Дело первое. СГОРЕВШАЯ СЕРЕЖКА

Я тебе звонил вчера вечером, — рассеянно сказал инспектор Хутиэли, просматривая материалы допроса, только что распечатанные на принтере, — твоя мать сказала, что ты отправился с Наташей на пикник. Хорошо погуляли?

— Хорошо, — кивнул сержант Беркович. — Пешком отправились вдоль побережья на юг. Останавливались, купались, отдыхали и шли дальше.

— И ни разу не поссорились? — удивился инспектор. Ему казалось, что Борис и Наташа ссорятся всегда, едва им удается остаться наедине. Наташа считала, что Борис уделяет ей мало внимания, и это сейчас, когда он всего лишь ухаживает, а что будет, если она, как он уже не раз предлагал, выйдет за него замуж? Да он забудет о ней после первой же брачной ночи. Преступники для Бориса важнее личной жизни!

Сам Беркович придерживался, конечно, противоположного мнения, но как он мог доказать любимой девушке свою правоту, если работа действительно отнимала у него вечера, а бывало — и ночи?

— Поссорились, конечно, — вздохнул Беркович. — На ашдодском пляже я полез разнимать драку, а Наташа решила, что в неслужебное время я мог бы остаться зрителем.

— Помирились? — поинтересовался Хутиэли. По его наблюдениям, ссоры между сержантом и его вечной невестой никогда не продолжались больше двух часов. Правда, мирные промежутки были, кажется, еще короче.

— Помирились, конечно, — хмыкнул Беркович. — Похоже, что мы все-таки поженимся. Во всяком случае, когда я проводил Наташу домой, то предложил выйти за меня замуж, и она сказала: «Хорошо, я подумаю».

— Большое достижение, — согласился инспектор. — Последние пятнадцать раз Наташа, насколько я помню, говорила: «Нет, Борис, ты еще не созрел для такого шага».

Разговор был прерван телефонным звонком. Инспектор, поднял трубку послушал и поднялся, продолжая одной рукой держать у уха телефонную трубку, а второй делая Берковичу странные знаки. Сержант, знавший своего шефа как свои пять пальцев, сунул за пояс пистолет и направился к двери.

Хутиэли догнал Берковича в коридоре.

— Поедем на пляж, — сказал он. — Дикий пляж к северу от Рамат-Авива. Убийство.

Лифт за несколько секунд спустил Хутиэли с Берковичем в холл, на улице уже ожидала машина с сидевшим за рулем водителем, молчаливым Йони Бен-Натаном.

— Убит Арик Михельсон, актер театра «Габима», — сказал инспектор, когда машина помчалась на север, распугивая встречных водителей звуками сирены.

— Я такого не знаю, но я ведь почти не хожу в театр.

— Я тоже о нем не слышал, — покачал головой Беркович. — Правда, я тоже был в «Габиме» всего два раза, мы с Наташей обычно ходим в «Гешер». Он молодой, этот Михельсон?

— Тридцать лет.

— Что произошло?

— Судя по докладу патрульного Авнери, три актера «Габимы» — Арик Михельсон, Габи Зайдель и Соня Аккерман — решили устроить пикник…

— Утром в воскресенье? — недоверчиво спросил Беркович.

— А когда еще? По вечерам у них спектакли. Михельсон, говорят, большой спец по шашлыкам. Он отправился на место пикника заранее, чтобы разжечь костер и приготовить угли.

— Так их же можно купить в магазине, — продолжал удивляться Беркович.

— Такой молодой, и уже никакой романтики, — прокомментировал Хутиэли. — Они хотели сделать все своими руками. Итак, Михельсон отравился на пляж. Соня Аккерман подъехала на машине в девять сорок, опоздав всего на десять минут. Практически одновременно с ней приехал и Зайдель. Они поздоровались друг с другом и пошли к пляжу. Место, где они собирались отдыхать, с дороги не видно, там небольшая роща… Короче говоря, подойдя ближе, они увидели, что Михельсон лежит возле уже погасшего костра. Он был убит ударом тупого предмета по затылку. У обоих были сотовые телефоны, так что один позвонил в полицию, другая вызвала скорую…

— Следы?

— Сейчас увидим. Надеюсь, что они оказались достаточно умны и ничего не затоптали.

Машина остановилась у небольшой апельсиновой рощи, в пятидесяти метрах от заправочной станции.

— Могу себе представить, — пробормотал Хутиэли, — сколько тут народа околачивается. Кто угодно мог ударить Михельсона и смыться…

— Мог, — согласился Беркович, — но зачем? Оставив Бен-Натана в машине читать «Едиот ахронот», инспектор с сержантом миновали рощу и увидели группу полицейских, в отдалении стояла машина скорой помощи. Тело убитого лежало там же, где его обнаружили Соня с Габи. Патологоанатом Кац заканчивал изучать труп.

— Убит ударом по затылочной части, — сказал он инспектору, поднимаясь с колен. — Эй, ребята, можете уносить…

— Сильный удар? — спросил Хутиэли.

— Достаточно сильный, но не геркулесов.

— Почему он не развел костер на песке? — буркнул инспектор. — Тогда хотя бы был шанс найти следы…

Действительно, Михельсон устроил костер на асфальтовой дорожке, которая огибала апельсиновую рощу и выходила к шоссе. Конечно, здесь было удобнее, рядом находились несколько скамеек, не мог же на самом деле Михельсон знать, что его убьют, иначе он бы, конечно, подумал о сохранности следов.

— Аккерман и Зайдель в моей машине, — сказал, подойдя к инспектору, патрульный Дани Авнери. — Вы хотите их допросить сейчас или доставить задержанных в отделение?

— Приведите обоих сюда, — попросил Хутиэли. — Пусть восстановят картину на местности.

У Сони Аккерман были заплаканные глаза, тушь потекла, лицо казалось старым и некрасивым. Габи Зайдель старался держаться независимо, но это ему плохо удавалось, он сжимал кулаки, -хрустел пальцами и не мог устоять на месте.

— Вы приехали одновременно? — спросил Хутиэли.

— Я подъехал после Сони, — мрачным голосом заявил Зайдель. — Я догнал ее, когда она уже шла по тропинке.

— Это так? — повернулся Хутиэли к девушке. Она кивнула.

— Вы не передвигали тело?

— Нет! — вырвалось у Зайделя. Похоже, ему и в страшном сне не могло привидеться такое. Соня только головой покачала.

— Вы, я полагаю, старые знакомые, — продолжал инспектор, — и хороша знаете… знали Михельсона. У него были враги?

— Да! — неожиданно звонким голосом воскликнула Соня Аккерман. — Да! И ты, Габи, не станешь этого отрицать!

— Что ты хочешь сказать, Соня? — нахмурился Зайдель.

— Ты же не станет утверждать, что это я…

— Почему нет? — с вызовом сказала Соня. — Ты же его терпеть не мог! Он был талантливее тебя, и мы с ним встречались, а твои ухаживания я отвергла! И этого ты ему не простил!

— Послушай, Соня, — мягко сказал Зайдель. — Ты, конечно, не в себе, я тоже, но все-таки думай, что говоришь. Здесь полиция. Что они скажут?

— Ты боишься? Потому что тебе есть что скрывать!

Зайдель повернулся к инспектору, всем видом показывая, что пора бы полицейскому вмешаться и прекратить вздорные речи взбалмошной женщины.

— Продолжайте, продолжайте, — пробормотал Хутиэли.

— Вы действительно его терпеть не могли?

— Чепуха! — воскликнул Зайдель. — Если уж так пошел разговор, то все было наоборот! Мы с Ариком дружили несколько лет, а потом появилась Соня и все разрушила. У нее есть такая особенность — все разрушать вокруг себя.

— О чем ты говоришь? — вскинулась Соня.

— Помолчи, ты сама начала! Сначала ты флиртовала со мной, потом — с Ариком, а недавно начала встречаться с… ну, неважно… Арик жутко ревновал, грозился, что убьет обоих.

— А вы? — вставил Хугиэли. — Вам было все равно?

— Я давно понял, что Соня просто кокетка. Глупая кокетка!

— Как ты смеешь! — воскликнула актриса и сжала кулачки. Беркович быстро встал между ней и Зайделем.

— Вы лучше спросите у нее, где она была все утро! Я хотел за ней заехать и звонил домой, но мать сказала, что Соня давно ушла. А сотовый телефон был отключен, я так и не сумел до нее дозвониться. Приехал сюда, а она уже здесь, я догнал ее на дорожке. Спросите ее, когда она сюда приехала!

Соня Аккерман неожиданно заплакала, обхватил плечи руками.

— Прекратите! — резко сказал инспектор. — Ваши обвинения понятны, и мы примем их во внимание. Но держите все-таки себя в руках. Это ведь всего лишь ваше личное мнение, и не более того.

Взгляд Зайделя был прикован к чему-то за спиной инспектора, а Беркович успокаивал девушку и тоже не мог видеть, на что смотрел актер. С неожиданным возгласом Зайдель бросился вперед и опустился на колени перед погасшим костром.

— Эй, ну-ка отойдите! — крикнул инспектор. — Что вы делаете?

Но Зайдель уже встал на ноги. В руке он держал женскую сережку.

— Видите! — возбужденно сказал он. — Вы видите? Это сережка Сони! Я сам видел на ней эти серьги!

Хутиэли отобрал у Зайделя сережку. Сержант Беркович, оставив Соню на попечении патрульного Авнери и подошел к инспектору. Сережка, судя по ее виду, побывала недавно в сильном пламени и почти обуглилась.

— Это сережка Сони, — как заведенный повторял Зайдель.

Хутиэли и Беркович одновременно посмотрели на девушку, которую поддерживал Авнери. В ее ушах не было серег. Соня встретила взгляды полицейских и смертельно побледнела.

— Я… — пролепетала она. — Вы что… Это…

— Это действительно ваша вещь? — спросил Хутиэли, протягивая сережку на ладони.

— Моя… — прошептала Соня. — Но… У меня неделю назад пропали серьги… Я не могла их найти…

Беркович опустился на колени перед погасшим костром и указательным пальцем пошевелил золу в том месте, где Зайдель подобрал сережку. Зола была еще теплой. Беркович вытер палец носовым платком и встал с колен.

— Хорошая история, — пробормотал он. — Сразу выдает дилетанта.

— Ну-ка, ну-ка, — сказал Хутиэли, с интересом наблюдая за действиями Берковича. — Похоже, что у тебя сложилось определенное мнение.

— Да, — кивнул Беркович. — Вот господина Зайделя интересовало, где была утром Соня Аккерман. А мне интересно, где был сам Зайдель. И почему он появился здесь сразу после Сони. Может, он за ней следил?

— Вы думаете, о чем говорите? — холодно поинтересовался Зайдель.

— Конечно, — кивнул Беркович. — И когда говорю, и когда делаю. Инспектор,

— обратился он к Хутиэли, — вы же видите, сережка побывала в сильном огне, в открытом пламени.

— Несомненно, — подтвердил инспектор.

— А господин Зайдель, — продолжал Беркович, — вытащил ее из верхнего слоя золы. Костер догорал, пламя было слабым. Собственно, открытого огня уже вообще не было, только зола продолжала тлеть. Туда, в золу и была брошена сережка. Кто-то ее предварительно подержал в огне. Не здесь, конечно. И я подозреваю, кто это мог быть.

Зайдель бросился в сторону, но патрульный Авнери отреагировал мгновенно — оставил Соню и бросился за актером. Силы были, конечно, не равны…

По дороге в управление Хугиэли сказал сержанту:

— Ты имей это в виду, Борис. Ревность — страшная штука.

— Я не ревнив, — отозвался Беркович. — А Наташа совсем не кокетка, не такая, как эта Соня.

— Кто знает? — вздохнул инспектор. — Говорят, ревность непредсказуема.

— Если я и убью соперника, — твердо сказал Беркович, — то только в состоянии аффекта. Я не стану заранее красть у девушки серьги, обрабатывать их в пламени, устраивать пикник… Бездарный спектакль…

— Что ты хочешь, — прокомментировал Хутиэли. — Зайдель ведь актер, а не режиссер…

Дело второе. СИАМСКИЕ БЛИЗНЕЦЫ

Я не знаю испанского языка, — огорченно сказал сержант Беркович. — Вряд ли от меня будет прок.

— Тебе и не нужно будет говорить по-испански, — успокоил его инспектор Хуnиэли. — Эти господа свободно владеют английским. Они ведь путешествуют по разным странам, прошлый год провели в Европе, так что английский для них — необходимость.

Беркович вздохнул. Дело, которым ему предстояло заняться, было, по его мнению, абсолютно бесперспективным. Во-первых, иностранцы, подданные государства, расположенного по другую сторону Атлантического океана. Во-вторых, совершенно чуждая среда. Беркович никогда не любил цирк, его не интересовали ужимки клоунов, ловкость жонглеров и муки творчества дрессированных животных. И в-третьих, артисты мексиканского цирка вовсе не горели желанием давать показания израильской полиции. Да, убит человек. Ясно, что убил кто-то из своих. Значит, сами и разберемся. Бедняга Офер Симха, снимавший предварительные показания, пришел в бешенство — никто не желал четко отвечать на самые простые вопросы. А теперь инспектор скинул это дело на Берковича, и сержанту предстояло управиться ровно за тридцать шесть часов — именно столько времени мексиканский цирк еще давал свои представления в парке на берегу Яркона. Можно, конечно, задержать мексиканцев еще на двое суток — прокурор безусловно выдаст нужное постановление, — но вряд ли эта задержка улучшит настроение артистов. Если они молчат сейчас, то будут молчать и потом…

А еще сам характер преступления… Такого Беркович не мог припомнить за всю историю криминалистики, а ведь он начитался в свое время всякой литературы и мог рассказать о совершенно уникальных случаях. Однако где и когда убивали… сиамского близнеца?

Беркович сидел за своим столом и просматривал страницы компьютерного досье, стараясь запомнить каждую деталь, прежде чем отправляться в северный Тель-Авив. Итак, мексиканский цирк-шапито расположился в парке неподалеку от планетария. Было это две недели назад. Представления пользовались успехом, особенно выступления сиамских близнецов Вальехо и Алессандро. Братья срослись боками и, говорят, передвигались настолько уморительно, что одного их появления на арене было достаточно, чтобы вызвать аплодисменты зрителей. По мнению Берковича, это было просто гнусно

—как можно эксплуатировать человеческую беду? Впрочем, похоже, что сами братья вовсе не жаловались на жизнь. Месяц назад им исполнилось двадцать семь, из них больше половины они провели в цирке, этот образ жизни был для них привычен. Однако неделю назад после представления, когда артисты разошлись по своим домикам, из караванчика, где жили близнецы, раздался вдруг дикий вопль боли и ужаса. Первым на место трагедии прибежал конюх Филипп Альмог. Он увидел корчившихся на полу братьев, в спине Вальехо торчала рукоять ножа. Вальехо дернулся и затих навсегда, а Алессандро, сраженный шоком, не мог вымолвить ни слова.

Вопрос о том, кто нанес смертельный удар, был оставлен на потом. Сначала нужно было сделать хоть что-нибудь, чтобы спасти Алессандро. Медики скорой помощи, потоптавшись минуту в нерешительности, приняли единственно верное решение: погрузили братьев в машину и отвезли в больницу «Ихилов», связавшись с главным хирургом и рассказав ему об уникальном убийстве.

Полчаса спустя лучшая бригада хирургов стояла у операционного стола и тщательно перерезала ткани и артерии, соединявшие сиамских близнецов. Вальехо был уже полчаса как мертв, и нужно было сделать все возможное, чтобы спасти жизнь оставшемуся в живых брату.

Израильская медицина сотворила очередное чудо, и после шестичасовой операции мертвое тело Вальехо было отделено от тела живого, но потерявшего много крови Алессандро — ведь кровеносная система братьев представляла собой до операции единое целое.

Вальехо увезли в больничный морг, а Алессандро — в реанимационную палату, и никто не мог дать гарантии, что молодой человек выживет. Три ночи жизнь его висела на волоске, на четвертую кризис, по словам врачей, миновал, на пятый день Алессандро пришел в сознание и, поняв неожиданно, что из урода превратился в обычного мужчину, опять лишился чувств — к счастью, ненадолго.

Между тем, Офер Симха проводил допросы свидетелей и мучился от сознания собственного бессилия. Артисты и обслуживающий персонал цирка были предельно вежливы и говорили о чем угодно, только не о том, что нужно было знать полиции. В тот злосчастный вечер все занимались своими делами, никто ничего не видел, никто ничего не слышал — кроме, конечно, страшного вопля умиравшего Вальехо. Никто не видел человека, вошедшего в караванчик близнецов, никто не видел, чтобы из караванчика кто-то выходил. Когда конюх прибежал на крик, дверь вагончика была распахнута настежь. Следы? Какие могли остаться следы, столько людей прибежало… На рукоятке ножа были только следы Алессандро — брат-близнец безуспешно пытался вытащить орудие убийства из раны…

Мотив?

Дойдя до этой страницы, Беркович начал читать внимательнее. Мотив был один: ненависть. Как бы ни старались циркачи скрыть свое отношение к убийству, Симха несколько раз отметил странное обстоятельство — никто из артистов не сказал о погибшем Вальехо ни одного доброго слова. Наиболее употребительными были определения: эгоистичный, жадный, злой. Вальехо всех подкалывал своим острым языком, даже собственному брату-близнецу не давал жить спокойно, если вообще можно назвать спокойной жизнь двух молодых людей, сросшихся боками.

Об Алессандро говорили иначе: душа-парень, умница, добрый характер. Как уживались эти два человека в одном, по сути, теле? Да так и уживались, привычка, как говорится, вторая натура.

Понимал ли убийца, что, вонзая нож в спину Вальехо, он одновременно убивает и Алессавдро? Ведь успех операции был большим везением — никто из хирургов не мог заранее сказать, каковы шансы на спасение. Неужели ненависть к Вальехо у этого человека была так велика, что он готов был убить и доброго, никому не докучавшего Алессандро?

Впрочем, кто может понять психологию преступника?

Когда Алессандро пришел в себя и оказался способен отвечать на вопросы, следователь Симха провел допрос, продолжавшийся десять минут. Никакой дополнительной информации получить не удалось. После ужина братья поднялись в свой домик на колесах, начали готовиться ко сну. Спали они на широкой тахте, дверь оставили открытой, была нормальная тель-авивская жара. Братья стояли спинами к двери и, по словам Алессандро, спорили о том, лечь ли сразу или немного почитать. Алессандро не видел убийцу, он только ощутил, как неожиданно напряглось тело брата, острый укол отозвался в мозгу Алессандро мгновенной вспышкой боли (не своей, но все же ощутимой), а потом Вальехо заорал и повалился на пол, увлекая, конечно, за собой и брата. Все.

Заключение эксперта было таким же сухим и малоинформативным. Удар нанесен ножом сверху и справа под углом шестьдесят градусов. Видимо, убийца выше ростом, чем жертва. Удар не очень силен, его могла нанести и женщина. Но очень точен — лезвие вошло в сердце, проткнуло его насквозь, Вальехо умер несколько секунд спустя. Если бы убийца вытащил нож и унес с собой, спасти Алессандро не удалось бы — он последовал бы за братом из-за сильной потери крови.

Заключением эксперта дело — во всяком случае, его компьютерная версия — заканчивалось. Беркович вернул файл к началу и перечитал те места допросов, где свидетели в один голос утверждали, что более гнусной личности, чем Вальехо, они в жизни своей не встречали. Об Алессавдро говорили совершенно иначе — его любили, и это, судя по всему, вызывало у Вальехо приступы злобы.

Подняв телефонную трубку, Беркович набрал номер следователя Симхи.

— Офер, — сказал он, — ты не обидишься, если… Видишь ли, инспектор попросил меня помочь тебе в деле сиамских близнецов. Я бы очень не хотел тебе мешать…

— О чем ты, Борис? — отозвался Симха. — В запасе всего несколько дней, потом цирк уедет из Израиля, и дело повиснет окончательно. Если у тебя есть идеи, я буду только рад!

— У меня нет идей, — с сомнением сказал Беркович. — Но я бы хотел поговорить с этим Алессавдро. Ты не против?

— Об этом, Борис, спрашивай у врачей. Почему я должен быть против? Только извини, сейчас я поехать с тобой не могу, тут у меня сидит свидетель по другому делу… Ты уж сам, хорошо?

— Отлично, — облегченно вздохнул Беркович. — Протокол я перешлю на твой компьютер. В больницу он приехал за полчаса до ужина.

— Десять минут, — сказал хирург Лещинский, который и проводил операцию. — Ни секунды больше! Он еще слишком слаб.

— Но жизнь его вне опасности? — спросил Беркович.

— Абсолютно! Не хочу хвастаться, но это уникальный случай. В мировой практике операции по разделению сиамских близнецов можно пересчитать по пальцам, а чтобы один из близнецов был в это время мертв — такое вообще произошло впервые.

— Скажите, доктор, а в Италии могли бы сделать такую операцию?

— Пожалуй, нет, — сказал хирург, подумав.

— А в Венгрии? В Румынии? В Сербии? В Болгарии? В Монте-Карло? — Беркович одну за другой перечислял страны, где гастролировал цирк до приезда в Израиль, и Лещинский только качал головой: нет, нет и нет.

— Понятно, — сказал Беркович и пошел в палату к Алессандро.

На кровати лежал молодой мужчина, на которого вряд ли кто-то обратил бы внимание в толпе. Типичное лицо латиноамериканца.

— Я полицейский, — представился Беркович, — вот мое удостоверение. Хотел бы задать вам один-два вопроса.

— Пожалуйста, — слабым голосом отозвался Алессандро. — Только… Если вы хотите узнать, видел ли я убийцу… Я его не видел.

— Я знаю, — согласился Беркович, — вы и не могли его увидеть, если не смотрели в это время в зеркало.

— Что вы хотите сказать? — нахмурился Алессандро.

— Только то, что это вы убили своего брата. Эй, лежите, вам нельзя вставать! Вы ведь не для того пошли на убийство, чтобы сейчас рисковать своей драгоценной жизнью!

Алессандро упал на подушки и сказал, закрыв глаза:

— Ну и что мне теперь будет? Я ведь не кого-нибудь убил, а по сути — самого себя. Разве израильский закон наказывает за самоубийство?

— Да, юристам придется поломать голову, — согласился Беркович.

— Но… как вы догадались? — спросил Алессандро.

— Вальехо ненавидели все, — вздохнул Беркович, — и вы не были исключением, верно? Вы наверняка давно мечтали о том, чтобы хирурги разделили вас с братом. Но Вальехо не соглашался: ведь именно уродство позволяло вам зарабатывать. И к тому же вы знали, что есть очень немного стран на планете, где уровень хирургии позволяет провести такую операцию. Я внимательно изучил перечень стран, где гастролировал цирк. Операция имела шанс на успех только в Израиле. Но Вальехо был против. И тогда… Кстати, кто, кроме вас, мог так точно нанести удар? Вы ведь наверняка не один час тренировались, когда Вальехо спал? Я прав?

— Да, — мрачно подтвердил Алессандро после долгого раздумья. — Я ждал столько времени… Господи, как я его ненавидел… А если бы даже у израильского хирурга ничего не получилось? Я бы умер несколько часов спустя после брата… Я так боялся… Но разве это была жизнь? И я знал — никто не подумает о том, что убил я. Будут искать убийцу и не найдут… А я заживу новой жизнью. Что же теперь будет со мной? — повторил Алессандро мучивший его вопрос.

— Не знаю, — искренне сказал Беркович. — Пока вам нужно набираться сил.

— Для суда? — с горечью спросил Алессандро.

— Или для новой жизни, — сказал Беркович.

Дело третье. СМЕРТЕЛЬНАЯ ЦАРАПИНА

Вы знаете, инспектор, — сказал сержант Беркович, войдя утром в воскресенье в кабинет Хутиэли, — все-таки неплохо быть женатым.

— Похоже, — отозвался инспектор, не отрывая взгляда от экрана компьютера,

— Наташе удалось наконец убедить тебя в этой простой истине.

— Мы провели вместе субботу, — продолжал Беркович, усаживаясь за свой стол, — и я должен признаться, что давно не ел таких замечательных творожников. И еще мы были на пляже…

— Я не спрашиваю, — добродушно сказал Хутиэли, — чем вы еще занимались. Но раз уж ты решил жениться…

— Еще не решил, — покачал головой Беркович, — но близок к тому.

— Решай поскорее, — посоветовал инспектор, — иначе Наташа подумает, что у тебя проблема не там, где она на самом деле.

— А где она на самом деле? — с подозрением спросил Беркович.

— По-моему, это очевидно! — воскликнул Хутиэли.

— Главная твоя проблема в том, что, когда ты гуляешь с Наташей, то думаешь о работе, а когда работаешь, то думаешь, будто отрываешь время от прогулок. Я прав?

— Хм… — пробормотал сержант. — Вы всегда правы. Кроме, конечно, тех случаев, когда неправы.

— Кстати, — сказал Хутиэли, — на каком именно пляже ты был с Наташей?

— В Бат-Яме, там живет ее брат, у него мы и провели субботу.

— В Бат-Яме… — разочарованно протянул Хутиэли.

— Значит, ты, скорее всего, не в курсе дела.

— А что? — мгновенно насторожился Беркович.

— Что-нибудь случилось?

— Наверняка об этом сообщат в сводке новостей, — недовольно сказал Хутиэли. — Видишь ли, рано утром на берегу моря в километре от водохранилища Шикма армейский патруль обнаружил тело молодого мужчины — лет двадцати пяти.

— Шикма — это на юге? — спросил сержант.

— Южнее Ашкелона, недалеко от Газы. Мужчина умер от потери крови, и произошло это скорее всего в субботу вечером.

— И узнав, что мы с Наташей были на море, вы решили, что это наших рук дело?

— Смейся, смейся, — вздохнул Хутиэли. — Проблема, видишь ли, в том, что непонятно, как этот случай квалифицировать: на убийство не похоже… Несчастный случай тоже маловероятен…

— Расскажите, — попросил Беркович.

— Я уже тебе сказал, что умер Виктор Гидалин от потери крови.

— Значит, фамилия погибшего — Гидалин?

— Да, эту фамилию ты наверняка встречал в сводках. Один из главарей русских рэкетиров в Ашкело-не. Он пытался взять под свой контроль часть некошерных магазинов, вступил в конфликт с другой криминальной группировкой в городе…

— Почему его не арестовали? — удивился Беркович.

— Велась разработка, — сказал Хутиэли. — Улик было недостаточно.

— А теперь, значит, с ним разделались конкуренты? Нож, верно?

— Какой еще нож? Гидалин, видимо, приехал на пляж к заходу солнца, улегся

— там хороший песок, но попадаются острые камешки, — и не обратил внимания на то, что какой-то камешек поцарапал ему спину чуть ниже правой лопатки.

— Ну и что? — продолжал удивляться Беркович. -При чем здесь камешек?

— Да при том, — с досадой сказал Хутиэли, — что у Гидалина была не такая уж редкая болезнь — гемофилия. У него не сворачивалась кровь. Достаточно было малейшего пореза, и он мог умереть от потери крови. Что и случилось нынче ночью.

— Ничего себе! — воскликнул Беркович. — Как же он жил до сих пор?

— Существует очень эффективное средство, — объяснил инспектор. — Нужно, конечно, избегать порезов, но, если уж это произошло, спасти Гидалина могли только таблетки, которые всегда были при нем. На час-другой лекарство увеличивало сворачиваемость крови до необходимого предела.

— То есть, — сказал Беркович, — этот Гидалин неудачно лег на острый камень, поцарапал спину, не обратил на это внимания и… умер?

— Примерно так, — кивнул Хутиэли.

— А почему он не принял таблетку? Вы сами сказали, что он всегда носил их с собой.

— Это не я сказал, а его врач. Но дело в том, что флакон с таблетками не обнаружили. Его не было нигде — ни в карманах шортов Гидалина, ни в машине.

— Он приехал купаться один?

— Неизвестно. На песке множество следов, песок очень сухой, все расползается мгновенно… Машина Гидалина стояла в трехстах метрах от берега, на обочине дороги.

— Почему он не поехал к врачу или в аптеку, когда обнаружил, что порезался?

— Было уже поздно, — объяснил Хутиэли. — Судя по всему, он лег на песок и заснул. А кровь текла. Когда он проснулся, то… Представляю его ощущения. Он встал и попробовал идти к машине, но сил уже не было. Он упал буквально в пятидесяти метрах…

— У него был мобильный телефон?

— Конечно. Лежал в машине в выключенном состоянии. Более того — от телефона не было бы пользы, если бы даже Гидалин до него добрался. Небольшой дефект в антенне — связь отсутствовала.

— Вы думаете, что все это было подстроено?

— Каким образом? — с досадой сказал инспектор. -Сержант Коэн, который расследует это дело, считает, что об убийстве и говорить не приходится. Просто невозможно предположить, чтобы Гидалин спокойно подставил врагу спину, а потом завалился спать… А то, что не нашли таблетки… Он мог забыть их где угодно. Они могли выпасть из кармана… Да мало ли!

— А телефон?

— Этим займутся эксперты, но пока не доказано, что кто-то повредил антенну намеренно. Просто нарушился контакт, это бывает не так уж редко. Не повезло человеку — вот, что я думаю.

— Значит, вы согласны с Коэном?

— Я внимательно прочитал протоколы… Думаю, это несчастный случай. Кстати, Гидалин тоже собирался жениться.

— Что значит «тоже»? — насупился Беркович. — Я, например, еще не решил окончательно.

— Вот и он никак не мог решиться. Так, во всяком случае, утверждает его невеста. Ее зовут Светлана, если тебе это интересно.

— Почему она не была с Гидалиным на пляже? Они что, поссорились?

— Ничего подобного. По словам Светланы, они действительно отправились купаться вместе, но, когда выезжали из Ашкелона, она вспомнила, что обещала быть вечером у родителей. Вышла из машины и вернулась в город пешком. А Гидалин поехал дальше — он терпеть не мог изменять свои планы. Если бы Светлана была с ним, то он остался бы жив…

— Она его любила? — рассеянно спросил Беркович. Мысли его были заняты поисками ответа на совершенно другой вопрос, и ответ инспектора он пропустил мимо ушей.

— Можно мне поговорить с сержантом Коэном? — спросил сержант несколько минут спустя.

— Да ради Бога, — сказал Хугиэли. — Если у тебя возникнут какие-то идеи… Хотя что тут может быть…

Три часа спустя сержант Беркович вышел из отделения полиции в Ашкелоне и остановился посреди тротуара, озадаченно почесывая подбородок. Разговор с коллегой оказался совершенно непродуктивным. Сержант Коэн считал, что говорить не о чем — несчастный случай, это совершенно очевидно.

— Патологоанатом обнаружил в царапине мельчайшие осколки песчаника, — сообщил Коэн. — Сам камешек тоже нашли по следам крови, он находился там, где и должен был лежать. Гидалин, видимо, лег на песок, не посмотрев внимательно… Царапина была очень неглубокой и практически безболезненной. Бедняга уснул, а когда проснулся, то было уже поздно… Таблетки, говорите вы? Гидалин приехал на пляж в майке и шортах, где он мог хранить таблетки? В машине ничего не нашли, но дома у Гидалина этих таблеток оказалось упаковок десять… Видимо, забыл взять. Телефон, говорите вы? Да, проводок отошел, звонить было невозможно. А с вами такого не случалось? Можно, конечно, предположить, что кто-то намеренно отвел проводок, но на телефоне нет ничьих отпечатков пальцев, кроме самого Гидалина и его девушки Светланы. Она часто брала у Виктора телефон, так что ничего удивительного…