.
      А может быть, позвонить в институт? Телефон в коридоре, далеко, не услышат. А вдруг?
      Набираю номер. Длинные гудки. Буду ждать до десяти.
      Ту-у-у. Раз... (Не подходят.) Девять, десять. О!
      - Это я говорю, профессор Прохоров. Кто говорит? Валя? Позовите Вадима или Юру.
      Ответила: "Сейчас".
      - Добрый вечер, Иван Николаевич. Не спрашивайте, как дела, не спрашивайте. Погибла собака.
      Вот те на! Как же так? Где же планы, сборы? Дураки, хотели смерть перехитрить... Жалкие черви!
      Пусть расскажет!
      - Расскажи. И почему сами не позвонили?
      - Не хотели вас расстраивать. Все равно помочь нельзя - завтра бы узнали. Погибла час назад. Показатели медленно ухудшались, но еще оставались приличными. Давление восемьдесят, пульс сто двадцать семь, последняя запись. Сознание ясное. Хотя насыщение венозной крови понизилось и увеличилась одышка. Потом внезапно - короткие судороги и смерть. Остановка сердца. Все делали: массаж, дефибриляцию, адреналин, пока зрачки не расширились. Минут тридцать. Безрезультатно.
      - Ну, спасибо.
      Повесил трубку. Не хочется разговаривать. Ничего к этому факту не добавишь.
      И вообще - какая разница? На черта нужна эта суета? Спать хочешь? Иди спи.
      Лекарства? На... Давай люминал. Чтобы спалось.
      Стелю постель. Думать не хочется ни о чем.
      Длинный какой день. И такой конец.
      Не нужно думать. Зубы почистить. Таблетку.
      Прохлада с балкона. Не смотреть. В постель, как в омут. Фразер!
      4
      Сегодня мой последний полный день. Завтра в это время я уже буду в состоянии анабиоза. Я бы хотел отложить еще, но уже нельзя, так как состояние катастрофически ухудшается. Уже трудно ходить, процент гемоглобина снизился до тридцати пяти. Не буду перечислять симптомы и доказательства скорого конца - это никому не нужно. Все решено.
      В последние два дня я перечитал свои записки. Сейчас все выглядит наивным и смешным. Сначала я думал только об одном - высказаться, уменьшить душевную тяжесть. Но потом увлекся. Стиль записок претендует на литературу, и там есть искажения истины. Некоторые разговоры были разделены во времени. Значит, в подсознании была тщеславная мысль прославиться. Что-нибудь вроде: "История героического подвига ученого". Но суть - правда.
      Довольно об этом. Времени мало. Отдам записки Любе, пусть хранит. (Нет, подумать: как крепко сидит в человеке тщеславие; я даже сейчас тихонько думаю - "потом опубликуют".) В общем, там написана правда.
      Я должен еще раз объяснить причины своего поступка. (Опыт.) Откровенно и без всякой рисовки, чтобы потом не было кривотолков.
      Устал болеть и боюсь страданий перед концом. Пережил три тяжелые обострения и больше не могу. Здесь же ничего не угрожает.
      Это будет интересный опыт. Научный "интерес" очень прочно вошел в мою натуру. Конечно, я не сравниваю себя с настоящими героями, ставившими на себе рискованные опыты, иногда кончавшиеся смертью. Я болен и обречен. Но интерес есть.
      Мне любопытно проснуться и посмотреть, что будет в мире спустя несколько десятилетий.
      Эксперимент может принести пользу для людей. Я не переоцениваю значение, но кое-что даст.
      Видимо, есть некоторый элемент тщеславия.
      Редко поступок человека определяется одним мотивом. Обычно их несколько, причем даже не все осознаются. Не знаю, в каком порядке нужно расположить перечисленные пункты. Наверное, важно также и то, что у меня мало личных связей на земле. Я люблю Любу, но в последнее время и от нее отошел. На всех теперь смотрю как бы со стороны, даже на себя. Видимо, если бы было очень жалко кого-нибудь покидать, то стал бы тянуть до конца.
      Чувствую себя виноватым перед Любой, что этим опытом причиню ей новые страдания. Но поступить иначе не могу. Видимо, я действительно нехороший человек. (Хотя, как, наверное, всякий, в глубине души не верю в это. Уже не могу объективно разобраться.)
      Есть надежда, что опыт закончится удачно, и я проснусь. Шансы очень невелики, потому что многое совершенно неясно и мы не имели времени проверить. Я для себя их оцениваю примерно в десять процентов. Понятно, что эта цифра бездоказательна.
      К сожалению, подготовка к опыту не закончена, и это увеличивает его риск. Нужны бы еще несколько месяцев, но их нет. Ни один опыт с собаками полностью не удался. Из пяти три проснулись, но погибли потом от разных причин. Нужно длительное параллельное кровообращение; которое мы пока освоить не могли. К сожалению, мы не смогли и проверить действие камеры высокого давления, так как обе последние собаки, которых мы пробуждали в камере, умерли от случайных ошибок.
      Меня все это не очень беспокоит, потому что мои ученики еще могут отработать пробуждение потом. Одно ясно: нужна автоматика, которая бы полностью управляла жизненными процессами, так как при ручном управлении риск ошибок непомерно высок, как и во всяком сложном деле.
      Довольно об этом. Ну к чему сейчас писать о технике и науке? Времени слишком мало. Придут ребята - нужно еще много обговорить об опыте. Кроме того, я очень ослаб от болезни и подготовки.
      Хочется подвести какой-то итог жизни, но чувствую, что ничего умного сказать не могу.
      Самым главным была наука. Не знаю, как у других (по всей вероятности разные степени), но для меня было большим наслаждением искать, разгадывать, создавать. И сейчас с удовольствием вспоминаю чудное настроение после удачных находок. Возможно, что я стал таким потому, что другие стороны жизни сложились не очень удачно.
      В свое время прекрасные слова писал Павлов к молодым ученым. Кажется, он начинал так: "Дерзайте..." Дальше забыл.
      Забавно, что мне хочется агитировать молодежь за науку. "Перед лицом смерти я вам советую!" Всегда замечал некоторую склонность к фразам.
      Наверное, творчество является самой человеческой чертой.
      Только не нужно поддаваться первой попавшейся иллюзии. Всякое творчество доставляет радость, сам процесс творчества, но ученые должны помнить - "зачем и дли чего". Очень большая ответственность сейчас лежит из ученых.
      Я много думал, беседовал с коллегами, с друзьями о направлениях науки. Все они важны, но, может быть, в разной степени, учитывая, что мир находится перед реальной угрозой. Наверное, нужно больше изучать психологию и социологию, чтобы научиться управлять людьми и обществом. Возможно, удастся найти источники ненависти и недоверия, раздирающие человечество. Методы кибернетики необходимы в этом деле. Но нужно создавать новые машины, на новых принципах, соединяющих аналоговые с цифровыми. Они должны в большей степени, чем сейчас, имитировать мозг. Впрочем, это я говорю с чужого голоса.
      Нужно продумать принципы поведения человека так, чтобы они обеспечивали минимальную угрозу для свободы других людей. Нет, я не проповедую всеобъемлющую любовь или непротивление злу. Наверное, путем специального анализа можно найти количественное выражение понятий морали и этики: доброта, ненависть. Их можно заложить в модели. Ученые должны думать об этих вещах, так как обычные люди живут сегодняшним днем и только смотрят со страхом на небо: боятся бомбы. Ученые создали угрозу миру, они и должны найти выход. Однако это дешевые фразы, легче сказать, чем выполнить. Мне хотелось бы заняться этими делами. Надеюсь, что Юра, Вадим приложат к ним руки.
      Перед концом у меня появилась неодолимая потребность поучать людей, как жить. Пусть меня простят, я знаю, что это смешно. Сам жил плохо и неправильно. (Но этого уже вернуть нельзя. "Поздно осознал!") Хотел перечислить мои советы живущим, но получаются банальные заповеди, и я не буду. Агитация за них всеми религиями пользы не принесла. Видимо, сама организация общества не способствовала этому. Теперь дело зашло слишком далеко, раз под угрозой само существование жизни на планете. Нужно искать не то, что разъединяет людей (а также народы, государства), а то, что их объединяет.
      Если подходить без предвзятости, то общего в идеалах гораздо больше, чем различий. Во всяком случае, эти различия не столь велики, чтобы из-за них угрожать миру.
      Идеи понятны всем. Стоит вопрос - КАК их реализовать. На этот вопрос должна ответить наука.
      Больше мне нечего сказать. Да я и не чувствую за собой права давать людям советы.
      Нужно кончать, хотя мне просто страшно ставить точку. Как будто заколотить гвоздь в собственный гроб.
      Я перечитал, и мне стало немного стыдно: напыщенный стиль, поучения. Тоже мне - пророк. Больше не буду.
      Самое хорошее - кончать. В общем - я готов.
      В ПРЕЗИДИУМ АКАДЕМИИ...
      От заведующего лабораторией математического моделирования
      жизненных функций Института физиологии проф. Прохорова И.Н.
      ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА
      Учитывая полную безнадежность своего состояния, я решил подвергнуть себя длительному анабиозу, воспользовавшись установкой для искусственного регулирования жизненных функций, созданной в нашей лаборатории. Я не пытался попросить разрешения на этот опыт заранее, так как боялся, что не получу его. Все участники опыта - мои помощники, а также врачи из клинической больницы обещали мне хранить тайну на весь период подготовки. Они ни в чем не виноваты, так как только уступали моей просьбе.
      Надеюсь, что этот опыт принесет пользу науке. Длительный анабиоз понадобится для больших космических путешествий. Возможно, он окажет терапевтический эффект при некоторых тяжелых заболеваниях. Пока трудно предвидеть все возможности этого метода.
      К сожалению, мы вынуждены начинать опыт на незаконченной установке. Откладывать больше нельзя из-за быстрого прогрессирования моей болезни. В связи с этим прошу запланировать продолжение работ в следующих направлениях:
      а) Полная автоматизация управления.
      б) Создание и апробация программ и аппаратуры автоматического управления, введения в анабиоз и выведения из него подчиненных целям поддержания оптимальных условий внутренней среды организма.
      Ответственность за эти работы можно возложить на главного конструктора установки Ю.Н.Ситника.
      Обслуживание установки требует некоторого штата, поскольку автоматизация еще не полна и не надежна. Я прошу предусмотреть для этой цели небольшое число работников в составе лаборатории моделирования, которая несет ответственность за проведение опыта.
      Общее направление работ лаборатории по созданию большой аналоговой машины, моделирующей функции и взаимоотношения внутренних органов в условиях нормы и острых расстройств, считаю весьма перспективным и нужным для практической медицины. Поэтому рекомендую планировать эти работы на последующие годы, увязывая их с практическими запросами клиники. Руководство этой лабораторией прошу возложить на Ю.Н.Ситника, оставив В.П.Пляшника его заместителем. Прошу окончательно решить вопрос о передаче лаборатории в институт кибернетики и перебазировании ее на территорию клинического городка.
      Я прошу поддерживать меня в состоянии анабиоза вплоть до открытия и проверки метода эффективного лечения лейкозов. Конечно, президиум может прекратить опыт в любой момент, но прошу учесть мое настоятельное желание, чтобы при досрочном прекращении опыта меня не подвергали пробуждению.
      Квартиру мою прошу передать во временное пользование В.П.Пляшника, а библиотеку - лаборатории.
      Проф. ПРОХОРОВ.
      5
      Я прочла его записки, и, видимо, я просто должна описать тот последний день. Это очень трудно, так как мне никогда не приходилось ничего писать, кроме нескольких статей, писем и историй болезни. Но я сделаю попытку. Напишу, поправлю, перепишу, но читать никому не дам. Как выйдет, так и ладно.
      Может быть, он проснется и прочитает?
      Мне страшно. Это чувство не покидает меня в те несколько дней, что прошли после воскресенья, дня операции. Человек живой - и человек мертвый. Трудно понять и примирить эти понятия.
      Я хожу на работу. Я занимаюсь с детьми, разговариваю с мужем. Может быть, он и подозревает что-нибудь, так как знает, что я принимала участие в операции, но ничего не говорит. Бог с ним. Мне уже все равно. Трудно привыкнуть к тому, что сейчас он лежит в этом саркофаге. Сегодня я заходила туда днем, так же как и каждый день. Лежит совершенно белый. Никогда не думала, что человеческая кожа такая белая, что теплый цвет придает кровь...
      Там толпились корреспонденты. Каждый день приезжают все новые и новые, наши, советские, и иностранные. Вадим дает интервью. Это ему сильно надоело, поэтому он сочинил бумагу и вручает каждому новому. Но им не нравится так, им подавай человеческое слово. Спрашивают, что и что, чем жил. Я постояла минуту, подумала: "Я знаю больше всех". Иван Николаевич Прохоров стал знаменитостью. Все-таки он был честолюбив больше, чем мне казалось раньше. (Это я поняла по запискам.)
      Вот пишу какие-то незначащие слова, которые никому не нужны. Впрочем, ему будет интересно прочесть о реакции публики и ученых мужей.
      Я пишу так, потому что не хватает мужества перейти к главной теме. Хотя как будто ничего страшного и не было, все шло по плану. Я врач, достаточно видела всяких картин: операций, кровотечений, смертей. Видела, как оперировали и с гипотермией, сама ассистировала Петру Степановичу, чувствовала под пальцами холодное тело. Но тогда проходил час, и жизнь возвращалась. Нет, тоже бывало разное. Тоже не хочу вспоминать.
      Видимо, страшно потому, что сейчас это касалось близкого человека. Мне как-то неловко писать "любимого". Как будто к нему уже и не подходит это слово. Все очень сложно. Как теперь будет, не знаю.
      Я бывала у него каждый вечер в последнюю неделю. Приходила на час-два, разговаривала, готовила к операции. Все было засекречено, число участников минимальное. Из врачей участвовали я и наш Володя, анестезиолог. Ему сказали только накануне, мы с Вадимом ходили домой вечером. Он согласился. Давиду не сказали - "избыточная информация", как говорил Юра. (Он потом очень обиделся на меня и на Ваню.)
      Подготовка была довольно сложной, разрабатывали вместе с ним. Нужно, чтобы кишечник был пустой, совсем пустой и, по возможности, стерильный. В хирургии живота существуют такие методы - я это знаю хорошо. Диета, антибиотики, слабительное, клизма, переливание крови и плазмы. Готовили целых пять дней, он сильно ослаб, передвигался с трудом.
      Эти свидания были очень тяжелы для меня. Стыдно сознаться, но иногда думалось: "Скорей бы!" А потом мучилась, что я такая плохая. Я здоровая, у меня есть Костя и Дола, работа и впереди еще пока не ограниченная жизнь. Он как приговоренный к смерти, когда казнь уже назначена. Впрочем, не совсем так. Он измучился своей болезнью, обострениями, лекарствами, почти возненавидел медицину. Конечно, он подавлял в себе раздражение, был со мной нежен, какой-то особой нежностью, робкой, стыдливой, виноватой.
      Он был очень стеснителен, всегда боялся обидеть чем-нибудь. Впрочем, себя тоже не позволял обижать. Была в нем какая-то отчужденность, которая ограничивала людей. "Я вас не тропу, но и ко мне не подходите". "Комплекс неполноценности", - как он говорил. Действительно, ничего не умел: ни танцевать, ни плавать, даже на коньках и на велосипеде. И с женщинами ему не везло, как я поняла по некоторым словам. Это чувствовалось.
      Так вот эти свидания. Комната, к которой я привыкла за многие годы ("Многие" - подумать только!) и которая на глазах становилась чужой. У него всегда было чисто, только на письменном столе беспорядок. А теперь стало даже как-то прозрачно. Вдруг исчезли бумаги со стола. Полированная поверхность его отчужденно блестела. "Прибирается", - подумалось, но ничего не сказала. Книги все расставил на полки. Письма мои отдал потом вместе с записками. (Я все заперла пока в своем столе в больнице. Дома даже негде спрятать - дети могут случайно найти. У меня не так много бумаг - я же просто врач.) Сказал, что массу черновиков и всякой научной макулатуры сдал в утиль, соседские школьники унесли. Все дельное собрал на нижней колке в шкафу и запер. "Будет дожидаться меня", - так сказал и улыбнулся. Передо мной всегда бодрился, что много шансов проснуться, но я не верила, чувствовала, что обманывает, что это почти самоубийство. А кроме того, прочитала за этот год много об анабиозе. Теперь тоже могу диссертацию писать.
      И все-таки он меня заразил надеждами. Одна собака была в анабиозе четыре дня и проснулась. Правда, скоро погибла от кровотечения в просвет кишечника - просмотрели, можно было бы спасти. Ваня тяжело это переживал. Ошибки. Не умеют физиологи выхаживать больных.
      В общем, он зря думал, что я бы предпочла нормальную смерть. Бывали такие мысли, но очень редко. Для меня он уже погиб при всех условиях. Я и не хочу, чтобы его пробуждали при мне, потому что буду уже старуха, страшная, поглупевшая. В жизни ничего для себя не жду, а стареть все равно не хочу. Как посмотрю на жалкие локоны старух каких-то странных цветов, на неестественно накрашенные губы и улыбки, претендующие на кокетство, так даже вздрагиваю от неприятного чувства. Я еще ничего. Костя говорит, что мама молодая. Но седые волосы стали пробиваться за последний год.
      Прочитала и ужаснулась. Как будто о себе писать собралась. Ваня рассказывал о нескольких планах, в которых одновременно идет мышление. Он мне много рассказывал умных вещей, и я, наверное, от него поумнела. Впрочем, в некоторых вещах я понимаю больше его, например, в литературе, вообще в искусстве. У него не было времени читать последние годы - все наука да наука.