Сам Творец явился ему среди скал Синая.
      И вещал.
      За первыми словами я, конечно же, вспомнил и следующие, от первой главы перешел ко второй, от нее - к третьей, и описал я Моше всю жизнь его праотцев, и его самого, и текст заповедей вспомнил, равно как и весь остальной текст, который, как мне казалось, никогда не знал от буквы до буквы.
      Моше не то, чтобы слушал, он впал в экстатический транс, он внимал, он запоминал - так, как в наши дни и в моей родной альтернативе запоминают некоторые люди с одного прочтения целые главы толстых книг.
      Я поведал бедняге Моше о том, как он умрет, и как похоронят его на высоком холме, и даже дату назвал, но весть о грядущей кончине не произвела на Моше ни малейшего впечатления. А может, - подумал я, - в этой альтернативе Моше уготована совершенно иная судьба, а я, диктуя ему вовсе не канонический для этого мира текст, тем самым нарушаю его историческую ткань?
      А что мне оставалось делать? Ни Бельский, ни Шехтель не давали знать о себе, приходилось выпутываться, и я делал все, что мог, учитывая, что мог я только говорить, да и то - не своим голосом.
      Закончив, я неожиданно успокоился. Вы представляете, чем отличается каменное спокойствие от каменного же возбуждения? Естественно, только температурой. Я успокоился и остыл. Я стал холоден, как все окружавшие меня камни. Моше вышел из транса и, по-моему, мгновенно забыл все, что я ему наговорил и напророчил. Меня это не волновало: когда надо будет - вспомнит. Единственное, чего мне сейчас хотелось: чтобы Моше поднял меня, положил в мешок и таскал с собой, а я бы смотрел и впитывал впечатления. Пусть это был другой мир, другая альтернатива Земли, но разве здешним евреям не предстояло почти во всем повторить собственную альтернативную судьбу? И я хотел видеть - естественное желание для историка, будь он даже камнем.
      Я был слишком велик для того, чтобы поместиться в мешок. Да Моше и в голову не пришла такая возможность. Он был потрясен, напуган, и никакая иная мысль, кроме "скорее, вниз, подальше отсюда! ", его, вероятно, не посещала. Видели бы вы, как он бежал! Но по мере того, как Моше спускался с холма на равнину, приближаясь к своему племени, бег его замедлялся, он перешел на шаг, а шаг становился все более уверенным, я бы даже сказал чеканным. Вершину покинул испуганный и мало что понимавший человек. К народу пришел Вождь.
      Он даже не оглянулся!
      А если бы оглянулся, различил бы он меня среди сотен таких же валунов?
      Солнце зашло, темнота упала, как черное покрывало, и в небе засияли созвездия. Впрочем, из всех созвездий мне лично были известны два - Большая Медведица и Орион. Ориона я не увидел, а Медведица оказалась на своем месте. А где ж ей быть - в любой альтернативе Земли звезды должны были оставаться теми же, ибо не в них суть. Суть всегда в нас, людях.
      С этой мыслью я и вернулся.
      * * *
      - Никогда, - гневно сказал господин Бен-Натан, - никогда и никто не должен увидеть эту запись! То, что сделал Павел, - кощунство. Я требую запретить...
      - В демократической стране! - воскликнуло юное дарование Бельский, неспособное понять, что служитель Творца не может быть демократом.
      - Спокойно, господа, - умиротворяюще поднял обе руки директор Рувинский. - Действительно, пока никто, кроме нас семерых, не знает о том, что произошло. В архивах Института запись дарования Торы, безусловно, сохранится - этого требуют интересы науки. Но согласимся ли мы, как того требуют интересы религии, с утверждением, что все случившееся следует скрыть от общественности?
      - Безусловно! - воскликнул господин Бен-Натан.
      Юное дарование нашло в себе силы благоразумно промолчать, а Фрайман, казалось, и вовсе не слышал нашей перепалки, он сидел в глубокой задумчивости, устремив невидящий взгляд в переносицу писателя Моцкина, отчего тот вертелся в своем кресле, будто рак, попавший на сковородку. Испытатель Шехтель, как всегда, хранил молчание, поскольку научные споры его не интересовали, а я молчал, поскольку сказать мне было нечего.
      Приняв общее молчание за знак согласия с требованием представителя министерства, директор Рувинский вздохнул и занес решение в память компьютера, лишив, таким образом, читающую публику сенсации, способной взбудоражить все слои населения.
      Кажется, впервые за время наших совместных бдений господин Бен-Натан почувствовал себя морально удовлетворенным.
      - Я буду настаивать, - сказал он, поднимаясь, - чтобы институту сократили ассигнования на будущий финансовый год.
      Это был голос победителя - будто пинок в бок поверженному льву. Странно, но директор Рувинский никак не выразил своего возмущения. Причину я понял минуту спустя, когда господин Бен-Натан покинул нас для вечерней молитвы. Едва за представителем министерства по делам религий закрылась дверь, как юное дарование вскочило на ноги, Фрайман перестал сверлить взглядом переносицу романиста, и даже Шехтель резко повернулся в мою сторону.
      - Господа, - сказал Рувинский, - теперь мы можем обсудить проблему в ее реальной сложности. Если все так, как я это себе представляю, то где начало? И было ли оно вообще?
      - А меня больше интересуют технические... - начал было Фрайман, но был перебит романистом, возопившим со всей силой своей страсти:
      - Павел, только ты можешь ответить: откуда ты взял текст?
      Все взгляды устремились в мою сторону. Я подумал и сказал:
      - Если вы имеете в виду текст Торы, который я диктовал Моше, то я помню его с детства. По ТАНАХу у меня в школе было сто. Меня больше волнует другое: в том мире нам, наконец-то, удалось опередить этих... ну, не знаю, кто это был... инопланетяне или кто-то еще... И мы первые даровали Тору евреям на альтернативной Земле.
      - Павел, - мягко произнес Фрайман. - Ты еще не понял ситуацию? Ты был не на альтернативной Земле, а на нашей, родной. И Моше был - тот самый. И люди, которые были с ним, - главы еврейских родов, вышедших из самого что ни на есть исторического Египта. И ты, господин историк, именно ты, и никто другой, вбил в голову Моше этот канонический текст, который был им впоследствии записан.
      - О чем вы говорите? - удивился я. - Мы можем проникать в альтернативные...
      И замолчал на полуслове. Мог бы и раньше догадаться. Сам же и предложил вчера эту идею.
      - Вот именно, - подтвердил директор Рувинский. - Это ведь твоя идея. О том, что альтернативу способен создать не только разум или инстинкт, выбирающие из двух возможностей, но и неразумная природа. Камень, к примеру, который может покатиться под откос, а может остаться на месте...
      - Не может он остаться на месте, - вяло возразил я, - есть закон тяготения, и никто его не отменял.
      - В нашем мире - да, не может. Но в тот момент, когда на камень начинает действовать некая сила, возникает альтернативный мир, в котором на камень действует сила в противоположном направлении. Именно поэтому во Вселенной должны существовать миры, где предметы отталкиваются друг от друга, где вместо причин - следствия, а вместо будущего - прошлое.
      - И достаточно, - подхватил Фрайман, - проникнуть в один из таких альтернативных миров, и там совершить любое, по сути, действие, скажем, ударить ногой о камень...
      - И тогда, - заключило юное дарование Бельский, - ничто и никто не помешает наблюдателю оказаться в новом альтернативном мире, а по сути - в нашем собственном, ибо, как даже историки знают, минус на минус дает плюс. А то, что ты оказался в нужном месте в нужное время, так это уже наш компьютер постарался. У него иной возможности и не было, ведь эксперимент изначально программировался как дарование Торы евреям в альтернативных мирах. И когда единственным альтернативным миром стала наша Земля...
      Я вспомнил, как лежал на вершине крутого холма и ждал приближения Моше. Я вспомнил, как диктовал Моше текст, возникавший в моей памяти. Я вспомнил охвативший меня жар.
      - Погодите-ка, - медленно произнес я. - Из сказанного следует, что и в тех мирах, где мы уже побывали прежде... там, где нас опережал некто...
      - Этим кем-то был кто-то из нас, - мрачно произнес Фрайман. - Не показался ли тебе голос Творца странно знакомым?
      - Показался, - сказал я с возросшей уверенностью. - Когда я был в каменном мире омикрона Эридана, голос был моим собственным. Это меня и удивило, собственный голос трудно узнать, но теперь, вспоминая, я...
      - Ну вот, - удовлетворенно сказал Бельский, - до тебя тоже дошло. Может, ты тогда попробуешь ответить на единственный вопрос? Если ты и никто иной даровал Тору нашим предкам, если мы, сидящие здесь, даровали Тору евреям на других планетах, то кто создал первоначальный текст Книги? Ты-то, Павел, откуда взял этот текст? Не говори мне, что учил его в школе. Ты учил тот самый текст, который сам же и надиктовал Моше. Откуда ты его взял?
      Я-то знал, откуда я его взял. И это было нелепо, ибо следствие, как оказалось, не имело причины.
      Мы сидели друг перед другом, и каждый из нас боялся признаться даже самому себе, что у неразрешимых противоречий есть лишь одно решение - Его воля.
      Ибо если у кольца нет начала, то кто-то должен был создать само кольцо.
      - Трудно быть камнем? - спросил неожиданно испытатель Шехтель.
      Я пожал плечами. Когда что-то делаешь, всегда трудно. Но еще труднее потом, когда начинаешь раздумывать над тем, что сделал.
      - Разойдемся, - устало предложил директор Рувинский. - И между прочим, если Павел создал нашу альтернативу, то, значит, есть и иная: та, где Моше не видел горячего камня на вершине горы Синай и не получил-таки текста...
      - И значит, наш эксперимент провалился, - сказал Шехтель.
      * * *
      С тех пор прошло пять лет. Сведения об операции "Моше рабейну" были в свое время переданы в комиссию кнессета, созданную специальным решением премьер-министра Френкеля. Работа комиссии была строго секретной, но в нашем демократическом государстве по-настоящему секретными могут быть лишь мысли, да и то, если они не отражаются в глазах. Вот и поползли странно искаженные слухи о безголовых козлах в Синайской пустыне или о говорящих каменных изваяниях на дне Мертвого моря.
      Вчера комиссия сняла гриф секретности, и я получил возможность опередить романиста Моцкина, рассказав правду об операции "Моше рабейну".
      Не уверен, что эта правда так уж необходима нашему обществу. Верующий человек сочтет опубликованные материалы кощунственным надругательством. Неверующий не сумеет разрешить противоречие, которое оказалось не по зубам даже юному дарованию Бельскому, и тоже сочтет наш эксперимент надругательством - но не над Его именем, а над здравым смыслом, который и заменяет нам в повседневной жизни предначертания Господни.
      А я думаю о том, что каменные евреи в системе омикрон Эридана через много лет станут цивилизованы настолько, что создадут свой Институт альтернативной истории. И проведут свою операцию "Моше рабейну". И создадут, таким образом, еще одну альтернативу, в которой сами и даруют себе Тору. Без меня.
      А где буду я?
      В еще одной альтернативе?
      Я понимаю, конечно, что на самом деле альтернативных миров бесконечное множество. И в одном из них некий историк Павел Амнуэль сидит перед компьютером и злорадно улыбается, представляя себе мои мучительные раздумья. Он-то знает истину. Кто-то из них знает истину наверняка.
      А может этот "кто-то" - я сам?
      1 "терпение" и "неважно"