– Знаете, знаете! – стал уверять полковник. – Расскажите, какие у вас отношения?
      – Да не знаю я их! – уперся Туташхиа.
      Тоже был упрямым и пройдохистым, не меньше чем Сахнов. Битых полчаса один твердил – знаете, а другой повторял – не знаю. А я все заносил в протокол, что поделаешь, если должность у тебя такая. Ну, полковник, конечно, ничего не добился замолчал. А подумав, сказал:
      – Хорошо. Потом поговорим об этом. А теперь послушайте, что я вам скажу. По милости наместника вам были прощены все преступления, которые вы совершили прежде. Это, конечно, так. Но документ ваш теряет силу после того, как вы провинитесь в чем-нибудь потом. И тогда вас будут судить за все преступления, а их так много, что дело ваше нельзя вместить в самую толстую папку. Виселица—единственное, что вас ждет. Знаете лы вы об этом?
      Туташхиа не отвечал.
      – Достаточно доказать, что существует преступная связь между вами и братьями Чантуриа,– и ваша жизнь закончится на виселице.
      Не знаю я их,– в который раз повторил Туташхиа.
      Полковник покачал головой, как будто сожалея об его упорстве, и, повернувшись ко мне, приказал:
      – Повторить!
      Снова я вызвал своих полицейских.
      – Напрасно все это,– сказал Туташхиа,– ничего вы все равно не добьетесь.
      – Добьемся, добьемся,– повторил полковник. – Приступайте!
      – Килиа! – обратился ко мне Туташхиа по-мегрельски. – Полковник твой, как видишь, умом не блещет, по глупости, смотри, втянет тебя в историю. Братья Чантуриа, я вижу, тут ни при чем. Чего он хочет? Пусть скажет прямо, нечего со мнои в жмурки играть, понимаешь ты это?
      – Всыпьте ему как следует! – крикнул Сахнов, а сам поманил меня пальцем, требуя, чтобы я перевел ему то, что сказал Туташхиа.
      В это время опять засвистели розги. Но Сахнову, видно, не понравилось, как работают мои полицейские. Он вскочил со своего места, вырвал розги из рук Габисониа и взялся за дело сам. Ух-х-х! Пошло дело! Сек, пока не устал. Туташхиа не шевельнулся. Полковник перевел дух и опустился в кресло, заставив повторить еще раз, что сказал мне Туташхиа. Потом жестом выпроводил полицейских из комнаты и снова погрузился в раздумья. Долго так сидел, будто голову над чем-то ломал. Даже глаза прикрыл руками. Я уже подумал, грешный человек, не задремал ли мой полковник. А Дата Туташхиа на боку лежал и смотрел на него так, словно спрашивал: какую еще глупость выкинут два этих болвана?
      И что же вы думаете – как в воду глядел! Мы выкинули, конечно, еще одну глупость.
      – Садитесь! – раздался голос полковника. – Сюда,– он указал рукой на стул.
      Туташхиа поднялся лениво, с таким видом, будто ему гораздо приятнее лежать и получать розги.
      – Значит, вы не знаете Чантуриа?
      – Нет, не знаю.
      – Допустим, что это так. Но нам совсем не нужно, чтобы вы их знали. Ведь вы могли бы, скажем, с ними познакомиться?
      – Мог бы. Но не испытываю в этом никакой потребности.
      – Это не имеет значения. Главное, что это нужно нам. А вам нужна свобода и собственный дом. Не так ли?
      Туташхиа только пожал плечами: дескать, не знаю, что мне нужно.
      – Помогите нам арестовать или убить братьев Чантуриа. Или сами убейте их. Тогда вам не будут грозить неприятности, и виселица в том числе.
      Туташхиа громко расхохотался, обрадовался, проклятый, что заставил полковника открыть свою цель. А тот сказанул тоже; Виселица у него – неприятность.
      – Ничего из этого не выйдет, господин полковник,– не торопясь ответил Туташхиа.
      – Выйдет, выйдет,– опять заладил свое Сахнов.
      Второго такого упрямца я не встречал нигде. Выйдет! И все тут... Голову на отсечение даю, что Туташхиа за такое дело браться не будет. А если бы и взялся, так Чантуриа не хуже, чем Дата, стрелять умеют и соображают тоже не хуже него.
      – Откуда у вас такая уверенность, господин полковник? – спросил в тот момент Туташхиа.
      – Всыпьте ему десять розог,– обратился ко мне Сахнов.– А потом я объясню – откуда.
      И опять полицейские ввалились с розгами, и все началось сначала. Старались они не шибко, и все же – розги есть розги, да и порция какая.
      Полицейские ушли, закончив свое дело. Сахнов приказал Дате сесть на стул.
      – Теперь послушайте, что я скажу. – Сахнов, собираясь с мыслями, подал мне знак, что дальше записывать не нужно. Повернулся к Дате: – Разве вы не понимаете, что люди раскусили вас наконец. И если раньше они были вашими пособниками, то теперь стали вашими врагами. А дети тех людей, которых вы грабили и убивали, теперь, ставши взрослыми, не упустят случая пустить вам пулю в лоб из-за угла.
      – Но это ложь! Я никому не принес вреда, никогда не совершал злых поступков и ни в одном убийстве не был грешен!
      – Кто вам поверит! – закричал Сахнов и стал валить в одну все, что мы в свое время пораспускали через своих людей и что народ еще от себя добавил. В Луци он – все знают – вырезал целую семью Тодуа, в Мартвили убил двух разбойников – Медзвелиа и Гомелагдиа, а в другом месте изнасиловал четырех девиц... Сейчас я не вспомню всего, что он наговорил.
      – Все это ложь,– сказал Туташхиа,– я знаю сам, что говорят. Но ничего похожего на правду тут нет.
      Сахнов встретил хохотом эти слова:
      – Бедненький! Как, оказывается, тебя оклеветали!
      Что там говорить, до трех часов ночи тянулась эта канитель. Дата Туташхиа, приметил я, начал как будто поддаваться уговорам, делался более сговорчивым и мягким. Но я-то видел, хитрил, сукин сын, ох хитрил!
      Сахнов продолжал твердить одно и то же.
      – В тяжелое положение вы попали, очень тяжелое,– говорил он. – Ведь самые преданные друзья отвернулись от нас, не так ли? Они отказались помочь и приютить вас. Я знаю об этом прекрасно. Теперь вы один, и вам негде приклонить голову. Вы обречены, можете мне поверить. Если вы останетесь на свободе, вас все равно убьют ваши враги из мести. А мы не имеем права потворствовать убийству и преступлению, к которым привело бы ваше освобождение. Следовательно, мы не имеем права вас освободить. А если мы не имеем права вас освободить, значит, мы должны судить вас за преступления. И результат один -виселица. Вы должны понять, что у вас есть один только выход – поступить на службу к нам. Эта служба принесет вам неприкосновенность, и враги ваши не осмелятся даже дотронуться до вас. Они хорошо знают, что ждет их за убийство нашего человека. Подумайте, какая перспектива откроется перед вами: жалованье, благополучие, награды и продвижение по службе. Вы должны решить сами – или тюрьма и виселица, или свобода и процветание. Для разумного человека не может быть сомнений, но не только логика, а и то, что важнее всякой логики,– на моей стороне сила. Сила могущественной, самой великой на земном шаре Российской империи... Вы либо подчинитесь этой силе, либо погибнете... Поймите, мы требуем от вас на этот раз совсем немного. Доставьте нам братьев Чантуриа – живых или мертвых. Вот и все. А за это кроме благодарности вы получите вознаграждение в размере трех тысяч рублей золотом.
      Воцарилась тишина. Так складно говорил полковник, что я разозлился даже, что этот мерзавец так долго ломается, не понимает своей же выгоды.
      – Не спешите же так,– сказал Туташхиа. – Идти на такое дело, не подумав, ведь тоже нельзя.
      Полковник еле сдержался, чтоб не крикнуть от радости, и решил, видимо, что надо жать на все педали, не давая передышки.
      – Раздумывать тут нечего,– сказал он решительно. – Все, о чем я вам сказал, уже было и взвешено, и обдумано до нашей встречи. Я же больше не имею возможности ждать, в Петербурге у меня неотложные дела. Поэтому решать все надо сегодня, чтобы я успел распорядиться, а утром отсюда уехать. – Полковник достал из кармана часы и хлопнул крышкой. – Я жду ровно две минуты.
      А когда две минуты прошли, Сахнов спрятал часы и сделал вид, что собирает бумаги со стола, чтобы уходить.
      – А сколько времени вы на это даете? – чуть слышно спросил Туташхиа.
      – Десять дней... Самое большее – две недели.
      – А если не получится?
      – Получится, получится,– опять стал повторять Сахнов, и я подумал было, что мне опять придется вызывать полицейских с розгами.
      – Ну что ж, согласен, коли так! – выдавил из себя Туташхиа.
      – Тогда оформим все, как положено,– заторопился Сахнов. Он начал писать на отдельном листе, перечисляя все, что должен выполнить Туташхиа и в какой срок, указывая при этом, по какой статье и какому параграфу он будет отдан под суд в случае, если не выполнит того, что на него возложено. Это была обычная форма расписки, под которой должна была стоять подпись Туташхиа. Кончив, Сахнов спросил Туташхиа:
      – Сумеете ли вы прочитать?
      – Сумею,– ответил тот.
      Туташхиа подвинул к себе листок бумаги, исписанный полковником Сахновым, и начал не торопясь читать. Держал он его перед собой, наверно, с полчаса, не меньше. Потом сказал:
      – Я все обдумал. Двух недель мне не хватит. Как хотите. Полтора месяца – самый короткий срок... Давайте перепишем.
      Это же надо, что придумал, прохвост! Я сразу понял, к чему он это тянет. Чтобы Сахнов не сомневался ни в чем, чтобы считал, что дело сделано, переманили мы к себе Туташхиа – и все. Хотел, чтобы согласие его на правду похоже было.
      Видел я, хитрит абраг, за нос нас провести хочет, но Сахнову только одно нужно – бумагу эту подписать. Как примется он убеждать – две недели, куда, мол, больше, Туташхиа свое повторяет – полтора месяца, и ни днем меньше. Чуть не сцепились из-за этого. Но тут Сахнов на уступки пошел, предложил в конце листа примечание сделать, что срок исполнения продлен,– и расписаться там им обоим. Но Туташхиа на дыбы стал, весь документ переписать заставил, а потом опять читал его и перечитывал сто раз. Но подписал в конце концов. На том и закончили, назначив встретиться с ним через неделю в условненном месте. Пока выходили из кабинета, я успел шепнуть полковнику, что надует нас абраг. И что вы думаете, вытаращил он на меня свои рыбьи глаза с таким гневом, будто не Туташхиа, а я издеваюсь над нам и собираюсь оставить его в дураках.
      Когда вышли во двор, Туташхиа заставил нас вывести ему теленка, потом сел на коня и уехал.
      Сказать вам правду, с того момента я больше не видел его никогда.
      А полковник Сахнов на другое утро вдалбливал мне без конца, что мне делать с Туташхиа после того, как с братьями Чантуриа будет покончено. И укатил в своем фаэтоне в Поти.
      Неделя проскочила быстро, надо было выходить на встречу с Датой.
      Но я не такой простак, понимаю, какой подарочек он может приготовить мне за розги. Умирать-то неохота! Послал я переодетого полицейского, а сам спрятался в кустах. Сижу и жду. Вот идет мой полицейский, подошел к условленному месту, там никого нет. Огляделся, увидел у моста мальчика лет восьми, я рядом с ним хурджин. Полицейский стоит и ждет, когда же появится Туташхиа. Потом спросил мальчика:
      – Ты что здесь делаешь?
      – Меня прислал Туташхиа,– ответил мальчик. – Он с кем-то должен тут встретиться.
      – Это со мной,—отвечает полицейский. – Что он просил передать?
      – Он просил передать вам хурджин.
      – Зачем?
      – Чтобы вы преподнесли его Никандро Килиа.
      Когда в кустах мы развязали хурджин, то с одного бока в нем лежала курица, а с другого – индюк.
      Вот все так и закончилось.
      Но что после этого подлец Туташхиа наворотил – описать нет никаких сил. Все прежние злодейства – только детская игра рядом с нынешними. Делал все так, чтобы и следа не осталось нигде. Но можете мне поверить, что после того, как он второй раз ушел в абраги, все поджоги, убийства и насилия, что были в Грузии,– все дело его рук! Это говорю вам я – Никандро Килиа!
      Всего месяц прошел с той поры, и вдруг приезжает из Кутаиси губернское мое начальство вместе с каким-то офицером и приказывает сдать ему дела. Кукиш мне под нос вместо должности!
      Я, конечно, сразу в Тифлис, в кабинет Мушни Зарандиа. Увидел он меня, рассвирепел – стал ругать, да так, будто головешки горячие изо рта посыпались. Часа два орал, ослом обзывал. Я решил, что пропало все, разозлился и тоже стал кричать:
      – Это по вашей милости я службу потерял! Из-за вас дети мои голодать будут! Вы все подстроили, вы и исправляйте, не то я покажу вам, где раки зимуют!
      – Что ты мне показать можешь? – захохотал Зарандиа.– Поделись со мной, не томи мою душу.
      – Небось твоя жена, Мушни-батоно, и теперь носит серьги, что ей евреи подарили? – спросил я.
      Зарандиа поманил меня рукой.
      – Подойди сюда, Килиа,—сказал он. – Садись-ка рядом.– Открыл несгораемый шкаф, долго шарил там, пока не вытащил какую-то бумажку. Положил ее передо мной и сказал: – Ты, конечно, идиот и наглец. Но читать, кажется, умеешь. Прочитай-ка, что тут написано.
      То была расписка, заверенная нотариусом. В ней говорилось, что Мушни Зарандиа вернул серьги евреям ровно через неделю после того, как они поднесли их его жене. Вот тебе и на! От неожиданности я просто остолбенел. Можете себе представить, столько лет Мушни вел себя со мной так, будто испытывает благодарность, что я не донес про его взятку. А я считал, что держу его в руках и в любой момент заставлю плясать под свою дудочку и делать так, как выгодно будет мне. И вдруг что же открывается! Я чуть не рехнулся от досады и злости и начал вопить изо всех сил:
      – Ты думаешь, Мушни Зарандиа, что выскользнул из моих рук! Не думай! Знай, беда моих детей падет на твою голову! Я буду каждый день писать доносы на тебя, каждый день буду рассылать их по всем присутствиям... Что Мушни Зарандиа – вор, что Мушни Зарандиа – взяточник, что Мушни Зарандиа – враг царю и трону его! Мне, я знаю, никто не поверит, но будешь ты весь в грязи – это так! Если не вернешь мне службу!
      Мушни Зарандиа рассмеялся мне в лицо.
      – На что ты способен,– сказал он,– я знаю и без тебя, Килиа. А теперь посиди тихо. Постарайся успокоиться. Я приму человека, поговорим потом.
      Он позвонил, вошел посетитель, и они долго говорили о деле.
      А я тем временем и правда пришел в себя, не скажу, что успокоился, а скорее опомнился и готов был головой биться о степку, что наговорил столько глупостей.
      Опустил голову, сижу, боясь шелохнуться.
      А Зарандиа, выпроводив посетителя, вытащил из письменного стола еще одну бумагу и протянул мне.
      – Перепиши,– сказал он,– оставь мне и уходи. Отдохнешь месяц-другой, а там посмотрим, что с тобой делать.
      Начал я читать, глазам своим не верю!
      Представьте себе, он за меня объяснение написал на имя министра с просьбой оставить меня на службе. Да как написал!
      – Не думай, Килиа,– сказал он,– что ты меня напугал и я со страху это сделал. Не боюсь я тебя, поверь. Но с тобой поступили несправедливо, и по-человечески я должен прийти тебе на помощь. Конечно, не больно ты умный человек, но не взяточник, не казнокрад, к тому же человек – верный царю и отечеству. Свой уезд ты знаешь хорошо и место свое занимаешь по праву. Перепиши объяснение и уходи.
      И что же? Через два месяца я снова был полицмейстером.
      Вот я и говорю, что Мушни Зарандиа был хитрецом, но добрым хитрецом. Хорошим человеком! Вы убедились, наверно, сами, что я прав. И жить надо только так, как жил Мушн.