Глава шестая

— А как ты его вернешь? — спросил Виктор. — Ты же понимаешь, что никакой пользы…

— Понимаю, — Аркадий предвидел каждое слово, которое скажет Хрусталев, и слушал вполуха, отвечая не столько на реплики начальства, сколько на собственные мысли, которые пока двигались параллельным курсом и не противоречили высказваниям Виктора. — Я верну клип сегодня вечером. Мы встретимся с Натальей Леонидовной в «Тамилле».

— Она же тебя отвергла! — возмущенно сказал Виктор.

— Отвергла, скажешь тоже… Она решила, что отвечать согласием сразу неприлично, вот и все. А я не настаивал. Уверяю тебя, ей не меньше моего нужна эта встреча, она хочет знать о Подольском все, что известно мне. Думаю, если бы я позвонил ей чуть позже и повторил приглашение, она не стала бы отказываться. А тут такой повод… Она позвонит сама, уверяю тебя.

— Допустим, — Виктор продолжал хмуриться. — И ты ей вернешь клип, признавшись в том, что стащил его?

— Ты действительно так думаешь? — с подозрением спросил Аркадий.

— Нет, конечно. Но постарайся проделать все аккуратно.

На этот выпад Аркадий отвечать не стал, Виктор по сути благословил его на проведение этой части операции, можно было перейти и к другим аспектам дела.

— Сейчас, — сказал Аркадий, — я поем и поеду в морг. Надеюсь, что при личном контакте мне удастся уломать Селунина, и он проведет вскрытие сегодня. Если получится, дождусь результата, а если нет, поеду на часок домой, ты не возражаешь?

Виктор поднял на Аркадия внимательный взгляд.

— Я обдумал твою семейную ситуацию, — медленно, подбирая слова, сказал он, — и думаю, что Алена могла получить некробиот не только потому…

Он замялся на мгновение.

— Не только потому, что спала с Метальниковым, — закончил Аркадий. — Говори, я через это уже прошел… Что могло быть еще? Нежная дружба?

— Нет, — буркнул Виктор. — Это глупо. Но есть еще, к примеру, одинаковые ментальные параметры. Редко, но бывают такие совпадения.

— Да, — согласился Аркадий. — Один на миллион или меньше. Не проходит. Ты прекрасно понимаешь, что мне известны параметры биополя собственной жены. А параметры Метальникова я знаю с тех пор, как вел дело Гремина. Ничего общего. Ничего. Ничего!

Он понял, что кричит, и взял себя в руки. Виктор смотрел на него смущенно, ему все равно казалось, что Аркадий преувеличивает, и все в его семейной жизни образуется. Доказательств измены никаких. Да если бы и так? Господи, сколько раз женщины изменяли Виктору, и сколько раз он изменял им сам! Проще нужно относиться к таким вещам.

— В любом случае, — сказал Виктор, — ты должен быть в форме. Если завалишь дело Подольского…

— Я пошел, — прервал Аркадий Виктора, — и нечего читать мне нотации.

— Возьми мою машину! — крикнул вслед Виктор. — Я сегодня ночую у Светланы.

Это распоряжение осталось невыполненным. Аркадий не торопился, ему нужно было подумать, и потому не стоило вообще забираться в воздушные коридоры, по земле дольше, но спокойнее. Он спустился в гараж, где его двухместная «сибирь» стояла на зарядке, отключил двигатель от генераторов, забрался внутрь (в кабине было жарковато из-за перекачки энергии, и он включил кондиционер) и вывел машину по пандусу на уличную развязку.

Аркадий заложил в автопилот движение по кольцу и расслабился. Когда не нужно торопиться, езда — самый замечательный способ продувания мозгов. Тихий шелест колес, мелькание машин и перекрестков, легкое подрагивание на стыках электромагнитных дорожных кабелей… Именно то, что нужно. Аркадий читал в одном детективе — то ли Гарднера, то ли Леонова, в общем, что-то из прошлого века, — как герой любил ездить в автобусе, хотя имел свою машину. В автобусе его везли, он мог расслабиться и размышлять, зная, что в запасе у него точно отмеренное количество времени. Нет, наверное, это не Гарднер, адвокат Мейсон в автобусах не ездил. А может, и ездил, все забывается, сегодня читаешь детектив, а завтра не помнишь ничего, кроме одного или двух удачно найденных героем следственных аргументов.

Со следственными аргументами сейчас особенно худо. То, что оказалось записано на клипе Раскиной, к смерти Подольского относиться не могло. Это были медленно и внятно надиктованные мужским голосом (самого Подольского?) описания экспериментов в области биоинформационных пространств (что-то, связанное с переносом ментальных матриц в транстемпоральных туннелях — м-да…), из которых ни Аркадий, ни Виктор почти ничего не поняли. Слова вроде были в основе своей русские, но смысл ускользал. Чтобы разобраться, нужен был эксперт, а кто мог стать экспертом в этой области, кроме самой же Раскиной?

В самом конце был, впрочем, момент, когда мужчина неожиданно перестал насиловать свои голосовые связки и перешел на нормальную речь.

— А после этой процедуры, — сказал он, — я бы предпочел горячую ванну, но не для тела, а для мозгов. С температурой точки Кюри. А?

И голос Раскиной ответил:

— Любопытная идея. Только не делай этого сам. А лучше — вообще не делай.

Мужчина что-то пробормотал, и запись кончилась. Аркадий с Виктором прослушали эту часть раз десять, но только цифровая обработка позволила понять, что мужчина сказал: «Что я, идиот по-твоему?»

Почему Раскина не хотела, чтобы именно этот клип попал в руки следователя, занимающегося смертью Подольского?

На Самотечной площади во второй линии — со стороны Неглинной — возникла пробка, настолько плотная, что никто из водителей не мог развернуть крыльев и подняться над землей. Полиции видно не было — повидимому, в районе Цветного бульвара произошла авария, и патрульные с площади направились к месту происшествия. Аркадий, который вел машину на небольшой скорости, успел затормозить, прежде чем подошел к шедшему впереди «транзиту» на расстояние, запрещающие взлет. Он посмотрел в зеркало — машина, шедшая позади, повторила его маневр, там, видимо, сидел достаточно опытный водитель, и теперь между «сибирью» Аркадия и «транзитом» оказался достаточный зазор — можно было взлететь, что Аркадий и сделал.

Он взял на себя управление и вывел машину из потока в третий эшелон. Осмотрелся — он летел над домами Юго-Запада, огибая по широкой дуге Воробьевы горы. Если свернуть к развилке над метромостом, легко попасть в больницу Второго управления, в морге которой находилось сейчас тело Подольского.

Телефон тренькнул, когда Аркадий выполнял маневр разворота под бдительным взором патрульного из вертолета дорожной полиции. Руки у Аркадия были заняты, он не успел переключить аппарат на звуковое управление, и теперь приходилось ждать, пока он завершит маневр, сделает левый нижний разворот и ляжет на новый курс. Номер вызывавшего абонента был Аркадию не знаком. После пятого гудка включился автоответчик, и Аркадий услышал женский голос:

— Это Раскина. Вы хотели пригласить меня на какой-то вечер. Если не передумали, перезвоните мне на работу.

Аркадий вывернул на курс, включил автопилот и освободил руки, но Раскина уже закончила сообщение и отключила связь. Надо было поспорить с Виктором, — подумал Аркадий. Не так уж плохо он знает людей, как кажется начальству. Перезвонить сейчас или подождать? Потом у него может не оказаться свободного времени — мало ли какой сюрприз ожидает его в больнице? Он надавил кнопку возврата разговора.

— Слушаю, — сказала Раскина после первого же гудка.

— Это Винокур, — сообщил Аркадий. — Семь часов вас устроят?

— Вы можете включить видеоканал? — спросила Раскина, помолчав.

— Я в воздухе, — объяснил Аркадий, — и в кабине у меня тесно, вдвоем с вашим изображением мы не поместимся.

— Зато у меня просторно… Ну хорошо. Да, семь часов меня устроят. Где?

— Ресторан «Тамилла», если вы не против.

— Никогда не была в «Тамилле», — голос женщины стал почему-то напряженным. — Хорошо.

Она прервала связь, не попрощавшись, и Аркадий, выждав несколько секунд, переключил аппарат на анализатор. На приборной панели высветились параметры, определенные полиграфом по модуляциям голоса Раскиной во время этого краткого разговора. Аркадий не ждал откровений, на слух он и сам определил, что Раскина взволнована. Числа, однако, его поразили: Раскина умудрилась солгать дважды — когда сказала, что у нее просторно, и когда заявила, что никогда не была в «Тамилле». Значит, говорила она не из лаборатории. Откуда? Раскина понимала, что ему ничего не стоит это выяснить — он знал номер телефона. Но все же солгала — может, чисто механически? Может, она имела в виду вовсе не физическое пространство, а пространство мысли или что-то еще? Анализировать это не имело смысла, да и к делу оговорка Раскиной, скорее всего, отношения не имела.

Впереди появился по курсу двадцатитрехэтажный корпус больницы Второго управления. Машина провалилась на эшелон вниз, Аркадия едва не вынесло из кресла, автоматика посадочной площадки в больнице была, скорее всего, не настроена на прием личного транспорта. Он перехватил управление и посадил свою «сибирь» в боксе приемного покоя. Отогнал на стоянку, вышел и запер дверцу.

Отделение патологоанатомии, вотчина эксперта Селунина, располагалось в глубине больничного парка и с посадочного бокса не просматривалось. Аркадий подумал, что следовало бы предупредить о своем приезде — Селунин очень не любил, когда его отрывали от занятий. Занятия могли быть любыми — например, созерцание бабочек в больничном дворе.

Аркадий сказал в микрофон:

— Диспетчерская, дайте Селунина, бокс четыре один три.

Врач отозвался сразу и энергично:

— Я тебя ждал, Аркадий!

— Ждали? — изумился Аркадий. — Вы сказали, что не раньше вечера…

— И ты отправился меня уламывать, — рассмеялся Селунин, который был, судя по голосу, чем-то очень доволен. — Я хотел тебя вызвонить, но обнаружил по карте, что ты движешься в сторону больницы и, надеюсь, правильно понял твои намерения. Иди-ка сюда, я в кабинете у главврача, это в нижнем коридоре.

— Знаю, — буркнул Аркадий.

Он спустился на второй этаж, в холле перед кабинетом главного было пусто, только голографическое изображение трехметрового человеческого скелета вращалось на круглой подставке, и огромный череп скалился в ехидной улыбке. Говорили, что скелет был подарен больнице неким Андреем Осокиным, известным в двадцатые годы бандитом, возглавлявшим воронежскую группировку, наводившую ужас на жителей нечерноземной полосы. Муровский спецназ в те годы находился еще в зачаточном состоянии, а государственные структуры вообще пребывали в хаосе реорганизации, да и Кодекс только начинал разрабатываться, как и вся страховая система правосудия. Результатом был, естественно, беспредел — причем криминальный не в большей степени, чем правоохранительный. Осокин пользовался этим умело и осторожно — во всяком случае, никто и никогда не мог обвинить его в каких-либо противосистемных действиях — ни система частного в те годы рэкета, ни система государственной все еще в те годы охраны правопорядка. А умер Осокин случайно: неподалеку от Воронежа его автомобиль наскочил на давно уже запрещенную международными конвенциями противотанковую мину, оставшуюся, видимо, еще после разборок первых лет века. Машину разнесло, а Осокин — вот удивительное везение! — отделался разрывом селезенки и осколками в легких. Ранение было не очень тяжелым, и Осокин мог выжить, но судьба распорядилась иначе: его пристрелил врач «скорой» по дороге в больницу — стрелял точно в сердце, чтобы не повредить скелета, давно уже по пьянке подаренного Осокиным местным органам здравоохранения.

— Заходи, не стой столбом, — услышал Аркадий голос Селунина, и ему показалось, что череп подмигнул пустой глазницей.

Аркадий сделал ручкой контрольной телекамере, помещенной в глазнице, и прошел в кабинет.

Патологоанатом сидел в кресле главного врача перед пультом компьютера, а сам главный устроился у круглого стола в углу комнаты.

— Экспертное заключение, — сказал Селунин без преамбулы, — я отослал по твоему адресу, ты его потом почитаешь. Виктору скажи, что за ним должок. А случай замечательный. Клиент ваш умер от острой сердечной недостаточности между тремя и половиной четвертого ночи.

— Другие повреждения… — начал Аркадий.

— Не торопись! — поднял руку Селунин. — Если бы не твой Виктор, я бы этим заключением и ограничился, поскольку никакой иной аномалии не обнаружил. Но Хрусталев сказал, что могло иметь место лучевое воздействие. Не знаю, что он имел в виду, но никаких следов такого воздействия я не обнаружил. Подольский мирно лежал в своей постели, у него начался сердечный приступ, он испугался — естественно! — попытался встать, не удержался на ногах, упал и умер. В любом другом случае я бы этим ограничился. Но Виктора я знаю не первый год: если он утверждает, что могло быть лучевое воздействие, значит, у него есть основания для того, чтобы так говорить, и мне нужно дать обоснованное отрицание… Короче говоря, я решил провести посмертное ментоскопирование.

— Но это… — сказал Аркадий и осекся. Посмертное ментоскопирование введено было в криминологию несколько лет назад и стоило очень дорого, а потому стандартной страховкой не предусматривалось. Эксперт не имел права начинать такое исследование, не получив согласие страховой компании, наследников умершего и следственного отдела МУРа.

— Да-да, — нетерпеливо сказал Селунин, — я это лучше тебя знаю. Я связался с Виктором и выяснил, что соответствующей страховки у Подольского нет. На мой взгляд, вопрос был исчерпан, но несколько минут спустя Виктор позвонил и сказал, что переслал мне распоряжение Прокурора Москвы. Такое распоряжение действительно поступило, и я провел ментоскопирование немедленно, поскольку время уже поджимало — после смерти прошло больше двенадцати часов.

И кто же, черт возьми, за все это будет платить? — подумал Аркадий. Ясно, что не страховая компания. Кого смог задействовать Виктор и почему, собственно, он так засуетился? Неужели узнал что-то, пока Аркадий был в институте и вытягивал информацию из Пастухова с Раскиной? Если так, то почему ничего не сказал?

— Это я к тому, — сказал Селунин, потирая подбородок, — что результат экспертизы может быть опротестован в суде. Во-первых, потому что экспертиза проведена в обход страховой компании и, во-вторых, потому что доверительный интервал результата не превышает двух сигма, то есть гарантировать достоверность я могу не больше, чем на шестьдесят три процента. Ясно?

— Ясно, — пожал плечами Аркадий.

— Теперь слушай внимательно, — сказал Селунин и почему-то покосился на главврача, сидевшего с отсутствующим видом. — Я начал анализ с лобных долей, но признаки аномалии обнаружил только в височной части. Опущу подробности. Вот хронометраж личных ощущений Подольского за десять минут, предшествовавших смерти. Даю обратный отсчет. Десятая минута: состояние стабильного беспокойства сменяется состоянием усиливающегося страха…

— Он не спал? — прервал Аркадий патологоанатома. — Время ведь было позднее, если он умер в три часа.

— Не спал. Скорее всего, он проснулся посреди ночи и лежал. Этого в ментозаписи нет, но я сужу по физическим результатам — в момент, когда начался приступ, тело находилось в горизонтальном положении. За девять минут до смерти у Подольского возникло ощущение, что он в комнате не один.

— Зрительные впечатления…

— Очень неопределенные, расшифровке не поддаются.

— Понимаю, — с сожалением сказал Аркадий.

— Восьмая минута до смерти, — продолжал Селунин. — Подольский пытается встать, но не может. Физически он полностью в норме, заметь. Но не в состоянии пошевелиться. О мышечном или церебральном параличе и речи нет. Страх усиливается. В комнате темно — это, впрочем, не объективный показатель, а субъективное ощущение Подольского, и в темноте приближается нечто ужасное. Возникла мысль, которую даже удалось прочитать, поскольку она повторялась до самого конца. Мысль вот какая: «Не нарушать закон я пришел, но исполнить его».

— Это же из Библии, — недоуменно сказал Аркадий.

— Да, — согласился патологоанатом. — Мысль имела от шести до двенадцати обертонов, по которым, возможно, удалось бы даже установить истинный смысл, но… В отличие от потенциальных физических впечатлений, допустим, зрительных, ход мысли теряется сразу после прочтения. Та запись, что идет в память компьютера, обертонов не содержит.

— Знаю, — поморщился Аркадий. Сама мысль, вертевшаяся в голове Подольского, скорее всего, смысла не имела — смысл имели лепестковые частоты, всего лишь обернутые в эту, возможно, чисто ассоциативную оболочку.

— Две минуты до смерти, — сказал Селунин, еще раз бросив взгляд на застывшего в кресле главного врача. — Подольский получает возможность двигаться, точнее — может пошевелить рукой и ногой. Он делает попытку встать и не может. Ему кажется, что перед ним стена, о которую он бьется лбом. Он действительно начинает биться лбом о преграду, которой в комнате, естественно, нет. При этом ему кажется, что тот, второй, кто пришел к нему, протянул руку… Этот образ протянутой руки вместе со словами «Не нарушать закон я пришел» сохранился до самой смерти, включая некробиотический сигнал, чрезвычайно мощный, но узко направленный.

— Вот как? — заинтересованно сказал Аркадий. — Вы можете указать направление?

— Терпение. За десять секунд до смерти Подольский начал контролировать свои передвижения. Именно тогда он попытался встать с кровати. Но когда он спустил на пол ноги… Пять секунд до смерти — он ощущает невыносимый жар, ему кажется, что на его лицо опускается раскаленная ладонь. Он падает на колени. Две секунды до смерти — сердце не выдерживает напряжения, происходит разрыв аорты (длиной шесть сантиметров, как показало вскрытие). Сердце останавливается одновременно с потерей сознания. Проходит некробиотический сигнал. Угасание функций мозга в стандартном режиме, кроме одной особенности — состояние клинической смерти продолжается не семь-восемь минут, как обычно, а всего двадцать четыре секунды. То есть Подольский был необратимо мертв, как только прошел некробиотический сигнал… Все.

— Раскаленная ладонь… — сказал Аркадий. — Вы видели оперативную запись номер один?

— Да, мне ее показали после того, как я представил свои соображения, — кивнул патологоанатом. — Именно это обстоятельство делает данный случай уникальным. Несомненно, что Подольский получил сильнейший ожоговый удар, ставший катализатором сердечной атаки. Однако лицо трупа следов такого удара не содержит. Абсолютно чистая кожа.

— Если бы не видеосъемка муровского оперативника, — медленно сказал Аркадий, — можно было бы сделать вывод о том, что лучевое поражение было ощущением субъективным, верно? Безотчетный страх, обычно предшествующий сердечному приступу.

— Ерунда, — резко сказал Селунин. — Страх является следствием начавшегося уже процесса, просто больной еще не осознает происходящих физических изменений. В случае Подольского этого не было — сердечный приступ начался за пять секунд до смерти, а ощущение страха возникло много раньше.

— И как вы это объясняете?

Селунин повернулся в сторону главврача, и тот впервые подал голос:

— Коллега никак это не объясняет. Точнее, объяснение выходит за рамки его компетенции. Именно в связи с этим я счел необходимым изъять из экспертного заключения его результативную часть, оставив только описательную. Прошу считать это моим официальным решением и не предпринимать по этому поводу никаких апелляционных действий. Видите ли, — добавил он нормальным голосом с каким-то даже извиняющимися интонациями, — лично Валентин Сергеевич может сказать вам что угодно, но официально я вынужден… Вы уж не обижайтесь… А то, знаете, некоторые ваши коллеги, если недовольны экспертизой, начинают жаловаться в инстанции. Я хочу предупредить — если вы это сделаете, дело у вас попросту заберут.

— Вот как, — пробормотал Аркадий. Интересно, к какому выводу пришел Селунин. Впрочем, догадаться можно: он обвинил оперативника МУРа в фальсификации осмотра — что другое он мог сказать, хотя и это было, вообще говоря, глупо: в таком случае оперативник должен был знать о предсмертном ужасе Подольского. И следовательно… Ага, понятно: патологоанатом решил, что именно действия оперативного отдела… Гм, но тогда МУР ни за что не выпустил бы дело из своих рук, не передал частной детективной фирме, это ясно. Или неясно? В МУРе почему-то хотели от смерти Подольского отмежеваться и полагали, что до экспертизы второй степени дело не дойдет, но не подозревали, что Виктор сумеет по своим каналам… Слишком сложно.

Аркадий обнаружил, что держит в руке дискету с официальной печаткой отдела судебно-медицинской экспертизы, Селунин о чем-то задумался и не смотрит в его сторону, а главврач (как же его зовут, черт возьми?) стоит уже у двери и произносит:

— Всего вам хорошего, и надеюсь, что это недоразумение улажено.

Когда дверь за главным закрылась, Селунин поднял на Аркадия усталый взгляд и сказал, желая предупредить возможные вопросы:

— Не спрашивай, что я там написал, все равно не скажу.

— Да что там… — усмехнулся Аркадий. — Я тоже могу сложить два и два. Мне другое интересно — как Виктору удалось добиться повышения уровня экспертизы. Ему должны были отказать, вам не кажется?

Патологоанатом пожал плечами.

— Дорогой мой, — сказал он, — при том уровне бардака…

— Вы думаете? — усомнился Аркадий. — Впрочем, это уже домыслы. Всего хорошего.

Глава седьмая

Пообедал Аркадий на заправке, куда свернул с Кутузовского, увидев рекламу пиццерии «Милано». Он уже убедился в том, что за ним следят — конечно, это был всего лишь контроль-автомат дорожной полиции, станут они ради какого-то частного детектива использовать службу наружного наблюдения! Аркадий знал, что такие малогабаритные контролеры очень эффективны в простых отслеживаниях перемещений — в крайнем случае, если объект взбунтуется и попробует напасть на аппарат слежения, тот, не вступая в пререкания, отступит, а слежку продолжит аппаратура более высокого уровня, которую не отследит даже куда более опытный в таких делах человек, нежели Аркадий. Уходить тоже смысла не имело — на дорогах у МУРа достаточно глаз. Значит, придется работать под колпаком. Вопрос теперь в том, на какой стадии следственных действий муровцы решат, что пора вмешаться.

У Аркадия было объяснение тому, что происходило, и оно ему не нравилось. Некто, к кому он пока не подобрался, придумал новую технологию убийства и испытал ее на Подольском. Мотив преступления, скорее всего, уголовный, и потому формально МУР в расследовании не заинтересован. Но, поскольку использована новинка, оперативники МУРа, естественно, заинтересовались. Именно поэтому и позволили Виктору увеличить степень экспертной оценки. Именно поэтому за Аркадием установили слежку. Ждут результата. Если нужно будет, вмешаются и заберут дело. В результате никаких денег агентство не получит, и жаловаться на произвол государственной правоохранительной структуры будет, конечно, некому.

Работать на дядю из МУРа у Аркадия не было никакого желания. Проглотив последний кусок пиццы и выбросив пустую бутылку из-под пива в мусоропровод, Аркадий выехал на проспект и задумался. До встречи с Раскиной оставалось три часа двенадцать минут. Дома Аркадия, скорее всего, никто не ждал: если бы дочь хотела его видеть, то оставила бы, как обычно, записку на пейджере. А говорить сейчас с Аленой он не хотел сам.

Аркадий вывернул руль и свернул вправо. Подумал: прежде, чем являться в синагогу, нужно бы сначала поинтересоваться, на месте ли раввин Чухновский. Он притормозил у платной стоянки — до синагоги оставалось два квартала, но, скорее всего, там негде было бы поставить машину. Аркадий заплатил за час стоянки кредитной карточкой и пошел вдоль витрин. Скосил глаза — контролер, конечно, висел сзади, он и не собирался скрываться, зачем муровцам конспирация, они прекрасно знают, что уйти он не только не сможет, но и не подумает. Себе дороже.

Аркадий вошел во двор синагоги и направился к большим резным воротам, чуть приоткрытым, чтобы пройти мог один человек, да и то боком. Во дворе стояло несколько евреев, и Аркадий отметил, что никто из них не был похож на тех религиозных, которых он видел недавно на израильской выставке в Новых Сокольниках. Нормальные москвичи и москвички собрались будто перед входом в театр и обсуждали последние сплетни из мира богемы.

Он протиснулся в дверь и оказался в небольшом коридорчике, который вел в длинный и высокий молельный зал — сюда без проблем могло поместиться до тысячи человек.

— Вы кого-то ищете, господин? — к Аркадию быстрым шагом подошел молодой человек в черном костюме, на голове его была ермолка, только это отличило бы его в толпе москвичей, спешивших на работу. Наверняка на улице он свой головной убор снимал и прятал в портфель или карман. Интересно, как относится еврейский Бог к таким странным проявлениям религиозности? Или Богу все равно — главное, как говорится, не форма, а содержание?

— Вы знаете раввина Чухновского? — спросил Аркадий и взял протянутую ему картонную шапочку. — Это нужно надеть?