Мой сосед, комиссар тель-авивской уголовной полиции, Роман Бутлер время от времени приходит ко мне на чашку кофе. Если это случается по моему приглашению, то чашкой кофе да приятной беседой все и ограничивается. Но когда Роман является сам, с задумчивым видом усаживается в кресло и спрашивает «Не помешал?», я понимаю, что пришел он по делу, а не для того, чтобы дегустировать новое произведение фирмы «Элит». От кофе, впрочем, он все равно не отказывается.

В тот вечер (как сейчас помню: было это 17 февраля 2027 года, лил дождь и даже урчал вдалеке гром) Бутлер пришел, когда мы с женой смотрели по стерео новый американский боевик «Ночь вепря» с Ники Фарези в главной роли.

— Я не во-время, — констатировал Роман и, поскольку ответа не последовало (в это время тень таинственного убийцы целилась главному герою в затылок), отправился заваривать кофе сам. Плохие люди отрезали Фарези правую руку, но он, сидя в жутком подвале, отрастил новую руку за три ночи, после чего перебил всех, кто еще оставался в живых; до режиссера он добраться не успел — фильм кончился.

— Что скажешь? — спросил я, поворачиваясь к Роману.

— Этот Ники — круглый дурак. С самого начала было ясно, что хватать нужно толстого, а не худого.

— Я не о том. Ты пришел не фильм обсуждать, верно?

— Было бы что обсуждать…

— Вы не будете смотреть новости? — сказала Лея. — Тогда отправляйтесь в кабинет.

Что мы и сделали.

Расположившись в привычной обстановке, Роман выудил из бокового кармана сложенный вчетверо лист плотной бумаги и положил передо мной. По правде говоря, в наши дни не часто увидишь текст, написанный от руки, а разбирать чужие каракули я не умел никогда. Попробуйте отличить «тав» от «хет», если перо носится по бумаге со скоростью сто знаков в минуту.

Все же я разобрал примерно следующее:

«…расположен на берегу Яркона, если пропустить первый налево поворот от вертолетной станции и спуститься со второго уровня шоссе Аялон по грузовому эскалатору номер семь до уровня пересечения с транспортной развязкой „Цемах“. Бомбу заложили боевики „Всемирного джихада“.»

— Что это? — спросил я.

— Тебе ничего не бросается в глаза?

— Отвратный почерк. Это, к примеру, «самех» или «пе»?

— У тебя почерк не лучше. Ты когда-нибудь был на этой развязке? Там всего два грузовых эскалатора.

— Ну и что? — удивился я.

— Видишь ли, — сказал Роман, пряча бумагу в карман, — это собственноручное свидетельское показание Йосефа Крукса.

— А… — сказал я разочарованно.

Йосеф Крукс был в то время самым известным в Израиле экстрасенсом. Славный малый лет тридцати, если не говорить с ним о высших силах и энергетических зонах. Год назад он определил у моей сестры рак желудка, чем поверг бедную женщину в шоковое состояние. Врачи, потратив уйму времени, сочли Дину совершенно здоровой, а, когда она предъявила Круксу претензии со всей своей нерастраченной энергией, тот сказал философски: «Значит, все впереди».

— Я понимаю, — сказал Роман, прекрасно знавший эту историю, — что ты относишься к Круксу с предубеждением. Поэтому послушай не как мужчина, а как историк.

И он рассказал мне, как историку, содержание начатого им дела.

Восемь дней назад исчез некий Барух Эяль, 43 лет, начальник отдела баллистической экспертизы Управления криминальной полиции. По сути — коллега Бутлера. Он вышел из дома в восемь утра, чтобы ехать на работу. Но в вертолет не сел и на службе не появился. До полудня никто из коллег не проявлял беспокойства, потом позвонили Эялю домой, и началась паника.

Искали сутки — без всякого толка. Объявлений в прессе не давали, поскольку были уверены — Эяля похитили, и теперь жди ультиматума от какого-нибудь «Исламского возрождения». По сути, полиция занималась не поисками пропавшего, а выяснением, каким образом террористы сумели осуществить акцию в центре Тель-Авива, причем ШАБАК даже не почесался.

Через сутки стали очевидны два обстоятельства. Первое: если Эяля похитили, то не террористы, ибо никаких ультиматумов или требований не было в помине. И второе: граница государства Палестина не была нарушена, как показал анализ данных электронной защиты, и следовательно, искать Эяля нужно в пределах Израиля.

Когда пошли четвертые сутки, были проверены все свалки, канавы и заброшенные здания, а результат продолжал оставаться нулевым, Ноам Сокер, заместитель пропавшего Эяля, предложил обратиться к господину Йосефу Круксу.

— Честно говоря, Песах, — с некоторым смущением сказал Роман, — это не афишируется, но полиция изредка пользуется услугами экстрасенсов, если случай из ряда вон выходящий, и нет никаких зацепок. В суде эти показания не используешь, а в оперативной работе иногда помогает. Семь лет назад, например, Соня Мильштейн точно сказала, где искать тело убитого маклера. В девяти случаях из десятки, правда, они попадают пальцем в небо, но, если другие варианты вообще бесперспективны, то…

— Не оправдывайся, — сказал я. — Что сказал Крукс?

— Он прибег к автоматическому письму. Видишь ли, он утверждает, что имеет мысленный контакт с каким-то своим предком, жившим лет триста назад. И предок дает ему советы и подсказывает выходы из разных жизненных ситуаций. Предок, якобы, знает все и обо всех… А чтобы получить совет, Крукс садится за стол, кладет перед собой лист бумаги, берет карандаш и расслабляется до такой степени, что перестает контролировать движения пальцев. При этом мысленно обращается к предку с вопросом. Обычно проходит минута-другая, и рука Крукса начинает быстро водить карандашом. Появляется текст, о содержании которого Крукс даже не догадывается. Читает он текст вместе со всеми, когда выводит себя из транса. Почерк предка, кстати, совершенно не похож на почерк самого Крукса.

— Я знаю, что такое автоматическое письмо, — сказал я. — Не теряй времени.

— Так вот, — продолжал Бутлер. — Предок, по словам Крукса, не ошибается никогда.

— Дай ему Бог здоровья на том свете, — пробормотал я. — Когда он жил, ты говоришь?

— В восемнадцатом веке.

— Откуда он мог знать о том, что на шоссе Аялон будет семь грузовых эскалаторов?

— Песах, — рассердился Бутлер. — Не изображай из себя дурака! Совершенно очевидно, что бомбу он увидел в том времени, когда на шоссе будет именно семь эскалаторов. Я знаю проект — систему только начали строить, пуск намечен на конец тридцать первого года, а сейчас у нас…

— Двадцать седьмой. Чего же ты хочешь от меня? Я, как ты изволил выразиться, историк. У тебя пропал человек — сегодня. В ходе расследования ты узнал, что через четыре года террористы подложат очередную бомбу. Запиши в своем дневнике, через четыре года посмотришь и совершишь полезный поступок.

Бутлер долго смотрел на меня изучающим взглядом и, наконец, изволил разлепить губы:

— Ты уверен, что не хочешь ввязываться в это дело?

— Если ты объяснишь мне задачу… — я тянул время, поняв уже, что от комиссара мне не отвязаться, но еще не понимая, откуда ему стало известно о моем прошлогоднем визите к достопамятному Круксу. Сам экстрасенс расколоться не мог — профессиональная этика. Неужели Лея? Ну, я ей покажу, вот только выпутаюсь из этой истории…

Было так. Ко мне из Москвы приехал в гости родственник по имени Петя Рубашкин. Нет ничего странного в том, что у чистокровного еврея двоюродным братом оказался чистокровный русский. Не папуас, в конце концов. Петя — славный парень, но они в России все сейчас малость сдвинутые на парапсихологических науках. Психологи находят этому естественное объяснение в том, что во время переходного периода обостряются всякие социальные болезни, а парапсихология и оккультизм суть, как известно, болезни общественного сознания, и поэтому… Переходный период в России продолжается уже почти полвека, так что можете себе представить, какой стадии запущенности достигла там парапсихологическая болезнь. Пример, который у всех на виду: когда президент Луконин планировал операцию умиротворения в Якутии, за советом он обратился не в Совет безопасности, а к личному астрологу Капице.

На третий день пребывания Пети Рубашкина в Иерусалиме, какой-то псих спер у него пелефон. Петя посыпал голову пеплом и заявил, что подобный прибор в России насчитывается в количестве всего восьми экземпляров, жутко дорогая штука, и как же он теперь будет ходить по ночным московским улицам, не имея возможности вызвать полицию в случае нападения? Я предложил родственнику купить в подарок другой аппарат, благо в Израиле они не продаются разве только в общественных туалетах, но, как я понял, украденный пелефон обладал и другими достоинствами, о которых я не должен был даже подозревать.

Я предложил обратиться в полицию, но Петя сухо ответил, что ему еще дорога жизнь. Возможно, он спутал израильскую полицию с московской, хотя я не знаю, почему встреча с московской полицией опасна для жизни. Как бы то ни было, единственным человеком, к которому Петр Рубашкин согласился обратиться за помощью, стал экстрасенс Йосеф Крукс, номер телефона которого мы обнаружили методом тыка в файлах Безека.

Отправились. Выслушав в моем переводе мрачный рассказ Пети, Крукс сказал:

— Нет проблем. Сеанс — триста шекелей.

За эту сумму я мог купить Пете новый аппарат, но родственник и слушать не хотел. Крукс усадил нас на мягком диване, сам сел перед нами на журнальный столик, положил перед собой лист бумаги и остро отточенный карандаш (какая кустарщина!), после чего закрыл глаза и, впав в транс, начал быстро-быстро писать. Я подумал, что писать с закрытыми глазами неудобно, и Крукс наверняка подглядывает. Но не в этом дело. Через минуту экстрасенс открыл глаза и, не читая написанного, протянул бумагу Пете. Вот, что мы прочитали:

«Иерусалимская роща, второй ряд масличных деревьев, третье растение слева. Под выступающим из-под земли корнем.»

Написано было по-русски замечательным каллиграфическим почерком.

— Знаешь, где это? — спросил меня Крукс.

— Д-да, — ответил я и не удержался: — Ты, оказывается, знаешь русский?

— А что, написано по-русски? — спросил Крукс. — Нет, я не знаю русского. Но это ведь и не я писал. Предок. Он знает.

Петя в предвкушении находки бросился было к выходу, но Крукс задержал нас в холле, почему-то помахал перед моими глазами обеими ладонями и заявил:

— Ты тоже обладаешь способностью к автоматическому письму. Только ты, он — нет. Попробуй. Должно получиться.

И мы ушли. Свой пелефон Петя нашел на месте, указанном предком-полиглотом. Восторг родственника был неописуем.

В тот же вечер, когда все улеглись спать, я из чистого любопытства открыл «Спутник экстрасенса» Аркадия Шумахера и попробовал войти в контакт с самим собой. Я ожидал всего, чего угодно, но не того, что получилось на самом деле. Мне показалось, что я посидел с минуту, закрыв глаза, и что руки мои лежали на коленях совершенно неподвижно. Когда мне надоело, и я решил выйти из транса, то обнаружил, что карандаш со сломанным грифелем валяется на полу, а на листе бумаги странными, явно не моими, каракулями написано по-английски:

«Не нужно в воскресенье, шестнадцатого мая, выходить из дома между девятью и десятью часами утра. Уличная пробка и авария.»

До шестнадцатого оставалась неделя, а Петя Рубашкин покидал нас в пятницу, и я забыл о предупреждении. Проводив Петра в Россию и придя себя во время шабата, утром в воскресенье, причем именно в девять сорок, я вышел из дома, чтобы отправиться в редакцию газеты «Время». И представьте: именно в этот момент какая-то авиетка сверзилась с высоты десятиэтажного дома и рухнула на проезжую часть буквально в трех метрах от моего носа. Крики, пожар, пробка, да что рассказывать. Пилот погиб, а в редакцию я не попал.

Вот так-то. Больше я с предком не общался — не люблю я эти штучки, хватит с меня альтернативных и виртуальных миров.

— Ты, конечно, можешь отказаться, — сказал Бутлер. — Но тогда жизнь Баруха Эяля окажется под угрозой.

— Да? — сказал я. — Полиция расписалась в бессилии, а виноват некий историк?

Впрочем, спорил я вяло.

Текст, который вылез, скрипя, из-под моего пера, оказался на непонятном языке.

— Что это? — недоуменно спросил Бутлер.

— Не знаю, — сказал я раздраженно. — Спроси у своих экспертов. Может, это испанский. Я знаю, что кто-то из моих предков жил в Мадриде.

Это оказался португальский. Видимо, когда евреев погнали из Испании, какой-то мой предок остался в Лиссабоне.

Текст гласил:

«Улица Бен-Иегуда, номер семь, второй этаж, налево. Звонить долго. Если начнется тайфун — переждать. Спросить: где Сара?»

— В Израиле, — сказал Роман, связавшись со мной по стерео на следующее утро, — сто семнадцать улиц носят славное имя Бен-Иегуды. И ни на одной из них, я уверен, не бывает тайфунов.

Похоже было, что он не спал ночь.

— Наверное, речь об Иерусалиме или Тель-Авиве, — предположил я. — Иначе предок дал бы какой-то намек.

— Попробуй еще, — сказал Роман, — и попроси, чтобы без намеков. Я еду к тебе.

У меня не было желания общаться с предком наедине, и я дождался Бутлера. Новый текст оказался французским — по-видимому, писал его уже другой предок, когда моя семья перебралась из Лиссабона в Марсель:

«Сказано же — Бен-Иегуда, семь. Конец связи».

— Злые у тебя предки, — сказал Бутлер, — все в тебя.

И отправился разрабатывать операцию.

А я, закончив главу «Истории Израиля», учинил жене допрос и выудил-таки у нее признание в том, что именно она рассказала комиссару о случае с Петей и о моей странной способности общения с собственными покойными родственниками.

— Я не думала, что он это воспримет серьезно, — оправдывалась Лея.

Каково? Собственного мужа она, видите ли, серьезно не воспринимает!

По моим расчетам, Бутлер должен был появиться не раньше следующего вечера — знаю я расторопность нашей полиции.

Он пришел через двое суток, без звонка.

По-моему, он за все это время так и не заснул.

— Это в Кармиеле, — сказал Роман, когда я налил ему кофе в большую поллитровую кружку. — И насчет тайфуна твой предок оказался прав.

— Сильно досталось? — поинтересовался я.

— Полицейский, попытавшийся войти в квартиру, получил в ухо при исполнении. Его напарник едва не лишился глаза. Но они ее все-таки уняли.

— Кого — ее?

— Старуху. Это, действительно, тайфун, скажу я тебе. У твоего предка образное мышление.

— А что Эяль?

— Нашли. Он, видишь ли, сбежал от своей Брахи, влюбившись в некую Сару Звили, манекенщицу. Любовники отправились в Кармиель, где жила мать Сары, а оттуда собирались сваливать за границу. Эяль понимал, что Браха не даст развода и хотел провернуть дело в Европе — там с этим проще.

— Мой предок получит переходный вымпел или почетную грамоту? — поинтересовался я.

— Ты сможешь передать ему наше полицейское спасибо?

— С большим удовольствием, — заявил я. — Значит, дело закрыто?

— Нет… Мы не знаем, как быть с первым письмом — о бомбе. Какое отношение имеет будущая бомба к любовному приключению Эяля?

— Спрашивай об этом у предка господина Крукса, — предупредил я. — В эти игры я больше не играю.

— Почему? — моментально обиделся Роман. — Ты уже показал себя, ты это умеешь. Почему я должен общаться с каким-то Круксом, если есть ты?

— Только не сейчас, — сказал я. — Бомба — дело будущего. Есть еще пять лет. Дай отдохнуть.

— Хорошо, — сказал Роман. — Ты прав. Время есть. Но, занимаясь своими историческими изысканиями, Песах, не забывай смотреть в будущее.

Выдав эту банально-пошлую фразу, явное следствие бессонницы, Бутлер удалился, засыпая на ходу.

— Послушай, — сказал я экстрасенсу на следующий день, напросившись на сеанс, — ты своим безответственным заявлением сильно усложнил мне жизнь. Не поняв твоего намека на бомбу, полиция обратилась за помощью по делу Эяля ко мне.

— Нашли? — спросил Крукс.

— Это было элементарно. Но теперь они хотят, чтобы я рассказал, при чем здесь бомба!

— А действительно, при чем здесь бомба? — задумчиво сказал Крукс и окинул меня оценивающим взглядом. Он вообразил, наверно, что я тут же выложу триста шекелей, чтобы узнать ответ.

Ответ я знал и без него, меня интересовало совсем другое.

— Твой предок, — начал я издалека, — тот, что из восемнадцатого столетия, как его звали и чем он занимался?

— Звали его Мордехай Ласков, и был он раввином, — мгновенно ответил Крукс. — Он был умный человек и знал семь языков, в том числе русский.

— А… — протянул я. — Мне почему-то казалось, что его должны были звать Игаль Горен.

— Как? — переспросил Крукс, сделав вид, что не расслышал имени.

Отвечать я не стал, реакция Крукса меня вполне удовлетворила.

В Институт стратегических исследований Тель-Авивского университета я приезжаю обычно один раз в месяц — на семинары по общей и альтернативной истории. Несколько раз и сам выступал там с докладом, хорошо знаю многих системных программистов, заправляющих бал в этом заведении. Игаль Горен — один из самых талантливых, но, как говорится, без царя в голове. Когда-то кто-то убедил этого молодого гения в том, что гениям дозволена любая причуда. И потому Горен способен был доклад о предстоящей эволюции индекса потребительских цен на 2030-2045 годы построить в виде компьютерной игры, в которой каждый слушатель выступал в виде точки на координатной оси. Горен воображал, что это приятное ощущение. Однажды он составил прогнозное поле для министерства сельского хозяйства, перенеся пользователя на Марс и заставив его посеять кубические помидоры, продукцию киббуца Ха-Поэль, на каменистых склонах Никс Олимпика. Результат, кстати, оказался ровно таким же, какой получился впоследствии на полях самого киббуца в Исраэльской долине, так что придираться к прогнозу не было никаких формальных оснований.

Играть в прятки с Игалем — дело безнадежное, и потому, вызвав его по стерео, я сказал сразу:

— Бутлер не спал три ночи, а тебе хоть бы хны.

Игаль посмотрел на меня своим проницательным взглядом, и я понял, что он возьмет на себя лишь ту часть вины, которая ему действительно принадлежит — ни на грамм больше.

— Не я, — сказал он, — посылал комиссара по улицам имени славного Бен-Иегуды.

— Договорились, — согласился я. — Сыграли поровну. И часто ты помогаешь Круксу?

— Изредка, — хмыкнул Горен. — Когда удается войти с ним в телепатический контакт. По стерео разговаривать он не хочет, а в гости не хочу я.

— Ага, телепатический, значит, — сказал я. — Почему не через автоматическое письмо?

Не хочет рассказывать — не надо.

Я пригласил Бутлера на чашку кофе, когда он проспался. Усевшись в свое кресло, Роман сказал, что пить не будет, от кофе его клонит в сон. А вот мою версию событий выслушает обязательно, поскольку невооруженным глазом видно, что мне есть что сказать.

— Видишь ли, — начал я. — Вас, полицейских, иногда подводит рутина. Образ врага. Это наша общая беда, не спорю, привыкли за столько лет войн, интифад и мирных переговоров. Если пропадает солдат, ищут террористов. Если убивают каблана, вы прежде всего думаете — а не убил ли тот араб, который работал на стройке и со вчерашнего дня исчез напрочь… Не спорь! Вы, конечно, отрабатываете и другие версии, но эти — в первую очередь.

— Когда пропал Эяль, — продолжал я, — хоть кому-то пришло в голову, что он просто сбежал с любовницей? Если бы пришло, вы легко вышли бы на его бывшую секретаршу, от нее на Сару Звили, а через нее — на улицу в Кармиеле… Но нет, это было слишком для вас просто и неинтересно. Вы зашли в такой тупик, что обратились к экстрасенсу! И тот вам выдал историю с бомбой, поскольку об Эяле не знал ровным счетом ничего. А о бомбе ему рассказал Игаль Горен из Института стратегических исследований — тот просчитал этот теракт и определил для него очень большую вероятность. У Горена свои причуды — он почему-то считает, что любая ассоциативная идея запоминается лучше, чем прямое указание на некоторое событие. И он прав — об этой будущей бомбе теперь известно всему ШАБАКу, и они уж примут меры…

Бутлер подавленно молчал, и я продолжил свой анализ:

— Не связав бомбу с Эялем (и действительно, какая уж тут связь!), ты явился ко мне. Но я-то человек без предрассудков и рассуждаю здраво, у меня нет образа врага. Я историк, а не полицейский. Короче говоря, мне не составило труда просчитать ближайших знакомых Эяля и сделать за вас вашу работу. Кстати, что сказал Барух, когда его вытащили из постели?

Бутлер ничего не ответил, и я похлопал его по руке. Рука безвольно дернулась. Комиссар спал.

Мне ничего не оставалось, как врубить на полную мощность увертюру к «Мейстерзингерам» известного антисемита Рихарда Вагнера. Бутлер проснулся мгновенно и начал шарить вокруг себя в поисках клавиши выключения.

— Изверг ты, Песах, — сказал он, когда стало тихо.

— Ты так и не дослушал моих объяснений!

— А ты — моих, — отпарировал Бутлер. — То, что ты знаешь португальский, мне известно давным-давно. То, что Крукс жулик и пишет тексты от имени предков, мы тоже знали. То, что Эяль сбежал с бабой, мы раскопали за сутки, ты нас, действительно, за дилетантов принимаешь?

— Пардон, — сказал я. — Тогда изволь объясниться.

— Трое суток, — сказал он, — мы лазили в недрах главного компьютера Института стратегических исследований, чтобы разобраться, каким образом происходит утечка информации. Эти компьютерные гении вроде твоего Игаля Горена — сущий бич для служб безопасности. Полная безответственность. Теперь понял?

— Н-нет, — сказал я. — Меня-то ты зачем разыграл?

— А… Твоя Лея на прошлой неделе мне заявила, что у тебя есть предок, который общается с тобой. Захотелось посмотреть, то ли ты такой же жулик, как Крукс, то ли честно заблуждаешься.

— Ну и что?

— Такой же жулик.

— И я еще поил тебя кофе, — с горечью сказал я.

— Не поил, а спаивал, — поправил Бутлер.

Все-таки я остаюсь при своем мнении. Без образа врага полиция не может работать. И потому не верит в очевидные вещи. Да, я надул его с улицей Бен-Иегуды, а он надул меня. Но кто, черт возьми, подсказал мне не выходить на улицу в воскресенье? А моему родственнику Пете — место, где он потерял свой пелефон?

Спрошу у Горена.