Гора Мборгали

" Битюцкий, растерявшись, невольно спросил: "Какое?" Мне стало смешно: "Как вам сказать, это нечто такое, чего, кроме меня, никто не завершит". Он ничего не понял... А что теперь ты должен завершить?.. Я должен сесть на рельсу! А потом?.. О-о! Вопрос по делу, правиль-ный... Интересно, Митиленич тоже сам с собой беседует? Разумеется. А анализ это нечто другое?.. Любопытно, из каких сведений состоит его информационный сундук? Если он не безнадежный идиот, он должен знать, что я жив и иду в таком-то направлении. Еще бы, за столько месяцев пути я, наверное, наследил дай Боже! Вот будет хохма, если он разгадает, где и в каком месте я сяду на рельсу! Я пока и сам не знаю, нужно обдумать и решить. Наберусь немного сил. У Митилени-ча есть интуиция, ум. Не исключено, что он будет поджидать меня именно в тех краях... Скажешь тоже! Приснилось ему, что ты должен сесть на рельсу? Как знать... Все может быть. Брось гадать, вернемся к делу: зубы у тебя - со счета не собьешься; кисть левой руки почти неподвижна. Вернуть мышцам пластичность можно, если сделать сложную операцию и разработать кисть... Не исключено, что операция будет тяжелой, возраст и здоровье подведут... Если Резо Сесиашвили не смогли подлечить бедренные суставы, мне, что ли, вылечат! На одно ухо не слышу - последствия воспаления, перенесенного в Уренгое. С этим, вероятно, и удастся что-то сделать... А в общем, в нормальных условиях, с отдыхом и хорошим лечением, может, поднаберусь сил... А зрение, забыл?! Витамины, что ли, помогут?! Так я и поверил. Очки - и вся недолга. Вот только заняться этими болячками я смогу после получения официального статуса. Это отдельная и сложная проблема, но, пропади все пропадом, пока меня поймают, не подыхать же с голоду. А поймают - да здравствует гражданин начальник! Больше трехсот не дадут, дальше Луны не пошлют! Будут содержать нас, чтобы помереть не померли и жить не жили; ни о чем тужить не придется. Я о другом думаю кому и зачем я нужен такой, какой я есть?.. Ладно, разнылся, отвлекись чем-нибудь... О, кажется, горло болит... Может, тебя и запахи беспокоят? Какие еще запахи?! Падали!.. В такой мороз от падали вони не будет, но ты прав, не время причитать, подумаем о чем-нибудь другом... Мы еще не говорили о том, как жилось после первого побега. Белорусские истории и прочее... Да, в Белоруссии, в частности в Минске... Как фамилия того человека, не Вохнянский ли?.. Да, интересный был человек. Я приехал в Минск. В половине первого меня должен был принять по вопросу оборудования, которое по репарации вывозилось из Германии, заместитель Председателя Совета Министров Белоруссии. В половине двенадцатого я заскочил в ресторан при гостинице, есть хотелось ужасно. Мне принесли что-то перекусить. Беглец, где бы он ни был, всегда насторожен, нет ли опасности. Я заметил неподалеку сухопарого седовласого мужчину, он сидел за столиком один. Перед ним стояли бутылка пива и яичница на маленькой сковороде, он наблюдал за мной, я его не узнал - в этом не было ничего удивительного, зато он, окажись бывшим чекистом, мог бы узнать меня. Бросив взгляд на часы, я заторопился с едой. Мужчина встал и, прихватив бутылку пива со стаканом, направился прями-ком ко мне. Подошел, попросил разрешения сесть. Я кивнул. Он сел, продолжая разглядывать меня, и, помешкав, заговорил:
      - Прошу прощения, я бывший дипломат, Вохнянский Иван Макарович. Не удивляйтесь, хочу спросить вас кое о чем.
      - Слушаю.
      - Есть такая наука, реакционная, - френология. Теория, вымученная профессором Френелем. Я холостяк, всю жизнь провел за границей. У меня частенько бывало свободное время, и я забавлялся этой теорией. Теперь, как выпадает случай, я кое-что уточняю. Не сочтите за дерзость... У вас есть дети?
      - Да, двое! - солгал я.
      - Обе девочки, не так ли?
      - Да, - снова соврал я. - Как вы узнали?
      - У таких, как вы, в основном бывают девочки.
      - По профессору Френелю?
      - Да.
      - Интересно. Простите, тороплюсь, вынужден оставить вас.
      Эта случайная беседа занозой впилась в мое сердце. В периоды побегов и потом, когда приходилось скрываться, меня мучил комплекс бездетности. Точнее, бессыновности. Это были естественная жажда иметь наследника и страх беглеца: вдруг убьют при аресте или приговорят к расстрелу, а у меня нет сына. Помимо этого мне запали в душу слова деда Горы и отца Эрекле. Они часто говорили о том, что у меня должно быть много сыновей, чтобы не иссяк род, не прервалась фамилия... Не смог я выполнить ни их заветов, ни... Эх, ладно..."
      Гора не любил вспоминать, а тем более рассказывать о незадавшихся побегах. Он как-то сказал: "Человеку легче признать свою вину, чем неудачу и поражение!" К числу осечек он относил и тот побег, когда мы "рванули" из Караганды, - второй побег! Я знаю подробности от Анатолия Ивановича Шульца. Сам Анатолий Иванович, сын офицера-эмигранта, почти всю жизнь прожил в Китае. Туда он попал вместе с отцом и матерью, там рос, там же достиг довольно высокого положения - был представителем какой-то американской компании в Северном Китае; женился на Галине Солдатенко, красавице с трагической судьбой, - получив приглашение в Голливуд, она бросила господина Шульца, уехала в Штаты, там ее застрелили! Со временем эмигранты стали возвращаться из Китая на родину, вернулся и Анатолий Шульц. Свой приезд он объяснял так: "У меня никого и ничего не осталось ни там, ни где-нибудь еще. Только родина. Я снялся с места в надежде, что после победы в такой войне коммунисты не заставят нас, детей и внуков, расплачиваться за грехи своих отцов, и вот, пожалуйста!" Шульц получил срок и оказался в лагере. Замаливал вместе с Горой родительские грехи, дружил с ним, участвовал в побеге, о котором Гора никогда и никому не рассказывал.
      Вот эта история со слов господина Шульца.
      "В окрестностях Караганды началось строительство нового объекта под названием "Северо-западная стройка". На ней работали заключенные, они же возводили заграждения - столбы высотой в четыре с половиной метра, между которыми крепились гвоздями и скобами три ряда горбылей. Перед ограждением, по обыкновению, распахивалась так называемая "запретная зона", то есть полоса шириной восемь-девять метров, разровненная и разрыхленная. Она обносилась колючей проволокой. Перед тем как завести заключенных в рабочую зону, контрольную полосу тщательно осматривали, нет ли на ней следов: может, кто сбежал или, напротив, забрался с воли. Ночью на вышках часовых не было, зона пустовала, и в неё вполне могла пробраться, скажем, женщина; мог бежать и заключенный: укрывшись где-нибудь днем, он с уходом часовых переползал через запретную зону, ограждения и тогда ищи-свищи. Тот побег был частично подготовлен другими заключенными. Так нередко бывало. Оперслужба имела своих агентов, и, если они замечали что-то неладное, подозреваемых тотчас, не дознаваясь подробностей, переводили в другие лагеря. Словом, парней, готовивших этот побег, похватали и рассовали по разным лагерям, но они успели передать надежному человеку суть дела. При установке столбов ограждения они вместо щебня залили в ямы воду и утрамбовали землей. Зимой воду прихватило морозом, и столбы стояли - не отличишь от других. Ребята успели указать на них. По замыслу машина должна была, прорвав проволоку, завалить вначале невысокие колья запретной зоны, потом один из столбов с оттаявшим льдом. Остальное - дело удачи, не попала бы пуля в беглеца, когда со сторожевой вышки откроют пулеметный огонь; не прострелили бы бак в машине и прочее... В подвале одного из домов припрятали двухсотлит-ровую бочку. На объекте челночило множество машин со строительными материалами и водой, у нас была возможность сливать бензин. Бочка потихоньку наполнялась. Стояли погожие дни. Можно было бы и бежать, но случилось нечто непредвиденное. Поскольку случаи "прорывов" участились, начальство сочло нужным принять меры: пригнали экскаватор и опоясали зону рвом глубиной в два метра, вырытую землю сбросили на бровку, образовался бруствер, а значит, и дополнительная помеха для таких побегов. В сравнении с прежними неудачниками у нас было два преимущества: валкие столбы и щиты, специально изготовленные для этого случая, - в человеческий рост высотой, полдюйма толщиной и с ручкой. Воду в зону привозили на "студебеккере". Машина надежная, трехосная, при этом все три моста ведущие. К тому же между кабиной и цистерной легко умещались наша бочка с бензином и человек. Нас было шестеро. Распределились так: один возле бочки, трое в кабине, двое на ступеньках с обеих сторон, при этом у каждого в руке щит, упертый в ступеньку, - он защищал беглецов от пуль: и тех, кто стоял на ступеньках, и тех, кто сидел в кабине. Кроме того, щиты имели еще одно назначение: по ним, как по мосткам, должна была проехать машина, сначала - через ров, а потом - через бруствер; трехосный "студебеккер" легко бы взял насыпь. Водителем его был сосланный немец по имени Эвальд, очень хороший человек. Он всегда охотно выполнял наши просьбы, приносил что нужно с воли, но дело есть дело, и в один прекрасный день мы попроси-ли Эвальда выйти из машины. Он и эту просьбу выполнил охотно. Мы подогнали "студебеккер" к месту, где хранились бочка и щиты. Погрузили горючее, сели. За бочкой укрылся Шуков; Лапка с Горой вооружились щитами, и операция началась!.. Эвальд должен был поднять крик лишь после того, как мы завалим забор, или вообще не поднимать. Я сидел за рулем. Кстати, о технологии побега: большинство из тех, кто уходил в побег, именно прорывались, от чего страдала в первую голову машина - выходил из строя радиатор. Мы учли это. Я включил все три моста и медленно двинулся к кольям запретной зоны - они легко завалились; потом так же медленно подъехал к основному заграждению - оно тоже поддалось без труда... В лагерях для политических вышки отстояли одна от другой приблизительно на пятьдесят метров. Мы проехали примерно между двумя вышками, и, когда приблизились ко рву, случилось нечто ужасное... Лапка и Гора спрыгнули, чтобы перекинуть щиты. Часовой на вышке со стороны Горы покинул пост, спустился по лесенке на несколько ступенек, снова поднялся и только потом открыл огонь. Это обстоятельство позволило Горе выиграть время: он перебросил щит, перебрался через бруствер и залег. Бедняга Лапка тоже успел перекинуть щит, поднялся, но тут его подсек пулеметный огонь, и этот добрый, живой, на диво смелый парень, уроженец какого-то Богом забытого села в Закарпатье или Приднестровье, девятнадцатилетний украинец, упал бездыханный... Я нажал на газ, взял бруствер; из правой дверки вдруг выпрыгнул Клубницкий и бросился назад к заваленной ограде; но едва он поднялся на бруствер, как его настигла пуля, и он рухнул в ров. Времени на размышления не было - Гора подполз, взобрался в кабину, точнее, упал ничком на сиденье - ноги наружу, я поддал газ, и под пулеметный огонь с обеих вышек машина рванула вперед. Как известно, в Карагандинских степях на сайгу охотятся на машинах, рытвин и бугров здесь днем с огнем не сыщешь. "Студебеккер" мчался на бешеной скорости. Мы отъехали уже довольно далеко, непосредственной опасности не было, и я спросил у Ушакова, где Шуков, тот, что сидел за бочкой с горючим. Ушаков обернулся на заднее стекло кабины, долго всматривался и сказал: "По-моему, я видел его мельком... Он спрыгнул еще до того, как мы рванули через запретную зону!" Проехали еще немного. Едва мы перевели дух, как Гора, превозмогая боль, пробормотал, что убили Лапку, он сам видел его труп, а Клубницкий, может, и остался жив - он упал в ров. Я был в недоумении, почему Клубницкий спрыгнул, что вдруг на него нашло? Ушаков, нарушив нависшее молчание, заметил, что, видно, подвели нервы!
      Примерно через час после побега машина стала - кончился бензин. Мы собрались снять бочку - куда там, изрешеченная пулями, она, подбитая, скатилась на землю. Мы бросили "студебеккер" Овальда. Спустилась ночь. Ушаков решил отделиться и ушел один. Нас осталось двое: я и Гора. Двинулись быстрым шагом, почти бегом. Близился рассвет, нужно было залечь, поскольку днем нас обнаружили бы с воздуха - в Песчанлаге был самолет типа "У-2". Прошли еще немного. На востоке чуть посветлело небо. Обозначилась какая-то деревня или поселок - всего несколько домов. Мы подошли поближе. Трава была высокой, залегли... Из крайнего дома вышла женщина, поднялась по лестнице на сеновал и спустилась с охапкой сена. Вошла в сарай, вернулась в дом. Гора шепнул, что нужно выждать, пока женщина уснет, подняться на сеновал там полно сена, забраться в него, выспаться, а с наступлением сумерек продолжить путь. Я согласился. Мы подождали пятнадцать-двадцать минут и бесшумно пробрались на чердак под черепичной крышей. Тут и впрямь оказалось много сена. Мы забрались в него, легли бок о бок и уснули как мертвые... Мы так издергались накануне, бежали, почитай, всю ночь - как было не заснуть. Удивительно, что мы остались живы.
      Проснулся я вроде бы от крика, бросил взгляд на часы - почти четыре. Я толкнул Гору локтем - он не спал! И тут мы услышали:
      - Ребята, мы конвой Управления. Знаю, что вы там. Выходите, слово русского офицера, доставлю вас в Караганду, в шестнадцатую тюрьму. Не бойтесь, не в лагерь! Выходите!
      Мы выбрались из сена. Я слегка приподнял черепицу, выглянул. Перед домом стоял грузовик с солдатами на скамьях. Приподнял черепицу с другой стороны... Дом был окружен, попали как кур во щи. Стали анализировать ситуацию, рассуждать... Офицер обратился к нам еще раз. Я почему-то запомнил, что поначалу он говорил "слово русского офицера", а потом уже "честное слово русского офицера". Как тут было не поверить!..
      Странно, но нас действительно пальцем не тронули, даже не ругнули. Надели наручники, сдали дежурному в шестнадцатую тюрьму, и на том завершилась наша попытка побега.
      Вначале мы сидели в шестнадцатой тюрьме, потом в Спасской. Прошло месяца два. Началось следствие, нас судили, снова приговорили к двадцати пяти годам, отсчет срока начался со дня вынесения последнего приговора. Прежняя отсидка пошла коту под хвост. А по правде, когда у тебя четвертак, двумя годами больше или меньше значения не имеет. Теперь в активе у каждого из нас было по полсотни.
      Мы провели на воле сутки или чуть больше.
      Беглец умный после поимки не останется в том же лагере, откуда бежал. На нем клеймо беглеца. Надо сделать все возможное и невозможное, чтобы как-то подменить чистым свой формуляр, в котором красным карандашом значится "побег", а уж затем "переводиться в другой лагерь". После суда и приговора меня с Горой отправили в седьмой лагерь "Песчанлага". Был день, стояла нестерпимая жара. Рабочее время, в лагере почти никого. Мы присели на лестницу барака. Мимо прошел офицер, сделал пару шагов, остановился и раздраженно отчеканил:
      - Что, не знаете?.. Когда идет офицер, вы должны встать и снять шапки.
      Я спросил:
      - А почему?
      Офицер рассвирепел:
      - В знак уважения!
      Гора возмутился:
      - Послушайте, если вы в своем уме, можете объяснить, за что мы должны вас уважать?!
      Офицер ушел, но прислал надзирателей, те повели нас в изолятор... Через пять дней выпустили. Фамилия офицера, начальника учетно-регистрационного отдела, была Фадеев. Он оказался хорошим человеком. Через месяц после этого эпизода он согласился за порядочное вознаграждение заменить наши формуляры, а потом за не менее порядочное вознаграждение отправил нас по этапу в другой лагерь.
      Впрочем, лагерем его можно было назвать разве что условно. Прежде в нем содержались японские военнопленные. Их отправили по домам. Лагерь опустел. Его буквально весь растащи-ли, только фундамент оставили. Ни рам, ни дверей. Разворовали кухню, одежду и ту негде было просушить. Нам давали сухой паек и воду - три литра на человека в сутки. Была осень. Шли дожди с холодным среднеазиатским ветром. Мы, ясное дело, ходили на работу, осматривались, изыскивая возможности побега. Едва на строительстве появлялись доски, как мы распиливали их на дрова и таскали в жилую зону. Больше половины отбирали на вахте: солдатам тоже нужно было погреться и просушить мокрую одежду...
      Как-то вечером лежим мы на нарах в мокрых бушлатах и ватных брюках. В бараке гуляет ветер, капли с потолка, с оттяжкой падая, стучат по жестянке, как по мозгам, - свихнуться можно. Единственное, что исправно работает в лагере, это радио. Чекисты, хоть мир перевер-нись, будут выпускать лагерную газету и позаботятся об исправности радио. Лежим, обмозговы-ваем один из вариантов побега. Дистрофики принесли щепы, разложили костер прямо на полу, где разобраны доски. Взявшись с обеих концов за проволоку, вертят нанизанные на нее селедочные головки, прожаривают их. Радио долдонит последние известия.
      Сводка: "В Москве, в Кремле товарищ Сталин дал обед в честь правительственной делегации Финляндии. Прием прошел в теплой, непринужденной обстановке!"
      Реакция дистрофика:
      - Ну, падлы, уж они там себе истопили! - сказано громко, в сердцах.
      В бараке загоготали, расслабились. Я почему-то представил Сталина, как он вертит нанизанные на проволоку селедочные головки, и его гостей, попивающих шампанское.
      Из этого лагеря можно было уйти. Мы нашли способ и не замедлили бы им воспользо-ваться, не помешай нам гениальный побег одного мальца.
      Мы копали шурф на рабочей площадке... Вернее, копали другие, а мы с Горой сидели по большей части у костра и коротали время... Да, но это ничего общего не имеет с побегом Разаус-каса... Площадка - голое поле замыкалась со всех сторон кошевиной, то есть выкошенной полосой в несколько метров шириной. По углам кошевины, контролируя полосу, стояли автома-тчики. Время обеденное, должны принести еду. Сеет мелкий дождь. Сидим, ждем. Подъезжают легковые автомашины. Из одних выходят гражданские, заказчики; из других - военные, генералы и полковники ГУЛАГа, исполнители работ. Разворачивают чертежи, совещаются. Часовые рты поразевали, разглядывают лампасы - шутка ли, на объект генералы пожаловали! Разаускас поглядел по сторонам, убедился, что патрульным не до него, и пополз через кошеви-ну. Полз он довольно долго, потом встал и спокойно, не торопясь, пошел. Шел, шел и скрылся с глаз, уехали и генералы со свитой. Принесли нам обед, мы поели. Стали пересчитывать - караул! Человека нет! Ясно, от этих работ нас отстранили. Пересмотрели наши дела и распихали по разным лагерям!.."
      Митиленич размышлял в своем кабинете, на столе перед ним лежала раскрытая пухлая папка:
      - Вот пожалуйста, из дела видно, этот Ашна сидел за плен... Как долго, посмотрим!.. Ага, поздно взяли. Так, так... Каргаретели и Ашна вместе сидели во втором отделении "СТЕПЛАГа". Понятно! Отсюда и знают друг друга. Потом и у нас вместе срок волочили. Ашна сбил пешехо-да. За это и сел. Отлично. Выходит, письмо Ашны - факт, а не сплетня или чья-то выдумка. Мог же он в этом письме упомянуть о том, что его назначили комендантом "Отрады"? Мог. Допускаю даже, что он нашел способ предложить свою помощь в случае нужды. Медом мазан этот Каргаретели, что ли?! Вот ведь как получается. Только Ашна отмотал срок и снова полез в пекло?! Я же говорил, у них другая кровь! Может, Каргаретели его от смерти спас или еще что... И Ашна чувствует себя должником. Эх, не знаю, все может быть... Допустим, Каргаретели направляется к Ашне "перевести дух", то есть пополнить запасы продуктов и набраться сил... Догадаться, что он двинет вверх по Васюгани, ума особого не надо. Сделал попытку замести следы! Ха, ха, ха-а! Не знает, с кем имеет дело!.. Но с хижиной он здорово смекнул, не пошел - и баста!.. Хитер, не клюнул, сукин сын! К тому же умен, бестия. На Оби нашли Ниву, добра в ней было навалом! А Ершов-то, Ершов... Мертвец мертвецом, а хотел Гору подвести под монастырь! Ладно, на что надеялся твой Каргаретели? Вот именно, Каргаретели, а не Гора. Что он тебе, друг, товарищ?! Если бы и впрямь у меня были такие друзья... Хоть один! Бросил такое богатство и ушел. Шутить?.. Это, брат, не только ум, это еще и честность. А тот коллекционер умоокраденный, Арефьев... Здорово они его надули, деньги хотел получить, вот и увязался за ними... Его припугнули... Теперь и трупа не сыщешь, кто знает, куда прибило подо льдом!.. Погоди, не наше это дело, пусть угрозыск ломает себе голову... Вот ты говоришь, медом, что ли, мазан. А почему Санцов не отпускает от себя Ашну? Скажешь, и этот мерзавец медом мазан? Столько лет держал при себе шофером, потом определил в "Отраду". Митиленич, побойся Бога! Не твое ото дело. Тебя ничего не должно занимать, кроме Каргаретели. Ничего! Вот тебе связь: Митиленич - Каргаретели. Занимайся фактами, которые к ней относятся! Правильно?.. Да, но... То-то и оно, что относятся! Ладно, нас интересует одно: Каргаретели должен дойти до Хабибу-лы, завернув по дороге к Ашне... Скажем, он придет к Ашне, а потом изменит направление, чтоб сбить меня с толку. Обойдется без помощи Хабибулы и выйдет на магистраль где-нибудь до Сосновки... Не сядет же он в поезд в лохмотьях, обросший, грязный?.. А если и сядет... Я должен точно знать, где и когда он сядет в поезд, иначе уйдет, и вся недолга! А ты думал?! Нет, я должен вынудить его зайти к Ашне. Пока не знаю, зачем это нужно, но интуиция подсказывает, что нужно. Если интуиция подсказывает, разум разберется, что к чему... Нечего зря голову ломать!.. Он идет по Васюгани, дойдет до верховья, пройдет еще двести или триста километров и выйдет туда, где на берегу Оми стоит "Отрада". То есть туда, где справляет свои обязанности, связанные с ответственной должностью, Апша. Выйдет как пить дать!.. Нужно подтолкнуть его, Митиленич, нужно как-то подтолкнуть, чтоб он непременно вышел!.. Но как?.. Это нетрудно спроворить: там же, на Васюгани, когда он двинется от верховья к юго-востоку, обчистим Каргаретели, как говорится, до нитки! Оголодает и выйдет, куда денется!.. Ладно, привели мы его к Ашне, он отъелся, отдышался. Умен же, бестия, догадается, чьих рук дело, и двинет другой дорогой... Может, и так... Тогда нужно подсунуть ему в "Отраде" приличную одежду и устано-вить слежку. Куда пойдет - пойдет. Там тоже найдется станция, и поезд там остановится, и товарищ Митиленич сделает свое дело!.. Всё правильно, но предположим, мы потратились, купили одежду... Не станем тратиться, мы с ним примерно одного размера, своего не пожалею, найду что-нибудь в гардеробе, может, прикупить придется. Прикуплю, меня не убудет! Да, отдай свои тряпки, остальное купи за казенный счет, пусть даже на свои кровные! А как подсунуть тряпки Ашне: на, мол, надень это на Каргаретели, так, что ли? Да, но Ашна сделает прозрачные глаза: Каргаретели - это город или страна? В точности, как спросил брат Филиппова. Ничего не получится, и говорить нечего. Ашне хитрости не занимать! Выходит, этот способ не годится. Я знаю и другой, но тут нужна кропотливая, долгая подготовка... Придется перелопатить кучу всякой информации, обмозговать ее...
      У Санцова семья в Москве, это установлено. Цезарева бывает наездами то в Омске, то в городе, которым правит ее любовник, но живет она своим домом. В Омске обслуживает детей, в "Отраде" .... мэра. Полина Цезарева, то бишь Лина, - пройдоха, каких свет ни видывал. Была любовницей Каргаретели, потом переметнулась к Санцову. Вот бы хорошо подключить к делу кого-нибудь из этой парочки. Разве не может быть так: эта баба узнала стороной, что Каргарете-ли должен прийти к Ашне в "Отраду", и, скажем, по старой дружбе-любви принесла Горе нужную экипировку и все остальное? Митиленич, тебе не чекистом быть, а авантюрные романы пописывать. Куда тебя занесло, ты что плетешь?! Почему, почему? Представим такую ситуацию: я переговорю с ней, припугну. Она баба битая! Тебе ее не испугать! А если к делу подключить Санцова?.. Умоет руки: какая Цезарева, какой Каргаретели, что за вздор?! Конечно. Но если, к примеру, его семья узнает о существовании любовницы? Ха, учудил! Быть не может, чтобы жена не знала о ней. За столько лет... Ладно, каким медом мазан Ашна, что связывает с ним Санцова? Митиленич, тут что-то кроется! Надо бы разобраться в их отношениях... Если поднажать на Санцова, он заставит Цезареву сделать что угодно. Почему начальник управления снабжением, мэр города Санцов проявляет такое участие в судьбе Ашны, радеет о нем?.. Случа-ется, должностное лицо берет взятки через ....; Ашна на этом деле собаку съел... Не годится... Тогда вот что: не сам ли Санцов сбил пешехода, а вину переложил на Ашну?.. Похоже... Если еще пристегнуть посредничество во взятке... Э-э, Митиленич, Митиленич, неужели не чувст-вуешь, что дело значительно сложнее твоей абракадабры... Митиленич, надо бы установить, кто сидел в машине, когда Ашна сбил пешехода!..
      Гора проснулся. Посмотрел в бинокль на дорогу, местами покрытую там и сям рыхлым, неплотным снегом. У него создалось впечатление, что последняя машина здесь побывала пару месяцев назад, не меньше - ветер обычно сносит свежий снег. Гора дождался восхода солнца, определил местоположение, наметил направление и тронулся в путь.
      "До верховья остается километров двести, не больше. Потом до Ашны еще двести, оттуда до Хабибулы почти триста. Всего семьсот. У Хабибулы я должен быть в середине или в конце марта... Допустим, восемнадцатого. Восемнадцать мартовских дней и двадцать восемь февральских... Какое сегодня число?.. Двад-цать четвертое января. Значит, еще семь январских дней. Прибавим двадцать восемь февральских - тридцать пять! Плюс восемнадцать мартовских итого пятьдесят три дня. А мне нужно сорок. Хорошо!.. Что будем делать?.. Что-нибудь вспомним... Опять какие-нибудь гадости... А мне казалось, ты в хорошем настрое-нии. Что тебя взвинтило?.. Черт побери! У меня дурное предчувствие. Вот и будут кстати забавные истории. Сначала о Шафранове, потом о другом. После первого побега я перебрался во Владикавказ. У меня был друг, начальник производства довольно крупного завода. Звали его Пашей. Есть такие люди, которые не только не досаждают другим, а напротив, вызывают всеобщую приязнь. На работе Паша спрашивал строго, но его любили и уважали. За доброту и справедливость. Так оно. Паша с Шафрановым соседствовали, жили дверь в дверь на общем балконе. У каждого было по комнате. Шафранов, человек одинокий, всегда почему-то возвращался домой в половине первого ночи. Кроме субботы - в субботу пораньше. Возвращался и смущенно скребся к Паше - тут его ждал клокочущий чайник. Сунув чайник в приоткрытую дверь, Паша, не тратя слов, запирался. Этим исчерпывалось их общение. Я довольно часто ходил к своему другу. В один из субботних вечеров Шафранов вернулся раньше обычного. Балконная дверь из-за жары была распахнута. Он остановился на пороге. Паша пригласил войти. Шафранов, не чинясь, вошел, сел, и завязалась беседа. Это был первый день нашего знакомства. После этого сосед зачастил к нам, освоился. Однажды в разговоре он заметил, что делает на досуге записи. Особого любопытства я не проявил, однако Шафранов пошел за тетрадью... Его снедало желание показать свои опусы. Удивительное простодушие, не так ли? Это была толстая тетрадь в клеенчатой обложке, наполовину исписанная. Я раскрыл, стал читать. Господи, твоя воля! Уверен, ничего подобного всемирная история литературы еще не знала! Записи были такого толка: "Если я пошлю Малькову анонимку о том, что жена изменяет ему с Ивановым, один из них вынужден будет уйти с работы. А может, они сцепятся, вот смеху будет!" Еще одна запись: "Если я распущу слух: не ешьте, мол, редьку, она отравлена, - интересно, что будет с несчастным Глаголевым, он только и жрет что чеснок с редькой?" Вот отличная запись: "Надо бы узнать, в какое время жена Первиля, Екатерина Павловна, принимает ванну, выждать, пока она намылится, и перекрыть воду в молоканской слободе". Правда, Шафранов только рассматривал возможности, ничего подобного он не делал, но ведь желания тоже чего-нибудь стоят. К тому же, если Шафранов решился бы привести в исполнение свои замыслы, он уже не смог бы совладать с собой. Я спросил Шафранова, как давно он ведет записи. Он с сожалением заметил, что ограничен во времени, не то смог бы за пятнадцать лет придумать что-нибудь замысловатее! Шафранов ушел. Паша был совершенно потрясен, пожалуй, больше, чем я. Когда мы переварили грехи, смакуемые Шафрановым, он рассказал:
      "Одна моя знакомая, Мери, выбрала меня почему-то в свои наперсники и поверяет свои тайны. Муж выгнал ее из дому за распутство. Кто из женщин признается в том, что ее выгнал муж?! Даже если задал ей таску, она все равно будет говорить, что с трудом избавилась от него. Мери посвятила этому всю жизнь. Она нашла довольно интересный способ доказать, что это она оставила мужа, а не он ее, - сочинила дневники от лица супруга, в которых себя представи-ла ангелом небесным, а его подонком, способным на всякого рода низости, но страстно влюбленным в свою бывшую супружницу. Настало время, когда Мери, не довольствуясь дневниками, стала сочинять письма: "Он мне надоел до смерти, пишет каждый Божий день, клянется, что покончит с собой, просит помириться!" Рассказ Паши запомнился мне потому, что в Тбилиси, когда я учился в индустриа-льном институте, одного человека называли говноедом, естественно, за глаза... Мне даже показали его. Из рассказа Паши и участи говноеда я сделал вывод, что дневник как литературный жанр в наши дни нашел себе новое применение... В случае с говноедом он сыграл роковую роль! Вы спросите, что произошло, не так ли?! Ах, эти женщины... Жена у бедняги, вернее, у глупца была вертлявой, развязной особой. Она вела дневник. Но какой?! Перечень измен: с кем спала вчера или сегодня; как и в какой позе; каким мужиком оказался партнер в постели; когда снова должна встретиться с ним и тому подобное. Похоже, она жестоко ненавидела мужа. Бывает, ненавидят друг друга и живут вместе. Вышло так, что муж обнаружил дневники жены, прочитал их и взбесился, хоть на цепь сажай; но не только потому, что документально подтвердились его подозрения. Нет. Любовная летопись содержала заметки гастрономического толка: "Вчера снова подсунула дражайшему супругу свои испражнения с фасолью. Он даже не почувствовал!" Муж начал дело о разводе. На процессе судья спросил о причине раздора. Истец выложил на стол дневники жены.
      Да... хоть муж, хоть жена - одного поля ягода!.. Вот и возвращайся опять в это общество - овчинка выделки не стоит! Не волнуйся, тебе и не придется в него возвращаться, как бы дело ни обернулось!.. Что-то в тебе сломалось, ты впал в отчаяние. В последнее время ты пытаешься убедить себя в бессмысленности своего побега. Разве ты бежал, чтобы вернуться в общество? Что происходит? Почему ты пал духом, чем вызваны твоя усталость, плохое самочувствие? Эти вопросы ждут ответов, и немедленных.