Но пока судьба не свела меня с Датой Туташхиа, никакого представления о нем у меня так и не сложилось. Мне доводилось слышать о нем и дурное, и доброе, но ни то, ни другое не вызывало во мне доверия. Да и о любом мужчине я не могла ничего понять, сколько бы мне о нем ни говорили, до тех пор, пока не увижу его своими глазами и не почувствую мужской его породы. Такова уж я, и ничего здесь не поделаешь. И конечно, увидеть прославленного абрага, известного своими похождениями, тайно наблюдать за ним, проникнуться им, его ощутить– стало страстным моим желанием. Но увидеть Дату Туташхиа случая так и не выпадало. Бесконечным ожиданием испытывалось мое терпение, меня снедало любопытство, будь оно неладно.
      Вечерами, уложив сына, она заходила ко мне с вязаньем и засиживалась допоздна. Горела лампа. Я исправляла тетради пли читала. Порой мы вместе чаевничали. Мы думали найти много общего между собой, но разговаривали редко.
      – Бечуни, для кого ты вяжешь столько шерстяных носков? – спросила я ее однажды.
      – Для моего Даты.
      – А кто это?
      – Мой возлюбленный! Дата!
      Наверное, таким тоном говорят: «Не подходи! Буду стрелять!»
      Вот-вот, именно это было и в походке моей хозяйки, и в ее гордой осанке, и в манере держать себя. Этим тоном бросила она Бардгунии свое «думаю, боишься». И в ее молчании было это... Теперь-то я поняла, узнала. И в то же время такая откровенность... в крестьянке?.. Нет, не откровенность это была. Она хвастала, что была свободна в любви!
      Я подняла голову и взглянула на нее.
      Она была похожа на саблю, готовую опуститься.
      – А кто он такой? – спросила я как ни в чем не бывало.
      Моя гостья изменилась в лице. Удивление и недоверие появилось в ее глазах. Потом они стали мягче, светлее и улыбнулись.
      – Дата?.. Абраг!.. Неужели не слышала?.. Дата Туташхиа.
      – Почему же? Слышала... А как же ты с ним познакомилась?
      Она притихла и сказала растерянно:
      – А я и не знакомилась с ним.
      Мне стало смешно. «Может, ты и сейчас с ним не знакома?»– чуть было не съязвила я, но удержалась: слишком хотелось мне вызнать у нее все.
      – Ну, а где ж ты увидела его впервые?
      – Мы шли куда-то... Не куда-то... в церковь. Был праздник. Мы шли с мужем. А навстречу – он. Он поглядел мне в глаза. В церкви его не было... Муж сказал – это Дата. Абраг Дата Туташхиа.
      – Ну, а потом?
      – Что потом?..
      – Как он смотрел на тебя? Глаза у пего были... какие?
      – Какие?.. – Она замолчала, видно, вспоминая. – Удивленные! Мы пришли с обедни. Мой муж был объездчиком. В лесу у нас была кукуруза. Я ходила ее мотыжить. Всю неделю мне чудилось, будто Дата Туташхиа из кустов глядит на меня. Мне было страшно, я сказала мужу, что вроде ходит кто-то за мной, Он посмеялся.
      Бечуни замолчала. Надолго. Странная она была женщина– говорила медленно, будто нехотя.
      – А дальше, дальше! – Я боялась, просидит она два часа, рта не открыв, и отправится спать.
      – Однажды он и вправду вышел из кустов – недаром мне казалось, что кто-то следит, и мужу я говорила... Он стоял и смотрел на меня... а потом стал подходить. Я поглядела ему в глаза, и такой страх на меня напал... Он остановился совсем близко и... и смотрит. Хочу крикнуть, а не могу, вся дрожу, язык отнялся. Руки у него были... такие! И грудь – широкая, сильная, красивая. Я... бежать, а он раскрыл руки, и я спряталась в них, а страха как не было. – Глаза Бечуни засияли.– Тогда на первую прополку ходили, кукуруза до колен не доставала. Нас отовсюду было видно, и мне захотелось уйти... не захотелось, а надо было, а двинуться с места не могу. Оторвалась я наконец от его груди... – Она снова замолчала, и опять надолго. – Семь лет уже миновало, восьмой год скоро пойдет с того дня, а я никому об этом не рассказывала... Пойду я, госпожа Тико, поздно.
      Что было потом, я видела как наяву. Женщина шла впереди, за ней в трех-четырех шагах – он, и глядел на нее во все глаза. Она дошла до кустов, но не остановилась, а все шла и шла. И долго бы шла, но он положил ей на плечо руку. Женщина остановилась, трепеща всем телом, и ждала, ждала, когда гром обрушится на нее.
      Господи! У тебя на всех хватает всего! А я в чем виновата перед тобой? Понимала эта женщина хоть что-нибудь? Может, и тяжесть ей была не нужна? Только слышала она, как трава к телу льнет и колючки кусают, и об этом лишь думала?.. Кто знает?
      В моем воображении картина, которую я не видела, может восстать так ясно, будто все, что я вижу, происходило со мной или я сама при этом была. В молодости этот дар был у меня еще сильней, чем сейчас. Все, что случилось там, на кукурузном поле, стояло перед моими глазами и освещено было столь резким светом... так пылко я все чувствовала... так страстно! Не Бечуни Пертиа... я там была!..
      Но и сюда снизошел покой. Моя участь – игра воображения. Для истинной жизни души мне всегда не хватало того, что может принести лишь реальность, резкая и утонченная...
      Хозяйка простилась и ушла. Я смотрела на нее и не понимала– что могло в этой женщине привлечь Дату Туташхиа? Может быть, он урод? Эту мысль я отбросила тут же – его уступить я не могла. Конечно, была в моей хозяйке и стать, и порода, но то, что притягивает мужчин... Что поделаешь? У каждого товара свой покупатель. До рассвета я не могла сомкнуть глаз,
      Эта женщина была потомком Аэта—она рассказала мне про любовь Медеи и Ясона.
      Мы очень сблизились, но в наших отношениях все время присутствовала фальшь. А почему бы ей и не быть? Покажите мне двух женщин, которые бы искренне любили друг друга! В близости женщин фальшь всегда берет верх над правдой и чистосердечием. Иначе не бывает. Я – женщина, я знаю.
      Когда я ехала на каторгу к Мито, моими попутчиками оказались два офицера-грузина. Как-то вечером я лежала, дремала, они думали, я сплю, и разговаривали тихо. Один из офицеров рассказывал, как однажды в каком-то уездном захолустье он остановился на два дня у одинокой женщины лет сорока или немного больше. Они быстро стали близки, и, желая быть любезным, офицер спросил: «В молодости ты, видно, была хороша собой? От поклонников отбоя не было?» – «Со мной Шанаев спал»,– с достоинством ответила она. Шанаев был тамошним городовым.
      После этого я стала замечать, что женщины охотно идут на связь с людьми, близкими к власти или просто чем-нибудь да знаменитыми, и так же охотно при удобном случае хвастают этой близостью.
      Мне стало казаться, что и Бечуни Пертиа кичилась близостью с Датой Туташхиа. Это раздражало меня в ней и в то же время – я сама не признавалась себе – разжигало мой интерес к Дате Туташхиа. Однажды я чуть не выдала себя – так захотелось мне попросить Бечуни Пертиа, чтобы она показала мне своего возлюбленного. Я сумела взять себя в руки – ведь я женщина! В другой раз Бечуни сама сказала мне: «Чует сердце, сегодня ночью придет Дата... Хочешь, покажу?» Странно, но ее слова были мне неприятны. Я поняла, вся прелесть встречи с Датой Туташхиа была в ее недозволенности. А дозволенная– она была не нужна мне.
      Стояла ранняя осень, и было тепло. Я отворила окно и, потушив лампу, прилегла не раздеваясь. Мне не спалось.
      Давно уже пробило полночь, когда я услышала скрип половиц на балконе, и мимо моих окон промелькнула темь, скользнувшая к окнам Бечуни. Я вся обратилась в слух. Еще минута, и в ночной тиши я различила прерывистый шепот.
      Я лежала, усилием воли заставляя себя не встать, не выйти на балкон, не подкрасться к окнам Бечуни... В четыре часа утра я открыла глаза, переступив через подоконник, вышла на балкон и замерла под окном Бечуни. Там было темно. Прислушалась– шептались по-мегрельски. От стыда я покрылась потом. Я уличила себя в двойном преступлении: я скрывала от всех знание мегрельского, а любовники шептались бог знает о чем, и я была шпионкой без совести и чести. Ноги тащили меня обратно, но неведомая сила меня удержала. Я прильнула к стене, впитывала звуки чужой любви, которых мой слух не знал, и мне казалось, они – мои. Потом все стихло, и мне показалось, что я в пустыне и погибаю от жажды, мне дали воды... первый глоток —и кружку вышибают из рук. Я едва не закричала. Ноги подкашивались. Меня охватила злоба, я не помнила себя – в жизни со мной такого не бывало. В моем воображении сложилась картина... я видела как наяву... я отхожу от окна, перелезаю через перила балкона, бегу к старосте, бужу его... говорю, что Туташхиа здесь... у своей любовницы... полиция, дом окружен...
      Из окна опять потекли звуки: «Когда тебя нет, бога молю, чтоб пришел. А придешь – и бога нет, и не нужен никто... Побудем вместе – и вот он, бог... мне так страшно, так страшно, Датуна, Датуниа мой...»
      Я не лгу, меня и правда тянуло бежать к старосте. Совесть не пустила... Как раз это и ведено было мне делать. Оттого и не побежала...
      Разговор за окном бежал уже в другую сторону. В голове у меня все смешалось, я слушала и не слышала. О чем они говорили– дошло до меня много позже, когда бог весть в который раз перебирала в памяти события той ночи.
      – Не то говоришь, Бечуни.
      – Не хочешь, чтоб он любил тебя?
      – Хочу. Какой отец не хочет, чтоб сын любил его?.. Но для пего лучше – не знать и не любить.
      – Правду скрывать?
      – Такая правда ему ни к чему. Узнает, что незаконнорожденный,– озлобится.
      – Незаконнорожденный?.. У Гудуны другого отца нет. Ты его отец!
      – Закон это закон, Бечуниа. Станет большим, узнает, нто родился от невенчанных, и затаит злобу, хитрым сделается, коварным.
      – Мудришь ты что-то...
      – Ты подумай, Бечуни! Полюбит он меня, а меня убьют или в Сибирь загонят... Что с ним будет? Изведется, зло начнет копить, а злой человек убог. Он хуже мертвеца. Мертвецу дела до живых нет.
      – Ребенку нужен отец. Надо же ему любить кого-то?
      – Надо. Ты и научи его. Пусть горы любит, землю свою, людей, мать... могилу отца... Чтобы добро любил! Я много об этом думал, Бечуни. Чье имя носит, чьим сыном народ его считает, пусть в том и видит отца. Так будет лучше... Не плачь, глупенькая моя... Не изводись... И не говори никому, а то .начальство прознает... Не скажешь, Бечуниа?.. Не скажешь? Обещай...
      Она всхлипнула.
      – Как скажешь, так и сделаю. Пусть все остается, как было.
      – Бечуниа, поклянись!
      – Клянусь жизнью моего Гудуны! Клянусь жизнью моего Даты!
      И опять поцелуи... и любовь. Больше выдержать я не могла и бросилась к себе в комнату.
      Когда я пришла в себя, меня стал одолевать вопрос: что привело меня к окну – любопытство или что-то еще?
      На другой день пришла хозяйка, посидела, помолчала и спросила, слышно ли было, как приходил ночью Дата.
      – Слышно.
      – Почему не зашла?
      – Неудобно, Бечуни! – Я чуть было не призналась ей во всем, но удержалась.– Неловко... я постеснялась.
      Если между нами и была искренность, то сейчас она и вовсе исчезла. А что было делать? Ответь я иначе – вышло б еще хуже.
      – Ночь... Темно. Как я могла его разглядеть?
      Но с другой стороны, где еще я могла его увидеть? Да я вообще его не увидела б больше... никогда! Сердце у меня оборвалось.
      Бечуни смотрела на меня в упор, и я почувствовала, как билась ее мысль: «Скрываешь от меня? Но почему?»
      Меня знобило, и я накинула шаль, но все равно не могла согреться. Закрыла окно – озноб не проходил.
      – Пойду, госпожа Тико,– поднялась вдова. – Уже поздно.
      С этого дня моя хозяйка все реже навещала меня. Из ревности.
      ...Уже кончалась зима. В тех местах снег почти не выпадает, но и дождей в ту зиму было мало. Ветер с моря приносил сырость, и она пронизывала до костей. У меня все время горел камин.
      Однажды ночью я услышала осторожные шаги Даты Туташхиа. Он прошел садом и бросил камушек в окно Бечуни. Тихо скрипнула дверь, и все смолкло.
      В соседней комнате у меня горела приспущенная лампа, сквозь занавесь, которая разделяла комнаты, проникал тусклый свет и рассеивался в спальне.
      Вскоре возле дома послышался шум. Я выглянула в окно. По двору и за забором метались тени. На половине Бечуни снова скрипнула дверь, и в коридоре я услышала шаги. Не оставалось сомнения: дом окружен, и Туташхиа ищет место, где укрыться. Либо незаметную лазейку, чтобы уйти..
      Ужас охватил меня, и я ничком бросилась на кровать.
      – Туташхиа! – послышалось со двора. – Мы знаем – ты здесь. Если не хочешь, чтоб тебя повесили, выходи!
      В соседней комнате с грохотом упал стул, прислоненный к двери, ведущей в коридор. Задвижки у этой двери не было, и я на всякий случай приставляла к ней стул – если кто-нибудь войдет без спроса, меня разбудит шум сдвинутого или упавшего стула. Я вскочила, подкралась к занавеси и заглянула в соседнюю комнату. В тусклом свете лампы я увидела мужчину в черкеске и сванской шапке. Мне не приходилось видеть разом столько оружия на одном человеке.
      Он огляделся, снова приставил стул к двери и направился к моей спальне. У него были чуть кривые, но мощные ноги, и ступал он легко, словно не касаясь пола. Раздвинув занавесь, он уверенно вошел в комнату. Мы оказались лицом к лицу, и он остановился. Передо мной был Дата Туташхиа. Конечно, я понимала это.
      Сквозь чесучовую занавесь проникал желтоватый свет и нимбом мерцал вокруг фигуры Туташхиа. Он возвышался надо мной. Его дыхание я ощущала на своей груди. Когда оцепенение прошло, первой мыслью было, что я стою перед мужчиной, а на мне лишь ночная сорочка с глубоким вырезом. Не абраг, попавший в засаду,– я чувствовала – смотрит на меня, а мужчина! Я прикрыла рукой вырез... Мужчин этот жест волнует не меньше, чем обнаженная грудь, уверяла меня одна дама спустя много лет.
      – Бечуниа, потаскуха, гони из дома своего бугая! – закричали снизу.
      Дата Туташхиа вздрогнул едва заметно и снова замер. Слышно было, как на балконе Бечуни распахнула окно.
      – Эй ты, Никандро Килиа, курощуп! Не то что с Датой Туташхиа, лучше спать с дурачком Бардгунией, чем быть женой такого барана, как ты! Ты бы об этом подумал своей ослиной башкой. Ты спроси у своей гусыни, может, она тебе не соврет! Какой болван вдолбил тебе, ослу, что Дата у Бечуни?! Веди своих казаков да охранников, пусть ищут, раз время девать некуда! – И окно захлопнулось.
      – Чего она там наплела? – спросил есаул у Никандро Килиа и прокричал что-то своим казакам.
      Засуетились казаки, вокруг дома вспыхнули костры, слабо осветив комнаты. Дата Туташхиа стоял, скрестив на груди руки и переводя взгляд с меня на окно.
      В мозгу что-то жужжало, часто-часто билось сердце, меня колотила дрожь.
      – Кто ты и чего хочешь? – выдавила я из себя.
      Ни слова в ответ. Чуть переждав, абраг двинулся к окну. Когда он пересек полоску света, падающего от костра из окна, я увидела его совсем отчетливо. Казалось, шла скала. На меня навалился страх. Пригнувшись и дрожа всем телом, я шла за ним.
      Он остановился возле моей постели и посмотрел во двор. Я стала рядом и взглянула ему в лицо. Он дышал спокойно и глубоко. Плечи его были широки и руки крупны. Его тело излучало удивительное магнетическое тепло. Мне показалось, что я стала крохотной, как косточка, и могу вся уместиться на его груди. Меня потянуло прижаться к нему и обнять, но это длилось лишь секунду.
      – Госпожа, я не смотрю на вас... – сказал абраг тихо. –Вы замерзнете, накиньте что-нибудь.
      Господи! Да он и не смотрит на меня!
      Не помню, легла я сама или упала на кровать, вся в слезах. Нет, я не плакала, мне и не хотелось плакать. Слезы текли сами собой. Абраг оторвался от окна и перевел взгляд на меня. Мне показалось, что-то очень удивило его, и он засмеялся, совсем тихо. Хотел заговорить, но с того конца балкона послышались шаги. Туташхиа мгновенно опустился на корточки, взвел курок маузера и уже не отрывал глаз от окна. Комната озарилась светом, в стекла окон будто брызнули гранатовым соком – показалась папаха казака, державшего факел, и тут же исчезла. И – ни шороха больше.
      – Однажды я видел вас на дороге в Зугдиди,– прошептал мне в лицо стоявший на коленях абраг. – Вы необыкновенно красивы, сударыня!
      – Лжешь! – вырвалось у меня. Абраг улыбнулся.
      – Лгут от страха, сударыня. Я никогда не лгу. – Он опять посмотрел па меня и сказал: – Не плачьте, ничего страшного не происходит.
      Если это было не страшно, то...
      Снова скрип на балконе, и снова свет.
      – Чего они надумали? – спросила я и поразилась тому, что ничего уже не боюсь.
      – Принесли факелы и, видно, начнут о0ыск.
      – А дальше?
      Туташхиа пожал плечами.
      – Прав ты был, Толораиа. По-твоему выходит.
      Я хотела спросить, о чем он, по в это время па балкон, в коридор, в комнаты полезли казаки. Захлопали двери. Толкнулись и в мою дверь. Грохнул опрокинутый стул.
      Я вскочила с постели и босиком, в одной ночной сорочке выскочила в соседнюю комнату, подняла в лампе фитиль и бросилась к двери. В нее уже влезала рыжая рожа, настороженно вращая глазами.
      – Ты чего, мерзавец, подглядываешь? – завопила я и захлопнула дверь.
      Дверь ударила казака по физиономии. Он громко выругался и со всей силой налег на нее с той стороны. Одолеть меня ему ничего не стоило, и все же дверь приоткрылась лишь настолько, что не могла пролезть этакая здоровенная скотина, да еще обвешанная оружием.
      – Вон отсюда, свинья, насильник... Помогите!– закричала я и впилась ему ногтями в лицо.
      – Пусти, окаянная! – вопил казак, тщетно пытаясь от меня отбиться.
      Он был так исцарапан, что па толстых щеках выступила кровь. Едва я захлопнула дверь перед его носом, как зарокотал чей-то бас:
      – Что здесь происходит, Пептюк?
      – Да баба, ваше благородие... впилась... исцарапала всего. Я распахнула дверь и выглянула в озаренный факельным светом коридор.
      – Я тебе, негодяй, не баба, а княжна! Я взываю к вашей чести, господин есаул!.. Ваш долг офицера и благородного человека защитить даму!
      – Да, но... ваша светлость! Вы должны... я вынужден просить вас... позволить нам осмотреть ваши покои!..
      – Господин есаул! Я в таком виде... Я подам жалобу его превосходительству губернатору... Ваша обязанность оказать мне покровительство... Я беззащитна!..
      – В доме бандиты, ваша светлость! – попытался прервать меня есаул.
      – Что? Как! А-а-а! – Не помню, чтобы в своей жизни я кричала так истошно. – Бандиты! – От моего крика дрожали стены. Я бросилась в комнаты, заметалась как одержимая, заглядывала под стол, под тахту, под кресла и стулья. Есаул и казаки, не переступая порога, смотрели на меня разинув рот.
      Я влетела в спальню и с воплями пронеслась по ней. Дата Туташхиа, держа в каждой руке по взведенному маузеру, следил за мной глазами, и я чувствовала, что он хочет успокоить меня, но не знает как. Я покружила еще немного, выскочила обратно в первую комнату и прильнула к есаулу, осмелившемуся наконец переступить порог.
      – Помогите! Они могут влезть через окна!
      – Успокойтесь, ваша светлость! Там – охрана.
      А я все кричала, хватала есаула за руки, пряталась за его спину... Едва одетая, я вся была доступна его взору, и от меня не ускользнуло, что мой спаситель исподволь разглядывает меня... Это подхлестнуло меня, и я закричала еще отчаянней и пронзительней. Видно, барабанные перепонки у него не выдержали, и он прогремел:
      – Приведите себя в порядок, ваша светлость! Вам ничего не угрожает! – Он повернулся, чтобы уйти.
      – Вы не смеете покидать благородную даму! Я не отпускаю вас... Ваш долг остаться со мной! – Я бросилась к нему.
      – Но... ваша светлость! – Есаул был совершенно растерян.– Мне необходимо покинуть вас... Я оставлю вместо себя человека! Эй, Безродное!
      – Слушаю-с, ваше бла-ародие!
      – Стань у дверей! Будешь охранять княжну! – Есаул с трудом расцепил мои руки, хлопнул дверью и заорал: – Обыскать чердак! К чертовой матери! —Последнее произнесено было тихо и относилось ко мне. Чердак был здесь ни при чем,
      Я чуть не избила беднягу.
      По дому снова загрохотали сапоги.
      Оказалось, что успокоиться трудно. Я заталкивала в себя вопли, рвущиеся наружу. Мне хотелось метаться и бушевать.
      Наконец я овладела собой, приставила стул к двери и отдернула штору в спальню.
      Туташхиа смеялся.
      Я подошла к постели, переполненная счастьем и гордостью. Спасенный мною Дата Туташхиа был тут, рядом, наедине со мной, так желавшей его.
      – Я так испугалась,– прошептала я.
      – Вы не были бы столь ловки, если б испугались. От страха люди теряются. Ни одному мужчине не под силу такое. Только женщина может, и лишь такая, как вы. – Он обнял меня и пристально посмотрел мне в лицо.
      На моей спине покоились два маузера. Куда интимней..,
      – Что делается... – прошептала я.
      Дата Туташхиа вздрогнул и склонился надо мной.
      Я не помню, как с его поцелуем вошло в меня то чувство сопротивления, которое посещает каждую женщину в подобной ситуации,– она отрывается от своего соблазнителя и произносит: «Нет!» Но не слишком ли поздно?
      Свое «Что это?» я произнесла так строго, будто сама не ответила на его поцелуй.
      Туташхиа отстранился и сел.
      – Это от радости, сударыня! – сказал он. – Случалось же вам радоваться при виде чего-то светлого, грациозного, совершенного?
      – И это все? – вырвалось у меня.
      – Нет, не все. И благодарность моя была в этом.
      Я бросилась на постель и зарыдала. Абраг опустился на колени у моего изголовья и ласково погладил меня по голове. Душа моя смягчилась, и я все простила ему: и то, что он не думал смотреть на меня, когда я стояла перед ним полуодетая и жаждущая, и что поцеловал он меня лишь от радости, и что мне, охваченной страстью, сказал, что целует лишь из благодарности...
      Он гладил меня по голове, как маленькую, а мне хотелось сказать одно: «Иди ко мне!» Произнеси я это, и моим первым мужчиной стал бы знаменитый абраг Дата Туташхиа!.. Эти слова надвигались, давили меня, как подступавший взрыв вулкана, но сила, бессмысленная и властная, удерживала их, смиряла и наконец посадила на цепь.
      Я так и не произнесла эти слова.
      Повторилось то, что случилось уже однажды и сколько еще раз потом – не счесть! Я и на Сахалин отправилась во многом для того, чтобы Мито Зурабишвили стал моим первым мужчиной, а уж станет он моим супругом пли нет – как положит судьба! Я провела с ним две педели и каждый божий день говорила себе: «Этой ночью!» Лишь на вершок надо было продвинуться, чтобы исполнилось мое желание, а я вернулась в Грузию, так и не одолев этого вершка. Теперь мне трудно вспомнить, отчего это произошло. То внезапно и не к месту приходила мне в голову фраза из разговора моих попутчиков: «Со мной Шанаев спал». То еще набегало, и не вспомнишь что. А почему так сложилось с Датой Туташхиа, я и вовсе не могу понять. Но однажды – было мне уж лет тридцать пять – в решительную минуту я почувствовала, как в нутро мое вползает змея и останется теперь навсегда... Где-то в глубине моего сознания таится уверенность, что моя девственность – это иллюзия, мираж. Я же была сущей шлюхой. С кем только я не ложилась! – А мужчины... думают, бедняги, что блуд это от плоти. Слава богу, что осталась я старой девой. Иначе вариться мне на том свете в кипящей смоле.
      ...Вот опять понесло меня совсем не в ту сторону.
      Я сказала, что не смогла произнести тех слов.
      Я думала о своем, думал о своем и Дата Туташхиа. Я думала, что мужчин звать не надо, сами придут, да еще как – не отобьешься... Но почему он не шел? Может быть, думал: свел же господь с таким странным созданием – смерть за спиной, как сума, висит, а ей любовь подавай!
      – Господин Никандро! Господин Никандро! – послышалось со двора. – У меня к вам дело, срочное дело... неотложное, господин Никандро!.. Впусти! Впусти!
      Мы вскочили сразу оба.
      – Это Куруа! – сказал Дата Туташхиа. – Что бы это могло быть, интересно?
      Два казака волокли к полицмейстеру и есаулу, которые засели за каменной оградой, этого Куруа. Заломив ему руки за спину, они тащили его, подбадривая пинками. Что за разговор там произошел, нам не было слышно, но казаки отодвинулись на несколько шагов, полицмейстер поднялся, приблизился и есаул. Перебивая друг друга, полицмейстер и есаул забросали Куруа вопросами, и есаул скомандовал:
      – Снима-а-айсь!
      Отдавая на ходу еще какие-то приказания, быстрым шагом он направился к нашему дому и взбежал на балкой, держа в руках факел. Дата Туташхиа отскочил от окна и вжался в стену. В стеклах вспыхнуло пламя от факела, и в окне возникла физиономия есаула.
      – Ваша светлость, сведения оказались ложными. Не тревожьтесь. Мы уходим... – Есаул замолк на полуслове, глаза у него забегали, да так встревожено, что я подумала – не приведи бог, неужели учуял что-то, но... – Ваша светлость, осмелюсь просить... с вашего соизволения... позвольте посетить вас? Я улыбнулась ему немного двусмысленно. Весь свой женский талант вложила я в эту улыбку, пытаясь быть обольстительной. Есаул убрался, успокоенный и обнадеженный.
      – Выходи, Бечуни, гаси, дура, костры, а то гореть твоему дому —не миновать. А нам не до того! – крикнул Никандро Килиа.
      Они вскочили в седла и скрылись из глаз.
      – Что за муха их укусила? – спросила я, когда топот копыт совсем стих.
      – Неужели капкан поставили?.. Я подумаю, что они ушли, а у них засада оставлена... Но что Куруа надо было?
      – Этот Куруа что за хозяин-барин?
      – Да никто. Обычный гуртовщик... Только за стадом не сам ходит – людей нанимает. Он из соседнего села, из Тквири.
      – Что-то принес он на хвосте, ему поверили и сняли осаду!..
      – Поверили... Чужому не поверят. Значит, свой. Прав Коша Толораиа, их человек Куруа!..
      – А кто он такой, Коша Толораиа?
      – Товарищ мой. Он уверяет, что Куруа подсыпал яду Таташу Чанбе и выдал его Килиа уже мертвым. Поверить в это было невозможно. Ведь Куруа доводится Чанбам племянником. А в прошлом году Куруа вместе со старшим сыном тонул в реке, так Таташ вытащил их обоих. Таташ Чанба ходил в абрагах. Редкостной силы был человек.
      – Господи! Что творится на свете!
      – Когда Таташ ушел в абраги, он отдал Куруа свой гурт в четыреста голов, договорились, Куруа присмотрит за ним. Если Коша Толораиа прав, значит бедняга Куруа польстился на чужое добро...
      – Бедняга?
      – Раз человек жаден, значит, он несчастен, госпожа Тинатин!
      – Этот несчастный своего кровного родственника и спасителя на тот свет отправил, и, если чутье меня не обманывает, вся эта осада и свистопляска его рук дело.
      – Что его рук, ваша правда, но почему он прибежал и смог заставить их снять засаду?..
      Во двор вышла моя хозяйка и, набрав воды из колодца, принялась тушить костры. Я ненавидела ее, в душе моей пели фанфары победы.
      Но отчего было мне чувствовать себя победительницей?
      Я прильнула к Дате Туташхиа, и целовала его, и ласкала... Эту теплую нежную сладость я и сейчас не могу забыть. С тех пор прошло сорок восемь лет – уже не стыдно вспоминать об этом. Я не хочу уносить в могилу самое сладостное переживание своей жизни, а все, о чем я вам сейчас поведала, разве можно было кому-нибудь рассказать!..
      Дата Туташхиа взял меня за плечи и повернул лицом к окну. Вдова стояла под окном, глядя прямо на нас. В темноте было видно, каким огнем полыхали ее глаза. Если б не Дата, я бы упала – ноги вдруг отказали мне. Я повернулась спиной к окну и опять прильнула к нему—страшно было смотреть в эти фосфоресцирующие глаза...
      – Ушла! – промолвил Дата немного погодя. : Такой плотский восторг больше никогда не обуревал меня Только Дата заставил меня пережить это. Я долго не могла оторваться от его груди, хотя знала – он не со мной. Наконец я овладела собою и опустилась на постель. Обиды на него у меня не было.
      – Надо наказать Куруа, и пусть народ знает, за что! – прервал абраг наше бесконечное молчание. Он пошел к двери и остановился на пороге.
      – Я должен просить у вас прощения, сударыня, за то, что не поступил так, как подобает вашему и моему достоинству. Сложный оказался клубок, запутанный... Ваше присутствие в этом доме и отпор, какой вы оказали казакам, и вовсе вскружили мне голову... Мне бы не хотелось, чтобы в вашем сердце осталась обида на меня, но все же вы подосланы. Кто скажет, почему я уверен в этом?
      – Все было хорошо, и это тоже! Прощайте.
      – Да благословит вас бог!
      Много позже, в который раз перебирая события той ночи, я поняла, что Дата Туташхиа намеренно выдавал себя за простолюдина. Зачем-то ему это было нужно.
      Прошло минут десять, и я услышала тихий свист, а потом удаляющийся стук копыт – далеко на отмели. Тогда я впервые подумала, что грузины потому так страстно любят коней, что через седло на скаку легко перебросить женщину.
      В ту ночь дотла сгорели дом и усадьба Куруа. Среди народа поползли слухи. Говорили, будто Дата Туташхиа послал Куруа к Бечуни сказать, чтоб она ждала его в назначенное Время – он придет забрать то, о чем между ними было договорено. Когда Коша Толораиа узнал об этом, он очень разозлился на Дату за то, что Дата доверился предателю – ведь Куруа даже родственника не пощадил. Дата Коше не поверил. И пошел к Бечуни. Тогда Коша Толораиа вместе с другим абрагом, Хухиа, залегли невдалеке. Увидев казаков, окруживших дом Бечуни, они бросились в Тквири, ворвались в дом Куруа, и связали его сыновей, и Хухиа угнал их неизвестно куда. А Коша Толораиа сказал Куруа: если он хочет увидеть своих сыновей живыми, пусть бежит к Никандро Килиа и скажет ему, что Дата Туташхиа не у Бечуни вовсе, а спит в доме Чилу Велбана.
      Куруа на все был согласен. Что произошло после этого, я вам уже рассказала. Килиа бросился к Чилу Велбана. Когда Хухиа увидел, что казаки ушли от Бечуни, он отпустил сыновей Куруа, помчался обратно в Тквири и там подпалил дом и усадьбу предателя. Дождавшись, чтобы пламя разгорелось надежно, абраги поспешили к Бечуни. Это их свист я слышала.
      Говорили еще, будто весь этот номер придумал сам Дата Туташхиа, но я не верю. Туташхиа явно не знал, почему вдруг прибежал Куруа.
      На следующий день я подыскала себе другую квартиру.
      Когда аробщик выносил мои вещи, Гудуна, сын Даты Туташхиа, стоял невдалеке и пытался понять, отчего это я покидаю их дом.