Из кухни вышла Маро и подходит к Дзобиному обидчику:
      – Тот, кого вы ждали, велел вам передать, что он дома, пусть, сказал, приходит!
      Он кивнул и попросил Маро прислать Шалико.
      – Давай те три рубля, и мы освободим место,– сказал он Шалико.
      Шалико протянул деньги.
      – Положи! – сказал Дзобин малый и пальцем ткнул в стол. Шалико положил деньги.
      – Сколько с пас?
      Шалико посчитал и сказал.
      Наш сосед рассчитался и говорит Ташиколе:
      – Эти деньги возьми себе. Они твои... Забирай и уходи поскорей, а то они живо отберут их у тебя. Такой народ эти люди.
      Ташикола схватил деньги и бежать.
      Фреи направились к ним, и не успел Дзобин обидчик подняться, как они нависли над ним.
      – Эй ты, нечисть с мутного болота, наши денежки – что, в бедро бы тебя укусили? – сказал старший фрей.
      – Они были уже не ваши, а мои,– ответил он и обдал их ледяным взглядом. – Я отдал их кому мне захотелось.
      И всё – повернулся и к дверям. Он уже вышел из духана, когда один из фреев крепко выматерился и – за ним, второй тоже потянулся было, но старший фрей нажал ему на плечо и посадил на место:
      – Обойдемся без шума. Выдаст ему и вернется. Дзоба мигнул мне, и мы поднялись. Только вышли, слышим, фрей кричит: «Постой!» Наш сосед остановился и обернулся:
      – Что вам угодно, сударь?
      Фрей хрясь ему по лицу и говорит:
      – Вот и всё. Ничего больше.
      А фрей был малый здоровенный и дал что надо.
      – Хорошо, раз больше ничего,– сказал Дзобин человек, повернулся и пошел прочь.
      – Вах! – в один голос сказали фрей и Дзоба.
      Дзобин обидчик прошел шагов двадцать, когда фрей снова бросился за ним и снова окликнул. Тот поубавил шагу и, когда фрей приблизился к нему вплотную, обернулся и к фрееву брюху– револьвер. Из фреевой глотки вырвался какой-то писк, и он поднял руки.
      – Опусти! Никто не велел тебе поднимать! Фрей опустил руки.
      – Что тебе от меня нужно, браток? – говорил он очень дружелюбно. – Не все можно купить за деньги под этим небом. Я хотел, чтобы ты это понял, поэтому и отдал твои деньги нищему. Вы меня сперва обругали, теперь ты меня догнал и ударил. Я тебе ничего не сказал. Мне сейчас не до тебя, а потом – протрезвится, думаю, поймет, что дурно поступил,– и простил тебя. А ты не отстаешь. Если человек тебя простил, не думай, что он слаб и по слабости уступил тебе. Сейчас ты в моих руках со всеми твоими потрохами, что захочу, то с тобой и сделаю, захочу – обругаю, захочу – побью, захочу– убью; а захочу– заставлю вот эту штучку до конца докурить. Порох взорвется и то веселье, которое ты и твои приятели для себя запасали, оно мне и вот этим людям достанется. – Он вынул из кармана окурок Ташиколы. – Открой-ка рот! Вот так, закури!
      Фрей так засуетился, будто огонь надо было поднести наместнику.
      – Как захочу, так и будет. Моя на все воля. А почему, знаешь? Потому, браток, что сила в моих руках... Выплюнь эту пакость изо рта, я тебе говорю. Вот так... А что я теперь сделаю, как ты думаешь? Еще раз тебя прощу. Ступай и постарайся не делать больше ничего похожего, а если кто тебя обидит, помни: лучше простить, чем взыскать.
      Дзобин человек ждал, когда уйдет фрей, а фрей стоял и не мог в себя прийти.
      – Уходи, кому сказано!– сказал он и отправился своей дорогой, а фрей зашагал к духану уронив голову.
      С грохотом пронеслась пароконная подвода. ;
      – Видал? – сказал я. – Дурной это человек? Дзоба будто от сна очнулся, потер лицо руками, скрипнул зубами.
      – Он к Захару Карповичу пошел. Давай за ним. Пусть он к нему войдет, а ты жди меня во дворе. Я сбегаю домой за наганом. Если не успею, пойдешь за ним, узнай, где остановился. Только смотри не потеряй его. Иди!
      Дзоба побежал к Метехи, а Захар Карпович жил в Чугурети. Знаешь, в чьем доме? У Гео Асламазова... Опять забыл? Помнишь, по городу шатался такой седой, рожа красная и всегда мешок за спиной? Увидит кирпич на дороге, подберет и – в мешок, домой тащит. Красивый был мужик, видный из себя, но, с придурью. Все, бывало, напевал: Гео Асламазов, красавец ясноликий.
      Вот мы все говорим – с придурью, а он собирал вот так по, кирпичику да и выстроил в Чугурети дом на две большие ком-. паты. Захар Карпович доводился Гео Асламазову племянником. Как дядя умер, дом ему достался. В одной комнате он сам жил, 'другую сдавал. Ее и снимала моя вдовушка Маро. Маро я навещал через день, а уж через два на третий – непременно. И дом, и дорогу к нему знал, слава тебе господи! Так что шел за человеком Дзобы спокойненько. А он шел не торопясь, не прямиком, и ухо держал востро. Видно было, боялся, не увязался ли кто за ним, но и дорогу опасался спутать. Я издали следил за ним. Как там ни кидай, а прийти он должен был все равно туда... Иду себе, не волнуюсь, и вдруг – нету его, пропал! Я оглянулся по сторонам, сунулся туда, сюда, подумал было, может, он шагу прибавил и оторвался от меня. Пошел и я побыстрей, почти бегу, а его не видать. Так я и дотопал, а вернее, добежал до дома Захара Карповича. Стоял рот разиня, а Дзобиного обидчика и след простыл. Ну, что тут скажешь!
      Я постоял, постоял, повернул вдруг голову, и по глазам мне будто полоснуло: Дзобин человек. Мелькнул, сверкнул, будто искра, и погас, исчез. Я чуть лоб себе не разбил, понял – провел он меня. Понял он, что я иду за ним, и спрятался, меня вперед пропустил, а сам за мной. Не я за ним, а он за мной.
      Тут надо было мозгами пораскинуть, как дальше быть, сам понимать должен, в какой я переплет попал. Он увидел, как я к дому Захара Карповича подошел, тоже остановился и стоит, видно, тоже в толк не возьмет, как дальше быть. Он меня еще тогда, с фреями, заметил, в духане Сакула. Он, ясно, понял, что у нас с Дзобой к нему какой-то интерес есть, чего-то мы ждем. А тут – на тебе, я возле дома Захара Карповича, как в землю врос, и ни туда ни сюда. При таком обороте он к Захару Карповичу ни за что не пойдет. Шапку его туда закинь, он бы и за ней не пошел. Это я так, в сторону. Мы оба понимали, что следим друг за другом. Пойти следом? Так это еще вопрос, кто за кем пойдет. Догнать его? Так он при оружии, а у меня руки пустые. Да и было б оружие, догнал бы я его, что мне говорить, о чем спрашивать?.. А все равно с сердца у меня будто тяжесть сняли, легко-прелегко: раз он нас засек, значит оторвется от нас, уйдет, и мы от беды уйдем.
      Думал я, думал, и ничего другого не пришло мне в голову, как бросить это гнилое дело, пойти к Захару Карповичу и, пока Дзоба явится, добром или силой разузнать, что за человек этот Дзобин обидчик.
      Я и потом об этом много думал, все прикидывал, правильно – я тогда сделал или нет, и получалось у меня, что правильно. Что другое придумать у меня, может, ума и не хватит, но в этом деле я все верно сообразил.
      Больше не оглядывался, двинулся к Захару Карповичу. Из одного окна узкой полоской падал свет – ставня была неплотно прикрыта. Я постучал – свет погас: спрятался наш Захар Карпович! Не услышал стука, о каком с тем человеком условился, и спрятался!
      Я еще раз постучал.
      Так он тебе и откроет – жди!
      – Карпыч, открой! Я же знаю, ты дома. Не бойся. Это я – Босо. Васо, слышишь? – тихо позвал я.
      – Кто там? – Это он решился все-таки отозваться.
      – Да открой, это я – Васо!
      – Ты ошибся дверью, Васо. Маро – рядом. Ее и дома еще нет. Из духана не возвращалась.
      – Послушай, говорят тебе, открой, дело у меня к тебе! Карпыч не открывал. , . .
      – Васо-джан! Пожал-ста, приди в другой раз! Теперь я не один... женщина у меня, понимаешь?
      – Карпыч! – Я разозлился дальше некуда. – Да открой, тебе говорят. Дело у меня к тебе, спрошу и уйду. А не откроешь, я дверь сломаю, с этой твоей милки начну и тобой, Карпычем, кончу!
      А он, сукин сын, стоит на своем и ни с места.
      Тогда я ногой как дам: рядом окно – стекло вдребезги.
      – Ат-криваю! Не бей! Ат-криваю!
      Он еще и вопить не кончил, а дверь уже распахнулась.
      – Прашу, судар!
      Пока я входил, Карпыч зажег лампу, поправил фитиль и такую напустил на себя радость, будто из горящего дома родной сын живехоньким выскочил.
      – Вах! Васо-джан! Да это и правда ты! Кого я вижу!! Да ведь вы с Дзобой только что в духане были! Садись, чего ты? За меблировку – пардон.
      – А говорил, что у тебя дама! Где же она?
      – Эх, Васо-джан! Да зачем бы я классическую гимназию кончал! Разве такой воспитанный человек иначе скажет? Он гостю никогда не скажет: мне сейчас не до тебя, давай в другой раз... Это все пустяки, совсем пустяки... Ты мне вот что скажи – зачем в полночь пожаловал? Какая во мне у тебя нужда?
      Я пошарил глазами по углам и поглядел Карпычу прямо в лицо.
      – Говори, как зовут того человека!
      – Какого человека, Васо-джан?
      – К которому ты Маро посылал, и он должен сюда прийти,
      – Вай! Что значит – должен? Он что, не придет?
      – Не придет.
      Карпыч побледнел, закрыл рот рукой и замолчал.
      – Ну, живо!
      – Погубить хочешь меня, Васо-джан, да?.. Он правда не придет, или ты шутки шутишь? – О чем там было спрашивать, он пошел выкручиваться и языком замолотил – уши вянут.
      Такой другой продувной бестии, как этот Захар Карпыч, в Тифлисе было не найти. Он и выкрутиться хотел, и что Дзобин человек может ускользнуть, ему тоже было жалко. Так или этак, а мне надо было узнать, что за птица Дзобин человек, и с делом этим покончить. Вижу, в углу трость Захара Карпыча с серебряным набалдашником. Схватил я ее:
      – Скажешь или нет?
      – Вах! Да не знаю я, а и знал бы – не сказал. Сэкрэт!
      – А ну, стаскивай с себя... – И занес над Карпычем палку.
      Он нахохлился, как январский воробей, сжался весь и такой сделался несчастный, что, по правде говоря, мне его жалко стало.
      – Чего стаскивать?
      – Все.
      Карпыч тут же стал разоблачаться, но все бормотал:
      – Полицию позову...
      Я заметил, что при слове «полиция» он сам и вздрогнул.
      – Подумаешь, полиция... Жди, что пол-Тифлиса из-за тебя на каторгу отправят, а другую половину на виселицу вздернут! Раздевайся живее!
      Кричать больше ни к чему было. Жилет и рубашка уже висели у него на плече, а он держался за штаны, заглядывая мне в глаза: снимать или нет? Я поднял бровь– и Карпыч остался в чем мать родила.
      – Что будешь делать, Васо-джан?
      Я провел ладонью по столу и все, что там было, смахнул на пол.
      – Ложись! Лицом вниз ложись!
      – Вах, Васо-джан, зачем тебе розги? Здесь что – бурса или казарма? – Говоря это, он уже располагался на столе и руки сложил так, как под банщиком на Майдане.
      Всыпал я ему так, что он ужом извивался.
      – Инквизиция! Произвол! – вопил Карпыч, и слезы лились рекой.
      Пять раз я поднимал палку, а потом сел на единственный стул и сказал:
      – Кто он и зачем ты его звал?
      – Почему ты мне не веришь? Не знаю я ни имени его, ни фамилии. Он ко мне от Буковского пришел из Кутаиси, достань, приказал, ему пустой паспорт, поставь печать, а я здесь впишу фамилию, какая нужна будет. Честью клянусь! Мое дело – книжка и печать. Ничего другого не знаю.
      Случается в этих делах и такое – это мне было известно, но я понял, ускользнул от нас Дзобин обидчик, разозлился, вскочил и опять занес палку. Карпыч заранее свернулся, и тут – на тебе– приоткрывает дверь этот самый Дзобин малый.
      Я опустил палку и весь похолодел. Еще бы не похолодеть! Этого я никак уж не ждал. А потом, если то, что ходило тогда о Туташхиа, было правдой хоть вполовину, здесь не то что похолодеешь, а в ледяной столб превратишься. Но и это ладно! Но как я, тертый-перетертый, дверь оставил открытой – это меня уж совсем допекло. Стою я как дурак, ушами хлопаю и думаю, зачем это его принесло? А больше всего я сам себе удивлялся – ну, чего я хочу, в конце-то концов? Если этот Дзобин обидчик уходил из наших рук, меня бросало в ярость – как я мог его прохлопать? А когда он у нас на глазах вертелся и я видел – не уйти ему от нас, так я молиться начинал: пропади да исчезни, сгинь с моих глаз! Я ведь страха не знаю. Столбняк на меня может найти – это другое дело. И тогда у Карпыча я тоже не испугался, а как бы остолбенел. А как отошел, так сразу соображать стал: не уберется он сейчас же – вот-вот Дзоба нагрянет, и тогда без крови не обойтись.
      Подходит он к нам и то на меня взглянет, то на Карпыча, который полеживает себе, мордой в стол уперся.
      – Пришел! – Карпыч на радостях как вскочит, думал, потолок прошибет головой. Ноги – в брюки и вмиг стал хоть на бал вези его. Даже гамаши натянул. Я в цирке раз одного видел: за пять минут сто одежек менял. Так у Карпыча ему учиться и учиться.
      – Пришел, родной! – У Карпыча в углу стоял сундук, он и бросился его отодвигать.
      – Кто ты и зачем тебе знать, кто я? – спросил Дзобин человек.
      Всю эту «инквизицию» и «произвол» он от начала до конца слышал! Я оторопел было, но быстро пришел в себя и сам ему наперерез:
      – Ты Дата Туташхиа?
      Карпыч, как это услышал, бросил двигать свой сундук, влез на него и глаз не сводит со своего гостя.
      – На каторге был? Я кивнул.
      – За что дали?
      – Фальшивые деньги... – Этот человек взял меня в оборот и вертел меня, как ему хотелось. Я хотел ему сказать, что не его это дело, был я на каторге или нет, и пусть сам ответит, Туташхиа он или не Туташхиа, а вместо этого, сам видишь, какая петрушка получилась. Но все же поинтересовался, с чего это он про каторгу подумал.
      – Кандалы таскал. По походке видно,– ответил он.
      Значит, он не только шел за мной и смотрел, куда я сверлу и куда приду, он еще понял, что я на каторге был. Теперь ему ничего не составляло расспросить меня, какие я дела обделывал и где, и, бог ведает, наверно, заставил бы меня все ему выложить. А после заставил бы еще проводить себя па поезд, внести хурджин в вагон, дал бы гривенник и отпустил...
      – Я – Туташхиа. Дата Туташхиа. Тебе – зачем?
      – Ты Дзобу Дзигуа помнишь?
      – Помню. В духане он с тобой сидел?
      – Он самый – Туташхиа помолчал и взглянул на меня:
      – Ну, дальше?
      – А дальше то, что он вот-вот заявится. И знаешь, зачем? Тебя прикончить. Он человек такой, жалость ему незнакома. От своего он не отступит. Не знаю, кто из вас кого обойдет, но крови не миновать. Быть посему.
      – В моем доме убийство?!! В мокрое дело хотите меня втянуть? – Карпыч забегал вокруг нас как оглашенный. – Полицию позову. Городовой!!!
      – Успокойся!
      – Брось фармазонить, сядь, мать твою... Захар Карпыч опустился на сундук и притих.
      – Дзоба Дзигуа хочет убить меня?.. Почему?
      – Это уж вам с ним лучше знать.
      – Ну и как же мне быть?
      – Кончай свои дела и уходи, пока он не пришел.
      – Я подумаю,– проговорил Туташхиа тихо.
      Он достал из кармана три сотенные и протянул Карпычу:
      – Вот то... зачем звал.
      Карпыч не был бы Карпычем, если б из любого дела пользы себе не находил. Что, ты думаешь, он сказал Туташхиа?
      – Тот человек велел тебе передать, что только книжка стоит четыреста, да печать – сто. Меньше пятисот не выходит! Честью своей клянусь, раз дело вот так поворачивается, мне и комиссионных не надо. Ничего не надо! Ни копейки...
      Перекупщики, кто понаглее, как делают? Он тебе покажет товар, ты с ним договорился и пошел за деньгами. Приходишь, а он тебе преподносит – хозяин товара по этой цене не соглашается, а запрашивает вот сколько... Он ведь сам хозяин товара, но видит, у тебя надобность, интерес, значит, можно с тебя содрать побольше. Какой там человек, какие комиссионные и задатки... Карпыч понял, что людям минута дорога, не станут они из-за пары сотен тянуть, он и давай выжимать. Я разозлился, но у. меня одна забота: лишь бы Туташхиа побыстрей удочки смотал, а там Карпыч пусть хоть тысячу с пего сдерет.
      Туташхиа вывернул все карманы, наскреб еще восемь червонцев.
      – Бери,– говорит, а сам улыбается. – Пет у меня больше ничего, а так бы и разговаривать не стал, отдал бы.
      – Не могу, голубчик. Что же мне, сто двадцать из своего кармана доплачивать? Как хочешь, не могу...
      А время идет... А этот здесь канючит... Я-то понимал, на что эта тля надеется. На то, что Васо спешит больше, чем Туташхиа, он и выложит свои денежки! Да если б они у меня и были, шиш под нос он получил бы от меня. И не то что не получил – убрался б Туташхиа, я б его денежки из Карпыча все выжал, а не все, так уж пополам поделил бы. Этот прохвост и похуже чего заслуживал.
      – Хорошо,– сказал Туташхиа.– Пусть эти триста восемьдесят остаются у тебя, а я пойду и принесу еще сто двадцать.– Туташхиа бросил деньги на стол. – А Дзоба пусть меня подождет,– сказал он мне. – Я быстро вернусь. – И к двери. , , Этого еще, думаю, не хватало, чтоб Туташхиа вернулся и с Дзобой встретился?! А он такой, обязательно, похоже, вернется, не врет... Я вскочил, схватил палку, и никто еще рта открыть не успел, как давай охаживать Карпыча. Он – к сундуку. Я ему по шее– он ползет. Я по заднице – он с замком возится. Открывает. Открыл, паспорт вытащил, он в бумагу завернут был,– а я не отступаю, палкой по загривку, по спине, по ногам. Только когда он на стол положил, я от него отстал. И ведь что интересно: как ни драл я его, он и не крутился, и не орал, будто и не чувствовал вовсе. А все оттого, что настоящего страха попробовал, смерти в глаза заглянул, пропала охота балаганить.
      – Зачем ты так? Была б нужда, думаешь, я б не смог? – сказал Туташхиа.
      – А затем, что бери свой паспорт и мотай отсюда!..
      Говорю, а у самого голос пропал, вижу по его глазам – никуда он отсюда не уйдет. Будто шепнул мне кто: не уйдет такой человек ни от кого, ни от чего не сбежит.
      Придвинул Туташхиа стул к столу, сел и давай разглядывать Карпычеву работу.
      Кто на себе испытал, тот подтвердит: долгий страх сам собой испаряется. Как? А вот настает такой момент, когда замечаешь: за тобой смерть ходит или что другое в ногах путается, вокруг тебя петли делает, а ты о чем думаешь? А о том, к примеру, что мальчишкой был у тебя биток крепкий-прекрепкий, а купался ты в Куре, и он у тебя в воду упал. Или глядишь на свои ногти и удивляешься: были крапинки – и нету, куда делись?.. Смерть там или еще что, но тебе уже все едино, придет она или не придет, случится беда или обойдет стороной... Вот так и со мной тогда было.
      Подошел и я поглядеть на паспорт. Туташхиа мне его протянул– погляди, мол, хороша ли работа? А работа была отменная. Карпыч работал чисто, способный мужик был, это у него не отнимешь.
      Слышу, вроде скрипнуло, но мне уже плевать на все было. Зато Карпыч засуетился. То туда сунется, то сюда. Опять к сундуку, крышку поднимает.
      – Это Дзоба идет, клянусь богом,– говорит Карпыч, а у самого голос дрожит и сам весь трясется. – Лучшего места не найти, я уж испытал.
      Туташхиа заглянул в открытый сундук, понял, что его приглашают, и расхохотался. Он сунул паспорт в карман, вытащил портсигар.
      А Захар Карпыч влез в сундук и захлопнул над собой крышку.
      Туташхиа вынул папиросу.
      Ну, думаю, к занятным я людям попал, и вышел на улицу. Иду к калитке, и тут навстречу – Дзоба.
      – Где он? – От Дзобы разило водкой.
      А ведь он, когда шел на дело, к спиртному не прикасался хоть убей его. Очень я удивился, что он в таком виде.
      Я ему рассказал, как все было, ничего не утаив и не сочинив. Боялся я этого убийства или нет, но наша дружба не давала нам права врать. Дзоба слушал меня, и как сытая курица выклевывают из корма лучшие зернышки, так и он высматривал, выклевывал из того, что я говорил, самое ему интересное.
      – Сам, значит, за тобой пошел?.. Знал, что ты у Карпыча, и все же вошел?.. Я – Дата Туташхиа, а тебе что?.. Ты ему: Дзоба идет тебя убивать, уходи, а он – не пойду... Сейчас вот вернусь, принесу сто двадцать? Ясно, пришел бы, это уж верняк!.. А Карпыч его в сундук хотел засунуть? Сидит и меня ждет? Не уходит... Этот не уйдет, не-е-ет!..
      Я уже кончил говорить, а Дзоба все раздумывал и лицо рукой тер.
      – Как человеку от своей заветной мечты отказаться? – только и сказал он.
      А я вдруг вспомнил Буковского из Кутаиси и подумал, как верно он сделал, что не сказал Захару Карпычу имени Туташхиа и велел соорудить чистый паспорт. Захар Карпыч это такая пиявка, он деньги не только паспортами добывал... Лет шесть тому назад сделал Чиорадзе диплом инженера. Чиорадзе, по простоте душевной, дал заполнить диплом Захару Карпычу. С этим дипломом Чиорадзе нашел хорошее место, стал подрядчиком и разбогател на казенных деньгах. Тогда Захар Карпыч шепнул Нике из Собачьего поселка и харпухскому Араму – были такие мастера по шантажу,– что у Чиорадзе фальшивый диплом, подите к нему, выудите у него денежки. Что было делать человеку, когда он на фальшивом дипломе инженером стал и разбогател? Он теперь среди господ вертится, и ему либо шельмой прослыви и все потеряй, либо откупись от шантажистов. Три тысячи отдал как миленький. Карпычу, который это дело затеял, полагалась тысяча, такой у них уговор был. Но они дали ему двести рублей, а восемьсот прикарманили. Захару Карпычу и двести рублей подарок. Заткнулся. Да и не заткнулся бы – куда ему еще деваться? А эти ребята, как проложили раз дорожку к Чиорадзе, так по ней и ходить стали. Он им и платил, как жалованье, пока наконец не выпустил в Нику из Собачьего поселка парочку пуль и не уложил его. Чиорадзе это сошло, он тогда деньги лопатой греб. Он и сейчас жив. Маклерствует. Люди у него были, в обиду не дали. А харпухского Арама на каторгу упекли, больше его не видели...
      Стою я, прикидываю, как все обернется, а в это время открывается дверь и выходит Дата Туташхиа. Луна посреди неба висит, светло как днем. Туташхиа остановился возле нас. Руки на груди скрестил. Дзоба уставился на него, глаз не сводит. Постояли они так, помолчали. Дзоба вытащил из кармана револьвер, выпустил две пули одну за другой, повернулся и вой со двора.
      Ночь была тихая, и долго было слышно, как он бежал по склону. А Туташхиа все не двигался. Я подошел к нему поближе. Из-под мышки у него высовывался револьвер, рукояткой наружу.
      – Обе в воздух,– сказал он.
      ...Прошло месяца три. Раз как-то стоим мы рядом на стремянках, потолок разрисовываем. Дзоба веселый, поет. Я его и спрашиваю там, между прочим, как это получилось, что ты его не уложил. А он:
      – Такого человека убивать нельзя!
      – Зачем же стрелял?
      Он долго молчал. Не знаю, что там в его голове крутилось. Потом окунул кисть в краску, стряхнул и сказал:
      – Не выстрелить тоже не мог!
      Но охота петь у него пропала. До самого вечера слова не проронил.
      Через неделю мы снова сидели в духане. Был такой Вано – сололакский, по кличке «Махорка». Он к нам подсел и попросил Дзобу одолжить ему револьвер на пару дней. Дзоба отказался, нет, говорит, у меня ничего из оружия. Махорка не поверил, но что поделаешь, поднялся и отошел. По правде говоря, я тогда подумал, что Дзоба просто отваживает Махорку. Оказывается, нет. Он прожил еще двадцать пять лет, мы как были, так и остались неразлучными, но я больше ни разу не видел у него оружия и не слыхал, чтобы кто-нибудь видел.
      Никогда больше при нем оружия не было.

ГРАФ СЕГЕДИ