Дело десятое. САМОУБИЙСТВО НА ПЛЯЖЕ

Ночью пролился первый дождь. Первый — за последние полгода. И конечно, с грозой, расколовшей ночную тишину и заставившей половину Израиля проснуться и наблюдать, как небо прорезают стрелы молний.

Утром было прохладно и сыро, и Беркович отправился на службу пешком, чтобы подышать свежим воздухом. Конечно, он не собирался идти через весь Тель-Авив, и на улице Жаботинского сел в автобус, но все-таки прогулка позволила ему так прочистить мозги, что, войдя в кабинет, сержант готов был к расследованию любого, самого запутанного преступления. Инспектора Хутиэли еще не было, и Беркович подумал, что шеф, видимо, тоже решил перед работой проветриться и поехал кружным путем, вдоль набережной.

Когда инспектор вошел в кабинет, Беркович заканчивал разговор по телефону.

— Поехали, сержант, — сказал Хутиэли. — Убийство.

— Ну вот, — вздохнул Беркович. — А день так хорошо начинался…

По дороге слушали по громкой связи доклад патрульной группы, вызванной на виллу Оханы Толедано, известного в деловом мире человека, хозяина нескольких фабрик по производству изделий из золота.

— Вчера у Толедано собрались пятеро знакомых, не считая хозяина, — докладывал сержант Михельсон, патрулировавший ранним утром район вилл вблизи побережья. — Все деловые люди. В числе приглашенных был и Арнольд Брукнер, хозяин строительной компании «Авиталь»…

— Позвольте, — прервал сержанта инспектор, — это тот самый Брукнер, чья фирма на прошлой неделе признана банкротом?

— Тот самый, — подтвердил Михелесон. — Долгов у него около трех миллионов. Похоже, что компания и собралась для того, чтобы обсудить, чем можно помочь Брукнеру…

— Могу себе представить, — буркнул Хутиэли. — Каждый наверняка думал о том, как бы не связываться больше с Брукнером до конца жизни…

— Возможно, — сдержанно произнес Михельсон, слышно было, что он переворачивает какие-то бумаги.

— Собрались они часов в десять вечера и, по словам Толедано, говорили о делах. Брукнер был мрачен. Около полуночи началась гроза, и Брукнер неожиданно заявил, что намерен подышать воздухом. Ему сказали, что сейчас хлынет ливень, и он промокнет, но Брукнер все равно отправился на улицу, точнее — в сторону моря, до которого от виллы метров пятьдесят, не больше. Через несколько минут действительно полил ливень. Толедано думал, что Брукнер сейчас вернется…

— Стоп, — прервал инспектор. — Мы подъезжаем, куда нам сворачивать от шоссе?

— Влево и затем — прямо до конца улицы. Я вас вижу.

Через минуту Хутиэли и Беркович вышли из машины перед воротами двухэтажного особняка — это и была вилла Толедано. Здесь уже стояла машина скорой помощи и два полицейских автомобиля. Сержант Михельсон поспешил им навстречу.

— Где обнаружено тело? — спросил Хутиэли.

— Пойдемте, — предложил Михельсон. — Вот дорожка, ведущая к морю. А там видите — каменные скамейки? Вторая слева…

Беркович уже и сам видел — около второй скамейки стояли эксперт Фаин и три медика, приехавшие забрать труп. Брукнер, одетый в легкий летний костюм — светлые брюки и рубаха навыпуск, — полулежал на скамье, руки бессильно свисали, а голова склонилась вправо. На левом виске ясно было видно пулевое отверстие с запекшейся кровью и следом ожога — выстрел был произведен практически в упор. Струйка крови застыла на щеке погибшего и на воротнике рубашки, и левом рукаве. Пистолет «беретта» лежал в небольшой лужице у ног погибшего.

— Похоже на то, что пальцевых отпечатков вы здесь не найдете. — обратился Хутиэли к эксперту.

— Нет, конечно, — покачал головой Фаин. — Всю ночь шел дождь, а пистолет, выпав из руки, упал в воду, тут еще и грязь…

— Самоубийство? — сказал инспектор.

— Да, — кивнул эксперт. — Он пришел сюда, когда началась гроза. Гремел гром, и выстрела никто не слышал. Брукнер держал пистолет в левой руке, вот смотрите — пальцы сжаты таким образом, что понятно: перед смертью Брукнер держал в руке какой-то предмет. Положение пистолета — смотрите сюда — показывает, что выпал он из левой руки Брукнера.

— Он что, был левша? — поинтересовался Хутиэли.

— Да, представьте себе, — сказал эксперт. — Об этом я уже спрашивал у хозяина виллы… Если вы не против, инспектор, я разрешу унести тело.

Хутиэли внимательно осмотрел труп, Беркович следил за взглядом шефа, а сам думал о том, что даже потеряв последнюю надежду, он никогда не пустит себе пулю в висок. Беркович не понимал самоубийц и всегда считал, что в психике этих людей есть наверняка какие-то отклонения от нормы, проявляющиеся в критических обстоятельствах. Сержант вглядывался в лицо Брукнера, желая разглядеть нечто, подтверждающее его гипотезу, но ничего не нашел — обычное лицо израильтянина средних лет, жесткий изгиб губ.

— Он умер в промежутке от полуночи до часа ночи, — сказал эксперт, когда медики положили тело на носилки и понесли к машине. — То есть вскоре после того, как ушел от Толедано. Все совпадает: сказал, что идет проветриться, а сам направился к морю и застрелился.

— Похоже на то, — согласился инспектор и, кивнув Берковичу, направился к дому.

В холле первого этажа сидели в креслах четверо: Охана Толедано и его вчерашние гости, поднятые с постелей и привезенные на виллу для снятия показаний. После обмена любезностями и знакомства инспектор сказал:

— Я одного не могу понять, господа. Брукнер сказал, что пойдет прогуляться, и не вернулся. А вы через час-другой разъехались по домам, даже не поинтересовавшись, куда делся один из гостей?

— Ничего странного, — ответил за всех Толедано. — Эта причуда Альберта всем известна. Он почти каждый раз уходит, не прощаясь, а вчера Альберт находился в таком состоянии, что понятно было: он хочет побыть один.

— Но когда вы уезжали, — обратился Хутиэли к гостям Толедано, — то должны были увидеть на стоянке машину Брукнера и понять, что никуда он не уехал…

— Я поставил машину на соседней улице, — сказал Ниссим Бартана, директор небольшого завода по ремонту лифтов. — Я не мог видеть машину Альберта. К тому же шел дождь, я быстро добежал до машины и не смотрел по сторонам.

— Верно, — кивнул Хаим Мендель, начальник отделения банка «Апоалим». — Моя машина стояла перед домом, но я не смотрел по сторонам, дождь лил как из ведра.

— Я уезжал последним, — степенно добавил Сильван Динкин, строительный подрядчик из Модиина. — Не хотел ехать в дождь и дождался, когда лить стало меньше. О том, что Альберт не вернулся, я к тому времени и думать забыл.

— Ливень кончился около четырех, — напомнил Хутиэли.

— Да, — согласился Динкин. — Мы с Оханой сидели вот здесь и разговаривали. Толедано подтверждающе кивнул.

— Вы говорите, что Брукнер был мрачен, — сказал инспектор. — Вы знали, чем это было вызвано. Вы пытались отвлечь его от мыслей о банкротстве? Вы видели в его поведении что-нибудь, что навело бы вас на мысль…

— О том, что Альберт собирается покончить с собой? — спросил Толедано. — Нет, честно говоря, лично мне такой поворот событий и в голову не приходил. Конечно, положение у Альберта было ужасным, новых кредитов банки ему не дали бы…

— Точно, — подтвердил Мендель. — Я лично не дал бы, хотя и знаю… знал Альберта не первый год.

— Прошу прощения, — подал голос сержант Беркович, который до этой минуты молча вглядывался в лица присутствовавших и размышлял над той единственной зацепкой, которая, как ему казалось, могла изменить ход расследования. — Прошу прощения, а в промежутке от полуночи до часа кто-нибудь выходил на улицу? Я имею в виду, — пояснил Беркович свою мысль, — он мог бы слышать выстрел или вообще увидеть что-то странное… фигуру Брукнера с пистолетом в руке, например.

— Ну что вы, — всплеснул руками Толедано. — Если бы кто-нибудь из нас что-то увидел, мы бы давно об этом сказали, верно?

Гости согласно кивнули.

— А выходили все, — продолжал Толедано. — Ведь хлынул ливень, первый за многие месяцы, и мы один за другим выходили на веранду подышать. На веранду ведь ни капли не попадает.

— Понятно, — протянул Беркович. — Значит, если бы и Брукнер дышал воздухом на веранде, вы его непременно увидели бы?

— Безусловно, — твердо сказал Толедано. — Когда я выходил, на веранде никого не было.

— А вы… — Беркович обвел взглядом гостей.

— Никого, — подтвердил Мендель. — Я выходил последним, гроза уже стихала. Я и не думал, что застану на веранде Арнольда, ведь если бы он там был, мне бы об этом сказали Сильван или Ниссим…

— Он наверняка сразу пошел к морю, — буркнул Бартана. — А гремело так, будто стреляли из орудий…

— Я вышел почти сразу после Арнольда, — сказал Динкин. — Его уже не было на веранде. Он действительно сразу пошел к морю.

— Вы могли его видеть? Ведь с веранды виден берег…

— Нет, — покачал головой Динкин. — Там было темно. Конечно, сверкали молнии, но я, в общем, не вглядывался…

— Понятно, — сказал Беркович. — Скажите, господин Динкин, вы были здесь в этих туфлях?

— Что? — удивился Динкин. — Не понимаю, при чем здесь… Нет, не в этих.

— А почему вы надели другие туфли, когда вас попросили вернуться на виллу?

— Ну… Не знаю, честно говоря. Возможно, та пара была испачкана… Ну конечно, так и было, у меня не было времени чистить обувь.

— А зачем ее чистить? — удивился Беркович. — По вашим словам, вы уехали, когда дождь уже закончился. Где вы могли выпачкать туфли?

— Да не помню я, — раздраженно сказал Динкин. — Наверное, наступил куда-то…

— Так я вам напомню — куда именно, — любезно сказал Беркович. — Вы должны были отнести тело Брукнера к морю и посадить на скамью. А там нет асфальта. Туфли вы действительно не успели почистить, и это очень хорошо — эксперт без труда установит идентичность грязи на туфлях с землей около той скамьи, где нашли Брукнера. И это будет абсолютно надежной уликой.

— Что вы хотите сказать? — побледнел Динкин.

— Я хочу сказать, — продолжал Беркович, — что вы вышли на веранду сразу после Брукнера, гремела гроза, и вы решили этим воспользоваться. Брукнер, видимо, стоял у перил и был мрачен. Вы сказали ему, что беспокоитесь, как бы он от отчаяния не наложил на себя руки и попросили пистолет — мол, так будет спокойнее. Брукнер передал вам оружие, и вы выстрелили в тот момент, когда грохнул гром.

— Что вы несете, сержант? — воскликнул Динкин.

— Тело вы положили за оградой, туда тоже не попадал дождь, и вы вернулись в салон совершенно сухим. А потом дождались, когда все уехали, а дождь закончился, попрощались с хозяином и в темноте потащили тело к морю. Посадили на скамью, а пистолет бросили в лужу. У вас ведь наверняка были какие-то дела с Брукнером, вы, можно сказать, коллеги.

— Послушайте, инспектор, — возмущенно сказал Динкин, обращаясь к Хутиэли.

— Почему я должен выслушивать эту чепуху?

— Не должны, — согласился инспектор. — И сержант принесет вам свои извинения, если грязь на вашей обуви не совпадет с образцами почвы около скамейки на пляже.

Динкин вскочил.

— Послушайте! — начал он.

— Сядьте, — жестко сказал инспектор. — Чего вы, собственно, волнуетесь?

Час спустя, когда Хутиэли с Берковичем вернулись в Управление, инспектор спросил:

— А почему тебе пришло в голову, что Брукнера застрелили?

— Понимаете, инспектор, такая мелочь… На щеке у него была струйка крови. Если он просидел под проливным дождем всю ночь, вода смысла бы кровь, верно? Значит, тело пролежало где-то, где не очень капало, и лишь потом его перенесли…

— Понятно, — кивнул Хутиэли.

Дело одиннадцатое. УБИЙСТВО В ОТЕЛЕ

Дорогой Борис, — задумчиво сказал инспектор Хутиэли, — мне бы и в голову не пришло, что ты играешь в такие игры.

— А нет? — удивился Беркович. Он сидел за своим столом и держал в руках газету «Маарив», раскрытую на странице, где были помещены фамилии победителей последней игры-лотереи. Вот уже три недели в газете каждый день публиковались вопросы, связанные с историей Израиля, и победителю, быстрее всех приславшему больше всего правильных ответов, обещана была путевка на двоих в одну из гостиниц Эйлата.

— Я всегда интересовался историей, — признался сержант. — А тут представился случай. И Наташа помогала, конечно, она тоже много знает. Две ночи в гостинице, лазурное море, пляж…

— Помрешь со скуки, — предупредил инспектор.

— С Наташей?

— Ну, разве что вдвоем вам будет интересно, — с сомнением сказал Хутиэли.

— Я в прошлом году с Офрой был в Эйлате. Полежал на пляже, прожарился, но нет, — этот отдых не для меня. И не для тебя, насколько мне известен твой характер.

— Пожалуй, вы правы, — согласился Беркович. — Я бы предпочел путешествие по горам. Но Наташа в восторге от выигрыша, так что придется…

— Надеюсь, — резюмировал инспектор, — что за время твоего отсутствия здесь не случится ничего интересного.

В пятницу Борис с Наташей выехали в Эйлат, и дорога показалась им замечательной, хотя и несколько утомительной. До Беэр-Шевы они болтали и смотрели по сторонам, но потом Наташу укачало, и она заснула, опустив голову на плечо Бориса.

Он разбудил Наташу, когда автобус остановился на смотровой площадке у израильско-египетской границы. Пассажиры вышли, чтобы сфотографироваться на фоне египетского флага и пограничника-араба, Наташа выходить не захотела — жара здесь была, как в топке паровоза, где сожгли славного сына российского пролетариата Сергея Лазо. А Беркович подумал о том, что путешествие через горы и пустыни может стать значительным воспоминанием — не о номере же с кондиционером и видом на Красное море вспоминать на старости лет!

Номер действительно оказался с кондиционером, но вида на Красное море не было и в помине: окна и балкон выходили в сторону Эйлатского аэропорта, и любоваться можно было только притихшими и будто уснувшими тушами трех небольших «Боингов».

— Диспетчеры здесь тоже, наверное, умирают от скуки, — сказал Беркович.

— Что значит «тоже»? — возмутилась Наташа. — Ты это на себя намекаешь?

— Ну что ты, — вздохнул Беркович. — Я намекаю на господа Б-га, который явно скучал, создавая это райское место.

На пляж они пошли, когда солнце уже заходило, купание в теплой, будто парной воде не доставило Берковичу никакого удовольствия. А может, он просто привередничал, заранее настроив себя на то, что отдых будет скучен, как старый фильм?

Наташе, напротив, все здесь нравилось — и пляжи, полные туристов, и рестораны, где порции предназначались не для людей, а для гигантов типа Гаргантюа, и гостиница, где с третьего этажа на первый падал водопад. Вечер Наташа и Борис провели в ресторане, окна которого выходили на бухту, а потом поднялись в номер, и только теперь сержант Беркович понял, в чем состоит счастье. Он не стал говорить об этом вслух, поскольку не был уверен в том, что своим высказыванием не даст Наташе повода взять будущую семейную власть в свои руки. Беркович хотел, даже, несмотря на предстоявший брак, остаться независимым и гордым. В общем — настоящим мужчиной.

Около одиннадцати, когда за окном номера, выходившим в сторону египетской границы, поднялась мрачная луна, за дверью раздался женский вопль. Собственно, Беркович сначала даже и не понял, кому принадлежал голос, разорвавший ночную тишину, будто сирена воздушной тревоги. Он в это время стоял посреди номера в трусах, потому что лишь минуту назад вышел из-под душа. Однако условный рефлекс, возникший у Берковича за год службы в полиции, проявил себя, и несколько секунд спустя сержант выскочил в коридор, успев набросить рубашку и натянуть брюки, а Наташе приказав не двигаться с места.

Справа по коридору у открытой двери номера стояла бледная, будто греческая статуя, женщина в легком платье и кричала так, что из всех соседних номеров уже начали выскакивать ничего не понимавшие жильцы. Двумя шагами Беркович преодолел несколько метров, втолкнул женщину в ее номер и закрыл дверь.

Крик смолк, как отрезанный.

— Что происходит? — рявкнул Беркович над ухом женщины, прекрасно зная, что именно такой тон немедленно приведет ее в чувство.

Именно так и случилось. Женщина смотрела на Берковича, и взгляд ее постепенно становился осмысленным.

— Убили… — пробормотала она. — Арика убили…

— Какого Арика? — спросил Беркович и только теперь оглядел номер. У окна стояло широкое кресло, и в нем лежал, раскинув руки, мужчина в плавках. Мужчине было лет сорок, и он был мертв, насколько может быть мертвым человек с пулей в груди. Ручеек крови уже запачкал замечательную оранжевую обивку кресла.

Беркович оставил женщину и подошел к трупу. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что стреляли, во всяком случае, не в упор, а с некоторого расстояния. Был ли выстрел единственным? И где оружие? И почему не был слышен выстрел?

Беркович взял мужчину за руку — рука была еще теплой, смерть наступила не больше нескольких минут назад.

Беркович отступил на несколько шагов, огляделся и увидел лежавший в двух метрах от входной двери пистолет системы «вальтер» с навинченным на ствол глушителем. Так, — подумал он, — вопросы об оружии и о том, почему не был слышен выстрел, решились сами собой.

Подойдя к телефону, Беркович вызвал скорую и полицию. Женщина следила за его действиями с безразличием, свидетельствовавшим, что она находится в состоянии шока.

Берковичу пришлось потратить немало усилий, чтобы усадить женщину на широкую кровать, она не сводила взгляда с тела.

— Пожалуйста, — сказал сержант. — Пока никого нет и все воспоминания свежи… Ваше имя.

— Грета, — простонала женщина. — Грета Бурштейн.

— А это… — Беркович кивнул в сторону лежавшего в кресле тела.

— Арик… Мой муж.

— Понятно. Что произошло? Вы видели, кто стрелял?

— Конечно! — с неожиданной силой воскликнула Грета Бурштейн и сделала попытку броситься вон из комнаты. Берковичу пришлось удержать женщину, и она бессильно опустилась на постель.

— Мы приехали из Иерусалима, — продолжала Грета. — Вчера были на пляже и сегодня тоже… После ужина поднялись… Арик сел почитать газету… Вдруг открылась дверь… И на пороге — мужчина. Высокий, в шортах… И в маске… В руке был пистолет. Мужчина стоял в коридоре. Он посмотрел по сторонам… А потом на моего мужа. Сказал: «Ну, получи!» И два раза выстрелил. Я была… Я лежала… Он бросил пистолет в комнату на пол, повернулся и убежал… А Арик…

Женщину начали душить рыдания, и Беркович похлопал ее по руке.

Открылась дверь, и в номер ввалился патрульный полицейский, а за ним следом — два медика и администратор гостиницы. Следующие пять минут прошли в дикой суматохе, и Беркович с тоской наблюдал, как медики затаптывают возможные следы, администратор не может выставить из комнаты многочисленную гостиничную обслугу, а полицейский, оробев при виде трупа, что-то кричит в мобильный телефон, пытаясь объяснить ситуацию своему начальству. Брать здесь власть в свои руки у Берковича не было никаких оснований, да и воспринято это было бы, несомненно, как попытка влезть не в свое дело. Вспомнив рассказ Греты Бурштейн, он тихо вышел в коридор, где странным образом порядок был больше, чем в номере. Двое полицейских оттеснили группу любопытствующих постояльцев от дверей комнаты, что, конечно, не мешало никому обсуждать происшествие и строить версии одна нелепее другой.

Беркович наклонился и внимательно осмотрел пол в коридоре слева от двери, которая вела в номер Бурш-тейнов. Не обнаружив того, что он ожидал увидеть, сержант нахмурился и попытался еще раз представить себе картину убийства, нарисованную Гретой. Распахивается дверь — она и сейчас распахнута… На пороге появляется незнакомец с пистолетом в руке… Значит, стоял убийца вот здесь, поскольку в номер он не входил, а с другого места не видно кресло… Так. Раздался выстрел — тихий хлопок, поскольку пистолет был с глушителем. После этого убийца швыряет оружие в комнату, оно падает на пол в метре от двери… А негодяй убегает — в сторону лестницы, надо полагать, вряд ли он стал бы дожидаться лифта.